| |
РУССКОЕ СЛОВО
Не умею сказать по-французски
Ни «природа», ни «блузка», ни «лес»…
У француженок яркие блузки,
Видел всяких –и в блузках, и без…
Всё блуждается в том, полудетском
Восприятьи… Что Бог триедин
Не умею сказать на немецком,
Хоть мы некогда брали Берлин.
Не умеешь… Не знаешь… Не видишь…
О, словесности водораздел!
Ни иврит мне неведом, ни идиш,
И английского не одолел.
Всё на русском… Конечно же, плохо
Помнить лишь «камарад» и «капут»!
Но, когда озверела эпоха,
Только крикни: «Ура!» … И поймут…
***
Позовите меня--
Я приду… И скажу… И заплачу…
Потому что дождит…
Потому что позвали меня.
Выпивохам раздам
эту скользкую, мокрую сдачу--
Пусть содвинут стаканы,
портвейном желудки черня.
И пойдет разговор…
Про погоду… Про деньги и женщин,
Неустроенность быта
И вечный мирской неуют…
Будет вечер пустой
мировой пустотою увенчан,
Мрачно выпьют и снова
торопко и мрачно нальют…
И, отспорив свое,
Не поверят ответному слову.
И почувствуешь--
злоба у парня вскипает в груди.
Опрокинет стакан:
“Уходи подобру-поздорову…”
Опрокинет бутыль:
“Уходи поскорей, уходи…”
Покачнется и вновь
Глухо скажет, что выпили лишку.
А всё этот… Заезжий…
Ату его, ёшкина вошь…
Скрипнет хлипкая дверь,
На крыльце приобнимешь парнишку…
И нетвердой походкой
Пойдешь вдоль оврага,
пойдешь…
А вокруг – никого…
Лишь голодный и брошеный Шарик
Подбежит на минутку,
Глазами проводит: “Иди…”
Догорает звезда…
Вдалеке остывает фонарик…
И такая тревога… Такая тревога в груди…
***
Маме
Ты не мама, ты – мой ребенок…
Всё в минувшем – краса и стать.
Ты ласкала меня с пеленок,
Мне отныне тебя ласкать.
Отвечала мне раз за разом
На вопросы средь суеты.
У тебя нынче детский разум
И по-детски глаза чисты.
Повторяла: «Еще немножко
Скушай… После – еще отрежь…»
Ты кормила меня из ложки.
Мама, с ложечки суп доешь.
Хвори, шишки – всего хватало.
Взяв за ручку, вела к врачу.
Оступилась… Почти упала…
Дай, царапинку подлечу.
Тяжело на диван приляжешь,
Будем вместе мы ждать весны.
Мама, мама, ты мне расскажешь
Все свои молодые сны.
Помнишь, я прибегал спросонок,
Чтобы сон тебе рассказать?..
Я – твой сын, а ты – мой ребенок,
Я – твой Бог, а ты – божья мать…
И мы оба сегодня – дети.
Пусть метели ревут, слепя.
Пусть кончается все на свете,
Кроме истины и тебя.
***
Тропинка-тростинка вконец заплутала во ржи…
Скажи мне, росинка, рассветное небо, скажи,
Что станет с душою, когда вознесется, спеша?
Что станет со мною, когда вознесется душа?
Какие моленья подхватят ее на лету,
Придет ли прозренье, что принял я за слепоту?
Закончатся разом – и тело, и дело, и плоть…
Закончится разум… Закончится даже Господь…
И сон не приснится – он тоже куда-то исчез…
И птица-синица… И руки любимой… И лес…
Лишь голос, звучащий чуть слышно в такую пору,
Мне молвит: «Пропащий… Я – голос… Я тоже умру…
Сменюсь тишиною, что время крадет не спеша.
Но буду с тобою, когда вознесется душа…»
***
Годы уплыли… А что изменилось?
Тоненький прутик зачах.
Кто в это время, скажите на милость,
Думал о русских цветах?
Мчалось и корчилось время лихое,
С дьяволом было на «ты» …
Вот и завяли цветы в травостое,
Вот и завяли цветы…
Не получилось понежиться в росах,
Родиной мучаясь впрок…
Так и остался всего отголосок,
Робкий и чахлый росток.
Так и остались следы ножевые,
Жизнь обращая во страх…
Так и остались цветы неживые
В память о русских цветах.
***
Не в смирительной рубахе, но смиренный,
Дернув ворот, что под петлями ослаб,
Ты растерянно проходишь над геенной—
Полу-ухарь, полу-нежить, полу-раб…
Пусть давно подперты кольями ворота,
Пусть не брита эта сизая щека,
Ничего тебе, родимый, неохота –
И соседи это знают, и века…
Только ухарем «пройтицца» по ухабу,
Только выпятить чахоточную грудь,
Только цыкнуть на испуганную бабу,
Только сыто, после шкалика, икнуть…
Ну а следом и сама придет дремота,
И приснится размалёванная суть.
Ничего тебе, родимый, неохота –
Только выпить да чужое умыкнуть…
Разве к истине бывает путь окольный,
Хоть безумие и тьма со всех сторон?
Но с давным-давно забытой колокольни
Вдруг послышится небесный перезвон.
И почудится немыслимое что-то
В том, как плачет растревоженная медь…
Ничего тебе, родимый, неохота –
Лишь за все это сражаясь, умереть…
***
Долго птицы дрались и кричали…
А теперь и в золе, и в крови
Голубиные крылья печали,
Ястребиные крылья любви.
На подкрылках заря золотится…
Все равно, выбиваясь из сил,
С голубиными крыльями птица
Ястребиных чурается крыл.
Разлетятся, простившись едва ли,
Разлетятся, зови-не зови,
Голубиные крылья печали,
Ястребиные крылья любви.
И останется очень немного –
Полутень, полужизнь, полумгла,
Голубиная эта тревога,
Ястребиная хищность крыла.
А душа?.. Душу будто изъяли.
Только меркнущим взором лови
Голубиные крылья печали,
Ястребиные крылья любви…
***
Эту веру в надежду дает мне любовь –
Лживы все ипостаси иные.
Пусть любовь безнадежна… Пусть горестно вновь,
Пусть копытами бьют вороные…
Говорливые токи идут от земли,
Заставляя позвякивать блюдца…
Всё с любовью слежу, как летят журавли,
И с надеждою верю – вернутся.
Пусть пургою январь обжигает зрачок,
Пусть слова подтверждают потерю,
Я всё верю с надеждой в провидчество строк,
И в любовь бесконечную верю.
Пусть мне небо велит: “Небу не прекословь,
Знай в любви осторожность и меру!..”
Но я верю в надежду…
Я верю в любовь…
И они возвращают мне веру…
***
И опять гололед…
Триста верст добираться до дому.
Только хрип в телефоне:
“Замерзла в холодном авто…”
Волноваться могу…
Но приедешь ты все же к другому.
И его поцелуешь…
И он с тебя снимет пальто.
Спросит: “Что там и как?
Удались ли вчерашние планы?”
Про метелицу буркнет,
что белая, белая, бе…
Скажет: “Чай заварил,
Как ты любишь – густой и медвяный…”
И тяжелую руку
на плечи положит тебе.
Так бывало не раз –
Всё обыденно… Вечно… Знакомо…
Все банально и просто --
детали, конечно, не в счет.
А я буду твердить:
“Хорошо, что ты все-таки дома…
Очень холодно… Вьюга…
Да этот еще… Гололед…”
Буду губы кусать:
“Сколько можно?... Достаточно… Финиш…
Что даровано роком –
попробуй любовью исправь…”
И стонать, и мечтать,
что ты руку его отодвинешь:
“Извини, я устала…
Не нужно сегодня… Оставь…”
Все понятно давно…
Только мне ничего не понятно.
Столько раз повторялось,
а я все понять не могу:
Отчего эта боль?..
Отчего эти черные пятна
Всё рябят и мерцают
на белом январском снегу?
***
Хоть словом мучусь и дышу,
И мучусь снова,
Но то, что я тебе скажу –
Всего лишь слово.
Напрасно Господа молю,
Темно и пусто.
А то, что я тебя люблю –
Всего лишь чувство.
Густую капельку со лба
Смахну невольно.
А от того, что не судьба –
Всего лишь больно.
Мечталось, но не довелось,
Закрылась дверца…
А что в груди разорвалось—
Всего лишь сердце.
***
В Турции, в Кемере,
Где беспечно море,
Где подошвы лижет смирная волна,
Где гортанный выкрик
С истиной в раздоре,
Где на воле воля вовсе не вольна;
Отойди – забудут,
Подойди – попросят,
Увлекись – обманут
в нсколько минут.
Где стаканы с хмелем ласково подносят:
“Пропили поездку?.. Русию пропьют…”
Что им боль Марины?..
Что им профиль Анны?..
Что им тихий шелест медленных страниц?
Что им в этом крике?..
Он же не гортанный…
Что им строки бледных
истовых блудниц?..
Им бы только ложью полнились глазницы,
Им бы свой товарец втридорога сбыть…
Три звезды на небе…
Ни одной зарницы…
Выше минарета ничему не быть.*
Чай куплю для виду… Отойду в сторонку.
Нынче солнце ниже – дело к сентябрю.
Потреплю по щечке наглого турчонка,
И его сестрице мелочь подарю.
Та попросит взглядом: “Дай еще немножко…”
Улыбнется тихо… И шагнет назад,
В памяти оставив грязную ладошку…
Грязная ладошка… Чистые глаза…
После, на прощанье, мне рукой помашет,
Чтобы следом в спину с яростью взглянуть:
“Очин син халоший у тваей мамаси…”
В Турции… В Кемере
Солнце… Море… Жуть…
_
*По мусульманской традии постройки не могут быть выше стоящей неподалеку мечети
***
Женщина в белом… Худая… Уродина…
Взгляд вороватый погас.
-- Кто ты такая?.. Как звать тебя?
Родина – понял по холоду глаз.
Эх, над тобою дороженька Млечная,
Звезды слепы и рябы.
Сколько ты раз подставляла, сердечная,
Сына под ярость судьбы!
Сколько его уводила от вечного,
Всё повторяя: «Поверь!..»
Полунагого, больного, увечного
Ты не признаешь теперь.
Всё испытал, все дороженьки пройдены…
Кружится ржавая медь…
Только и может, что песню о Родине
Родине глухо пропеть…
|
***
Что-то скрипнет вверху…
Промелькнет суетливая галка,
И гусиное перышко
над головой проплывет.
Быстро август проходит…
Мне августа нынче не жалко –
Пусть скорее минуют
И август, и лето, и год…
Может, просто устал?..
И тоска забродила по венам…
Может, чуть не хватило
касания ласковых рук?..
Только вдруг обожгло?..
О мучительном и сокровенном
Вдруг захочешь кричать –
Неожиданно… Истово… Вдруг…
И слова не нужны —
Разве бренность опишешь словами?
Да и кто их услышит —
напрасные эти слова,
Если август — на склоне,
Тяжелое солнце – над нами.
И о чем-то унылом
Прощально скрипят дерева?
Все труднее ступать —
И здоровье, и лето на склоне.
И всё чудится – прежде
был август слегка голубей…
Что останется?.. Горечь…
Да женские эти ладони…
Да пугливая птаха
На узкой ладони твоей….
***
Вослед за покоем приходит всегда непокой –
Затем, чтоб покой нам недолго покоем казался.
Ну, как же теперь мне к тебе прикоснуться рукой,
Когда я рукою к вселенскому злу прикасался?..
Уже заструилась с деревьев линялая медь,
И тучи тяжелые бродят всё ниже и ниже…
Ну, как же посмею теперь на тебя поглядеть,
Когда я глядел на другую – светло и бесстыже?..
Глядел… И казалось, что это и есть благодать…
И снова глядел… И разлукою мучился снова.
Ну, как я посмею теперь тебе что-то сказать,
Когда повторял, что молчание – выше, чем слово?..
Крест-накрест зачеркнут вконец неудавшийся день,
А пульс всё морзянит, что лучшего мы и не стоим.
Луна оскудеет… И солнце взойдет набекрень
Над вечным покоем… Над призрачным вечным покоем.
***
Дождись меня… Молю – дождись меня.
Не погаси ни лампы, ни огня,
Не торопи ни ночи, ни судьбы,
Пусть лучик озаряет наши лбы,
Склоненные над письменным столом…
Пусть в окна ветер лезет напролом,
Пускай беззвёздна сумрачная высь,
Молю тебя – дождись меня, дождись!
И я дождусь тебя, я буду ждать,
Пока пуста несмятая кровать,
Пока слышны на улице шаги…
Ты только пониманье сбереги,
Что кто-то ждет тебя, что кто-то ждет,
Пока всю ночь за окнами метет,
Пока в ладонях ласковая дрожь,
Пока ты ждешь меня, пока ты ждешь…
***
Неужто придется проститься
С вечерним разливом небес,
Где мечется поздняя птица
И перья роняет на лес?
Неужто придется прощаться
С проселком, что глинист и пуст,
С ручьем, где созвездья лучатся
И брызжут на низенький куст?
Неужто так велено роком?
И всё?.. Не увидится мне
Ни росчерка в небе высоком,
Ни лампы в далеком окне?
Неужто такое реально?
И мне отплывать навсегда
Туда, где читаешь зеркально
Твое отстраненное: “Да…”
***
Всё в норме, кажется, на вид.
Таблетки шаришь,
Хоть ничего и не болит –
Одна душа лишь.
С мороза кутая лицо,
Пальто снимая,
Одно промолвила словцо –
Но боль какая!
Всё было вроде ничего –
Концы… Начала…
Одно мгновение всего –
И жизнь промчала…
Полдня кричало воронье…
Рыдать не надо.
Здесь ничего, брат, не твое –
Одна ограда…
***
Как глаза ребенка
Нынче небеса…
Черная душонка,
Светлая слеза.
Поутру разбудишь,
Закипит вода.
Рассказать забудешь,
Кто ты и куда…
Только взгляд суровей:
“Экий грамотей…”
Только хмуришь брови
Да глядишь лютей.
Выпьешь спозаранку,
Заряжая – вон—
В старую берданку
Новенький патрон.
И уйдешь, ступая,
На просевший наст.
Только боль тупая
Вновь уснуть не даст.
А вздремну – приснится,
Что лицо, как мел.
Злобные ресницы,
Медленный прицел…
Вдруг запахнет гарью…
Полетит, спеша,
Да над белой хмарью
Черная душа…
***
Всё забудется – серые зданья,
Ночь… Безлюдие… Ты в неглиже…
И прощание после прощанья
С той, с кем прежде простился уже.
А запомнится то, что не броско.
Буду помнить в своем далеке
Серый фартук в рябую полоску
И морщинку на бледной щеке.
А еще – как прозрачный и юркий
Мотылек в паутину забрел,
Да отбитый кусок штукатурки,
Женской туфелькой втоптанный в пол.
Всё забудется… Люди и лица…
И влюбленность… И муки… И прыть.
Одному никогда не забыться –
Как я это пытался забыть.
***
Ночничок тусклее ночника,
Речка мелководней, чем река.
Черный год длиннее, чем года,
Горе пострашнее, чем беда.
Простачок хитрее, чем простак,
Пустячок смешнее, чем пустяк.
Вечера короткие длинны,
А длина короче ширины.
Клялся не позвать, но все зову
В белый полдень черную вдову.
Пусть войдет… И двери на крючок…
И зачем-то тлеет ночничок…
***
Все, как было… С годами не меркнут ничуть
Эта нервная тень, эта светлая суть…
Эту нервную тень всё глазами ловлю,
Эту светлую суть, проклиная, люблю.
И куда ни шагну, в мыслях не обминуть
Эту нервную тень, эту светлую суть.
День погаснет… И вместе шагнут в новый день
Эта светлая суть, эта нервная тень.
Знать, проводят меня и в последний мой путь
Эта нервная тень, эта светлая суть.
***
Позабыть обо всем,
что в беспамятстве явью казалось,
Позабыть обо всем, что царапало душу порой.
Я усталость гоню…
Только снова приходит усталость…
И устало мерцает
сквозь облако луч золотой.
Коченеет ладонь…
О себе говорить не пристало…
Всё слежу, как на свечке
колеблется узкий огонь.
То почти оживет…
То внезапно поникнет устало.
А ладонь поднесешь –
все равно коченеет ладонь.
Как болит синева!...
И любимая нет, не со мною…
Эти полунамеки,
где только печаль – наяву.
Синеву женских глаз неспроста нарекли синевою –
Синевою упиться…
И снова нырнуть в синеву…
Только там, в синеве,
заскорузлыми чувствами тая,
Понимаешь, как вольно пичуге в дали заревой…
По взъерошенной сини
слезинка сползет золотая,
Чтобы в синь обратиться…
И стать золотой синевой…
А когда закричит –
На скрещенье любви и печали, --
Сероглазая птаха, безвольно смежая крыла,
Ты пройдешь стороной…
И меня ты признаешь едва ли…
Но в душе отзовется,
Что боль стороною прошла…
***
Я боюсь одного --что когда-нибудь станет не страшно
Позабыть, не терзаясь, что я обо всем позабыл,
И назвать пустяком злобный выпад, совсем не пустяшный,
Так бескрыло подумав, что можно взлететь и без крыл.
И кривая дорожка со шляхом сольется отлого,
И уже не поймешь – где дорожка кривая, где шлях…
Будет просто тропа… Будет просто плохая дорога…
Будет сладкая горечь гореть на разбитых губах.
В оживленной толпе скоро станет совсем одиноко,
И поверится в то, что любимой давно ты не люб.
И – не глядя в глаза, --будешь помнить, что «Око за око!»,
И зубами скрипеть там, где зуб вышибают за зуб…
Всё никак не поймешь, почему им и сытно, и брашно,
Почему веселятся с довольством на пухлых губах?..
Потому, что поверил – когда-нибудь станет не страшно…
И со страхом увидел бесстрашия подленький страх…
***
Этот край без конца и без края,
Где ты черной березе не люб,
Где шагаешь, судьбу прижимая
Мокрым шарфиком к стылости губ…
Где дыханье, белея, струится,
Ослепляя продрогший фонарь.
Где внезапно вспорхнет голубица
В эту высь, в эту ширь, в эту хмарь…
Где ты шепчешь, почти, как моленье,
Всё стараясь не сбиться на крик:
«Оглянись же еще на мгновенье…
На полвзгляда… На вспышку… На миг…»
Этот край, где и время не лечит,
Где пытает встревоженный взгляд:
«И о чем ты кричишь, человече?..
Еле слышно… А стены дрожат…»
***
Холодный день… Грачи в отлёте…
И только вороны кружат.
Да на оконном переплете
Туман развесистый распят.
Одни лишь смутные картины
Сознанью хмурому милы.
Там Бог –един, там всё едино –
Дыханья… Облики… Стволы…
Там у реки повадка лисья,
Там листьев дышащая прель.
И там капель бежит на листья –
На листья прелые… Капель…
Там всё запутано до срока,
И, как давно заведено,
Темным-темно… Но видит око …
А видит око, что темно…
***
Что-то кровь чернит и тянет жилы,
Бередит с рассвета до темна.
Так заворожила, закружила,
Так заледенела тишина.
И бредешь, спеша заворожиться,
Сквозь молчанья траурную медь,
Чтобы задохнуться, закружиться,
И свое – печальное—пропеть…
***
Куда спешим?.. Сентябрь… Птицам – к югу.
На срезе жизни кольцами – года.
Всё тоньше кольца… И бредешь по кругу,
Шаги замедлив… Нехотя… Туда,
Где всё конечно, даже бесконечность,
Где вечно лживы Ева и Лилит…
Где чёрен свет… Где временная вечность
Со смертным о бессмертье говорит. |
