Замогильные записки

На первый взгляд кажется, что капитализм – это просто: рациональность, схема «товар – деньги – товар», наемный труд, промышленность, где все или почти все можно выразить в цифрах и посчитать, все свести к количеству. Недаром то, что потом стало «политической экономией», У. Петти назвал «политической арифметикой». Но все это так просто лишь на первый взгляд. Действительно ли всё при капитализме можно свести к количеству? Всё. Кроме одного – самого капитализма, капитализма в целом.

То, что называют «элементами капитализма», существовало почти во всех развитых «докапиталистических» обществах, в том числе и тех, которые капиталистическими так и не стали. Не случайно генезис капитализма – до сих пор нерешенная проблема социальной теории, будь то либеральная или марксистская. Как честно признал один известный западный специалист по экономической истории, мы буквально по минутам изучили экономическое развитие Европы, но до сих пор не понимаем, как и почему возникает капитализм.

Еще одна странность капитализма как системы заключается в том, что, функционируя, капитализм уже «от себя» порождал формы, которые, хотя и выполняли свою функцию в капиталистической системе, по содержанию являлись «докапиталистическими» (плантационное рабство, латифундии, мелкотоварное производство). Более того, сам капитал легко превращался в не-капитал, просто в богатство там, где ему не противостоял наемный труд. В результате – парадокс: к концу XIX в. капиталистическая система пришла с большим количеством «докапиталистических» укладов, чем их было в ней, скажем, в XVII в. Таким образом, мировой капитализм смог реализовать себя только в качестве мировой многоукладной (т.е. качественно неоднородной) системы, а не в виде единого качественно-однородного капиталистического общества. Капитал не мог стать и не стал единственной формой капиталистической собственности.

Более того, в капиталистическую эпоху, возникает системный антикапитализм – исторический коммунизм в лице СССР, а затем и «социалистического лагеря». В истории есть один парадокс, на который до сих пор почти не обращают внимание. Коммунистические идеи существовали в течение более чем двадцати веков, а коммунизм как социально-экономическая система, как «реальный коммунизм» возник только в ХХ в., в капиталистическую эпоху – как антикапитализм. В реальности коммунистические идеи воплотились только как антикапиталистическая система. «Антирабовладение» и «антифеодализм» никогда и нигде не возникали. Возник только антикапитализм. Это означает, что в самом капитализме есть нечто, что позволяет ему, по крайней мере, на определённой стадии его развития, существовать одновременно со знаком «плюс» и со знаком «минус». И даже не просто позволяет, а в какой-то степени требует этого, в результате чего возникает некий вакуум, зона для антикапиталистического мира. Россия – в форме СССР – заняла эту зону и реализовала себя в ХХ в. в качестве антикапитализма.

Капитализм постоянно создаёт некапиталистические уклады – сначала «докапиталистический», затем антикапиталистический, с которыми затем ведёт борьбу. При капитализме (и с ним) появляются не только новые социальные системы, но и такие феномены, которых раньше никогда не было – национальное государство, бюрократия, политика (как отдельная сфера жизни общества), наука (как институт) и многое другое. В эпоху капитализма, вместе с Великой французской и Великой промышленной революциями, на их фоне и как реакция на них, возникло принципиально новое, невиданное до тех пор явление – идеология. Причем не одна-единственная идеология, а три разных (консерватизм, либерализм, марксизм). Религия в феодальной раннекапиталистической Европе была одна (христианство), а идеологий возникло три; более того, можно даже сказать, что идеология возникла как принципиально неединое, тримодальное явление.

Так же, как не было единого мирового («глобального») капитализма, не было единой и универсальной капиталистической идеологии. Несмотря на универсалистские претензии марксизма и либерализма, капиталистическая эпоха породила такое явление, как национализм. В эпоху капитализма появился такой фактор как возможность манипуляции историческим процессом господствующими группами с помощью «информационного оружия» (первая «марка» информоружия – Просвещение). Качественно усилилась роль властных «малых групп», которые объединились в различные организации и мощь которых росла пропорционально росту значения финансового капитала, с одной стороны, и организованных антисистемных сил, с другой. Институциализированное антисистемное движение – тоже уникальная черта зрелого капитализма, его роскошь.

В своём реальном функционировании капитализм производит одну важную операцию. Многое из того, что в докапиталистических системах выступает в качестве внешних по отношению друг к другу элементов оппозиции, как противоречия внешнего порядка, капитализм превращает в свои внутренние противоречия, снимает их, создавая таким образом мощнейший внутренний мотор развития.

Так, капитализм снимает противоречие между производством и обменом (базовое производственное отношение этой системы есть не что иное, как обмен рабочей силы на овеществлённый труд, капитал). Логическое и историческое развитие тоже становятся элементом внутреннего противоречия – наличие некапиталистических форм в капиталистической системе, явление глобальной многоукладности есть реализация логической модели капитализма, а не историческое отклонение от нее. Тем самым снимается внешнее противоречие между капиталом и некапиталистическими формами, последние становятся функциями первого, он легко превращается в них или в любую форму богатства, если ему в качестве контрагента не противостоит наёмный труд.

Капитализм – это постоянные революции, технические, экономические, социальные, политические, научные; революция становится решающей формой эволюции капитализма, тем самым противоречие между эволюционным и революционным аспектами развития снимается. Экономическая и военно-политическая гегемония в капсистеме совпадают, чего раньше, как правило, не было. Сверхперегруженность противоречиями придает капитализму фантастическую, невиданную, взрывную динамику, бешеные темпы развития (а следовательно, и относительно короткую жизнь).

Капитализм - это бомба противоречий. Ни одна социальная система не способна сдержать такой комплекс противоречий в локально-региональных рамках. Такие внутренние противоречия, которые возникли как превращенная и интериоризированная форма внешних оппозиций, можно решать только вне субстанциальных рамок системы, постоянно расширяя ее. Экспансия капитализма, таким образом, обретает тройной источник: мировая интенция и потенция самого капитализма; универсалистская тенденция христианского исторического субъекта; экстенсивно-экспансионистский способ решения проблем «общество - природа», характерный для всех систем Европейской цивилизации.

Только на мировом уровне, на уровне мира в целом можно превратить оппозиции и внешние противоречия антично-феодальной европейской старины во внутренние противоречия капитализма; это должно делаться одновременно вовне и внутри капитализма. Капитализм, в отличие от локальных, завязанных на определённые комплексы натуральных производительных сил «докапиталистических» социумов, возникает не на страновом, а на мировом уровне, как система мирового взаимодействия.

Кесарево сечение

Cубстанция и функция

Ну а теперь от генезиса капиталистической системы перейдём к её социальной сути, к её базовому противоречию, которая является основой всех остальных. У каждой общественной системы есть ее социальное «тело», субстанция, обладающая некими функциями, атрибутами. Чем примитивнее социальная система, чем больше общество зависит от природы (как географического фактора и как от комплекса натуральных производительных сил), чем больше природные факторы производства господствуют над искусственными, а живой труд – над овеществленным, как это имеет место в «докапиталистических» обществах, тем более простыми и менее острыми являются эти противоречия, тем больше функция «утоплена» в субстанции, тем меньше ее автономия.

Субстанция – это прежде всего материальное производство в узком смысле слова (действительный процесс производства), те отношения, которые возникают непосредственно внутри него или непосредственно по его поводу, например в ходе распределения факторов производства (собственность).

Функция (или функции) – это те отношения, которые складываются не внутри субстанции и не непосредственно по ее поводу, а вне ее и опосредованно. Так, они могут опосредовать распределение факторов производства, т.е. отношения по поводу субстанции, выступая их более или менее активным атрибутом. И чем сложнее, многосоставнее и развитее субстанция, тем больше функций, тем больше и очевиднее несовпадение с ней, тем они автономнее; функции – это управление («государство»), регуляция социального поведения («политика»), коммуникации; у функций – свои структуры и формы организации, как и у субстанции. Чем сложнее и развитее социальная система, тем менее абсолютна и непроходима грань между ее субстанциальными и функциональными аспектами. Особенно это проявляется в сфере производственных отношений.

Так, производственные отношения – это в принципе отношения по поводу субстанции, они носят субстанциальный характер и представляют субстанциальный аспект социальной системы. Однако в капиталистической системе, т.е. такой, в которой системообразующим элементом является капитал, накопленный общественный труд, ситуация несколько меняется. Поскольку капиталистическая собственность не сводится только к капиталу (как заметил В.В.Крылов, лишь в действительном процессе труда как главной фазе совокупного процесса производства капиталу как производительному принадлежат непосредственно все прочие факторы труда; вне действительного процесса производства у последних свои собственники – наемные работники, землевладельцы, государство, корпорации интеллектуалов) и оказывается шире его, но развивается по его законам, выступает его функцией, она обретает функциональные черты и в качестве таковой может противостоять субстанции (идеологически это нашло отражение в противостоянии, например, консерваторов и либералов, не говоря уже о марксистах). Более того, в результате сложности и специфики субстанциальной природы капитала (овеществленный труд) сам капитал как отношение приобретает значительное и сильное функциональное измерение, легко превращаясь по функции в не-капитал (просто богатство), оставаясь капиталом по субстанции. Иными словами, при капитализме, в нем самом производственные отношения утрачивают исключительно субстанциальный характер и приобретают функциональный – что до капитализма могло быть редкостью, обусловленной особыми историческими обстоятельствами. В результате при капитализме противоречие субстанция-функция становится еще и внутренним для самих производственных отношений, т.е. довольно подвижным и гибким.

Необходимо отметить, что вообще противоречие между социальными субстанцией и функцией (а также содержанием и формой) достигает максимальной остроты именно при капитализме, когда экономические отношения становятся системообразующими производственными, социальное насилие содержательно обособляется из сферы производственных отношений и возникают формы, регулирующие (в)некономические отношения индивидов и групп. Кроме того, при капитализме функционально (но только функционально) снимается противоречие между отношениями производства и обмена – эксплуатация осуществляется как обмен рабочей силы на овеществленный труд («капитал»), входит в ткань производства, в результате обмен приобретает значительную автономию, а внешне вообще может показаться, что он диктует свою волю производству. Ведь капитализм – это, помимо прочего, товарное производство с целью получения прибыли, т.е. увеличения (меновой) стоимости. Любой продукт, попадающий на товарный рынок, становится товаром, независимо от того, в какой социальной системе, при каких социальных порядках он произведен и как соотносятся в нем естественный и искусственный субстраты. Функционально обмен при капитализме превращает в стоимость то, что не является ею и не создается производительным капиталом. В этом смысле мировой рынок – такая же основа капитализма, как и индустриальное производство.

Функциональные качества производственных отношений при капитализме существенным образом отличают эту систему от «докапиталистических». Производственные отношения рабовладельческого или феодального обществ, представляющие собой отчуждение воли трудящегося, т.е. превращение его полностью или частично в «говорящее орудие», в некую природную субстанцию, несут на себе большой субстанциальный отпечаток. Они сконструированы так и для того, чтобы функцию превращать в субстанцию, чтобы натурализовать общественные отношения по поводу присвоения природы.

В этом смысле «докапиталистические» общества (и чем древнее, тем в большей степени) «сконструированы» и действуют так, чтобы свести к минимуму какую-либо функцию, кроме той, что растворена в субстанции, погружена в нее и если и «выныривает» из нее, то редко, невысоко и ненадолго. Капитализм, напротив, стартует с высокого уровня функционализации производственных отношений. Это – его начало. Логическим концом капитализма должна быть (и может быть) только полная функционализация производительных сил, что и происходит в условиях глобализации благодаря научно-технической революции. Это соответствует функционализации как макрозакону развития производительных сил капитализма..

Государство как функция

Одним из проявлений автономии функции капитала является наличие в капиталистической системе такого неизвестного прежним социальным системам феномена, как государство в строгом смысле этого слова («lo stato» – термин, запущенный Макиавелли в конце XV в.).

В «докапиталистических» социумах с их внеэкономическими производственными отношениями социальное насилие встроено в эти самые отношения. При капитализме с превращением производственных отношений в экономические (обмен живого труда на овеществленный) остается целый пласт неэкономических отношений, нерегулируемых рынком; перед капитализмом вообще впервые в истории возникла проблема систематической непроизводственной регуляции внеэкономических отношений. Для этого-то и понадобился орган социального насилия, обособленный от производственных отношений, выделившийся из них. Новизна этого феномена была четко зафиксирована современниками в XV в. («новые монархии», «lo stato»). Возникнув исторически как результат разложения феодализма, в ходе изменений XV-XVIII вв. государство стало функцией капитала. В качестве функции же со временем оформилась и политика.

Благодаря именно автономии функций капитала, их способности приобретать некапиталистические формы (например, плантационное рабство), превращаясь просто в богатство в тех случаях, когда им не противостоит наемный труд, рынок становится по-настоящему мировым – он не ограничен никакой локальной природно-производительной субстанцией. Однако мировой аспект характеризует не только рынок, но и другие формы бытия функций. Причем в индустриальную, доэнтээровскую эпоху мондиализация мира, охват его капитализмом происходили прежде всего по функциональной линии.

Точнее так: функциональная экспансия капитала (экспансия капитала как функции) сильно опережала субстанциальную экспансию и часто становилась на ее пути. Как заметил В.В.Крылов, до НТР капитализм был мировым явлением только как совокупный процесс общественного производства, тогда как в качестве действительного процесса производства он был по преимуществу явлением региональным («североатлантическим»). Это несовпадение – одно из конкретных проявлений более общего несовпадения субстанции и функции капитала. И реализуется это несовпадение здесь двояко – как в социальном времени (по линиям: производительные силы – производственные отношения, производство – обмен), так и в социальном пространстве (мировой уровень, мир в целом как поле действия производственных отношений – локально-региональный уровень как поле действия индустриального производства).

На некапиталистическую почву капиталистическую субстанцию перенести намного труднее и сложнее, чем капиталистическую функцию, ее организационные формы – государство, армию, бюрократию, коммуникации и т.д. Для переноса функции не нужно быть обладателем капитала-субстанции «у себя дома», достаточно стать функциональным элементом мировой капиталистической системы, причем опять же необязательно по линии экономики, достаточно политики, межгосударственных отношений, как это и произошло в России при Петре I. При этом функциональная капитализация совершалась и происходила за счет субстанциальной капитализации и в ущерб ей, когда уничтожалось все или почти все имеющееся субстанционально «предкапиталистическое» и блокировалось развитие нового. Это опять же Россия Петра I и его преемников. Но далеко не только Россия.

Например, функциональная капитализация Индокитая (да и Юго-Восточной Азии в целом) привела к тому, что диахронные в истории Западной Европы, т.е. в ядре капиталистической системы, процессы первоначального накопления капитала (генезис капитализма) и капиталистического накопления на индокитайской периферии (и многих других частях периферии и даже на полупериферии) стали синхронными. Более того, вступили в борьбу друг с другом, и первоначальное накопление постоянно блокировало накопление капиталистическое, т.е. развитие капитализма, ведя к самовоспроизводству «долго-» или даже «вечноигранию» фазы создания предпосылок. Нечто подобное происходит в РФ, когда долгоиграющий передел факторов дальнейшего капиталистического развития блокирует это развитие.

Вывод: при капитализме, в капиталистической системе мы имеем максимальное несовпадение, противоречие между субстанцией и функцией капитала и – соответственно – структур и групп, воплощающих их в социальной реальности. При капитализме (и только при капитализме) принципиально возможно отрицание субстанции капитала посредством и на основе его же функций – вплоть до полного отрыва. Более того, тотальное, полномасштабное отрицание капитала и капитализма возможно только на функциональной основе и как функциональное; субстанциальное отрицание всегда будет частичным, непоследовательным и компромиссным (что наиболее отчётливо проявляется в истории и нынешнем состоянии социалистических и социал-демократических партий на Западе). «Оторвавшаяся», «взбесившаяся» функция, уничтожающая капитал-субстанцию, – это и есть коммунизм.

Закон мировой гегемонии

Господство субстанции капитала над его функцией социально-политически наиболее отчетливо выражается в господстве гражданского общества над государством (политическая модель слабо институциализированного и обособленного от господствующего класса государства в Голландии, Великобритании и т.п.).

Господство в капиталистической системе функции над субстанцией существует в двух вариантах. Первый – авторитаризм (исторически первая, точнее даже, генетическая форма – бонапартизм как Наполеона I, так и, особенно, Наполеона III), т.е. господство государства над обществом в сфере политики. Второй вариант – тоталитаризм, т.е. господство государства над обществом не только в сфере политики, но также в сфере идеологии и отчасти – экономики (фашизм в Италии, национал-социализм в Германии и др.). Подобное ограничение делало границу между государством и (гражданским) обществом в значительной степени пунктирной. Однако до конца эта граница никогда полностью не исчезала; ни одна из исторических разновидностей тоталитаризма, будь то режим Муссолини или Гитлера, не уничтожала ни частную собственность, ни право (с его разделением на публичное и частное). В обоих «тоталитарных случаях» функция капитала, обретая значительную автономию от его субстанции и в значительной степени ограничивая ее, никогда полностью от нее не отрывалась и не стремилась уничтожить.

Совершенно иначе обстоит дело в третьем – последнем по счету, но не по значению – типе отношений между капитал-субстанцией и капитал-функцией. Здесь функция полностью отрывается от субстанции, благо принципиальная возможность такого процесса существует в капитализме, заложена в нем, имманентна ему. Отрывается – и уничтожает, пожирает субстанцию, становясь «субстанцией» для самой себя и таким образом замыкаясь в функции как своего рода социальной «черной дыре». Исторически реализация и результат (реализация-результат, результат-реализация) такой возможности есть коммунизм, коммунистический порядок, в том виде, в каком он возник и оформился в России в 1917/29-1934/39 гг.

В процессе самореализации коммунизма происходит отрицание (уничтожение) не только частной собственности и классов, но также государства, (гражданского) общества, политики, идеологии и т.п. Все эти функциональные оргформы капитала используются для уничтожения капитала-субстанции, но в этом процессе уничтожаются и сами, уступая место принципиально, качественно новым феноменам функционального мира, «вторичным субстанциям» – функциесубстанциям. Потенциала этих последних хватило на семь десятков лет, до 1970-1980-х годов. Однако дело здесь не только в них, но и в том, что в это время развернулась НТР. Она предложила иное и на иной основе (производственной), чем «исторический коммунизм», решение противоречия между субстанцией и функцией.

Но это – отдельная тема, а мы сейчас конкретизируем и историзируем важнейшую функцию капитал – государство. Проблема государства не так проста, как кажется на первый взгляд. Заглянем, например, в стандартную «The social science encyclopedia». «Государство» в ней определяется двояко. Во-первых, в самом широком смысле – это «любая самоуправляющаяся группа людей, организованная таким образом, чтобы выступать по отношению к другим в качестве единой. Это территориальная единица, управляемая суверенной властью».

Во-вторых, в более узком и точном смысле слова «государство» – это «форма централизованного гражданского правления, которая развивается в Европе с XVI в.». Далее государство современной Европы противопоставляется большинству других государств как правление на основе законов правлению на основе обычая.

Тогда как само выделение «современного государства» как state (или lo stato, если обращаться к оригиналу, к Макиавелли) и противопоставление его другим формам представляется не только оправданным, но и необходимым, то концептуализация отличия вызывает сомнения – эмпирически она верна, но явно недостаточна, как недостаточно любое индуктивное знание, фиксирующее (как правило, частности), но не объясняющее различия. Аналогичным образом не удовлетворяют такие «объясняющие противопоставления», как «рациональное государство» – «традиционное государство» и т.п. В то же время ясно, что новоевропейскому государству как state действительно нет аналогов среди форм властной организации. Почему?

Как отвечает на этот вопрос марксистская традиция? Но прежде другой вопрос: какая марксистская традиция? В ортодоксальной, полупозитивистской версии марксизма, которая была сформулирована Энгельсом, немецкими и русскими социал-демократами, заложившими основы вульгарного марксизма (хотя при этом у Энгельса немало точных и тонких замечаний и суждений по многим частным вопросам) и затем превратилась в «советский марксизм», в «марксистско-ленинскую идеологию», государство трактовалось как орган насилия, теснейшим образом связанный с классами частной собственностью, и поскольку эксплуатация в этой версии марксизма связывалась с частной собственностью, возникновение государства отождествлялось с возникновением этих явлений. Отсюда: с самого начала человеческой истории мы имеем государство как средство «силового» обеспечения эксплуатации угнетённых классов господствующими, основанной на частной собственности.

Сам Маркс не так много занимался проблемой государства. Однако помимо отдельных работ, посвящённых конкретному государству (например, французскому, причём в анализе последнего Маркс писал о значительной автономии государства от господствующих классов и общества, странным образом солидаризируясь в своих выводах с такими своими оппонентами, как Прудон и Токвиль), он оставил целый ряд рассуждений и о природе государства, и о его месте в обществе.

По логике теории Маркса, производственные отношения в «докапиталистических» обществах носили внеэкономический характер, социальное насилие было встроено в них в отношения собственности, которая в таком случае выступает, согласно Марксу, в качестве «голой собственности». В такой ситуации, как писал В.В. Крылов, т.е. «при рабстве, при крепостной зависимости и т.д., сам работник выступает как одно из природных условий производства», т.е. его лишают воли и из субъекта превращают в объект. «Объектом присвоения является здесь не предмет, но воля человека. Если экономические отношения собственности есть эксплуатация (присвоение чужого труда), то внеэкономические отношения собственности (присвоение воли, ограничение чужой воли) есть господство. При капитализме эксплуатация обусловливает господство, в традиционных отношениях, наоборот, господство есть базис эксплуатации».

Поскольку в «докапиталистических» обществах социальное насилие было неотъемлемым элементом производственных отношений, отношений собственности, то необходимости в специальном, внеположенном производственным отношениям органе насилия нужды не было. Ни феодалу, ни полису «государство» в этом смысле не было нужно. Господство, делавшее возможной эксплуатацию, осуществлялось в рамках самих производственных отношений.

По мере разложения феодализма господствующими производственными отношениями становились экономические, реализовывавшиеся как обмен рабочей силы на овеществлённый труд, и эксплуатация при капитализме превратилась в самовозобновляющийся процесс, не требующий господства, отчуждения воли в качестве предварительного условия. Социальное насилие отделилось от собственности, выделилось из сферы производственных отношений, превратившись в нечто до тех пор невиданное, чему и названия-то не было. Современники сначала лишь остро ощутили отличие того явления, которое они назвали «новыми монархиями», зафиксировав их новизну по сравнению со «старыми монархиями» XIII – середины XV в.

В чём же заключалась эта новизна? В жёсткости, агрессивности, необременённости моральными принципами – «век вывихнут». Освободившиеся от «производственного пресса» и связанной с ним «моральной экономики» (Э.П. Томпсон, Дж. Скотт), люди «новых монархий», люди «lo stato» должны были соответствовать своим структурам и быть свободными от ограничений морального, экономического и религиозного порядка, быть «завершёнными» в своей обособленности от них. Кстати, у Маркса был такой термин – «завершённое государство» (или «политическое государство»), последнее он противопоставлял «христианскому государству» средневековья.

Первоначально lo stato было лишь продуктом разложения феодализма, как и капитал. Коэволюция и комбинация прежде всего двух этих, а также некоторых других явлений, приобретение ими новых функций и породили на свет феномен капитализма, в котором государство выступает хотя и относительно автономной, но функцией капитала. Такой тип связи оформился не сразу: государство и капитал сближались постепенно, сойдясь примерно во второй половине XVIII в., между двумя мировыми войнами – Семилетней и наполеоновскими.

Именно в этот период установилось характерное для капитализма правило: мировой экономический гегемон (Великобритания, в ХХ в. США) автоматически является гегемоном политическим. В «докапиталистическом» мире дело часто обстояло диаметрально противоположным образом, международная политическая и экономическая гегемония не совпадали. Показательно, что в раннекапиталистическую эпоху этот «докапиталистический» принцип соотношения политической и экономической гегемонии по инерции сохранялся до тех пор, пока капитал не подчинил его своей логике. Первый экономический гегемон капиталистической системы – Голландия – не был гегемоном политическим, им была Франция.

Международно-организационный аспект государственности как особого исторического феномена, проявляющийся не только в гегемонии, но также в феномене мировых войн и уникальной межгосударственной системе, существующей в Европе со времён Вестфальского договора и выражающей вычлененное из производственных отношений автономное существование государства – до такой степени, что оно формирует собственную мировую организацию, не совпадающую с мировой экономикой, с мировым рынком, демонстрирует качественное различие между догосударственными (негосударственными) формами организации власти и «государством» как lo stato.
Если государство (state) возможно только при капитализме, то и бюрократия как особая историческая группа связана только с капиталистической эпохой. Иными словами, всякий бюрократ – чиновник, но не всякий чиновник – бюрократ, а лишь чиновник буржуазного общества или его анклавов в небуржуазном мире.

Политика, возникнув в Западной Европе в XV-XVII вв. одновременно с капитализмом и государством, тоже со временем, в XIX в. превратилось в функцию капитала. Это превращение, как и превращение государства в функцию капитала в XIX в. тесно связано с подъёмом финансового капитала на основе индустриализации, а также кумулятивного эффекта деятельности закулисных наднациональных системных сил и наднациональных же антисистемных сил. Что же касается возникновения политики, то оно обусловлено спросом на сферу, которая должна решать внеэкономические проблемы между субъектами в таком социуме, где господствующие производственные отношения приобрели рыночно-экономический характер.

Будучи функциями капитала в зрелом буржуазном обществе, государство и политика обретают определённую автономию. Она обусловлена, во-первых, самой функциональной природой государственности и политики; во-вторых, мировым характером капиталистической системы, в различных частях которой соотношение между субстанцией и функцией, капиталом и государством/политикой может принимать различный характер (подчинение государством политической и отчасти экономической жизни в интересах своего, более слабого на мировой арене капитала в борьбе с более сильным – Франция против Англии в середине XIX в.); в-третьих, индустриальным характером производительных сил зрелого капитализма. Последнее необходимо пояснить.

Индустриальное производство требует массового рабочего класса, который должен быть интегрирован в систему (иначе «опасные классы» не превратятся в «трудящиеся классы», а так и останутся опасными, что в конечном счёте скажется на конкурентных позициях данной страны на мировом рынке. Интеграция в систему осуществляется не только экономически, но и политически, и значительную роль в этом играет государство, которое volens-nolens, по крайней мере внешне, должно в какой-то мере отражать или, по крайней мере, учитывать интересы массовых слоёв населения. Если к тому же учесть, что индустриальная эпоха – это военная эпоха, эпоха сначала борьбы за гегемонию в капсистеме (1870-1945 гг.) с двумя мировыми (1914-1918 гг. и 1939-1945 гг.), а по сути – одной «тридцатилетней войной» ХХ в., а затем – Холодной войны (1945-1989/91 гг.), то становится понятно, что в таких условиях государство и политика должны были отражать интересы намного более широких слоёв, чем собственно буржуазия, а это значит иметь бóльшую, чем обычно автономию.

Кроме того, выступая органом общих и долгосрочных интересов буржуазии, не совпадающих с частными и краткосрочными, state уже в силу этого обладает значительной автономией от капитала, оставаясь его функцией «на длинном поводке».

В этом плане необходимо подчеркнуть: будучи системой постоянного накопления капитала, капитализм не является ничем не ограниченным развитием капитала – лишённый ограничений и предоставленный самому себе, капитал проел/сожрал бы самого себя за короткий срок. Капитализм есть сложная социально-политическая система, регулирующая экономическое развитие, ограничивающая капитал в его собственных долгосрочных интересах и стремящаяся вынести все кризисы за пределы капсистемы, в некапиталистическую зону, превращая её в капиталистическую периферию. Ясно, что весь этот механизм может работать на основе капитала как овеществлённого труда, как такого субстрата, в котором овеществлённый труд доминирует над живым, что и порождает столь острое противоречие между субстанцией и функцией.

Опубликовано на сайте "Новые хроники"