| |
* * *
Вот он, доброволец и ополченец, Господа присяжные заседатели.
Он вернулся после подвала к себе в Рязань, Новороссийск, Сургут, Самару…
Он из тех, кто недавно «герои-освободители», а теперь все чаще «наёмники и каратели»
Совесть не имплантируешь, как не починишь сожженные крылья Икару.
Он самозабылся, самоотрекся, всё оставил. Уехал с образом Горловской Мадонны.
С прахом Одессы. Со всеми святыми пеплами. Побывал в аду, в самом его накале.
Защищал детей, верил в высокие идеалы. А теперь отверженный, отчужденный.
Плюйте ему в лицо: «Вас туда не посылали»
Он одет неприметно, но от него шарахается как ртуть
Из разбитого градусника равнодушная сытая масса.
У него в груди Градом выжженный Млечный Путь.
На ладонях линией жизни и смерти карта Донбасса…
09.09.2016
* * *
Медным лбам не пройти медных труб.
Толоконным лбам не придумали труб толоконных…
Иерихонской трубы криком, выстрелом с мёртвых губ…
В снах Царьграда Луганского, семизвонных, семиоконных…
Для Донбасса не вновь кровью русской на арамейском светить листы.
Вифлеемские бьются звёзды о террикон. Снова предан и продан Мессия.
Если путь у России за весь мир выносить кресты,
То Донбасс сейчас больше всего Россия.
2016 г.
* * *
Мою страну стирали морем бед
До выжженных имён, и вырванных страниц,
Разбитых алтарей, украденных побед,
Оплёванных могил и вспоротых границ
Пусть нет её, пусть больше нет её,
Ни смыслов, ни надежд её, ни вер...
Безродное продажное ворьё,
А Родина моя – СССР.
Я к ней в любви нелюбящих правей.
Слёз звёзд рубиновых пылающая влага
В крови моей, и множеством кровей
Кровь красного растерзанного флага.
29. 06.2015
* * *
Невозможно вас видеть, виновных в ожогах, расколах
Моей Родины. Иудствующих во злобе или от страха,
Если не убивали, призывали убить. На танцполах
Вам плясать веслО. Шапку сбить Мономаха?
С миллионами вместе не согласных, «бракованных»?
Через трупы, сиротство, и зверские пытки
«Омоскаленных»? Разве, кровными узами скованных
Вместе с вами? Разве ближе хазарской элитки?
Впрочем, всё в пустоту. Невозвратно, необратимо…
Между нами так много могил, и китайские стены.
Ненавистных вас, видеть вовек нестерпимо.
Но, и вас смоет кровь. Земли вспороты вены.
Но, и вас, безразличных, нейтральных, кто «выше»
Драк кровавых. Вас, сытые, мёртвые души,
Видеть так невозможно, тех, кто правды не слышит,
Вы закрыли глаза на беду, и от криков воткнули беруши.
Вас, кто землю, кто космос своим равнодушием душит,
Масса серая, по все стороны лживых границ,
Правда – это не ваше. Она ваш покой не нарушит.
Вы оставите тьму мёртвых неб мёртвых птиц…
Но и вас, мне родных, со-обманутых и со-преданных,
Видеть страшно, постаревших на иудин взасос, на распятие,
Со-горевших священным огнём, и упавших с высот неизведанных,
В вас проклятие конца. Словно сломаны руки у нас для объятия…
В вас Цусимы мои без возможных реваншей,
В вас разбиты все мачты, протаранены кили,
Вместе с морем горят корабли…и назвать себя павшей?
Или мёртвой? Нас так многомерно убили…
Всех со-проданных вас, на всех этажах пирамиды,
Видеть невыносимо, и взгляд отвести невозможно.
В вас болей нестерпимых следы, им не имя – обиды.
Записали нас в книгу мёртвых, живых, отреклись так безбожно.
Вы мои со-предметы глобального торга.
Эту правду не скроют ни домыслы, ни кривотолки.
В вас зияет моя обречённая ворга.
Где ждут волки. Где ждут меня мёртвые волки…
23.12.2015
* * *
Альвеолы лёгких заполнены дымом Отечества.
Тихо тлеет Земля. Волки сбросили шкуры овечьи.
Как же мало осталось времени у человечества
Научиться жить не по волчьи, не по-бараньи, по человечьи.
Я умру за тебя, Родина. В ад слетела твоя окраина.
Я умру за тебя. Только б знать, что твой не окончен век.
Вы встречали собаку, пережившую своего хозяина?
Обреченней её переживший Родину человек…
09.01.2017
ЯЗЫК
Что язык? Его корни впиваются в почвы, истории все пласты.
Что язык? Это дух и душа народа. Без них можно жить?
Материнское молоко, Млечный путь, и космические мосты,
Все сакральные тексты, что не изъять у неба, не отменить.
Что язык? Смыслы вечные, спрессованные в Слово через слова.
Прах священный. Над Рейхстагом победный выкрик красного флага.
Человечности свет, семена, горький хлеб, что всему голова.
Золотые сечения мира отражают скрижали, подтверждает бумага.
Что язык? Магистраль и мотор Гагаринского «Поехали!»
Код, прибитого на ворота Царьграда Олегом щита.
Просто веха вселенской истории? Просто веха ли?
В нём бессмертие Пушкинских строф, и реванша тотального ада тщета.
Нам дышать полнотой языка в слишком трудном пути, и опасном, и узком.
В свет прорвавшимся именем каждым, безымянного каждого в мире солдата.
Если мы замолчим, то молчать будем только на русском.
Просветляющим, скорбным набатом.
17.02.2017
* * *
Сколько лет мне снится один человек.
Или как называют разумных на той планете.
Он шагает по руслам высохших рек.
На груди, нет, в груди согревая космический ветер.
У него свой отряд, оружие и звездолёт.
Своя вера пылающая, и миссия –
Восстанавливать правду. И каждый его полёт,
Его бой, и победа, – моя рана, боль и ремиссия.
Сколько хроник инопланетных его побед,
И восстаний народов в других галактиках
Я уже прожила, ясновидец, и космосовед,
Изучивший, какая его стратегия и тактика.
И в далёких мирах прометеевый дух. Мой космический Че
Побеждает под звон сталактитов, и вода снова дышит в реке.
Он не то, чтобы ищет меня, только слово на левом плече
У него на русском, незнакомом ему языке.
Он не то, чтобы ищет меня, он ведёт народ.
У него есть и путь, и цель. Но в груди
Моё имя горящим созвездием, и который год
Он встречает меня во сне, и молит: «Не уходи».
Он не то, чтобы ждёт меня, но в других
Не случалось тонуть, умирать ему, и воскресать.
Он порою встречает женщин, и стелит постель на двоих,
Но моё меченосное имя не даёт в них ему прорастать.
Он не то, чтобы верит в меня, просто чувствует, как дышу,
Как касаюсь губами его заживающих ран.
Слышит, как я о нём пою, и видит, как я пишу
Эти письма в кипящий космический океан.
На его счету семь спасённых планет,
Победивших народов, и много смертельных боёв.
Я не то, чтобы жить не могу без него, но меня словно нет.
Только он повелит: «Да святится…», и святится имя моё.
У него на столе мной невиданные плоды.
У меня – неотведанные им яблоки, груши, сливы.
Он не то, чтобы любит меня, но хранил бы всю жизнь от беды.
И не то, чтобы я люблю, но он был бы со мной счастливым.
Только Бог рай и ад открывает одним ключом.
Он мой ключ. Но замки поменяли, и свой у вселенной ход.
Он попал на планету, где время медлительно горячо.
Где проходит день, а у нас, на Земле, даже больше, чем год.
И пока он зрелый и сильный бродит по руслам рек,
Я старею. Старею теперь уже по часам.
Тридцатитрёхлетних три месяца будет там человек,
Тот, который стал бы моим. Он останется сам.
Догорает в космосе звёздная колея.
И коснется немым вопросом правнучка влажных век.
Ничего не случилось. Просто снился опять человек,
Тот, которому снилась я…
08.12.2016
* * *
Словно ангелы перья роняют, или пух тополиный –
По ошибке, – июньский обрушило небо.
Словно белые на деревьях хвосты распустили павлины,
Собирая алмазы и крошки белого хлеба.
Кружевится, узорится, серебрится зима. Так волшебно картинна.
Растекается Млечный путь по земле миллионами звёздных снежинок.
Словно Бог снова мир наш ваяет, и осталась лишь белая глина,
Белых цапель коронки, и горсть крыльев ангельских нежных пушинок.
Столько снега насыпала щедро зима, его хватит на много веков.
Как за раны войны красотой запоздалою платит.
На бессчётно фигур ледяных, крепостей снежных, снеговиков.
На чудесные сказки, стихи, и на множество чистых листков,
Но на то, чтобы горе из памяти вымыть, – не хватит…
15.01.2017
* * *
От Саур-Могилы врастающий свет в небеса.
Поливается звёздно свежею кровью героев.
У Саур-Могилы пророков гремят голоса.
Все набаты и звоны застыли древесной горою.
У Саур–Могилы врастают корни в поля
Всех веков, Бородинское, Куликово…
И слезами Святой Руси ливни льют тополя.
Сатанинского зла разрывая оковы.
У Саур-Могилы обитель памяти не отнять.
Даже, если разрушить, воскреснет сквозь боль, не иначе.
По ночам сюда ходит Сталинградская Родина-мать.
Плачет…
4.10.2014
* * *
Консилиум хирургов в чёрных шляпах
Решал как сделать операцию по ампутации.
Сработать надо чётко, безупречно, на всех этапах.
Без метастазов и регенерации.
Терапия предоперационная.
Стимуляция совести, исторической памяти, родовой . . .
Русь советская, Русь имперская, Русь исконная . . .
Все, кто за други своя, – выбирай позывной.
Состояние вызываем – "душа нараспашку",
Вытаскиваем из генов, из глубины, глубинки
Всех, кто за землю готов постоять головой, кто последнюю даст рубашку,
Локализуем и сразу блокируем без запинки.
У остальных усыпляем совесть, стимулируем шкурность, страх.
"Пусть тебя съедят первым", "Виноваты сами" . . .
Выпускаем Соловьёва, множество соловьёвчиков. Кровь на руках
Называем иллюзией. Соблазняем гешефтами, карьерными всех плюсами.
На гуманитарке бизнес. Отчуждаем, разделяем, и убираем.
В игры втягиваем так, чтоб каждый думал, что у него будет касса.
И теперь берём инструменты и приступаем.
Ампутируем душу России в районе Донбасса.
2015
* * *
Пока герои задыхаются на глубине в подводной лодке,
Пока в Чечне, в окружении боевиков, владеющих слитыми в штабе координатами,
Падают…Израненные в Горловке в перемирие, где бьют их прямой наводкой,
Смеются смерти в лицо, обкладывая её трёхэтажными матами…
Уходят в свет, под звуки валькирьевых арф,
Роняют кровь, из которой созреют песни, проснутся маки…
В аду, в заброшенном казино, поправит галстук, снимая шарф,
Какой-то в шляпе, с лицом невнятным, как зад макаки…
Он засмеётся. Всё так банально, всё очень просто…
За тридцать серебряников, борзых щенков, лабрадора, корзину печенья,
Счета, карьеры, минуту славы и полуостров
Найдётся тот, кто решит героев невозвращения…
И оборвут пуповины, триады обрежут нить, не изменить…
Кто-то достанет джокер из рукава, кто-то беспомощно брякнет - «пас»
Мальчик мой, если ты непродажен, и тебя невозможно купить,
Обязательно будет тот, кто тебя продаст…
2015
* * *
Которое новолуние чувствую, кто зачат был бы нами.
Которое полнолуние плачу кровью по невоплощённым.
В небо снег поднимается миллионом журавликов – оригами.
Только каждый из нас остаётся ничейным и непрощённым.
Только кажется, каждая яйцеклетка с именем созревает.
Ждёт слияния нашего. Твоего в меня проникновения.
Я приеду к тебе на трамвае желаний. Нет, на речном трамвае…
Словно можно билет получить в чьи-то сны, в откровения.
Знаешь, милый мой, семь новолуний тому
Был бы сын наш зачат, и его б мы назвали Иваном.
Он бы с детства любил корабли. Кили, мачты, корму
Рисовал, мастерил. Он бы стал моряком. Он бы стал капитаном.
Дочь была Евдокия, да с глазами зелёными, как у колдуньи.
Но не чёртики в них бы плясали, а хоровод ангелят.
Мы бы косы ей заплетали, и гордились красавицей Дуней.
Мне болят сны о детях. А тебе сны о детях болят?
И потом была девочка. Её звали, как Пушкина няню.
И к Арине слетались бы сказки и птицы. Хлебных крошек
Было б много в её карманах. Она чудо. Слова её лечат, не ранят.
Голова заболит, – она гладит мой лоб подорожниками ладошек.
А четыре луны тому был бы сын наш – Алёша.
Просто светлое имя. Болгарии русский солдат, Мозговой, Карамазов…
Ты ему стал бы лучшим отцом. Я бы матерью стала хорошей.
Как представлю, и с неба не снег. С неба россыпь алмазов…
И глаза б его были…Откуда такие глаза,
Что синее, чем майское море у Кара-Дага?
Да, я знаю. Я помню, всё, что ты мне сказал…
Мой сыночек бумажный. Судьба его – просто бумага…
Словно жду я расстрела у самой холодной стенки.
Представляю, как к тебе прижимаюсь под тобой, и ногами сжимаю тебя…
Как целую я детские ручки, головки, коленки…
Бесконечно терзаясь. Невозможно и больно любя…
Лёд по саду цветущему… Мои девочки, мальчики…
Вы со мной…Сколько вас мне оплакивать кровью?
Я целую в слезах ваши личики, пяточки, пальчики…
Вам не дали родиться непрощением и нелюбовью…
И сама же себя убеждаю, беспомощно утешая,
Лучше, что вас и нет, чем погибели вашей бояться…
Скоро грянет беда. Скоро будет война большая…
Это правильно, что мы не вместе. И что дети у нас не родятся…
07.01.2017 |
* * *
Третий год беспощадной весны. С чёрным снегом, кровавыми вьюгами.
Не Роденовской «Вечной…». Звонкой, нежной и акварельной.
А другой. С выгоранием либидо, суицидным психозом и всеми недугами.
Безнадёжной. Голодной. Подвальной. Тюремной. Расстрельной.
Эпицентром чистилища выбрана эта окраина.
Замерзает солнце в груди. Чёрный лёд загорается.
Переписан библейский сюжет. И у Авеля два брата Каина.
Убивает один. А второй отрекается.
Самых честных, когда не убьют, так загонят в шестую палату.
Здесь у многих по-всякому сорвана крыша.
Оба Каина в сговоре. И тот, кто сказал: «Разве сторож я брату…»
И тот, кто убил, но пока не настолько, чтоб это не слышать.
В Лету канули обречённость героя и бремя Мессии.
Обречённость осталась. Обречённость и бремя распада.
Как достать из груди ледяное, мертвящее Солнце России?
Как пропасть из весны? За фасадом цветущих билбордов все ужасы ада…
Ото лжи трупной, слякотной, как спастись? Как? Как же? Чем?
Белым фосфором плещут знакомые с детства созвездия…
А, я помню ещё Югославию. Я видела суд над Караджичем.
И, поэтому, Боже, не надо про воздаяния и возмездия…
04.04.16
* * *
Эти люди социально опасные и ненормальные.
Щупают крыльями космические гармонии, спотыкаясь о разбросанные вещи.
Исчезают, становясь придворными, сохраняются, если опальные.
Ночью вскакивают зарифмовывать сон, потому, что он вещий.
Прямо из кухни теряются в иные миры,
Разливая чай, рассыпая сахар…
А, за ними пули поют и кричат костры,
Изнывает петля и печалится плаха.
Добывают из слов то руны, то звёздный сок,
Выколдовывая и вымаливая тоской и ранами
Время гор, от которого рвётся, ждущий пули висок,
Наполняясь путями млечными, звёздными океанами.
Превращается ручка в руке в жар-птичье перо
У таких ненормальных. И капают на страницы
Слёзы Ангелов, лунное серебро.
Дышит лист ароматами ладана, хны и корицы.
Слово-лекарь, Слово-петля, Слово-путь, Слово-шашка.
Ненормальные люди, растящие собственный эшафот.
Им реальность – удавка, смирительная рубашка.
Им язык – лабиринт, Храм, с пиратскими кладами грот.
И, мучительно, если грудь разрывают тайны, бабочки и пути,
Только голос беспомощно слаб, или вовсе пропал.
Невозможно выплакать серебро, невозможно найти
Себе места в реальности… хоть вниз головою со скал…
Кто из нормальных попробовал жить так сам бы.
Я ли из вас, раненокрылые, онемевшие полуптицы?
Все мои созревшие сочные ямбы
Вечно падают на чужие страницы…
30.07.2015
* * *
Не перебьёшь. Послушаешь до конца.
Как рушатся в марианские впадины мои эвересты,
И глубины высотами как звенят…
Как я пью кроваво-слёзную воду с лица
Твоего. Знаешь, биржи горят, и лопнули тресты.
Города пустеют, в воздухе горький яд…
И, я чувствую, что живу в Атлантиде
Перед гибелью. На взрывающейся комете…
Или во время потопа. Но, я не Ной.
Или, в Руанде, маленькой тутси молю, чтоб меня не увидел
Хуту свирепый с мачете…
Не перебьёшь. Не скажешь: «Не ной..»
Старой армянкой бегу от турецкого ятагана,
Мальчиком, на горящем мосту в Белграде,
Галичанином русским вступаю в свой Талергоф…
Вытертой руной, извращённою сурой Корана,
Я горящею строчкой, пленником на параде…
Я беспомощность строф…
Я зияющей высотой,
Псом, измождённым в Чернухино…
Оплёванным донкихотством…
Обесцененный золотой,
Я прореха в кармане старухином,
Я сама нищета, обескровленность и сиротство…
Снова женщиной горловской, на чёрно-кровавый снег
Оседаю, теряющая ребёнка.
В небе вымерли все небожители…
Слышу смех. Твой пронзительный смех.
Как смеялся ты звонко
За тринадцать часов до гибели…
11.12.2015
* * *
Этот сборник – вызов и справка из шестых палат и жёлтых домов.
Это – диагноз, кардиограмма, хроника преступлений.
Против системы унификаций. Росчерком молний, громом громов.
Неотцифрованных мыслей, вдохновений и исступлений.
Это свидетельство самотерзаний под всхлип фонарей,
И умираний, а значит, попыток отречься от смерти.
Это – улика побега из электронных концлагерей.
Лучше сожгите меня. Я уже не исправлюсь, поверьте.
Закоренелый преступник. Законченный рецидивист.
Я, тщедушный и хилый – титан и гипербореец.
Вам не справиться. Это крикнет каждый сожжённый лист.
Если сделать лоботомию, меня ночью задушит индеец.
Но, огонь не заглушит Маяковского позвоночник-флейту.
Рукописи не горят. Но, вы отработайте версию.
Моих преступлений. Огонь! 451 по Фаренгейту.
Хотя, утверждает физика, всё же, по Цельсию.
На французский и на китайский у сборника есть перевод.
Значит, в мире другие преступники видят единоверца.
Преступления все доказаны. Это был мой последний ход.
Я везде оставил свои отпечатки сердца.
06.12.2015
ПИСЬМА
Здравствуй…(банально?) Желаю целостности и процветания.
Душу не упакуешь в конверты. Это горящей Вселенной призма…
Да, и что тебе пожелания, признания и терзания,
Все мои проплаканные и невыплаканные письма…
Я брожу по тоске и тоскою. (Странно, всё же не стынет вера…)
Не побеждённая, распятая и пригвождённая
К небу бледному, там, над кронами сквера.
Впрочем, жалостью давящей побеждённая…
Что-то в сердце глубже, чем все осенние сплины…
Всё сквозь пальцы, непоправимо мимо…
Создаю тебе амортизаторы и трамплины.
Крылья? Для крыльев быть надо любимой…
А в карманах билет «Иоланта», Большой Театр. Тысячелетия
Прошлого, может, жетон. Ключ (не от сердца). Записка. Спичка…
В общем, всё, кроме денег, но скоро там будут соцветия
Новых строк. Быть поэтом неистребляемая привычка…
Ветер дует. Зябко. В карманах же майски, апрельно…
Там звенят корешки, набухают, сочатся почки…
До вторжения позолоты Климта деревья так акварельно
Зелены. Но, вот-вот, и уронят листья и строчки…
Я жалею бездомных людей и бездомных собак.
Я же знаю, как жить тяжело по-собачьи.
И деревья старые жалко, а сердцу, похоже – табак.
Но, жалею погибших. Живых всех жалею тем паче…
Завтра буду грубить, огрызаться и раздражаться…
А потом от жалости горькой в подушку плакать…
Как ослепнуть мне, Бог, на чужую беду? Как держаться?
Образ, может, стервозный лепить от помады до красного лака?
…Я сегодня перестилала постель. Там игрушки дочки:
Осминожек, жабка, тигрёнок, собачка, котик…
Так смотрели жалобно, по-человечьи плюшевые комочки,
Что казалось, что в сердце воткнули дротик…
Я, ведь, в детстве игрушкам всегда желала спокойной ночи…
А теперь не общаюсь совсем. Даже малость…
Стала память длинней. Жизнь намного короче…
Бесконечная, душная, льющая жалость…
Как мой первый медведик в детдоме? Кто жал ему лапу?
Он в семье, не на свалке? Какое отчаяние душит…
Я надеюсь, он многим помог малышам отыскать себе маму и папу…
Только б не на помойке…Я верю, игрушки имеют души…
Я не выросла вовсе. Я с виду лишь взрослая женщина…
До сих пор я мечтаю уметь превращаться в дельфина, быть птицей…
И порой фантазирую, если вдруг увеличена буду, многократно уменьшена…
Или стану твоим журавлём и спущусь к тебе в руки синицей…
…Знаешь, рядом война…Совсем она рядом…
Пахнет, словно Дантовый ад… И такие разрывные звуки…
Словно цепи гремят, словно лязгают двери ада…
И все воют сразу больные голодные суки…
Всех несчастных жалею. Донбассом вообще сердце всмятку…
Все подвальные стоны, как снаряд попадает на крышу
Здесь не слышно. Бетховенской глухотой это слышу…
Прочитать что? Заклятье? Молитву? Колядку?
Невозможно…непоправимо…Всё верно…
Что ж, живому –живое. Харону- хароново…
Просто очень тоскливо, мучительно, скверно…
Нестерпимо Армагеддоново…
Ты прости. Я не буду об этом. Не будет писем…
Не о чем. Просто выкриком листопада:
Будь свободен, волен, и независим…
И другого мне от тебя не надо…
В небе хмуром не прочитаю ответ…
Я слезами алый закат солю…
Со слезами мешаю багровый рассвет…
И в чужое эхо: Люблю…
люблю…
21-22. 09.2016
* * *
Последний атлант, державший в Южном полушарии на Западе небо.
Даже, когда оно рухнуло в Северном, на Востоке.
И другие погибли атланты. Интернационал – твоя треба.
Её ветры несут, океаны, плеяды в едином потоке.
Здесь, у нас, капитал выжимает труд, мёртвое пожирает живое.
Даже фрески Великой Советской эпохи прячут под слой алебастра.
Революция пала. Охраняет злодейство дикое мясо сторожевое.
Ты последний обломок эпохи титанов, Фидель Кастро.
Ты последний наш глобалист в эпоху вражеской глобализации.
Саранчою несущей: нищету, войны, мракобесие, алчность и проституцию.
Ты защитник пространства подлинной свободы, просвещения, гуманизации.
Будешь теперь вершить, равным, среди великих, космическую революцию.
Все советские красные звёзды, сбитые, слетелись к тебе на могилу.
Воплощаясь в терпкие, скорбные, плачущие астры.
Ты последний атлант, кто имел в себе эту силу
В одиночку небо держать, Фидель Кастро.
Разрушитель порядка, где имущество жителей трёх трущоб,
Стоило меньше, чем во дворце паразита одна пилястра.
Ты мечтал, чтобы все дети в мире были сыты, здоровы, и чтоб
Были счастливы. Ты всю жизнь посвятил этому, Кастро.
Империалисты думают наши костры революционные спрятать под алебастром.
Землю нашу, её недра, рассовав по карманам, согласно лживым кадастрам.
В тысячи костров, во всём мире, миллионами слетелись звёзды, астры.
Погребальным костром мировой революции.
Или началом,
Фидель Кастро?
01.12.2016
ИГРА
Это игра такая. На выживание без права выжить.
Пешка, преодолей препятствия, стань ферзём и получи плаху.
Это просто игра такая. Называется «Вы же:
Виноваты сами, не так поднялись, зря отдали рубаху
Последнюю». Генетически не такой, рожей не вышел,
Нет в тебе ни капли крымской сакральности.
Разве ты понимаешь, халявщик бесстыжий,
В глобальных шахматах и гроссмейстерской гениальности?
Думаешь, маску русского мира использует транснациональная хуцпа?
Это напёрстки, МММ, Шапито, и игра?
Ты назначен заведомо лузером? Кому-то белужья икра,
А кому-то подвальная, прелая, червивая, ячневая крупа.
Это игра такая. Стреляет Град.
Кто не спрятался, сам виноват.
Это игра. У кого-то гешефты, у кого-то салют и парад,
У тебя беспроигрышный ад.
Это игра такая для нового Колизея.
Это игра в самовзорванный радиатор.
Что застыл, гладиатор?
Надо чем-то кормить ротозея.
Есть донбасское, есть сирийское мясо.
Сирийское пока интересней.
Это игра. На могилах с плясом.
И с песней.
Хочешь во Дворец Лёгкой Смерти? Прими телетаблетку.
Не страхует от физических мучений, но,
Не так тянет вешать петлю, и ставить под ней табуретку.
И смотри эту жизнь, как шоу, или кино.
Это игра такая. В новую, не русскую рулетку.
Где в барабане всегда все патроны.
Думаешь будет осечка? Получи свою чёрную метку.
Думал, тебе решать кого на какие троны?
Это игра, дурачок, в «Русские своих не бросают».
Вместо гопников видеть желал Ивана Грозного или Сталина?
Больше шансов, что Донецк превратится в Бандеровск, чем в Сталино.
В утешение: жарче ад, значит ближе к раю.
Это игра. Пушной зверь Донбассу.
Пушной зверь Донбасс.
Эта игра про горящую трассу и чью-то кассу.
Изучай мастер-класс.
Это игра. Через ад в рай ведут все дороги.
Вот стоишь. Глаза целы, и руки, и ноги . . .
А на органах души поплясала Эбола.
Превратив в окровавленный фарш.
Это игра. Назад шагом марш!
И представь, что ничего не было...
2016 |
| * * *
Я не помню, зачем я была в том селе. Когда лет было мне где-то семь. Я сидела в сторожке с мамой и на столе пах букет: васильки, рожь, ячмень, зверобой, горицвет, много злаков и трав, от которых густой, разлитой аромат. Каждый угол дома, его впитав, был настроен на знахарский лад. А старуха, жившая в той сторожке, говорила, пристально глядя в глаза, что на травы чутьё, как у хворой кошки, у неё. И ещё, ей подвластна гроза. Что дожди накликать и отвадить умеет, и хандру унять, снять и сглаз, и жар, но, во мне есть иной, намного сильнее, и намного больнее какой-то дар. У кого-то есть выбор дар обменять, повернуть у камня на раздорожье,
У меня – не избыться, не потерять. Это всё воля Божья. И ещё говорила, их будет три. Три, погибели приносящих. По глазам их узнаешь, сказала, – смотри. На полынь показала. Не настоящих. Но, и нужных. Каждый как скальпель. Каждый будет удар, разлом, и могила. Выпьют душу до самых последних капель, но заполнит меня небесная сила. Говорила о символах, знаках и языках, про прозрение старых волхвов, юных пифий. Cтанет домом мне слово, оружием станет в руках…
…Рассыпался алмазною крошкою грифель много раз с этих пор, по начертанным знакам, и болело распадом империй и связей бесконечное небо разлитое по задиакам,
По строкам кружевной руновязи…Всё сбывалось. Ни разу не солгала. И глаза были цвета полынного льда, цвета гибели у троих в моей жизни. И трижды сгущалась мгла, и кричала я небесам: «Разве вы не видели? Не хочу ничего, ни крушений империй чёрных, ни снов, ни тоски пророчеств, ни материй, ни памяти, ни мистерий, ничего». И сжигали льды одиночеств. Трижды я умирала в любовь, возрождаясь трижды, в знаке, в символе, в слове, не только бумажном, мне являл суть источник небесно книжный. И за каждым, кто стал планетой, крестом, за каждым я болела тайфунами, градами и снегами, звездопадами, ливнями, буднями, воскресениями, и листом звенящим крошащимся под ногами. Каждым. Всеми снами своими и пробуждениями. Распадалось имя любимого, во множестве языков,
Мёртвых, живых, сакральных, открытых, и тайных, травных, людских, инопланетных, со всех уголков, собиралось в грудь мою ранами и хрустально, то движением лавы в разбуженном кратере, то травы умирающей перезвонами, оглушительно больно стонало, к такой-то матери мне хотелось послать всех со всеми коронами. Как улику объятий былых уничтожить тело. Как же ранят шипы, даже роз не подаренных. И болело имя, бурлило во мне во мне, кипело. Рассыпалось на стоны, проклятия, и окалины. На иероглифы острые, как сюрикены. На певучие слоги и древние руны. Знаки, словно живые, а люди, как манекены…
И дробилась луна на кровавые луны. Я хотела больше не выходить за порог, чтобы просто меня больше не было. Просто не стало. Или вырезать сердце, как ухо отрезал Ван Гог. Пустотой стать, безжизненностью металла. Но, больнее любви оглушительной боли не распад, не иудство кумира, не падение в бездну расстрелянных штолен, а впускание в сердце всецелого мира. И, когда все осколки имён хрусталями собирались в пророческий цельный шар, и гремели все сути своими цепями, и вливался цепей расплавляющий жар, и вливалось в пустоты, в глубокие раны исцеление космоса знаками, знаниями, все угасшие лиры, все будущего экраны представали во мне волхованиями, умираниями. Это было больнее измен и распадов имён. После первого рокового я чувствую связи душ. После второго я вижу, как вытканный лён мироздания связи. А с третьим, который отец и муж, непрерывность и цельность вселенной. Пути и дороги социальных инерций, потенций, рунической вязи бесконечную сетку, которую выткали Боги. Ткань пророчеств, немыслимей диких фантазий. Но, а после никто из пытавшихся стать мне крестом, стать ножом, стать мне светом больше не смог. Мои чувства раскрылись для мира листом, берестою, пергаментом, снами дорог. А у дочери цвета полынного, смерти прирученной, победившей жизни, цвета глаза. И она счастливою стала, удачливою, везучею. Бог её судьбу ожерельями нанизал. Словно бусина к бусине ладно и славно. И она моей не познала судьбы и беды. Не ломали её, и не плакала, как Ярославна, и в душе не оставили войны следы. И её детей, если кто ломал, то потом другой кто-то клеил и собирал. Жизнь была переменчивая вода. Штиль сменял нередко девятый вал. И дары все имели, но мой не случался дар. Слава Богу, всех отмолила и сохранила. Прометея спасли. Не разбился Икар…
И когда я стала старой седой сивиллой у моей семилетней правнучки вышел знак,
словно яростный снег в середину лета, неуместный, как в снегах вызревающий злак. Мой. Молила Бога, только не это…
2016 г. |
