Юрий АСМОЛОВ (Курск)
ДЕТКОВ - СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

4 сентября - годовщина со дня смерти курского писателя Владимира Павловича Деткова

...Конечно, он был разным. Но я запомнил его таким.

Он любил Пришвина. А «Дневники» считал вершиной его творчества. Часто, сияя, он цитировал солнечные, вдохновенные, наполненные любовью к жизни строки. Я слушал и чувствовал, что эта книга необходима и мне. Но в магазинах отыскать её было непросто. И всё же, как это часто бывает: не было бы счастья, да несчастье помогло.

Я немного шоферю, и чтобы не просить никого чужого, Владимир Павлович однажды попросил меня перевезти на хранение в наш Союз библиотеку П.Г. Сальникова – нашего большого русского писателя. Пётр Георгиевич уезжал из Курска, где прожил много лет, в свой родной Плавск. Он был серьёзно болен, и все мы понимали, что уезжает он навсегда. Тогда-то – стойкий солдат Второй Мировой, автор книг «Горелый порох», «Астаповские летописцы» и многих других, (а ещё – он один из тех, кто рекомендовал меня в Союз Писателей России), поблагодарив за помощь, предложил мне взять на память несколько книг из тех, что мы перевезли. Я выбрал трёхтомник Александра Яшина и «Дневники» Пришвина. Эти книги я люблю всё сильней и сильней. И не только за чистый русский язык, за искренность, за мастерство, за светлую и не очень грусть, но и за то, что они воскрешают в моей памяти чудесных людей – Петра Георгиевича и Владимира Павловича. Вот опять открываю книгу стихов Яшина:
   
…Меня мужики называют своим поэтом,
«Как же так?»
«Ладно ли?» – пишут мне горькие письма.
Что я могу землякам ответить на это?!
Я сочиняю стихи
Про жёлтые листья…


А теперь читаю «Дневники» Пришвина: «Быть мудрым – это значит прежде всего быть внимательным к душе близкого человека». Разве это сказано не о П.Г. Сальникове? Конечно, – о нём. И, конечно, – о Деткове…

Владимир Павлович был заразительным оптимистом, он никогда не спешил с негативными выводами, был внимателен и чуток, а значит – по Пришвину – мудрым. По первой профессии он был агрономом, как его любимый писатель, и, хотя утверждать не берусь, но мне кажется, он тоже всю жизнь вёл дневник. Во всяком случае, его миниатюры говорят в пользу этого: похоже, что эти вёдра чистых слов почёрпнуты из глубокого колодца. Он тоже: сначала сеял рожь и пшеницу, а затем – светлое и мудрое.

- Что рисуешь, доча?

- Дом.

- А почему он без окон, без дверей?!

- Потому что там злые люди живут…

- А давай-ка дорисуем им окно. В него заглянет Солнышко… осветит, согреет… Им станет тепло и светло – они порадуются и перестанут злиться… Ведь радость злой не бывает…

Это – из книги «Зёрна Истины» А вот ещё, из этой же книги:

«Разумный человек не будет судить-рядить в стиле «лучше-хуже» ни об искусстве… ни о погоде… ни тем более о людях…

Он скажет: мне понятней это… мне приятней и ближе то…

Но в первую очередь – «понятней»!

Ведь давно осознано, что осуждают и хают чаще всего то, чего не очень-то понимают…»


В отличие от многих, он не носился ни со своими произведениями, ни со своими болячками. Лично я искренно верил, что болячек у него и нет. А ещё мне  думалось, что он будет всегда. Ведь в первый раз я увидел его аж в восемьдесят первом году (вместе с другими писателями и поэтами он тогда приходил в институт, где я учился, и читал свои произведения) и за это время я успел привыкнуть к его обязательному присутствию в моей жизни. Я привык к тому, что он, часто даже не слыша крика отчаяния, а увидев этот крик в глазах собеседника, спешил на помощь. А с некоторыми он возился, как с малыми детьми. И мне он помог. И, может быть, даже больше, чем кому-либо…

Когда-то, как большинство людей, я крепко верил в то, что добро всегда сильнее зла. Я хмелел от солнца, от весны, от звёзд, от цветов… – и никакие неурядицы не отрезвляли меня. И вдруг – нашу страну взорвали. Наверно, каждому достался свой осколок. Может быть, только подрывники сумели вовремя попрятаться. Остальные были убиты или ранены. Я тоже долго не мог прийти в себя. Да и до сих пор окончательно не пришёл. Но тогда я совсем был выбит из колеи: в голову приходили только рифмованные воззвания и манифесты. Иногда удавалось взглянуть на свои творения со стороны, и тогда я видел, что тону в однотемье. Из каждого десятка стихотворений я оставлял одно, как мне казалось, – самое удачное, остальные сжигал. И всё равно – «политические» стихи копились и копились. В конце концов – они меня утомили. Я устал от них страшно. И тут позвонил Владимир Павлович:

- … Да пойми ты, чудак, своим унынием мы заражаем других. А те, кто нагнал тучи на наши небеса, как раз этого и добиваются. И что получается? – Мы, увеличивая тоску, становимся их помощниками, а то и пособниками.

- Но разве мы лжём?

- Конечно, – нет. Но всё-таки поэт, в первую очередь, – художник, а не трибун, не прокурор. Ты высказал свою позицию, всё – теперь попробуй отстраниться от политики. И вспомни: «Не есть ли слово правды именно меч, а не мир?», – процитировал он Пришвина.

- Но кому нужен этот гнилой порядок вещей?

- Не нам. Но и лобовой атакой тут ничего не сделаешь…

 

Вообще – звонил он часто. И после обычных  каких-то сообщений, объявлений, приглашений он не спешил класть трубку, (а я – тем более). Он как бы продолжал наш предыдущий разговор:

-… Ты что, думаешь, нашему Константину Дмитриевичу Воробьёву легче жилось? Война, плен, чужбина…А ведь он однажды, оглянувшись на свои талантливейшие произведения, признался: «Я тогда не умел писать о светлом». Видишь: о светлом – труднее. Труднее и всё необходимее.

 … Как-то, оттолкнувшись от его слов, я сочинил стихи и, с посвящением, подарил их ему. Дня через два он позвонил и, представившись: «Детков – Советский Союз», – (так он начинал разговор, когда был в очень хорошем расположении духа, что было, конечно, чаще всего. В других случаях он говорил просто: «Юра, здравствуй!»), – представился, взял паузу и начал читать:

Тоска берёт в кольцо –
Кольцо тоски всё туже.
Но говорю себе:
«Зачем же так тужить?
Дела нехороши?
Но ведь могли быть хуже.
Давай, товарищ-друг,
Повеселее жить!..


С тех пор я постоянно ожидал подобного послесловия. Иногда чудо повторялось, и появлялись новые стихи. И было очень здорово опять услышать в трубке своё стихотворение, которое читал Детков своим молодым, бархатным, богатым голосом...

Помню: звонит телефон. Беру трубку и слышу: «Юра, здравствуй!». – И тут же:

… Вот и я – на миру, на пиру –
Всё пою, а никто и не слышит.
Может быть, и когда я помру
И пол строчки никто не напишет…

Он дочитал моё стихотворение, посвящённое Анатолию Трофимову – нашему поэту, ушедшему от нас в мир иной и, помолчав, сказал: «Ты за это не волнуйся – напишут. Да вот хоть и я – напишу. За это не волнуйся, – повторил он… Но – знаешь что? Ты давай – живи долго и счастливо!»…

Вообще, наши телефонные беседы мне запомнились лучше, чем разговоры при встрече. Почему? – Может быть, потому, что я всегда куда-нибудь спешу, суета просто заела. Но звонил он обычно вечером, когда горячка спадает и никакой спешки уже нет. Впрочем, совсем – совсем ещё недавно Палыч позвонил чуть ли ни утром с мобильного и объявил, что он в большежировском лесу, что грибов вокруг видимо-невидимо, а сумок не хватает, и если я вдруг еду из Москвы, (куда  я частенько ездил по производственной надобности), то неплохо было бы заскочить к нему на опушку. Но я в это время был, к сожалению, совершенно в другой степи… Кстати, он и сам в столицу наведывался нередко. И всегда привозил книги. Возвращаясь из стольного града, он звонил – предлагал ознакомиться с доставленной литературой. А чтобы я поспешил, он обычно выбирал самое сильное творение и вдохновенно зачитывал.

Пускай в пророки не годимся,
Но, чтоб ни так хамели хамы,
Друзья! Давайте созвонимся,
Как Храмы.

(Николай Зиновьев)

Услышав такие стихи, да ещё в таком – Детковском – исполнении, я готов был мчаться за книгой и на край света…И, помешанный на стихах, конечно,  мчался: когда – в Союз, а когда прямо к нему домой – по пути на работу. Домофона в его квартире не было, а железная входная дверь в подъезд была, и была она, как полагается, запертой, поэтому каждый раз приходилось стучать в окошко (жил он на первом этаже). Встречал он, всегда лучась улыбкой. Порой, наряду с новыми книгами, он предлагал и те, что привёз раньше. В том числе книги Вадима Кожинова, Станислава Куняева, Юрия Кузнецова, Анатолия Передреева, Владимира Солоухина, Валентина Распутина, Александра Сегеня... и даже – Расула Гамзатова… А если учесть, что почти все они с автографами авторов, то, при доброй воле родных, конечно, этими книгами можно было бы обогатить наш молодой литературный музей, о котором Владимир Павлович так долго мечтал и за который так горячо ратовал…

Понимаю – пишу сумбурно. Я никогда не вёл дневника, и, может быть, поэтому всё получается отрывочно, с пробелами. Вот вспомнилось: я сижу в его кабинете – один. Заходит он – сияет. Здоровается. Говорит своё: «Прекрасно!». Снимает плащ и начинает читать стихи Павла Ивановича Пехлецкого:

Стойте на месте. Не надо кривляться.
Вон как всесильное солнце встаёт –
Не для того, чтоб над миром метаться,
Просто своё оно делает – льёт…
Травушки зелены, рощицы певчие,
И у дороги сидит пешеход…
Видите, как оно легче им,
Тем, кто спокойно живёт…


Стихи Пехлецкого он любил. Постоянно цитировал.

Ещё вспомнилось: мы едем на семинар в один из наших районных городков. Повсюду – дождь. А мы в автобусе распеваем песни. Кто-то затянет народную песню – поём народную; потом кто-то военную – поём военную... Детков подхватывал каждую песню. И пел вдохновенно. А вдохновенней всего – комсомольские песни. Он их и запевал. Я и сейчас слышу его: «Хорошо над Москвою рекой/ Услыхать соловья на рассвете,/ Только нам по душе непокой/ – Мы сурового времени дети/… Комсомольцы-добровольцы…»… «Забота наша такая,/ Забота наша простая: /Была бы земля родная,/ И нету других забот/…»… А вот теперь мне вспомнилось, как однажды, после очередного звонка, я опять открыл книгу его лирических миниатюр, прочёл наугад и, не знаю почему, но вспомнил вдруг слова Шукшина: «… была в… голосе, глубоко спокойном, – усталость. Как будто накричался человек на том берегу реки, долго звал, потом сказал себе тихо, без боли: «не слышат»…

Помню ещё, как неожиданно для меня, да и для самого себя, наверное, он стал дачником. («Художник-реставратор-учёный-гусляр-подвижник» – Владимир Иванович Поветкин, переезжая из Курска в Новгород, отдал ему ключи от своей дачи и сказал: «Владей!»). Стал дачником и меня, как селянина, спрашивает:

- А когда сажают чеснок?

А я, прикрыв трубку рукой, этот же вопрос задаю своей супруге: «Когда?..». Она отвечает мне, а я, уже вроде со знанием дела, отвечаю ему:

- Да знаете – до Покрова надо посадить…

Поговорили ещё о чём-то, а потом он вдруг мне говорит:

- У тебя уже скоро серьёзный юбилей. Пятьдесят – это рубеж. Пора, пора перешагнуть с материализма в духовное.

А я – ему:

- А как же – чеснок?

Он засмеялся и сказал:

- Я рад, что ты меня понял.

Конечно, – понял. Понял ещё и потому, что помнил слова В.В. Розанова: «Душа свободна лишь тогда, когда в доме натоплено», а также потому, что знал с детства что «человека создал труд» – и физический, и умственный. Ведь коса с лопатой идут рука об руку с хорошими книгами и фильмами… Правда, поневоле сам себе задашь вопрос: «Кого же тогда сегодня повсеместно создаёт безработица?»…

   

Казалось бы – вчера: звоню, звоню, а трубку не берут. Звоню на мобильник:

- Владимир Палч! Здравствуйте! Угадайте – откуда звоню? – начал я, чуть ли не весело.

- Не из моего ли кабинета?

- Угадали. А вы скоро придёте в Союз?

- Понимаешь, я сейчас в больнице…

Дня за три-четыре до того, накануне первого сентября, мы виделись. В Союзе. Он был добр и бодр. Как, впрочем, и всегда. Я предложил ему свою помощь (приехала «Волга» из родного села отца нашего президента и надо было загрузить её книгами). Но он отказался, потому что помощников было – целая машина… «В больнице». Я немного удивился, но подумалось: «Наверное, у него опять колено разболелось? Но – это всё же не смертельно». И я без тревоги спросил его:

- Хвороба-то серьёзная?.. А в ответ – долгая, прямо-таки тяжёлая тишина. А потом – негромко, но без всякой дрожи в голосе, он ответил:

- А вот на этот раз, похоже, что – да…

… Через двое суток его не стало…

Сегодня, встречаясь и перезваниваясь с теми, кто знал его, мы обязательно вспоминаем нашего Деткова, вспоминаем и понимаем: он разжёг свой костёр и у этого костра среди нынешнего затянувшегося ненастья согреваются многие. Ведь он понимал и любил людей. Вообще: у того, кто пришёл на эту Землю (вот опять вспомнилось, как удивлялся он, если, читая, видел слова Земля, Луна, Солнце… с маленькой буквы; он горячо доказывал, что с этого и начинается неуважение к миру)...– Так вот: у того, кто пришёл не просто шататься из стороны в сторону, а радоваться и радовать, у того душа, и после остановки сердца, продолжает жить. Жить здесь – на этом свете. Она продолжает, и петь, и плакать, и смеяться, и завораживать…

Об этом, кстати, мне, как нельзя лучше, говорит ещё вот что. Несколько лет назад я подарил Деткову книгу своих стихов. Обычное дело. Но, где-то через неделю, он вернул её мне со словами: «Подари мне другую – такую же. А эту –  возьми: полистай на досуге»... Я – «полистал» и увидел на полях этой книги карандашные записи, которые появились после прочтения того или иного стихотворения. Они, эти заметки, как мне кажется, являются родными сёстрами миниатюр из книги «Зёрна Истины». Некоторые из них я приведу.

«…Пора выходить на утвердительные опоры и смотреть на Мир взором Создателя. И не только примерять одежды Образа и Подобия, но и вживаться в них…»

«…Да, каждая живая Тварь своим светом иль тьмой подпитывает Вселенский Свет или Потёмки…».

«…Поэт не тот, кто вирши гнёт, а кто одухотворяет любое дело, к которому прикасается…»

«…Я в Мире, который во мне!». Как только мы это поймём не умозрительно, а сердцедумно!..и не страданием, а радостью освобождения от страданий…крика…рычания…негодования даже – освободится от «крика» и мир, который во мне и в котором Я. Ибо крик-рычание даже в пустыне позовёт голодного зверя… Реального – из-за бархана...Виртуального – из нутра твоего… Последний как раз нас и губит… Ибо всё выстраивает «по своему образу и подобию»!!!

Читаю и вот о чём думаю: книги-то Деткову дарили многие. Наверное, есть и подобные моей, т.е. такие,  к которым известный книгочей приложил свою руку. Если дело обстоит именно так, тогда  заметки на полях можно будет считать его новой рукописью. А рукописи обычно не горят!

…Когда-то гениальный Александр Блок сказал о замечательном Апполоне  Григорьеве простые и печальные слова, которые мне так хочется повторить, вспоминая книги и самого Владимира Деткова: «После него осталось много прекрасного».

Светлая память светлому человеку. И - земля ему  пухом!

ПРОЩАНИЕ
И о тебе, и обо мне
Сказал бы наш Детков душевней.
Но был – и нет его на древней,
На раскружившейся Земле.

И мы идём осенним днём, –
Мы веки трём, мы спины горбим, –
И мы пришли сказать о нём
Слова любви – любви и скорби.

Нет, нелегко и мне сейчас
Поверить в вечную разлуку.
Но молча он встречает нас,
Но никому не жмёт он руку.

Как ранит душу слово: был,
Как ясный день похож на полночь…
Я как-то мир весь невзлюбил,
Но помню – он пришёл на помощь.

И разглядев красу Земли,
Я стал уже не так неистов:
Не зря он сеял – проросли
Его простые «Зёрна Истин».

Владимир ДЕТКОВ
(1937-2009)

МИНИАТЮРЫ

Счастливая молекула жизни

Co школьной физики моё воображение поражает одно научное утверждение, что электрон вращается вокруг ядра с такой скоростью, что практически его в любое мгновение можно «застать» в любом мес­те электронной оболочки...

Какой мудрый пример материи физической для материи «высокоорганизованной»...

Только представьте себе, что подобно электронам, вокруг нас вращаются три заглавных свойства наших душ — радость жизни… любовь... благотерпение... И к чему бы ни прикоснулись мы, с чем бы ни столкнулись в своём повседневье — первыми в точке соприкос­новения будут наши любовь-радость-благотерпение... или благотерпение-радость-любовь.... или...

Заметили, что от очерёдности их представления суть не меня­ется, ибо свойства эти, как правило, друг без друга не живут.

И по закону «электрона» действуют единомгновенно. А по закону Души каждое из этих чувств непременно подразумевает оба других...

И правда, что за благотерпение без любви и радости...

И что за любовь без радости и благотерпения...

И что за радость без любви...

Ощутите себя счастливой молекулой жизни, доверяясь своим «электронам чувств», и вы непременно отметите, насколько легче и отрадней станет вам со всеми, с кем сво­дит или сталкивает судьба...

2005 г.

Храните тайные мгновенья...

Случаются в нашей жизни особо пронзительные мгновения, которые при­надлежат лишь двоим. Опаление взаим­ностью, нередко «случайной»... корот­кой… «запретной»... И памятны-драгоцен­ны эти мгновения чувствами первород­ными, озаряющими. И последействие их благотворно, как предвестие летучего счастья или счастье само — пока хранятся они в чистоте и неприкосновенности для взгляда-уха чужого... да и собственных сомнений досужих...

Ибо как только взгляд или слово по­стороннего, пребывающего «в иной нор­ме», коснётся этой трепетной заповедной тайны — все идёт шиворот-навыворот. Интимное сразу становится «интёмным», как фотобумага на свету... И в душу, где песня-отрада звучала, вползает смута... неуют... сожаление... омрачение...

А всего-то взгляд посторонний... сло­во неуместное... сомнение отчуждаю­щее... мыслишка пошлая....

Храните тайные мгновенья, как в пес­не доброй поётся.

И пусть «знает только ночь глубо­кая, как поладили они...»

«Распрямись, ты, рожь высокая — тайну свято сохрани!»

Вот именно — с в я т о!

Нежность красоты

Ах, прочь интимные смущения и утайки… Есть святые понятия и мгновения, о которых хочется петь во весь голос и потаённо торжествовать в глубинах любящего сердца…

Какой мужчина в минуту восторга души и тела и ликующего восхищения любимой не согласится со мной и не воскликнет отрадно, что женская грудь – это нежность красоты и красота нежности, которая и спасает… и продолжает… и вдохновляет жизнь…

Красота, отвечающая высшим измерениям жизни, её смыслу и предназначению – физическому и духовному …

Все мы любуясь творениями природы, откровенно дивимся гармонии и совершенству всякой былинки и живинки… таинственной и неохватной красоте тел космических… буйной игре воображения…

Но всегда ли при этом отдаём себе отчёт, что сами по природе своей являем ответственное совершенство с приглашением в гармонию?!.

Совершенство тела дано нам Природой от рождения в рост…

К совершенству Духа доверено торить тропу самому – осознанным выбором… всем делом жизни своей в Вере- Надежде-Любви…

Человека принято считать главным мотивом жизни разумной и духовной — венцом Природы!

Условно с этим, пожалуй, можно и согласиться… Но очевидное безусловное диктуется самой гармонией жизни: венцом Природы могут быть только Женщина и Мужчина в едином состоянии любви…

Как красота женственности Женщины полноценна лишь только в свете мужского восхищения… Так и красота мужества Мужчины возвышается в последней инстанции женского начала…

Тут уж ни прибавить, ни убавить…

Разве что истово пожелать себе и миру людей, чтобы гармония наших мыслей и чувств друг о друге была достойной совершенства наших тел в нежности красоты и в красоте нежности…

2004 г.

Матрёшка

Когда Маша была ещё дошкольницей, прабабушка Зина, мамина бабушка, подарила ей в день рождения ярко раскрашенных деревянных матрёшек. И не про­сто подарила, а целую семейную историю поведала, пред­ставляя каждую из пяти кукол.

— Эта вот, самая большая, я, твоя прабабка. Зна­чит, Зиной назовём. Меня открываем — и на свет бо­жий Варя появляется. Доченька моя, мама твоей ма­мы, твоя бабушка. Добрая работница была, на все ру­ки легка и умела. Она и сейчас вон не угомонилась — и состряпать, и связать, и пошить. Вкусные бабушкины пироги?

— Вку-усные...

— Семерых на ноги подняла. Одна из них — мама твоя. Варю открываем — вот она, Алёна. Красавица, самая учёная у нас, самая городская. В колхозе ни дня не работала. Учительница. Городскому уму-разуму ре­бятишек учит, но деревню родную не забывает. Это хорошо.

— Маму Лену открываем, кто появится?

— Я!

— Верно... Смотри, какая ладная-нарядная. Марья-Царевна, да и только. Какой сарафанчик на тебе рас­прекрасный, какой платочек расписной...

— Бабуль, а где этот мой сарафанчик?

— Сошьет, сошьет тебе баба Варя точь-в-точь та­кой.

Рассматривая свою матрёшку, Маша встряхнула её. Внутри куколки что-то клокотнуло.

— А там кто?

— Не могу знать. Это уже твоя доченька.

— Откроем?

— Открывай...

Разломила Маша куколку, а из неё на скатерть сто­ла выкатилась совсем махонькая неделяшка.

— Ой, какая капелька! — расстроганно воскликнула бабушка.— Мальчик-с-пальчик, а девочка с мизинчик. Как же ты её назовешь?

— Зиной, — не задумываясь ответила Маша, с пыт­ливым любопытством вглядываясь в свою «доченьку».

Бабушка на это только охнула и заплакала.

— Не плачь, бабушка, я её любить буду. Я ей все-все свои игрушки подарю.

Прошли годы. Ушла на вечный покой прабабушка Зина. Выросла из кукол старшеклассница Маша. Вме­сте с ней выросла из игрушки и Матрёшка Зина со всем своим поимённым семейством. Стоит она на полке среди её любимых книг, как маленькая неоконченная повесть о жизни...

В школе Маша написала самое короткое сочинение на тему: «Кем ты хочешь стать?»

«Хочу стать обыкновенной Матрёшкой... Иметь доч­ку. От дочки — внучку. От внучки — правнучку...

Какая мудрая игрушка! В ней и доля наша женская и бессмертие.

Поглядела прабабушка на свою «капельку», пра­внучку, порадовалась — вон сколько жизни ещё впере­ди! — и закрыла глаза в последний раз успокоенно».

Учительница поставила за сочинение «пятёрку» и не стала зачитывать его вслух перед классом. Лишь когда возвращала тетрадь, не удержалась, притянула «Матрёшку» к себе и поцеловала в висок со словами «умница ты моя»...

Сегодня у нашей умницы уже две внучки и внук.

1980 г.

Со-творческое поведение

М.М. Пришвин, переживший все катаклизмы первой половины прошлого века, пытливо искал пути выхода человека из личной обиды жизни… Первый естественный выход —протест, борьба, революция… —если и вынужденный ход, то никак не окончательный выход, ежели не удаётся внутреннюю инерцию борьбы и протеста преобразовать в созидательное «умирение» себя… и каждого, а значит и «стихию»…

Моё творчество, говорит писатель, не есть обычное счастье, а усилие радостного выхода из личной обиды: это есть путь к радости, но не к счастью… Из двух разных источников вытекает довольство счастливых и творческая радость… Счастье у людей выходит, а радость достигается (!)

Даже полное материальное благополучие, данное человеку без его творческого участия, можно условно назвать «счастьем», но не радостью, ибо оно не связано с нравственным волением человека, с его устремлённостью к идеалу (целому!), к тому, что он любит, во что верит.

«Счастье —это к себе, а радость — это от себя в мир ко всему живому и любимому. И даже сама любовь у Пришвина — это радость о бытии другого… Создать и сохранить такую независимую радость — это и есть творческое поведение в его понимании…» — свидетельствует нам Валерия Дмитриевна Пришвина, жена и ангел-хранитель творчества писателя.

…Полвека тому М.М. Пришвин записал в дневнике: «Теперь уже подходит время, когда закон сходства сам требует во имя правды закона различия… И это будет законное различие в смысле: «Бог любит всех, но каждого больше» (!)

Какая необъятная мысль…

Любовь, как процесс обоюдный (а по сути — абсолютный…) и неистечный… Бог любит всех, ибо всем доверил со-творение по образу и подобию своему… Но каждого — «больше»… И это больше есть вклад каждого в божественное со-творение жизни…Это «больше» и есть — сила твоей ответной и заветной любви к жизни, ко всему живому и сущему… И в молитве… и в мыслях… и в словах-делах…

Открытым текстом говоря …

Открытым, значит откровенно о сокровенном…Лишённом защитных уловок этикета и литературной символики… без игры и лукавства… Как может говорить и слушать человек, переживший большое горе и великую радость…

А мы с вами разве не пережили и то и другое?!

Но говорить будем, конечно же, о радости бытия, во имя которой и стоит и благопотерпеть и хорошенечко благопопотеть… Только непременно сообща… Потому как радость — имя существительное бесконечно множественного числа… И даже если её испытывает или источает отдельное «я», то всё равно в ней столько немереного «мы»…

Ибо издревле подмечено, что радость на миру — множится, а горе разделённое — тает… Как и положено горю. Оно даётся нам для строгого — до глубины истинных чувств —переживания и осмысления… и если надо — спроса с себя… и для обретения опоры в себе…

Но волю ему давать на ниве жизни совсем не гоже… Ниву надо засевать…

Как в одной доброй песне поётся: «Была война, но мы пришли живые, чтоб новой жизни сеять семена…»

Разве мы не переживаем сейчас войну со всеми вытекающими из подобного состояния последствиями?!

И самый высокий урон понесли души наши, метнувшись вослед за инстинктом выживания тела… и тем самым усилив личным испугом вопль пущенной под откос державы: «Спасайся кто как может!»

Спаслись, кто как смог, помогая друг другу…

Прошли сквозь ярый огонь… мутные воды… и ржавые трубы государственности нашей… И —нет худа без добра — по-новому прозревать стали…

Зёрна истины… Плодотворные семена разума, созревающие в сердце Человека и прорастающие на ниве Жизни лучшими всходами её и плодами.

Истина —как представление о Мироздании видимом и невидимом… о материи осязаемой и ощутимой… о телесном и духовном… о литературном и жизненном и их взаимной обусловленности в едином пространстве нашей биосферы, в равной степени данной и верующим… и мерцающим… и атеистам…

Определять принадлежность к веросостоянию должен для себя каждый сам, внутренним осознанием- ощущением подправляя своё мировоззрение до Мирознания…

Иные сердечные истины нередко приходят только с валидолом, когда бы им не мешало приходить с молоком матери…

Зёрна —самопрорастающие клетки общей Истины неделимой, ибо каждое «зерно» — суть начало и продолжение развития — мысли... жизни... духа Вселенной… И в этом заглавном свойстве материи жизни зерном Истины нужно считать и каждую душу человеческую… Особенно ежели она «сама себя познаша»… и для близкого — «единодушного» и для всякого другого… без исключений, ибо нет ни чужих душ ни мёртвых… Есть только души, не поспевшие пока бесповоротно осветлить сознание человека и угодившие в темницу плотских страстей и инстинктов…

Каждому ведомы хотя бы кратковременные затмения высокого…

И всё-таки Она светится!

…А ещё жизнь прекрасна тем, что в храме души нашей возгораются свечи друзей…

Чужая душа,
                   говорят нам, —
                             потёмки.
Секреты иной
                    не прочтут
                                и потомки…
Но —
      раздвигают
              сознания
                          рамы
Души друзей —
               освещённые Храмы!

…Для каждого из нас, как поэтические строки, звучат дорогие имена… ими освещена наша жизнь от самого рождения, и всё лучшее, что нам довелось испытать и утвердить в себе, так или иначе есть отражение лучшего и поучительного светлых образов и живых действий наших современников… Многие из них стали для меня и событием… и явлением… отрадно согревающим душу воспоминанием… и повседневным ощущением чувства приятия и поддержки…

Всё написанное мной обращено к Другу, живущему, уверен, в каждом из нас. И всё, что в книге пришлось по душе — посвящено тебе, друг-читатель.

В эзотерике есть одно важное понятие, действие которого нам легче всего ощутить на себе… Это Эгрегор. Некое энергетическое «облако», возникающее между людьми, связанными общими чувствами, целью-делом, идеей-верой…

Самый устойчивый и ощутимый Эгрегор, конечно же, у взаимно любящих… Это как бы дополнительная общая аура двоих, которую они обретают с момента зарождения чувства.

Для себя это понятие я обозначил прекрасным русским словом Лад, земно и небесно подразумевающим и мир, и согласие, и любовь, и отраду, и благотерпение… и многое-многое другое, с чем душа ладит, а слово-дело ладится…

Лад. Облако духовного порыва двух влюблённых сердец… Тот самый энергетический шалаш, в котором с милым рай, ежели его незримые, но ощутимые пределы постоянно и обоюдно подпитывают порывом влюблённости нового дня… Любимый человек —со-творец общего Лада — наш магический кристалл, сквозь который мы и призваны смотреть на мир, чтобы воистину узнавать его… ибо он изначально соткан из ритмов любви-радости-благотерпения… Надо только попасть в резонанс… И Лад —как остриё любви к жизни — в этом первый помощник. Неутомимо «затачивать» это всесильное остриё да будет нам в радость.

Кто из двоих должен больше стараться? Ответ может быть только один: каждый — больше другого!

Пусть же вдохновляет нас нерушимый в веках Лад Тристана и Изольды… Ромео и Джульетты… Ивана да свет-Марьи…

…А ещё Жизнь прекрасна тем, что можно не только любить, но и быть взаимно любимым!

Как светло и отрадно венчать этот выдох душевным восклицательным знаком. Потому что рядом… совсем-совсем близко… а вернее — во мне самом —  живёт-светится-лучится одарённая радостью и красотой Жизни Женщина-душа, нежнейший друг сердца моего — Елена Васильевна Холодова, архитектор памяти священной, она же Елена Прекрасная, она же Умница и один из самоотверженных ангелов-хранителей истории Земли Курской…

Да будут благосклонны к прекрасным порывам её души силы небесные и земные…

Думаю, каждому мужчине есть повод так думать-чувствовать о своей половине Лада жизни…

Зёрна сии вызревали в Ладе нашем… Нелегко, но радостно… По любви и согласию с жизнью…В стремлении постичь

Высшие светлые Мысли…

Ясные сокровенные Слова…

Великие отрадные Чувства…

…и они подступали к нам над суетой и поедой быта…сквозь внутреннее смирение гордынь и претензий — …на вдохновенной волне со-творения…

Виват Лад!

* * *

После телевизионного фильма «Великая тайна воды», не оставившего, пожалуй, равнодушных —публично приоткрылась маленькая щелочка, а то и целая форточка из нашего сугубо и грубо материального (но такого прекрасного!) мира в мир тонкой материи, в мир нашей души и Души Мировой.

Открытым текстом человеку сказано и показано — ты со-творец мира, в котором живёшь… Со-творец и добра, и зла… ежемгновенно: ежемысленно… ежечувственно… ежесловно… ежедейственно… И всё это связано со структурой вещества и прежде всего воды —особого всеохватного вещества жизни…

Ноосфера и Мировой океан —величайшие биокомпьютеры с божественными ритмами бытия — даны тебе для со-творения в образе и подобии… Не уродуй! Не без-образничай… Блюди закон Совести, как внутреннее (но уже не тайное!) осознание и выбор истинного добра, а не его лукавых имитаций…

Совесть есть великая и безусловная техника безопасности от катаклизмов личных… общественных… природных…

Совесть —гироскоп общественной устойчивости… автопилот души человеческой… безусловный рефлекс любви к ближнему… универсальный ключ к гармонии души и мира…

Какая откровенная реальность без грана фантастики… Всё логично, ибо технологично даже для нашего материального ощущения, не отрицающего ни атом… ни ген… ни клон…

2006 г.

 

 
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную