О, пилигрим, ты ищешь в Риме Рим, и его современник японский лирик Мацуо Басё, восклицавший Ах, если б в нашем мире… понимали, что именно скоротечность есть условие жизни, порядок которой состоит не в закостенелости и неподвижности, являющихся приметами смерти, но в движении, в том, что человеку от рождения дан путь, по которому он должен, не останавливаясь, идти от первого до последнего своего вздоха. Если взять за опорные точки человеческой жизни первый и последний вздох и вспомнить одну из основных аксиом Евклидовой геометрии, что через любые две точки на плоскости можно провести прямую и притом только одну, то может показаться, что в плоскости бытия жизненный путь человека является прямой линией, соединяющей эти две точки. В идеале это так. Но так ли в действительности? Ведь она теперь описывается не столько законами Ньютона, сколько теорией Эйнштейна, и может быть лучше выражена в терминах неевклидовой геометрии четырехмерного пространства, которую художники уже давно и успешно используют в поисках образа реальной картины мира, зная, что реальность никогда не бывает геометрически идеальной, что она гораздо богаче, чем кажется на первый взгляд. Если движение отличается от поступательного и прямолинейного, то оно характеризуется расстоянием, отличным от расстояния в обычном понимании. В альтернативной геометрической интерпретации для вычисления реальной величины расстояния уже не достаточно формулы Пифагора. Фактическое расстояние называется манхеттенским или расстоянием такси и складывается из суммы промежуточных отрезков. То есть, в реальности к заданной точке мы приближаемся не напрямик, а, условно говоря, обходя дома, объезжая улицы со встречным движением, минуя непреодолимые препятствия, светофоры и т.п. Не напрямик к поставленной цели движется и художник. Будучи убежденным в объективных свойствах Красоты, он не может это просто задекларировать, но должен выявить и выразить принципиальные особенности своего эстетического мировосприятия, показать вехи своего пути к ней. Каждым художником, если, конечно, он убежден, что наивысшая полнота бытия выражается в прекрасном, в каждом художественном произведении торится свой путь к Красоте. Нет сомнения, что творчество известной современной поэтессы и прозаика из древнего русского города Орла – Татьяны Ивановны Грибановой озарено живительным светом причастности к вечной красоте мира. В своих художественных поисках поэтесса выходит на уровень исследования гармонических ценностей бытия, оптимистичной его тенденции, активно противостоящей беспощадной современной художественной агрессии. Если в нескольких словах охарактеризовать творчество поэтессы, то можно сказать, что она говорит языком красоты, красота является и несущим фундаментом, и скрепляющим цементом этого творчества, хотя и овеянного настроением утраты, содержащим сожаление о невозвратности ушедшего. Милая даль захолустная. Но, кажется, зачем сожалеть о неприметной деревеньке Игино, где родилась и выросла поэтесса, и достойна ли вообще эта “даль захолустная” поэтического образа? Это же не ветшающая слава Вечного города, где На медальонах временем слепым и бренность которого в свое время поэтически оплакивал Франсиско де Кеведо. Сравнение, конечно, спорное, но именно в подобном художественном соседстве, в свете мировой художественной классики, лучше видны возрожденческие тенденции, присущие современной русской литературе, подвергающейся в наш техногенный век особой обструкции, заметнее проявляется духовное литературное преображение. Как происходит это возрождение, мы можем видеть на примере поэтического творчества Татьяны Грибановой, обладающей не только даром запечатлевать естественные метаморфозы бытия, но отражать диалектические противоречия целого и частного, скоротечного и вечного, своей “захолустной” деревеньки Игино и Вечного города. А почему бы и не сопоставить сельцо из российской глубинки с Римом, ведь говорил же Мандельштам Природа - тот же Рим и отразилась в нем. Творчеством доказано, что сопоставление это возможно, ведь, как утверждал Сервантес: “У истории, поэзии и живописи так много общего и так тесно они между собою связаны, что историк, например, не может не живописать, а живописец не может не сочинять” (“Странствия Персилеса и Сигизмунды”, 1617 г.). Татьяна Грибанова не обращается к глобальным историческим темам, ее интересует история своего рода, прошлая и настоящая жизнь своей малой родины. И именно отсюда, от первозданных начал природы, от кладезя естественной непреходящей красоты человеческих отношений, от горячего ключа памяти она в своей живописной поэзии выходит на вселенские обобщения, на исторические предчувствия. Когда-то гору называли Поповкой. Поэтесса грустит, склонившись над прозрачным ручьем скоротечного времени, в котором ей дано видеть прошлое и будущее сквозь мгновения настоящего. Осуществить погружение в мимолетное, ощутить и передать непрерывную изменчивость ей лучше удается через образы неодушевленного мира. Ни что не выражает мимолетность времени так явно, как вечно умирающая и вечно воскресающая природа, что много способствует осознанию промыслительного, божественного устройства бытия. Помолчи, посиди со мной. В этом поэтическом отрывке, представляющем собой сгусток метафор, – всё движение. Оно создается и насыщенным метафорическим рядом, и новизной сравнений и олицетворений, и обилием глаголов. Скорее всего, неумышленным, но мастерским соединением глаголов совершенного и несовершенного вида, поэтессой творится напряженная, неоднородная гармония мгновений, являющаяся отражением духовной жизни человека и источником надежды о непреходящем ее бытии. В однородной, строго выверенной застывшей архитектурной гармонии Вечного города такие живые ощущения возникнуть не могут. Поэтическому дару Татьяны Грибановой удается изысканными, можно сказать “барочными” средствами, выявить именно живую красоту природы – свободную и хаотичную. Легкий диссонанс в деталях способствует созданию целостной поэтичной картины мира, на самом деле состоящего из многих несвязностей и противоположностей. Исполненному многими чувствами сердцу поэтессы отражение этого сложного мира удается вполне. И верится, и видится, как по дорогам ее поэтического космоса “вдаль бредут паломники-века” и стоят у обочин “пилигримы-ракиты”, оберегающие красоты своего игинского Рима. Каждое стихотворение Татьяны Грибановой – это путь, в каждом из них она заставляет читателя становиться попутчиком. И читатель следует за ней, ведь поэтесса показывает дорогу к Красоте, к Вечности, к Раю. В стихотворении “Ракитовый рай” и направление пути, и высота цели заданы сразу – в названии. Кажется, не много надо добавить к нему, чтобы убедить читателя в счастье того, что
Из глубинки я, из захолустья. Скажи поэтесса только это, и, наверное, было бы достаточно, чтобы читатель проникся ее счастьем. Но поэтесса знает, что сложна дорога к счастью, и ведет к нему своим путем. По пути она заставляет нас полюбоваться маслятами в дубовых кадушки, подводит к ручью серебристой плотвы, подносит нам капустные плюшки-ватрушки с пылу-жару, заводит в дом к своей бабушке-мастерице, которая На столешнице выстелет скатерть – Заворачивает ее дорога и во времена стародавние, туда, где ….. рыщет Не прерывается дорога к счастью, к ракитовому раю, бедой, но прорывается сквозь вражий огнь к вечности, туда, где все минувшее живо и Где луна, словно бабушкин ситный, Вот оно! Не “манхеттенское”, а “игинское” расстояние в неевклидовой геометрии Татьяны Грибановой, где не препятствия обходятся, не небоскребы огибаются, а выстраивается маршрут по вешкам, которые как свечка от свечки зажигаются друг от друга, освещая свой отрезок пути, приводящего к заданной точке, к “ракитовому раю”, имеющему не только конкретное географическое определение, но вселенское значение – в категориях земного и духовного Отечества. Пыль-зола просёлочной дороги. Так поэтесса, проведя нас тропами-закоулками, через избы и погосты, по рощам и полям выводит по направлению к высотам истинного Рая, отверзающегося крестом. Поэзия Татьяны Грибановой, не отличающаяся ни назидательностью, ни претенциозностью, одухотворена родовой мудростью души, возвышена уровнем народного нравственного опыта. Поэтическое мастерство автора кажется природным, являющимся следствием глубокого осмысления своей, присущей только игинскому миру, специфики жизни, результатом погружения в родную природу, в мир родного быта, где каждый каждому родня. Выходя на диалог со Вселенной, поэтесса создает новую, более полнозвучную в своем звучании, более насыщенную в своей красочности реальность бытия, чтобы гарантированно быть услышанной в “сферах Рая”. Кажется, что она так сочно, ярко рассказывает о своей Родине, чтобы и оттуда, с духовной высоты, увидели и ее Россию, и ее село Игино в полной и нераздельной их красоте. Там ранней весною токует глухарь, Поэтический мир Татьяны Грибановой густо населен: много в нем обаятельных в своей искренности и доброте стариков и старушек, соседок и соседей, немало зверюшек и пташек. В нем так красиво и спасительно, что невольно присоединяешься к словам современного русского классика, поэта Константина Скворцова, сказанным о творчестве Татьяны Грибановой. “Где та грань, за которой знакомые слова вдруг озаряются лунным светом, вода в озере начинает рябить, холодные листья гладят тебе щёки, и ты переносишься в неведомый и в то же время такой близкий тебе мир, из которого выходишь если не другим человеком, то заметно обновлённым. Не многие из современных поэтов обладают этим родниковым свойством осветлять и очищать наши души от наносной мути жестокого материального века. Наверное, так было всегда. И русская природа в муках самосохранения сама выбирала себе поэтов, делясь с ними серебром утренней росы, ситцем ромашковых полей, парным молоком туманов”.... И любовь, подсвеченная вечным сиянием рос и туманов, в этом сказочно-красивом мире так же сказочно-красивая и счастливая, даже если иногда и не очень счастливая. Стихи о любви Татьяны Грибановой целомудренны и по-евангельски милосердны. Ухожу… и возвращаюсь снова. Сопоставление мига и вечности в пространстве храма говорит о богословских предчувствиях и философских раздумьях поэтессы, понимающей, что в формах существования материи, на основе принципа необратимости природных тел, эти две временные категории несопоставимы. Однако она уверенно ставит миг и вечность рядом, как будто знает: в догматическом богословии сказано, что прорыв в вечность осуществляется через мгновение. “Повествование о творении мира в Библии начинается словами: в начале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1: 1). «Начало», о котором здесь идет речь, есть первое мгновение, в которое возникает мир духовный и вещественный. Это мгновение полагает начало времени Вселенной, но само по себе мгновение неуловимо для мысли. Время предполагает некоторую длительность, или процесс, в котором можно выделить прошлое, настоящее и будущее. Но в мгновении нет временной длительности, оно неделимо, поэтому мгновение – вне времени. По мысли святителя Василия Великого, «как начало пути еще не путь и начало дома еще не дом, так и начало времени еще не время и даже не самомалейшая часть времени». Это – грань между вечностью и временем. Мгновение есть «прорыв в вечность», потому что настоящее без изменения, без длительности и являет собой присутствие вечности. Таким образом, действие Божественной воли в творении мира было мгновенным и вневременным” ( Алипий (Кастальский-Бороздин архимандрит), Исайя (Белов) архимандрит. Догматическое богословие. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1998 г.ч. 3/ 7). В поэзии Татьяны Грибановой, умеющей представить мир с нескольких временных точек зрения одновременно, через миг происходит прорыв в вечность любви и верности, в обитель превосходящей все остальное красоты человеческой души, как, например, в этом рассказе о своей бабушке. Дай водицей умою святою Читая эти строки, невозможно не поверить в то, что “все бренное осталось и живет”, что у Бога нет мертвых, что любовь животворит, и что Господь слышит молитву, обращенную к Нему добрым человеческим сердцем. Через всю поэтическую ткань стихотворной подборки Татьяны Грибановой прочной золотою нитью проходит молитвенная интонация. Поэтесса иногда молится сама, молятся ее деды и бабки, ее любимый, молитвенно предстоит пред небесами в своей ситцевой простоте природа. И даже Богородица зримо присоединяется к этому молитвенному хору, который мы слышим благодаря тому, что частью “игинского” расстояния Татьяны Грибановой становится дорога в храм. Слышишь: за Окою Молитва является той благодатной средой, в которой вечно пребывает красота, сохраняется в веках вера, надежда и любовь. Стихи Татьяны Грибановой имеют в наше время выраженную возрожденческую ценность в том смысле, что доказывают, что человек, существующий в реальности веры и любви, даже в своем бренном, невечном обличии, но в неистощимой одухотворенности, в сиянии творческой силы - есть потенциальная беспредельность. Наделяя в своей поэзии красотой каждого человека и даже неживую природу – поля и проселки, кадушку с солью и пасхальные куличи, поэтесса подчеркивает факт вечного божественного присутствия в нашем бренном мире. В стихах Татьяны Грибановой происходит восстановление утраченного почти на век художественного образа божественной гармонии бытия, выражающегося в ее стихах проникновенным лирическим звучанием. Январь 2015 г. |
|
Скоротечность – одна из осязаемых характеристик времени, сбережение в вечности мимолетного образа которого всегда вдохновляло творческих людей. И только искусству, условно говоря, по гениальной методике Гете:“остановись, мгновенье, ты прекрасно!” – удалось запечатлеть переменчивые лики времени в нетленной его красоте. Конечно, и Франсиско де Кеведо, поэт золотого века испанской литературы, сокрушавшийся о былой славе Рима, и сожалевший
