Леонид Николаевич Чашечников (1933 - 1999)

Чашечников Леонид Николаевич (8.03.1933 - 17.12.1999) родился в 1933 году в селе Воскресенка Седельниковского района Омской области.
Член Союза писателей СССР, Союза писателей России. Поэт, журналист, автор поэтических сборников «Время жатвы», «Сроки», «Журавлиный крик», «Лебедь – песня», «Я боюсь тишины», «Я вновь про это…», «Россия, женщина, береза…», «Русская Голгофа». В 2013 году омским землячеством выпущена книга избранной лирики «Цветы и тернии любви» с очерком Михаила Сильвановича в качестве послесловия. 
После окончания Тарского культпросветучилища работал в сельских клубах Тарского, Колосовского и Седельниковского районов, в тарской районной газете, где опубликовал первые стихи. Переехав в город Омск работал на заводе имени Баранова, в многотиражной газете «Сельский строитель».
Первая книга вышла в Астрахани, куда поэт переехал по семейным обстоятельствам.  
Окончил Высшие литературные курсы при Литинституте имени А.М. Горького.
Более семнадцати лет отдал журналистике, работал в газетах «Советская Россия», «Сельская жизнь».
Умер 17 декабря 1999 года в Подмосковье. Похоронен в с. Семеновка Сергиево-Посадского района.
С 2003 года в Астрахани писателям и поэтам за лучшие литературно-художественные произведения вручается премия им. Л.Н. Чашечникова. С 2013 года в городе Таре проходят литературные «Чашечниковские чтения» и вручается премия им. Л.Н. Чашечникова.
Краеведы, писатели и общественники выступили с инициативой присвоить имя Леонида Чашечникова Тарской центральной районной библиотеке, однако, до настоящего времени поддержки у администрации города и района не нашли.

17 декабря 2019 г. исполнилось 20 лет со дня смерти поэта Леонида Чашечникова

 

«Щемящей памятью живой...»

 

О КОРНЯХ
От дум тревожных пухнет голова,
Сижу, в ладонях сжав виски до боли.
Кричат во мне отчаянно слова,
Кричат и просят выпустить на волю.

Но я слова безжалостно давлю,
Воюю с ними, напрягая жилы.
Они бескровны и лукаво лживы,
Они спешат сказать: «Я вас люблю!»

Да, я люблю - пронзительно люблю
Угрюмый лес и пасмурное поле,
Да, я скорблю - который год скорблю
О родине моей, о вольной воле.

Завидно мне, что деды и дядья -
И на погосте посреди знакомых.
От матери частенько слышал я:
«Здесь хорошо, а помирать бы дома...»

Как пепел, сивой стала голова -
Тот пепел не с родного пепелища...
... Я не люблю бескровные слова.
Я не терплю людей без корневища.

У ОБРЫВА
            Матери, Марии Петровне
Нельзя предугадать заране
Тот страшный час, тот горький год
Когда, сердца родные ранив,
Ты вдруг окажешься за гранью,
Где счастья нет и нет невзгод.
Покой и тьма. Со всем, что было,
Смерть счёты запросто свела.
Была любовь? Да, ты любила.
Была измена? Да, была.
Был звонкий смех и злые слезы,
Гармошка на юру была...
А та российская берёза
Ещё стоит белым-бела
И, свесив волосы седые,
Поводит старческим плечом:
О чём там шепчут молодые,
Сбежав к обрыву космачом?
Ей снятся вёсны - много вёсен! -
Кусты, примятая трава...
А завтра утром дед Абросим
Берёзу срубит на дрова.
Но поднялась над яром поросль,
И вновь влюбляются сердца.
И продолжает время повесть,
Где нет начала и конца.

Я ВНОВЬ ПРО ЭТО
Я вновь про это, вновь про это -
Я вновь про баб да мужиков.
Стоит в тайге за Тарой где-то
Деревня испокон веков.

(Быть может, дольше - кто упомнит? -
Ни Бог, ни мох на скатах крыш).
Там за усадьбой тётки Домны
Течёт река, река Иртыш.

За огородами кладбище -
Хоть в рай, хоть в ад - за полверсты.
Там, почитай, могил с полтыщи -
Звёзд мало, больше всё кресты.

А сколько наших загубила Война?!
Погибших на войне
Пересчитать, так звёзд-то было б
Побольше, чем крестов, вдвойне.

Там в тридцать третьем, вьюжном марте,
В избушке на краю села,
Под вечер повитуха Марфа
У Марьи роды приняла.

Так я, порядком мать измучив,
Явился, чтоб продолжить род.
- Орёт,- шептала мать,- живучий!
Орёт, варнак. Ну пусть орёт.

У нас в роду все громогласны -
Что песни петь, что матом крыть... -
Мать предрекала не напрасно:
Во мне мужичья стать и прыть,

И потому я вновь про это,
Я вновь про баб да мужиков.
Стоит в тайге за Тарой где-то
Деревня испокон веков.

Там в избах печи на полкухни,
А с фотографий на стене
Глядят Иваны да Петрухи,
Убитые на той войне.

Глядят на радости, на муки,
На наши ссоры и пиры,
Глядят, как их медали внуки
Облюбовали для игры.

В медалях нет былого блеска,
Позеленели ордена.
Мол, что медаль - она железка,
Ей без Ивана грош цена.

Ах, эти внуки! Мог ли даже
Представить боевой комбат,
Как пьяный олух на продажу
Снесёт медали на Арбат.

И гнев в душе, и стыд за близких,
За тех, чья память коротка:
Стоят в России обелиски
И простоят ещё века;

И будут Русь печалить долго,
Былое в сердце вороша.
И будут помнить Днепр и Волга
Парней с седого Иртыша.

А потому выходит - рано
Пускать медаль на озорство -
Ещё болят сердца и раны,
И рано забывать Иванов
Иванам, помнящим родство!

Я вновь про это, вновь про это,
Я вновь про баб да мужиков.
Стоит в тайге, за Тарой где-то
Деревня испокон веков.

Таких - сто тысяч за Уралом.
Но для меня в деревне той
Россия, как в росинке малой,
С её суровой добротой.

* * *
Ёлки-палки! - заплакать охота,
Да не помню, чтоб я завывал.
...То карьер, то гнилое болото,
То барак, то промозглый подвал.

Ёлки-палки! - то лес, то валежник,
То пила, то топор, то кайло,
То в прокопьевской шахте крепёжник
Оглянулся - полжизни ушло.

А теперь удивляется кто-то,
Что к полста не успел преуспеть.
Ёлки-палки! - заплакать охота:
Как же я умудрился запеть?!

* * *
По воле рока - до конца, до срока
Все боли мира сходятся на мне.
Следы порока и печать пророка
Отмечены в очах и в седине.

Цветут сады, или метёт пороша,
Парит орел, иль кружит вороньё,
Кустится рожь, иль опадает роща -
Всё это сквозь меня, во мне, моё!

Я этим миром мятый, битый, клятый,
Страдающий от боли и тоски,
Боюсь строки фальшивой, как расплаты
За пепел лет, осевший на виски.

Живу у строк в пожизненной неволе.
Но, походя, с оценкой не спеши,
Пока не разглядишь на зрелом поле
Горчайшую полынь моей души.

ОДА КРЕСТЬЯНСКИМ РУКАМ
Умылась вешним половодьем,
Очнулась ото сна земля, -
И снова сеятель выходит
На вековечный зов в поля.
Земля!.. Кормилица-землица!
Я не устану никогда
И любоваться, и дивиться
Крестьянской мудростью труда,
Размахом нрава удалого,
Выносливостью добрых рук.
Давно ищу такое слово,
Чтоб гранями сверкнуло вдруг
И руки эти озарило,
В их первозданной красоте:
Какая нравственная сила
В их черноте, их чистоте!
Благословенны эти руки
На все года, на все века!
Без них исчезнут краски, звуки,
Оглохнут песня и строка;
Без них всё сущее на свете
Уйдёт во мрак и пустоту.
Но как воспеть мне руки эти -
Их черноту, их чистоту?!
Как не лукаво и достойно
Воздать рукам по чести честь?..
Сильна Россия и спокойна
Пока крестьянин в поле есть.

О СЛАВЯНСКОЙ ДУШЕ
Повелось издревле по России:
Поделом, порой не за дела,
«Били в душу, душу выбить силясь»,
А она, сердечная, жила!

А она, бывало, каменела,
Мрамором, венчая скорбный прах.
Но, воскреснув, снова пламенела
На суровых северных ветрах.

Мучаясь, страдая, кровоточа,
Не сподобясь в Рай на небеси,
Шла она, от голодухи корчась,
Сирою вдовою по Руси.

По годам шагала, по эпохам,
И в какой-то из обычных дней
Становилось вдруг в России плохо
Всем, кто плохо думает о ней.

Но сгорало зло, перекипало,
Подобрев - вот тем и хороша! -
Вновь любила, пела, тосковала
Щедрая славянская душа.

* * *
Нестройный крик гусей в рассветный час,
Углами тянут на восход по сини...
Не всё то небо, что у нас в России,
Но, птицы, ваша родина - у нас!

С печалью вековой смотрю вослед:
Летят! - невозмутимо и спесиво.
Не вся та правда, что у нас в России,
Но вне России русской правды нет!

РАСПРОДАЖА
Торговых людей и жульё будоража,
По нашей Державе разносится зов:
«Идёт распродажа, идёт распродажа -
На рынок скликаем краплёных тузов!»

Идёт распродажа. Забыты уставы.
В ухватке торговцев дзюдо и у-шу.
И хохот, как в цирке, где клоун лукавый
Зевакам на уши навешал лапшу.

Идёт распродажа. Не сеем, не пашем,
Садов не сажаем, не строим дорог, -
Идёт распродажа в Отечестве нашем -
Вгрызаются Соросы в русский пирог.

Идёт распродажа, идёт распродажа
И мы, одурев от масонских оков,
Пока пробавляемся костью и кражей,
Как стая шакалов за стаей волков.

Очнитесь, славяне! Во лжи, словно в саже.
Вы святость отцов позабыли, сыны!
Идёт распродажа, идёт распродажа,
Идёт распродажа великой страны!..

* * *
Клён сгорел. Рябина догорает.
Бред тумана тянется с реки.
Я ль не нарекал Россию раем,
Оглушённый яростью строки.

Я ль не пел великую Державу
И её бестрепетную рать -
Не за право жить, а лишь по праву
На миру достойно умирать?!

Тишина предзимняя над краем.
Видится сквозь мертвенную мреть:
Клён сгорел. Рябина догорает.
Впереди - и Родине гореть...

* * *
Недолгое лето отпело.
И осень, на первых порах,
Цветастое платье одела
Дождями размытое в прах.

Летят запоздалые птицы -
Куда же вы, птицы, куда?!
Вам будет и в Африке сниться
Весёлая наша нужда;

Печальные наши погосты,
Нетучные наши хлеба,
Страна, у которой непросто
Веками слагалась судьба.

Сибирское лето отпело.
Стою на студёных ветрах:
Ах, птицы, какое вам дело,
Что Родина рушится в прах!..

БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЕ
Бредут, как странники босые,
К обрыву у степной реки;
Сквозь взгляды злобные, косые,
Сквозь слезы, крики, матерки.

Они - и молоды, и яры,
Они надеются пока.
Еще течет под крутояром
В урему тихая река.

Еще полвздоха и полшага.
И прозвучит команда: «Пли!»
И вздрогнут на краю оврага
И купыри, и ковыли...

И я проснусь. И станет жутко.
И вырвется из горла стон
На том нейтральном промежутке,
Где явь - не явь и сон - не сон.

В тот миг, подаренный судьбою,
В миг избавленья ото сна,
Не вдруг поймёшь, что над тобою
Стреляет почками весна.

Что просто память виновата
В том, что из вешней тишины
Идут пленённые солдаты,
Идут - и не придут с войны.

ЛЕБЕДЬ-ПЕСНЯ
У меня две реки, как две верных руки:
Справа - гордый Иртыш, слева - вольная Волга.
У меня по России везде земляки
И причалы везде на пути моём долгом.

На яру постою - Ермака воспою,
На песчаной косе возвеличу Степана.
У меня две реки, как две сильных руки,
Караваны ведут - кораблей караваны.

Справа - глубь-глубина, слева - голубь-волна,
Правой сила дана, левой - нежность и ласка.
И на все времена лишь Россия одна -
Лебедь-песня моя, моя вечная сказка.

ЛОМАЛИ СТАРУЮ ТЮРЬМУ
Ломали старую тюрьму:
Неволю рушили и тьму,
Решётки стригли автогеном.
Надсадно рвали тягачи
Запёкшиеся кирпичи
И пыль, как кровь, текла по стенам.

Ломали старую тюрьму.
Старик промолвил:
- «Не пойму,
Крепка тюрьма, а рушат? Странно».
«А что тут странного, отец, -
На скорбях возведут дворец
И про тюрьму забудут».
- «Рано!»

Ломали старую тюрьму.
Народ глазел на кутерьму,
На ярость кранов многотонных.
Кто шутку отпускал, кто мат.
Не всякий знал, что каземат
Построят новый. Из бетона.

ДЕРЕВЕНСКИЙ ЭТЮД
Избы деревенские,
Срубленные в лапу;
На поветях ниченки,
Ичаги да лапти.

Чьи те были ичаги?
Кто те лапти нашивал?
Посмотреть, так нищими
Были предки наши.

...Выйду за околицу -
Всё кресты над избами,
Но на них не молятся -
Смотрят телевизоры.

Старикам бы постовать,
А они прельщаются.
А с икон апостолы
Тихо возмущаются.

* * *
«Мёртвые сраму не имут» -
Словно молитву шепча,
Шёл к эшафоту детина,
Глядя в глаза палача.

«Мёртвые сраму не имут,
Может, потомки поймут?..» -
Пленник шептал на чужбине,
В сонме последних минут.

На смерь ходить - не на праздник,
На смерть - не в гости ходить:
Каждый спешил перед казнью
Душу свою оградить

От бесполезных сомнений -
Прав или вовсе не прав?..
Сколько с тех пор поколений
Скрыто под скатертью трав!

Мёртвым воистину чуждо
Чувство вины и стыда.
Нужно живым - ох, как нужно! -
Мучиться им иногда.

ПОЛЫНЬ
Земли ядрёный запах.
Апрельская теплынь.
Встаёт на мягких лапах
Белёсая полынь.

Она ещё не стойка,
Ещё нежна пока,
Она ещё не столько
Горюча и горька.

Люблю полынь не меньше,
Чем на лугах цветы -
Судьбу российских женщин
Напоминаешь ты.

Тех, кто красой не очень,
Стояли в зной и стынь
Вдоль трактов у обочин,
Упрямо, как полынь.

Смотрели нам в макушки,
Забритые «под ноль»,
Скрывая в светлых душах
Чернее тучи боль.

А мы - всё уходили,
Потупив в землю взор:
Кто - в небыли,
Кто - в были,
Кто - в славу,
Кто - в позор.

ВИНА
Бывало, приедешь в родные края -
Спешит расспросить деревенька моя:
Как топал по жизни, где трактом, где вброд,
Хорош ли в столице прижился народ?
И я отвечал, что по-всякому жил -
Роднёй дорожил да Отчизне служил;
А что - ошибался, блажил иногда -
То всё, кроме смерти, - беда не беда!
А нынче вернулся в родные края -
Свинцово молчит деревенька моя.
И только за стопкою вымолвил сват:
«Москва виновата. И ты виноват.
Плетёте тенёта утопий и схем!..»
«Но я-то за что виноват, перед кем?!»
«Знать, плохо учили тебя, дурака:
Россия за нами! За нею - века!..»
Я только и вымолвил:
«Вот тебе - на-а! -
Вот это планида, вот это вина!»

ПРЕДЗИМЬЕ
Гляжу всё чаще и подолгу,
Как уплывают корабли,
Как облетают листья в Волгу
И плачут чайки на мели.
В тиши печального предзимья
Пронзает сердце чаек крик.
У пристанского магазина
Какой-то спившийся старик
На опохмелку мелочь просит,
Нетвёрдо стоя на ногах.
Бредёт по понизовью осень
В рыбацких грязных сапогах.
А мне и стыдно, и не стыдно,
Что по щеке ползёт слеза.
А мне обидно, мне обидно,
Что время выело глаза,
Что различаю всё невнятней
Прохожих, чаек, корабли...
Зато отчётливей, понятней
Всё то, что в прошлом и вдали.
Я понимаю, понимаю,
Я принимаю эту грусть:
Предзимний сам, я обнимаю
Предзимьем тронутую Русь.
А старый боцман, сын собачий,
Навзрыд запел о ямщике...
Ну что ты, что ты - я не плачу;
То капля Волги на щеке.

СТАРЫЙ БУКСИР
Река лилова от заката
И неподвижна. Лишь в дали
Буксирчик шлёпает куда-то
На край воды, на край земли.

Уснули ивы над разводьем,
Оглохла, степь от тишины.
А он уходит, он уходит, -
Лишь огоньки едва видны.

И в этой красоте нетленной
Душа, как будто, на весу:
То устремляется к вселенной.
То зябко падает в росу.

* * *
Издалека - большое видится
И исчезает мелкота...
Пусть не иссохнет, не обидится
Таёжная речушка та,
Где зреет чёрная смородина
И к свету тянется куга.
Добры сердца на милой родине,
Чисты сибирские снега.
В глазах - ни зависти, ни подлости,
В сердцах - ни злобы, ни вражды.
Судьбой лишённому оседлости
Их доброта не без нужды.
Однажды, выхваченный ветрами,
К стезе привыкнув кочевой,
Я жив отнюдь не километрами! -
Щемящей памятью живой
О тихой речке, о смородине,
О коноплище вдоль плетня -
О той, таёжной первородине,
Что в детстве сберегла меня.

* * *
Живу не свято, не богато -
То тароват, то скуповат;
Не виновачу виноватых -
Сам перед кем-то виноват.

Вину забудут. Канут в Лету
Пороки, слава и слова.
Не важно, как живут поэты,
Была б поэзия жива!

ПОХОРОНЫ
Искрится волшебным нарядом
На ёлочке мартовский снег.
Неужто со всем этим надо
Однажды прощаться навек?

За старой оградой погоста
Ломами, под кроной сосны,
Долбаем могилу для Кости –
Не мог подождать до весны!..

Хлебнули из кружки по кругу,
Дымком затянулись. Беда!..
И жалко хорошего друга,
И больно землица тверда.

* * *
Снега, снега! О, сколько вас
В пути мне выпало на плечи!
Но, даже в самый грустный час,
Винить снега России не в чем.

Снега, снега! Как вы белы,
С какою падаете негой!
Вы мне по-прежнему милы -
Не мыслю Родины без снега.

Снега, снега! В конце концов,
Неотвратима мысль простая:
Снежинка сядет на лицо
И, удивившись, не растает...

ЛЮБЛЮ ГЛУБИННУЮ РОССИЮ
Люблю глубинную Россию:
Чтоб сразу за селом - леса,
Чтоб по утрам дымки косые
Завинчивались в небеса.
Чтоб от росы на зорьке дрогнуть,
Вожжами шлепать по шлее,
Чтобы подрагивали дроги
На допотопной колее.
Шагать дорогою, которой
Шагал за возом прадед мой,
Чтоб ни трамвая, ни мотора,
Ни толчеи в пути домой.
Чтоб после бани на крылечке
Курить и думать не спеша,
И слушать, как жуют овечки,
Трухой душистой шебурша.
Потом, при тусклом свете сидя,
В кругу семьи гонять чаи.
Но обречен любить и видеть
Глубинку ту из толчеи,
Издалека. Манит и дразнит,
Знать, оттого и дорога
Россия та, что давний праздник
Заносят памяти снега.
На гребне лет, крутой и нервный,
У века бурного в долгу,
Я в тишине такой, наверно,
Не долго выдержу - сбегу!
Но в час, когда закрутит лихо -
И ссоре быть, и быть беде -
Вздыхаю о России тихой,
Которой нет почти нигде.

* * *
На синем камыше дрожат седые росы,
Над серою водой - крик белых лебедей.
А мне бы журавля да русую берёзу,
А мне бы разговор среди родных людей.

Вилась-перевилась, запуталась дорога:
То нестерпимый зной, то жёсткие снега.
А мне бы посошок да табаку немного,
Да тихие стихи про пашни и стога.

А мне бы позабыть утраты и невзгоды,
А мне бы не знавать глухих обид без слёз.
А мне бы журавля да молодые годы,
А мне бы отчий дом в тени родных берёз!

* * *
Устав от счастья и несчастья,
От долгой жизни на виду,
Однажды, в позднее ненастье,
Я к тихой родине приду.

На версты строк растратив силы,
Вернусь грустить на склоне дня.
За всё бы родина простила,
Да не за что прощать меня!..

ВСПОЛОХИ ПАМЯТИ
(отрывок из поэмы "Времена и сроки")
Рассветный час рождает эти строки.
Когда земля от сырости дрожит.
Минует память рубежи и сроки -
Бежит куда-то... В прошлое бежит.

Бежит, спешит к своей исходной точке,
Откуда начинался долгий путь.
Где даже нету изначальной строчки,
Где всё - потом, где всё - когда-нибудь...

А что тогда? Был флаг большой и красный
На тракторе, прошедшем вдоль села,
Был дедушка-лесник - седой и властный
И ласковая бабушка была.

И - мама. Разбитная, молодая.
И пёстрый луг, и морды лошадей,
И озеро, и сказочная стая
Больших и гордых белых лебедей.

Весёлые колхозные покосы,
Шуршащие, пахучие сена!
Косынки и сверкающие косы...
А что потом? Потом была война.

Война крестьян застала на покосе,
Приехал в табор третьего звена
Под вечер водовоз, старик Абросим,
И, заикаясь, выдавил: - В-война!

Бабёнки в слёзы сразу - охи, ахи,
А мужики - в дебаты о войне,
Хоть у самих холщёвые рубахи
Примёрзли к мокрой от жары спине.

И началось! Повестка за повесткой,
В деревне пели, плакали навзрыд;
Спешили стать солдатками невесты,
С отчаянья забыв девичий стыд.

Сердца у девок одурели с горя -
Сердца в беде не дружат с головой.
И не одной из них случилось вскоре,
Не став женою, сделаться вдовой.

Но им и похоронных не носили,
Им говорили пакости в лицо.
И вот живут теперь по всей России
Сыны солдат без имени отцов.

Да ладно, хватит. Только ли такое
Мы на войну списали в те года!..
Списали, но сознание людское
Не примирится с этим никогда.

Не оправдать любой войной суровой
То, как, бывало, выла детвора,
Когда у вдов последнюю корову
За недоимки гнали со двора.

Не позабыть, как сторож, дед Василий,
Насыпал на току зерна в пимы -
И старика за это посадили -
Он так и не вернулся из тюрьмы.

Солдату на войне хоть и не легче,
Но знал он: где свои, а где враги.
А тут насмотришься на горе женщин,
Загнёшь, как взрослый, матом в три дуги

И вроде бы отхлынет, полегчает...
У нас ведь как: молитва или мат.
Мать головой с упрёком покачает:
- Сынок, не лайся, Гитлер виноват!

...Какой дурак сказал, что бабы слабы?!
Когда б сбылось желание моё -
Я монумент бы отлил русской бабе
За силу и терпение её.

Такой, чтоб лоб от дум тревожных -
в складку, Чтобы в глазах надежда и печаль,
Чтоб воплощал он женщину-солдатку
С судьбой самой России на плечах.

Чтоб посмотрел - и вспомнил всё, что было,
Когда, отправив в пекло мужика,
Она четыре года тяжесть тыла
Несла до омертвения в руках.

Чапыги сжав, плелась за клячей тощей
По борозде, с рассвета до темна,
Жизнь проклиная, верила наощупь,
Что всё пройдёт, что кончится война.

Весь хлебушко с осиротевших пашен
Везла на фронт, чтоб был солдат с едой, -
Всё отдавала, знала: это нашим,
Давясь ржаной лепёшкой с лебедой.

Она была опорою эпохи -
И швец, и жнец, и ратай на земле.
Ей было плохо. А кому не плохо?!
Несладко даже Сталину в Кремле.

На годы сделав кабинет Генштабом,
Он гнал полки стеною на стену,
И ласкового слова русским бабам
Он так и не сказал за всю войну.

А баба надрывалась. И едва ли
Ждала тех слов от грозного Отца -
Ведь всё, что говорил и делал Сталин,
Равнялось весу стали и свинца.

Нет, не ждала и скидок не просила -
Переносила скудное житьё.
Ведь наша баба норовом - в Россию,
Или Россия норовом в неё!..

ЦВЕТЫ И ТЕРНИИ ЛЮБВИ
(венок сонетов)
            Ты женщина и этим ты права.
                        Валерий Брюсов
1
Лежу в траве. А в небе облака
Плывут, плывут, у горизонта тая.
Не так ли уплывали вдаль века,
Легендами и былью обрастая?
Не так ли, лежа в мураве густой,
Мечтал когда-то пращур диковатый
И созревал в душе его лохматой
Из древних слов поэзии настой.
И он хмелел от сочетанья слов:
Страна, Россия, женщина, любовь,
Он изнывал от мысли окаянной,
За словом слово, за строкой строка…
А в небе также плыли облака,
Поэзией и солнцем осиянны.

2
Поэзией и солнцем осиянны
Цветы и тернии, добро и зло
И женщины, что так не постоянны,
Но женщине в поэзии везло –
На оды величальные, на стансы,
Ревнивые мужья и женихи
Страдали от притворного жеманства
И скрещивали шпаги и стихи.
О, женщина! Язычница любви –
То жар по крови, то душа в крови –
Причудливая, грешная, святая,
Неправая, ты все-таки права.
Не потому ли нежные слова
Черемухою белой зацветают?

3
Черемухою белой зацветают
И обретают истину слова –
Неоспорима истина простая:
Любовь бессмертна. Женщина права.
Права она, когда рожает в муках,
Извечно продолжая род людской,
Мудра она, когда, качая внуков,
Испытывает сладостный покой.
Усталость увядающего сада,
Раздумье накануне листопада…
Она еще прекрасная пока!
Пускай покрылся изморосью волос
И потускнел когда-то дивный голос,
И взор туманит тихая тоска.

4
И взор туманит тихая тоска
Старушки, в одиночестве скорбящей,
Чья с жизнью связь не толще волоска –
Она не в прошлом и не в настоящем.
Судьбе сопротивляться не вольна,
Иссохла, словно стебель чернобыла.
Трех сыновей отобрала война,
А про нее, видать, и смерть забыла.
Трех сыновей. А дочь всего одна.
Красивая и статная она.
И в тридцать лет цветет, не отцветая.
Но дочь вдали. У дочери дела.
А мать жива, да словно умерла.
Знать, от того, что ласки не хватает.

5
Знать от того, что ласки не хватает,
Душа у нас черствеет день за днем.
И тает чувство, словно дымка, тает
И мы живем уже былым огнем.
И вырождается любовь в привычку,
И хуже ссоры равнодушный мир,
Становится и серым, и обычным
Боготворимый некогда кумир.
И ничего нельзя переиначить –
Живем, как будто бы без горя плачем,
Без радости танцуем и поем.
Все реже плечи обнимают руки,
Все чаще встречи горше, чем разлуки,
Ночами – одиночество вдвоем.

6
Ночами – одиночество вдвоем,
Подушка, орошенная слезами.
Окна лимонно-желтый окоём
Навязчиво торчит перед глазами,
Стучат часы на столике – тик-так…
Храпящий муж раскинулся устало,
Луна блестит, как стершийся пятак,
А как когда-то при луне мечталось!
О, если б прошлое сейчас украсть,
В траве некошеной шальную страсть:
Уста в уста, всю ночь напропалую!
Но равнодушна, как стена, спина
И ночь до бесконечности длинна,
И тишина звучит как аллилуйя.

7
И тишина звучит как аллилуйя,
Когда ночами мучишься один,
С тоской припоминая жизнь былую –
От первых поцелуев до седин,
Припоминаешь небыли и были,
Людскую добродетель и порок,
Тех женщин, что тебя не впрок любили
И тех, которых сам любил не впрок.
Блажен, кто жизнь свою прожил достойно,
Несчастен, если совесть неспокойна
За то, что ласки крал и брал взаём,
За то, что сердце разрывал на части.
Мы цену человеческому счастью
Порою слишком поздно познаем.

8
Порою слишком поздно познаем
Мы горечь легкомысленных ошибок,
Когда беспечно душу отдаем
За мишуру кокетства и улыбок.
Чужую душу тешим, не любя,
Тоску за нежными словами пряча
И убеждаем каждый раз себя,
Что невозможно поступить иначе.
Я не виню других – себя виню,
И, вопреки ханжам, в друзьях ценю
Мужской заквас и хватку удалую.
Но женщину напрасно не порочь,
Когда уходит. И не превозмочь
Навязчивую горечь поцелуя.

9
Навязчивую горечь поцелуя
Я часто ощущал в тревожном сне.
Я звал: «Вернись! Тропинку устелю я
Черемуховым цветом по весне!»
Не ты тот зов услышала. Другая
Пришла ко мне, за что-то полюбя,
А я и ненавижу и ругаю,
А я люблю по прежнему – тебя.
Мечусь ночами в оголтелом страхе –
Неуж ещё одна любовь на плахе,
Неужто зло погубит доброту?
Когда же я тобой переболею,
Переборю себя, преодолею,
Чтобы найти Единственную – Ту.

10
Чтобы найти Единственную, ту,
Мы часто колесим и куролесим,
Влеченье принимая за мечту.
Нам трезвый мир обыденности тесен.
Но ночь проходит. И когда рассвет
Высвечивает все, что ночью было,
Так хочется забыть весь этот бред
И совесть, словно руки, вымыть с мылом.
Я часто рисковал и ошибался,
Я падал и до крови ушибался,
Я хитрость принимал за доброту.
Карабкался наверх, срывался с кручи..
Болят ушибы. Потому и учат –
Не путай с пустоцветом красоту.

11
Не путай с пустоцветом красоту,
Осу с пчелой, смотри, не перепутай!
Когда весна, когда ты сам в цвету,
Легко всю жизнь перечеркнуть минутой.
А, в общем-то, конечно, ерунда –
Влеченье сердца сдерживать рассудком.
Любовь – звезда. Падучая звезда.
Пока горит – светло. Сгорает – жутко.
Зачем мечусь напрасно до сих пор,
И сам с собой веду бесплодный спор.
Люби, покуда сердце не остыло!
Пусть многого себе я не прощу,
Но я любовь свою не отпущу,
Иначе жизнь покажется постылой.

12
Иначе жизнь покажется постылой,
Коль не внимать кипению крови.
Скажи, какая женщина простила
Того, кто отказался от любви?
И кто из нас к соблазну не причастен –
Проверить непорочность божества.
И, если честно, не бывает счастья
Без яростного плоти торжества.
Любовь грешна. Без ханжества замечу –
Я не вязал узлов при каждой встрече,
Не верю в прочность всяческих узлов.
Ханжа в любви достоин лишь презренья.
Пусть я сгорел, но звездное горенье
Я испытал, мне в жизни повезло.

13
Я испытал, мне в жизни повезло,
И жар любви, и радость вдохновенья,
А все, что поддавалось на излом,
Пошло на слом и предано забвенью.
Но странно – даже малая беда
Не миновала для меня бесследно,
Не потому ли я грущу тогда,
Когда живется тихо и безбедно?
Любимая! Прошу, на всякий случай,
Прости меня и ревностью не мучай,
Не говори обидных, резких слов!
Издревле в этом мире ходят рядом
Измена и любовь, тоска и радость,
Цветы и тернии, добро и зло.

14
Цветы и тернии, добро и зло
Переплелись в моем венке сонетов.
Где правил сам, а где меня несло
Под ветром вдохновенья по сюжету.
Снимаю парус. Впереди причал.
И говорю: «Любовь моя, спасибо!
Ты терпелива. Я не замечал,
Как иногда бросал тебя на глыбы.»
У всякого начала есть конец.
Нет у венка? На то он и венец –
Ликуй, поэт, еще хватило пыла,
Хватило голоса, а может, слов
Пропеть свою сонату про любовь.
И чувство новое мне душу осветило.

15
Лежу в траве, а в небе облака
Черемухою белой зацветают.
И взор туманит тихая тоска
Знать, от того. что ласки не хватает.
Ночами – одиночество вдвоем,
И тишина звучит как аллилуйя.
Порою слишком поздно познаем
Навязчивую горечь поцелуя.
Чтобы найти единственную – ту,
Не путай с пустоцветом красоту,
Иначе жизнь покажется постылой.
Я испытал, мне в жизни повезло –
Цветы и тернии, добро и зло,
И чувство новое мне душу осветило.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную