Сергей БОНДАРЮК
ОБЛАКО
Пролетало над селом облако,
зацепилось за стреху зоркую,
потащило жизнь мою волоком,
подожгло чертополох зорькою,
купола, что были крыш выше там,
над часовенкой зажглись старенькой
занавесочка – крестом вышита,
загорелась у окна в спаленку.
Изменилось всё вокруг быстро как:
дед пахал, отец сажал, жать – кому?
Я свистулечку вчера выстрогал
и пропойце подарил жалкому.
А гори оно, сгорай – времечко!
Не залить огня реке плёсами.
Догораю я в чужой вечности –
головёшечка в костре осени…
Мне за облаком бежать долго бы,
а куда (в огне найди стороны)…
Будто искры – с куполов голуби,
следом пепел на погост – вороны.
Юлия САХНО
ПИСЬМО С ФРОНТА.
На стене – фотография,
А за нею - письмо,
То, что с фронта далёкого
К нам когда-то пришло.
Пожелтела бумага,
Еле строчки видны…
Но всё слышатся отзвуки
Той далёкой войны.
В том письме я читаю
О нелёгкой судьбе,
О любви к своей Родине
И к родимой земле:
«…Но ни пяди земли своей
Мы врагу не дадим!» -
Так сказали те воины
И в бою полегли!…
Над могилой героев
Пламенеет курган.
Это – памятник воинам,
Это – память всем нам!
Словно капельки крови
Неизвестных солдат,
Здесь алеют тюльпаны
И на солнце горят.
Под безоблачным небом
Мы здесь мирно живём.
Мы – в ответе за Родину,
За родительский дом!
Слава Вечная – павшим!
Уваженье – живым!
Всем – почёт, благодарность,
И поклон до земли!!!
С пожелтевшего снимка
Улыбается мне
Дед, который сражался
И погиб на войне.
«Вам спасибо, родные!» -
Низко я поклонюсь! –
За народ, за Россию,
За спасённую Русь!
Алина ХОМИЧ
***
Сегодня осени не будет –
Об этом скрипнут провода.
Зимы внезапный приступ будит
И завлекает холода.
В дворы с хронической весною,
В дома, где отопленье – бред,
На улицы, где ледяное
Дыхание – абсурд.
Привет
Тебе, внезапный кризис! Стуже –
Что календарь? Теперь зима.
Наш город тёплый вдруг утюжит
Смесь из ветров, дождя и льда.
Зароюсь в своём сне печальном.
Проностальгирую весну.
Тепло здесь вечно! Изначально!
Дождусь его, пока – посплю
ЛЮБОВЬ
Ты мне никогда не верь,
Я всех обманываю.
В пустые сердца людей
Вхожу, не спрашиваю.
Не знаю: что есть покой,
Что есть сострадание.
Известна мне только боль
И души терзание
Я тобой завладею вновь,
Задушу в объятиях.
Ты думал, что я – Любовь…
Нет! Я – Проклятие.
***
Поцелуй меня, ну, пожалуйста.
И простимся, дверями не хлопая.
С нами было ведь – столько радужных,
А осталось – угрюмо-тяжёлое.
Было солнечно, было ветрено,
Иногда с пеленой обещания,
Что желания не заветные
Вдруг покинут свой зал ожидания.
Ну, конечно, дождь и гроза была,
И метель с ураганом, лютая,
Но страшнее всех та немая мгла,
Что пришла и меня окутала.
В пустоте бродить тяжело одной,
Когда ищешь «нас» - не находимся.
Больше нету сил быть тебе женой.
Ты прости меня, мы разводимся.
Лидия ВДОВЧЕНКО
ИГРУШКА ПО НАСЛЕДСТВУ
Час рассвета всё ближе, ближе.
Спит блаженно бетонный улей.
С медоносных цветов на тюле
Лунный мёд медвежонок лижет.
Он однажды, как снег свалился –
Новогодним подарком папы,
Неуклюжий да косолапый –
И с тех пор на окне прижился.
Черноносый и темноглазый,
Он тогда был гораздо выше.
Отзывался на имя «Миша»
Медвежонок мой из пластмассы.
Раз в неделю я мишку вижу,
Избавляя окно от пыли.
Он тоскует – его забыли,
На хозяйку свою обижен.
Не грусти, медвежонок, скоро
Внучка Лиза на ножки встанет –
Переселишься в яркий короб
Погремушек – от взрослых втайне.
А пока спит в пелёнках Лиза,
Спит блаженно бетонный улей –
С медоносных цветов на тюле
Лунный мёд медвежонок лижет.
|
Дарья МАХНОВСКАЯ
* * *
...А если прощаться — сразу и навсегда,
Без клятвы вернуться, всяческой чепухи…
Прости, что не плачу — слезы ведь лишь вода.
Прости, что молчу — иначе пойдут стихи.
Ладони теплы и пахнут степной травой,
Рубашка твоя шершава и чуть шуршит...
Запомнится: я живая, и ты – живой,
И ветер в траве, и более ни души.
И губы твои сухи и слегка горчат,
И тают печали в белом твоём огне…
Люблю тебя – и об этом смогу смолчать,
Чтоб ты уходил, не думая обо мне.
И все это так привычно — за столько лет,
И фразы прощаний, в общем-то, не новы...
А ветер несётся вскачь, заметая след
Горячей позёмкой той золотой травы.
В ЭТОМ ДОМЕ УЮТНО…
Сладкий запах корицы на пальцах остался зачем-то,
Свечи бликом янтарного мёда застыли в стекле...
...Завязать сотворённые сказки черничною лентой —
И на сердце вдруг станет на самую малость теплей.
В этом доме стоит колыбель для уснувших преданий,
И ветра прилетают порою её покачать.
Приходи же в мой дом, и не думай, что сгинешь в тумане —
Ведь недаром горит на окошке цветная свеча.
А колодец у дома волшебной водою бездонен —
Так соседи бормочут о нём с незапамятных пор...
...Имбирём и корицей пропахли — не смоешь — ладони,
И сбивается голос в привычный для всех наговор.
В этом доме тоску я сожгу земляничным рассветом,
Травяные чаи заварю, как лекарство от бед...
Ты шепни, что идёшь — ветер сразу мне скажет об этом,
И с волшебным фонариком выйду навстречу тебе.
В этом доме на каждого хватит баллад и покоя,
Сотворённых чудес и случайно сплетённых дорог...
...Здесь неважно уже, менестрель ты, волшебница, воин —
Все равны перед сказкой, живущей в сплетении строк.
В моём доме уютно — легенды плетутся привычно,
И не спящие кошки клубочки дорог теребят...
...Только я не пойму, почему мне о чуде талдычат,
Если в доме моем до сих пор не случилось тебя?..
ЭЛЕКТРИЧКА ЛЕТИТ
Электричка летит, как стрела, что почуяла цель,
Отзываются дрожью покатые плечи моста,
Я опять уезжаю – в начале, в зените, в конце,
Я опять уезжаю – оплавлена, зла и пуста.
Сердце гулко звенит, не гоняя тот яблочный мёд,
Что под кожей давно вместо крови и даже вина,
Я опять уезжаю – туда, где никто не поймёт,
Как устала я жить, умирать и смеяться одна.
Мерным стуком колёс разочтён не прощупанный пульс,
Остановка дыханья, разряд в тридцать тысяч – и жить,
Снова жить – я приеду куда-нибудь, вспомню, влюблюсь,
Ощущая, как мир, словно рельсы, звенит и дрожит.
Я приеду куда-нибудь – разве так важно, куда?
Там и крик – тишина, там и небо нужнее, чем вдох –
Так проходят столетья и судьбы, так мчат поезда
По отточенным рельсам, что вывел блуждающий бог,
Начертив на ладони – травинкой ли, кромкой ножа,
Обозначив развилки, вокзалы, часы на табло…
…Я приеду туда, где так тщетно училась дышать,
Чтоб понять, сколько крови и слез с той поры утекло,
И пойму, что вернулась – так странно – уже не собой:
Облаками над полем и ветром, поющим в траве,
Чабрецом и черникой, хранящими сонный покой,
И высокими соснами, влитыми в летний рассвет.
Звонкий грохот колес выверяет сердечный мой ритм,
Кожа пахнет и липой, и медом, как было всегда,
Я опять уезжаю – в начало, в конец и в зенит,
Без билетов меняя столетия и поезда,
Что надсадно гудят, по ладони сличая пути,
Выверяя разрядами стук в опустевшей груди.
Электричка летит, как стрела – или просто летит?..
Я приеду куда-то и кем-то. А там поглядим.
ЗЕМЛЕ ПРИВЫЧНО БРАТЬ…
Земле привычно брать — сухим листом,
Затихшим шагом, мутью талых вод...
Хотел сказать — выходит не о том,
А песен не придумать наперёд.
Земля возьмёт, чтобы отдать стократ —
Её ладонь шершава и тепла.
...А что кругом о смерти говорят,
Они, пожалуй, даже не со зла.
Хотел сказать, а вышло не о том,
Но ты теперь, конечно, знаешь сам...
...А смерти нет. Есть шаг за окоём,
Из рук земли, воздетых к небесам.
Ольга ТЕРЕНТЬЕВА
КАТЕ
Ушла она. Как стало одиноко…
Как воет ветер; холодно душе.
И было от неё не много прока,
А без неё не можется уже.
В руках осталось ощущенье тела;
Её шаги я слышу, звук прыжка.
Мне слышится, как песни она пела,
Как грелась об неё моя щека.
Осталась тёплой ямка на кровати.
В тоске со снега захожу я в дом –
Тут нет со мною больше кошки Кати.
Но «Мр-мрым»- раздалось за окном,
Улыбка мне с пушистого лица -
Ах, Катя-Катя! Радость без конца.
Наталья КОСТЮЧЕНКО
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ
День за днём... месяц за месяцем...
Скоро год...
Не увидеться нам и не встретиться -
Время неумолимо бежит вперёд...
Время бежит, а мне не по силам эта утрата
Я не могу, я не хочу её принимать!
Ты мой создатель, отец, мой папа,
Мой главный человек и это не отнять!
Я чувствую тебя в своей крови
Скучаю по тебе невыносимо...
Ты спи спокойно, но всегда живи -
В моём сознанье, в моих снах и в моих силах! |
|
Ирина ИВАСЬКОВА, (Анапа)
 НОРМА ДЖИН
(Рассказ*)
Маленькую Норму Джин забыли очень быстро. Там и помнить-то было нечего – слабые пряди волос на затылке, светлые глаза, худые ножки – моль на палочках – так шутила про внучку бабушка.
Диковинное прозвище Норме Джин досталось по случаю, когда мелкие обстоятельства собрались в горсть и высыпались в одно утро, перемешались, перепачкались и закрутились в коротком, но неожиданно сильном ветре, налетевшем на бледную девочку в белой плиссированной юбке.
Ветер хлопнул белым подолом, поднял вверх тонкую ткань и тут же упорхнул прочь, не заинтересовавшись целомудренным детским бельишком.
— Ну, ё-моё, прям Норма Джин! – зашумел вдруг Валька, до одурения озабоченный половым вопросом подросток из двадцать восьмой.
Совершенно случайно то летнее начало дня собрало под медленно накаляющиеся небесные своды целую кучу народа – кто-то спешил на работу, кто-то возвращался домой, а кто-то предвкушал целый день безделья, безобразия и бесконтрольности.
Валькина шутка имела успех. Смеялся чернявый Жорик, меняющий валюту у Центрального рынка, смеялась его жена, послушно рожающая по ребенку в год и похожая на многорукого Шиву со свитой мелких густоволосых демонов. Смеялся больной Толик – пожилой мальчик с кожаным блокнотом, исписанным в каждой клеточке полоумными стихами, и толстая Вероника Тихоновна хихикала, крепко держа на поводке свою любимую лысоватую болонку.
Хохотала бухгалтер Тамарка, закатывался её одноногий муж, и даже красавица Коновалова улыбалась, элегантно раскладывая по плечам жёлтые локоны.
Смеялись и Нормины подружки — пёстрая стайка воробушков в одинаковых сандалиях, ну, а про мальчишек и говорить нечего, они хоть и не слышали ничего про Норму Джин, но всегда скалятся, особенно когда лето, каникулы, впереди еще целый день на улице, и вечер еще далеко, а осень, конечно же, никогда не наступит.
Девочка в белой юбке заплакала и убежала, и смех погас – не потому, что стало стыдно, а потому что больше не над чем было смеяться.
Снова потекли прерванные разговоры, взрослые закивали друг другу в такт, и дети застучали пыльными копытцами, собираясь в нескончаемое путешествие по крышам, гаражам и подвалам.
— Эй! – послышался вдруг голос откуда-то сверху, — эй, я здесь!
Крик легко заметался в колодце двора, отталкиваясь от кирпичной многоэтажки, деревянных бараков и ободранного до костей общежития, а потом замер где-то в пахучих зарослях черемухи.
Люди подняли головы и увидели Норму Джин – она сидела на тонких балконных перильцах, словно в дамском седле, и махала руками. Яркое солнце, набираясь летней силы, слепило глаза, мелкую девочку почти не было видно – восьмой этаж всё-таки.
Все замолчали. Молчал Жорик – через пару лет он купит большой красный дом за городом, а жена его родит мальчика, девочку и еще мальчика. Молчал больной Толик – спустя неделю залётные отморозки изобьют его до полной потери разума, а блокнот со стихами порвут и выбросят. Ничего не говорила Вероника Тихоновна – следующей зимой её старая болонка облысеет до полупрозрачности, а потом тихо скончается на своем клетчатом одеяльце. Не хотелось смеяться и Тамарке с мужем – он не доживет до осени, задохнется в гараже – многовато выпьет и уснет некстати. Пропала улыбка у Коноваловой – та станет ещё интересней, когда перекрасится в брюнетку. И много чего ещё будет – драки, слезы, поцелуи, пара свадеб, несколько похорон – хитрые путаницы жизней, такие бессмысленные вблизи и превращающиеся в изящные узоры при взгляде свысока.
Но сейчас двор молчал, был жив и здоров, а маленькая Норма Джин спрыгнула с перил, но не вниз, а обратно, на балкон, и сидела там почти до обеда, ни о чём не думая и разглаживая пальцами упрямую юбочную плиссировку.
Никакого переполоха не случилось – мало ли что там дети натворят, и не такое бывало. Норма Джин и её мама, и остроумная бабушка уедут вскоре в другой район, потом в другой город, а потом совсем исчезнут, как и не было. Зарастут за ними все тропинки, порвутся бумаги, угаснут огни, и снова зацветет вечная черемуха, легкая, как белый шёлк.
* Рассказ получил Гран При фестиваля.
|
