| Владимир Королёв ( Смоленск ) | 20.10.19 14:12 |
| Вот и ещё одного великого лингвиста, который не стеснялся говорить: "А смоленский - вот он, я!" (см. ниже слово Натальи Егоровой от 13 окт.), потеряла русская литература. Пётр Васильевич Палиевский стоит (и будет стоять!) в ряду таких критиков, имевших самое прямое отношение к Смоленской земле, как Николай Шелгунов, Мария Цебрикова, Александр Энгельгардт, Борис Эйхенбаум, Евгений Поливанов, Адриан Македонов. Аркадий Долинин, Иван Анисимов, Михаил Храпченко, не только как личность, продолжавшая их филологические и публицистические традиции, но и активно их развивавшая. Философский слог Петра Палиевского прост, но неповторим, и остаётся сожалеть, что равного его таланту, соединившему в себе абсолютное чувство слова, глубокое видение процессов развития общества и предметную защиту русского языка, сегодня просто-напросто нет! |
| Людмила Владимирова | 17.10.19 21:26 |
|
Одиноко отметив Ваши девятины, дорогой мой ПЕТР ВАСИЛЬЕВИЧ, позвольте и повторить обращенные к Вам, в связи с 85-летием (Литературная газета), слова, и немного дополнить. К сожалению, силенок уже не хватает на большую, серьезную работу о Вашем творчестве, о значительной роли в истории Русской литературы. Ждала такую от профессионалов – не дождалась… Увы, и здесь приходится вспоминать Ваше: «после 90-х годов» «писателей как будто прибавилось и критерии могли бы повыситься». Но – истинно: «распалась связь времен», однако «это не отменяет объективного и задач литературы, как раз и призванной «времена связать» (Движение русской литературы, 1998). Как это мастерски делали Вы, глубочайший историк литературы, и не только Русской. Позвольте снова и снова признаться в неподвластных ни времени, ни обстоятельствам уважении, любви и благодарности Вам! С восхищением Вашими энциклопедическими знаниями, благородством мыслей, чувств, слова! С поклоном за мужественное, много десятилетнее служение Русской культуре! ДОРОГОЙ ПЕТР ВАСИЛЬЕВИЧ! Мне выпало счастье лишь дважды встретиться с Вами в июне «крестозеркального» 2002-го года, пообщаться, но память об этих встречах согревала душу, дарила силы, вдохновляла в очень, порою, нелёгких обстоятельствах жизни и, по мере возможностей, творчестве. Не сумела я (пока?) издать и свою «пушкинскую книгу», а Вы поприветствовали мои первые публикации, особо обратив внимание на атрибуцию некоторых изображений К. Собаньской в рукописях А,С. Пушкина методом компьютерной графики. А до того – заочное знакомство, с Вашими работами, и, прежде всего, – опубликованными на страницах «Литературной газеты» – насчитывает многие десятилетия. Так, Вы «подарили» мне уникального Русского философа, педагога, критика, публициста, психолога В.В. Розанова, и я, помнится, страстно «охотилась» за его книгами, став навсегда верным поклонником и популяризатором его творчества. Не всё принимая, но о многом размышляя, Розанов ведь, прежде всего, заставляет думать. И – действовать. Среди самых дорогих книг на моих книжных полках – подаренные Вами: изящный томик «Русские классики» (1987), буклет «Движение русской литературы» (1998). сборник «Шолохов и Булгаков» (1999). И на многих программах организованной мною в 1996-м году Литературной гостиной Одесского Дома ученых звучали Ваши слова о творчестве Пушкина и Гоголя, Толстого и Достоевского, Чехова и Горького, Шолохова и Булгакова, других Русских писателей, поэтов. Благо, за 23 года работы Литгостиной, на 200 с лишним программ «выпали» юбилеи многих, в том числе и тех, о ком «украинский официоз» предпочитал умалчивать. Но вспоминали и о «гениях в аудиториях XX века», коих Вы упоминали в работе «К понятию гения». Ох, и размножилось же их племя! – со многими десятками изданий, регалиями, премиями и пр. Среди них и явные воры – плагиаторы попадаются, увы, защищаемые из «прынцыпа»: «Это – сукин сын, но он – наш сукин сын»… Однако о большинстве уже и сегодня можно сказать, как Вы о Синклере Льюисе: «…через очень короткое время можно будет спросить: где теперь этот нобелевский лауреат? Кто его читает?» Ваша работа «К понятию дороги» использована мною неоднократно: в сообщениях на программах Литгостиной, в статьях, эссе в журналах, в комментариях к статьям других авторов, обнародованных на разных сайтах. Она – интервью газете «Кубанские новости», Ваши размышления 1998 (!) года – не только свидетельство Ваших силы и мужества, но, доселе актуальные, – непереоценимая огромная поддержка для всех, не теряющих Веры. Тем паче, – для тех, кто «здесь и сейчас» пытается выстоять. Я осмелилась привести её на этой «ленте» полностью, а сейчас позволю себе напомнить для 20-30-40-летних, обольщенных и обманутых, из Вашего Предисловия к роману Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Книга закономерно пользуется успехом, но обращают ли внимание на Ваши слова? В частности, о пресловутой, столь желанной с в о б о д е. Только ли в Америке после Гражданской войны 1861-1865 г.г.? – наверное, риторический вопрос… «…Смысл жизни? Вам ответят: любой смысл для жизни, причем для м о е й жизни, а если не подходит, к черту его. А чтобы не разодралось в клочья общество, установить правила, как на охоте, да и в любой мафии они существуют; впрочем, тоже не абсолютные, их можно и переходить – но только уж если переломают кости и выбросят, не обижайся: знал, на что шел. Попробуйте возразить этой логике; интересно, сразу ли найдетесь? Потом ведь это и свобода. Мало ли какие у меня могут быть желания: хотите подавлять их, насиловать – увольте. Скажите такому, что эта свобода помещает вас в рабство, – тому, кто умеет раздробленные желания быстро удовлетворять, потакать им, разжигать их, по своему усмотрению управлять ими; что это – худшее из рабств, потому что исключает самую возможность слышать смысл и делает вас абсолютной пешкой в руках потакателя; скажите – не услышит. В самом деле, здесь ведь был проведен этот опыт – жить без власти, без правительства – мечта! В Америке была провозглашена эта доктрина, и обобщил ее американский гуманист Генри Торо, сказав, что лучшее правительство то, которое менее всего правит. Чего бы, кажется, лучше. Но свято место пусто не бывает, и на место человека явилось правительство, никакому лицу действительно не принадлежавшее и никакому принципу (наконец!) не подчинявшееся, зато и прибравшее своих подданных как никогда раньше: д е н ь г и…» В этом, очень простом, доходчивом Предисловии – надо же учитывать и нынешний уровень: «удручающее сочетание дикости и цивилизации, минуя культуру (то есть представление о смысле)»! – есть и афоризмы, к примеру: «Литература отличается от подделок, между прочим, и тем, что читатель чувствует себя в чужой душе, как в собственной. В век разобщения эта черта незаменима»; «Но помимо эпох, есть нечто проносимое человеком сквозь них, чего он добивается и достичь в них не может, – надежда, реальная в непрерывном усилии ее осуществить». Есть здесь и обнадеживающая, достойная подражания, мудрым сердцем рожденная защита скромного автора от гордецов-«профессионалов»: «В самом составе литературы она (Маргарет Митчелл – Л.В.) поддержала то, что считалось примитивным и будто бы преодоленным: чистоту образа, жизнь. Ее девический дневник, полный сомнений в призвании, обнаруживает удивительную зрелость: «Есть писатели и писатели. Истинным писателем рождаются, а не делаются. Писатели по рождению создают своими образами реальных живых людей, в то время как «сделанные» – предлагают набивные чучела, танцующие на веревочках; вот почему я знаю, что я «сделанный писатель»… Позднее в письме другу она высказалась так: «… если история, которую хочешь рассказать, и характеры не выдерживают простоты, что называется, голой прозы, лучше их оставить. Видит бог, я не стилист и не могла бы им быть, если бы и хотела». Но это было как раз то, в чем у интеллектуальных кругов искать сочувствия было трудно. Молодая американская культура не выдерживала напора модных течений и наук; в литературе начали диктовать свои условия экспериментаторы, авторитеты психоанализа сошли за великих мыслителей и т.д. Доказывать в этой среде, что простая история сама по себе имеет смысл, и более глубокий, чем набор претенциозных суждений, было почти так же бесполезно, как когда-то объяснять на островах, что стеклянные бусы хуже жемчужин. Здесь требовались, по выражению Де Вото, «философские обертоны». И через сорок лет на родине Митчелл, в Джорджии, критик Флойд Уоткинс, зачисляя ее в «вульгарную литературу», осуждает этот «простой рассказ о событиях» без «философских размышлений»; тот факт, что, как сказала Митчелл, «в моем романе всего четыре ругательства и одно грязное слово», кажется ему фарисейством и отсталостью; ему не нравится ее популярность. «Великая литература может быть иногда популярной, а популярная – великой. Но за немногими известными исключениями, такими, как Библия, а не «Унесенные ветром», величие и популярность скорее противостоят друг другу, чем находятся в союзе». Остается лишь поместить в исключения Сервантеса и Данте, Рабле, Толстого, Чехова, Диккенса, Марка Твена… кого еще? В исключения из американской литературы Маргарет Митчелл так или иначе попадала». «Она вступила в непримиримые отношения с кланом, определявшим литературные ранги Америки. Никому не известная домашняя хозяйка написала книгу, о которой спорили знатоки, возможно ли ее написать, и сошлись, что невозможно. Комбинат из профессоров, издателей, авторитетных критиков, давно предложивший литераторам иное: создавать имя, уступая место друг другу, но и гарантируя каждому положение в истории литературы, творимой на глазах соединенным ударом массовых средств, – этот комбинат, получив вдруг в бестселлеры не очередного кандидата в историю, а литературу, способную зажигать умы и жить в них независимо от мнений, ее не принял. Мнение его выразил критик-законодатель Де Вото: «Значительно число читателей этой книги, но не она сама». Напрасно урезонивал своих коллег посетивший США Герберт Уэллс. «Боюсь, что эта книга написана лучше, чем иная уважаемая классика», – голос большого писателя утонул в раздражении профессионалов». М.б., и нашей молодежи будут интересны, полезны также приведенные Вами, ПЕТР ВАСИЛЬЕВИЧ, слова из ответа Маргарет Митчелл одному из «поколения разочарованных», пожаловавшемуся, что «их обманули»: «Кто это, с какой стати, когда это обещал Вам и Вашему поколению обеспеченность? Вернее, почему это молодежь должна желать обеспеченности? Предоставьте это старым и усталым… Меня изумляет в некоторых юных, как это они, насколько я могу понять, не просто тоскуют по обеспеченности, но уверенно требуют ее, как свое законное право, и становятся горько раздраженными, если его не преподносят им на серебряном блюде. Есть что-то тревожное для нации, если ее молодые люди взывают к обеспеченности…» Как оказалось (в самом диком сне не снилось!) и у нас наступило времечко «барской вольницы», когда торжествует «темпераментная дичь, независимая и безнаказанная»; когда и для наших молодых актуальным стал вопрос: «…как пронести и развить внутренние ценности в мире оголенно-практического интереса»? Осмелюсь сказать: наряду с другим, читая и Ваши работы, дорогой ПЕТР ВАСИЛЬЕВИЧ! И – хотя бы чуток прикоснувшись к знанию Вашего непростого жизненного пути (см., к примеру, http://www.rospisatel.ru/hr-palijevsky1.htm , 25. 05. 15); поверив Вам: «Это практическое дело и призыв истории – воссоединение двух мировых идей, захвативших в разные эпохи русский народ, этих противоположностей, которые были несовместимы, – коммунизма и веры. Не для того, чтобы подменить одной другую, но чтобы сотрудничать в развитии основных ценностей народа и противостоять силам растления, которые не раз доказывали свое умение проедать насквозь людские верхи обеих сторон» («И вот берег…» (К дню рождения Шолохова), 1990). Упокой, ГОСПОДИ, душу усопшего раба Твоего ПЕТРА, прости ему вся согрешения вольная и невольная, и даруй ему Царствие Небесное. БЛАГОДАРНАЯ, СВЕТЛАЯ, ВЕРНАЯ ПАМЯТЬ! Л. Владимирова (Одесса). |
| Нина Ягодинцева | 17.10.19 08:42 |
| Утрата невосполнимая... Царствие Небесное, вечная память! |
| Екатерина Козырева | 15.10.19 13:41 |
| Последняя лекция, на которой мне посчастливилось слушать Петра Васильевича Палиевского, была о литературном авангардизме и прорастании Фолкнера в реализм.- через кого? - спросил он. В молчащей молодой аудитории я нечаянно вспомнила Улисса, забыв фамилию автора. Но была вознаграждена молчаливым удивлением ученого.
Царствие небесное и вечная память р.б. Петру. |
| Наталья Егорова | 13.10.19 22:02 |
| Царствие Небесное Петру Васильевичу Палиевскому.
Нет слов. Был Светильник в мире - и погас. Мне всегда было дорого и то, что Петр Васильевич родился в Смоленске. Великий земляк. Он вспоминал, что по проекту его отца построено здание Смоленского драматического театра. А театр у нас очень красивый. В 90-е Петр Васильевич приезжал в Смоленск, в котором прошло его детство. Сказал: "Как в Вифлееме побывал!" Такие люди, как Петр Васильевич, редко рождаются. Светлая ему память! |
| Владимир Плотников | 13.10.19 14:40 |
| Это не обрушение глыб или утесов и скал с круч Русского кряжа: Гумилев, Кожинов, Лобанов... Теперь вот...
Боюсь, как бы не случилось, что рушатся фундаментальные своды Русской культуры. Но есть ли им замена? Чушь, что нет незаменимых, даже, если кого-то сподобят и пропиарят на якобы "замену". Есть недостижимые и неповторимые. Ушел один из них, из Столпов. Ведь не просто литературовед, мыслитель, публицист, полемист - Энциклопедия общего в единичном мировЕдении. Кажется, недавно, в мае восхищались старой его публикацией о "лже-гениях". И вот - ушел тот, кто без "лже". Скорбно, - осталось, конечно, огромное роскошество творчества. НО!... Потянут ли и потянутся ли к нему те, кто, вместо литературы и самообразования, озабочен "лайкЕмией" - разрушительной, потому что она микробно мелка и бессмысленно ничтожна настолько же, насколько загугленные ее "ве-личинки", типа Бузовой и прочих химер ЖЖ и ИН-СТА-ГРАММОВ, ниже и микроскопичнее Палиевского, Шолохова или Шаляпина?! Но для нас это до последнего вздоха золотой запас русского Всего. |
| Нина Черепенникова | 13.10.19 14:16 |
| Беспощадная смерть забрала одного из светлейших умов нашей современности - Петра Васильевича Палиевского.... Осознавать это больно...Но остались его труды: книги и статьи. Читаю и перечитываю,ибо они чрезвычайно актуальны для нашего беспокойного времени.
Очень сожалею, что не использовала возможности общения с этим выдающимся филологом.А они были. В своё время я вела курс истории культуры в школе, где учился его сын Василий. Так, однажды я повела своих учеников на спектакль Малого театра, куда вместе с сыном и женой пришёл и Пётр Васильевич. Была возможность с ним побеседовать, но, увы, тогда я не смогла этим воспользоваться, так как надо было не выпускать из поля зрения детей. Больше судьба не подарила мне возможностей общения с Петром Васильевичем, но в памяти навсегда сохранился его очень доброжелательный и проницательный взгляд. Когда уходят такие светлые личности, всегда вспоминаются строчки из стихотворения В. Жуковского: " Не говори с тоской: их нет,/ Но с благодарностию: были.." И остаётся неувядающая память о большом человеке. |
| Юрий Серб | 11.10.19 17:00 |
| Невосполнимая утрата неповторимого таланта! Светлая память! Упокой Господи любимого народом избранника Твоего Петра! |
| Надежда | 11.10.19 09:01 |
| Воспринимаю кончину Петра Васильевича Палиевского как личную утрату. Ни разу не встретившись с ним в жизни, много раз обращалась к его творчеству как к разговору с современником, прозревшим Время. Вечная память и Царствие Небесное р.Б.Петру и благодарность современников! Надежда Мирошниченко |
| Василий Воронов | 11.10.19 05:52 |
| Кажется, в 1979 г. вышла его статья "Мировое значение Шолохова". Будто кто протер передо мной запотевшее стекло. Академические труды шолоховедов померкли, пожелтели, как опавшие листья против небольшой статьи Палиевского. Через сорок лет она читается, как сегодняшняя. Молодой автор заглянул в Шолохова глубже, дальновиднее тогдашних авторитетов. С тех пор я всегда сверял свои мысли с Палиевским. Скорблю и кланяюсь перед неостывшей могилой. |
| Дворцов | 10.10.19 21:50 |
| Царствие небесное подаждь Господи рабу Твоему Петру, прости ему все согрешения вольныя и невольныя. А на русской земле ему вечная память. |
| Людмила Владимирова | 10.10.19 20:54 |
|
ОГРОМНАЯ, ЛЮТАЯ БОЛЬ!! И - нет, не может быть у меня сейчас никаких иных слов! Но пусть сегодня, как и всегда, как и - навсегда! - прозвучит Ваше СЛОВО! - ПОНЯТИЕ ДОРОГИ (Интервью газете «КУБАНСКИЕ НОВОСТИ», 26 сентября 1998) — Петр Васильевич, вы приехали к нам по академическим делам, но времена, согласитесь, не академические; и может быть, мы могли бы с вами начать с вопроса, который волнует сейчас многих: что с нами произошло и происходит? Вы много занимались историей, культурой и философией XX века; как это, на ваш взгляд, «оттуда» выглядит? Или никак? — Этот вопрос, конечно, не ко мне, а к небесной канцелярии. Но я вас понимаю, от происходящего никуда не денешься, отвечать приходится... Попробуем так: произошел слом, обвал на исторической дороге, которой шел народ: со своими, конечно, причинами, но не без мощной помощи извне. Это и выглядит, как будто история побежала назад, как в кино в обратной съемке, люди бегут, перебирая ногами: открылись банки, «товарищества», «благотворительность» и т. п. Показывали как-то грузинских детей на елке, диктор сказал, что все это приготовил им Шеварднадзе «из личных сбережений». Растерянность людей от такого лобового встречного удара понятна; говорят, например, что это то, чего добивался Гитлер. Если судить по внешним признакам, можно было бы пойти и дальше, скажем, «префектов» и «супрефектов», которые управляют сейчас районами в Москве, у нас насаждал еще Наполеон. Не в них дело, а в том, что вернулась чеховская «маска», которая, вы помните, желает, «чтобы за мои деньги мои мамзели были в натуральном виде». Да что я говорю — помните, уж, наверное, испытываете на себе. — Вы хотите сказать, что вернулась власть денег? — А какая же еще. Если вы назовете другую, буду рад о ней слышать. Есть еще камуфляжное определение «возвращение в мировую цивилизацию», но обратите внимание, именно «возвращение», то есть вспять. Этот решающий факт прикрывается всеми способами, и довольно успешно, в том числе среди патриотически настроенных людей. — Но, кажется, не раз было сказано, что историю повернуть нельзя, и опыт подтверждал это? — «Почему нет», как говорят наши друзья американцы. Целиком, может быть, и нельзя, а частями можно. Спешить ей некуда, развивается она, известно, не по прямой, от людей зависит. Да и возвращение, хоть оно и объявляется, всегда новое. В нашем случае, например, если прежние деньги были хоть для начала — завлечения, по видимости, национальные, теперь они открыто мировые, и действуют оттуда, где их успели больше нахватать, с неимоверной быстротой маневра, перебрасывая силы в нужный момент и место мгновенно, подавляя людей через своих носителей и адвокатов почище «сеанса черной магии». — Значит, что же, прав Булгаков: нет ничего нового, люди любят деньги кожаные, металлические, пластиковые...? — Это не Булгаков, а Воланд так считает. Новое есть, и при возвращении оно всегда похуже прежнего. В нашествии «этого дня» главное, наверное, то, что под ноги налаженной, изощренной в грабежах мировой денежной машине брошены миллионы давно отвыкших от ее ухищрений и обманов совершенно беззащитных людей. Машина дает займы и возвращает их кровью облагодетельствованных, да еще получает право безнаказанно орудовать на всем этом пространстве, перерабатывая в своих интересах все, что плохо лежит. А как оно лежит, вы знаете. Представляете масштабы преступления? Для одного гигантского паука люди обращены в тучи смешно звенящих крылышками мух. Правда, паук, как всегда, недооценивает, что перед ним все-таки люди. — Это прямо новая строка Коммунистического Манифеста... — Извините, но в этом вопросе я слышу как раз их способ, особенно у поздних, подвести под определение и делать вывод. Никогда в этой партии не состоял. И не только потому, что литература, область моих занятий, бесконечно глубже каких бы то ни было партий. Разделить некоторые фундаментальные изъяны их программы было невозможно; в эти дыры, как мне представляется, они и провалились. Но что коммунисты долгое время (до Хрущева) были верны главной мировой дороге, пусть и с жестокими ошибками ее вели, имели на этом пути вершинные, никем уже не устранимые мировые достижения, — это совершенно несомненно. Сбить нас с этой дороги желают более всего. Между тем она шла до коммунистов и будет идти вместе с ними, если они принципиально обновятся. Вся русская культура была направлена на одоление силы денег: и Пушкин, и Гоголь с «Мертвыми душами», и Толстой, и Достоевский, и Щедрин, и Некрасов, Островский, Чехов — кого ни вспомнишь, не говоря уже о советских. Общество росло и строилось в этом направлении, создавая новые организации, отношения и людей. Допустить, чтобы человеком в его общественной и духовной жизни руководили законы рынка, значит сделать каждого, помимо его воли, по точному народному определению, «продажным», — со всеми вытекающими отсюда последствиями. — Что вы имеете в виду? — Да то, что у всех на виду и есть. Принудительное падение человеческого уровня, сведение его к простейшим интересам и инстинктам, громадная индустрия по их поощрению и удовлетворению, то есть обращение человека в цивилизованное животное. Чтобы удобнее было пасти... — Уж не слишком ли вы так?.. — Нисколько. Все коварство денежного механизма в том, что за мелочным, «этикеточным» удовлетворением оно не слишком заметно, хотя ведет неотвратимо и круто вниз. Наивный, может быть, пример: недавно, кажется, пели и верили: «...при народе в хороводе парень девушку обнял, а девчонке стыдно стало». Представляете, какой гомерический хохот вызвало бы это теперь? По дороге к вам слышу в вагонном радио: Ты стучишь, а я не открываю. Извини: со мной уже другой. Свято место пусто не бывает! Ты забыл об этом, дорогой. — Иначе говоря, вы считаете, что цивилизация, которую нам навязывают, если и мировая, то отжившая, и сейчас глушит живую. —Да, мертвый хватает живого, это бывает, и довольно цепко. — Но ведь освободили веру, открыли церкви... — Верно. Одной рукой. А другой — церковь, увы, прикрывает происходящее. Я имею в виду, конечно, не «святую, соборную и апостольскую Церковь», а достаточно заметных церковников, и высокого ранга. Кропят святой водой чуть ли не возводимые в мраморе биржи, участвуют в «презентациях» и т. п., притом иерархи с авторитетом. Преосвященный Иоанн, например, убежденно проповедовал: хорошо, мол, что нынешняя власть восстановила собственность, должен быть ответственный хозяин и т. п. И никто рядом с ним не встал и не сказал: «Дорогой владыко, собственность, как Прудон еще обнаружил, — это воровство, и мы сейчас переживаем это в размерах и видах, какие философам не снились». Так и скончался почтенный пастырь в убеждении, что совершает богоугодное дело, обличая «безбожных экспроприаторов». — А коммунисты? Разве они не на том стоят? — Рядовые, может быть. Но в плотном слое номенклатуры (одно из роковых «попущений» прежней власти, может быть, и необходимое в первые годы для удержания ключевых постов проверенными «кадрами», но затем катастрофически гибельное), в этой самой номенклатуре, которая просто разделилась в «реформе» на более ловких извернувшихся во власть расстриг и, так сказать, обделенных, этот вопрос давно неприличен, почти не произносим. Он заменен другими, более важными, например соревнованием с «оппонентами» в «правах человека» и т. д. Других руководящих их представителей что-то не видно, не говоря уже о новом мировом кругозоре их теории. Вроде того, например, кто долго и упоенно исполнял роль «спикера» во впервые — о радость! — подброшенном нам парламенте, который еще Иван Грозный справедливо именовал «говорильней» (буквальный, кстати, русский перевод этого слова). Его величали за это на Западе с ревнивым будто бы изумлением «лучший спикер Европы» («это в дремучей-то тоталитарной России»...). А когда этот самый парламент, чем-то себя вообразивший, одним дуновением смели, запричитал: «Где ты Бэла, где ты Булат» (свирепо приветствовавший это деяние «свободным», наконец, словом). И вы хотите, чтобы люди с таким умом и кругозором (надеюсь, понятно, что ни малейшего желания задеть личность у меня нет) произвели что-нибудь принципиально необходимое и новое в восстановлении дороги? — Но они же поддерживали, находясь у власти, народную культуру, разбирались все-таки, где «реализм», где «модернизм»... — Ничего подобного. Последние тридцать лет были специально — лестью, чинами, званиями, прямыми «вкладами» — продвинуты наверх именно ни в чем не разбиравшиеся. С ними обращались в конце концов, как с носорогами, поворачивая, куда надо, направляя на затаптывание действительных людей культуры и мысли. Их обводили, хохоча, вокруг любого поднятого пальца. Зайдите в Москве на Тишинскую площадь, взгляните на памятник «Дружбе народов» Вознесенского и Церетели. Эту гигантскую черную слепленную из беспорядочных букв свечу вставили, прошу прощения, куда следует «режиму», да еще получили все, что пожелали от государства, над которым глумились. После чего ничего другого не оставалось, как пропеть той же дружбе, уже на другой голос, «вечную память». И никто звука не произнес: о, что вы, «мастера культуры»; и сейчас не произнесут, а если спросите — обидятся: «знаете, нехорошо смеяться, ну, верили люди, ошиблись, их обманула преступная власть». — Но разве это только наше явление, разве подобное в других странах и «режимах» не наблюдается? — Разумеется, международное. И оно всегда играет на разнице противостояний. Невозможно забыть фотографию, как Пикассо принимают в партию. Марсель Кашен, тогдашний патриарх французской компартии, еще кто-то вручают ему партийный билет. Он им показал, этот коммунист, завещавший похоронить себя в собственном замке (купленном, конечно), подбросивший им в символ голубка с надломленным крылом («объемное зрение»), как нужно использовать полюса идейных и политических противостояний, какая фирма может стать доходней: нефтяная, «Эссо», или «интеллектуальная» — «Пикассо». — А уроки? Разве нельзя их извлечь из таких историй? Разве не могли научиться коммунисты многому из того, что произошло? — Хотелось бы, но опять-таки не видно. Вот обсуждают в Думе закон об «этике и нравственности», то есть о масле масленом, не подозревая, вдобавок, что никаким «законом» нравственности не введешь. Но предположим, благородная задача оградить детей от действительно фантастической пузыристой жижи, льющейся из «трубы» телевидения, и т. п., делает доклад коммунист. Резкие, хотя и самоочевидные слова, самоочевидные примеры, которые признают тут же публично и «политические противники». Но вот из зала выстрел-вопрос: что же, вы хотите в вашей комиссии запрещать, как было, Майю Плисецкую в Кармен-сюите? Ответ: «Что касается Майи Плисецкой — ну, не должны сидеть в советах и комиссиях по искусству идиоты...» Ответить так — значит надеть самому себе на голову ведро: подходи и лупи палкой, пока не свалится «защитник нравственности». Майя Плисецкая, что опять-таки самоочевидно, — выдающаяся балерина. Лучшая Одиллия советской сцены, неукротимая Зарема, Китри, заново открытый «Лебедь» Сен-Санса, что перечислять. Но когда она вышла в балете своего супруга, сочиненном в содружестве с одним малоизвестным французским композитором, музыкальный язык которого, как предполагалось, обветшал для современного уха и нуждался в соавторе (излюбленный прием авангарда), — именно в Кармен-сюите; когда она применила там в самом деле небывалую фигуру танца, которую можно было бы передать словами «вертикальный шпагат», и стала наступать ею под грохот барабанов в разные стороны, в том числе и на зрителя, как бы угрожая поглотить всякого сомневающегося; иначе говоря, — когда она возвестила на сцене Большого театра «сексуальную революцию», абсолютно необходимую для начала «рыночной» (бесстыдство), — тогда забеспокоились привыкшие чтить своих поводырей и помянутые «носороги». И сделали они это, конечно, единственно им доступным, предусмотренным для них способом — «придержать» (критика, которая могла бы разъяснить происходящее, подавлялась ими по наведению тех же кругов за «славянофильство» и «забвение классовых критериев»). Это от них только и требовалось. Триумф подвергшейся «ужасающей невежественной травле» акции был обеспечен. И вот нас уверяют в качестве вывода из этой истории, что теперь-то уж, среди умных людей, всякие препятствия для проведения ей подобных устранены. Нет, ничему они не научились, и приди они к власти, ждать от них в культуре (то есть в начале начал) нечего. — А не могли бы вы назвать какой-нибудь противовес этим явлениям, например среди писателей? Хотя, может быть, они и смотрят на вещи порой несколько пессимистически? — Это правда, что современные писатели как-то оцепенели перед изворотливостью зла (не в пример, скажем, Булгакову) и больше пока что печалятся, негодуют, чем его убедительно опровергают. Но есть и явные опоры, понимание больших дорог. Ждет своего часа, например, пьеса Шукшина, замечательно названная им «До третьих петухов», она так и просится на экран — не плакатный, «цирковой», глумливый, а по основным современным типам узнаваемый. В поэзии — чем вам не подходит уроженец Кубани Юрий Кузнецов? По меньшей мере три его стихотворения — для хрестоматии нашей дороги. Это «Атомная сказка», «Маркитанты» и «Федора». «Маркитанты» — это даже выдающееся политическое стихотворение без политики, то есть настоящий художественный образ с трезвым взглядом в механизмы недавней истории. Если присмотреться, оно отвечает, ненамеренно, и Генриху Гейне, — помните: Бей в барабан и не бойся И целуй маркитантку... Николай I «целовал» своих маркитантов и очутился в Крымской яме, Николай II — своих, и оказался в японской, а потом и в екатеринбургской. В Отечественную, надо сказать, они сидели и очень хорошо знали, чем кончились бы их соединенная «коза ностра»; с Хрущевым проснулись и т. д. И вглядитесь: слово того же корня, что и «маркет», «маркетинг», все тот же родной «его величество рынок», который, как восторженно выразилась одна газета, «все сам распределит»; будь я редактор какой-нибудь периодики, я бы печатал это стихотворение через два-три номера в эпиграф для размышления и соображения... — Ну, а классики? Держитесь ли вы того же мнения, как вы говорили на дискуссии 1977 года «Классика и мы», что они глядят вперед намного дальше, чем современники? Обстоятельства оказались все-таки неожиданными. — Хорошо, спросим у Шолохова. Вы начали с того, что с нами происходит. Загляните в последние страницы «Тихого Дона». Там является некий Капарин. Положение Григория тяжелейшее, по всем статьям безвыходное. Что он советует Мелехову, чертя палочкой на песке? Прочтите, мол, чем должна завершиться революция, прочтите наоборот «серп и молот», что получится? «Престолом!» Монархия!! Прекрасно тут уже то, что читать надо именно наоборот, справа налево, то есть вспять. Хотя и тогда уже было ясно, что монархия в современном мире может быть только подставной, то есть наилучшей ширмой для денег — у тех, конечно, народов, которые еще чтят традицию и уважают отцов. И вот нам учиняют гробокопательный фарс, рыдая на весь мир, ревнители, они же недавние давители монархии. Но еще лучше аргументы, которыми хочет увлечь Григория Капарин. «Вы интеллигентный человек... Вращались в офицерском обществе, видели настоящих людей». Узнаете? Сам Капарин, разумеется, уверен, что к этим интеллигентам и «настоящим людям» принадлежит. Разве не всплывают за этим сразу многие, слишком многие, например последний собеседник Дудаева К.Боровой, который в интервью газете «Аргументы и факты» заявил: «Вы миллионер? — Я интеллигент»... И наконец, следует решающий довод, часто замалчиваемый, но в критические минуты неизбежный. «Надо расстаться с этим гнусным народом». Вы видите, что недавние откровения одной красавицы, растолковывавшей, чем, собственно, он гнусен, всего лишь эпизод, звено в давно существующей цепи. Слово «элита», кстати, напоминающее нечто сточное, еще не было подброшено; Шолохов уже хорошо видел, откуда начнет возвращаться растление. Но даже это еще не главное. Посмотрите, чем отвечает «интеллигенту» представитель этого самого «гнусного» народа. Мелехов не убивает его; это сделают сотоварищи Капарина по банде, которых тот предал, но — вглядитесь внимательней — отбирает у него оружие... Мало того, что оно отвечает пушкинскому завету «что, хищник, где твоя краса?» (оружие может быть разным, вовсе не обязательно «физическим»), оно ясно формулирует народную задачу на текущее и будущее время. «Это — чтобы ты мне в спину не выстрелил. От вас, от ученых людей, всего можно ждать... А все про какой-то перст толковал, про царя, про Бога» (слышите?) «До чего же ты склизский человек». — Картина, надо признаться, мрачноватая. — Она выглядит мрачной лишь тогда, когда не видят дороги, или забыли о ней, или дали себя обмануть «сочувствующим» причитаниям, что ее не было и нет. На деле нет ничего интереснее и важнее, чем понимание хитросплетений зла. Понимание это бесконечно более для него опасно, чем желание, развернувшись, «дать ему в ухо» (это желание им прямо поощряется). Тяжесть обстоятельств, пока не явились новые, всегда выглядела крайней. И Пушкин говорил «в мой жестокий век», и Тютчев полагал, что «такого ополченья мир не видал с первоначальных дней», и однако тут же добавлял: «Велико, знать, о Русь, твое значенье. Мужайся, стой, крепись и одолей». А Шолохов, тот прямо предвидел, что времена придут потяжелее Отечественной, но, вы помните, глядел вперед: «Хотелось бы думать, что... этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит, и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его Родина». Так будет, конечно, но на восстановлении дороги. Без нее любые усилия, очень часто провокационно подсказанные, обречены. Нижайший, земной поклон, дорогой, незабвенный мой Петр Васильевич!! ВЕЧНАЯ, СВЕТЛАЯ, БЛАГОДАРНАЯ ПАМЯТЬ!!! Глубокое соболезнование близким и друзьям. Л. Владимирова (Одесса) |
| Вячеслав Лютый | 10.10.19 20:40 |
| Какая горькая весть...
Ушел человек всем существом своим чувствовавший русскую литературу и умеющий видеть в ней важнейшие черты. Он мог писать о Пушкине, целой литературной эпохе золотого века отечественной словесности, и его речь была не только доказательной, научно аргументированной, но и увлекательной, живой. Такой талант чрезвычайно редко встречается в ученом мире, который более склонен к разговору на "птичьем языке" кафедрального обихода. Петр Васильевич мог позволить себе образное обобщение, и это не казалось вольностью, но воспринималось как художественная "точка" в цепи его доводов и рассуждений. Его работы многое проясняют, и позволяют утвердиться молодому русскому уму, который мечется в попытка самоопределения. В далеких 1970-х я увлеченно читал книгу Палиевского, спустя 40 лет слушал его доклад на конференции в Литературном институте, а три года назад мне посчастливилось вести вместе с Петром Васильевичем семинар молодых критиков на Совещании в Ярославле. Была удивительна его страстная речь, когда он поверял прозрачными вечными истинами современные литературные опусы. Мы всегда будем помнить это имя и этот голос, полный внутреннего достоинства, это лицо, соединявшее в себе мысль и одухотворенность. Царствие Небесное Вам, Петр Васильевич... Упокой, Господи, раба Твоего Петра. |
| Андрей Попов | 10.10.19 18:23 |
| Упокой, Господи... |
| Сэда Вермишева | 10.10.19 18:20 |
| Петр Васильевич Палиевский - талант и светлая личность.Сплав. Невосполнимая утрата...
Сэда Вермишева |
| Григорий Блехман | 10.10.19 16:57 |
| Бог ему дал аналитический ум, позволяющий увидеть не только то, что на поверхности, но и то, что вывело на поверхность мысль пишущего.
Это редкий дар, и потому в любые времена такие литературные аналитики - на вес золота. К тому же глубина и широта общей эрудиции Петра Васильевича позволяла ему сказать даже больше, чем написано в анализируемом им материале. И это будило дальнейшее развитие мысли, как у писателя, так и у читателя. В общем, этот человек не только был, но и остаётся просветителем, что всегда является высокой миссией личности. А такие люди уходят в другое измерение, оставаясь и на земле - в нашей благодарной памяти о встречах и, конечно, в своих работах. Светлая память тебе, Пётр Васильевич. |