Дмитрий ЕРМАКОВ
Встречи с Беловым

Не так уж много раз и видел-то я Василия Белова, еще меньше разговаривал. Но были, были случайные и неслучайные встречи, были и разговоры…

 

Я РУССКИЙ

Год, кажется 1992, весна или лето. По улице Октябрьской навстречу мне идет Василий Белов (кто ж из вологжан не узнает его!). Я сперва промахнул мимо. Потом, кажется, и для себя самого неожиданно, остановился, оглянулся…

- Василий Иванович, здравствуйте, - подошел к нему.

- Здравствуйте, - голову чуть набок склонил и в голубых глазах заинтересованность.

- Василий Иванович, вы недавно выступали на радио и сказали, что в протестантизме чувствуется какая-то ограниченность.

- Да, сказал, - глаза сузились.

- Но ведь так можно сказать, что и в православии чувствуется ограниченность…

И тут, как в стихотворении Александра Романова «Очки Белова», «зрачки, что крючки» - будто вцепились в меня:

- Вы русский? - тоже, будто крючком вопросом зацепил.

- Да, я русский.

- Значит, вы ещё мало думали, - уже мягче сказал Белов, развернулся и пошагал своей дорогой.

Очень скоро я понял и его правоту, и причину некоторого его раздражения. Вскоре же написал я статью под названием «Я – русский», и она была опубликована в газете областной молодежной газете «Ступени».

Кажется, Василий Иванович забыл тот короткий разговор. А я помню.

 

ТАКОЙ ДЕНЬ

А уже познакомились мы в 1993 году, осенью. Проводился областной семинар молодых авторов. Именно на том семинаре Белов сказал: «Поздравляю общественность Вологды с появлением нового писателя – Михаила Жаравина». На том же семинаре, нам молодым авторам, говорил Белов: «Подумайте, вы вступаете на не просто опасный, а на смертельно опасный литературный путь…»

Белов говорил и о моих рассказах. Точнее – обсуждались некоторые мои рассказы (первые прозаические опыты), а Василий Иванович говорил лишь об одном из них. О рассказе «Такой день». И не только говорил, он на листочке с рассказом сделал две карандашные пометки. Слово «сел» исправил на «уселся», а еще одно слово обвел и стрелочкой перенес в другую часть предложения…

Одним из самых значительных в жизни стал для меня тот день.

Самым дорогим для меня стал тот листочек…

 

ВОПРОС

Вот уже после семинара он и стал меня узнавать. Никогда не сделает вид, что не заметил – подойдет, поздоровается, руку подаст, спросит о чем-то…

Я подрабатывал дворником. Участок мой – «Старый рынок». Половина шестого утра. Мету. Поднял опрокинутую урну, собрал рассыпанный мусор…

Гляжу: коренастый, в черном костюме, в темной рубашке идет энергично, будто по какому-то важному делу Василий Белов. Меня увидел:

- Привет! - улыбнулся, подошел, руку протягивает.

Я торопливо, смущенно, стягиваю грязную рабочую рукавицу…

Белов будто не заметил моего смущения, руку пожал, кивнул на мусор:

- Как думаешь, почему люди урны переворачивают? - Не дождавшись ответа, добавил: - Ведь добрые-то дела приятнее делать…

Я пожал плечами.

- Вот в чем вопрос! - подняв указательный палец, сказал Белов. Снова пожал мне руку и, деловито, пошел в сторону реки… Без двадцати шесть утра…

На всю жизнь мне вопрос задал.

 

«Как умею…»

Переполненный автобус. Белов сам протиснулся ко мне. Подал руку. Что-то спросил…

- Плохо пишешь, Вася, - подвыпивший мужик сбоку откуда-то сказал.

Сколько, наверное, таких вот «критиков» считало долгом своим поддеть Белова. «А просто так, чтоб не зазнавался». Лезли с дурацкими и просто ненужными разговорами, вопросами. Лезли-то, чтоб хоть так прикоснуться, стать и самим заметными хоть на мгновение, чтобы похвастать, может, потом: «Да я Васе Белову сказал…»

А он только усмехнулся тогда в автобусе:

- Плохо? Ну, как умею… - меня по плечу хлопнул: - Пока! - и неожиданно ловко и быстро протиснулся к выходу, в тот же момент автобус остановился, двери со скрипом раскрылись. Белов вышел. А тот «критик»… Я его уже и не разглядел потом в автобусной толкучке.

 

ПОЖЕЛАНИЕ

Александр Цыганов спросил:

- Вы не могли бы помочь Василию Ивановичу получить книги из типографии.

Конечно! Конечно, я могу!

И вот «Нива» Белова стоит у «окна выдачи готовой продукции» областной типографии. Получаем перехваченные жестким синтетическим шпагатом упаковки. В них, судя по надписи на упаковке, «Рассказы о всякой живности». Подхватываем с ползущей ленты конвейера пачки и укладываем в багажник машины. Белов, Цыганов, я. Потом едем к гаражу Белова, где-то за «ликеркой». Перекладываем книги в гараж. И тут уж я, грешен, сам попросил у Василия Ивановича книжку. Он стал разрывать упаковку и об шпагат, не сильно, но порезал руку. Достал две книжки. Тут же подписал и мне, и Александру Цыганову…

Потом пешком шли в сторону дома Василия Ивановича, и он хвалился: «Я теперь каждое утро зарядку делаю! Вот такое упражнение делаю, и вот такое…» Тут же посреди тротуара и показывал, делал вращения и рывки руками. Люди оглядывались. «Хорошие упражнения?» - добивался от меня Белов (он, как мне кажется, с каким-то особым уважением относился к моим занятиям спортом и тренерской работе). «Хорошие, Василий Иванович, хорошие»…

«Диме Ермакову, с пожеланием хорошей литературной дороги», - написал он в той книжке. Спасибо, Василий Иванович, за пожелание…

 

ОДНАЖДЫ

Однажды зашел в помещение Вологодского отделения Союза писателей (три соединенных кабинета на Ленина-2). Сидит почему-то Василий Иванович, один. Палку в пол упер и обе руки перед собой на рукоять палки положил. Потому и запомнились его руки, кисти. Небольшие, как ни странно, пухловатые. И на одной (не помню правой или левой) бледно синяя старинная наколка: «Вася»…

И так мне стало… Думаю: «Если сейчас не скажу, будет ли еще случай…» Шагнул к нему: «Василий Иванович, спасибо вам за все».

Взглянул он на меня светло-голубыми глазами, покачал головой белой:

- Дима, и ты… Мне же стыдно…

«За что же стыдно-то, Василий Иванович?» Не спросил я его… А и не надо об этом спрашивать…

 

Были и еще встречи (даже однажды в квартире у Василия Ивановича побывал, бывал и в Тимонихе), были и разговоры…

Главное, что был он, Белов. И есть. И будет.

 

НА РОДИНЕ БЕЛОВА

 

1. ЖИВОЕ СЛОВО

"На стене над моим столом фотография с картины художника Волкова: Пушкин, преодолевая боль, приподнимается на снегу и целится в международного проходимца, напялившего для маскировки русский гвардейский мундир. Настольная энциклопедия Битнера называет Дантеса не офицером, а дипломатом. Будущему владельцу роскошного замка всё равно было, кому служить: то ли Николаю I , то ли масону и предателю Франции Наполеону III .

Александр Сергеевич Пушкин умрет, ему осталось жить очень недолго. Возок ждёт, секунданты застыли в безмолвии. Пушкин целится во врага своей Родины. Я родился через девяносто пять лет, без мала целый век минул после той петербургской зимы, - но почему я плачу? Без слёз, сжимая поределые зубы… Плачу о матери и о Пушкине."

Цитата почти случайная из очерка Василия Ивановича Белова "Душа бессмертна" (на любой странице можно раскрыть любую книгу Белова и уже не оторвёшься). Но нет – не случайная, как не случайно всё в этом мире. Как и Пушкин, Василий Белов уже навсегда в русской жизни, как и Пушкин, "отстояв назначенье своё, отразил он всю душу России…", как и Пушкин, и до сего дня не даёт он спуска врагам России… И я стискивая тоже уж поределые зубы, плачу думая о Пушкине, или читая Белова, или глядя на его дом в Тимонихе… Но нет (не дождётесь!), то не слёзы слабости, то слёзы благодарной любви и светлой печали…

"Три года я с помощью моих друзей Анатолия Заболоцкого и Валерия Страхова спасал то, что осталось от нашей церкви. Однажды ранним утром, когда устанавливал самодельный дубовый крест, стоя на качающихся лесах, я взглянул окрест… То, что я увидел, никто не видел не менее ста тридцати лет. Птицы летели не вверху, а внизу. Подкова озера, окаймлённая кустами и мшистыми лывками, оказалась маленькой и какой-то по-детски беззащитной. Вода без малейшего искажения отражала голубизну бездонного неба. Всё вокруг было в солнечном золоте, в утреннем зелёном тепле, в тишине и в каком-то странном и даже счастливом спокойствии. Могилки внизу с голубыми, неверно сбитыми крестиками, обросшие тополёвой дикой молодью, занимали совсем немного места среди полей и лесов, уходящих далеко в дымчато-золотой горизонт. И они поредели, родные леса! Горизонт растворялся в сиреневой дымке, поглощенный и объятый безбрежным, бездонным небесным куполом".

Не с высоты церковного купола, но довелось и мне увидеть и блёсткую подкову озера, и заозёрную деревеньку с серебряными банями, и леса, и поля, которые, по словам Белова, пахались ежегодно, как минимум, полторы тысячи лет. В 1995-ом их впервые не обработали, не распаханы они и в 2007-ом…

И, заплутав в сумерках северной светлой ночи, потеряв тропу, продирался я с товарищем через те буйные, путающие ноги травы… А и хотелось пасть в те травы, на ту землю…

Пробравшись вдоль оврага, за которым густились деревья и кусты и виднелись очертания храма, мы выбрались на твёрдую дорогу… Тишина была, великая тишина над родиной Белова… И я вдруг осязаемо ощутил абсолютное счастье. Счастье то можно было даже потрогать…

Потом, уже днём, увидели вблизи церковь, восстановленную трудами Василия Ивановича и его друзей, могилки под деревьями. Тут и деревянный крест, и могильный камень с надписью: "В 37 лет она стала солдатской вдовой"… Мама Белова…

А как долго ехали мы в Тимониху. Сначала по асфальтовому шоссе, потом по бетонке, потом уж по грунтовой дороге. Поля, леса, деревни, речки… Вот откуда, из самых глубин северной Руси, явился и сам Белов, и вывел в мир своих героев. Иван Африканович Дрынов, дедко Никита Рогов, неутомимый строитель мельницы Павел Рогов, Олёша Смолин… Всех и не перечислишь. Ведь только в "Канунах", первой части великого романа-трилогии "Час шестый", десятки героев.

Великий подвиг Белова – запечатленные души, лица, будни и праздники русских тружеников: плотников и землепашцев, священнослужителей и учёных, солдатских вдов и ребятишек, заменивших в тяжкой мужской работе погибших на фронте отцов…

Набираю на компьютере цитаты и вижу, как густо подчёркивает машина беловские строчки зелёным и красным. Ну не помещается живое русское слово в компьютерные рамки.

Живое русское слово – родная стихия Василия Белова, и он щедро делится с читателем этим великим счастьем – говорить и мыслить на русском языке.

Горжусь, что живу в одно время и на нашей общей земле с Василием Ивановичем Беловым.

 

Недавно мне вновь посчастливилось побывать на родине Василия Ивановича Белова – в деревне Тимонихе Харовского района Вологодской области…

 

2. ТИМОНИХА

Уже бывал я там несколько лет назад. Даже что-то писал… Как передать словами то, что почти неуловимо органами чувств – состояние души, духа… Как передать, что хотелось раствориться в этом тумане, задернувшем поля, дорогу и озеро от посторонних глаз…

Большой дом, жернов, вкопанный у крыльца, и низкая входная дверь, и высокая крутая лестница, ведущая в избу… Сразу за входной дверью, налево от лестницы – вход в какое-то хозяйственное помещение, а там деревенская утварь, и на каждой вещи бумажка с надписью – «корчага», «пестерь», даже косточки-«бабки», игра в которые так ярко описана в «Канунах», сложены в чугунок и подписаны. Чтобы знали, чтобы помнили… Пусть это кажется наивным, пусть. Белов делал и делает свое великое дело. Он сохраняет Родину. Для всех нас. И хочет, чтобы мы не только по его книгам, но и воочию увидели и корчагу, и пестерь. Если мы забудем их – мы потеряем что-то очень важное, может, даже главное, без чего уже не сможем называться русскими и просто людьми. Я верю в это, этой вере научил меня Белов.

Обычная северная русская изба с хозяйкой-печкой посредине, вокруг которой и кипела жизнь. Теперь уже и здесь, как и во всей Тимонихе, как и во всех-то русских деревнях жизнь лишь временами вскидывается – то приездом самого Белова, то его сестры или племянницы с детьми, то вот таких гостей, как мы в тот день…

Всё здесь ещё живо – и как бы хотелось, чтобы не стал просто музейным экспонатом этот дом, эта деревня, в которой уже никто не зимует, да и на лето приезжают в три или четыре дома… Я бы умер, просто бы лег и умер за то, чтобы все это жило и впредь живой, а не музейной жизнью… Друг мой попросил воды у племянницы Василия Ивановича – Екатерины и пил её, колодезную, из ковша. А потом мы (я, Ирина, Андрей) шли по затуманенной дороге мимо силуэта восстановленной силами Белова и его друзей церкви, мимо погоста, где лежат его земляки и его мать… Шли к озеру. «Что с тобой, Андрей? Что?» - спросил я (видел, что… что-то случилось с ним). «Знаешь, у меня была давняя мечта – приехать или придти в Тимониху, подойти к калитке у этого дома и попросить воды, попить, поблагодарить и уйти. И всё». Счастливый человек! Но и я счастлив – я читаю Белова, я видел его и даже не раз говорил с Василием Ивановичем, я иду по дороге, по которой ходил сам Белов и его друзья – Яшин, Шукшин, Передреев… «Тихая моя родина» – вслед за Беловым и Рубцовым шепчу я…

 

И мы уедем из Тимонихи в город, как ушёл когда-то подростком сам Белов, как ушли из своих деревень миллионы русских крестьян. И как и они, я буду носить свою родину, свою Тимониху в сердце…

Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"
Комментариев:

Вернуться на главную