Юрий БРЫЖАШОВ, г. Белореченск, Краснодарского края

России окоем багряный

(Из новых стихов)

 
 
 

***
Россия – мать, её нетленный взгляд
вот здесь, сейчас, на этом вот погосте,
где все, как прежде, сотни лет назад,
где долгие века сложили кости.
Конечно, годы нас не молодят,
от прошлого становишься суровей,
острее боль, пронзительнее взгляд
и этот запах прадедовской крови.
Здесь голоса идут издалека,
здесь что-то шепчут пропасти земные.
Не поминай былое свысока,
оно - вот эти давние могилы.
Сравнялось все – и горе, и беда,
лишь след войны – он проступает резче.
Помилуй,  Бог! История сама
счерневшими губами что-то шепчет.
И память: блик любимого лица,
вечерний свет и отчее гнездовье,
и каждый миг любви, и небеса,
и тишина, оплаченная кровью.
Все, как и встарь, как сотни лет назад, 
сошлось сейчас на этом вот погосте.
По вечерам частенько здесь гроза,
да я сюда хожу совсем не гостем.
Придут за нами новые века
великих дел, ожесточенной крови.
Не озирай былое свысока.
Оно – вот эти вечные надгробья.

***
Ночь эта - чёрная, огненно-черная, гулкая глыба,
сквозь сиротских домов очертанья и шорох аллей.
И луна в океане небес, как огромная рыба.
Расплетаются тени деревьев, времён и людей.
Этот времени промельк во чреве усталого года,
он наполнен шатанием душ, тёмным оползнем дней.
Что - былое? Все минет… проходит шагами бытийных исходов,
похрустев под ногами живыми костями людей.
Но положенным сроком взрастут все вчера и сегодня,
это время придёт, и пространства, как камни, падут.
Под распахнутым небом останется Слово Господне.
Очищаются души – молитвы и стогны кладут.
А с заборов весна облетает  цветастой афишей,
и в ковыльном набеге кубанские стонут ветра.
Облака, как траву, косит месяц и валит на крыши,
керосиновой тучей взрывается пламя костра.
А прошедшее спрятано где – то в подтексте и глубже,
Бытования  уложены в рамки пустых суматох.
Сорван голос, дыхание стало теснее и уже,
тёмный ужас выводит на стенах всезнающий Босх.
А ведь думал я, думал: не проще ль в Конце отмолчаться?
Время горько копилось во мне, словно трудный итог.
Только – знаешь ли? Вряд ли пришлось нам тогда б повстречаться.
Пусть все будет, как будет, как есть… и в условленный срок.

***
Здесь темное лежбище скрытной тяжёлой воды,
здесь чёрный язык обескровленных древних наречий,
не ходят ветра по железному телу страны,
здесь рухнуло солнце, и падает небу на плечи.
Я собственник белого утра, его мне принять
поможет остатнего чувства белёсое пламя.
Луне – головёшкой на небе ещё догорать,
а мне – покреститься последними в мире словами.

***
Заскользишь вдоль незримой спирали судьбы,
жизнь сойдется в одной безусловной примете,
заискрится в глазах блик метельной звезды,
и былое покинет тебя на рассвете.
Ты очнешься, ты вскрикнешь от чадного сна,
словно с драки, с угарного, тяжкого спора…
Как мальчишка шкодливый, приходит весна,
оторвав две доски в обветшавшем заборе.

***
Где стравевший туман от росы засизеет,
где пронзительна хвойная стынь тишины,
воздух резок и тверд, лишь песочно ржавеет
сквозь пергаментный обод усталой луны.
Загорчивший туман вровень с низкими хатами.
Здесь дороги, которыми с детства ходил,
здесь землистые сумерки, марь кочковатая
вместе с вечным раздольем родной стороны.
Сумрак окон, в рассветную рань опрокинутый,
собирает серебряный дым паутин,
избы сумрачно кашляют, гнутся покинуто,
словно тяжко больные сошлись в карантин.
Отзвучавшая жизнь глухо старится лицами,
точно ходит в деревне сухая гроза.
Тишина, будто гром, упадает зарницами,
точно крылья, туман распахнул паруса.
И рассветное эхо за синей усадьбою
все не может унять переливную дрожь,
ближний лес огласился пернатыми свадьбами,
а под ветром звенит приморённая рожь.
Да еще ходит воздух багряными волнами,
и, как люди, толпой разошлись тополя.
Выходи на простор с ароматами ровными
по хрустящей траве обросевших полян…

***
Месяц огненно-жёлт
и гремуч тяжелеющим бивнем
на холодной и медленной,
гулкой небесной воде,
а сирень белым громом
цветущего сладкого ливня
всё кипит, багровея,
и стонет в огнистой листве.

***
Громада духоты, июньской лени,
шмелиный, черно-золотистый гуд.
И тени у ворот, косые тени,
как псы, кого-то вечно стерегут.
А ты следишь за этим белым полднем,
в себе ища минувшего черты.
С реки туман сырой, кислящий, волглый –
спасение от черной духоты.
В багровый отсвет сумрачного дыма
ворвалась вдруг вселенская тоска.
А мирозданье тихо, недвижимо –
на расстоянье краткого броска.

***
Стада багровых оголтелых молний -
грозу мы здесь не сможем переждать.
Вон в пахоту небес пустили корни
два сполоха сквозь полымя дождя.
Сронила туча влагу ненароком,
как пламя, на горбы степных стогов
и исступлённо трётся скользким  боком
о край глухих небесных берегов.
Пожар внизу, а в одиночке неба
пространно ходят, булькают дымы.
Мне нынешняя жизнь - почти как небыль,
в ней, как планктон, растительны умы.
А ты росой сиреневого смеха
с моей души легко взимаешь мзду.
И в небе необузданное эхо
ведет свою кривую борозду.

***
Приходят звезды, как на водопой,
приходят звери, чуткие для глаза.
Природа заболела тишиной,
составленной  из строк моих рассказов.
Склонилось небо с медленной грозой,
дождь стал прочней, а сполохи – чуть реже.
Сложу букет из молний – вот он, твой!
Сложу костер из звёзд – росистых, свежих. 

***
Листопадной пургой я сокроюсь от неба
и отныне былому не буду служить,
буду терпко дышать ароматами хлеба,
сдвинув прошлую жизнь на задворки души.
Пусть в багровых дымах наших давних кочевий
отпечатает век – мы щадили его! -
эту древль, этот прах застарелых поверий,
ничего не возьмем мы с собой, ничего…
Я окликну тебя сквозь пургу лихолетья,
видя иней тоски в индевелых глазах,
ты узнаешь, как пахнут цветы и столетья
и спалённая ранним морозом звезда.

***
Мерцающий воздух округи,
святая, как день, простота.
Но мы далеки друг от друга -  
житейская мучит среда.
Её не согреешь руками,
она, как металл, холодна.
А осени жёлтые камни
речного касаются дна.
И солнце фальшивой монетой
звенит на асфальте дворов.
Окурки блатного куплета
дотлели в губах моряков.
Означится время невзгодой,
сплетая былое узлом,
дымят небеса непогодой
над нашим ослепшим окном.

***
В дыму багровом старая дорога,
с ней – кислый оловянный вкус тоски,
Туман горюч. Его здесь очень много.
Хватило бы на все материки.
Я чем-то с ней, с дорогой, крепко связан.
И долго, как струна, в душе дрожит
простая суть короткого рассказа,
что выткана из древней ворожбы.
Соленый воздух, словно в океане,
вдали плывет огонь и смерч грозы,
и тень твою я нахожу в тумане,      
ее задев приветствием простым.
Твоя ладонь, стравевшая росою,
улыбка – светлый иней на устах,
и волосы, сплетенные звездою,
небесный свет в протаянных глазах.

***
Теплота твоих рук ждет меня на пороге,
серой бледностью щек сводит губы твои,
ястреб глухо скользит енисейским отрогом,
журавли, расплетают свой клик журавли.
Как пронзителен клик – рвутся корни, как жилы,
у деревьев в рассветной пустыне садов;
что бы ни было там, мы же встретились, живы
среди пропастей этих давнишних веков.
Мы увидимся вновь на краю мирозданья,
средь вселенской, до праха обугленной мглы.
Уголки твоих губ пахнут светлым преданьем,
а с дыханья осыпался иней луны.   

***
Что в прошлом, что в минувшем ты расслышал?
Хотел? Но, видно,  мало лишь хотеть.
Минувшего не видно из-за крыши,
и в улице его не разглядеть.
Роса вдруг вспыхнет на сопревших листьях,
и молнией встряхнётся небосвод,
река на перекатах бьёт кремнисто,
метельно раскрутив водоворот.
Беззвучно, отрешённо светит месяц,
туман пожёг полегшую траву,
а воздух и пахуч, и странно пресен,
и точит листопадную листву.
Но вот рассвет с горчинкой тополины,
и с мелкой рябью в лужах серый пух,
а в чуть багряном золоте рябины
вызванивает листьями лопух.
Былое стоит лишь припомнить в лицах
и тут же пожалеть легко о том,
оно всегда готово возродиться,
оно ведь недалече, за углом.
И жизнь, она промчится без оглядки,
как словно б кто-то вдруг поворожил,
подумаешь: как  будто все в порядке,
а поразмыслишь – вроде и не жил…
Живём, живём – и нет ни в чем поруки,
мирская жизнь помалу так течет.
И скоро выход наш на дальнем круге,
а там уже совсем иной отсчет.

***
Как облако возносит крону кедр
сквозь терпкий аромат поспевшей вишни.
И здесь ещё разгуливает ветр -
бродячий инок всех веков давнишних.
По дикому песку плывёт сургуч
растеплённого дня и краснозёмов,
лампадами чадит разбежка туч,
чадит грозой, хрустящей в буреломе.
Тускнеет солнце, жидкий блеск лучей
сквозь пыльные соломенные тучи,
свет пойменных озёр загорячел,
сверзаясь с поднебесной черной кручи.
И талый блеск запламеневших звёзд
сквозь шелест загорчившей тополины,
а на реке сазаний жирный плеск
и воздух с теплым запахом крушины.
Небесный свет - кружится голова.
Здесь Родина с твоим раздумьем вровень.
И колет небо синяя трава,
истлевшего рябинового полдня.
И, кажется, до полночи тепло;
тебе дарю все лучшее в природе:
искрящегося неба серебро
и золото всех звезд чистопородных.

***
Осень опять не владеет своими правами,
в пульсе своём вдруг взрастив одинокую скорбь,
снова с пустеющим взглядом идет островами –
там, на реке, есть к надежде
                                    приписанный порт.
Тени скрипят, незакрытая кем – то калитка,
песня пустынная в тяжкой нелепой мольбе.
Осень спешит. Листья пёстрые, словно открытки,
и запоздалый рассвет в голубой тишине.
Осень по букве и слову – в расходе дыханья,
солнце лежит, словно глобус, в забытом углу,
ты открываешь главу под названьем «Желанье»,
где, вслед за чувством, есть мир, неподвластный уму.  
Ты источаешь спокойствие, волю, гордыню.
Что же там дальше? .. Дай Бог, чтоб не кончился срок.
Пальцы минувшего давят мне горло поныне,
их отпечатки затиснуты мною меж строк.
Ты оглянёшься, но нет и не будет ответа,
шаркает время в размолотом чреве земли,
 ветер вселенский сквозь гулкое эхо планеты,
звездные ливни качают во тьме корабли,
тесно тасуя гудки между морем и небом;
корни волны на песке продолжают расти,
сохнет на наших костях отчужденное время,
чёрствое море надеется в душу врасти.
Время, постой! Я тебе отдаю свою душу,
тело, набитое сущим – от глаз до колен,
мысли, давно не пригодные к жизни на суше,
прошлую жизнь под тяжелыми глыбами стен.

***
Надо решать - очевидность в азарте привычек,
пусто на местности, лишь разговоры, как дым,
колят словами, попутно напялив кавычки,
жест, как обёртка, шуршит под дождём голубым,
вдруг потревожив мою бесконечную улицу;
чуткие блики качаются в каждом парадном,
вечер на площади, словно б, как нищий, сутулится,
поздний закат так пронзительно резок и краток.
Здесь ведь шаги наших прежних, непрожитых весен,
вместе с минувшим, с рассветами непостижимыми,
тёмный полуденный звон и огонь старых сосен,
сущее - в тяжком, немыслимо сложном режиме.

***
Говоришь в пустоту, словно  прошлое кличешь назад,
пролетает оно перед нами, расторгнуто веком.
Ты молчишь, только странно мерцают сырые глаза
и ресницы зрачки накрывают в коротком разбеге.
Воспалённый рассыпчатый ветер, косые дожди,
обогнув материк, сходят к югу -кругами, кругами.
Почернела роса. Ты мгновенье одно подожди:
твердь земная иначе разверзнется здесь, под ногами.

***              
Намокнув, дряхлеет природа,
подрезано кружится лист;
мертвея осенней погодой -  
сырей листопадная кисть.
Кровавый соблазн прегрешений,
безвременья замкнутый круг,
сквозь тяжкую дрожь отчужденья - 
беспамятства тяжкий недуг.
В багровом пожарище пыли
угрюмые степи небес,
тумана обвявшие крылья
ломаются с маху о лес.

***
В приамурской степи, ненароком
и с природой деля интерес,
ветер явится иноком кротким,
отражаясь в тумане небес.
Набивается в крылья рассвета
оживающей памяти след,
отзывается в каждой примете
поднебесный уловленный свет.
Расходящийся сумрак дороги,
листопадного дня благодать
труден путь до родного порога,
только поздно на что – то пенять.
Пёстрый ветер, ветвистый, крылатый,
рвёт, как пламя, амурскую мглу,
и лесистые зябнут палаты,
заплетаясь в цветную пургу.
Сопрягаю невеские сроки
с обозначенной многостью дней,
сокращаю крамольные строки
под мятежную пляску дождей.
С разномыслием беглого взгляда
сквозь дрожащие блики ресниц
ты мне снишься неделями кряду
в листопаде раздумий и лиц.
Повсеместно окрестности  выше,
пахнет известь ссутуленных стен,
и в осеннем затишье чуть слышен
острый запах крутых перемен.

*** 
Природы вялый жиденький скелет
в глухих застенках серенького утра.
Здесь дышит неучастием предмет,
любой предмет, твоей взращённый скукой.
А твой пространный, безучастный бег
туманом серым наполняет вены,
и бледный страх, как первый мокрый снег,
живит тоску условьем перемены.
Отталкиваешь собственную тень,
в самой себе опережаешь случай,
затягивая связку тонких вен,
приемлешь всё безмолвно и беззвучно.
Как гром с небес, обрушились сквозь день
окрестные природные созвучья.
И ты сама, пространная как тень,
                                           становишься,
внезапной, точно случай.

***
Проулки гнутся спинами домов,
летят со стен на землю тени зябкие.
Как сфинксы, изваяния дымов
стоят по огородам между грядками.
Наш разговор,  как сигаретный дым:
густой и волглый, серый, словно камень.
Притих дождями сморенный Надым.
Как осень за окном, притихла память.
И вот туман былого меж времён,
а свежий ветер плещется, как знамя,
и ты стоишь среди своих имён,
былых имён, мерцающих, как пламя.
А ты стоишь… и многих жизней след,
тобой прожитых,  сеется, как время,
свивается, как дым от сигарет,
как дым – в прошедшем, в будущем – лишь бремя.

***
Я расставил слова, оглядел не спеша,
и себя принуждая на что – то решаться,
сквозь кровавую марлю рассветом дышал,
близким небом дышал и не мог надышаться.
Я означенный путь твёрдо вымерял сам,
мне чужие слова, как пустая растрата.
Пролетают дымы; в птичий сбившийся гам
ты легко опускаешь былые утраты.
Я уловленных смыслов спрямлю маяту,
шум былого легко отмеряет потери.
Листопадами дней загорчит на лету
ожидание новой неслыханной веры.

***
Он вдруг взглянул в какой-то прошлый срок,
здесь, наяву увидев жутко, трезво,
как обвалился мир, а на порог
взошло былое, явственно и резко.
И долго он смотрел на дно души,
вдыхая горечь жизненного тленья.
Так жаждут света, слушая в глуши
предощущенье Божьего прозренья.

***
Ну, о чем твои пресные тайны?
Для чего вековое кочевье?
Что обрёл ты средь этих окраин?
Избегаешь- какого знаменья?
Заинеет серебряной дрожью,
шелестя, Голубиная книга.
Мы по небу пойдем бездорожно,
чтоб былое прозреть и постигнуть.
Загремели железные тени
и пошли верстовыми столбами.
Преклони на молитву колени,
коль не чувствуешь твердь под ногами.

***
Здесь ветер бьет с откосов высоты,
ответно ставни хлещут беспрестанно,
дыханье  припозднившейся  весны
в  ладонях  помещается  устало.
Вот  нанесло  охапку  горькой  мглы,
а  звездопад – как  снег окаменелый.
Вдруг  месяц  рыбой  вынырнул  из  тьмы,
звезда  зажглась  под  веками  растения.
Весь  этот мир – и век, и каждый  час -
ты  вызнал, с ним  сроднён  давно, навеки.
Каков  он  есть,  ты  принял без   прикрас,
вот  эту  твердь,  и  небеса, и  реки.

***
Вселенской повеяло стужей,
во тьме не восстанет рассвет,
и тяжко душа занедужит,
небесный не вызнает свет.
Но песня, нетленная песня
взойдёт к белизне облаков,
на землю прилягут погреться
две тени усталых орлов.
Высокая мера страданий,
ты нас настигаешь и тут,
не надо благих упований:
небесный нам вымерен путь.
Высоко в небесной пещере
опять недостанет огня,
и светом опепленным серым
надрывно задышит земля.
В пустынной небесной дороге
мы тщимся порою постичь
то эхо недавней тревоги,
то тени невидимых лиц.

***
Наотмашь проходит по этой земле
свистящим дыханием черная стужа,
поземка звенит на оконном стекле,
ночной горизонт - он как будто заужен.
Сквозь пламя метели – в намёт табуны,
над степью стенает казацкая песня,
обветрены губы белёсой луны,
и чёрен, как уголь, провал поднебесья.
Метели шатает в речных берегах,
как будто медведь завозился в берлоге,
со стужей и ветер пустился в бега,
но вьюга, гремя, заступает дороги.

***
Вдруг  стужа обварит горячим, пронзающим жаром,
поземкой, как пламенем, тяжко, настильно хлестнет,
А звонкое солнце блестит, как бока самовара,
до нижнего облака дым из трубы достает.
Так что же теперь? Все былое взялось, словно дымом?
И даже, как в омут, в него ты не прыгнешь с небес?
Замглившись, метели становятся сплошь голубыми,
и вьюгу, как пламя, качает верхушками лес.

***                
Приносит день песочный свежий иней,
прольёт мороз на стылом берегу,
и вьюга замерцает синим ливнем,
разбрызгивая блики на снегу.
Настоянный на хвое пряный воздух
несет сырой сквозящий аромат,
буранная замглившаяся осыпь,
как облака, сокрыла крыши хат.
Живой румянец светоносной стужи
наотмашь ветром бьет в лицо – и вот,
небесным горизонтом вдруг заужен,
день не пошёл на полный разворот.
Рассиненным хвостом сухой поземки
сбил голубую наволочь пурги,
и вечер, проскользнув небесной кромкой,
вошел в деревню, высветлив огни.

***
Я тебе принесу на открытых ладонях
заиневшую изморозь синих порош;
что там бродит во тьме, натекая, – огонь ли,
или просто звезды переливная дрожь?
В чреве лютой пурги звероватая сила,
завывает буран огнедышащим днем,
низовая метель -  как траву накосила –
наметала сугробы кипенным огнем.
Выгорают снега в пламенеющей стуже,
и ломает суставы у клена мороз,
ветер глухо хрипит, словно тяжко простужен,
люто кашляет в день и стенает до слез.

***
Ты сидишь у костра, греешь чуть схолодавшую Азию,
греешь тесный сапог с мимолетной, как небо, золой.
Вдруг пошутит судьба – и забросит с лукавой оказией
в середину небес, где и время идет по кривой.
Сверху звезды, гнетя горизонт, остывают помалу,
где-то страстно, метельной поземкой, летят табуны,
и туман, высыхая,  в ладони стекает крахмалом
и срывает завесу острожной глухой тишины.    
Здесь пустые слова не в цене, здесь дороже молчанье,
если вправду сказать – то и вовсе слова не нужны.
Свищет дикий песок, исступленно, со страстным отчаяньем,
звезды падают с неба в медвежию глотку тайги.

***
Гремящий кипяток вселенских вихрей,
холодный жар невидимых огней.
Туманы тьмы. Они к утру затихли,
а огнь вселенский стал ещё сильней.
В метельный чад, как в омут, окунаясь,
идём тропой космической земли,
она, из края в край преображаясь,
блестит за горизонтами вдали.

***
Мы утром выйдем – кирпичи сугробов
навалены у самого крыльца,
а утренний рассвет студён, но робок
и мятен, как цветочная пыльца.
Мороз горит на ветках и кореньях,
на всём пробеге сумрачного дня,
хрустит корой – как кожу рвёт с деревьев,
хрустит ребром сутулого плетня.
Дымы столбами в небе – как протоки,
а вьюга – как взбурлившая река.
А мы стареем, кажется, до срока,
и старость, словно омут, глубока.
И всё ж скажу: душой я не был нищим,
и жизни я всегда смотрел в глаза.
Стою сейчас на чёрном пепелище,
где только ветер, сажа и зола.
Стал сумрак серым, ветхим, как пергамент,
и высох в наступающей ночи.
А месяц сразу выгнулся, как пламя,
и ярким стал, как острый блеск свечи.
Восточный горизонт как будто уже,
состаренно сутулятся дубы,
в окне, как небо, закраснела стужа,
задребезжал дымок печной трубы.

***
Свирепой стужей выткан белый свет;
косых снегов раскатистое пламя
горит и душит кратенький рассвет,
и облака, тяжелые, как камни,
роняет в пекло радужных полей,
оплавленных  завьюженной поземкой;
надмирный свет замёрзших фонарей
слегка хрустит ледком рассветной кромки.
А степи – словно выжег краснотал,
как дикий мед, пахуч попутный воздух.
Давно я на Амуре не бывал,
и взгляд не окунал в мирскую прозу.
Но в памяти – амурская заря,
горячечная, в сполохах мгновенных…
Минувшее на памяти – не зря,
оно всегда по – своему бесценно.

***
Приближена замысловатость
сметённых сугробами дней,
а память трудна, грубовата,
но тянутся мысли за ней.
И выпукла броскость удачи,
устойчивость жестов и слов,
и, как – бы слегка в недодачу,
метельная пагуба строф.
Луна в полынье непокоя,
как нищенка, стынет в окне,
и сердце душа беспокоит
и в собственном тлеет огне.
Давно ты не ведал отрады.
Земля? Недвижима земля…
В промёрзшем, как тундра, парадном
скулит, как собака, зима.

***
Здесь черный лед небесной тишины,
в колодце неба пламенная роздымь,
и в эту толщу, огненно черны,
томительно вмерзают наши звезды.
Как тягостно приближен этот миг
в своем неизбываемом значенье.
А по вселенной – словно б мерзлый крик,
как бред живой, с ознобным исступленьем.
Твердь темноты и сумеречный свет,
в пустынном поднебесье колкий сумрак,
среди стремнин небесных – черный след
и гуд, и гул, как в корабельном трюме.
Все небо – жуткий каменный провал,
до хруста замороженные звезды,
они -  как прошлогодняя трава
сквозь огненный, задребезжавший воздух.

***
На багровом, горячечном, в пепле, снегу,
где косые ветра бьют наотмашь по насту,
вьется черная вьюга на том берегу
и ревет по-звериному жутко и страшно.
Пламя серой пурги не на вечер – навек,
стужа – лютым якутским морозам на зависть,
блеск зрачков узнаю  и тепло из-под век,
между нами – дыханья какая-то малость.
Что ж теперь? Тихо ляжет ладонь на ладонь,
мы отыщем слова с одинаковой кровью…
Нынче небо над тундрой, как мокрый картон
в облаках по- над чёрной арктической кровлей.

***
В конце слепых, разбежистых порош
мелькают, словно нежить, брызги снега.
Проходит все? Все минет? Ну, так что ж…
Извечной будет эта вот Онега.
Проходит жизнь,  и поздно нам теперь
смотреть ей вслед, как будто на икону.
Бьет кулаками вьюга в нашу дверь,
метель, рыча, несется вниз по склону.

***
Здесь, на краю Сибири, небо сильней гремит,
бьют отягчено волны в серый глухой гранит.
Блещет под небом птица, льнёт к водяной звезде.
Что ты оставил в прошлом, здесь, на пустой земле?
Только лишь чёрный ветер, скрученный в чёрный дым,
да волчьи глаза рассвета под этим небом сырым?
А может, прозрел ты славу, которой титанов жгло,
или открыл невиданное, жуткое – в мире – зло?
Ну, что ж ты молчишь, юродивый?
Блажен, кто блажен спроста?
Иль сажа, от веры проданной,
спалила твои уста?

***
Несутся по белому свету,
ломая отпущенный срок,
даурский насталенный ветер
и дикий гобийский песок.
И досиня черная вьюга
качнет материк бытия –
былое по дальнему кругу
приходит на круги своя.
Крылатая хищная вьюга
вопьется в загривок степей,
как вепрь, заревет по округе,
взвихряя поземку теней.
И с черных глухих плоскогорий
буран прогремит заодно.
Как  будто вселенское горе -
уставилась полночь в окно.

***
Вселенной оснежено лоно,
проносятся вихри по ней,
по жуткому  чёрному склону
придвинутых космосом дней.
Открылись небесные двери,
вселенский обрушился гром,
и бросились люди, как звери,
в открытый небесный проём.

***
Стужа полнеба согнула.
Я посмотрел и застыл:
будто с погоста шагнули,
сдвинулись с места кресты.
Вьюга надмирная свищет,
и деревянная плоть      
словно идёт с пепелища,
тщится себя побороть.
Тяжкая мысль возносилась
в испепеляющей тьме,
благословенная сила
землю прикрыла от бед.
Чёрною стужей подуло…
Вздрогнул кладбищенский крест.
В снежном метельном проулке
холод вселенский окрест.
            
ПАМЯТИ ЛЬВА РОХЛИНА
Тени ползут на усталые ноги,
серой прохладой коптят,
ветер споткнулся на пыльной дороге,
глухо отпрянул назад.
Рвет небеса загорчившее пламя,
ходит по мертвой воде.
Ты обернёшься: - Давайте мне знамя!
Глохнут слова в тишине.

***
Кресты, порубленные ветром
и временем,
          сошли к земле.
И все былое стало блеклым,
проросшим скорбью в голове.
Катунь, Катунь, а вот и Сростки.
От звезд, пылающих во мгле,
земля согрела прах погоста,
прах обеспамятевших лет.
Россия вся в крестах погостов
Горелой, сажной пыли прах.
Что, умирать на свете просто
нам при своих скупых слезах?..

***
Хищная плазма вселенской мерцающей тьмы,
спазмы грядущих времён и планет нерожденных,
а по стремнине вселенной - гремящие смерчи;
вихри, хрипящие в пропастях черных времен.
А на земле тишина враз повалена тучами грома,
небо, бугристое небо с сиротским размахом,
ворона чёрные крики, разбег бытия,
серые шорохи сквозь дребезжащие травы,
страх - сотрапезник давнишний, лукавый мздоимец,
он, как гнойник – будет вырван из горького дня.
Что же теперь? Мир, исполненный словом Христовым?
Грады, где братство немногих – и нам воздаянье?
Что нам ответить за буднем сошедшим –
                                                           Ему?

***
В решетку ребер бьётся сердце,
а крики утреннюю рань
сорвут, как звезды рвут рассветы,
но кровью полнится гортань.
Режим - чудовищная дыба;
над нашей жизненной тропой
все сущие воспыхнет глыбой,
плеснет кровавою волной.

***
Ветра ли находят косые -
всевещее слово ищи,
ведь даже в молчанье Россия,
как колокол грозный, звучит.
Она не погибнет, Россия,
открытая настежь ветрам.
Взгляни:- небесами рассинен
Предвечности солнечный храм.
И в небе бессмертной России
вселенский огонь не погас...
Нам множит надежды земные
суровый страдающий Спас.

 

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную