Александр ЧАШЕВ (Архангельск)

Рассказы

Любеюшко
Жданные
Сивка с горки, Бурка на горку
Арья Бахова
Отмолить
Живи

ЛЮБЕЮШКО

В конце «лихих» девяностых это случилось. Для оформления бумаг прибыл Дмитрий Иванович на родину предков. По завещанию дяди – брата мамы унаследовал он огромный дом, стоявший на высоком берегу северной реки. Недельный отпуск заканчивался, начались осенние дожди. По скрипучей лестнице поднялся он на чердак. Сделав три шага, наткнулся на громоздкую картонную коробку. Смахнул с неё пыль. Магнитофоном оказалась, и весьма древним: «Мелодия МГ-56».  На ближайшей стене установлена чёрная розетка, вилку туда вставил, нажал на кнопку воспроизведения. Зашуршал ветеран механизмами.

Из висящей на гвоздике матерчатой авоськи вывалились разнокалиберные колёса магнитной ленты. К ногам подкатилась небольшая катушка с приклеенным бумажным прямоугольником.  Карандашная надпись на нём едва различима. Подошёл к окну, с трудом прочитал: «Бабушка Марья. 1958 год».

- Это же бабушка моей мамы! Моя прабабушка!  В том самом году дядя закончил училище и начал долгую вахту полярного мореплавателя. Свою бабушку он больше не увидел, скончалась она через год. Вспомнились её добрые глаза и худенькие с синими прожилками натруженные руки.

Заправил ленту, нажал "пуск". Услышал голос прабабушки, обращённый к внуку:  - Ты пошто, белеюшко, не кушаешь-то? Бат, не скусно? Иссь надобно! Больно ледашшой ты!

Ответ внука:  - Благодарствую, бабуля! Ты меня уже закормила!

Бабушка: - У нас издосель бают «волочи на куим чего-ли». Да и когда скусна брашна, хороша и наеда. А ты парух  осцесливой да сверёжой  лиени-ко и мне винища лиёк.

Пауза. Бульканье жидкости. Голос бабушки: - Ты, любеюшко, попазьё-то своё найди. Без ево не жисть. Да по облыжной дороге не ходи.

Звон стаканов. Бабушка: - Элако забориста бражка-то!

Внук: - Бабушка, как-то не по-нашему, не по-русски ты разговариваешь.

Бабушка (с возмущением): - Да ить как не по-нашенски-то? Истовённо по-русски! Сами вы неруси!

Внук: - Ладно, не обижайся бабуля! Забыли мы язык дедов. Прости непутёвого внука!

Бабушка: - Ишь варакоша! Вароточьку-от маненько листни. Чай-от теперича духовитой. Давеча у ближников чай пила, так элака-то вода худа – вадига дак. На ко ишша, белеюшко, кулебячку. …А пошто ты элакой-от  молтяжливой, голубанушко?

Неведомый собеседник: - Дак што мама баять-то? Последнего сынка из дому провожаю. Все разлетелись.

Бабушка (глубоко вздохнув): - Знать элака доля-то. Не нать на её бедницце.

Голос её сына (моего деда по маминой линии!!!): - Да я-то понимаю. Лучшей доли они ишут. Но почему жизнь-то така тяжёла?

Бабушка: - Ежели взаболь сказывать, то букса свет-от застила не нончё. Бат, когда жиро лютое у людей появилось. Они и не могут поделить драковань эту проклятушу….  Гли-ко, како багрово анёва-то!

Внук: - Да ты бабуля философ! …Благодарю за угощение! Прогуляюсь я.

Бабушка: - Какой ишо фифософ? Не малтаю ничёво! Мели давай – баркай!  … Охти мнеценьки, ишша калитки-от забыла. На верьхосытку-то!

Конец записи. …Не поверил себе, Дмитрий Иванович. Голоса родных  из далёкого прошлого звучат. Будто живы они. Перемотал плёнку. Ещё раз включил запись. И едва услышал голос прабабушки, зарыдал. Не слезлив он по натуре, а тут как плотину прорвало.

Успокоился и вновь вернул родных к жизни. И ещё раз. Вкушал музыку речений в целом, разбивал на фрагменты, на слова и будто не было городской жизни, вернулся в деревню предков, беседовал с ними. На родном языке.
Тут же на чердаке, найденным огрызком карандаша на клочке пожелтевшей  газеты приготовился набросать перевод записи. С русского на…?

Задумался: - На каком языке мы ныне говорим? На оскоплённом реформами русском? Или российском?Михаил Ломоносов называл три «диалекта, из которых составлялся «российский» язык - «московский», «малороссийский» (украинский) и «поморский».  Именно «российский» - надэтнический, официальный, государственный язык. К огромному сожалению, в качестве главного, основы для его создания использован обеднённый диалект крепостной России – «московский». Термин «литературный русский язык» для этой искусственно-созданной языковой системы придуман значительно позже.

Что получили?

Академический словарь современного русского литературного языка содержит в семнадцати томах около ста двадцати тысяч слов. Для сравнения: в словнике «Архангельского областного словаря», собранном в ходе полевых экспедиций, ведущихся лингвистами МГУ  с 1956 года, содержится более двухсот тысяч словарных единиц. И он до сих пор пополняется.

Что потеряли?

Красоту полных явного смысла слов. Как же её не хватает. В поморском языке, принесённом на север свободолюбивыми жителями Великого Новгорода, она сохранилась.  Тот же «архангельский мужик» Михайло Ломоносов в черновых заметках «О диалектах» особо выделял родной поморский говор, подчеркивая, что он «несколько ближе к старому словенскому».
Многочисленные подтверждения слов Гения Земли Русской встречаются в Словаре древнего славянского языка А.В.Старчевского, опубликованного  в 1899 году. Словарь составлялся по "Остромирову Евангелию", написанного дьяконом Григорием в 1056—1057 гг. для новгородского посадника Остромира. Большинство слов, сохранившихся в т.н. поморском диалекте, соответствуют звучанию и форме лексем, приведённых в Словаре.
 
Язык связывает нас с прошлым. В нём следует искать ответы на вопросы настоящего и будущего. Тогда всё зачиналось. Без знаний языка вопросы предкам не задать, ответы не услышать, тайны не раскрыть. Валерий Брюсов предложил способ:  «Верь в звук слов, смысл тайн в них».  Поверил Дмитрий Иванович.

Итак, перевод разговора, состоявшегося более полувека назад, с русского на… русский.

Бабушка Марья: - Ты почему, светлый человек (белеюшко), не кушаешь? Может быть, (бат) не вкусно? Есть надо! Больно худой ты!

Ответ внука: - Благодарствую, бабуля! Ты меня уже закормила!

Бабушка: - У нас издавна говорят «тащи в складчину чего-нибудь». Да и когда щедро угощение, хороша и сыта пища. А ты парень (парух) вежливый (осцесливой), да бойкий (сверёжий), налей и мне немного вина.

Пауза. Бульканье жидкости. Голос бабушки: - Ты любимый (любеюшко) путь свой найди! Без него нет жизни. Да по кривой (облыжной) дороге не ходи.

Звон стаканов. Бабушка: Какая крепкая бражка!

Внук: - Бабушка, как-то не по-нашему, не по-русски ты разговариваешь.

Бабушка (с возмущением): - Да ить как не по-нашенски-то? Истовённо по-русски! Сами вы неруси!

Внук: - Ладно, не обижайся бабуля! Забыли мы язык наших дедов. Прости непутёвого внука.

  Бабушка: - Вот болтун! (варакоша). Кипятку (вароточку) мне немного налей. Чай нынче ароматный. Накануне у родственников чай пила из плохой воды. Наверное, была непроточная (вадига)? Возьми, светлый человек, ещё кулебяку. …А ты почему такой молчаливый, голубчик?

Неведомый собеседник: - Да что мама говорить? Последнего сына из дому провожаю. Все разлетелись.

  Бабушка: - Значит такая доля! Не надо на неё жаловаться! (бедницце).

Голос сына: - Да я понимаю. Лучшей доли они ищут. Но почему жизнь-то такая тяжёлая?

  Бабушка:  - Если честно (взаболь) сказать, то тёмная грозовая туча (букса) свет затмила не сегодня. Может быть (бат), когда богатство у людей появилось. С тех пор они и не могут поделить этот проклятый предмет раздора (драковань)….Гляньте, какая длинная полоса заходящего вдоль горизонта солнца! (багрова анёва - предвещает ветер и перемену погоды).

Внук: - Да ты бабуля философ. Благодарю за угощение! Прогуляюсь я.

Бабушка: - Какой ещё фифософ? Не понимаю (малтаю) ничего! Болтай давай пустомеля (баркай)! .. Ох, ещё ватрушки (калитки) забыла. На десерт (верьхосытку)!

Конец перевода. Звучит он как-то нелепо в сравнении с первоисточником. Нет в нём музыки.

 

…На следующий день уехал Дмитрий Иванович в город. Зимой получил он сообщение от односельчанина о непрошенных гостях, залезших в дом дяди. Бродили тогда ещё по северным деревням собиратели икон и прочих древностей. По-видимому, в отместку за отсутствие таковых разбили вандалы старый магнитофон, прихватив катушки лент с собой. В их числе была и та - самая дорогая.

    …И всё-таки не пропали из памяти голоса предков, доносится порой из глубин иных измерений на волнах добра и нежности: «Ты, любеюшко, попазьё-то своё найди. Без его не жисть».  Тёплом наполняется душа и наплывают из детства светлые воспоминания.

 

ЖДАННЫЕ

Август хорош. Зноя уже нет и не зябко пока. Митька и бабушка Степанида с раннего утра в лесу. Он ломает грибы. За ними приходится бегать. Она собирает с кустов чернику да голубель. Тучи комаров и мошки гудят над ними, лезут в глаза, кусают. Внук сломал ветку с листочками,  отбивается от гнуса.  А  бабуля терпит. Жалко её стало:  - Баушка, пошто не хлопашь кровопивцев-то?

Разогнула с трудом спину, улыбнулась: - Божьи они создания, любушка, не спроста дадены на бел свет, нужны зачем-то. А кровушки от меня не убудёт, быват, не всю высуслят-то.

Солнце повернуло на запад. Возвращаются по едва заметной тропинке с полными лукошками. У родника присели на резную скамейку, из берёзового туеска напились ключевой воды. Комары и здесь их нашли. Вспомнил Митька ответ бабули, не совсем он его понял, потому и спросил: - А зачем, баушка, люди живут на свете белом, нужны зачем?

Пожевала губами, задумалась:  – Может, свет добрый белу свету и добавить?  Ежели жил кто светло, то и другим от ево светле было. Темень убиват день-то. Так и люди некоторые мраком своим заливают свет сущий. Для нужности и живём, белеюшко. Другим людям, свету белому.

  - А где ж тот свет, баушка? Не видел я светлых людей. Аль это белобрысые?

- Нет,  дитятко, светлыми и чёрные обличьем могут быть. В душе свет тот. Лишь сведущие видят ево у каждого снаружи.

- А у меня он есть?

- Ох и порато богато, Нежданко! Сияшь весь, как самовар на печи.

- А пошто меня так называете с мамой, Митькой меня кличут ведь все?

- Большой ты уж паренёк-от, восемь лет. Может, и поймёшь. Слушай тогда.
Иванушко - тата твой, младший у меня. Трёх сыночков сподобил осподь родить. Двух девчушек ишо махонькими ребёночками невея прибрала.  Всяко живали. Хозяин мой  -  твой деда Василий, громкий был. Партийный, всё в начальниках - то бригадир, то десятник. Детки в меня пошли, да только тихие, молчаливые. А уж роботащие и дружные, один за другово. Младшенького любили без меры, он за ними, как нитка за иголками так и вился.

Подросли, значит. Старший – Петечка, в армии отслужил, да и остался там сверх срока.  Лёня - средний, порато тракторы любил да железки всяки. От колхоза послали ево на учение в село, на курсы. Вернулся, в колхозе робил. А твой тата четыре класса закончил да в лесы со свояком подался. Охота для нево пушше неволи. Добычливый, страх.

Оженились старшие, по ребоночку завели. Иванушко тоже привёл из дальней деревни девицу. В сельсовете записались, свадьбу ладили осенью играть. ...А чрез неделю война проклятушша началась.

Васю мово в первый год на оборонные работы под Москву взяли. С неба бомба побила сердешного. Схоронили ево в могиле братской.  На второй год похоронка на Лёню пришла, чрез год на Петю, в последний на Ивана. А ишо в блокаде умерли жена Пети и сынок евонный, дочка Лёни тоже скончалась от болезни какой-то.

Море слёз выплакала . А ишо и робить нать. Ночью реву, днём в навозе копаюсь да к Богу обращаюсь: «За што мне тако горе? Сыночки мои, детки их чисто анделы. Может, на небе таки и нужны? Ждут их там?».

Закончилась война. Все победу великую празнуют, я горе своё оплакиваю, вою в избе-то.Да вдруг стук поблазнился. И ишо. Выскочила в сени….А там Иванушко!  Живой! На костылях только. Сомлела, пала, не поверила глазам своим. А уж открыла в избе-то, да родной дух втянула, дак уж и опомнилась. Из госпителя он, попал туда пришибленный да израненный. В себя пришёл, отпустили ево. Уж наплакались мы с им по родным своим. Потом уж спросил о жене своей. Не писала она ему ничего. Деток они не успели завести, в город она уехала, там и осталась. Бают деревенски, што валявкой стала, с иноземными моряками будто видели. Ну да Бог с ней.

Пожил Иванушко несколько месяцев, на ноги встал и в леса подался. А потом и на острова полярные укатил.
 
Марьюшка - матенка твоя, рядом росла. Девчушкой всё на Иванушку в окна выглядывала. А в войну-то помощницей мне была: за водой, дровами, в лавку, когда там бросали чего ли, всё она. Полюбила её, как дочку. И так уж мне захотелось Ивана с ней свести.  Когда он с войны вернулся жила она в няньках в деревне дальней, не свиделись они тогда. В письмах-то ему об ей всё намекала да нахваливала. А он в ответ шутил: мол лучше тебя мама женшин всё равно не быват.

Приехал сынок на побывку чрез два года. В избу походит, Марьюшка ему навстречу - гостевала у меня. Сыночек взглянул только в глаза ей, так и вещи из рук выронил. Уж така любовь меж има проскочила. Беда!  Уревелася от радости глядючи на них.

Поженились они. Деток бы. Да не могла Марьюшка родить: сено зимой везла по реке и под  лёд провалилась, насилу спасли. Застудила она женски дела порато. Доктор так и сказал: «бездетна будешь деффка».
  Иванушке она сразу же призналась в этом, свидетель я. Он глазама сверкнул и ответил: «Люба ты мне Марьюшка всяка. Была бы коса иль крива всё равно душу твою и тебя всю любил бы. А нема деток, дак что ж, проживём без их».

Стали они жить. Я нарадоваться не могу. Истовённо образа лучисты. Отец твой молчун, слова лишнего не услышишь, а как взглянет на Марьюшку так слов-то и не нать. Светится весь. Самый ярый свет этот и есть.

Прожили они так пять годков. Приснился мне как-то дедушко покойный.  Улыбнулся хитро и бает: «Готовь зыбку Степанидушка».
 
Позабыла сон. Да как-то смотрю: Марьюшка на капусту солёну и рыбу кислу налегат. Раньше не ела она это.  Спросила её. …И заголосили мы обе. От радости великой.

Выносила она. Родился ты - нежданный для нас, потому и Нежданко. Быват, отмолили тебя деда Вася, дядья твои и другие ближники небесные у Бога? За них, знать, и живешь всех. А уж Митяем назвали по имени таты мамы твоей.

Бабушка вытерла уголком платка слёзы и ласково улыбнулась:

- Больно добро побаяли, светлеюшко. Пойдём неспешно, жданные мы нынче-то.

 

СИВКА С ГОРКИ, БУРКА НА ГОРКУ

Старушка в плюшевом жакете, сером шерстяном платке на голове, в валенках с калошами, опираясь на суковатую палку, поднимается по тропинке, идущей от реки. Раскраснелась.

Митька бросился навстречу:  – С лёгким паром, со здоровьицем крепким, баушка! - Помог подняться по крутому склону.

  - Благодарствую, любеюшко! - Присела на лавочку. - В байне попарить – здоровье поставить. Не один годик с себя скинешь. Из баенки да нарядная – самая желанная. Так-то в мои годы молодые говаривали.

Отдыхает бабуля, щурится на ласковое апрельское солнце. Снег под его лучами просел. На южном склоне пригорка затемнели лунки земных проплешин. Прошлогодняя трава робко выглядывает из них.

- Неужто весна пришла? Как ты, баушка, считаешь?

Улыбнулась: - Да уж внучек, истовённо сивка под горку идёт, а бурка на горку крадется.

Огляделся Митька по сторонам, удивился: - Где сивка-бурка?  Я и кобылы ледащей не вижу. Читала мне мама сказку про коня вещего, не обманешь.

Обняла бабушка внука, в вихор поцеловала: - В сказе-то, может, про коня и писано, белеюшко. Только вот исстари снег у нас сивкой зовётся, а тепло - буркой. О весне бается в старине мной сказанной. Ежели наоборот - сивка идёт на горку, а бурка под горку, то зима начинается.

***

Миновала короткая весна, лето отшумело, заосеннилось.  Ноябрь вроде, а всё нет  зимней погоды. Ночами подморозит да оттепель дневная с дождём и резким ветром разрушает ночные старания.  Река в шуге, на лодке не проплыть, пешком не пройти. Отрезало деревню от мира.

После завтрака бабушка спросила:  - Какое сёдни число, Нежданко?

Митька посмотрел на отрывной календарь:

– Двадцать пятое ноября.

- Морёна, знать, - задумчиво протянула она, – всё так, всё так.  Ты, белеюшко, поди-ко воды с родника принеси к чаю-то.

Митька, схватив маленькие ведёрки, выскочил во двор. Вспомнил о рукавицах, вернулся за ними в сени.  Из-за двери услышал голос бабушки: - Простите, детки любые! Скоре уйду от вас. Уж не обессудьте. Пора пришла. В карачун невея-то приберёт меня.

Забыв поручение, Митька рванул дверь и застыл у порога. Родители с ужасом глядели на бабушку. Тягостное молчание нарушила мама: - Што вы, Степанида Степановна, тако баете? Нешто можно этак пугать?

- Да уж, мама, пригвоздила так пригвоздила! - вступил отец, - Ведь Морёну-то, слышал я, и умолить можно. Пойду-ка прямо сейчас с головнями на болото да в трясине их и погашу. Глядишь и отстанет невея-смертушка.

- Нет, сыночек, не хаживай. Там (показала вверх) всё решено. Знаю я. Откуда? Не пытайте. Знаю и всё.  Время ишо есть. Исполните, любушки,  што положено. И не препятствуйте, сердешные.  Порато прошу. …А ты внучек пошто ослушался? Не нать тебе было знать-то раньше времени.

В тяжкое молчание погрузился дом. Свет за окнами померк. Слёзы катились из трёх пар глаз, капали на цветную клеёнку стола, дощатый, выскобленный  до синевы пол. Бабушка глядела на родных с жалостью, нежно, словно они решили уйти на другой свет. Улыбнулась виновато: - Вы уж простите меня, придется чего-ли и поделать.

Началась подготовка к похоронам. Живой.  Любимой.

Школу  Митька забросил. Надвигающийся с каждым прожитым днём миг прощания с самым дорогим человеком  пригвоздил к постели. Лежал в горячке несколько дней. Пришёл в себя, ничего не хотел, не пил, не ел, смотрел в белёный потолок, искал ответ на горестный вопрос: «Почему она должна умереть?». Не находил. Всё это время бабушка сидела рядом с его кроватью, вытирала пот, лечила какими-то только ей ведомыми отварами, здесь же, на огромном сундуке, дремала иногда.

Подняла на ноги внука, к жизни вернула. Попросил пить. Принесла кружку морса, подала: - Слава Богу, поправился, обрадушка! Напугал ты всех порато.  Не твой нынче срок, любеюшко, жить должен долго, дел у тебя много ишо.
 
Миновала ещё одна неделя. Окреп Митька, из дому выбегал во двор. А бабушка слегла. Поменялись они местами. Теперь он сидел подле изголовья её кровати. Слабела она, забывалась. И улыбалась во сне. Он глядел на родное лицо и беззвучно плакал. Проснулась однажды, увидела бороздки слёз на щеках, платок подала: – Утрись, паренёк. И не плачь боле. Ничего не отменить. Срок мой истекает.

- Не пойму я, баушка, пошто о сроке каком-то баешь снова? Нешто есть он у каждого?

- Подмогни, любушка, подымусь повыше…Вот так-то лучше будет.  На каждого человека есть промысел у Бога, исполнишь ево в отпущенный срок – уходи: тело в землю,  душа к Богу. Там все ближники ждут, без обличья токмо. В одну общую с ними душу божью  душа и вольётся.

  - А вот в прошлом году хоронили дядю Пелушу. Сгорел, бают, он от винища. Если б не пил, то жил бы ишо.  Пошто боженька ево забрал до срока?

Задумалась: - Может, исчерпал осподь надежды на этого человека. Много ждал, прощал, да и божье терпенье тоже иссякает. Таких до срока забирает невея.

- В ад, баушка? Братка двоюродный  про нево баял. Огонь там да смола в котлах кипит будто.

- В душе они каждой, внучек, и мрак, и свет, и рай, и ад.  Всё там. Здесь, на земле мы только гости. На том свете душе тело мешать не будет, вот и будет она вечно радоваться в полную силушку. Или страдать, ежели плохо жил человек.

- Где же она душа-то, баушка, не чувствую я её. Рука, нога видны, можно их ущипнуть, больно будет, а вот говорят: "душа болит". Как болит, где болит? Не пойму я.

- Ох, милушко, душа каждому телу при рождении дана. Ты вот сколько времени можешь под водой просидеть? Недолго. А почему?

- Так ведь воздуха не хватает!

  - Воздуха. А где он, ты его видишь? Нет. Не видишь, да жить без него не можешь. Он в тебе, рядом с тобой, везде. Так и душа невидимая в нас живёт, без неё тело мертво, её родимую боженьке возвращаем, когда покидаем мир земной.

- А умирать не страшно, баушка?

- Наклонись поближе, внучек.  …Страшно тому, кто жил страшно. Тьму они ожидают и там. Светлые к свету тянутся. А ты, голубанушко, прямо живи, душу не закасти тьмой, добрее будь. Люди слабы, умей прощать, не суди. И себя не казни попусту. Мы ведь рядом будем, не печаль нас-то. Любим мы тебя. – Поцеловала Митьку в голову. – Ступай, голуба душа, кликни Марьюшку-отрадушку.

Позвал маму. Из соседней комнаты слышал, как бабушка уточняла  подробности собственных похорон - от одежды до поминок. Домовину для неё уже давно изготовил отец. Стояла она в углу повети, прикрытая рогожей. Дождалась.

Бабушка умерла в названный ею день. На зимний солнцеворот. На её лице застыла едва заметная, кроткая, добрая, мудрая  улыбка. С нею она прошла через жизнь.

***

И снова апрельское солнце. В его лучах улыбка бабушки, тепло дедичей, родных и близких, ушедших в иные миры. И опять сивка под горку идёт, а бурка на горку
неспешно поднимается.

АРЬЯ БАХОВА

Май принёс тепло. В первых числах река очистилась ото льда. Старики качали головами: «Не к добру такой жар. Быть лету плоху». И подставляли с видимым удовольствием поношенные лики солнцу.

Накануне дня Победы в класс пришёл отец Кольки Лапина. Рассказал про службу на флоте. Лапа младший важно оглядывался по сторонам, один раз ткнул Митьку в бок, прошептав: «Во, какой у меня батя геройский!»

После уроков шли домой с Колькой.  Вспомнили недавние катания по реке на льдинах, о рыбалке поговорили, делах школьных и вдруг Лапа брякнул: - Твой батя при штабе, говорят, ошивался. Значит ты будешь писарчуков сын. - Язык показал.

Подрались они. Мама, увидев синяки и царапины на лице Митьки, всплеснула руками:  - Да кто это так извозил-то тебя? Веть не дракун ты, с кем закоторился?

- Не ссорился я ни с кем, с горки поскользнулся,  скатился на куст шиповника, вот и поцарапался, - ответил.

Не поверила.

Прошло две недели. Мама с отцом отправились гостевать в соседнюю деревню. Перед уходом поручили наносить дров и воды для бани. После трудов можно будет посмотреть  купленный на почте «Крокодил».

За час управился Митька с делами.  Вспомнил о  журнале, поискал в передней избе, не нашёл.  В горнице тоже нет. Заглянул в родительскую светёлку, в верхнем ящике комода ключ торчит. Может быть, там? Открыл замок, выдвинул ящик. Сверху бумаги казённые, за ними тряпичка байковая. Потянул. Тяжёлая. Положил на комод, развернул. И обомлел. В луче солнца засверкали, заиграли золотыми и серебряными бликами ордена и медали. Батино это всё! Положил на место, комод закрыл.

Молчал с неделю, ходил сам не свой, мучался: почему отец не носит награды, и на вопросы других фронтовиков отвечает хмуро: «Да нечем хвастать-то».

Не выдержал пытки, сознался маме и вопросы те задал. Отца дома в этот вечер не было - сети с мужиками ставил.

Покачала она головой: – Да уж носыря ты, Митяй. Што ж, коли так получилось, слушай. Но запреж дай слово никому не баять о чём узнашь.

  Поклялся самым дорогим – подаренным бабушкой голубком щепным.

- Тата снайпером на войне служил. Сколько людей положил не сказыват. Нать думать немало. Не хочет он об этом говорить.

Доверил мне лишь один случай. В последний год лежал он в здании каком-то разрушенном, в засаде. Три часа минуло, нет цели. И тут в окне второго этажа супротивного дома патефон заиграл. Иван-от обомлел: уж больно чудно - война и музыка, светлая, душевная.  А в окне том солдатик вдруг явился. Забыл што ли обо всём? Не видит, не чует ничего, ровно глухарь на току, слушает да улыбается. Лицом совсем молоденький.

У  Ивана палец уж на курке застыл и окно то самое на мушке. Только и он оцепенел будто, песня подняла на крылах, к родным лесам-лугам унесла. Да сзади его вдруг клацнуло што-то об пол. Штукатурка, может?  Дёрнулся Иван чуть... Палец курок и нажал... Парнишке немецкому прямо меж глаз ево серых пуля и вошла. А музыка всё играла.

Завыл тогда батя, по полу закатался: - Нешто звери мы, нелюди, убиваем друг друга  бессчётно. Нет што-то не так всё устроено на свете!

Напился он в тот день порато. А на другой-то и угодил в дом, где он на посту был, снаряд. Иванушку осколками посекло да оглушило шибко.  В госпиталь увезли. Домой на костылях в последний день войны добрался. Да, видно, не для всех она проклятая закончилась.Тяжко на душе у таты. Лицо парнишки вспоминает по ночам да других солдат, им убиенных, стонет во сне, зубами скрежешшет.

А тут как-то лет пять назад по радио музыка заиграла. У Иванушки слёзы покатились, лицом побелел да на стол уронил ево. Почитай минут пять, не боле баская звучала, он вздрагивал только.

Поняла я -  та самая песня, из войны. Што и говорить, светла она как небо летнее, добра, душевна, ровно баушка Степанида. Закончилась игра, диктор бает: «слушали арью  севостьяна бахова». Так вроде? ...Зарыдал батя.

- Мама, дак ведь он фрицев убивал! Они же не люди!

- Ох, сыночек, и они люди. Чьи-то детки, братья, отцы. Напасть кака-то, помутнение на людей находит, когда убивают друг друга. Не для того жизнь свыше дадена. Ладно, подрастёшь, сердешный, быват, поймёшь. Даст Бог не придётся стрелять тебе в человека.

Долго не мог заснуть Митька в эту ночь, ворочался с боку на бок, об отце думал, о войне. В кино всё просто: наши – хорошие, врагов надо убивать. А в жизни?  ...Вспомнил бабушку. Погладила она его по голове. Заснул.

Снился ему  высокий берег реки, на нём отец в старом брезентовом плаще. И немец молодой из войны, в пиджаке, шляпа на голове.  Светло было, ярко даже.  Слушали они арью бахову и улыбались белому свету.

 

ОТМОЛИТЬ

Улов сегодня небольшой: с десяток сорожек, несколько ершей и три окуня плещутся в старом эмалированном ведре. Помахивая ивовым удилищем, Митька взбирается по крутой тропинке, пробитой за пять веков ногами земляков в теле красной горки.  Осень переходит в зиму, листва с деревьев облетела. На фоне их унылой наготы яркими пятнами выделяются избежавшие клювов пернатых гроздья рябины.В спину торкнуло снежным зарядом. Поёжился. Выбрался на буян матёрого берега, перевёл дух, оглянулся назад. Дожди, моросящие весь октябрь, залили песчаные мели, рыжевшие летом, и теперь величаво, торжественно, словно беременная женщина плод, несла река полные воды к Белому морю.

– Быват, ишо свидимся, - негромко произнёс девятилетний рыбак. И степенно зашагал по деревенской улице.

Вот и дом. Огромный. На фасаде шесть, обрамленных узорными наличниками окон. Небо подпирает могучий деревянный шелом, плавно переходящий на конце в очертания конской головы. Под ним резьба деревянных причелин-полотенец и круглая розетка солнца. Радостью веет от ажурных орнаментов.

Зашёл в сени. В нос ударило аппетитным запахом пирогов, доносившимся через неплотно закрытую дверь. В избе тепло. У огромной печи ухватом орудует мама. Улыбка осветила её синие глаза, доброе, курносое, слегка перепачканное мукой, лицо: - Слава анделам, явился добытчик! Да как вовремя-то. Обедать будем.

  - Рыба в сенях, мама. Я её ошкерил, можно пользовать, – подражая отцу,  пробасил Митька.

- Благодарим, Митрий-свет Иванович! Балуете вы нас. Особливо Кешка доволен. Ишь фуркотат на печи, чует рыбну пишшу,  обожат дармовщину-то. Сам мышей не ловит, соседску Муську приглашат. Ишь, нероботь ленива!

- Дак старкой он, мама, отловил уж своё.

- Ладно, защитник котейкин, это я не со зла, жонки любят ворчать. Наслушаешься ишо, когда женишься.  Аль, может, не ворчунья тебе выпадет?

- Не женюсь я никогда! С тобой и татой мне порато нравицца. Буду я ишо каку-то сопливу деффку брать. Больно мне нать!

- Не будешь, любеюшко. Ишь, сбрусневел даже. Сопливу не примем, супротив красной ничего не скажем. …А вот и тата. Наеда дошла, милости прошу кормильцев за стол!

Заняли привычные места. Отец поклонился в красный угол: - Дедичи всемилостивы, благословите чесну наеду!

Обедали молча. Правила давным-давно установили предки. Подчинялись все. Даже мама, любившая поговорить.  Чугунок с золотистой кашей опустел.  На верьхосытку угощались пирожками с черникой и морошкой.Запивали чаем, заваренным на брусничном листе. Закончили кушать. Посидели с минуту.

Первым из-за стола встал отец, поклонился в красный угол: - Благодарствуем за добру наеду! – Поклон маме: - Благодарствую, семеюшка!

- Благодарствую, мама! – поклонился Митька.

- На здоровье, обрадушки!

Отец направился к выходу. Затем, вспомнив что-то, обернулся к сыну: - Ты Митяй сёдне пораньше спать ложись, завтра рано разбужу. Снег должон пасть, на зайцев походим.  – Пригнувшись под низким дверным косяком, вышел.

Митьке хотелось пуститься вприсядку. Сердце  ликовало: - Завтра он станет настоящим охотником! Сделает первый выстрел! А вдруг промахнусь? Вот стыдно будет! Ничего, авось не промажу. – Но себя не выдал:  – Мама, я за водой схожу на родник, к чаю наберу.

***

- Просыпайся, белеюшко! Проспишь зайцев-то, - услышал Митька голос матери. Вчерашняя радость вновь наполнила его. Отбросил одеяло, быстро оделся, вышел в переднюю избу. Несмотря на ворчание матери, перекусил наскоро. Вскочил со скамьи, бросился к выходу.  В сенях набросил фуфайку и шапку, сунул ноги в валенки с калошами. Готов.

На улице темно. Слабый морозец покрыл корочкой льда лужи. Звёзды мерцают в тёмном своде. Луна помогает им таинственным голубоватым светом. Бодрый воздух влился внутрь, вытеснив прочь духоту избы. Голова прояснилась ото сна.
 
- Порато баско! – вырвалось само собой у Митьки.

- Што баешь-то? – спросил отец.

- Хорошо, говорю, тата.

- Да уж и взаправду так-то, Митька. Вот только сиверко фиюсит, не нать он нам-то. Ну да ладно, может сменится ишо.

Мама вышла их проводить. Ночью сшила для сына маленький заплечный мешок, помогла одеть со словами: - Береги ево, припасы туды покладены. Ежели што, оголодаете. Ну ничего боле не баю.  - Тихо, шёпотом: - Леший запрещат.

Тронулись в путь. Свежая пороша поскрипывает под ногами. Впереди отец с плетёным кузовом и ружьём за спиной, Митька следом.

В соседнем дворе залаяла собака, подхватила её соседка, затем следующая и так до конца деревни. Отпели своё и замолчали.

Митька вспомнил Буяна.  Погиб он в позапрошлом году. Умнейший он был среди четырёхлапых охотников. Собаками-то их в деревне и не называют. Так и спрашивают иногда: «Пошто без охоты в лес походишь?». Замков люди не знают, об отсутствии хозяев в доме говорит прислонённая к двери метла. Вот и получается, что охота единственное занятие собак. Буян в этом деле был лучше всех, на любого зверя, птицу боровую и плавающую выводил без ошибок, медведя не боялся. А смерть принял от серых сородичей.

  В декабре это было.  С рыбалки они с батей возвращались. Отец без ружья шёл. Лето в тот год выдалось холодное, зверью и птице в лесу пищи мало наросло, не шибко расплодились-то. Оголодали волки, к жилью потянулись. У околицы и напали - сзади, против ветра. Вожак прыгнул отцу на спину, другие в полы тулупа вцепились. Буян оторвал нижних и за вожака принялся. Схватились они. Тата ножом двух волков подрезал.  Люди, близко жившие, услыхали вой раненых, выскочили с ружьями. Палить в воздух стали. Волки испугались, разбежались.

Вожак кровью истекал. И Буян рядом с ним, дышал ещё. Батя подбежал к нему, наклонился. Тот глаза открыл, лизнул в лицо, вздохнул, как бы виновато. И умер.

  Два дня отец пил. Молча. Слёзы только в кружку капали. Горька та водка. Не хочет он другой охоты.

***

Дорога знакома. Не раз хаживали по ней с отцом на рыбалку и по грибы-ягоды. До лесной избушки шли три часа.  Наконец из распадка поднялись в борок.

- Пришли, Митяй, - нарушил тишину леса отец.

Избушка, построенная прадедами, вросла в землю вплоть до небольшого оконца.  Тяжёлая дверь, составленная из лиственничных плах, открылась со скрипом.  Затопили небольшую, из самодельного кирпича печь. Разложили вещи. Митька принёс воды из родника. Напились чаю, перекусили. И за дверь.

- Слушай внимательно, Митяй, повторять не буду. Зайца будем тропить, то есть идти по его следу до лежки.

Затем батя объяснял азы чтения следов.И даже рисовал веткой на снегу. Как учитель на доске: - После свежей пороши этот способ самый верный.  Но заяц самый хитрый зверь в лесу, не рыжая, как принято считать. Перед лежкой косой может в каком-то месте повернуть и своим ходом бежать обратно, а потом и в сторону прыгнуть. Да ещё в тако место, где его следов не видно будет. Уловок у  зайки припасено немало. Поэтому идём чуть в стороне от следов и внимательно смотрим по сторонам.  И вот ещё: беляка на лежке нам не застать, увидит нас раньше,  стрелять придётся по убегающему зайцу. Держи ружьё. Осторожнее с ним.

Митька со страхом коснулся холодного ствола, тёплого, после рук отца деревянного приклада. Из незаряженного дробовика он целился не раз, нажимал на курок, слышал щелчок. И всё. А теперь выстрелит по-настоящему. И обаву узнает.

***

Отец встал лицом по ветру, выпрямился, прокашлялся. В тишине раздался хрипловатый голос: - Хозяин леший, звери и птицы лешие, мы пришли взять жизни ваших братьев. Не для прихоти и забавы, лишь на пропитание. Простите нас! И не препятствуйте в нашем деле. Простите! – Поклонился в пояс прямо. Затем поочерёдно на три другие стороны.

Минуло несколько секунд. «Кар», «Кар», «Кар» - донеслось с высокой ели. Спустя мгновение заскрипела старая сосна. И вернулось молчание.

- Пошли, Нежданко. Теперь можно. – Отец провёл ладонью по лицу сына. Будто уверенность передавал.

Защипало у Митьки в глазах. Никогда батя не называл его запретным именем. Почему-то не должны были знать его другие люди. Что-то бабушка об этом говорила,  да он не понял. Называли его так дома лишь она и мама. Отец обходился Митяем и не ласкал никогда. Но любил. Сердце детское это чувствовало. Мама с бабушкой в любви себя не ограничивали, он плавал в ней, как летом в воде тёплых озёр. Батя ворчал: - Испортите парня телячьими нежностями.

  Бабушка ему отвечала: - Да кто ево ишо безкорысно любить-то будет? Если не мы?

Любила она всё.  Как же не хватает её сейчас, в этой не всегда понятной жизни.Тревожно стало на душе у Митьки, словно что-то нехорошее замыслил. Но отступать некуда, ружьё в руках, заряжено смертью.

***

Отец нашёл заячьи следы. На снежной целине они выделялись отчётливо. Митьке стало жалко косого за промах: – Не сумел замести их. Хвост у него маловат для этого, ушами, знать, не очень удобно.

Шли минут десять, петляли, возвращались. Следы не пропадали.  Остановились.
Отец поднял вверх левую руку: знак «внимание». Указательный палец правой задал направление. Левая рука медленно пошла вниз, ...резко опустилась.

Митька нажал на курок. Загрохотал выстрел.  На головы посыпалась снежная каша.

И наступила тишина. Сколько она длилась? Секунду? Митьке она показалась вечной.

И в этой вечности вдруг родился плач грудного дитя. Он был тихим вначале. Затем нарастал. Всё громче и выше. Перешёл в вой. Смертельно раненый заяц прощался с жизнью голосом пришедшего в неё ребёнка.

  Митька онемел. Ружье выпало из рук. Ужас тошнотой подступил к горлу: - Что он натворил?! - Ноги подкосились. Рухнул лицом в снег. Шапка скатилась с головы. Зарыдал: - Не хочу! Не могу! Не буду!

Тёплая, шершавая рука коснулась затылка, гладила белесые вихры. Отец поднял сына, распахнул полушубок, прижал к груди: –  Хорошо, сынок, не будешь.  Никогда. МолИть* жизнь ты не способен, душа у тебя чистая. Может, и мои грехи
отмолит у Бога?
____________________
*МолИть - убивать

ЖИВИ

Картошка уродилась на славу. Летние дожди в меру поливали землю. Коровий навоз, разбросанный осенью на поле, добавил урожайности. Два погреба забиты под завязку. И радость сменилась тревожной озабоченностью: - Что делать с этим богатством? Перекупщики предлагают смешные цены. До городов далековато. Да и кто там ждёт? Вот и получается: беда не только малый урожай, но и его избыток.

Лопата провалилась в пустоту. Копнул рядом, и там провал. Вспомнил, как жена, жаловавшаяся на чинимые таинственными землекопами безобразия, просила не раз: «Изведи, Ляксей Митрич, этих обормотов. Сожруть ведь усё.  Чем кормиться будем?»

До сих пор не привык к южной речи супруги.

- А ведь живут они? - Задумался. – Мише одиннадцать лет. Значит, столько они вместе. Пролетело времечко.

Вот и сын. С вёдрами пробежал, воду с колодца носит, добрый помощник. Худенький,  чернявый, в отца родного.

Присел Алексей на скамейку. Ветерок навевает ароматы свежескошенной травы, приправленные запахом хвои. Благодать. Даже курить не хочется.

Не курил он до армии, там научился. И друга встретил. В школе сержантов познакомились. Контрастные они: Михаил - брюнет, жилист, тонок в кости, живчик,  он – могучий, белобрысый, с виду медлительный.

Закончили учёбу, попали в один полк, роту и даже взвод, отделениями командовали. По заказу подлому война подоспела.  В переделках разных побывали, награды получили, ждали приказ об увольнении.

Послали их взвод в селение недалёкое. Сообщение разведчики получили: боевик важный прибыл домой подкормиться. Взяли двор в осаду, предложили сдаться. В ответ выстрелы.  Несколько гранат бросили. Тишина.

Он в соседний дом ворвался. И с порога наткнулся на дырку «калаша». Над ней глаза, наполненные страхом. Паренёк лет пятнадцати. Вырвал у него ствол, схватил за шиворот, толкнул в соседнюю комнату, прошептал: - Живи!
 
Дверь прикрыл.  – Чисто! – сказал товарищам, - автомат только брошенный.
 
  Миша подошёл. Лицо в крови.

- Не ранен? – встревожился он тогда.

- Да нет, - улыбнулся друг, - стёклами посекло немного. До свадьбы заживёт. Надеюсь, не забыл – ты на ней свидетель.

Солнце выкатилось из-за гор, бликами заиграло на покрытых инеем стенах высоких глинобитных заборов и окрестных скалах. Со стороны ближайшей и прозвучал первый щелчок, словно ветка сухая треснула.  Михаил резко обернулся на звук, сделал шаг в сторону, заслонив собой Алексея. Вторая пуля вошла в переносицу друга.

На Кубань отправился Груз 200. Сопровождал он его. Начало декабря, зима малоснежная, ветер колючий, скулящий тоскливо. Залпы прощального салюта распугали  сидевших на деревьях погоста ворон. По крышке гроба застучали комки мёрзлой земли. Холмик встал над последней обителью друга.

Неизмеримо горе родителей, потерявших сына. Скорбное недоумение летит к Богу: «За что?!»Нет ответа.

Невеста Миши - Галя, вынашивающая под сердцем плод их любви, почернела лицом.Полгода назад приезжал друг в десятидневный отпуск, вот и зачали они дитя.
Сирота она. Комнатку в соседнем доме снимает.  Жалко Галю. Как сестру родную.

Помянули воина по-казацки. Слезами омыли последний куплет:

Ой чи довго браття милы
Вы будэтэ спаты
Чи нэ чуетэ як плаче
Ридна Кубань-маты.


Пожил он ещё три дня у родителей друга и в путь собрался.  Объявил об этом.  Галя, зашедшая в дом жениха, поднялась с кресла, направилась к выходу.Мелькнули в дверном проёме безвольно опущенные плечи.  Сердце его застучало в бешеном ритме, мысль простая и ясная вспышкой осветила сознание: – Не уехать без неё.

С отцом Михаила за бутылкой первача объявил о своём озарении. Мать друга застыла с миской помидоров в руке.  Отец, уставившись в столешницу, подумал с минуту, поднял голову, вздохнул хрипло, зубами скрипнул: - Инвалид вишь я, надо ишо четверых  детишков поднимать. Да и Гала нам не чужая, проживём как-нибудь. Конешно неволить её не могём, как решит, так тому и быть... Мишу не вернуть, а тебя он братом называл, будешь нам сыном. Просьба у нас одна – если парень родится, Мишкой назовите.

Мать обняла : - Добре, сынку! – Помедлила мгновение: - А Гала согласна?

- Сейчас узнаю.

Вышел во двор, за невысоким плетнём увидел её,  собирающую осеннюю листву. Будто первый раз увидел. Душа завопила: - Не отпускай!

Галя, словно почувствовав происходящее в нём, замерла с жёлтым ворохом в руках. Медленно повернулась. Синие глаза нырнули в омут чёрных.

- Поедем со мной, Галя.

- А как же родители?
 
- Они не против.

  Закрыла глаза. Распахнула. Прошептала бледными губами: – Хорошо.


… Потом была недолгая жизнь в северном городе, рождение сына - Гали, друга и его. Так бывает. Переехали в деревню предков, в огромный родовой дом с деревянным конём на крыше и розеткой солнышка  под ним.

Немногочисленные соседки-бабушки ликовали. За всех высказалась баба Ульяна: - Все в город бегут, а тут наоборот. Да каки люди-то! Работашшие, баские, ангелы сущие. Есть Бог на свете. Радуются рядом с ним ближники твои, любеюшко.

Галю полюбили. Медсестра она по специальности, сестра милосердия на деле. Амбулаторию в их «неперспективной» деревне давно закрыли. Вот и приходят к "сестричке Гале" болезные из окрестных земель в любое время со своими проблемами, делает уколы, ставит капельницы, успокаивает словом.
 
Иногда вспоминают со смехом вопрос бабы Ульяны, прошептавшей при знакомстве с его женой: - Пошто, Алексей Дмитриевич, из казачих взял девицу-то? Побогаче не нашлось?

- А почему вы, бабушка, решили, что она бедная?

- Так ить казак-то по-нашему будет как бродяга аль батрак. Каки у них богасьва?

Рассказал про казаков. Вроде поняла.

Он  в дорожное предприятие устроился.  На грейдере, бульдозере, любой технике работает. Ну и приусадебное хозяйство само собой. Куда без него в деревне.

Душа успокоилась, прибившись к родному берегу. На жальнике лежат дедичи-родичи - привёл могилы в порядок.  С бетонного памятника воинам, погибшим за Отечество, звучат десятки имён с одной фамилией - подремонтировал и памятник.

  За всех надо жить. Миша на днях приехал с Кубани. У дедушки с бабушкой лето провёл. Дрова таскает в баню. Помогает ему семилетняя сестричка - Настенька, или Беляна, как зовут соседки. Светлая, синеглазая - в него,  миниатюрная - в маму.

Вот и семеюшка из дома выплыла. На сносях. Родит на днях. Залюбовался ненаглядной. Она, поймав восхищённый взгляд, улыбнулась лукаво: - Ишь, перекурщик!

Встал со скамейки, окопал куст картофеля, потянул за ботву. Клубни застучали по земле. Странно? Один из них зашевелился, лапками засеменил?  …Упитанный крот. Острие лопаты грозно нависло над ним, затем решительно вонзилось в землю. Алексей бережно присыпал меховой комочек, вздохнул:

- Живи, брат.

Чашев Александр Иванович родился в 1952 году в городе Нарьян-Маре. Закончил среднюю школу в Архангельске, потом были служба в армии, работа электромонтёром, финансово-экономический институт, инженер-экономист, директор предприятия, государственная служба, в 2007 году после пребывания в тотсветной приёмной вышел на пенсию. Живёт в деревне Зачачье, что находится под селом Емецком Холмогорского района Архангельской области. Автор книг «Тайны языка земли Холмогорской» (2010 г.) и «Другие чудеса и тайны Поморья. Емецк-луг. Заотнё» (2013 г.). Имеются публикации в журналах «Москва», «Лампа и дымоход», «Двина».

 

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную