Что-то не сложилось у разведгрупп ГРУ, работающих с душманскими караванами, не сложилось…  

И навсегда запомнился ему, взводному, молодому лейтенанту Вадиму Серову, первый бой. Сколько их было потом?.. Десятки... Но первый всегда памятен. Батальон бригады армейского спецназа получил приказ выделить две роты на перехват душманского каравана с оружием и героином. Спустя два часа роты, в состав одной из которых входил и взвод Вадима, выдвинулись для выполнения задания.

Видимо, какой-то из душманских постов прикрытия, разбросанных в горах по маршруту движения каравана, обнаружил движение рот. Стремясь любой ценой выиграть время и спасти караван, душманы выставили заслон. Их засада, располагаясь на господствующих высотах, пропустила разведку батальона вперёд и, подпустив выдвигающиеся роты поближе, открыла ураганный огонь. Роты вынуждены были залечь. Раскалённое солнце в зените, коксующийся от жара воздух, текучие перемывы тугоплавкого горячего песка, духота, глыба, громада духоты, огненные, огнедышащие оранжевые сплавы, всплески бушующего зноя, иссушенная разящим отвесным боем солнца земля - и бой, грозящий стать затяжным. Противник пристрелялся к залёгшим ротам, падающие с чуфыканьем у самой земли мины, выпущенные из душманских переносных миномётов, стали ложиться всё ближе. Тяжкий угар тола от их разрывов забивал лёгкие, бешено неслась, взвиваясь вверх, ядовито-горклая пыль; вихрясь чёрной сажей, дымили копотью воронки от мин. Настильный, смертоносный, шквальный огонь подбирался всё ближе, густые автоматные очереди, когтя землю, пузырили песок прямо перед глазами. Пришлось запросить воздушную поддержку, благо взаимодействие с огневым воздушным прикрытием всегда отрабатывалось заранее. Хоть и ожидаемые, боевые вертолёты всё равно появились неожиданно. Комбат, сам возглавивший операцию, отдал команду, и крупнокалиберный пулемет БТРа начал заштриховывать ближнюю гору трассирующими короткими очередями, указывая "вертушкам" огневые точки душманов. На грохот пулемётных очередей откликнулось,ответно загудело, как огромная раскалённая домна, эхо ущелий.

Стрекозы "вертушек" точно сколупнули и сбили с неба чешую белых дымов, воздух затлел, застенал, треснул, словно лоскут разрываемой материи, стрелы реактивных снарядов, потянув за собой кипящую паутину свитого, сереющего воздуха, пошли к земле.

Как будто огромный напильник проскрежетал по небу. Свод неба ухнул, накреняясь, как айсберг, лопнул и переломился, казалось, что куски его, плоскости пространства, падают прямо на землю. А потом небо стало подниматься словно бы прямо от земли. Адский обвальный грохот потряс горы, земля точно обвалилась, а ущелья вздыбились, сама твердь застенала и разверзлась под ногами.

"Вертушки" сделали боевой разворот и, снова выходя на цель, дали новый залп - вновь насталенный, захлебывающийся клёкот снижающихся снарядов. Ответно заскрежетали, застонали ущелья, будто гигантская невидимая пила визгуче распиливала скальные породы. Вырос кустарник разрывов, огненной волной всплеснулось пламя вспышек.

По приказу ротного взвод Серова, охватывая вражеский фланг, вышел левее основой огневой позиции душманов. Вторая рота замкнула правый фланг. Две группы разведчиков, посланные комбатом, заняли позиции выше расположения душманов. Взятые в огневое кольцо, с кончающимися боеприпасами, поняв, что им конец, душманы бросились на прорыв. Справа послышался грохот звонко рвущихся ручных гранат – вторая рота встретила противника слитным гранатным залпом. На взвод Вадима неслось около дюжины человек.

Они мчались, виляя из стороны в сторону, беспорядочно стреляя из автоматов. Один из душманов через каждые несколько метров нелепо, высоко задирая ноги, по - блошиному подпрыгивал вверх, видимо, считая, что так попасть в него будет труднее. Плотней, захлебистей, ожесточённей застучали встречные автоматные очереди. Но несколько душманов достигли бойцов Серова. Душман с лицом в серпе рыжей бороды, в засаленном, прокалённом солью халате, был срезан очередью, выпущенной почти в упор, и, приседая на подгибающихся ногах, ещё сделал несколько шагов, рухнув у самых ног  Вадима, успев резнуть по лицу взводного горящими огнём ненависти зелёными лягушачьими глазами. Второй, колченогий, зверского вида, со шрамом, пересёкшим половину безносого, обугленного зноем, и потому словно бы глиняного лица, бросился на командира первого отделения Климова. Опытный десантник увернулся и успел принять душмана на выставленный вперед, согнутый в суставе локоть. Дико, исступленно визжа, тот с маху наткнулся на него. Через секунду тяжелый тесак десантника, трескуче пропоров материю, хрустко вошел ему между рёбер. Душман всхрипнул, лицо словно зазвенело паутиной морщин, землистый иней глаз стаял. Слепо боднув головой воздух, выронив автомат, он завалился набок.

Третий душман успел прыгнуть на молодого солдата. Он целил в голову, но удар автоматного приклада пришёлся в плечо. Солдат упал почти без крика. С жутким ликующим воплем душман замахнулся снова. Теперь выстрелил Вадим. Слабо упёртый в плечо приклад автомата немилосердно ударил отдачей, пуля, попав в камень, визгуче срикошетила, Вадим выстрелил опять. После второго выстрела быстрый, как змея в броске, пуштун схватился за плечо, но, тут же выпрямившись, прыгнул на лежащего солдата, стискивая его горло когтистыми чёрным пальцами. Серов коротким ударом приклада сбил пуштуна, но тот опять вскочил на ноги. Раз за разом стрелял одиночными сквозь заливающий глаза пот взводный. Словно оторванный от земли, душман как-то бесплотно качался перед ним, и взводному казалось, что он всё время промахивается, только бурые пятна, - одно, второе, - на халате пуштуна становились всё больше, ржавее. Пару раз душман опрокидывался на спину -  и снова, точно воскресая, опять повисал в воздухе. Наконец, его, как от ветра, повело в сторону, развернуло, он стал складывать руки, словно собираясь нырнуть в невидимую реку – и рухнул лицом на землю.

Боковым зрением взводный увидел, как в стороне ещё трое душманов, разъяряя себя воспалёнными гортанными криками, бросились на его бойцов. В короткой схватке треснули автоматные очереди, слились с ними вскрики – и все стихло. Минуты через две стрельба стихла по всей линии боя. Наступила внезапная, оглушительна тишина. Вадим поднял голову и встретился взглядом с Климовым.  «Кончено», - сказал сержант, оглядывая все окрест намётанными, цепкими глазами опытного, бывалого бойца, и бросился к раненому, который, упираясь руками в землю, пытался приподняться. Вдвоём они осторожно посадили его, Серов сбоку взглянул на него.

Известковая белизна лица, на ввалившихся щеках – налёт восковой прозелени, ложащийся от щек до грани выгоревших на солнце белёсых бровей, расплывшиеся от пережитого расширенные зрачки глаз сделались жидкими, водянистыми, скопив какую-то зелёную влагу. Половина гимнастерки на груди, весь ворот, весь левый рукав – всё в крови, ржаво-бурых пятнах, потеках крови.

Он часто мигал и, казалось, боялся взглянуть вокруг себя. Серая струя пережитого напряжения ещё ребрила кожу лба, бороздили виски бугристые блики, полыхала свежим кровавым шрамом левая щека.

Вадим понимал состояние солдата. Он сам только что словно бы вернулся из другого мира. Он смотрел вокруг и как будто впервые видел своих бойцов. Взводный поймал себя на том, что силится – и не может вспомнить фамилию солдата, хотя знал мельчайшие детали личного дела каждого. «Как фамилия?» - неотступно билась в мозгу мысль. – «Сутул, худ, длиннорук… Как же его фамилия?..»

Из легкого ступора его вывел сержант. – Санитара ему срочно надо, лейтенант.

«Ерофеев… Ерофеев!» - вспомнил взводный. – Санитара к раненому, - глухо крикнул он.

Сержант, никого не дожидаясь, наклонился к солдату, всё тем же тесаком, не стирая крови душмана, хладнокровно располосовал, раскроил гимнастерку, ловко обнажил залитое кровью плечо.

- Плечо-то он парню отбил, гнида… А может, и по рёбрам шаркнул. Да и душил – дыхание сорвал. В госпиталь ему, по всему видать. А там, как повезёт… - Сержант выпрямился, посмотрел по сторонам. Глаза его, ещё пригнетённые горячкой прошедшего боя, узились, подрагивали веками, мелели зрачками. Пружинно, струнчато выгнулись кверху скобки бровей.

Он снова наклонился, легко похлопал солдата по здоровому плечу: - Ничего - ничего, парень… живой ведь. Слышишь меня, парень?!.- он внезапно сжал ладонями лицо солдата и несколько раз встряхнул его. Взгляд раненого вдруг стал медленно принимать осмысленное выражение.

  - Живой - живой! - крикнув тому прямо в ухо, засмеялся сержант и, ещё раз тряхнув голову солдата, выпрямился.

  - Скажи спасибо лейтенанту. Иначе ангелы на небесах уже запели бы тебе душевную песню.

  Голос сержанта как будто доходил до раненого, но говорить он все ещё не мог, только стал в ответ кивать головой на любое слово сержанта.

- Болевой шок у него, видать… помалу проходит, - отрывисто взглянув на  Вадима, сказал отделенный и, присев на корточки, снова крикнул раненому в ухо: - Что ты всё головой бодаешь… Живой же! Ну вот и радуйся! – вновь засмеялся. – Мы – спецназ, парень, народ неумирающий.

По лицу солдата вдруг струей, освежающе прошло осознание словно бы заново вернувшейся жизни, затрепетали серые почки век, он впервые с трудом распечатал губы:

- Да-а…

И что есть силы стал открывать рот, обнажая розовые дёсны, тянул вперёд губы, словно дул на воду, пытаясь что-то сказать, радужный свет в райках зрачков придавал всё больше осмысленности его взгляду, углы губ ещё расщеплялись болью, а сами губы в ответ на смех сержанта разошлись в виновато – недоумённой, дрожливой улыбке, вспыхнули огнистой голубизной ещё мальчишеские глаза.

Сержант открутил горлышко у фляжки и, экономно сливая воду, стал осторожно смывать кровь. Прибывшие санитары унесли раненого в полевую палатку.

Взводный шагнул к первому душману, который в бою едва не налетел на него. Тот был ещё жив и, лежа на боку, неотрывно смотрел на подходящего. Видимо, падая на камни, он порвал широкие хлопчатобумажные штаны на коленях, тесёмки, собирающие штаны на поясе, когда он попытался поползти, лопнули, обнажив живот и жуткую рану в паху. Опухшие колени с рассаженной, полопавшейся кожей были сплошным сизым отёчным кровоподтёком.

Он подтянул колени к животу, сцепив их жилистыми, в узлах впухших вен, ладонями. Ощеренный рот с землистыми губами натянул на щеках паутину морщин, огненно багровела, вздуваясь на шее, колючка бородавки, раскосые, зеленистого цвета глаза, сведённые нечеловеческой болью, заузились, острясь, серел крючок ноздрястого носа и обведённые копотью испарины лоб и щеки, наполовину, вместе с узким подбородком, оплавленные ржавой окалиной бороды.

Он вдруг резко перевернулся на живот, уткнув подкову бороды в сомкнутые ладони. Судорога снова вывернула его на левый бок. Он лежал, прижимаясь щекой к земле и так вытянув длинную гусиную шею, что было явственное ощущение того, что он слушает, слышит где-то в глубине земли, различает в чреве её что-то потаённое, сокровенное, ведомое только ему.

Вадим набрал в легкие больше воздуха, хотел отвернуться – и не смог.

Душмана стала бить предсмертная икота, расплывшиеся зрачки глаз, простреленные слепотой, дотлевали, взгляд замглел, заслезился. Душман, расщепив губы, вдруг бурно, бешено задышал, отваливаясь на спину, подавился сгустком крови, выронил его изо рта, остановил взгляд уже почти заржавевших глаз, рот, обожжённый, исполосованный беззвучным криком, окаменел.

Пуштун, в которого стрелял взводный, лежал метрах в восьми от первого. Он безостановочно, неотступно грел в лице стойкое напряжение, будто мучительно додумывал какую-то необходимую ему, но ускользающую от него мысль, она билась в инеющей выпуклости зрачков, в хищном затаённом взгляде; сбегались от узких глаз к переносью, копились, множась, дымчатые блики, кожу острого подбородка всю объела ядовитая, пыльная прозелень заседевшей бороды.

Он тяжело раздувал ноздри горбатого хрящеватого носа, тяжко засасывал воздух и свистяще выпускал его сквозь плоские стиснутые губы, в расщепленных углах которых тлела смертная тоска, а лютая злоба гремуче стыла в прогалинах красных, как у медведя, маленьких глаз.

Судороги пятнали лицо умирающего, рябили кожу щёк, комкали по-ящериному извивающееся тело. Раза два он приподнимался на вытянутых руках, - вспухая, бугристо ломали спину лопатки, - и обрывался, снося о землю лицо.

Он начал громко, как конь, всхрапывать; правый глаз стал заплывать от огненно набухающего синяка.

Смерть истово, жадно исполняла желанный ей труд, властно полонила ещё живые черты лица. Словно загипнотизированный, смотрел взводный, как закатывался взгляд пуштуна, как жидко расплывались белки глаз, будто наливаясь зеленистой мокротой, становились студенистыми, бессмысленными, слепыми. Страстно извиваясь, пуштун неистово, исступлённо зацарапал уже негнущимися пальцами задубевшую от жара, закостеневшую землю. Он оборвал плещущийся в горле надрывный, скрипучий, захлебистый лай-полукрик, захрипел, рывком запрокинулся на спину и затих. Последняя судорога, дернув тело, распустила его, погасив глаза, соскоблив остатный блеск с сырой чешуи зрачков.

Взводный отвернулся, сглотнув сухой, как наждак, ком в горле.

Ещё живым был и душман, бросившийся на сержанта. Опилки песка набились в курчавые чёрные волосы на голове, в раскрасивший подбородок и щеки деготь чёрной щетины. Оскал рта и обварившая словно бы глиняное зверское лицо судорога придали ему ещё более жуткое выражение. Он, как упавшая лошадь, несколько раз лягнул левой ногой воздух. Пару раз он, пытаясь приподняться, откидывался на спину и, перевернувшись на живот, царапал пальцами землю. Лезвие тесака прожгло его насквозь, потому что и спины у него была залита кровью. Он тянул бесконечно низкую надрывную мучительную ноту тягучего стона. Внезапно слюна, пополам с кровью, густо запузырилась на губах, он, как от ожога, выгнулся всем телом и смолк. Серов взял его автомат, валявшийся метрах в трех от распластанного тела. Душман лежал на спине, распяв плоскогубый рот, в котором ледяно, по-мертвому мерцала дюжина золотых зубов.

- Во втором отделении ещё двое наших ранено, - сказал тихо подошедший Климов.

- А?! – словно очнулся от забытья Вадим, но тут же взял себя в руки. -Что с ними?.. Пойдём посмотрим.

Но раненых из второго отделения уже забрали санитары.

Из троих душманов, добежавших до бойцов второго отделения, один умер мгновенно, получив пулю в сердце, другой умер за минуту до того, как подошли Серов с Климовым.

Он где-то расшматовал весь рукав длиннополой рубахи, и теперь тот парусил у него на плече. Душман успел только стиснуть двумя большими, квадратными, как лезвия лопат, ладонями разрубленную очередью грудь, один глаз был стеклянно уставлен в небо, другой, заузясь, косил куда-то вдаль и малиновел обведенным кровью зрачком, боль иссушила растресканные, бескровные уже губы, смертоносная копоть с жёлтым, восково-ядовитым оттенком быстро заносила, поражала всё лицо.

Молодой красавец-пуштун, так дороживший своей жизнью в атаке, не хотел умирать, но умирал мучительно, страшно: три или четыре пули попали ему в брюшную полость. По узкому лицу дымчато-серые, перебегали тени, быстро сбегали к переносью, взгляд удивительно необычных, ореховых глаз влажнел, вскинутые кверху густые ресницы, обсеянные белёсой пылью, гнулись, мреклый, едко-имбирного цвета румянец поджёг лицо, страстно трепетали ноздри орлиного носа, на шее бешено вздувалась, взвивалась связка сизых вен.

Удушье враз захлестнуло ему горло, вдруг словно бы инеющая росяная моросль свела, испятнила лицо, изъязвила его нечеловеческой болью, в последний миг пыхнули смертной истомой закатывающиеся глаза, освобожденно разогнулась, распрямилась заломленная под бок правая рука. Левая, окаменев, так и осталась зажимать ещё одну рану –  разорванное пулей ухе. По пальцам руки суетливо засновал какой-то жук, справляя свою, одному ему ведомую нужду, пока не прилип к выцедившейся между пальцами сукровице.

Взводный искоса посмотрел на своих бойцов. Их глаза смотрели в сторону.

Смерть полновластно вступала в свои права. Её тяжкое таинство, неумолимо притягивающее, потрясающее таинство являло перед себя Вадимом впервые так обнаженно, так ошеломляюще-просто и немыслимо, явственно-жутко, в ужасающей, чудовищной, обезображивающей сознание и чувства наготе.

Где-то в полукилометре раздалось вдруг несколько коротких автоматных очередей. Как выяснилось позже, это разведчики преследовали двух душманов, притворившихся мертвыми, выждавших удобный случай и бросившихся бежать. Выстрелы вернули Вадима к действительности.

- Надо собрать оружие и обыскать тех, - Вадим махнул рукой перед собой, в ту сторону, откуда бежали душманы. -  Возьми своё отделение,- добавил он.

Сержант оглядел себя, отряхнул пыльные колени, выпрямился, глухо скомандовал. Бойцы отделения двинулись за ним.

Максимов, командир второго отделения, сам быстро обыскал неподвижно лежащие тела; собрали автоматы убитых.

Взводный посмотрел перед собой, в спину своим удаляющимся солдатам, и ноги, кажется, сами понесли его вслед за ними. Он взял чуть левее вытянувшихся редкой цепью бойцов.

Пройдя вперед метров пятьдесят, он вдруг наткнулся на лежащего душмана. Тот был, видимо, в забытье, а, заслышав шаги, очнулся, открыв глаза. Он что-то понял и вперил цепкий, стерегущий, как у пса, взгляд в приближающегося Серова. Уткнув в землю чёрный утюг бороды, он стал задушенно, исступлённо дергать кадыком, в злых сурчиных глазах перепорхнул огонь ненависти. В следующий миг вернувшаяся боль ослепила его, он стал скручиваться телом, точно лежал на огромной раскалённой сковородке, разевая рот, набитый мелкими, как у щуки, зубами, то зажимая рану на груди, то хватаясь за простреленное бедро. Узкое горбоносое лицо сломал, исказил серый жар испарины, тяжелее захлюпала простреленная грудь.

Взводный, подняв автомат душмана, валявшийся в пяти метрах от тела, двинулся к своим бойцам. Они уже прочесали всё пространство перед огневой позицией взвода и сошлись в одном месте. Пока Серов шел к ним, он наткнулся ещё на два мёртвых тела. Смерть уже и здесь торопливо, беспощадно владела всем вокруг, творя, справляя своё неистребимое жестокое торжество. Вадим, скосив глаза, только на секунду приостановился у распластанного пожилого душмана.

Ожог смертной муки на лице заострил ещё как будто живой блеск голубых глаз, но сами глаза были уже бессмысленны, недвижимы на окостенелом, пустом, остывшем лице.

Подошедший к своим солдатам взводный увидел, что они задержались у ещё живого душмана. Сергей Климов уже подобрал и повесил на плечо его автомат. Лицо пуштуна, задерновевшее молодой бородой, вздрагивало, жидкие, серые, водянисто-стеклянные глаза пучились. Стараясь переломить боль, он тянул пальцы в рот и распяливал, раздирал его, оголял сливового цвета дёсны, и так стискивал кулак другой руки, что побелели мелкие ракушки суставов пальцев и посизели ногти.

- Может, заберём его, - неожиданно для себя, полувопросительно сказал Серов, поочередно посмотрев в лица солдат.

Климов стоял, опустив голову. Он всё кромсал и кромсал тесаком по куску подобранную где-то ветку, и лезвие, ледяно вспыхивая, то гнало вдоль неё скручивающуюся стружку, то сочно метало срезанный древесный кусок. Внезапно сержант нагнулся. Увидев тесак у него в руках, душман испустил нечеловеческий крик, зажмурил глаза и засучил длинными ногами, замолотил ими по земле. Не обращая на него внимания, Климов одним движением располосовал по диагонали его длинную, в крови, рубаху от плеча до бедра. На обнажившейся груди, под правым соском сплошь пузырилась кровавая пена.

- Три пули в груди, вот, вот и вот, - показал сержант. – Я думал, может быть – как-то по касательной хоть… или навылет. Нет, здесь всё, - Климов резко выпрямился, вскинул глаза на взводного. - Минут двадцать ему осталось. Только санитары намордуются.

Душман открыл глаза и взводный, встретившись с его взглядом, вздрогнул, словно сам очнувшись от секундного забытья, и вдруг резко провел глазами невидимую черту, торопливо отделяя этот, остающийся ему мир от того, другого, объятого холодом смерти.

Каменная усталость навалилась вдруг на Серова и, когда возвращались к взводу, по встречающемуся кое-где песку он шел, как по зыбучему илу, едва передвигая ноги.

Наскоро перекурив, Вадим, решивший повидаться со своими ранеными, взяв обоих отделенных, направился к двум палаткам, развернутым в начале боя метрах в ста от БТРа комбата, за холмом, укрывающим их от фронтального огня душманов.

Взводный, откинув полог палатки, хотел было шагнуть внутрь, но посторонился, пропуская выходившего изнутри санитара, выносящего в белой простыне спёкшийся от крови ком лохмотьев и кусков обмундирования, уже издающий гнилостный, с острым запахом пота, дух.

Внутри просторной палатки изредка раздавались стоны раненых. Военврач, вполголоса разговаривавший с медсестрой и тремя санитарками, обернулся и, не говоря ни слова, вопросительно вскинул на взводного отрывистый взгляд.

- Здесь бойцы мои раненые, хотел узнать, как их состояние.

- Которые?

Взводный поискал глазами Ерофеева. За спиной у Вадима протискивался в палатку Климов, следом Максимов.

- Ну, куда все-то, - военврач недовольно поднял голос.

Шедший последним Максимов невольно притормозил, затоптался на месте и остался с внешней стороны палатки.

- Ерофеев! - окликнул того Климов, но взводный уже увидел раненого.

Тот лежал в самом углу. Они подошли к нему вплотную.

- Ребра целы, сильный удар в плечевой отдел, - сказал за спиной Серова военврач, - движения вроде бы не нарушены. Нужны снимки.

Остальные двое раненых находились в середине палатки почти рядом.

Сорокин, второй раненый, почти полностью обнажённый, полусидел, опёршись о вещмешок, правая рука и левая нога от колена до бедра были забинтованы.

- Рука-то у него - ничего, пуля навылет, рана сквозная, только мякоть пробила, а вот с ногой хуже. Похоже, кость задета, - военврач, и до того говоривший тихо, совсем понизил голос. - Хорошо бы мне ошибиться. Боюсь, парень инвалидом останется. Рану мы прочистили, обработали.  Теперь дело за хирургами.

Лицо бойца, обнесённое мертвенной бледностью, ещё тлело страдальчески непосильными ощущениями, спазмом пережитого: задымленно дышали скорбящей усталью сизые опустелые глаза, узились в дрожи припухлые веки, пыльная желтизна залегла на впалых щеках, загрунтовала узкий подбородок, ресницы упали косой паутиной на зрачки глаз. Он всё время двигал руками, словно искал и не мог найти для себя невидимую опору, и поминутно облизывал губы.

Третий, тоже солдат второго отделения, увидев знакомые лица, попытался приподняться.

- Лежи, лежи! - прикрикнул на него врач. - Мы как раз им занимались. Прострелены правая рука и нога, кости целы, повезло, сломаны три ребра и левая рука.

Лицо раненого мучительно комкала неотступающая, видимо, боль. Взводный подошел, осторожно потрепал солдата по плечу. Закипающие облегчающими слезами, подсвеченные изнутри заузившимся прохладным светом зрачков, непрерывно замигали глаза, мелко задрожали почки сухих потрескавшихся губ, стали сереть перегорающие внутренним жаром щёки. Над левым заплывающим глазом, на лбу, отёчно лиловела, темнея, большая гематома. Крупный озноб сотрясал все тело.

  Военврач смёл к переносью дуги чёрных бровей, устало пожевал губами, достал из кармана платок и вытер руки.

- Раны болезненные. Да и много крови сразу потерял. - Он говорил с паузами, медленно, копя в лице пасмурную хмарь.

Озноб раненого, кажется, стал ещё сильнее.

- Не отпускает парня, - неуловимым движением Климов выдернул откуда-то у себя металлическую гильзу от крупнокалиберного патрона с нарезанной на ней резьбой, отвинтил пробку, поднял вопросительный взгляд на врача.

- Водки можно ему, товарищ военврач, расслабиться?.. Два месяца у меня сохраняется...

Военврач, подумав несколько секунд, кивнул головой:

- Дайте, грамм пятьдесят...

Сержант, чуть запрокидывая голову солдата и придерживая её, сам медленно влил в рот раненого спиртное.

- Ну, я всё сказал, - врач взглянул на взводного и отвернулся.

Непонятное раздражение просквозило в его голосе.

Взводный поспешно обошел своих солдат, пожал руки, поблагодарил, пожелал выздоровления.

Вышли из палатки. Слева от неё, метрах в пятнадцати, лежали три тела, прикрытые плащпалатками. "Убитые", - понял Вадим и отвернулся. Слишком много смертей видел он за последние два часа.

Климов достал пачку сигарет, протянул её взводному. Тот машинально вытащил сигарету, поразминал её пальцами. Разные мысли, хаотично кружась, отрывисто рвались в сознании, но неотступно возникали вновь.

- Лейтенант Серов! - окликнул его проходящий в санчасть командир второй роты. - Срочно возвращайтесь в свою роту и передайте ротному приказ комбата: пятнадцать минут на сбор трофейного оружия, приведение себя в порядок - и на выдвижение.

Через пятнадцать минут, идя со своим взводом в составе роты на погрузку, Вадим невольно прислушался к разговору своих отделенных, идущих за его спиной и негромко переговаривающихся.

- Жаль мне Сорокина, хороший был парень, боевой, - взводный узнал голос командира второго отделения. К этому опытному, рассудительному сержанту, уже полтора года воевавшему в Афганистане, он, принимая взвод, сразу невольно проникся доверием.

- Жаль Сорокина, - снова прозвучал голос сержанта. Он был окающий волгарь и говорил всегда с небольшими паузами.

- А Ерофеева не жаль?.. Всех жаль,- спустя время ответил Климов. Взводный приостановился и, пока оглядывал взвод, сержанты поравнялись с ним.

- Да Ерофеева - то пронесло, кажется. А Сорокин - сказал же военврач - наверно, инвалидом останется. Ладно, может, в госпитале подлечат. Лишь бы живой остался.

- Ещё год, и мы здесь все будем инвалидами, без госпиталя,- мрачно пошутил Климов, постучав при этом себя по голове.

- Сплюнь ты!.. Сам..чудо-юдило, и шутки у тебя дурацкие, - искоса взглянув на взводного, горячо ответил волгарь.

- А чего ты всё нервничаешь, Максимов, а-а?

- Да не люблю я, когда много умников на один квадратный метр картофельного поля, а его просто копать надо. Не люблю.

Максимов достал сигарету, чиркнул спичкой и, поймав заметавшийся лепесток огня, прикурил, выпустил одно за другим несколько колец дыма, рассеянно проследил за ними.

- Правильный ты человек, Максимов, невозможно, непередаваемо, невыносимо правильный.

- Зато твои извилины скоро можно будет линейкой мерять, все разогнулись, сплошь прямые, ни одной человеческой.

- А я вообще-то не видал, как у тебя их циклевали. - Климова невозможно было так просто вывести из равновесия. – А потом… - зачем мне загогулины - то на войне? Пуля - она по прямой летит, параллельно моим извилинам, стало быть - мимо меня. Мне это подходит.

- Глупый ты, Клим, глупый. Ведь у тебя ж под командой - то люди, за них отвечать надо, а чтобы отвечать, надо думать хотя бы помалу.

Климов, не доставая из кармана пачку, наугад выловил в ней сигарету, на ходу прикурил, поправил на плече ремень автомата.

- Отвечу, не бойсь, коли доведется - отвечу... не хуже твоего, Ко-острома, - не удержавшись, передразнил он волгаря.

Слушая незлюбивую перебранку своих сержантов, взводный вдруг поймал себя на мысли, что окончившийся полчаса назад бой - это все приснилось ему в дурном сне, примстилось в тяжком бреду, а если и было, то где-то не здесь, не с ним, не с ними со всеми.

Но это просто закончились для лейтенанта Вадима Серова обычные армейские будни и начались огненные, боевые, порой кажущиеся нескончаемыми, бесконечными.