| Страница: 1 2 Все |
| Евгений | 3.02.11 16:44 |
| Прекрасная статья! Потрясающий язык! Читается на одном дыхании!
Разрешите, однако задать вопрос. Вот вы говорите, что Сухов "воинский человек и живёт по уставу". Но, наверное, неслучайно, пошел он именно в Красную армию? "Приноров ление к чужим обычаям и манере жизни чужого мира до тех пор, пока эти обычаи и манеры сохраняют уподобление образу Божескому" это великолепно выражено! Правда опять вопрос - а если эти обычаи и манеры не сохраняют уподобление образу Божескому? Вот сейчас мы проходим исторический момент, и с замиранием сердца ждем: какой выбор сделает наш народ? В 1993 году народ молча и даже с некоторым удовольствием наблюдал, как убивают русский людей средь бела дня посреди Москвы? Даже было некоторое злорадство: дескать, так вам, москвичам, и надо! Многое тогда в людях поменялось в одночасье. Кинулись одеваться в западные (да какие западные - китайские) шмотки, делать евроремонты. В магазинах - куда ни зайдешь - неприступные лица, какие-то "европейские" манеры (вернее, то, что представлялось о "европах"). Но прошло время, и все потихоньку становится на места. Потому что в большинстве своем ну не можем мы принять ту скотскую психологию, которую нам изо дня в день навязывают. Наверное, многих раздражает то, что никак народ не поднимется на восстание. Но ведь то, что мы вымираем, спиваемся, кончаем жизнь самоубийством - это и есть тот молчаливый протест против невозможности в этой жизни сохранить "уподобление образу Божескому". |
| Марина | 31.01.11 18:52 |
| В цикле очерков Бориса Агеева о старых людях курской "глубинки" обнаружила тот образ ДОМА, который хотелось видеть в Дневниках, но здесь он как бы не вполне отчетливо прорисовывался... В очерке "Зеленое перышко" этот внутренний, мысленный образ ДОМА приобретает более лирическое, волнующее, узнаваемое (какими-то смутными, невероятно похожими воспоминаниями) звучание:
"А родительский дом стоит! Я оглянулся на него с обрывистого берега нашего пруда. В пруду пели лягушки, в соседнем, глиницком пруду за бугром глиницкие лягушки им солировали, кажется, ещё голосистей, ещё зычней. В тёмной траве за дорогой, ведущей на плотину, трещал невидимый коростель, и то здесь, то там пробовали голос соловьи: чф, чф, цок-цок-цок. Внизу серела извилина пруда, на машинном таборе за амбарами светил единственный фонарь, дул тихий горячий южный ветер с соседней Украины, тихо шуршала высокая, прошитая татарником трава. Оглянулся назад, а на бледном небе с проколами звёзд, обнаружил силуэты ракит и тополя, похожего на метлу, и отпечатлелся геометрически точный, чёткий абрис дома с единственным горящим окном на веранде. Окно казалось пылающим, как решетчатый фонарь маяка. И под стук сердца, тихий шорох травы, как-то сладко и торжественно подумалось о высоком и вечном. О том, что вот этот дом с горящим окном в ночи - и есть единственный Дом во вселенной, колыбель человечества, утлая ладья русской цивилизации, приплывшая к последнему причалу. И в нём нечётное количество горшочков с таинственными цветами аспарагусами, которые боятся солнечного света и цветут один раз в сто лет..." Темный пруд, силуэты ракит, вечернее голосистое пение лягушек и светящееся окно родительского дома... Да, именно так и было! Кажется, так было у всех, кто родился в доме на берегу пруда и взрослел под шорохи прибрежных ракит и сумеречное кваканье лягушек... Однажды в выставочном зале, расположенном на самой высокой горе Курска, я купила картину известного мне курского художника Притулы "Зимний мотив" (1995). Незатейливый сюжет с заснеженными силуэтами кривых яблонь в заброшенном саду и тремя маленькими избушками, спрятавшимися в огромном сугробе, да еще белобокая сорока на длинной жерди старого палисадника - умилило меня это до слез, и через день картина висела на стене моей комнаты. Но еще большим было мое желание заплакать, теперь уже от обиды, когда через некоторое время я увидела в том же выставочном зале точно такую же картину, ее маленькую копию, но копию абсолютную, чего простить художнику я уж никак не могла... Ведь он механически повторил то, что казалось мне неповторимо единственным, родным, случайно увиденным чужими глазами точно так же, как вижу это я. Но живым это было только в первый раз, на "моей" картине... Ее копию я сочла мертвой - и больше не ходила в тот выставочный зал, боясь увидеть ее еще раз. Конечно, ее кто-нибудь вскоре купил. Но мне было непонятно, зачем кому-то смотреть на "мой" домик на берегу замерзшего пруда (пруд был за гранью холста, я знала, что он там есть!), обида была в том, что мою "реальность", мою память детства кто-то сделает всего лишь забавным, милым "пейзажем", удачно вписавшимся в интерьер. "Забавность" была в том, что на копии сорока сидела уже вдвое больших размеров, чем первая, "моя" сорока, живая; эта сорока была дохлая, декоративная, потому что художник уже не чувствовал, не "ностальгировал", а просто уловил конъюнктуру. К чему это я? Да к тому, что сегодня, повзрослев, понимаешь, что нередко "твое" кровное-родное на самом деле уже в момент словесной или иной художественной объективации становится не личным, а общим для многих опытом, из которого, обобщаясь, складывается наша жизнь. Думается, дом Бориса Агеева на берегу старого пруда еще не раз покажется кому-то до боли родным, узнаваемым... |
| Марина Маслова | 11.01.11 16:40 |
| Вообще, жанр дневниковой прозы достаточно традиционен для русской литературы. Но поскольку в данном случае речь идет о текстах, опубликованных только в электронной версии, можно говорить о некоторых специфических особенностях такой публикации и определенных преимуществах исследовательской работы с подобным материалом.
Прежде всего, это скорость взаимодействия авторского текста с читателем. «Деревенские дневники» появляются в электронном режиме доступа едва ли не в день их творческого рождения. Это значительно сокращает дистанцию между автором и читателем. Когда смотришь на дату записи того или иного размышления писателя и соображаешь, что об этом он думал не далее как сегодня утром или вчера вечером, возникает чувство некоего соучастия в жизни автора (или героя-повествователя), рождается ощущение живого присутствия писателя в каждой строке его Дневника. Конечно, это справедливо для всякого художественного произведения. Но специфика электронной публикации такова, что читатель мгновенно может отреагировать на прочитанное и поделиться с автором своим впечатлением. При этом он имеет уникальную возможность почти так же быстро, если того пожелает писатель, получить от последнего ответ на свой комментарий. Причем ответ появляется тут же, внутри дневника, в его последующих записях. Вот эта ситуация открытого диалога и является, на наш взгляд, главным преимуществом исследовательской работы с такого рода электронными публикациями. В комментариях к «Деревенским дневникам» Бориса Агеева звучат различные мнения, от сугубо личных, субъективных впечатлений до профессионально отстраненных и, насколько это возможно, объективных оценок литературоведческого характера. В эту своеобразную дискуссию, как уже было сказано, включается и писатель, отстаивая свою творческую позицию. С одной стороны, это замечательная ситуация живого общения, когда читатели спорят друг с другом, защищают каждый свое видение означенной писателем проблемы или же защищают самого писателя от необоснованных, на их взгляд, претензий и разного рода недоумений. Но с другой стороны – и это тоже специфика жанра электронной публикации – автор любого комментария, даже самого резкого и несправедливого, не несет публичной ответственности за свои слова, т.к. может скрываться под любым псевдонимом. И в этом смысле писатель остается, к сожалению, незащищенным ни от грубости и некомпетентности иного читателя, ни от столь же неприятного в эстетическом плане беспредметного и чрезмерно эмоционального восторга, нередко подменяющего содержательную сторону комментария. «Деревенские дневники» Бориса Агеева я обнаружила почти случайно на сайте «Росписатель» в августе этого года. Прочитанное сразу же зацепило, и захотелось откликнуться, поделиться впечатлением с другими читателями, а заодно и выразить индивидуальную читательскую благодарность автору дневников. Комментарий мой, совершенно спонтанный, к сожалению или к счастью, остался неопубликованным. Возможно, я что-то оформила неправильно, и текст мой не попал по адресу. Таким образом, родившиеся спонтанно впечатления остались невыраженными. Тогда возникла необходимость написать более сдержанную и, так сказать, профессионально обдуманную версию того первичного комментария. В течение осени появились новые записи в «Деревенских дневниках», сразу же появились новые комментарии, и сегодня мне представилась возможность озвучить возникшие в связи с этой электронной публикацией некоторые мысли. В записи от 20 ноября текущего года Борис Агеев замечает: «Покуда жил в Курске, Дневники не писались, поскольку обозначены были как «деревенские». Эта реплика позволяет нам уяснить себе творческий метод писателя – невозможность писать о деревне отвлеченно, умозрительно, не находясь в живом, непосредственном контакте с предметом размышлений. С другой стороны, эти слова обнаруживают и некоторую типологическую обусловленность «Дневников». Будучи обозначенными как «деревенские», они могут быть включены в контекст литературного наследия русской культуры, означенного такими именами, как Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Василий Белов, Юрий Кузнецов и другие. В то же время дневниковую прозу Агеева, кажется, не вполне уместно относить к «деревенской прозе». По крайней мере в той степени, как это принято в отношении творчества, скажем, Василия Белова («мастер деревенской прозы», «первый писатель на деревне» http://www.booksite.ru/pressa/ 155.htm). У Агеева это, скорее, «размышления в деревне», нежели размышления о деревне. Как у Некрасова: «Размышления у парадного подъезда»… И, между прочим, как и в случае с темой стихотворения поэта 19 века, Агеева судьба земляка-крестьянина тоже не оставляет равнодушным. Но если все-таки оставаться в кругу прозаиков современности, Агеева, как, скажем, и Виктора Астафьева, можно назвать «писателем, верным своей деревне» (см.: http://www.rian.ru/culture/200 90430/169642327.html ) То, что, размышляя о жизни деревни, писатель и сам живет в деревне, вызывает доверие читателей. Александр Ороев, например, иронически замечает по поводу интеллигентских попыток разрешать проблемы села: «Тут где-то рядом есть даже целый совет по возрождению деревни. Почитайте! Заседают!» И далее такие слова: «А Борис и в самом деле в деревне живет. И это его оправдывает». То есть если бы писатель не жил в деревне, но писал о ней, это, видимо, могло бы вызывать раздражение. Однако Агееву доверяют. Вот несколько отзывов: «Через этот дневник… узнаешь душу… современных писателей»; Дневники Агеева «заряжают жизненной энергией»; Кто-то отметил особенности слога: «Неспешное слово, спокойный и мудрый взгляд на жизнь… память и память…» В одном из интервью В.Распутина писательская позиция, подобная той, что избрана Агеевым, охарактеризована как «творчество на деревенской основе»: «на городской основе не получается у писателей нравственные проблемы так глубоко раскрывать»; «проблемы человечности, нравственности, доброго отношения к людям лучше всего удаются современным писателям на примере провинции, глубинки» (http://elena-sem.livejournal. com/799203.html). «Деревенские дневники» Агеева подтверждают этот тезис. Его герои, «деревенские чудаки», как он сам их называет, нередко обнаруживают достаточно крепкие и здоровые жизненные основания, а иногда и глубокую осмысленную веру. В летних записях наиболее ярко очерчены два женских образа – Галя Банская и Галя Данникова. Тут филологу можно целую статью посвятить литературному анализу художественного героя. В осенних заметках присутствуют Витя Гамаза, «с гордым профилем» голливудского актера Джорджа Клуни, Саша Посметьев, который любит пить кофе на качелях в саду, семейство Дроздиков, проживших «тихо и правильно», так что писатель и вспомнить о них что-нибудь этакое не может. Вот Витя Гамаза, например, знаменит еще тем, что писал одно время портреты односельчан по заказу. И даже иконы. Правда, Агеев по поводу последнего таланта своего земляка осторожно отозвался: «Видел я те иконы…». Характерны еще такие стилистические элементы авторского повествования: «Приключение с печкой»; «Много событий – в пять строк не упишешь»; «Думы о том же»; «Долгий рассказ». По поводу достижений цивилизации, освоенных на пользу дела, такие слова: «Инет гудит и вибрирует…» (это о Манифесте Михалкова). Писатель занимает активную позицию в обсуждении серьезных нравственных вопросов, в том числе и благодаря достижениям техники, по поводу которой в его дневниках нередко звучат разного рода позитивные замечания, формирующие, между прочим, облик современного интеллигента, не чурающегося городской цивилизации с характерным для нее ритмом жизни и вытекающими отсюда проблемами. Вслед за В.Распутиным, размышлявшим о том, что «город всё-таки живёт больше другими проблемами и живёт в другом ритме. А ритм, когда он… выше среднего, мешает людям задуматься о самом главном, необходимом, духовном в том числе» (http://elena-sem.livejournal. com/799203.html), – Борис Агеев также признается, что городской ритм отвлекает его, мешает сосредоточиться и сказать что-то важное. Может быть, поэтому он едет в деревню… В связи с этим моментом в творческой биографии писателя (жизнью в деревне) вспоминается имя известного мыслителя, автора книг по истории философии, Георгия Гачева, написавшего в начале 70-х годов свою замечательную «Книгу удивлений». Это тоже дневники писателя и ученого, который посреди рассуждений о Ньютоне и Декарте мог непринужденно задуматься о том, что гармонично устроенный человек должен «Уметь хорошо компресс поставить, ромашку заварить, диету наладить, сварить хорошо: в свое время каждый овощ в борщ класть...», а также – «в гармонии способностей, в добродетели и в уме(нии) Истину постигать» (http://www.odinvopros.ru/lib/ gachev). Имя философа здесь не случайно. В свое время, испытав некий духовный перелом, Гачев бросил Академию Наук и на полтора года устроился матросом на судно Черноморского флота. Мы помним, что Борис Агеев тоже плавал несколько лет матросом и мотористом на судах Камчатского пароходства. Биографы Гачева писали, что философ предпринял «хождение в народ» (http://ec-dejavu.ru/n/Naivety .html). В другое время он, как сегодня писатель Агеев, «уходил отшельником в деревню» (http://www.proza.ru/2009/06/0 1/558), и это не было бегство от людей, а напротив, попытка найти настоящего, гармонично устроенного человека. Кажется, предмет художественного исследования Бориса Агеева – тоже не деревня сама по себе, не природа, а именно человек в аспекте его нравственного и духовного бытия. То, что нам хотелось сказать о содержании «Деревенских дневников» Агеева, неожиданно обнаружилось в дневниках Георгия Гачева. И эта глубокая идейная перекличка выводит дневниковую прозу курского автора на совершенно иной уровень: «Так вот, – пишет Гачев, – никуда нам не деться от того, чтоб дом, хозяйство наладить, детей вылечить, поставить на ноги, воспитать. Так давай превратим это не в побочное направление ума и души нашей, от которого мы рвемся в свою свободу: заниматься "проблемами" "духовной" "культуры", но в магистраль: сюда поместить объектив и прожектор духа и внимательно делать и постигать. Это и значит "свобода - есть осознанная необходимость". То, что мы до этого осознания делали с досадой, по принуждению судьбы, будем делать с интересом, со вниманием, постигая как дело нашего свободного выбора. И станет нам умно и радостно возиться с домом и детьми» (http://www.odinvopros.ru/lib/ gachev). «Дом» Бориса Агеева занимает важное место в его Дневниках. Именно через образ дома входит в повествование тема памяти: «Пошёл спать на веранду, погасил свет, улёгся под тонкое ватное одеяло в чехле, состёганном из цветных лоскутков – мать шила его вручную лет, может, сорок назад, когда и сил у неё было много и когда она всё успевала. Долго не мог уснуть. Сквозь оконную кисею светил обмылок луны, погрюкивала где-то неспокойная мышь. И странное чувство возникло… Знаю, что мать уже никогда не пройдёт от летней кухни к хате, не закроет на ночь все крюки и задвижки на дверях, не заглянет в веранду, где я сижу со своими бумажками за столиком, под светом ночника, приспособленного из фонаря для фотопечати, не сделает мне пяток дежурных замечаний, которые я привычно пропускаю мимо ушей. Не пожелает спокойной ночи и не уйдёт в хату, шаркая ногами и постукивая своими клюшками в пол. Уже никогда она не сварит мне вкусного борща и не напечёт пампушек на Спас Маковей…» Тема рефлексии, «самообдумывания», как выражался Гачев, становится центральной и в Дневниках Агеева. При этом писатель хочет сохранить способность «наивного философствования», т.е. такой взгляд на мир, который «не обработан искусственными условностями цивилизации». Он находит вокруг себя такие характеры, через которые, говоря словами Гачева, «прямиком… Природа волеизъявляет и мыслит, говорит человечьим голосом. Так что имеет смысл прислушиваться к слову такового существа, как души простой, ибо она – той же субстанции, что и Бог… и можно подслушать Глас Божий через него – младенца … или юродивого – блаженного…» («Плюсы и минусы наивного философствования»). В прозе Агеева есть такие характеры. Можно вспомнить блаженную Галю Банскую и загадочную, стихийную, по-детски непосредственную Галю Данникову. Однако если автора Дневников рассматривать как героя-повествователя, то перед нами не «наивный философ», а интеллигент, рефлексирующий в религиозном аспекте. В дневниках Гачева это выглядит так: «Ради чего жизнь? Ради высшего добра, истины и красоты бытия. На это ориентиры все, и отсюда координаты. Тогда дом и жизнь в нем основаны не на эфемерности и песке, но на камне. И уже это ощущение живет и помогает. В эти дни сколько раз ссоры и зло могли в нас возникнуть и разнести всё? Однако не допускали, гасили, рассеивали во взаимном жалении: не забывали человека в другом: я в жене, она – во мне. Значит, в пространстве дома глава семьи, домохозяин, должен устроить космос, места-уделы всему раздать, как по "Теогонии" Гесиода…» В записях Агеева, датированных широким интервалом времени, 1976-2010 гг., присутствует та же тема разумного устроения, и не только домашнего космоса: «Система земных координат, когда по шкалам широт и долгот можно вычислить точку на земной поверхности, логически понятна. А геохронологическая шкала? Почему миллион лет назад произошло то-то и то-то? Где свидетели? Как раз Моисеевы россказни наиболее логичны, поскольку доверие возникает не к измышлениям человеческим, а к Богу». Каким же образом писателю удается примирить «наивное философствование» с «разумной» религиозной «рефлексией»? Ответ на этот вопрос подсказывает все тот же Георгий Гачев, его Книга удивлений: «25.6.2000. Вчера, сойдя с электрички на пути в деревню, столкнулся с Эрихом Соловьевым, философом, и шли лесом вместе. Я рассказал о своей теме – наивном философствовании и что у каждого философа в начале – наивное удивление чему-то, по формуле:«Как же вы не видите, что все – так...?Ведь это так очевидно!..» И спросил его, как друга Мераба Мамардашвили, так ли я понимаю исходный пункт, наивное удивление того: «Всего этого мира как космоса, общества как порядка и строя, красоты, ума – не должно было бы быть! И если есть, то лишь – нашим, твоим непрерывным усилием надо удерживать это состояние бытия! Иначе – рухнет...» Да, примерно так, подтвердил Э. Соловьев. Именно: нужна изощренная работа ума, рефлексия и воля, чтобы удерживать себя, находиться в этой наивности чистой и простодушной...» Эти потрясающие слова нам кажутся как нельзя более уместными в контексте рассмотрения характера дневниковой прозы Бориса Агеева. «Простодушность» в восприятии бытия, оказывается, есть следствие работы ума, самоанализа и воли, умения удерживать себя, свою совесть – в чистоте. А это уже работа духа… Фрагмент «Деревенских дневников», запись от 3 августа: «Что тут вчера было! Пока собирал на огороде покрасневшие помидоры, небо потемнело, громок отдалённый воркотнул. А потом с юга ударил такой силы ветер с дождём, что в небо взмыл вихрь ломаных ракитовых веток. Тополь, который и в безветрие лопотал листочками, вдруг заревел трубно, басом. Пять минут хлестал горячий ливень, а потом всё стихло. В деревне хожу босиком - и не мог отказать себе в удовольствии побегать, как в детстве, по мокрой дворовой густой траве, под которой хлюпала вода...» Попробуй побегай радостно по траве, если на душе не будет легкости и чистоты… Уместно рассмотреть в связи с творчеством Бориса Агеева и понятие «верующий интеллигент». Сегодня это одна из значимых фигур национальной культуры. Особенности мировоззрения православного интеллигента активно обсуждаются. Вот, к примеру, суждения по этому поводу одного из церковных авторов: «Слово «интеллигент» означает «понимающий, мыслящий, разумный». Интеллигент – это человек, стремящийся соединить в себе самые лучшие качества и восстановить в душе целостность мировоззрения, которую можно обрести, только имея веру в Бога. Причем такую веру, которая определяла бы его поступки. Интеллигентный человек ко всему относится с позиции веры, и она ему не мешает быть писателем, физиком, художником, врачом, музыкантом…» (митрополит Калужский и Боровской Климент) (http://www.glinskie.ru/common /mpublic.php?num=224). Нам кажется, автор-повествователь в «Деревенских дневниках» может быть отнесен к типу православного интеллигента, который, будучи художником, воссоздает образы, может быть по-своему, но все-таки верующих, людей, хранящих заповедь любви к ближнему и соблюдающих в чистоте «святое место» своей души. Проблематика общественных форумов свидетельствует о культурной значимости дневниковой прозы Бориса Агеева: «Сегодняшнее российское общество, без сомнения, устремлено к Православию. …люди обращаются к Богу» – такие тезисы звучат в Сети (http://www.glinskie.ru). И они находят подтверждение в дневниковой прозе Агеева. Его герои – носители незамысловатой, наивной веры. Они именно те, кто не столько знает во всей полноте свою веру, сколько «устремлен» к ней, «обращен к Богу». |
| Ольга Сумина | 20.11.10 22:06 |
| Удивительно талантливый писатель - Борис Агеев!
Я так живо представляю людей, которые его окружают, что даже, кажется, уже сама живу в этом мире. И он меня спасает от безвоздушного, бездушного пространства города, дает жизненные силы. Вот уже много лет я не решалась перечитывать произведения русских классиков, потому что казалось, что нет возврата к тому человечному, теплому миру, что мы умерли, свет погас. Как писал Ю.Кузнецов: "Зачем нам старые преданья, когда мы бездну перешли". Но вот нет же. Все теплится свеча, все дышит замученная, полуживая Россия! |
| Сергей | 17.09.10 22:19 |
| Как я понимаю, Агеева нам больше не почитать. А жаль. Каждый день я входил в Интернет с надеждой почитать Агеева. Неспешное слово, спокойный и мудрый взгляд на жизнь современной России, как это у всех нас бывает, память и память... Но еще надеюсь. |
| Ирина Репьева | 30.08.10 23:18 |
| Через этот дневник наконец-то узнаёшь душу современных нам писателей. Спасибо Борису Агееву за интересные рассказы о себе и земляках! |
| Ольга Сумина | 17.08.10 08:35 |
| Очень тронул меня рассказ о Гале Данниковой.
До чего своеобразная, но и, одновременно, типичная судьба. Типичная тем, что русская женщина - наверное, самая бесправная. Пролетела короткая молодость - и за дела: прислуживать мужу, детям. Ее женственность прокисает, превращаясь в безумие, как у Гали. Или в ведьмовство.Ей бы покрасоваться, в свое удовольствие пожить... И вот то, что Гасану вроде бы как стыдно матери помогать - ну ладно, восточный обычай такой. А у нас ведь безо всяких обычаев дети сидят у матери на шее всю жизнь и только требуют. Я так думаю, эта гадкая традиция сложилась после войны, когда родители стали рассуждать, что, мол, нам плохо было, так хоть дети пусть поживут. Вот и дожили до ювенальной юстиции. Вообще, спасибо Вам за "Дневник". Ничего более интересного не читала. Просто заряжаешься жизненной энергией. С нетерпением жду новых записей, и день, когда они появляются, становится насыщенным и полноценным. |
| Николай Шатохин | 11.08.10 16:22 |
| Уточняю свой электронный адрес
raynews@yandex.ru |
| Николай Шатохин | 11.08.10 15:25 |
| Спасибо за "Дневники". Интересно. И жду электронный адрес "Толоки". raynews@yandex.ru |
| Александр Ороев | 10.08.10 12:32 |
| А посмотрим так:чего больше в дневнике Бориса Агеева? "Вчера" или "сегодня"? Уберите "вчера"! И что останется?
Да, деревня исчезает, кончается, она уже сломлена. И остается только повздыхать о былом, о том, что не уберегли. В России очень давняя привычка ломать, рубить под корень, изводить до пятого колена. От смутного времени, а то и дальше, от "призвания Рюрика". Мимоходом "смахнули" в реформах и деревню. Правильно Борис говорит, бурьяны высокие вырастут. На жилом месте они всегда высокие. Для экзальтированных горожанок очень полезное чтение. Душешипательное. Тут где-то рядом есть даже целый совет по возрождению деревни. Почитайте! Заседают! А Борис и в самом деле в деревне живет. И это его оправдывает. Борис, а неподалеку от Кочановки люди все же вырастили урожай пшеницы. Интенсивную технологию применили, ту, о которой еще недавние большевики стрекотали на форумах. Если бы её стали применять в 50-60 годы, на месте Кочановки давно бы уже нивы колосились. Так что Никита и его последыши много чего для российской деревни сделали (точнее: многого не сделали такого, что могло бы её уничтожить). У нас любое явление имеет обязательно двузначные последствия. |
| Илья Сытин | 9.08.10 10:26 |
| Юрий Кузнецов
ФОМКА-ХОЗЯИН Фомка - изрядный хозяин двора, Но не державы. А на закате пылает гора, Блики кровавы. Глянь: полыхает! Но он не глядит, Не замечает. - Там ничего моего не горит, - Так отвечает. Лук и чеснок в огороде зацвел. А вдоль дороги Гром загремел - и в народе пошел Ропот тревоги. Что за причина? Но он не глядит, Не замечает. -Там ничего моего не гремит, - Так отвечает. Куры кудахчут, петух голосит. Мир на пределе; Не до того, что он в пропасть летит. Фомка при деле. Топнул ногой, никуда не глядит, Не замечает. - Там ничего моего не летит, - Так отвечает. Так он стоит, и не сдвинуть его С точки завета... Может, и впрямь не летит ничего С этого света. |
| Ольга Сумина | 4.08.10 11:50 |
| "...Интеллигенция тяготится обязанностью жить , и виновной находит власть? Это от головы. Занятый человек власти не замечает... Иван Солоневич называл бездельную нашу интеллигенцию главным врагом России".
Так-то оно так. Но ведь с точки зрения, например, рабочего - в бездельники можно записать всех писателей, художников и т.д. А вот патриарх Гермоген, обличавший власти - тоже подпадает под определение Солоневича? А сам Солоневич - кто был, как не интеллигент? Просто жизнь немного сложнее, чем схема, созданная даже самым умным человеком. |
| Андрей Коробов | 2.08.10 13:17 |
| Андрею
Если вы знаете, о чем писать, то сами и пишите. Мне, например, интересно всё то, что пишет Агеев. И не надо его сбивать с толку. |
| Елена | 2.08.10 10:07 |
| Интересно, мы погибнем эти летом или выживем? |
| Андрей | 1.08.10 18:54 |
| Все-таки, я не пойму: либо автор далек от народа, либо от народа остались одни проплешины вместо населенных людьми домов.
Неужели, приехав в родное село, можно только вспомнить о чем-то и нельзя ничего увидеть? Я решился поворчать на автора только потому, что дневники его мне читать интереснее, чем любые статьи. Но Агеев очень уж "неторопливо распутывает свившуюся в узлы леску"(Ольга Сумина). А скоро лето кончится, Агеев уедет в свой Курск... |
| Игорь Самохин | 28.07.10 11:58 |
| Мои представления о том, как живут, как общаются друг с другом древенские люди почерпнуты из деревенской прозы прошлого века. Огород, захаживание друг к другу, шутки-прибаутки, парни да девки, празднования под песни и водку. В общем-то, какой-то свой мирок был. А читая Агеева, я представляю какие-то осколки этого мирка, между собой почти не связанные. Даже на похороны местного жителя съехались люди из внешнего мира, на иномарках...
С нетерпением жду продолжения агеевского "сериала", когда крупным планом появится перед авторскими (и, значит, моими) глазами тот десяток-другой героев, из которого я уже смогу извлечь средний остаток. И вообще, для меня появление агеевских дневников является давно ожидаемым литературным событием. Может быть, я что-то пропустил, но так, как от Агеева, я давно не волновался. |
| Ольга Сумина | 27.07.10 08:17 |
| В нашей раскаленной, суматошной городской жизни, где едва успеваешь о чем-то задуматься, как налетают все новые события, и сминают мысли и чувства, где тебя корежит и плющит - обстоятельные деревенские размышления Бориса Агеева кажутся прохладной тенью, в которой внутренне распрямляешься, напитываешься спасительным ритмом его речи, которая свойственна была и его земляку Евгению Носову.
Борис Агеев напоминает мне задумчивого рыболова, который неторопливо распутывает свившуюся в узлы леску - каждый узелочек он развязывает обстоятельно и со вкусом, так что даже заражаешься его здравомыслием и хочется навести ясность и в собственной душе и мыслях. |
| Сергей | 26.07.10 13:04 |
| Дневник - что-то совсем особое. Читаю на едином дыхании. Главное его достоинство - в нем реальная, такая, какая есть, жтзнь. Я, например, уже не представляю, как за пределами Москвы люди живут. Спасибо автору! |