01.12.12

Договорились с сайтом о перемене названия этих авторских записей: слишком мало они похожи на дневники. Вспомнил, как на маяке «Карагинский» мы вели вахтенный журнал, куда должно было записываться всё примечательное, произошедшее на маяке и в округе, да ещё и с отметками о состоянии погоды. Такое разнообразие взглядов наблюдателя точнее отвечало бы характеру моих заметок.

Поскольку я старый вахтовик, привык бдеть по ночам (могу, правда, иногда и прихворнуть), - то название отныне ставим такое:

Вахтенный журнал Бориса Агеева

Что увиделось в окошке телевизионного тюнера...

Не хотелось присоединяться к обличительному хору в отношении трёх блудниц, совершивших мерзость в храме. Мать одной из них даже вещи дочкины из дома после этого повыбрасывала... Якобы блудницы представляли провокационно-артистическую группу, название которой даже повторять не хочется. О них кто только ни высказался. Винили «голубое», могучее и ползучее лобби, госдеп и либералов. Но прежде необходимо было дождаться градского суда, который бы дал оценку их деянию и определил им меру наказания, а потом и принял решения по апелляциям. Невзирая на давление, на убеждение тех, кому всякое, даже пятнадцатисуточное наказание, показалось бы чрезмерным.

Суд состоялся, апелляции частично удовлетворены, наказание определено.

Отношение к ним, как к несчастным. Таковыми на Руси считали тех, кто преступил законы Божеские ли, человеческие... Они себя уже этим одним наказали и их можно только жалеть. Оттуда и русский обычай оставлять на пути каторжан в Сибирь на столах под навесами-голубцами еду и одежду. Из жалости к преступившим, - а не из тайного сочувствия преступникам или из оппозиции власти, как то считают наши современники.

Отметились обстоятельства, к которым привела эта история.

Первое: так явно, почти зримо, объявил о себе лукавый . Он ведь всё делит, всех ссорит, действует исподтишка, сзаду и наоборот...

Фёдор Михайлович Достоевский в черновых записях оставил много интересных замет и наблюдений. Непримиримо каял либералов и западопоклонников, выделяя общую для всех, отмеченных «...благородной страстью к цивилизации», родовую примету - атеизм. И рядом: «Характер русский добродушен: злых людей в России совсем даже нет. Но в России много исступлённых».

Вот об исступлённых и речь.

Кем ещё назвать фигурантов декларативного письма со «списком сотни»? Среди них всё больше приличные люди, известные в мире искусства и адвокатуры. Даже наш общий знакомый, незаурядный литератор, чей отец-священник выразил резкое неприятие его позиции. Обличала ли их собственная совесть, когда на белое говорили «чёрное», а на чёрное «белое» - да и разве такое письмо не пример давления на суд? Защищали ли они «падших», когда ещё никто их и не карал? Вступались ли за свободу выражения протеста в сакральном месте, за возможность «громко сказать обществу о бедах церкви: о ее сервильности, о беспринципности, бездуховности, двуличии»?.. И не заметили старушку-алтарницу в храме, которую такая «свобода» поразила до слёз. Алтарница - это женщина в платочке, которая ухаживает за иконами, ризами, бронзовыми и латунными подсвечниками, протирает их от копоти, собирает в коробочку свечные огарки. Она - тоже церковь. Беспринципна ли эта тихая женщина, бездуховна ли - не вам решать. Но ведь она плакала недвулично...

Лукавый разделил отца и сына, мать и дочь, соседей по лестничной площадке, соратников в офисе, крестьян, пролетариев, лётчиков-космонавтов - и всех остальных... Это стало так заметно по накалу чувств, сопровождающих многочисленные обсуждения этого события - и даже не чувств, а страстей...

«Какие-то чувства. Разве могут быть у вас чувства, когда вон табаком торгуют и часы за тридцать тысяч» - непререкаемо звучит в ответ. И вывод: «У них ни венчаться, ни причащаться, ни отпеваться». Ползать должны в ногах у «опуссенных», вымаливая прощение за своё гнусное поведение.

Эти люди ничего не хотят слышать. Тут слезинка старушки, а они в неё - каменьями. Вот «бесстрашие» нашей исступлённой интеллигенции!..

А сколько ражего гнева в форумном Инете и электронной прессе! Вообще всё снести готовы. Такого градуса ненависти не возникало, кажется, с тридцатых годов, в период наиболее омерзительных гонений. Вот где лукавый-то порезвился! Он же действует через людей, иногда внешне вполне разумных, а чаще исступлённых.

Назовём это буслаевщиной . По имени охальника, который свою удаль доказывал на обрушенных церковных маковках и крестах. Однако Васька Буслаев хотя бы знал, что охальничает. Как и Илья Муромец - но тот исправился и даже потом ко святым был причтён.

Наши исступлённые буслаяли как по расписанию:

«Это с какой это стати в светском государстве запрещены художественные выставки и выражения политических взглядов?». «У каждого, кто хочет рассказать о наших бедах, должна быть возможность сделать это, не посягая на общепринятые нормы поведения. А если такой возможности обеспечено не будет, если пляски в храме останутся единственным способом громкой проповеди, то не взыщите - они будут танцевать. И кресты рубить. И размалёвывать храмы. Какие бы наказания за это ни вводили».

Такие они: гадили и будем гадить. Не оскорбляйте, дескать, нас своим присутствием, своим мракобесием. Сидите в своём дремучем гетто и не смущайте детей. И не те, кто пилит кресты и смердит в храмах должны каяться, - а вы. Скоро, скоро опять вас, христанутых, будем выводить и расстреливать...

Думаешь вот: о чём атеист скорбит, чему поклоняется? Есть ли у него Символ веры? Каковы число и характер его заповедей, отличающихся от объявленных в Нагорной проповеди? Должны же отличаться, а не представлять собой эмуляцию заповедей и мирских правил «хорошего тона», - и за какие он рванётся на костёр...

Христос сказал: не мир принёс Я, но меч. И разделил этим мечом всех. Потому что со Христом и свет пришёл в мир, но «многие более возлюбили тьму». Возлюбили и лётчики-космонавты, и пролетарии с крестьянами, и соратники в офисе, и соседи по лестничной площадке, и дочь - или мать, и сын - или отец... И все остальные.

И мы их, «многих», увидели?..

Сидит в хате напротив меня некто прозорливый, называет себя загадочно Пожирателем крапивы, чешет бороду, поблёскивает плутоватыми глазками, ухмыляется и, не заглядывая на экран монитора, что-то бубнит, комментируя всё, что я пишу в Инет или там читаю. Догадываюсь, что он из тех бесенят, кто Богу молится. Они-то как раз самые вредные. Исступлённые.

Иногда бормотание его бывает интересно, иногда бессвязно и отвратительно в своей смысловой разнузданности.

Вот его последние глаголания...

Комментарий Пожирателя крапивы:

С Богородицей пришли говорить о Путине и политике, будто Ей это страх как интересно. Не поговорить даже, а покричать, подпрыгивая и задирая ноги в Божьем доме. Но Богородица и так всех слышит, зачем же кричать, да ещё под гитару...

А теперь их засыпали премиями за такую смелость. Оно дало премию от имени «Биттлз». Теперь вот хотят дать премию от имени Сахарова. Но тот хоть сверхъестественную бомбу сочинил и испытал её на клетке с советскими заключёнными, приговорёнными к смертной казни. Исполнил приговор, так сказать. За это и ему дали премию - Нобелевскую от имени мира.

И ещё собираются учредить международный переходящий вымпел от их имени. Но что такого сверхъестественного сделали эти овечки?

Нет, что-то тут не то...

Батя одной из них интервью отдал. Спросили его: «...Мы знаем, верующие оскорбились. За это должна быть ответственность?» А он: «Считаю, что её быть не должно, потому что я человек вне морали».

Даже у дворняги есть правила! Она, например, чует, что нельзя рвать пятки малолеткам, которые дразнят её длинной палкой. Атеисты - пустотелые люди, а этот, выходит, совсем не человек? Хуже дворняги?

...Глянь, чего пишут в тырнете. Атеисты же конкретно мучаются:

«...Сколько можно терпеть этих средневековых православнутых! У них же рак головы. Дарвин давно всё доказал и печать поставил. Если чего-то не хватает, то наука скоро всё откроет и объяснит. И трепыхаться нечего. Выходи один на один!». «Не было бы религии, не было бы и атеизма. Религия и породила атеизм у здравых умом людей». «Научитесь хотя бы элементарному чувству такта: перед тем как порадовать кого-то тем, что «Христос воскресе!», поинтересуйтесь, верует собеседник или нет. Потому как, будучи неверующим, но не желая никого расстраивать, я всю жизнь отвечаю «Воистину воскресе» и чувствую себя полным идиотом! Уже за одно это я имею полное право «засандалить» иск за оскорбление моих чувств. Но известен ли хоть один подобный прецедент? Нет. Мы терпимы к вам».

Оп-па! Они себя чувствуют идиотами оттого, что Христос воскрес! Их чувства оскорблены, но они не хотят доводить дело до Хамовнического - или ещё более нетактичного Богородского суда. Учиться у таких надо!

А вот ещё: «Большинство творчески ранимых и совестливых натур стали на тропу войны против ненавистного режима, сомкнувшегося в объятиях с мракобесными клерикалами». «Кровавая гэбня, азиатская сатрапия, православная инквизиция...». «Клика свирепствует»...

...Нет, разбаловался народец, развинтился. Если пошлый гитарилло обретает статус оракула - жди беды. На бунт потянуло. Кровь близкую не чуют.

Соберутся где-нибудь на Болотной площади кружки по интересам, иногда вместе кружки обывателей и свободолюбцев, голубоватые с черно-золотыми - и давай кричать. Так, дескать, нарабатывается гражданское общество. Хорошо, если так.

А если иное? В результате их пылкого воодушевления появятся из переулка гранатомётчики, потом танки откуда-то выползут, всё опять поломается, два десятка лет, чтобы хоть что-то из пепла возникло... Не лучше ли не ломать, как капризный ребёнок надоевшую игрушку? Эх, бунтаря буслаевския...

Нет бы потом застрелиться из рогатки, а то ведь опять сбегут за границу на «философских» пароходах, или через финские болота, в резиновых сапогах. Исполать им тогда!

Но назад не возвращайтесь...

Обратимся к нашим колючкам. К тому, что застилает татарник, прорастающий на тропках детства...

Там, в деревенском детстве - и загадка начала . Всё когда-то узнаёшь впервые, узнанное оседало в памяти и чувственно-сигнальными импульсами оказывало влияние на последующую жизнь, как первый крапивный ожог. Крапива-то жжётся, но бабушка, которая хлестнёт тебя крапивным веничком - не только наказывает за непослушание, но и оздоровляет на будущее. Крапива и полезна.

Впервые постигаешь, что мир переменчив, что за тягущей метельной зимой наступает весна, что на деревьях в саду появляются вишни, а потом яблоки, что посаженная в землю картошка даёт урожайный прибыток. А люди постепенно ветшают и когда-нибудь станут умирать.

Там ты узнаёшь, что взрослые родные люди, которые казались неколебимо совершенными, недосягаемо умными, всеведущими и могучими - имеют слабости и пороки, которые ты неокрепшим детским умом и чутким сердечком уже торопишься распознавать.

Узнаёшь о непримиримых различиях внутренних миров человеческих. Когда мать, машинально помешивая кипящий на плите суп, той же ложкой мешает и варево в отдельном бабушкином чугуночке, после чего та без слов выливает осквернённое содержимое чугунка в лохань для коровьего пойла и начинает вновь готовить отдельно.

Мы, дети, знаем, что бабушка Лукерья дремуче невежественна и продолжает по-старообрядчески верить в воображаемого Бога, - даже несмотря на Октябрьскую революцию! Но знаем также, что у неё есть несокрушимые правила, которых она придерживалась до конца дней, - и среди них правило не поганиться мирской едой, почему и готовила всегда постную пищу в особой, неприкосновенной посуде. Мать-атеистка, член коммунистической партии аж с 1945 года, со скрытой гордостью однажды сказала о ней: в жизни чужой нитки не взяла!..

И различия эти говорили о чём-то более глубоком, тонком и непостижимом в детстве, чем простое родство по крови. Оно непостижимо и во взрослой жизни так, что часто поднимало отца на сына, и мать на дочь, - но ты пока не догадывался об этом.

Узнаёшь и жестокость долга... Кошки на деревне часто и помногу плодятся. Нескольких котят разберут соседи, но других кошек никто кормить не станет. Они либо погибнут, либо потеряют облик и одичают. От «лишних» котят нужно избавляться. Женщины и девочки не могут этим заниматься, следовательно - на тебя с недоговорками и с экивоками возлагается роль убийцы.

В первый раз это очень трудно сделать. Слепых несмыслёнышей заталкиваешь в бросовый мешок, суёшь вдогонку обломок кирпича, заматываешь горловину мешка обрывком непослушной верёвки и, опустив голову, сходишь в вечерних сумерках к пруду. И садишься на берегу, и вздыхаешь с замиранием сердца, и отчего-то тянешь, тянешь. А они шевелятся в мешке, пищат... И знаешь уже верхним каким-то, сердечным знанием, что нет различия между убийством котёнка ли, человека...

...Там же, в деревенском детстве, просветилась-прорезалась даль свободных мечтаний. Теперь знаю, что мечтания осудимы, и нужно не мечтать, а веровать. Но тогда амазонские приключения майн-ридовских искателей растений казались столь восхитительны, полны азарта первооткрывателей, что не решусь их осуждать. Как и героев «Всадника без головы», «Последнего из могикан» или «Муму». В нашем книжном мире не было места Житиям святых и мы узнавали не о подвигах монашеского отречения, а о простом благородстве или забубённо-низкой подлости человека из этих мирских книг. За что их презирать?

Долго тогда - и позже - душа томилась и ждала какую-то ноту, которой отозвалась бы согласием. Дух оправдания социального бунтарства, всесветной буслаевщины, внушаемые в школе и бессознательно отвергаемые робким сознанием ученика, приводили к решению, что без школьно-канцелярного «конспекта» об истоках классовой борьбы и о её развитии, - без принятия этих разрушительных идей - ты никогда не смог бы получить полноценного пропуска в «большую» жизнь. Либо поддакивать, либо бунтоваться... Диссидентское движение последующих лет не имело к этой мысли и малого отношения: оно проповедывало свободу личности выбирать, а не необходимость служить . Вот что следует понять.

...Деревня не была средой обитания. Для каждого, здесь родившегося - единственное место в мире. Долго ещё оно было одето флёром мифологии. Романтизировалось, облекалось в формы простодушно-патриархального патриотизма. И стиралось безжалостным ластиком цивилизационного упрощения.

Много мыслей возникает в этой связи. Кому-то не понравится. Но готов продолжить...

С фотографии 50-х годов: бабушка Лукерья Павловна Дорошева (в девичестве Осадчих)