| Александр Логинов | 18.08.18 22:21 |
| В 13 или 14-ом году "Свободная пресса" писала о неухоженной могиле Николая Тряпкина. Владимир Бондаренко проникновенные слова говорил. Однако,,чем же занималась комиссия по наследию поэта все это время, если в году сегодняшнем снова взывает к помощи. Передо мной "Избранное". Год издания 1980-ый. Предисловие Вадима Кожинова.. У нас, что из памяти выпали имена этих двух великих людей проложивших на алтарь русской словесности свои жизни.
Николай Тряпкин - это Русский космос в поэзии. Фольклор и народное творчество всего лишь основа его творческих озарений.Как говорил Вадим Валерянович:" Превозносить поэта за использование фольклора - почти то же самое, что восхвалять его за" использование" родного языка... Этим занимается в наши дни множество стихотворцев" Замечу - и в наши тоже. Или мы разучились доносить до народа поэтическое слово лучших поэтов покинувших земную юдоль? И печемся о своем, сиюминутном? Другому учил меня в литинститутские времена Владимир Павлович Смирнов. Вот ему я верю и надеюсь на какие-то подвижки. Я был бы счастлив прочесть на одном из вечеров стихи " моего поэта" Николая Ивановича Тряпкина.. Впрочем, ждать не стоит. Не лучше лт это сделать в своем родном городе, селе, деревне. Если денег не соберем, то память народную всколыхнем. |
| Сергей | 3.05.18 10:26 |
| https://www.youtube.com/watch?v=Ga3296on2PQ |
| Сергей Семянников | 1.05.18 17:05 |
| ХРОНИКА ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ
(Челябинск, газета «Танкоград», № 23(290), декабрь 2009 г.) Вот уже 28 лет это редко публиковавшееся стихотворение служит для меня руководством по выживанию. Его автор Николай Тряпкин, поэт, что называется милостью божьей, умер зимой 1999 года… Свидетельствую. Челябинская гостиница «Малахит». После Праздника поэзии, организованного в 1981 году Г.Суздалевым, после ужина в «Уральских пельменях», столичные гости разделились. Ю. Кузнецова, как литературного пришельца увели показывать партийным ротозеям. Менее значимые фигуры определились сами. А нас, молодых, завихрило в номер поэта, выступление которого на сцене Дворца пионеров оказалось магическим. Стих шум рассаживания. Привычно чпокнула бутылка водки. Приготовилась к обыденности закуска. Но после дюжины пропетых Тряпкиным стихотворений все обрело какой-то иной, неведомый ранее возвышенный смысл. «Разговор игрушечьего мастера со своими изделиями (Ночью в мастерской)» – примерно через час нараспев сообщил поэт. И с небольшим заиканием начал: «Друзья мои, игрушечки!//Не прыгать со скамьи.//Игрушечки! Петрушечки!//Болванчики мои!//Не прыгать, не копылиться,//Не драться меж собой.//Пускай там дождь пузырится//На улице ночной…» Инерция предыдущего не давала сосредоточиться. Да и кто из нас мог бы тогда резонировать с определениями «игрушечки», «петрушечки», не говоря уже о «болванчиках»? Мы колготились, панибратствовали, кто-то называл пожилого поэта Колей. А он продолжал: «…За все мои старания,//За труд и мастерство – //Хотя бы чуть внимания…//Пожалте – ничего!..» Припомнилось, что во время выступления гостей почему-то именно на Тряпкине в телестудии закончилась пленка. Он подошел к микрофону и как-то естественно сказал, мол, в результате заикания вынужден стихи напевать. А для прочтения должен выпить стакан водки. Стоящий рядом со мной телеоператор уже через несколько минут, почти выкрикнул: «Вот, козлы! Вот же кого надо записывать! Вот идиоты!»… Между тем некоторые мои сотоварищи, опьяненные неожиданной доступностью сокровенного, продолжали пропускать мимо ушей: «…Довольно выкамаривать,//Кривляться и скакать!//А ну-ка чай заваривать – //Давно пора уж спать.//С какой же вдруг немилости//У вас такая прыть?//Что я решил от сырости//«Глоточек» пропустить?//А вы-то, черепушечки!// А вы-то, ребятье!//Палить в меня из пушечки//И строиться в ружье!..» Позже Николай Иванович рассказывал, как критики разносили его первые публикации за «отсутствие своего стиля». Жил он тогда, если не ошибаюсь, в селе Лотошино Моск. обл., где председателем колхоза был малопочитаемый колхозниками человек. Они и попросили молодого поэта сочинить о нем частушки. Тот сочинил. Сельчане распевали. Председатель вызвал стихотворца и спросил: «Зачем ты, Коля, это сделал?». На что хитрец ответил: «А почему Вы думаете, что это я?». «Ну, Коля…стиль же твой», – закачал головой грамотный председатель. Не простой был юноша. До простоты не простой! Уже тогда он предполагал, как будет общаться с окружающим его миром. И сформулировал это в 1971 году, чтобы потом намекнуть нам: «…Довольно безобразничать,// Подсовывать крючки!//Да и кого ж вы дразните,//Смешные дурачки?//Из глины да из сажицы//Не я ли вас лепил?//Деньки над вами, кажется,//И ночки проводил...». Крючки подсовывали. Свидетельствую. Чуть позже я, как активный выступальщик был приглашен в Свердловск на открытие Дворца спорта «Космос». Режиссер с «прилагательной» фамилией Беленький, занятый, видимо, более маститыми участниками, мимоходом спросил: «Ты кто?». Отвечаю: «Поэт». Он легкомысленно махнул рукой: «Ладно, прочитай что-нибудь веселенькое…». Выхожу на сцену. Читаю свое напряженное «Мое самое Первое мая», а потом, чтобы снять «напряжение», напеваю «Комарики-мухи, комары…» Тряпкина. Три тысячи мест взрываются аплодисментами! Успех. Гордость. Конечно не за себя. Ухожу в гримерную. Радуюсь… Вскоре врывается режиссер: «Ты что это прочел?! Какой Тяпкин? Где ты его взял?». Весь напрягаюсь: «Видный советский поэт. Вот книга. Восемнадцатая по счету. Тираж 50 000. Зал хлопал». Тот наступает: «Что? Какой зал? Сидело восемь человек из обкома – никто не хлопал!». Огрызаюсь: «Я выступал не для них». И уже вослед ошарашенному холую: «Ты такой беленький, что от тебя в глазах черно…». До самого Челябинска потом шептал строчки, пришедшие во спасение на память: «… А вы-то что же, светики?//Да полноте, ей-ей!//Да вам бы снять беретики//Пред милостью моей.//Не я ли тут выкраивал//Кафтанчики для вас,//А «дамочкам» пристраивал//Улыбочки у глаз?..» В конце 80-х, когда по его же словам «воспитанный на классике» пластилиновый президент СССР, пробалтывал родину этой самой классики, мы виделись реже и реже. В один из моих приездов Тряпкин рассказал занятную историю. Он решил застеклить балкон. Рядом стройка. Пошел, прихватил пару брошенных досок. Откуда ни возьмись – сторож: «Воруешь, старый хрен?!». Николай Иванович останавливается и, опираясь на тросточку, говорит: «Перемещение доски в границах одного государства воровством не считается». Тот удивляется: «Ты кто?!». Тряпкин: «Известный русский поэт!». Сторож: «Возьми еще пару». Воистину Божий дар помогает. Любой, кто вслед за Есениным может вздохнуть: «В своей стране я словно иностранец», повторит и за Тряпкиным прочитанные тогда строки: «…А вы-то что ж, приятели?//А вы-то что же так?//Над собственным создателем//Заносите кулак?//Не ждал такого номера…//А я-то, фантазер!//А я-то чуть не по миру// Ходил до этих пор…». Осенью 1991 г. мы увиделись в последний раз. Снега еще не было. По всей столице холодный ветер трепал никем не убираемый мусор. Назревали события, от которых Россия не может оправиться уже второй десяток лет. «Что же будет с родиной и с нами?», – голосил известный рокер. А потом в местной газете я прочитал с ним интервью, где он, смешав разнородное, почему-то изрек: «Бог не любит таких как Вознесенский и Тряпкин». До сих пор думаю, что это какая-то ошибка. Несмотря на всю замутненность первопрестольной, на все склоки сописцев, я ни разу, ни от кого не слышал о нем дурного слова! Лишь однажды актер Валерий Золотухин проговорился, что «они по разные стороны баррикад». Но тут же осекся, заметив мое недоумение. Святой! Святой праведник-словотворец. Неразрываемая национальная цепь – Кольцов–Клюев–Есенин–Тряпкин… «Что же они делают, Сережа? Ведь будет еще хуже!», – возмущался постаревший поэт. «Тишинские ханыги запрыгали в князья», – цитировал новые задумки. «Куда же подевался народ? На что они надеются?». А я смотрел в его васильковые глаза и вспоминал активистов, ставших «игрушечками», писателей, ставших «петрушечками», работяг, ставших «болванчиками». В ушах звенело: «…Постойте же, голубчики!//Припомните меня.// Повыдерут вам чубчики//За три-четыре дня.//Доставлю вас, пригожие,//Хоть завтра на базар://Эй, мальчики захожие!//Пожалте мой товар…» По дороге к приятелю, у которого я остановился, мне показалась, что походная сумка стала тяжелее. Подумалось: «Намотался, устал». Утром заглянул и обнаружил в ней банку сгущенки, банку тушенки, что-то не помню еще, а главное – чекушку со святой водой! Ах Вы, Римма Васильевна, осторожница наша. Звоню: «Ну, зачем?» Отвечает: «Ты бы не взял. А к воде есть инструкция – соблюдай». Знакомство наше было удручающим. Потом – все наоборот. Тогда в 1991-м Тряпкин признавался: «Если бы не супружница – погиб». Что было после, не знаю… В начале 2009-го я издал книгу стихов об уральском селе, где мы проводим лето. Всю посвятил Тряпкину. Говорят, связь есть. Стараюсь. Но жизнь уже другая: там губят природу, здесь экономику. И везде – русскую душу. Наивная душа, доверчивая. Однако… предупрежденная: «…И вот деньки унылые//Сдадутся, может быть,//С курносыми громилами//Придется вам пожить.//Припомните родителя,//Любовь его и труд.//Кудряшки вам повыдерут//И ручки оторвут…» Давно отрывают не только ручки, но и головы. Мочат друг друга в сортирах. Из-за чего? Из-за того, что «в могилу с собой не унесешь». В девяностые, когда денег не было даже на транспорт, мы потерялись. Перестройка активно переходила в перестрелку. Надо было выживать. И, спасая сокровенное, душа с трудом, но цедила заключительные строчки того стихотворения: «…А вы-то все – из пушечки,//А вы-то все – в ружье // Игрушечки! Петрушечки!//Сокровьице мое!//Довольно же куражиться,// Показывать свой пыл…//Я песенку вам, кажется,//Душевную сложил». Какое великодушие! Какое смирение перед вечностью! А в 2005-ом посещаю московский книжный магазин. Подскакивает рыжеватый вьюноша: «Вам посоветовать?». Отмахиваюсь: «Это же не колбаса – имя определяет качество». Тот соглашается: «Да, вот Бродский». Поддакиваю: «В деревне Бог живет не по углам…». Но сердце уже защемило – на полке стоит неизвестная книга Тряпкина. Открываю: «2003 год. Поэт глубинного народного языка... Тираж 3000». Советчик теряет ко мне интерес. Но глазами провожает до кассы. Я вспоминаю Беленького и ухожу с покупкой… Потом долго листаю сборник. Читаю аннотацию: «…впервые представлен книгой, вобравшей вершины его лирической поэзии…». А «Игрушечьего мастера» нет! Зато много других, жестких, каких-то не тряпкинских строк. Предсмертное недоумение русского поэта. Ощетинившаяся душа, загнанного в рыночный угол бессребренника и жизнелюба. Таким я его не знал. Но сомневаться в прочитанном нет ни одного повода. Зато есть повод помянуть своего выразителя и вспомнить, кто мы такие. Аминь!* * - Смотрите на YouTube видео "Николай Тряпкин + Семянников". |
| Сергей Семянников | 15.04.18 09:16 |
| НЕБЕСНЫЙ ОБСТРЕЛ
Николаю Ивановичу Тряпкину Столько минуло лет, а не знаю залечивать раны чем. Вечер ласково тих, но под сердцем такая ознобь… Посидеть бы сейчас, посмотреть с Николаем Иванычем, Как палят по земле, не жалеючи звездную дробь. Эх, какие слова слышал я от распевника русского! Что ни песня, то свет для родных и пытливых умов. Никакой мелкоты, никакого зломыслия узкого, Только кладезь добра из душевных его закромов. Клюев, Тряпкин, Рубцов. Златоустые три Николаюшки! Любит по трое Бог. Правда любит не сразу, а врозь: Кто из них не стоял у судьбы одинокой на краешке, Кто из них не терпел за крестьянскую черную кость? А не в той ли кости все, что надо порой человечеству? Убери, и вся жизнь превратится в сплошное ничто. Нет, ломают ее, как ломают хребтину отечеству, И оно без хребтины летит, словно пыль в решето. «Все свое нараспыл. А чужому в лодыги, да под ноги: То народ-верхогляд, то верхи инородных кровей. Народится герой – воспевают заморские подвиги. Народится пророк – верят тем, кто на слово кривей. И живут в холуях, друг за друга цепляясь поживою. А потом на дыбы! Чтоб друг друга башкой о комли»… Это все говорил мне когда-то с тоскою не лживою Самородок всея круто сдобренной кровью земли. О, тюлюкская ночь, я не знаю залечивать раны чем. Но в какие слова превращается сердца ознобь! Посидеть бы сейчас, помолчать с Николаем Иванычем: Он-то знал, для кого предназначена звездная дробь. Вот мы все, как один! Чернокостная шатия-братия. Не страна, а мишень посреди "безгреховных земель". Разве божьи полпреды и чья-нибудь там новократия Защитят от обстрела открытый ветрам Иремель*? Так и надо стоять беззащитно в небесной обители. Так и жертвовал сердце великий мудрец от сохи. И куда вам тягаться, чужой доброты расхитители, До святых алтарей, где рождаются эти стихи? Воспеваю обстрел. Дабы жить, как предтечи великие: Холя белую кость, превращаются часто в ничто. Без ранимой души все мы так – недолюди безликие, Уцелевшая тля, что летит, словно пыль в решето. * – Горный массив на Урале. ** - Смотрите на YouTube видео "Николай Тряпкин + Семянников" |
| Борис Басманов | 26.03.18 04:58 |
| Николай Иванович ТРЯПКИН -
самородок отечественной поэзии. «Уж, видно, тот нам выпал жребий…» Николай Тряпкин. Войне конец… Весна! Покой!.. Душа оттаяла, запела, И полились стихи рекой Родного, русского напева. Красу он людям открывал, Природы, Жизни обновленья. В стихи как злато отливал Слова в минуты вдохновенья. Поэт боялся расплескать Души прекрасные порывы, Вкушая Неба Благодать, Жил и творил неторопливо. Чтобы народ не спал, - прозрел, Чтобы жила в веках Россия Он страх ЗАБВЕНИЯ презрел, Сказал и смело, и красиво: «Власть и народ – всегда, везде «едины». …Но «там» - всегда зерно, а «тут» - всегда остины»… |
| Валерий Шелегов | 1.03.18 10:03 |
| Жаль, редко заходит на сайт РП наша писательская братия. А уж помочь кому...Чем момогу. Отослал, получив пенсию. Бог в помощь. |
| Николай Переяслов | 26.12.17 11:57 |
| Старица - один из маленьких, но прекрасных городков в России, с историей которого связаны имена св. Патриарха Иова, государя Иоанна Грозного, русского механика Льва Сабакина, адмирала Владимира Корнилова, великого русского поэта Александра Пушкина, знаменитого клоуна Карандаша (Михаила Румянцева), а также многих других известных людей, включая поэта Николая Тряпкина. В начале 1990-х годов я три года жил в этом городе, работая в газете "Старицкий Вестник" и православном храме Святого Ильи, дружил со здешними краеведами Александром Шитковым и Виктором Хотулёвым, от которых узнал многое о Старице и живших в ней в разные годы интересных людях. В Берново и Малинниках часто бывал Пушкин, в Коноплино - Лажечников, эти сёла находятся тоже на старицкой земле.
Вот и имя замечательного поэта Николая Тряпкина сегодня возвратилось на улицы Старицы, там бы сейчас организовать ежегодные поэтические фестивали его имени, такие же, как Пушкинские праздники, проводящиеся в Бернове, только бы власть поддержала такую идею... Так что я желаю моей любимой Старице и её руководству полновесного возрождения культурной жизни на её земле, чтобы этот город открыл нам замечательные новые литературные имена. А всем, кто принимает участие и помощь в утверждении памяти поэта Николая Тряпкина - огромное спасибо! |
| Владимир Королёв | 21.12.17 21:38 |
|
По окончанию работы Учредительного собрания Лиги медиков-литераторов им. А.П.Чехова (см. Главную) секретарь СП РФ Виктор Кирюшин рассказал коллегам о ситуации с могилой Николая Тряпкина - и тут же пошла "шапка" по кругу. Спасибо, друзья! Владимир Королёв, председатель совета Лиги |
| Алексей | 8.12.17 14:57 |
| Грядущие сородичи мои
Да озарятся светом разуменья И поведут все корешки свои От дальней даты моего рожденья. И скажут так: "Вот наши древеса Они всегда раскидисты и юны. У нас в роду не Божьи чудеса, А золотые дедовские струны." |
| Геннадий Иванов | 6.12.17 18:14 |
| Андрей, доброе дело ты сделал. Спасибо тебе от имени учредителей карты.
|
| Андрей Бениаминов | 5.12.17 20:57 |
| Я свой посильный вклад сделал. Надеюсь, что другие писатели также не пройдут мимо. |
| Николай Тряпкин | 1.12.17 20:58 |
| Летела гагара...
1 Летела гагара, Летела гагара На вешней заре. Летела гагара С морского утеса Над тундрой сырой. А там на болотах, А там на болотах Брусника цвела. А там на болотах Дымились туманы, Олени паслись. 2 Летела гагара, Кричала гагара, Махала крылом. Летела гагара Над мохом зеленым, Над синей водой. Дымились болота, Дымились болота На теплой заре. Дымились болота, Туманились травы, Брусника цвела. 3 Кричала гагара, Кричала гагара Над крышей моей. Кричала гагара, Что солнце проснулось, Что море поет. Что солнце проснулось, Что месяц гуляет, Как юный олень. Что месяц гуляет, Что море сияет, Что милая ждет. 1990 Листья дубовые Листья дубовые! Листья дубовые! Стук желудей! Пусть расползутся ненастья суровые С наших полей. Пусть улыбнется нам солнышко ясное, Звезды горят. Листья дубовые! Сучья угластые! Злат листопад! Добрую силу, густую, медяную, Дайте ветрам. Сыпьтесь в рубашку мою полотняную, Кланяюсь вам! Сыпься, прошу, в рукава мои белые, Стук желудей! Пусть они, ветры, веселые, смелые, Грянут скорей. Сыпьтесь в мое полотно непорочное, Кланяюсь вам! Пусть они скроются, грозы полночные, Злобные к нам. Дайте собрать вашу сень многодумную, В узел связать. Дайте средь поля на дерево шумное Узел поднять. Листья дубовые! Сучья угластые! Злат ворошок! Дайте подвесить под сени гривастые Думный мешок! Пусть он качнется под той наговорною Кущей моей. Пусть она схлынет, вся нежить упорная, С наших полей. Добрую силу, густую, медяную, Дайте ветрам. Сыпьтесь в рубашку мою полотняную, Кланяюсь вам! 1992 Море Белая отмель. И камни. И шелест прилива. Море в полуденном сне с пароходом далёким. Крикнешь в пространство. Замрёшь. Никакого отзыва. Сладко, о море, побыть на земле одиноким. Где-то гагара кричит над пустынею водной. Редкие сосны прозрачны под северным светом. Или ты снова пришёл - молодой и безродный - К тундрам и скалам чужим, к неизвестным заветам? Что там за тундрой? Леса в синеве бесконечной. С берега чайки летят на речные излуки. Снова я - древний Охотник с колчаном заплечным, Зной комариный в ушах - как звенящие луки. Что там за морем? Лежат снеговые туманы. Грезят метели под пологом Звёздного Чума. Мир вам, земля, и вода, и полночные страны, Вечно сверкающий кряж Ледяного Угрюма! Сколько веков я к порогу Земли прорубался! Застили свет мне лесные дремучие стены. Двери открылись. И путь прямо к звёздам начался. Дайте ж побыть на последней черте Ойкумены! Мир вам, и солнце, и скалы, и птичьи гнездовья, Запахов крепкая соль, как в начале творенья! Всё впереди! А пока лишь - тепло да здоровье, Чайки, да солнце, да я, да морское свеченье. Белая отмель. И камни. И шелест прилива. Море в полуденном сне с пароходом далёким. Крикнешь в пространство. Замрёшь. Никакого отзыва. Сладко, о море, побыть на земле одиноким. 1961 |