|
В читальном зале Самарской городской библиотеки прошла первая читательская и писательская конференция. В ней приняли участие члены областной организации Союза писателей России и молодые литераторы из городских школ, колледжей и институтов. В начале состоялась презентация нового романа самарского писателя Владимира Плотникова «Московит и язовит», посвященного событиям времен Ивана Грозного. Книгу представил Александр Громов, председатель областной организации Союза писателей России Александр Громов (он же был первым редактором журнального варианта романа). Далее с пространным анализом книги выступил известный романист Евгений Чебалин. Затем сам автор рассказал о том, как возник замысел написать роман о событиях русской истории 16 века. Был показан тематически примыкающий к проблеме перекодировки славянского сознания документальный фильм писателя и этнографа Евгения Бажанова о русской деревянной символике. 
 Евгений ЧЕБАЛИН (Самара)
«Полифонизм, историзм и язык романа Владимира Плотникова «Московит и язовит»» Хотелось бы поговорить не только о самом романе, но и о некоем авторском феномене. Всю жизнь я обожал мастеров своего дела. И неважно, кто это был: виртуозный слесарь за станком или великолепный пастух, у которого коровы доятся, тогда как у другого молоко отдаёт горчиной, мастер ли живописи или яркий писатель. Владимир Плотников, которому 12 лет назад по прочтении исторического романа «Степан Бердыш» я давал рекомендацию в Союз писателей России, это феноменальное нечто - твёрдо стоящий на ногах субъект литературы. В отличие от писателей-«рассказников», Плотников - чистый писатель-полифонист. Роман, настоящий роман – пожалуй, самое сложное, что только можно представить в литературе, ибо там надо держать в голове пятьдесят, а то, может, и сто персонажей, знать их наперечёт, знать их подноготную, язык. Но мало держать в голове, - нужно ещё вживить в литературное полотно с общей сюжетной линией. У Плотникова всё это, действительно, сплавлено в единый монолит. Он полифонист литературы. Проза его многослойна, как некий огромный букет из различных лиц, народов, времён, событий…
*** Роман «Московит и язовит»* - это эпопея, которая возвращает читателя в 80-е годы 16 века. Очень любопытный штришок. Когда автор в 2013 году работал над первой книгой романа, «Гончик Ивана Грозного», которую «населяли» поляки, литвины, ливонцы, итальянцы, шведы, немцы, окраинные русичи (украинцев ещё не придумали), то никак не предполагал, что всё им описываемое - все коллизии, все кровавые схватки - воплотится в украинский «майдан». Оно состоялось. Произошёл как бы перенос на новом витке временной спирали. Автор словно бы «подсмотрел» эти события, их корни там, в 16-м веке. То же самое - с визитом главного героя к Папе Римскому, описание которого более чем на 2 года «предварило» недавнюю встречу Папы с Патриархом. Когда писалась вторая книга, «Аки волки на медведя», где схвачена суть имперской парадигмы Османов, автор опять же не предполагал, что буквально через год у нас случится «геополитическая стычка» с сегодняшней Турцией. «- Порта правит миром… Как же? И кем же это она правит? Европа почти вся не под турком. И почти вся против турка? Так, может, это Европа правит миром? Может. Но не турком. Тогда уж, скажите, Европа правит Европой, которая не под турком. Европа ли? В Европе есть куча всего, а в куче - ровно три больших государства, которыми правят женщины. Англией – Елизавета Тюдор, королева-девственница, если кто-то верит в такое. Францией – Екатерина Медичи, королева-мать. А третья - Порта, её делим мы: султан-валиде и я, первая жена султана. И обе мы кто? Венецианки. Что это значит? Что всеми тремя правит Италия. Портой – наша Венеция. Францией – Флоренция, родина Екатерины. Англией и её королевой – Уолсингем, считай, Падуя, а её купцами – опять же Генуя и Венеция. В двух женщины не на виду. В третьей она на виду, но ею вертят. А всеми вертит Италия… Вот здесь кривая строчка, грубовато, горностай не терпит шрамов, а этот шов как от топора. Верни обратно, Малахия! И забудь дорогу в эту лавку». Вот так, сплетая узор из политики, нарядов и сластей, «играет свою роль» ослепительная Сафийе, пленная венецианка и любимая кадина султана Мурада Третьего, повелительница его Сераля и теневая владычица Оттоманской Порты. Таким образом, вольно или невольно в первой и второй книгах исследовалось прошлое, которое точно трансформировалось в настоящее. Остаётся только сожалеть, что это не было своевременно и хорошим тиражом напечатано.
*** Итак, начало романа - август 1580 года. Россия на грани распада. Иван Грозный в жесточайшей, изматывающей борьбе с несколькими могущественными противниками, похоже, проигрывает Ливонскую войну. Страна на грани катастрофы. «Дума была недолгой. Царь с сыном Иваном с подачи начального дьяка Посольского Приказа Андрея Щелкалова приговорили: отправить тайно Варяжским морем и немецкими землями через Прагу в Рим лёгким гончиком младого парубка Истому Леонтия Шевригина, из рязанских детей боярских. Цель поездки – склонить императора Рудольфа и папу Григория на сторону Московии, дабы пресекли влиянием своим военные злодейства Стефана Батория, короля польского, супротив Руси. На бумаге всё это звучало длиннее. Дума беспрекословно утвердила решение Рюриковичей». А чтобы показать, как и отчего всё это случилось, «в ролях» заняты реальные «действующие лица» (монархи, канцлеры, князья, церковники, министры, дипломаты, фавориты, куртизанки), олицетворяющие целые государства: Литву и Польшу, Швецию и Данию, Германскую и Османскую империи, Англию и Италию, Ватикан и орден иезуитов. Разные этносы, разные языки, разный менталитет, абсолютно разные характеры. Это всё нужно было знать. Для этого автору требовалось изучить сотни, если не тысячи исторических документов. И, кажется, Плотникову это в полной мере удалось. Роман и полифоничен, и историчен. Автор всё время «берёт нас за шиворот» и подтаскивает из «вчера» в «сегодня», даже «завтра», или наоборот, тыча: «всё, всё это уже было, но забыто». Исходя уже из названия «Московит и язовит», писатель совершенно отчётливо в нескольких смысловых рядах воспроизводит опаснейшее противостояние: гонец Шевригин – иезуит Поссевино, царь Иван – папа Григорий, Москва – Рим, Русь – Европа, Православие – Католичество, Восток – Запад. Одновременно вскрывается и потаённый слой: не геополитический или мировоззренческий, а внутринациональный – внутри русского этноса. Здесь уже - анализ психологии русских: что у нас внутри, чем живём. Великий Державник царь Иван IV противостоит вечному «внутреннему майдану» – своевольным боярам, готовым ради генеалогического «места» предать всё. Стрельцы противостоят купцам, воры – слободе, монахи – еретикам, богатеи – землепашцам. Великолепным, образным, оригинальным языком, который присущ самому мелкому персонажу, всё это сделано настолько мастерски, что иногда удивляешься, как это автор успевает перевоплотиться. И здесь хотелось бы отдельно отметить самобытный литературный приём. По воле Владимира Плотникова, Истома Шевригин ведёт посольский «статейный список» (реальный, дошедший до нас, с важными разведданными!), а также интимный «подневник» (авторская выдумка). Но именно благодаря второму ненавязчиво раскрывается евро-эволюция его знаний и представлений, в том числе сложный процесс взаимопроникновения культур: «Народ, он, везде един. И люди кругом приличные. Вожди да веры у всех разные, это да. Эти и мутят, на свои цели паству спроворив». Именно язык подневника постепенно размывает барьер между «нашими архаизмами» и «ихними латинизмами»: «Начиная с Ливонии и дальше на запад, речь свою иначе строят. Не так как на Руси, особенно, в письменном употреблении… В нестатейных записях я и сам мысль корочу, а слова слагаю поуёмистей»... Сия стилистическая находка позволяет автору примирить, сладить и сгладить две старинных традиции, «враждующих» в исторической романистике: «лёгкий слог» А. Дюма, В. Скотта и В. Яна, к которому тяготеют западники, и серьёзную почвенническую, почти древнеславянскую «ретро-прозу» Д. Балашова, Вал. Иванова, К. Бадигина... Единственное, чего хотелось бы пожелать в отдельных местах: изъясняться попроще. Языковое роскошество стоит иногда и укротить. А то порой читаешь, и думаешь: может, я чуть-чуть лишний на этом словесном пиру? Автору-то давно всё понятно, образы и метафоры выстраданы. Он знает, о чём речь. Но у читателя от такого аромата может просто закружиться голова…
*** Теперь о героях. Главный персонаж - Истома Шевригин, «лёгкий гончик» царя Ивана Грозного, - воссоздан автором из ничего (загляните в «Википедию»). Теперь внимание: при страшном дефиците толковых людей, выкошенной войнами и Опричниной, царь Иван выбирает для миссии в Европу, на первый взгляд, совершенно не подготовленного, не знающего языков, «не породистого» провинциала. И этот самый «младой парубок рязанский» должен заручиться поддержкой германского императора Рудольфа II Габсбурга и Папы Григория XIII, образованнейших людей эпохи. На карту-то поставлена независимость России от врагов, буквально обступивших её со всех сторон! И парубок не подвёл, переиграл монстров большой политики. Грозный не ошибся в выборе. Истоме Шевригину противопоставлен ещё один реальный персонаж – знаменитый монах Антонио Поссевино. Это не просто опытнейший агент иезуитского ордена и доверенный человек Папы Римского. Поссевино - подлинный идеолог иезуитских коллегий, человек, который просматривал историчность настоящего и заглядывал в будущее. Он детально выстраивал стратегию и тактику государственной и, в целом, глобальной политики Запада. Её цель была определена на века: сделать так, чтобы Европа и католичество не просто выжили, но и главенствовали над остальным континентами и народами. «С детства Антонио коробило от физиологии. И чем старше, тем больше. Благочестивый скромник, брезгливый эстет, все животные акты, от приёма пищи до её отправления, он полагал делом интимным, сокровенным - никак не публичным. Душа сокровенна, это обстоятельства вынуждают её примерять тысячу масок, 999 из которых глубоко противны тонкой и щепетильной натуре. Его натуре. Но насилие неизбежно для всякого, чей жребий - Крест. Весть Божья только въезжает на осле, разносят её стальные кони»… В каждую эпоху у Поссевино находились «достойные» продолжатели. В ХХ веке - Геббельс и Муссолини, Киссинджер и Бжезинский. А у нас – Александр Яковлев. Ещё будучи послом в Канаде, к началу 1970-х он был завербован, потом - протолкнут в Политбюро ЦК КПСС, где тихо (иезуитски) проворачивал политику «разлада и распада» СССР. Политику, которую звонко довершили Горбачёв и Ельцин, интеллектуальные карлики по сравнению с Бжезинским, не говоря про Поссевино.
*** Поссевино – иезуит. И этим уже много сказано. «Иезуитская политика, иезуитская улыбка» - слова эти давно стали нарицательными, а в романе нашли наглядное претворение. Вот интеллектуал Поссевино размышляет о своём «диком» сопернике Шевригине: «Ловок, дерзок, проворен. Бога ради: мы не против. Но против иезуитов, русский петушок, тебе не сдюжить. Мы ведь, чуть что, в суп – и царю Ивану под третью перемену блюд. Как там у них? – borsch pettine (с итал.: борщ с гребешком) или schi con le budella di pollo (с итал.: щи с куриными кишками)… История дипломатии скупа на факты. Ей безразлична фабула. Единственное, что её волнует, это финал – перемирие или договор. Всё, что предшествовало им - пот и слёзы, здоровье и жизнь послов, – навсегда уходит в тень. Забываются, за редким исключением, и сами дипломаты. В хрониках сияют имена владык, милостиво скрепивших подписью и печатью бумагу, за которые отданы жизнь и силы многих. И кто подсчитает теперь, сколько кануло в Лету миссий, не закончившихся ничем? Ибо кому какое дело до безымянных героев - гонцов и послов? Даже ты, не знаешь про них, брат Антонио. Ты, проделавший дюжину опасных путешествий по всей Европе, должен сознаться, что такие приключения, какие выпали на долю посольства Шевригина, - удел немногих. Да, велики ставки игроков, что сошлись у кончика пера, которое либо чернильно изольётся в грамоте о мире, либо подмажет кровью скорбный приговор и этому незаурядному московлянину. Верней всего, Фома Заверинген, Истома Шевригин, лёгкий гончик царя Ивана IV Васильевича, боярский сын из неведомой и далёкой Рязани, вернее всего, ты обречён. Даже, если почин твой обласкает фортуна, вряд ли тебе дадут вернуться с головой на плечах. Слишком много ты знаешь. Но ещё больше ты, мелкая русская вошь, порушил в великой конструкции Нашего порядка. Такое не прощают даже принцам крови. А ты кто? Имя твое Фома… И у тебя осталась лишь одна спасительная отсрочка – стань Моим»... Это не просто желчь мстительного врага. Уже в Средние века ведущие кукловоды Запада вынашивали мечту – перепрограммировать генетический код славян, чтобы легче было уничтожить Русь, как таковую, а, значит, Русь Православную. И тогда, и сейчас сильная Россия была неприступным бастионом на пути к глобальному господству. Но западные идеологи прекрасно понимали: силой Русь не уничтожить. Другое дело - обратить её в католичество, сломить духовно. Эта задача и была возложена на миссию Поссевино, которого Папа Григорий отправил в Москву. Пользуясь временной слабостью Ивана Грозного, иезуит должен был склонить русского царя-схизматика к смене веры или, как минимум, учреждению в Москве иезуитской коллегии. Что суть то же самое. История подтверждает: там, где такие коллегии появлялись, через некоторое время «переформатировалось» и население: православное, языческое или протестантское. Наглядный пример – Польша и Литва после унии 1569 года, Галичина и Подолия чуть позже. В том же Львове или Гродно на момент двойной миссии Шевригина и Поссевино ещё теплились островки «православного братства». Но недолго. И только Москве не удалось! Упрямый «схизматик» Иван Грозный не только не повёлся на обольщения католиков, он гениально выиграл сложнейший идеологический, психологический и дипломатический поединок. За что и стал одной из самых ненавистных, демонизированных на Западе фигур русской истории. А ведь, ко всему прочему, нашему царю приходилось сдерживать недобитую Золотую Орду в лице весьма сильного Крымского ханства и не менее могучих Ногайских улусов. А за обоими стояла Османская сверхдержава. Непрерывно нападая на русские владения, татары не только убивали наших воинов, но и угоняли многотысячный полон, продавая в рабство самых красивых девушек, самых сильных мужчин, самых лучших мастеров – национальный генофонд России: «Ломко запели прясла, а небо жальнул паук, раздувшийся и чёрный. Ещё миг, и сажа выстилает окоём, жёлто-яростные языки подлизывают кровли. А следом – один, два – и вот уже из-за избёнок, как осы на навоз – конные. В острых шапках, глаза долгие, уже и злее лука. Щёки босые, ниже рта - колючки. Одно и умеют - тетиву без утыху спускать. На локтях бечёвки намотаны. Татары?! Ленивее, чем в пьяном сне, видишь ты Евдокию Филипповну и младшенькую – Олю. - Улю-лю, ала-ла, фьюить! Петлистые змеи сигают на русские шеи. Пять-шесть истомкинских мужиков, озираясь, помахивают, кто оглоблей, кто колуном, кто выломанной заплотиной. Размеренно и равнодушно татары разят их. Кого слабее, - саблей. Кто посильней, – стрелою. Бегущую, подобрав подол, ладнее кобылицы, мать Истомы в хищном броске с седла сминает мелкий басурман, садко бьёт, гася стон, в грудь и за распущенные косы тащит в малинник. Откуда-то сбоку ещё один – подсекает, бьющуюся, за ноги. Трещит навершник, хрипло обрывается крик. Третий со слюнявым «ци-ци-ци» арканит Олю. Накольцовывая на рукав жут-бечеву, скалится и, неспешно, но сноровисто подтягивает к себе, потом одним рывком перемахивает через седло приземистого бахмата. Бейся, не бейся, Оля, кончилась воля, дальше – неволя». Жуткая, но характерная сцена для тогдашней Руси. И Грозному, оборонявшему страну от поляков и шведов, приходилось одновременно бить крымчаков, осаживать ногаев, сдерживать мятежных черемисов, не упускать из виду Сибисркого Кучума, наследника Чингисидов. Не ратной славы для, - ради ликвидации крупнейших рынков славянской работорговли брал в своё время он Казань и Астрахань.
*** В романе есть совершенно разящие, сущностные определения. Ну, например, «что такое человек и как подавить его, используя в своих целях»: «Ведь что такое человек? Самое беспомощное животное, потому что полно слабостей, не свойственных ничтожнейшей из тварей. И для правителя всего важнее умение это животное прикормить, чтобы потом взнуздать - раз, но навсегда. Прикормка и поводок. Вот и весь секрет политики… Мы же заплатим каждому по мере его. Кому-то – чином и титулом. Кому-то - тёплым креслом и как бы признанием избранных. Кому-то – плотной связкой регалий и лавровых венков. Есть и такие, которым подавай посмертный ореол мученика, павшего от рук заклятого врага. Устроим!»… Это рассуждает канцлер Уолсингем, не менее умный и коварный геополитик из Англии. Не просто враг России, а величайший мастер Тени, практический создатель самой могущественной из разведок – МИ-5, идеолог стратегии Британского владычества, обеспечившей маленькому острову многовековой статус колониальной империи № 1. «Прикормка и поводок. Вот и весь секрет политики»… Абсолютно точное определение того, что делают сейчас с Украиной американские поводыри. Даже без прикормки, на голых обещаниях виртуальных займов, янки умудрились взнуздать и вести за собой десятки миллионов украинцев. Сегодня «вести за собой» - значит, сделать врагом России, посеять межславянский раздор и хаос руками пресловутых «укров» - давно переформатированных западенцев. Как видим, у Владимира Плотникова густого замеса философия плотно спаяна с образным языком. Или вот, казалось бы совершенно келейная, домашняя, бытовая сценка болезни царевича Фёдора, будущего государя, последнего Рюриковича на русском престоле: «После медвежьих тешек царевич занемог, то ль простыл, то ль перегорячился. Вот и преет теперь под тремя одеялами, пыхтя и всхлипывая то от жара, то от пены. Дядька Петрович, по леву руку, меняет холодные тряпицы на лбу, известковыми облезлыми клешнями изголовье вправляет. И в кой раз дивился Годунов меткости фамильных наречий. Рак он и есть рак-исполин – угрюмец-отшельник. Зыркалы лупит, пудовыми клешнями шебуршит. И когда ещё найдётся котёл: этакое чудо-юдо уварить? По праву руку от болезного, вся в зелёном, красавица Ирина, жена Фёдора и сестрица Бориса. Высокий светлый лоб под мягкой каштановой волной, тонкий, прямой, чуть вздёрнутый нос. Кроткие желудёвые глаза лучат мир и ум, лишь они одни смиряют и утишают самого царя. И такое от неё тепло, что всякий бы прильнул, да под крылышко. Борис помнил, как и сам, большенький, прибежит, бывало, после взбучки, окунёт пылающие щёки в сестрицыны коленки. Всегда ласковая, рассудительная, уже в десять лет Ира могла выслушать, утешить и подсказать». Это же типичный образ не дворянки, не крестьянки, а, возьмём шире, славянки в целом. Истинная славянская суть в нескольких строках, в небольшом, собственно, образе. Ну, и, коль уж мы сконцентрировались на языке, ещё один несгибаемый характер - Русской Женщины вообще. Это Малаша – невеста Истомы Шевригина. Попав в гарем самого султана Мурада III, красавица Малаша неожиданно находит поддержку в лице, казалось бы, самого коварного евнуха Касыма. На самом деле тот её земляк – рязанский Касьян. В Серале Касьяна оскопили и заставили стать палачом. Обязанность Касьяна-Касыма - убирать провинившихся наложниц. Малаша стала одной из них. Для того, чтобы сберечь свою честь и не лечь под султана, девушка уродует своё лицо и тело. «Нагнувшись над жаровней, ты внимательно присмотрелась к чёрным попискивающим шершням, медленно нащупала кочергу. Металл был чёрным от сажи, лишь на конце полоска золы. Сунув его в самое сердце огня, ты дуешь на угли. Ж-ж-ж-ж! Шершни раскраснелись от ярости. Через четверть часа кончик кочерги побурел. И как бы исподволь, не властью, но лаской с него, а, может, из самого пекла жаровни растёкся еле уловимый дурманно-вязкий запах. С натугой выпрямляясь перед венецианским солнышком, ты в последний раз любуешься на прекрасное лицо. Но видишь в нём лишь влажно мерцающую луну - зеркало затуманил «летний дождик». Последний для осенних глаз. Губы судорожно свернулись в солёную улыбку. И даже не успели удивиться»… А выжжена не только кожа, - выжжена душа. И «преступницу» ждёт теперь страшная казнь. Обычно подобных строптивиц гаремного устава, завязав в мешки, грузили в лодку, после чего из днища выбивалась затычка, а приговорённые медленно тонули в заливе. «И тут «буль-лыльк»!!! - холод сомкнулся над мешком, медленно просачиваясь сквозь ткань. Воздуха хватит много, на три-пять вдохов. И в помощь - природа. Лихорадочно: «Уапп», - рот вобрал всё, что не успела вода, а рука дёрнула боковой шнурок. Один лишь миг, и она внутри засасывающего кокона. Холод воды – неизъяснимая услада, обезболивающая раны... Лишь на самом донышке последнего желания осталось последнее крошечное: «да». Но вся её сущность уже восстала: нет, нет, нет, не хочу, не хочу!!! Хочу, хочу… жить!!! Она вытолкнулась, как могла. Олимпиева выучка. Те речные нырки под водой Истомки - с надолго задержанным дыханием. Глянув вниз, едва не захлебнулась… Ниже опускались три белых мешка. И каждый дрыгался, трепетал, точно мокрое бельё на вялом ветерке». Понимаете, лишённый мужского достоинства, озлобленный на весь свет евнух спасает землячку! Больше того, он точно инструктирует Малашу, как ей себя вести в воде и где потом укрыться: у грека, который отведёт её к русским монахам. В чужой Туречине нашлись Свои - русские. И Малашу спасает Свой. Тот, над кем чудовищно надругались, сделали существом без пола. Но даже в калеке просыпаются славянские токи. Русскую родовую память насильникам не удалось ни оскопить, ни выжечь! Тогда не удалось… В заключение хочу сказать: оба тома романа достаточно автономны, отчего давно могли бы быть изданы по отдельности. Нам же остается ждать от автора окончания.
И последнее. Я вижу, что недаром давал Володе рекомендацию в Союз писателей России. Он на глазах становится крупнейшим романистом… |
||
