Нина БОЙКО
Из новых рассказов

БОБРОВАЯ ХАТКА

Порой случается, что жизнь как будто замрет. Облака по небу, словно по кругу ходят, и, глядя на них, кажется, что ты живешь уже долго-долго, все знаешь, все понял, и ничего впереди интересного нет. Скучно в такие дни.

«Где же лето? –– стоял на берегу речки Сан Саныч. –– Туристы бы хоть развлекли. А в такую распутицу редко кто приезжает».

Плотник Сан Саныч безвыездно жил в музее исторической реконструкции, жил в избе из старинных огромных бревен, так что до потолка было уложено всего пять венцов. Дом стоял над рекой, место холодное, но выручала печь. О дровах думать не приходилось, их привозили для бани машинами. В купеческой бане изредка мылись музейщики, однако в последние годы повадились нахрапистые «крутые», и отказать им было нельзя. Но они же снабжали дровами, –– иначе откуда взять, если даже электролампочки директор музея кое-как выколачивал у местного руководства.

По ночам, ворочаясь на деревянной скрипучей кровати, Сан Саныч раздумывал: «Почему такой важный объект существует на крохи и мелочные подачки?» И переносился мыслью в музейные здания: земская школа, сельский трактир, городская почта, ямщицкий двор, купеческая баня… Огромные средства были затрачены, чтобы восстановить старину, чтобы люди своими глазами увидели, как жили когда-то их предки. Советская власть понимала значение этих музеев, а у нынешней они «проедают» бюджет…

Но и не думая о музее, не раздражаясь ничем, Сан Саныч спал плохо. Вставал, выходил на крыльцо, облокачивался на резные перила и словно к чему-то прислушивался. Речка привычно журчала, мигали на небе звезды, изредка кошка Анфиса прижучит мышь, и та закричит детским голосом… Мышей Анфиса не убивала, только играла с ними. Приносила хозяину поиграть. Дважды, зимой, Сан Саныч слышал шаги и знал, что это она идет через лес по каким-то неведомым тропам, ищет, ищет его…

–– Я здесь, Наташа, я здесь! –– беззвучно кричал, боясь, что шаги исчезнут.

Жена умерла после долгой болезни. Он отдал шурину ружье –– боялся, что от жгучей тоски застрелится. Больше трех лет душила тоска. Жена приходила во сне, и он не хотел просыпаться. Однажды она подала ему сок в бумажном стаканчике, терпкий и необычный. Никогда он не пил такой сок. И были в том сне они молодые, и дочка была еще маленькой, он дал ей денег на цветные карандаши…

Долго потом размышлял, отчего такой сон? Как получается, что люди проходят сквозь время, сквозь жизнь и смерть, и всё происходит как будто в яви?

Взрослая дочь не понимала его.

–– Ты какой-то старорежимный. Женись, отец. Много хороших женщин.

Он отмалчивался. Когда появилась возможность перебраться в музей, продал квартиру, а деньги оставил дочери.

Днем Сан Саныч строил гостиницы. Плотницкая бригада была небольшой, а работы невпроворот. Приятель Володя занимался наличниками и причелинами, вырезая орнамент по специальным рисункам, возмущался, что платят мало. Мало платили всем.

В гостиницах, выполненных под старину, однако с удобствами по-современному, останавливались разные люди, но чаще –– вальяжные отпрыски сытых родителей. Приезжали на роскошных машинах, везли с собой выпивку и девчонок, –– до утренних зорь слышались музыка, хохот и визг.

–– Красные фонари уже надо на них, –– сказал однажды Володя директору. Тот усмехнулся: с гостиничных выручек реставрировали музейные здания.

Сан Саныч все же дождался доброй погоды. Бродил по музею в компании пса и Анфисы, улыбался, сам не зная чему. Одуванчики устелили землю яркими ковриками. Как ошалелые, пели птицы. По ночам Сан Саныч слушал соловья, казалось, что даже видит его, видит, как трепещет у него горлышко. И однажды под вечер увидел в речке бобра: он плавал, медленно поворачивая свое крупное тело.

Сан Саныч замер на крыльце, боясь вспугнуть нежданного гостя. Пес тоже увидел пришельца. Какой-то момент был в шоке, и вдруг прямо с крыльца кинулся в воду.

–– Стой! Стой! Стой, паразит, –– не своим голосом закричал Сан Саныч. –– Стой, Дружок!..

Но пес приближался к бобру. Тот нырнул, как дельфин, выплыв у берега, взбаламутив воду. Пёс кинулся следом, бобер шлепнул хвостом, и брызги огромным крылом накрыли Дружка! В два скачка добравшись до заводи, бобер исчез под водой. Пристыженный пес виновато смотрел на хозяина.

Через несколько дней бобер появился снова. А еще через несколько дней Дружок потащил хозяина за собой вниз по реке, и Сан Саныч увидел кучами сложенный мусор. Пластиковые пакеты, бутылки были отдельно; тряпки, стеклянная тара, сигаретные пачки –– отдельно. Увидел спиленные зубами бобра деревья. «Жить остается!» –– понял. И уже сам, без приглашений Дружка, стал ежедневно ходить «к бобру», удивляясь, как умно тот строит плотину, как вмуровывает в свою бобровую хатку собранный мусор, прочно замазывая его илом.

С теплой погодой посетителей в музее прибавилось. Приезжали по одиночке и группами, часто с детьми. Восторженно ахали, увидев ветряную и водяную мельницы, «настоящую лошадку» на лугу, старинные церковки… Подкармливали Дружка, и он от избытка чувств работал за экскурсовода, –– водил их «к бобру».

–– Добегаешь, –– предупреждал плотник. –– По заслугам получишь.

В одну из «экскурсий» Дружок действительно получил, –– бобер укусил его в голову.

–– Как только глаз у тебя не вытек, –– обрабатывал рану Сан Саныч. –– Почти у глаза хватил! Никто не виновен, ты сам достукался. Живет наш бобер, и пускай живет. Глянь, как он речку нам запрудил. Две плотины построил. Ты так попробуй: спили деревья, да потаскай… Анфиса вброд эту речку переходила, а теперь глубина, мельница бесперебойно работает…

Пес слушал его и скулил.

Однако к бобру относился тепло лишь Сан Саныч, остальные в музее бобра не любили. Он, якобы, губит природу, распугает и съест всю рыбу; какую не съесть, та подохнет в стоячей воде, а речка, поднявшись, затопит строения. Даже приятель Володя стал говорить, что пришельца надо прогнать.

–– Ты-то чего? –– удивился Сан Саныч. –– Ну, прогони. И вода обмелеет. Много ты рыбы тут наловил? Мелочь одна, норке на пропитание.

Норка давно прижилась здесь у берега, но видели ее редко –– она осторожничала.

Бобер между тем строил третью плотину, отвернув русло речки далеко в сторону, словно показывал, что топить ничего не будет. Он по-прежнему появлялся у дома Сан Саныча и с наслаждением плавал. В сентябре вместе с ним стал плавать второй бобер. «Жена!» –– догадался плотник.

Самка заметно отличалась от супруга. Она была меньше, с коричневым мехом, округлая, а он –– темно-серый и мускулистый.

Появление второго бобра всполошило музейщиков.

–– Всё теперь изгрызут! –– надрывалась завхоз, словно берег был подотчетным.

–– Убить! –– размахнулся старший научный сотрудник. –– Бобровое мясо самое диетическое, а шкуры на шапки пойдут.

Сан Саныч не верил своим ушам. «Он к вам под защиту пришел, –– а вы?..» И ночью долго не спал, мучаясь тем, что бобров или выгонят или убьют. Кое-как дотянул до утра. Когда подъехал микроавтобус с рабочими, спустился к речке умыться. Колесо мельницы ровно скрипело, под ним шумела вода, и Сан Саныч опять обратился к бобру: ведь это его заслуга!

Немного взбодрившись, пошел к стройплощадке, но не работать, а испросить у директора разрешения съездить в библиотеку. Тот отпустил.

Добраться до города было непросто. Если не подвернется попутка, то только на электричке. Попутки Сан Санычу не подвернулось. Поднялся на железнодорожную насыпь, встал на платформе –– ждать. Кругом золотился лес, уже по-осеннему тихий, ни ветерка, и тихо было до звона в ушах.

Сан Саныч любил природу, в музей перебрался лишь потому, что он среди леса. Когда-то купил ружье бродить по тайге, –– без оружия все-таки страшно. Сколько троп исходил, сколько видел всего! Он и книги любил о тайге, особенно «Весьегонскую волчицу» Воробьева. Читал ее, перечитывал, и всегда горький ком застревал в горле. «––Милая… Прости, милая… Слышишь? –– Он все гладил и гладил волчицу по голове, чувствуя, как жизнь уходит из нее».

Вот так и он гладил жену, и эти слова Егора к волчице непостижимым образом обращал к ней, Наташе…

Вдали послышался гул, рельсы ожили, –– электричка.

В читальном зале библиотеки Сан Саныч потребовал дать ему все, что имеется о бобрах. Получив несколько книг, делая выписки, хмыкал: бобры, разрежая прибрежные заросли, препятствуют гниению деревьев и водоемы от постройки бобровых плотин становятся чище, а рыбы в них больше; корм у бобров только растительный.

Вернулся в музей в приподнятом настроении. Сейчас отнесет исписанный лист директору, пусть тот успокоит нервных сотрудников. Но в музее его оглушил Володя:

–– Первую плотину разбили.

–– Кто?!

–– А бог его знает, территория не огорожена, народ вокруг всякий.

Сан Саныч помчался к плотине. Большое, красивое, умное сооружение было варварски изувечено. Ломал не один человек, один не осилит. Вода, перехлестывая через остатки плотины, все-таки не осела, –– держали плотины вторая и третья. Стал пробираться к ним. Ветки хлестали по лицу, цеплялся курточкой за сучки… «Где же бобры? Крикнуть бы им: уходите отсюда! –– может, поймут?..»

Сел у воды. «Да что же такое?! Нет ни законов и ни управы!»

 

Осень пришла с дождями. Бобров не было видно. Сан Саныч не верил, что оставили речку: куда им под зиму? И по первому снегу заметил следы. Обрадовался! Чуть позже увидел осинки, заточенные «под карандаш», –– кормом, видать запасались. Никому ничего не сказал, –– как норка, стал осторожен. Но в декабре городской спорткомитет начал готовиться к лыжным соревнованиям. Проводились они традиционно в районе музея, снегу выпало мало, и начальник спорткомитета подогнал к речке «снежную пушку».

–– Не надо! Не надо! –– взмолился Сан Саныч. –– Искусственного снега вам все равно не хватит, водоем небольшой, а бобров вы погубите.

–– Бобров? –– удивился начальник. –– Так, вроде, они ушли. Я так слышал.

Пришлось рассказать.

Человек оказался хороший, понял, пушку отволокли, соревнования перенесли на январь.

А зима Сан Санычу надоела, как никогда! Он словно впервые узнал, что есть сибирские зимы, что на работу идти надо затемно, возвращаться с работы опять в потемках, и что метели укорачивают без того короткий световой день. Анфиса тоже томилась –– сутками валялась на сундуке. И только Дружок был счастлив –– в музей прибежала чужая сука, и он усердно за ней ухаживал. Он даже бросил сторожевую службу, считая любовь гораздо важнее.

Но вот дожили до Масленицы, отпраздновали, и время помчалось быстро. К середине апреля речка освободилась ото льда, наполнилась таявшим снегом с гор, но затоплений не было, как обычно –– бобер очень умно все рассчитал. Сан Саныч ждал его. Он привязался к нему, как к Дружку и Анфисе, и если бы надо было кормить бобра и бобриху, кормил бы, ничуть не жалея денег.

И плотник «дождался»: увидел на речке сеть. «Это когда же и кто успел?» –– ахнул.

В бешенстве он явился к директору:

–– МЧС вызывайте, самим нам не справиться! Звоните в милицию, берите бобров под защиту!

Директор смотрел на него как на идиота. Сказал, не скрывая зевка:

–– Надоели вы мне вместе с бобрами. Не мое это дело, понятно?

У Сан Саныча опустились руки. «Никому ничего не надо… Да и пусть все провалится, что я один-то воюю!»

Вечером он напился. Плакал, размазывая кулаками слезы: «На мясо диетическое позарились!.. На мех позарились!.. Сволочи!..»

Анфиса с Дружком в испуге забились под лавку. Неприкрытая дверь распахнулась, в дом набирался холод. Сан Саныч не замечал, он даже не слышал плеск весел, чего на речке никогда не было. «Нет, я тебя выслежу, гад, я от тебя не отстану…» –– стучал кулаком по столу, так что пустая бутылка упала на пол.

Но сеть на другой день исчезла. А вскоре Сан Саныч заметил бобренка. Чуть больше двухмесячного щенка, он то ли нырял счастливо, то ли метался, отыскивая родителей. Их не было видно. Плотник пошел по течению вниз, пристально вглядываясь в воду, в кусты… Добрался до третьей плотины, и тут наступил ногой на большой острый камень. Нагнулся. Это была бобровая челюсть.

Больше Сан Саныч не смог оставаться в музее. Купил на сбереженные крохи домик на краю города, близко от леса, и забрал Дружка и Анфису.

 

СОСЕД  

В «спальном» микрорайоне из старых пятиэтажек люди давно привыкли друг к другу, здоровались, улыбались при встречах, и было не по себе, когда в одном из домов поселился в законе вор. Его однокомнатная квартира, бронированная со всех сторон, смотрелась дико и страшно. Дико было и то, что отделывали ее заключенные: их привозили издалека, охрана затаскивала в квартиру тушенку, картошку, крупы, –– жили подолгу.

Наконец прибыл и вор. Невысокого роста, плотный, с приветливым взглядом. В первый же вечер явился к соседке Марише.

–– Карасей наловил. Луку нет. Можно в обмен на лавровый лист?

Улыбнулся. Мариша тоже натянуто улыбнулась. Пригласила его на кухню.

–– Ничего, подожду у порога.

Она немного расслабилась.

Когда приехали к вору жена и ребенок, совсем успокоилась. Соседи по лестничной клетке тоже стали спокойней, не закрывали дверей на десять запоров, не спрашивали перепугано: «Кто?!» Привыкли и к «стрелкам» у вора. Вентиляционный канал пропускал абсолютно все звуки, но вора это не трогало. Кричал, как в степи, и кричали его подельщики. В общем шуме не разобрать было слов, да соседи и не прислушивались. Интересно было одно –– никто не видел, как приходили к вору. Как уходили –– тоже.

Время от времени вор уезжал вместе с семьей, затем они возвращались.

Как-то под осень Мариша встретила его у подъезда: нес корзину грибов, одет был в спортивный костюм, на который налипли сухие былинки. Весело поздоровался, вынул пакет из кармана и начал накладывать ей грибы.

–– Чудесно в лесу! Мать приучила. Порой неохота, а скажет с утра: «Не отвертишься, Вовка!» –– и я иду.

Мариша знала уже, что он местный, и жил он в том же районе, где жила ее бабушка. Она часто бывала у бабушки, но о нем ни разу не слышала. Принимая грибы, поблагодарив, думала удивленно: «Такой обаятельный человек контролирует преступную сеть целой области!»

Иногда вор сидел у себя на балконе за крепкой решеткой, балконы его и Мариши были на одну сторону, и Марише казалось, что Володя сидит на скамье подсудимых. Было жалко его. Но ему, очевидно, было вольготно. Кидал с балкона окурки и поливал кого-то площадной бранью.

Случилось, Мариша ждала гостей. Резала овощи для салата. Из кухни было особенно слышно, что творилось в квартире соседа. Там шли разборки, потом утихло, и вдруг она замерла в изумлении:

–– Лимон отдаем детдому. Но! Пусть хоть копейку зажмут у детей!

Это было невероятно! Воры, преступники думали о брошенных детях, когда напрямую ответственные за этих детей, обкрадывали их без зазрения совести. То, что «лимон» не с мира по нитке, было понятно, однако и не с рабочего люда, –– Мариша тех «пострадавших» не пожалела.

Привычный стереотип сломался. Экранные воры в законе, рвущие на себе майки, ботающие по фене, с косыми харями, испарились. Не стало веры телепрограммам, показывавшим воровские разборки с пулеметной стрельбой и сотнями трупов. Бывают, наверно, но редко и уж конечно без моря крови.

С тех пор она относилась к Володе как к другу. Подружилась с его женой, и скоро все перешли на «ты». Маришу смешили в Володе непонимание самых простых вещей, и то, что коренной житель их города, он плохо в нем ориентируется.

–– Подкинь к администрации, –– попросила однажды: Володя был за рулем и кого-то ждал.

–– А где это?

–– Где новый храм.

–– Не знаю.

–– Ну, где нарсуд.

–– А-а. Садись.

Мариша была депутатом городской Думы. Дважды в месяц ездила на заседания. Сперва ей казалось, что она что-то сможет, ретиво взялась за борьбу с произволом жилищных компаний, но эта борьба была в одиночку. Почти в одиночку, и, просиживая подол, голосуя «за покупку склянки чернил губкооперативом» она ужасалась: начало двадцатого века и нынешний день одинаковы! Сравнивая соседа Володю с коллегами депутатами, которые запросто продаются и покупаются, думала, что лагерные законы, надо внедрить на воле!   

А в тот майский вечер она возвращалась из магазина. Пахло черемухой, распустившейся яблоней, ласковый ветер касался лица. Встретила двух знакомых мужчин: у одного в руках была водка, у другого пакет с помидорами. 

–– Третий не нужен? –– расхохоталась.

–– Воскресение, Маришка...  Вчера был День пограничника, не успели. 

–– Вы пограничники?

–– Ракетные войска. Но все равно обеспечивали безопасность границ  

Подошел третий «пограничник», получился полный комплект, и Мариша с ними простилась.

У своего подъезда присела на лавочку, –– не хотелось идти домой в такую приветливую погоду. Подъехала «Вольво», из машины вышла жена Володи –– почерневшая и растрепанная. Сделала шаг и упала. Перепуганная Мариша кинулась ее поднимать, подбежал водитель.

–– Мужа убили, –– сказал.

Володю убили настолько нелепо, что поверить в это было почти невозможно: возвращался с автостоянки, напали пьяные парни.

–– Нашли их уже, –– водитель вздохнул.

На отпевание, в том самом храме, который Володя не знал, где находится, администрация города явилась в полном составе во главе с мэром. Тут же стоял начальник милицейского управления. И группа мужчин во всем черном. Суровых.

Люди прощалась у церкви с вором в законе, «смотрящим», у которого при нападении был пистолет, но он им не воспользовался.

 

КОНЕЦ СВЯЗИ

Хозяин дачи сидел за столом под парусиновым навесом и смотрел телевизионную программу: плоские шутки, коверканье слов, вульгарные песенки… Всё это было привычным, и он пил кофе, курил, вполуха слушая жениных родственников, которые за этим же столом резались в карты.

Вернулась с рынка жена, принесла заказанного сазана, компания бросила карты и переместилась в огород.

–– Такой шашлычок заварганим! –– крикнул женин племянник. –– Ел, дядя Юра, шашлык из сазана?

Юрий Трофимович поднялся и пошел посмотреть. Молодежь разделала рыбину, порезала на куски, перемешала с лимонным соком и солью.

–– Пока мангал разведем да дрова прогорят, тут и мяско замаринуется. А между сазаном кусмарика свиного сала, лучок колечком…

–– Ну, ну… –– кивнул Юрий Трофимович.

–– Не нукай, пальчики оближешь.

Хозяин вернулся под навес допивать кофе и досматривать развлекательную программу. На экране юморист тоже что-то готовил: изображал руками пиалу, что-то сыпал в нее, хихикал, и, наконец, объявил:

–– Прошу к столу! Оригинальное блюдо из жопок русских муравьев!

Юрий Трофимович остолбенел. Несколько секунд он ничего не видел и не слышал, как в обмороке. «Ах, ты мра-азь! –– пришел в себя. –– Разжирели на проституции! Только тем и берете, что с телеящика тявкаете, а тявкни ты на народе –– самому жопку поперчат и посолят!»

Он переключил канал. Но, видно, день не задался, на экране истасканная певунья ветхозаветного возраста, прожившая весь свой эстрадный век под фамилией мужа тетки по матери, потешалась над песней «С чего начинается Родина?» Начинала петь, «забывала» слова, хохотала, возвращалась снова и снова к слову «Родина», издеваясь над ним так и этак, и от смеха не в силах была допеть первую строчку.

«Сталина на вас нет! –– сжал кулак Юрий Трофимович. –– Спела бы ты на погрузке угля! Не знаю, за что он твоей род выслал из Вятки на уральские шахты, может, и не виновными были, но ты-то уж точно враг!»

Он выключил пульт, посидел, успокаиваясь. Пошел на огород, где родственники весело мудрили над шашлыком, сказал:

–– Сколько терпеть-то мы будем? Мордуют нас, как хотят, а мы терпим.

–– А что случилось?

Он рассказал.

–– Тю, нашел от чего психовать.

–– Но какую же черную душу надо иметь! По всей России гоняют с концертами, даже нашей дырой не гнушаются. И хоть слово гнилое услышать от них, –– никогда! Вежливые, улыбаются. Знают, что гавкни они, в реанимацию попадут…

–– Ты бы взял да компьютер купил, там сам себе господин: ни рекламы, ни шлюх. Соединишь системник с телевизором и смотри, что душа пожелает. Заодно сэкономишь на кабельном. Уже половина народу так делает. А что тебе телевизор покажет? Одни и те же кривые рожи.

Юрий Трофимович не поверил, но оказалось, что правда.

–– Это что же, кобздец телевизору, что ли? Конец связи, выходит?..

–– Да почти что.

В понедельник хозяин купил компьютер и погрузился в его изучение.  


Комментариев:

Вернуться на главную