| |
 На вопросы редактора Издательского совета РПЦ Татьяны Медведевой отвечает номинант Патриаршей премии свв. Кирилла и Мефодия писатель Василий ДВОРЦОВ.
– Василий Владимирович, по специальности Вы реставратор. А почему решили заняться литературой? Художник и писатель – дополняют друг друга?
- По специальностям я: токарь, пожарный, механик кукол, сценограф, дизайнер… театральный критик, преподаватель грима, редактор отдела публицистики … ну, и реставратор. Около 20 профессий, из которых в 2-3-х я достигал признанного мастерства. Только внутренней убеждённости, что «это моё», необходимой для того, чтобы делать дальнейшую карьеру, становиться «главным художником», «главным редактором», никак не наступало.
А литературой я не «решил заняться», это была воля, жёсткое повеление моего духовника. Он, как уже не раз случалось, вдруг, без всяких объяснений, на пороге моего сорокалетия буквально вытолкнул меня в неизвестную жизнь, в новую профессию, поперёк всех моих планов. Было до бурного возмущения обидно – почему? зачем? Ведь всё складывалось так хорошо: я заканчивал роспись второго храма, в мою мастерскую привозили на реставрацию иконы от Тюмени до Алтая. А что литература? Ну, была она приятным вечерним развлечением, ни к чему не обязывающим. В ответ на мои протесты батюшка на несколько лет просто закрыл наше общение. Пока я не смирился и не «стал писателем».
Что ответить на второй вопрос? Мы же каждое утро читаем «и на дела Твоя подвизаюся милосердием Твоим». Так вот и получилось, что безо всякого моего решения теперь литература – моя жизнь, живопись – хобби, а реставрация – подработка. Слава Богу за всё!
– Вы родились в советскую эпоху. А как обрели веру?
- Будете смеяться: благодаря театру! Сцена и закулисье – мир эффектных иллюзий, мишуры цитатной умности и имитаций страстных переживаний. Этот мир бутафорных симуляций делает таким же иллюзорным и человека, наивно-искренне отдающегося ему. В романе «Каиново колено» я постарался описать процесс опустошения души игровым небытиём, выедания внутреннего человека до его внешней корочки-маски. На сцене и в закулисье человек теряет в себе себя, из личности превращается в персону. Помните? «Персона» – производное от посмертной маски, надеваемой жрецами в ритуалах бога смерти Персу.
Я совсем юным сценографом приехал в Челябинск, и вот, в чужом городе, особо остро прочувствовал страх перед «неправдой» меня тогда окружавшего, меня захватывающего, поглощающего. И отчаянную тоску о настоящем. Божья милость – бродя в этой тоске по городу, «случайно» подошёл к храму, рядом с которым располагались шумные автовокзал и торговые ряды, и потому ворота на время службы запирали. Я успел проскочить под рукой сторожа, и … всё. Оказался дома, среди родных.
По прошествии многих лет, в самых мелочах помню те переживания сердечной радости первых, совершенно тогда не понимаемых, служб 1983 года: торжественные хоры всенощной перед Петром и Павлом, резную икону Усекновенной главы Иоанна Предтечи, Покров с осыпавшим город лёгким снежком… Помню своё первое Евангелие – в два столбца, на славянском и русском… А через полгода в Перми, после вечерней на принятие исповеди вышел весь сияющий сединой, старенький и худенький, почти безтелесный священник, и под его неожиданно тяжёлой и горячей ладонью я насквозь пропалился счастьем прощения Господом.
– Вам важно поделиться опытом воцерковления с людьми в своих книгах?
- Да мой опыт воцерковления совершенно рядовой для моего поколения! И для тех, кто постарше. Ведь все мы, «советские люди» вошедшие в церковную калитку, – едино наглядный пример милости Призвавшего нас в «шестой час» и даже замедливших «до девятого». На нас так явственна эта милость нежелания «смерти грешника, но еже обратитися и живу бытии ему». Есть, правда, у меня сборник рассказов на эту тему переломного, порой для человека внезапного обретения веры, сборник потихоньку пополняемый и потому названный «Нескончаемый патерик».
Только, простите, слово «делиться» здесь принципиально не то. Писатель, шире – художник, не «делится своим», иначе он быстро исчерпается. Мы же, верующие, понимаем: писатель – призван (!) на свидетельство переживаемого его народом. И потому неумны разглагольствования тех, кто считает, что, мол, «всё уже было, всё раньше и лучше написано». Господь каждому времени призывает своих свидетелей, ведь литературный процесс – процесс национального самосознания, процесс непрестанного созидания общенародной памяти, на которой возрастает будущее. И если этот процесс пресечётся, то народ просто исчезнет. Отсюда непререкаемый реализм нашего русского искусства – в исполнение Девятой заповеди «Не лжесвидетельствуй».
– У вас есть поэма «Правый мир», посвященная подвигу деда. Что значит для вас Великая Отечественная война?
- Это непосредственный, касаемый руками, с памятью колящей щетины, кислоты застарелого пота и грубого табачного духа, такой личный заповедный пример высочайшего народного самопожертвования. Детство эгоистично, мы вбираем любовь старших как само собой разумеющееся, не отдавая своим старикам ответно должной мерой. А потом, когда они уйдут…
Возрастая, взрослея, постепенно осознаёшь в себе прирост ноши того данного в прямом касании образа самоотдачи, величия безоглядного самопожертвования за други своя. И за тебя, тогда ещё не родившегося. Эта ноша особо тяжелеет, когда уже сам обнимаешь своих внучат, но именно своей тяжестью она и не даёт, не позволяет в каких-то ситуациях засуетиться и заметаться перед соблазнами. Эта живущая, живая в нас тяжесть памяти Великой Отечественной – крепчайший якорь.
– Как относитесь к акции «Бессмертный полк»?
- «Память их в род и род». Если государственный гимн – изначально гражданская молитва, то «Бессмертный полк» – гражданский крестный ход. Это принципиально не демонстрация. Потрясающий своей душевной красотой акт восхождения лично семейного, родового в общенациональное. Сейчас в неких кругах озадачились определением «российской нации». Когда встречаешь такое смешение понятий «русский» и «россиянин», то просто убивает глухота к родной речи: «русский» – это же понятие историческое, никак не ограниченное славянской генетикой, понятие культурное, цивилизационное! А «россиянин» – чисто географическое. Так можно ли нацию описывать только границами ареала проживания, вне времени? Без истории, без памяти. «Бессмертный полк» – вот она, наша русская нация! Над этническими разделениями.
– У вас есть повесть, посвященная событиям в Чечне. Русский солдат – остается мужественным и в наши дни?
- «Русский» – исторически сложившееся качественное определение: «русский врач», «русский инженер», «русский учитель» – без разночтений всегда и везде означает «лучший», «подлинный». Как и Русская православная Церковь. Конечно же, наш солдат-защитник-витязь исторически мужественен. Но! Сегодня русский солдат и сам нуждается в защите, ведь он обезоружен безыдейностью, предан, обезволен безверием. Вы знаете, на Кавказе, впервые в наших войнах, не рядовые закрывали собой командиров, а офицеры своих солдат. Это показатель того, что призванная на службу молодёжь не понимала, не знала, за что там стоит умирать и за что убивать. Есть инфернальная идейность исламистов-изуверов, как есть и мужество гордыни – тот же протопоп Аввакум. И потому, если ты не в понимании, не в виденьи за каждым конкретным конфликтом извечной непримиримости Добра и зла, если ты не осознаёшь себя – здесь и сейчас! – участником – малой, но бесценной частичкой вселенского сражения с антихристом, твоё мужество … не русское. И смерть не за Христа – смерть не в живот вечный.
Притом, что война всегда беда, всегда зло, я не видел большей красоты русского человека, чем в ситуации переживаемой им опасности. Товарищество, чувство верности долгу, забота о младших и неопытных, самопожертвование без колебаний – на войне всё мелочное мгновенно обгорает и осыпается пеплом, там нет никаких раздвоений личности, рефлексии, торгашества и зависти, там всё в человеке становится ясно и чисто.
– Ваша публицистика пронизана любовью к русской истории. Что нам нужно делать, чтобы Россия возродилась? На какие вызовы ответить?
- «Русь Святая храни веру Православную». Зачем Богу Россия и русские без этого? Вот и будем думать: что нам делать, чтобы Родина стала святой? Ох, всё надо делать…
Вызовы духа злобы времени всегда новы и неновы. Прежде всего, сегодня стремительно растёт поляризация национального сознания по оси Добро-зло. Кончился период общественной религиозной теплохладности, увы, несколько нас убаюкавший. Всё: Евангелие проповедано во всех краях Отечества, и каждый, умеющий читать, получил свободу самоопределиться в своём отношении ко Христу. Больше не будет того благостного равнодушия к нам безбожников и иноверцев, их хозяин призывает их к себе. Поэтому я мало верю в плодотворность дальнейшего миссионерства в среде взрослых. Теперь это только ускоряет процесс поляризации, сублимирует агрессивность против Церкви до физических акций. Сегодня в духовном просвещении необходимо максимально сосредоточиться на детях, на юношестве. Молодёжь не растёт сама по себе: если не мы опекаем её, значит, её пасут наши противники.
И второе магистральное направление: собирание и структуризация своих. Уже своих. Налаживание единой системной жизни воцерковлённой части общества: во всех возможно сознаваемых параллелях и вертикалях, иерархиях и сетях, связях и противовесах, с учётом всех сложностей отношений возрастов, профессий, групповых интересов, личных качеств… Только так «людская масса» восстанет народом.
– Какова роль писателя в современной русской жизни?
- Всё та же, что и тысячу лет назад: свидетельствовать, пропуская события через умное сердце, творить национальную память. То есть, толковать человеку человеческое бытиё. «…от Него же вся тварь, словесная же и умная, укрепляема». Человек – тварь словесная и умная! И потому литература охватывает всё, что есть собственно человечек, ничего человеческого за пределами литературы быть не может. А ещё литература – наука речи и искусство слова – основа любой цивилизации. Не только источник, но и постоянно растущий во времени её стержень-ствол, и постоянное её, цивилизации, заполнение.
Мы, русские, наделены особым, уникальным для иных культур даром – у нас есть язык повседневности и язык святости. Наша, такая особая, такая уникальная, Русская цивилизация была бы невозможна без языка Евангелия и Литургии, подаренного нам святыми равноапостольными Кириллом и Мефодием. Надо же принимать уроки недавней истории: мы должны осознавать сами и передавать детям – без постоянно звучащего церковнославянского языка тысячелетний Русский мир не устоит и полсотни лет. Потому мечтаю, чтобы поскорей церковнославянский вернулся в школу, чтобы все русские дети вновь умели читать на языке предков. Читать и мыслить на языке святости.
А ещё писатель должен всегда быть миротворцем (этим, кстати, он принципиально противоположен журналисту). Писатель призван осмысленно, в сопереживании, в собственной душевной боли гасить окружающие страсти, а не разжигать их эпатажем ради сиюминутного внимания публики. Это всегда было трудно, а сегодня просто порой невыносимо. Но – надо.
– Кого из современных авторов читаете?
- Люблю эпиков. Тут тонкость: многие из моих коллег уверенны, что они пишут романы и поэмы. Увы, это не так. Романисты среди писателей, как симфонисты среди композиторов, во все времена жили и живут на Земле считанные единицы. Даже очень толстая книга – далеко не всегда роман, чаще это затянутый рассказ с сюжетными аппендиксами или взбухшая повесть. Согласитесь, можно же крутить шарманку дольше исполнения Третьей симфонии Бетховена. Без шуток: способность видеть, слышать, ощущать полифонию развития и взаимовлияния сразу нескольких тем – особое устроение сознания, обладающего цельностью восприятия многоплановости мира, улавливающего сложносоставную согласованность вселенной.
А так-то читать приходится всех – прежде всего молодых, кого сужу и журю, с кем (над кем) работаю на семинарах. И обязательно надо находить время для друзей, чтобы откликнуться, как-то поддержать советом, похвалой или замечанием.
– Вы обладаете и организаторским даром – проводите литературные фестивали в разных городах страны. Расскажите о них.
- Фестивали, конкурсы, семинары… А роман ждёт, недописан… Главные цели всех подобных мероприятий – сшивание единого литературного пространства и преодоление межпоколенческого разрыва.
По первому: труд писателя индивидуален предельно. Ведь именно неповторимость, оригинальность творчества – главная ценность прозаика и поэта. И, при этом, писателю невозможно состояться профессионально вне литературной среды. Вот и ищем это неслиянное единство, называемое литературным процессом.
Второе: в отечественной литературе разрыв поколений обернулся не только спадом мастеровитости, но, что гораздо тяжелее, профессиональное сиротство обернулось обнищанием духа. Молодые (которым уже за тридцать) не приняли на плечи наследный крест нашей литературы – крест народослужения. Они зачастую даже не понимают слова «народность», им кажется, что это нечто затерянное из Советского Союза. Вот и приходится раз за разом разъяснять, что «народность» – один из определяющих признаков русскости в литературе. Что это не только наследование и овладение культурным достоянием нашей тысячелетней истории, но и высшая форма развитости сочувствия к людям.
Молодёжь честолюбива, и конкурсы – мощнейший рычаг на неё воздействия. Выделяя лидеров, мы выстраиваем иерархию литературного процесса и задаём вектор его развития. Причём, мы же не просто оцениваем мастеровитость – конечно без языка писателя не существует, но одним из главнейших критериев лидерства является действенная нравственность.
И радости много – в работах, присылаемых на наши конкурсы, уже несколько лет никто не матерится, не смакует мерзости, а, значит, молодые уясняют:
кому не дано создавать образы, те обречены на эпатаж, а настоящий талант всегда обойдёт скверну, оставаясь предельно реалистичным.
Но и чуток пожалуюсь: устал от вроде как талантливых, но глухо или агрессивно «антиклерикалов-антицерковников». Нет сил тратиться на них, да и не вижу таковых в будущей литературе России. Поэтому у нас на Некрасовских семинарах участие в церковной службе обязательно для всех, и там сразу становится видно – кто есть кто. Нет, конечно, дверь на ту сторону всегда открыта – осознай свою глупость, если умный, и входи. Однако, сами понимаете, чаще всего эта «как бы неприязнь» к Церкви и Христу имеет духовную природу, это одержимость, от которой не мне лечить.
Да, ещё одно направление – конкурсы молодых переводчиков в рамках фестивалей «Поэзия русского слова» и «Берега дружбы».
Когда встречается старшее поколение народных писателей, понятно, какая густая поднимается ностальгия по Советскому Союзу, с его, действительно, уникальной школой переводов. Но на чём строить сотрудничество молодых, тех, кто родился и вырос в разных независимых государствах? Чем сегодня и, главное, завтра крепить их творческую дружбу, а через это и взаимопонимание новых поколений народов, всё более разводимых политикой?
Мне кажется, общее будущее для Украины, Беларуси и России, опять же, в изучении церковнославянского языка. Пока мы молимся едиными словами, как бы разнилась бытовая речь, мы, православные славяне не разойдёмся.
А для иных народов должно прийти понимание: только активные переводы на русский дают шанс тюркским, угорским, монгольским, кавказским народам сохранить литературное творчество на родных языках. Ибо молодёжь, ища широкой читательской аудитории, не будет писать новых произведений на тунгусском или аварском, удмуртском и бурятском.
– Какие уголки России любите?
- Те, в которых неба больше, чем земли. В горах и городах, если не на вершине и не на крыше, задыхаюсь. Небо ведь, как и земля, везде разное – низкоплотное на Урале, космично, до звёзд в полдень, рыхлое на Волге. Я же родился, вырос и провёл большую часть жизни в Западной Сибири, и, ах, если кто видел томское небо – облачно живое, вечно такое текучее и бегучее, с наливом ниже горизонтов, тот понимает, как без него трудно дышится.
– В чем миссия Русской цивилизации?
- В идеале? Нести миру свет Христовой Истины. В реалии… стараться нести его.
Беседовала Татьяна Медведева
Интервью было опубликовано с сокращениями на сайте Издательского Совета РПЦ |
|
