|
МОЛИТВА СЕРГИЯ
о. Михаилу ( Капранову )
1
В колодезный сруб, как в затмившийся век, заглянуть,
в прохладную темень и глубь, и в зеркальном квадрате
увидеть свое отраженье средь пешая рати
Димитрия – русские двинулись в путь
к Непрядве. Кликуши и вороны, кыш!
Кольчужка дырява, но я не сробею в той битве.
И ангелы реют, и Сергий стоит на молитве,
шепнувши пред этим Димитрию : «Сим победишь!»
2
В затмившийся век, как в колодезный сруб, опусти
рассеянный взгляд и ленивую мысль – хоть от скуки.
Ты видишь ли Сергия? Слышишь ли стоны? И стуки
щитов или копий? Не видишь? Не слышишь? Прости.
Как все обернулось! Гуляет презрительный шиш .
И жизнь не кончается? Странно... И все не в утрате?
Чу! Сходятся снова две веры, две воли, две рати...
Но Сергий стоит на молитве – и сим победишь! * * *
Два снега сошло - вот и третий,
а я всё попасть не могу
на родину, в гул междометий,
в объятья, в сугробы, в тайгу,
к могилам родным...
Нету воли
моей - обобрали меня.
Как лодка на зимнем приколе,
как печь без живого огня,
так я.
(А на родине снежно
и тихо, и печка гудит,
и мама печально и нежно
из вечности мимо глядит.) КРУГОВАЯ ПОРУКА
К вечеру заморочало ,
с неба свесились мочала,
стало скучно и темно.
Стало так, а было этак :
птичий щелк срывался с веток,
рассыпаясь, как пшено,
по садам и огородам,
по искромсанным природам,
по за пазухам, и в грудь
проникая без усилья...
И в ответ вздымали крылья
«ничего» и «как-нибудь».
Ничего, перебедуем ,
прах и пыль с Творенья сдуем,
как-нибудь переживем
это лихо и поруху,
принимая на поруку
дым Отечества и дом.
Было этак , стало вот как:
сам-собой явились водка,
помидор и огурец.
Два притопа, три прихлопа...
Издаля дивись, Европа:
не пришел, вишь , нам конец.
Вьпьем , что ли? где же кружка?
С нами Пушкин и старушка,
что торгует молоком.
С нами вечное терпенье,
Божий сад и птичье пенье
да рубанок с молотком.
* * *
Как прихотливо движется река:
вот солнце было слева, вот уж справа.
Как хороша береговая справа
в кудрявом окаймленье тальника,
в лугах, в стогах, всхолмленьях за лугами,
где сосны горделиво взнесены,
где зоркий коршун плавает кругами
над чашей оживленной тишины.
Туда бы мне!.. Зачем всегда нас тянет
в чужие, незнакомые места?
Желание, которое обманет:
там та же, что и всюду, маята.
Но каждый раз — но каждый! — из вагона,
автобуса ли, с теплохода ли
зовут те виды, что стоят вдали,
волнует тайна жизни той земли —
как свод ночной, как сны, как время оно.
КЛЕТЬ
Над пропастью во ржи.
Дж. Сэлинджер
А вьюга бешеная гикнет
и пролетит, и просвистит.
Кто искренней,
тот раньше гибнет.
Кто не погибнет. Бог простит.
Кто уцелеет без лукавства,
без ухищрений уцелеть,
тот будет посажен на царство,
то бишь на цепь, –
и пущен в клеть.
И в той клети, ходя по кругу
неукоснительных забот,
не раз он бешеную вьюгу
обратно в гости позовет.
Но перекрестится с испугу,
всплакнет – и песню заведет.
Про ямщика ли, про отраду,
про васильки средь спелой ржи,
про подколодную отраву ...
Про клеть
над пропастью во лжи.
* * *
На двенадцати подводах едет зимняя ночь,
едет, ленно понукает, не торопится.
Будет времечко подумать, кто задуматься не прочь,
пока небо за окошком поворотится .
Поворачиваясь, небо, не шатаясь, не скрипя,
поворачивает время задом наперед, —
точно жемчуг из пучины, ниткой памяти скрепя,
выбирает и выбрасывает на берег.
Любо-дорого забраться одному, без сторожей,
в закоулки прежней жизни, дальше отчества:
к Шевардинскому редуту от крестьянских мятежей
и в Михайловские пущи одиночества.
Ничего там не поправить, ничего не подсказать,
никого не остеречь там, но сторонкою
незамеченным протопать вслед за войском под Казань,
неуслышанным наведаться к Саровскому.
Слава Богу, все там живы, все при деле и уме,
есть на что полюбоваться, где постранствовать,
пока едет непоспешно ночь на горний свет, — во тьме
просиявший над российскими пространствами.
МАЛЬВЫ И ЗОЛОТОЙ ШАР
Валентину Курбатову
Скромные мальвы да шар золотой
дремлют, склонившись к ограде,
мальвы да шар – золотой, не простой –
возле избы в палисаде.
Все, что любовью овеяло нас,
детские дни осветило,
не выставляла душа напоказ,
но суеверно хранила.
Мальвы да шар золотой под окном
в легкой полуденной сини.
Вот набреду я нечаянным днем,
вот повстречаюсь я с ними.
Столько железа грохочет вокруг,
древнюю пыль поднимая,
поле и рощу, и речку, и луг –
все под себя подминая.
Столько железа!
Его не унять.
Как несмышленные дети,
смотрят цветы – и не могут понять,
что происходит на свете.
Много печали я жду от судьбы,
но не поддамся испугу,
только б стояли они у избы,
тесно прижавшись друг к другу.
Только бы знать, обжигаясь огнем,
в громе железа и в дыме,–
вот набреду я нечаянным днем,
вот повстречаюсь я с ними!
* * *
Из ложбинок, ложков, мочажинок,
из-под корня, колоды, следа,
проникая песок и суглинок,
выбегает, струится вода.
Все жива, до конца не разъята,
и на вкус, и на цвет - ничего:
все вода, все полна аромата.
Знать, силенок у нас маловато
превратить ее всю в "аш два о".
Не разъята еще, не убита.
На суглинке сыром наискось
отпечатались кругло копыта -
может, конь проходил, может, лось.
Над следами сморода кустится.
По смороде синица свистит.
Или грех наш великий простится?
Ты скажи мне, дружочек синица,
уцелеет ли тот, кто простит?
Тянет свежестью, сказками, детством
из ложбинки, уремы, ложка -
материнским остатним наследством,
бойко пущеным с молотка.
И струится вода, выбегая,
и синица скликает гостей,
и на гостя глядит, не мигая,
в ожиданьи хороших вестей.
ОСЕНИНЫ
Хорошо, когда убрано поле
в срок,
в сухую погоду,
сполна.
Прославляя уменье и волю,
хлеборобов отметит страна.
И они,
поднимаясь на сцену
и смущаясь вниманьем таким,
может, внове почувствуют цену
и себе,
и хлебам золотым.
Хорошо в это славное время,
в эти краткие дни осенин
ощущать себя вместе со всеми,
даже если ты бродишь один.
И комбайны стоят на приколе.
И на лицах особенный свет.
Хорошо, когда убрано поле,–
словно выполнен главный завет.
ПРОЩАНИЕ С ОЗЕРОМ
Евгению Гущину
Не видно Озера в тумане.
Шумит Кокши за валуном.
Мы чай заварим на бадане,
по кружкам жарко расплеснем.
До каждой жилки он достанет,
густой почти до черноты.
И снова сердцу больно станет
от обступившей красоты.
Забрать ее – не хватит взгляда.
Забыть – что заживо зарыть.
Не знаю, Женя,
может, надо
срубить избу в тайге – и жить?
Держать, как встарь, рыбачью лодку,
ружье да плотницкий топор,
а для друзей – табак и водку,
да задушевный разговор.
Не знаю, Женя.
Сердцу смутно,
желанный чай не веселит.
Неужто все сиюминутно,
что в нас ликует и болит?
И за кормою теплохода
истает эта красота,
как наши мысли,
наши годы,
как наши память и мечта?
|
МГЛА
– Господи, хоть бы за обувью последил,
вечно немыта , не чищена…
Из домашних попреков
За душой не услежу – за обувью
я б еще следил!
За Непрядвой кони ржут? За Обью ли
звяканье удил?
Мгла течет, и лает див на западе.
Бесам – несть числа.
Лопнули подпиленные запани –
родина ушла.
И лежит, родимая , в бурьяне,
где-нибудь на острове Буяне,
или затонула в глубину,
словно Китеж-город в старину.
Мгла течет, по весям расточается,
мир свистит в кулак.
Только б не запить и не отчаяться,
а, Иван-дурак ?
За Непрядвой, Обью, Енисеем ли
зреет в пашнях гром.
Иль не сами мы его рассеяли?
Инда соберем!
А на том ли острове Буяне
рыщут по чащобам басурмане,
роют землю, чуют: русский дух
истоньшился, смерк, а не затух!
СОВЕТ
Не веришь и не верь,
а я прознал давно:
гони природу в дверь —
она влетит в окно.
Она тебя сильней,
не веришь, да учти.
Следи, следи за ней
и разуму учи.
Не подавай вина,
не ослабляй узды:
чуть вырвется она
— не миновать беды.
Как первобытный зверь,
сидит в тебе темно.
И если гонишь в дверь,
то помни про окно.
* * *
Столько стыда накопилось за жизнь бестолковую.
Что мне с ним делать? А так уже — век вековать.
Не откреститься теперь, и цыганской подковою
не оберечься, и в печке не сжечь как тетрадь.
Стыд на душе, снег на дворе, столь намело, даже ночь-темь белеется.
Прямо вкруг сердца вьюги роятся — да что ж это деется!
«Слезка канет,
снег растает,
травка вырастет на ней...»
Детское прошлое, как сквозь окно запотевшее,
видится мне, расплываясь и в тень уходя.
Все ведь так просто, так что же такая потешная
жизнь получается, в ржавчине, как от гвоздя.
Стыд на душе, снег на дворе, ночь как невеста наряжена.
Спирт не берет, сон не валит, память жаканом заряжена.
«Слезка канет,
снег растает,
травка вырастет на ней...»
СОН О ГЕОРГИИ
Когда в земле родной неправда
царит, и властвует Бирон,
тогда везде течет Непрядва —
во всех углах, со всех сторон.
А сердцу снится чудный сон.
Как будто воин величавый,
овеянный небесной славой,
летит на взмыленном коне
по обескровленной стране.
И в страшных корчах души злые
следят за ним и за конем.
Сейчас, сейчас настигнет змия!
Сейчас, пронзит его копьем!
* * *
Завидная доля черемух -
Завянуть и снова зацвесть.
Во всем на земле очередность,
Всему повторение есть.
А мне повторенья не будет,
За краем ослепшего дня
И ливень меня не разбудит,
И лес позабудет меня.
Земля станет темной, оплывшей…
Но каждою клеткой своей
Не сдавшейся, не остывшей
Я все буду помнить о ней.
ЛЕСНАЯ ДОРОГА
Ане
Когда они скажут:
пропавший
не вспомнит юдоли земной -
туманом и дымом пропахший,
я выйду к дороге лесной.
Я сяду на пень придорожный.
Я брошу рюкзак возле пня.
Твой голос,
сухой и тревожный,
ребенком уткнется в меня.
Пустые и глупые люди!
Легко расточая слова,
они позабыли о чуде
и силе земного родства.
Что там, где чернеет берлога,
где светят гнилые огни,
которых боятся они,
там есть и лесная дорога,
небесной дороге сродни.
Она-то меня повстречает.
Она не скривит,
не солжет.
Да голос еще выручает.
Да память еще бережет.
ДЕТСКОЕ ЖЕЛАНИЕ
Сегодня, за обедом,
Наташа говорит:
- Папа,
я летать хочу,
только по-взаправдашнему,
по-настоящему...
А у меня не получается.
И показала руками.
Сердце сжалось.
Пятилетняя моя фея,
мне задачка не по плечу,
но помочь тебе не умея,
отговаривать не хочу -
хочешь, в саночках прокачу?
Мы раскатимся,
снег взметая,
так, чтоб слезы текли из глаз.
Ты попробуй,
моя золотая,
еще раз.
Здесь никто не увидит нас.
Будет некому посмеяться.
Вихрю снежному встречь лицом,
ты попробуй-ка разбежаться -
вдруг получится оторваться,
хоть чуть-чуть пролететь...
Подняться
над бескрылым своим отцом.
ЗНАМЕНКА
Месторождения: пос. Знаменка...
Запись в паспорте
Окошко тесиной забито
и плесенью зацвело.
Но имя еще не забыто,
каким называлось село.
Еще и ручей напевает,
хоть сильно травою зарос.
Еще и народ здесь бывает
в горячую пору - в покос.
Еще вспоминают:
когда-то
стояли (да, знать, не судьба)
вот здесь - чепурнаева хата,
а там - башунова изба.
Где нынче лютует крапива,
о знача границы жилья,
виднеется сиротливо
тележная колея.
Да в росном белеющем дыме
к малиннику тянется след.
Да в паспорте значится имя
поселка,
которого нет.
* * *
Туман наплывет и растает.
Прояснится даль… или взгляд?
И матерь приметы расставит,
чтоб сын воротился назад.
Простые приметы:
рябина…
подсолнух…
колодезный сруб…
Бессонница мучает сына
и с жаром срывается с губ.
Не радует сына достаток,
не тешат вино и жена.
Как соль выпадает в осадок,
в душе выпадает вина.
Он вроде бы вслушаться хочет,
какое в нем пламя гудит.
Но матерь напрасно хлопочет
и верное слово твердит.
Никто не сведет воедино
две воли, отпущенных с рук.
Хоть сильное средство –
рябина,
подсолнух,
колодезный сруб.
ПОПЫТКА ОПРАВДАНИЯ
По светлому полю пшеницы
скользит неуклюжая тень.
Крикливая хмурая птица
Летает вблизи деревень.
За что эту птицу не любят?
И словно бы счеты сводя,
за что ее гонят и губят
без цели и чем попадя?
За то ль, что цыпленка утащит,
в саду облепиху склюет
и очи нахально таращит?..
И это злопомнит народ?
За то ли, что снова и снова,
смущая музейный покой,
с волшебных картин Васнецова
уколет внезапной тоской?
Кружа по-над битвой кровавой,
слетая до сирых дверей,
предсказывал поклик картавый
великую скорбь матерей.
Но птица ли в том виновата,
и крик ли ее виноват,
что в поле стоят угловато
истлевшие тени солдат?
С восхода пройди до заката –
шевелятся в поле века.
Но птица ли в том виновата,
что скорбь на земле велика?
Убив, не залечите боли,
убив, зашвырнете в кусты,
а светлому русскому полю
не хватит былой красоты –
штриха,
векового слиянья
тревоги и тишины,
печали-воспоминанья,
подспудного чувства вины.
|
Владимир Мефодьевич Башунов (1946—2005) — поэт, член СП России. Родился в 1946 в пос. Знаменка Турочакского района Горно-Алтайской автономной области. Писать начал рано. Первое стихотворение опубликовано в 1963 в областной газете «Звезда Алтая» (Горно-Алтайск).
В 1970 окончил филологический факультет БГПИ, служил в Советской Армии, работал в ельцовской районной газете, Алтайском книжном издательстве, учился на Высших литературных курсах.
В 1990—1994 редактировал газету «Прямая речь», в 1994—1997 возглавлял журнал «Алтай». Печатался в журналах и альманахах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва», «Сибирские огни», «День поэзии» и др. Стихи публиковались в Венгрии, Болгарии, Чехословакии, переведены на украинский, алтайский, казахский языки. Автор 10 поэтических сборников и 3 книг для детей, вышедших в издательствах Барнаула и Москвы. В их числе «Васильковая вода» (1975), «Живица» (1983), «Возвращение росы» (1986), «Звезда утренняя, звезда вечерняя» (1987), «Пейзаж» (1988), «Тайное свидание» (1991), «Полынья» (1998). Поэзия Башунова тяготеет к русской классической традиции; стихи лиричны, исповедальны, обращены к лучшему в душе человека.
В последние годы жизни поэт обращается к теме роли и места поэта в жизни русского общества. Многочисленны его публикации на эту тему в алтайских краевых органах печати и местных журналах. Особенно выделяются размышления о Пушкине, творческий путь которого представлен как переход от идей космополитизма и атеизма к патриотизму и православию.