Магомед АХМЕДОВ

ЦВЕТЫ ИЗ ГУНИБА

(Переводы Анатолия Аврутина)

***
Есть час в ночи, длиной в одно мгновенье,
Когда ты просыпаешься в поту,
Грехи тебя зовут, зовет прозренье,
Вопросы задают сквозь немоту.
Как ты живешь и что другим оставишь?..
Не покривить душой, не промолчать…
И музыка в душе… А из-под клавиш
Спешит строка, чтоб мучить и звучать.

Есть час в ночи… Ты робким подмастерьем
Стоишь… Ты свой не выучил урок.
Ты всё забыл, во что недавно верил,
А что запомнил – то тебе не впрок.
И всё гадаешь – что решит Всевышний?
Позволит ли он думать и дышать?
Всё остальное  лишним будет, лишним…
Спешит строка, чтоб мучить и звучать.

Есть час в ночи… Его, как мост Сиратский,
Лишь одолеет чистая душа.
Грехи же вниз потянут… В пламень адский,
Но как пройти по жизни, не греша?
И ты идешь, гонимый черным веком,
На лбу сомнений горькая печать.
Но если ты остался человеком –
Придет строка, чтоб мучить и звучать.

ПЛАЧ СЛЕПОГО ОХОТНИКА
Я – старый охотник… Я выбился просто из сил,
Бродя по ущельям, одежду стирая в отрепья.
Последнего тура я нынче в горах застрелил,
А пуля вернулась… Попала в меня… И ослеп я…

В глазах потемнело… И сделались дали пусты.
И солнце шепнуло: «Тебя я навеки покину…»
За годы скитаний я столько убил красоты,
Что не отличить мне теперь от низины вершину.

Был взгляд мой намётан… В стрельбе я не знал неудач.
И падали туры, склоняя пронзенные выи.
И только ослепнув, вдруг понял – я только палач…
А где эти души, а где эти души живые?

На шелест, на шорох умел я мгновенно стрелять,
Мой выстрел являлся предвестником смертного часа.
Куда всё девалось? Я это не в силах понять,
А сердце похоже на турье сгоревшее мясо…

Я так ликовал, если выстрелом сбитый моим,
Катился подстреленный тур вдоль глухого ущелья.
И кровь закипала… И был я Аллахом храним,
Но кровь моя сделалась черной, как мутное зелье.

Тяжелое солнце стекало в межгорный провал,
И скалы пугались вот этого лютого смеха,
Когда я, убивший, от радости долго скакал,
И сердце гудело в груди, будто горное эхо.

А нынче Всевышний забрал мой прищуренный взгляд.
Во тьме засыпаю… Во тьме просыпаюсь и каюсь…
И только в мозгу моем выстрелы снова звучат –
От них просыпаюсь… От выстрелов я просыпаюсь.

Последний мой выстрел… Тур падает, громко храпя,
А сердце опять наполняет шальное веселье.
Я снова стреляю… И вновь попадаю в себя,
Подстреленным туром летя в грозовое ущелье.

***
Легко забываем, что надо бы помнить вовек.
Страницы истории молча листаем – без проку…
Извечно теченье казалось бы высохших рек,
Кровавую память несущих от устья к истоку.

Пропащие люди… Неужто-то же это – народ?
Устами припавшие к черным, пугающим водам?
Я раны считаю… И думаю – так не живет
Народ, понимающий, как называться народом!

И что тут поделать? Как горло сдавить палачу?
Взирает Всевышний на всё это горько и строго…
Вон Лермонтов скачет…  И я вслед за ним поскачу,
И пусть мы одни – только Лермонтов, я и дорога.

Накатит под горло извечное чувство вины --
В Отчизне к поэтам давно уже нет интереса.
Вот Черная речка… Хоть здесь-то поэты нужны…
Я с Пушкиным встану и пулю приму от Дантеса…

Забыты герои… И горестей нынче не счесть.
Шальная удача давненько не дружит со мною.
Есть голые скалы… И нищая Родина есть,
Что солнцем закатным висит между светом и тьмою.

НИКОЛАЙ РУБЦОВ
Зеленые звезды порою мне светят с небес,
Зеленые травы мне дарят зеленые тайны.
И в зелени луга мне чудится столько чудес,
Хотя я всего лишь – растерянный путник случайный.

Здесь всё неподдельно и все пробирает до слез,
И сердце поэта зеленое марево лечит.
Зеленые косы раскидистых русских берез
В Гунибе ласкают мои утомленные плечи.

Стою у надгробья и что-то боюсь говорить.
Земля вологодская… Скромная эта могила.
Любимая только способна поэта убить…
Ты просто любил… А любимая просто убила…

Зеленые звезды с собой ты неслышно унёс.
Стою у могилы… Какие здесь могут быть речи?
Зеленые косы родимых гунибских берез
Мне в Вологде молча ласкают усталые плечи.

Ушел ты не понятым… Не понимают меня --
Вовек не сойти нам с того бесконечного круга.
Но токи земли через нас проникают, звеня,
В высокое слово… И мы понимаем друг друга.

Я горского хлеба принес тебе щедрый кусок,
Голодные птицы на хлеб напустились оравой.
Ты был одиноким… Я тоже давно одинок.
Бог видит – сочтемся с тобою посмертною славой.

Боюсь обмануться и что-то промолвить не то…
Могила твоя не забыта в краю богоданном.
Есть памятник даже… Ты в черном немодном пальто.
И в шарфике черном… С нелепым своим чемоданом.

Собрался в дорогу…Последний готов пароход…
Вечернее эхо неспешно парит над рекою.
Минута-другая – и твой пароход уплывет…
Последним поэтам ты нервно помашешь рукою.

Букетик к букету… Торжественный траурный ряд.
Стихи подступают… И нет у поэзии края.
Стихов твоих звезды давно над Гунибом парят,
Цветы из Гуниба у ног твоих чуть озаряя.

РАСУЛ ГАМЗАТОВ
Где наш язык? Остался в доме плача,
Когда ты смолк, в небесный взмыв аул.
Ты был Поэт… Ты всё переиначил,
У нас два моря – Каспий и Расул.

Чем дальше ты уходишь, тем всё ближе
Становишься… А тайны наших гор
Лишь одному тебе открылись… Вижу
Как ты глядишь на недругов в упор.

Как мы любили этот взгляд с прищуром!
Для всех влюбленных не было родней
Симфонии аварского пандура,
Гамзатовских певучих журавлей…

Те строки и рыдали, и лучились,
И как ты этот край ни назови,
Влюбленные всех стран соединились
В краю тобой восславленной любви.

С тобою малой не казалась малость,
В любом бессилье прибавлялось сил,
И даже горечь горькой не казалась,
Когда ты другу что-то говорил.

Но ты ушел… Иные жаждут славы,
Не отточив ни слова, ни пера…
Бездарные щенки, как волкодавы,
Ликуют, что настала их пора.

Они ликуют, ничего не знача,
Их песни ветер -- дунул  и задул…
Где наш язык? Остался в доме плача…
Но есть два моря – Каспий и Расул.

НАБОКОВ
            Владимиру Павловичу Смирнову

            «Россия… Звезды… Ночь расстрела…
            И весь в черемухе овраг…»
                        Владимир Набоков

Был он болен и слаб… И признался красавице Белле,*
Провожая глазами её восхитительный стан,
Что устал от всего… И что нервы давно на пределе:
«Так в Россию хочу!.. Без России мечты оскудели…
Мне б куда-нибудь в горы… Безвестным… В седой Дагестан»

Я об этом узнал…
И вдруг понял – откуда высокий
Этот росчерк пера, это чудо набоковских строк.
До того, как прочел, я уже полюбил эти строки –
Был, как горы в Гунибе, полет его мысли высок.

И я стал его ждать …
И я стал его ждать непрестанно.
Но душа его взмыла, невинной снежинки белей,
Выше хмурых небес, выше горных вершин Дагестана,
Выше русских берез и отлётной тоски журавлей…

Я, как мог, сохранял
Этот дух – озорной и бунтарский,
Отпуская с ладони ранимую бабочку-стих.
И гордился, что можно теперь прочитать по-аварски
Оголенные строки, что бьют тебя будто под дых…

Значит, нет у стихов
Ни границ, ни пределов, ни сроков.
Мне всё снится ночами -- истерзан, измучен и наг,
Прикрываю его… А меня прикрывает Набоков…
И мы падаем оба в набитый телами овраг…
____________
*Белла – поэтесса Белла Ахмадулина

***
Чья-то старая мать сиротиной живет,
Одиночество в детских глазёнках несмелых…
Одинаково страшно и в доме сирот,
И в постройке с табличкою «Дом престарелых»!

Как похожи они в одинокости дней –
И дитя, и старуха с обугленным взором!
Сны им черные снятся… И нету черней
Одинокой тоски за казенным забором.

К ним не ходит никто…  И никто не придет.
Позабыли старуху и бросили сына…
Ничего нет печальнее этих сирот:
Там и мать-сирота, и дитя– сиротина…

Ну а люди? А людям не снится беда…
Не считая себя за сиротство в ответе,
Всё бегут по делам, поспешая туда,
Где их бросят когда-нибудь взрослые дети.

***
О, юный отрок с нежностью в крови,
Твой новый стих – в любви признаться повод.
Пока ты пишешь только о любви…
Пиши, мой друг… Пиши, пока ты молод…

Плывет луна, просторы голубя,
Любовь всегда парит навстречу лунам.
Я раньше был похожим на тебя,
Я тоже был и влюбчивым, и юным.

Пусть небо шепчет: «Бога не гневи!
Пора сдаваться возрасту на милость…»
Мне вновь явилась строчка о любви –
Немолод я… Но вновь она явилась…

***
            Отару Чиладзе
«Честь имею…» -- коротко и страстно…
Честь имели храбрые мужи.
Вызов на дуэль… Рассветом ясным
В пистолеты вложены пыжи…

Разве нынче помнят про дуэли?
За углом ударили под дых…
Вместе с той эпохой отшумели
Страсти дуэлянтов удалых.

Никого уже у речки Черной
Подойти к барьерам не зовут.
Честь иметь – давно почти позорно,
Честь имеешь? – первым оболгут.

Черный воск ползет по черной свечке,
Чернота на кончике пера.
Черноту нам в души с Черной речки
Всё приносят черные ветра.

Бросишь взгляд… Жестоко ошибешься.
Застит очи черная пурга.
Нелюбимой в чувствах поклянешься,
Следом друга примешь за врага…

А потом, почти уже немея,
Позабыв про славу и талант,
Прохрипишь чуть слышно: «Честь имею…»,
Как с пробитой грудью дуэлянт.

НОЧНОЙ ВЕТЕР
Ветер ночью ко мне залетает в окно,
Шторы дергает в ритме сердечном.
Тихо шепчет, с печалью моей заодно,
О безжизненной жизни…О вечном…

Одинокой душе каждой ночью невмочь…
Редких звезд погашая сиянье,
Будто враг, в дом врывается темная ночь,
Будто лекарь – приходит страданье.

Вспоминается всё… Я – никто… Я – ничей…
Был мой путь и неровен, и долог.
Жизнь давно состоит лишь из черных ночей,
Каждый миг – черной ночи осколок.

Этот ветер ночной… Вечной мукою смят,
В ветре чувствую единоверца.
И в груди моей раны болят и болят,
И осколок саднит возле сердца.

Нет хороших вестей… Обнищали поля.
Стали черными вешние воды.
И в обратную сторону кружит земля,
Вопреки всем законам природы…

ТАИНСТВЕННОСТЬ
Таинственность – и та давно иною стала,
На первом месте – ложь, коварство и хула.
И мало лжи – лжецам, коварства -- подлым мало,
Безжизненная жизнь пуста и тяжела.

Ты женщину познал –она теперь не тайна,
И с другом дружбы нет… И в клятве скрыта ложь.
Случайно узнаешь, что всё здесь не случайно…
Не понят миром ты… И мира не поймешь…

Таинственность во всем… Ребенок с колыбели
О славе возмечтал, не зная ничего.
Язык земной забыт… Веселья отшумели.
И некого в раю признать за своего.

Ты Родину любил? Чужой ты ей отныне…
Ты слышишь стон её? Объявят, что ты глух.
Твой тихий скорбный плач не нужен и в помине,
Как мудрость не нужна старейшин и старух.

Таинственность во всём… Таинственного мало,
Когда спешат глупцы родное позабыть.
Когда и дух наш мертв…  Когда звезда упала…
Когда в почете лесть, предательство и прыть.

Жизнь волкам охранять доверили… Негоже
Напрасно утолять чужую злую прыть.
Хоть, как сказал поэт: «Но все же… Все же… Все же…» *
И можно ничего теперь не говорить.
__________________
*Строчка из стихотворения Александра Твардовского

ДОМ
Ушел куда-то человек, отправился в скитанья,
И дом остался в темноте, он свет забрал с собой.
Поникший дом устало ждет, когда сквозь расстоянья,
Вернувшись, снова принесет он этот свет домой.

Но нет хозяина пока, и дом стоит, печален,
Ночами всматриваясь вдаль – когда ж вернется свет?
Едва струятся огоньки из горницы и спален,
Где стал сутулым потолок – хозяина всё нет…

Но не бескраен этот мир, хотя тоска бескрайна.
И, одиночество изгнав да растопив очаг,
Домой вернулся человек, вернулся не случайно,
Он так боялся, чтобы дом от горя не зачах.

Заходят в дом по одному сельчане и соседи,
В глазах и радость, и слеза… Радушен каждый жест.
А двери радостно скрипят. И ломится от снеди
Старинный потемневший стол, отвыкший от торжеств.

Вновь не смолкают голоса в дому до полвторого,
И отвечается порой вопросом на вопрос,
И колокольчиком звенит в дому родное слово –
Домой вернулся человек и снова свет принес. 

МОЦАРТ И САЛЬЕРИ
– Не опаздывай, друг мой Сальери, приди
Слушать музыку… Бог диктовал мне…
– Этот Моцарт проклятый всегда на пути…
Яд… Вино… Черной зависти камни…

В этой жизни давно невозможно понять
Цену лжи и бесценность потери…
Только Моцарта ищет Сальери опять,
Снова Моцарт спросил о Сальери…

***
Так одиноко! Боже! Не поймешь,
Зачем же так темно и одиноко?
– Где лучший друг? – Его убила ложь,
И наша дружба кончилась до срока

– А где любовь? Ты – божий человек,
Тебе ль не знать любовную истому?
– С любимою расстались мы навек,
Она давным-давно ушла к другому…

–А Родина? – У мира на виду
Свечу страны задула злая вьюга.
И сам я потерялся – не найду
Ни Родины… Ни женщины… Ни друга…

ЗАБРОШЕННОЕ КЛАДБИЩЕ
Заброшенные кладбища стоят,
Как будто опустевшие селенья.
Надгробных плит застывшие мгновенья,
Глухонемых камней печальный ряд…

А паутинки надписей с камней
Сползают… И в сплетенье паутины
Запутались призывный клич орлиный,
И пыль веков, что горечи черней.

Пустынно здесь… Молюсь… И в свой черед
Мне голоса доходят сквозь моленье:
«За нас молитесь… И тогда спасенье
И к вам самим от Господа придет!»

Такая жизнь… Надеждами живём,
Чтоб умереть в несбывшейся надежде.
Помолимся… И тем же, что и прежде,
Полунапрасным двинемся путём.

И, к истине печальной не готов,
Ты вдруг отметишь – горестно, со вздохом,
Что равно заросли чертополохом
Могилы правдолюбцев и лжецов.

Когда-то не для лжи сотворены,
Те и другие нынче стали тленом…
Был юношей… И старцем стал согбенным,
Чьи ночи и рассветы сочтены.

А дальше лишь блуждания во мгле,
Где нет тропинки, вьющейся отлого…
Есть Ад и Рай… Кому куда дорога…
Но путь твой в небо начат на земле.

Стою один… Никто не виноват,
Что больше не блуждать нам белым светом…
«Прохожие… Задумайтесь об этом…» –
В тиши надгробья немо говорят.

САНИЯТ
У нашей страсти не было весны,
Она нас поздней осенью застала,
Когда и вздохи сделались черны,
И град прошел… И даль похолодала.

Но ты явилась… Смолк мой волчий вой,
Ушли кошмаров черных вереницы.
Явилась ты… И сделалась судьбой…
Ты встретилась… Ты – белая… Ты – птица…

Мне воротила небо и зарю,
Вернула мир, что долго мчался мимо.
Слова любви я трудно говорю,
Но ты любима, слышишь? Ты – любима…

Я так хотел под сенью этих слов,
Встречать рассветов солнечные трубы.
Зима стучится… Только про любовь
Теперь уже не шепчут наши губы.

***
Я логику любви не смог понять –
Ну, почему в любви бывает часто,
Что нелюбимой нужен ты опять,
Любимая же снова безучастна?

Любовь прошла… И сколько ни зови,
Для пересудов злых давая пищу,
Тебе остался пепел от любви,
И ты его несешь по пепелищу…

***
Детский лепет знает ручеек,
Речка говорлива, как девчонка.
В море путь до берега далёк,
Голос моря – старческий, не звонкий.

Месяц, усмехаясь из-под век,
Будто говорит: «А ну, поспорим,
Что за жизнь пребудет человек
И ручьем… И речкою… И морем…»

ЯКОВ КОЗЛОВСКИЙ
«Есть старая песня: Кавказ и любовь…» –
Так Яков Козловский не раз говорил мне.
Шел ливень в Москве… А казалось, что вновь
В ауле Цада начинаются ливни.

Я помню заваленный книгами стол,
Ту песню – на звук оглянулся прохожий.
Так было. Так будет… Козловский ушел –
Порывистый, быстрый, на горца похожий.

Он эти ущелья и горы любил,
Как будто и вправду родился в ауле.
Кавказ ему дал вдохновенья и сил
Строку из Расула пропеть при Расуле.

С Гамзатом Цадаса он горную пыль
Топтал там, где ветер кустарник колышет.
И если при нём говорили: «Шамиль»,
Козловский вставал, сразу делаясь выше…

Дружил с Шахтамановым… Вечную грусть
Носил он в зрачках… Улыбался… И снова
Нам строки Махмуда читал наизусть
Тот пленник кавказский российского слова.

Эх, Яков Абрамович … Где ты? Уплыл
Туда, где закончились горы и спуски…
Но лунным сиянием ты наделил
Аварское слово в поэзии русской.

ЛОРД БАЙРОН
            Юрию Кузнецову
Вчера – стихи, а завтра – злая сечь,
Не про тебя стремленье: «Отдохнуть бы!..»
Оседлан конь… Заточен острый меч,
И пусть клинок решает наши судьбы.

«Постой… Остановись… Чего решать?»
В ответ лишь взор решительней и злее:
«Лишь тот, кто держит меч за рукоять,
Судьбы вершитель…»  И в седло скорее…

Тебе вослед кричат, что ты умрешь:
«Лорд Байрон… Погоди… Порвется стремя…»
Ты, оглянувшись: «Стремя?..  Ну и что ж?
Зато пусть строки слышатся сквозь время…»

Ты – лорд, зачем же Греция тебе,
Тебе ль стремиться к их дворцам и пальмам?
«Молчу вне схватки… И пою в борьбе…
Иначе нет… Иначе я не Байрон!»

А что Пегас? Пегас ведь тоже конь,
Седлай его и вновь врубайся в сечу.
Перо и меч один калит огонь –
За стих и бой пред Вечностью отвечу!

РОДИНА
Мне Родина снится, когда изменяют друзья,
Когда предают, а любимая больше не любит.
Мне Родина снится, мне Родина снится моя…
Я всё ей прощу, даже если она и погубит.

Она провожает меня в бесконечную даль
И вместе со мною по мертвым селениям бродит.
Прижмет меня к сердцу – и сразу уходит печаль,
Обнимет за плечи – и сразу усталость уходит.

Мне Родина там, где стою у кладбищенских плит,
Где нету желанья стремиться к заморским уделам.
Мне Родина там, где о Родине сердце болит.
Она только скажет, а я ей ответствую делом.

Чем больше страдаю, тем больше виновен пред ней,
Пусть даже дарит мне видения черного цвета,
Но Родина – то, чего нету на свете родней,
Одна на всю жизнь мне подарена Родина эта.

О ней я печалюсь с годами вдвойне и втройне,
Ведь Родина – это всё то, что встречаю, ликуя,
Всё то, чем болею, всё то, что я вижу во сне…
А всё остальное и Родиной не назову я …

***
Чьё сердце стучится под светом холодной луны?
Чьё место я занял? Брожу себе, не понимая,
Зачем же ночами чужие мне видятся сны,
Зачем меня вечно судьба обнимает чужая?
Зачем же я мучусь, чужою любовью томим,
Мне сердце чужое чужие приносит печали,
С чужим человеком о чем-то чужом говорим,
Чужие заботы сквозь боль понимая едва ли…
Я – самоубийца, случайно оставшийся жить,
Я – знак восклицательный этой проклятой эпохи.
Как знак вопросительный сложена тонкая нить
Всего, что осталось… И это – несчастные крохи.
А хочется сердце услышать своё… И свою
Негромкую песню пропеть, позабыв про чужое.
И выйти на бой самому… И погибнуть в бою.
А если победа – с победою выйти из боя.
И взглядом победным смотреть, прогоняя беду,
Чтоб Родина знала –  я здесь не чужой и не лишний.
Когда позовет она – я ни за что не уйду.
Пусть только простит… А за нею простит и Всевышний.

***
Горы говорят мне сквозь галдеж
Горных птиц и прочей круговерти:
«Помни, человек, что ты умрешь…
Помни, человек, о скорой смерти!..»

Родники звенят средь немоты,
Мир сквозь брызги делая огромней:
«Помни, человек, не вечен ты,
И, живя, о скорой смерти помни!..»

Я смахну слезиночку с очей,
Песнопеньям радуясь, как чуду…
Пусть поют и птица, и ручей!
А о смерти сам я не забуду!

***
Всё ближе старость… Сколько ни моли –
Она придет, напрасно не старайся.
Мои в отлёт собрались журавли,
И лишь орлы клекочут: «Не сдавайся!»

Твержу себе: «Пожалуйста, успей
Творить добро… А подлости – негоже!»
И как бы ни любил я журавлей,
Орлы сейчас – роднее и дороже.

ПТИЦЫ
Где горные птицы? Всё нет их и нет…
Напрасно я жду их обратно.
Одни журавли мною прожитых лет
Летят и летят безвозвратно.

А в детстве моем все кружили орлы,
Гнездились на горной вершине.
Бела голова… И вершины белы…
И нету гнездовий в помине.

Лишь звук непонятный на небе распят,
Застряв на рыдающей ноте.
А годы, как птицы, на камни летят,
Опять умирая в полете.

Но в горы спешу я знакомой тропой,
И в небо гляжу, как впервые.
Летят журавли… И пропетое мной
Уносят на земли чужие.

И с птицами песня восходит в зенит.
Сплывет журавлиная стая,
Но долго в горах еще голос звучит,
Подснежники слов предваряя.

Перевел с аварского Анатолий АВРУТИН

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную