3 июля - день рождения замечательного русского поэта Анатолия Аврутина!
Мы от души поздравляем Анатолия Юрьевича и желаем ему здоровья, удачи и благополучия, радости и вдохновения, осуществления всех житейских и творческих замыслов!

Анатолий АВРУТИН (Минск, Белоруссия)

Как пронзительно колокол слышен…

***
От забытой сторожки  до самого лобного места,
От безвестной криницы до вспененной гривы морской,
Там, где звон соловья так же ранит, как звон благовеста,
А над росным покоем возносится вечный покой;

Там, где зелень травы лиц измученных не зеленее,
А смиренные очи лампадами в Пасху горят,
Там, где чуешь топор над своею испуганной шеей
На вчерашней аллее, а пни оскоплённые – в ряд;

Где бесцельная жизнь остаётся единственной целью,
И где с млеком впитали извечное «Горе уму»,
Где божились – купелью, суставы кромсали – куделью,
А наследство отцово вмещалось в худую суму, –

Непонятно откуда, являются тайные знаки:
Душу вынь да положь! – и положат… И дело с концом.
А хмельной замухрышка, извечно охочий до драки,
В миг единый трезвеет давно не трезвевшим лицом.

И тогда грозный час именуют: «Лихая година»…
Распахнув те ворота, что вымазал дёгтем вчера,
Выдыхает шельмец: «Ты дождись…
                                       И роди… Лучше – сына…»
А валторны рыдают, что парню в бессмертье пора…

Вот такая земля… Вот такие юдоли чертоги.
Чуть утихнет и снова извечное «Горе уму»…
Но на небо отсюда восходят угрюмые боги,
По-сыновьи даря в благодарность извечную тьму…

***
               Станиславу Куняеву
По пыльной Отчизне, где стылые дуют ветра,
Где вечно забыты суровой судьбины уроки,
Бредём и бредём мы… И кто-то нам шепчет: «Пора!
Пора просыпаться… Земные кончаются сроки…»

Алёнушка-мати! Россия… Унижен и мал
Здесь каждый, кто смеет отравной воды не напиться.
Иванушка-братец, напившись, козлёночком стал,
А сколько отравы в других затаилось копытцах?

Здесь сипло и нудно скрежещет забытый ветряк
И лица в окошечках, будто бы лики с иконы –
Морщиночки-русла от слёз не просохнут никак,
И взгляд исподлобья, испуганный, но просветлённый.

Здесь чудится медленным птицы беспечный полёт,
Светило в протоку стекает тягуче и рдяно.
Поётся и плачется целую ночь напролёт,
И запах медвяный… Над росами запах медвяный.

Дорога раскисла, но нужно идти до конца.
Дойти…  Захлебнуться… И снова начать с середины.
Кончается осень… Кружат золотые сердца…
И лёт лебединый…
                          Над Родиной лёт лебединый…

***
Снова колокол бьёт над нелепым, мрачнеющим миром,
Снова странен и страшен его вразумляющий зык.
Кто придёт и воздаст за напрасные муки кумирам,
Кто двуликому Янусу бросит: «Да ты же двулик!..»

Я не верю молве – всех великих молва оболгала,
Я не верю толпе, что затопчет, а после – бежать…
Первый снег на дворе раскатает своё покрывало
И по вспученным венам опять побежит благодать.

Как же сладостно – снег! Как пронзительно – колокол слышен!
Как скворцы осторожно простор отдают снегирям!
Как же терпки слова с горьким привкусом мёрзнущих вишен,
Как прозрачен твой образ, что я никому не отдам!..

И пускай отгорит, что ещё отгореть не успело,
Пусть звучат голоса из-под серых кладбищенских плит…
Ныне колокол бьёт… Благодать… И какое мне дело,
И какое мне дело, что завтра ещё отгорит?..

Нынче колокол бьёт… Что-то тёплое гонит по венам.
Кто-то мимо прошёл, на снегу не оставив следа…
И так жаждешь сказать о мучительном и сокровенном…
Но ведь колокол бьёт… И не скажешь уже никогда…

НОЧНЫЕ СТИХИ
Напрасно… Слова, как «антонов огонь»,
Сжигают души не сгоревшую малость.
Уже из ладони исчезла ладонь,
Что, вроде, пожизненно мне доставалась…

А следом поношенный плащик исчез,
Что вечно висел на крючке в коридоре.
Ни женских шагов, ни скрипучих завес,
И сами завесы отвалятся вскоре…

Всё стихло… Лишь полночью схвачен этаж
За меркнущей лампочки узкое горло.
И чувствуешь – всё, что копилось, отдашь,
Чтоб только мгновенная память не стёрла,

Когда в глубине потрясённых зрачков
Растерянный облик спешит проявиться,
И сам ты в зрачках отразиться готов,
И платье вдоль ждущего тела струится…

Как всё это призрачно… Тени спешат
Впечататься в бледную кожу обоев –
Туда, где впечатан испуганный взгляд,
Один на двоих… И предавший обоих…

Причём здесь трагедия? Горе уму…
Здесь даже Шекспир разберётся не шибко.
И тьма обращается в новую тьму,
И щепками сделалась звучная скрипка.

Её всё вертели – опять и опять, –
С осиною талией божию милость,
Её разломали, пытаясь понять,
Откуда же музыка в ней появилась?..

Разломана скрипка… И взгляд овдовел…
И надвое полночь в тиши раскололась.
Всё в жизни предельно… Иду за предел…
На тень от беззвучья… На голос, на голос…

***
И голою грудью Отчизна коснулась меня,
А я растерялся, привычный к тоске и безлюдью…
Но пел жаворонок, трава набухала, звеня,
И голую грудь я почувствовал голою грудью.

И прямо сквозь кожу вливались в голодную плоть
Рябиновый воздух и звёзды, упавшие в реку.
И сердце устало всю жизнь ожидать и колоть,
Когда человечье шепнёт человек человеку?

Вилась паутина… Куда-то печаль отошла…
Но травы звенели о скорой и долгой разлуке.
И вещая птица в реке полоскала крыла,
А в крыльях всё зрились зовущие женские руки.

И стало тревожно стоять среди шумного дня,
Схватясь за лицо, что, казалось мне, стало безлико.
Так пепел не знает, что он – продолженье огня,
Тиши невдомёк, что она – продолжение крика.

Куда ты, Отчизна, куда ты? Я так изнемог!
Ты белою кожей от женщины неотличима.
Туманится небо… На теле – саднящий ожог…
Уснувший огонь, обернувшийся струйкою дыма…

***
Он куда-то спешил, от натуги почти что немея,
Воспалённому взору казалось, что мир многолик.
И ломило плечо… И гудела затёкшая шея…
И неровная стёжка зачем-то вела напрямик.

Посреди пустоты… Посреди векового начала,
Где ничтожное небо почти что касалось плеча,
Кто-то охнул вдали… И опять всё вокруг замолчало,
И умолкли столетья, печали свои волоча.

Он неровно шагал, вечный сын одинокой метели…
И напрасные вёрсты слагались в обманчивый круг.
И, касаясь лица, клочья ветра негромко свистели,
Чтоб потом обратиться в могучие посвисты вьюг.

Что он нёс в этот мрак, одолев и себя, и усталость,
Для чего подставлял леденящим порывам чело?
Просто шёл человек… А потом и следа не осталось,
И неровную стёжку совсем до утра замело…

***
Я в этот бурный мир пришёл издалека,
Была там божья длань к высокому воздета.
И взгляд слепила даль, колеблема слегка
На зыбком рубеже мерцания и света.

Просветы в небесах, нечасты и темны,
Скрывали бег минут и мутных рек теченье,
Что всё струились вглубь истерзанной страны –
До чёрной пелены, до белого свеченья.

Примерил – и следы мне сделались малы,
Хотя ступил назад, ещё не сделав шага,
Но чувствуя одно – что спилены стволы,
Что сказаны слова, что скомкана бумага…

И только чей-то глас твердит – не вышел срок
Тому, что Высший Суд тебе доверил люто.
Ещё дрожит вдали последний огонёк
И в зареве зари не блекнет почему-то.

И всё старо как мир… И в мире всё старо…
И только с высоты, прозрачно и воздушно,
Летит кружась, летит утиное перо,
Пророчествам небес внимая равнодушно.

***
Прости меня, осень, за то, что гляжу из окна
На тусклый пейзаж, что безрадостен, но златоносен.
За мрачные мысли, где радость совсем не видна,
За плач по грачам улетевшим…
Прости меня, осень!

Прости меня, осень!... И я тебя тоже прощу
За чахлость зари и за то, что позднее светает.
Что северный ветер берёзку согнул, как пращу,
И солнечный лучик так редко в углы залетает.

Что спрятался свет под колпак, в еле видный фонарь,
Что шишки упали в траву с раскоряченных сосен.
Что женщина плачет и шепчет: «Попробуй, ударь!..»
И плащик схватив убегает…
Прости меня, осень!

Прости, если можешь, за ту бесконечную нить,
В которой сплелись месяца… И часы… И минуты…
Прости меня, осень… Но – сможешь ли взять и простить,
Узнать не дано.
Мне узнать не дано почему-то…

***
День солнечно светел, но есть увяданья печать
В чуть никнущих кронах, где в гнёзда свилась укоризна.
Неужто Отчизна дана, чтоб над нею стонать,
Неужто без стонов Отчизна – уже не Отчизна?

Зелёные вспышки пронзают полночную хмарь,
В моей Беларуси о ней говорят «блiскавiцы».
И что-то тревожит, как предка тревожило встарь,
И выглядит дивно, хоть нечему, вроде, дивиться.

Всё спутало время… У времени странный отчёт –
Его понимают лишь старцы да малые дети:
Грачи прилетели… А им уже скоро в отлёт…
Ребёнок родился, чтоб юность свою не заметить.

Вот так и ведётся… Так истинно… Так испокон.
Я тихую тайну в душе заскорузлой лелею,
Чтоб голос Отчизны услышать сквозь сумрак времён,
И, охнув, уйти навсегда, незамеченным ею…

***
Только грохни ведром – отзовётся тоска мировая,
Только стукни калиткой – земля затрясётся околь.
И увидишь печаль, что шагает, печали не зная,
И увидишь страданье, что чуть улыбнётся сквозь боль.

Сколь платков не нашей, – будет Родина простоволоса,
Сколь монет ни подай – будет пусто в усталой горсти,
Сколь ни вешай замков – всё равно вдруг прорвётся без спроса,
Сколь обид ни сноси – всё равно не промолвит: «Прости…»

Да и что тут прощать? Как живём, значит, так заслужили,
Ведь цифирь не повинна, что вдруг умноженье забыл…
Можно жилу порвать, но всё держится тут на двужилье,
А сломаешь крыло – здесь от века взлетают без крыл…

И не знаешь опять, то ли каяться, то ли молиться,
Что за гул непонятный идёт из-под сумрачных плит?..
То ли стонет земля, то ль какая-то хищная птица
Сквозь немытые стёкла в глаза твои жадно глядит…

***
Так зачем говорить про напрасное чудо прозренья,
Про осколки созвездий, застрявшие в тающем льду,
Если нету прощенья?.. Я знаю – мне нету прощенья,
И под зыбкие кроны я больше уже не приду.

Что копилось в душе, то осталось в снегах ноздреватых,
Что забылось – забыто, что просто ушло в никуда…
И – распят на ветру – среди тысяч невинно распятых,
Ты кропишься водой и не знаешь, что это – вода.

Заскорузлой душе даже этого кажется много,
Что ей серое небо и долгий грачиный галдёж,
Коль ответили все – от убогой гадалки до Бога,
Что под зыбкие кроны ты больше уже не придёшь?

Будет просто гонять шалый ветер траву перекатом,
Будет в омуте чёрном обманчиво булькать вода,
Будет давняя боль ночевать на диване несмятом,
Будет чёрная кровь запекаться у впалого рта…

И заметит в ночи только старый бобыль одичалый,
Что не спит и всё шепчет молитвы всю ночь напролёт,
Как с котомкой бродил непонятный, расхристанный малый
И кому-то шептал, что он больше сюда не придёт…

***
Мне птица по брови черкнула крылом –
Да так, что не понял я – голубь иль ворон…
И в линию жизни вклинился излом,
Несуетным, бренным назло разговорам.

И голос нашёптывал: «Что-то не так…»
И слабенький лучик прожёг одеяло…
И в стынущих пальцах согнулся пятак,
И скрипка в футляре сама заиграла.

Как больно! Как холоден скрежет смычка
В бездушной, панбархатной сути футляра!
Откуда ямщик?.. Почему с облучка
Он валится наземь, ощерившись яро?

Откуда, подобна на древний шелом,
Копёнка взялась на заброшенном поле?
Мне птица по брови черкнула крылом,
Чтоб Родину выдышал сгустками боли…

***
В той стороне, где падает на плиты
Небесный луч, пронзителен и строг,
Где очищеньем рощи знамениты,
Где всё – душа… И музыка… И Бог…

Где полнится сомнением пространство,
Где всё – мечты, где нету – наяву,
Где постоянство есть непостоянство,
Где синева не верит в синеву, –

Там хожено, там плакано, там люто…
Там умирают прежде, чем простить,
Там каждая последняя минута
Лишь для того, чтоб тихо говорить.

Чтобы понять – извечное терзанье
Дано душе мятущейся твоей,
Как высший дар… Как божье наказанье…
Как тень от тени в царствии теней…

***
На этом свете проще не дышать,
Не слышать, как корёжатся октавы,
Не видеть мир, где Каина печать
Одна способна дать наград и славы.

На этом свете проще не любить,
Чтобы не стать посмешищем для прочих.
«Быть или не быть?» – конечно же, не быть,
Ведь если «быть» – растопчут между прочим.

На этом свете… Разве это свет,
Где барабан всесильнее свирели?
Всё есть на свете… Только света нет…
Мне всем теплом здесь пальцев не согрели…

***
Что-то вздрогнет в душе… Подхвачусь, побегу под навес,
Чтоб в блокнот занести отражение редких прозрений.
И откликнется мне в своём вечном безмолвии лес,
И откроются мне к серым теням приросшие тени.

Что беседовать с тенью? Я тоже сегодня как тень.
Мои близкие люди давно уже стали тенями.
Не поддайся печали и женщину взглядом раздень
Так, чтоб странная искра взахлёб заметалась меж нами…

И от искорки этой в ночи запылает костёр…
В стороне от костра закричит говорливая птаха.
Сам собой возгордишься – мол, всё же не тать и не вор,
Может, и не лихой, но испытанный парень-рубаха.

Пусть картавая темень разводится белым вином,
Пусть три жалких аккорда опять дребезжат о разлуке,
Пусть свеча догорела и всё в этом доме вверх дном –
Я могу целовать эти тонкие белые руки.

И останутся нежность и женщина в сумраке дней…
Извиваются руки, как в небе неслышная стая.
Всё забудется, знаю… Лишь тени забытых теней
Шевельнутся порой, что-то в стылой душе пробуждая…

***
Всё смешалось, запуталось и не поймёшь,
Где тут правда, где попусту наглая ложь –
Часть худого навета.
И, гляди, о металл закрежещет металл,
Чтобы новый божок занял весь пьедестал,
Занял здесь, а не где-то.

Плачет небо… Наполнены страхом глаза.
С пьедестала велят: «Затянуть пояса!..»
Стали влажными дали.
И уже наверху не верхи, а вершки…
Опустели чуланы… Разбиты горшки
От тоски и печали.

Закрома позабудут, как пахнет овёс,
Позабудет дорога про шелест колёс,
Ляжет грязной тропою.
А по ней, понимая, что скоро конец,
Оборванцы с прорехами вместо сердец
Побредут к водопою.

Налакаются жижи из сточных канав,
Отрешённо людское нелюдским поправ –
Без волнений и шума.
А когда и рассвет не коснётся земли,
Только сиплое эхо в холодной дали
Захохочет угрюмо…

***
Я ещё не ушёл, оборвав скоротечные нити,
Недописанной строчкой вконец поперхнувшись в ночи.
Я ещё не ушёл… Так что вы ликовать не спешите,
И не вам я оставлю от вечной тревоги ключи.

Впрочем, вам ни к чему даже вечная эта тревога,
Что покинула строчка и может назад не придти.
К сокровенному слову одна – потайная – дорога,
На неё не выводят окольные ваши пути.

И не надо твердить, что вы есть, а всё прочее – ложно,
Что умеете тайну болезной души разгадать.
Не тревожьте других, если в душах у вас не тревожно, –
Даже Каин не смоет с лица роковую печать.

Если лживы слова, лживы будут и гимны, и свечи,
Будет лжив поминальный, роскошно уставленный стол.
Позовёте меня – я услышу, но вам не отвечу…
И дрожите…
                       И бойтесь…
                                           И знайте, что я – не ушёл…

ПОЭТ
И наг, и нищ, оплёван и оболган,
Кнутом истерзан, пытан, снова нищ,
Не разбираясь в праведности толком,
Достав звезду из драных голинищ,

Он всё бредёт… Беснуются пучины,
Подземный гул шатает небосвод,
Навзрыд рыдают сильные мужчины,
А он бредёт… Он тыщи лет бредёт.

Он – висельник, когда казнят за веру,
Безбожник, коль безбожников казнят.
Чужой он и Христу, и Люциферу,
И с ним о них давно не говорят.

Презренный мир, подвластный злу и блуду,
Ему клыкасто скалится в лицо.
Но он-то знает – этих позабудут,
И от эпохи всей в конце концов

Останется лишь он один – бредущий,
Оплёванный, с рубцами от бича.
Его объявят гением в грядущем,
Своих пророков истово топча.

И будет он в портретах размильонен,
Всем ликом приукрашенным твердя,
Что-де мечтал всю жизнь, поэт и воин,
О самовластье этого вождя…

Портреты лгут… Недаром по портрету
Душевных бурь вовеки не прочтёшь.
Он вновь бредёт, как в пруд, ступая в Лету,
И кадыком отталкивая нож.

Он вновь бредёт, века переступая,
Ни в грош не ставя праведность и страх.
И сквозь отрепья шрамы проступают,
И только вечность светится в очах…

***
Ты только глаз не открывай…
Почувствуй венами и кожей,
Что это я стою в прихожей…
И в сентябре наступит май.
Ты только глаз не открывай…

Ты только глаз не открывай –
Так ближе истина и вечность.
А плеч фарфоровую млечность
Моим дыханьем согревай.
Ты только глаз не открывай.

Ты только глаз не открывай,
Являя в этот мир подлунный
Прозрачность пальцев, трепет юный…
И чувства хлынут через край.
Ты только глаз не открывай…

***
Эх, неужели, неужели
Моя любимая в постели
С каким-то странным человеком,
Который ей – законный муж?..
И отражается во взгляде
Его – со страстью! – бога ради…
Не вырывается… Не бьётся…
И улыбается к тому ж…

Ведь повторяла: «Милый… Заю…
Тебе я с мужем изменяю…
И всякий раз потом – без кожи! –
Днём перед зеркалом реву.
Как будто солгала святому…»
А я мечусь, мечусь по дому –
Зачем-то пью, зачем-то плачу,
Зачем-то грежу наяву…

Он трогал грудь её и плечи…
К чему, к чему мне эти речи?
Они ведь венчаны… Всевышним
Она назначена ему.
Без счёта чарку поднимаю –
Но всё равно не понимаю –
Ну, почему такая мука,
Ну, почему?.. Ну, почему?..

За стенкой воет ветер зимний
И от себя куда уйти мне?
Моя… Любимая… Другому
Дарит судьбу и бытиё.
Я – третий лишний… Помню… Знаю…
Но почему – не понимаю –
Сквозь время, боль и расстоянье
Ловлю дыхание твоё?..

***    
Спи, ненаглядная… Тихо стекает с пера
Слово горючее, слово совсем не парадное.
Птицы в отлёте… И мне собираться пора…                      
Но до отлёта поспи же, моя ненаглядная.

Я не жалею… И ты не о чём не жалей.
Слышишь? Листва устилает дорогу шершавую.
Тихо струится ночная листва с тополей…
Я не жалею, что жил, не обласканным славою.

Спи, ненаглядная… В робком дрожании век,
Тихо трепещущих, будто бы чуя неладное,
Бьётся ответное: «Помнишь тот утренний снег?..»
Как же не помнить? Поспи же, моя ненаглядная…

А просветлённой подхватишься ранней порой,
Встретишь звезду, что скатилась меж чёрными ветлами.
Строчку припомни… И двери плотнее закрой…
Тихо присядь… Да подумай про что-нибудь светлое…

ЖЕНЩИНА
Вот ты стоишь, недвижна, у окна…
Пускай темно – с тобой светлее дали.
О, женщина, прости мои печали!
Но ты молчишь… И плачет тишина…

О, женщина! С беспамятных времён
Тобой пьянились сильные мужчины.
Прелестница – ты стольких войн причина,
Что убиенных не смолкает стон.

И объяснить не сможешь ты сама,
Всегда всесильна и всегда бесправна,
О чём в Путивле плачет Ярославна
И плачем сводит воинов с ума.

О, женщина! С молитвой проводи,
Потом живи на чёрном пепелище,
Где только очумевший ворон рыщет
И каркает, что бездна впереди.

О, эта скорбь очей, где умер страх,
Что не солгут, что любят – ненавидя.
Я вот такие некогда увидел,
Шепнул: «Тону…» И утонул в очах…

О, женщина! Я вечный пленник твой,
Пусть ты всерьёз твердишь, что повелитель.
Пока ты есть – светла моя обитель.
Хоть чёрный ангел вьётся над трубой…

 

Из французской поэзии -
Гийом АПОЛЛИНЕР
(перевод)

ПРОЩАЛЬНЫЕ СТИХИ
Состаритесь и Вы… В пергаментных ланитах
Проявятся, сквозь желчь, усохшие черты.
Привычный к мукам взгляд – и тот не сохранит их, –
Следы давным-давно увядшей красоты.

Вы вспомните тогда печального поэта,
Что Вам твердил в стихах о нежности своей.
Тогда, слепя красой, Вы не дали ответа…
Так дайте ж, постарев, ответ на склоне дней.

У женщин блеск очей с годами угасает,
Сколь грима ни клади трясущейся рукой.
Сколь бога ни проси… Морщины не растают…
И смотрит мимо Вас холодный взгляд мужской.

Быть может, Вы тогда припомните устало,
Что Вас любил поэт, смешон и некрасив.
Как строк своих – одной лишь Вам – царице бала
Когда-то посвящал пленительный наив.

Что делать? Я – урод… Боюсь Вас разозлить я,
Ведь принца ждёте Вы, а я – лишь пилигрим.
Он в рай Вас увезёт и радости соитья,
И страсть запретных ласк узнаете Вы с ним.

Вас будут окружать любимцы громкой славы,
Чтоб славу променять на Ваш любезный взор.
Затем, познав позор, начнут искать отравы,
Отравой заплатив за познанный позор…

Анатолий Юрьевич Аврутин -- поэт, переводчик, критик, публицист. Родился в 1948 г . в Минске, окончил Белорусский госуниверситет. Автор двадцати поэтических книг, изданных в России, Беларуси и Германии, двухтомника избранных произведений «Времена», а также большого тома «Просветление». Главный редактор журнала «Новая Немига литературная». Член-корреспондент Академии поэзии и Петровской академии наук и искусств. Лауреат международных литературных премий им. Симеона Полоцкого, «Литературный европеец» (Германия), им. Сергея Есенина «О Русь, взмахни крылами…», им. Бориса Корнилова «Дорога жизни», всероссийских премий им. А.Чехова, «Белуха» им. Г.Д.Гребенщикова, «Герой нашего времени», им. Николая Минского, «Русь единая», украинской премии им. «Молодой Гвардии», годовых премий журналов «Аврора», «Молодая Гвардия» и др. Член редакционных коллегий семи литературных журналов разных стран. 
Публиковался в «Литературной газете», «Дне поэзии», журналах «Москва», «Юность», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Нева», «Аврора», «Невский Альманах», «Второй Петербург», «Московский вестник», «Форум», «Север», «Сибирские огни», «Дон», «Подъем», «Великороссъ», «Поэзия», «Родная Ладога», «Вертикаль. ХХІ век”, “Волга. ХХІ век», «Литературный европеец» (Германия), «Мосты» (Германия), «Студия» (Германия), «Пражский Парнас» (Чехия), «Витражи» (Австралия), «Венский литератор» (Австрия), «Альманах поэзии» (США), газетах «Литературная Россия», «Обзор-weekly (США), «Обзор-плюс» (США), «Соотечественник» (Австрия), «Россия-Русия (Болгария) и др.

Название «Поэт Анатолий Аврутин» в 2011г. присвоено звезде в созвездии Рака. 
Первый Лауреат Литературной премии им. Эрнеста Хемингуэя.

Живет в Минске.

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную