Валерий ГАНИЧЕВ
Гоголь бессмертен
(Окончание)

(Москва, 2014)

Начало     Продолжение

«Капитал» в джунглях

1979 год. Летим в Лаос налаживать связи с молодёжной организацией после многолетней борьбы лаосцев с французами и американцами. Какие-то проблески молодёжной организации проявились. С секретарём этой организации ходим по почти игрушечной столице Луангпхабангу. Миниатюрные буддистские храмы, пагоды, все для меня в новинку. Секретарь предлагает слетать на север: «Захватчики его так и не взяли во время войны!» Летим на маленьком допотопном самолётике типа нашего легендарного У-2. Он с некоторой отдышкой трещит, виляет среди высоких, заросших лесами гор. Сзади верещит прихваченный лётчиками поросёнок, чувствует своё будущее.

Ещё один нырок в ущелье и, хоть не высший пилотаж, садимся на маленьком аэродроме, вполне попадая на полосу. Хм, а как же сюда доставляли советские ракеты, которые и не дали возможность разбомбить и захватить Север? Нас встретили двое военных в камуфляжных костюмах, по-видимому, местные генералы, которые сразу повели на боевые пункты, расположенные в пещерах и гротах. Вот оттуда-то недосягаемые для американцев, выезжали, почти выскакивали на газиках и на дрезинах ракеты (ясно, что советские), поражали самолёты. Бомбы же и ракеты американских самолётов попадали в горы, не поражая противников. Вокруг пещеры было сбито немало американских самолётов, катапультирующихся лётчиков захватывали в плен и помещали в огороженный бамбуком лагерь, не очень охраняя. Из лагеря, как сказали лаосцы, никто ни разу не убежал — кругом джунгли, ядовитые змеи, болота. Лучше было оставаться под присмотром незлобливых в быту лаосцев. Генералы с гордостью повели в пещеру правительства — тут сидел «сам Суфанувонг».

В Лаосе мудрый король разделил своих сыновей по политическим силам, действующим в стране. Принц Бун Ум с генералом Фуми Носаваном были проамериканцами, поддерживали с ними связи, нередко жили в Штатах, второй сын Суванна Фума был центрист, косился на Поднебесную, посещал Москву и Пекин. Суфанувонг был человек левых взглядов, во Франции познакомился с коммунистами, держал связь с Москвой.

Генералы завели в пещеру, посредине стоял стол, над которым свисала электрическая лампочка без абажура и лежала толстая книга. Мы подошли к столу, на 17-ой странице был открыт «Капитал» К. Маркса на французском. Почему-то эта толстая книга всегда вызывала глубокое, почти религиозное чувство у всех революционеров. Хотя, какой «Капитал»  можно изучать в Лаосе, да ещё и на пустынном севере?

Генералы вывели нас на улицу, подвели к круглому столу, где стояла большая, наполненная жидкостью фляга. Они с гордостью сказали: «Сделана из американского самолёта», подарили по расчёске, сделанной из алюминия сбитых самолётов и предложили выпить из фляги, но тоже из алюминиевых «самолётных» кружек. Да, суперсамолёты сгодились в далёких джунглях.

Мы ещё раньше обнаружили, что генералы сносно говорят по-русски, переделывая «р» в «л».  «Товалищи! Предлагаем выпить за наших длузей, — хитро улыбнулись они, — Иванова, Петлова и Сидолова, которые помогали нам наводить ракеты». Конспирацию боевые ребята соблюдали. Мы согласились и почти опорожнили кружки.

И, Боже мой, что с нами было! Дыхание остановилось, жар запылал внутри, спазмы сжали наше дыхание. Мы лихорадочно смотрели на стол, искали необходимую в таких случаях закуску — её не было. Генералы, поняв наши страдания, показали на куст и провели рукой вдоль веточки. Пук зеленых листьев оказался у них во рту. Лихорадочно сделали это и мы. Чуть отлегло, затухло, но на предложение повторить, мы замотали головами. Генералы улыбнулись, наполнили кружки: «Советские товалищи, нас всему холошо научили! Лакеты наводить и шум-шум пить!» Так мы узнали, что напиток (или местный самогон) имел такое понятное и незамысловатое название. Побыли ещё немного на базе, посмотрели на эти сказочные горы, поняли, что защита Лаосу обеспечена и полетели обратно в Луангпхабанг. Поросёнок, судя по всему, нашёл пристанище и не верещал. Когда прилетели в столицу, у аэродрома большая толпа в оранжевых одеждах пританцовывала, била в барабаны, дудела в какие-то дудки. Свадьба? Да, нет, человек умер, ушёл в лучший мир, все радуются за него, сопровождают в последнюю дорогу.

Да, Восток есть Восток, и никто его не поймёт.

Ганичев — болгарская фамилия

В Киевском университете нам преподавала курс «Истории южных и западных славян» доцент Наталья Сергеевна Чиколини. Красавица, судя по фамилии итальянка, но по положению жена секретаря ЦК КПУ Червоненко. К преподавательским обязанностям она относилась с романтизмом, скажем так, даже доброй беззаботностью. Семинаров не вела, скучных коллоквиумов не устраивала, а читала два раза в неделю спецкурс. И вот, надо тебе, уже экзамен. Смотрим друг у друга конспекты, нашли на весь курс один учебник из Москвы. Начинаем сдавать. Я захожу с опаской, смотрю билет из двух вопросов, готовлю конспектик. Она тоже смотрит в ведомость и громко вызывает: «Ганчев». Выхожу и начинаю громко отвечать про чешское королевство средневековья. Она слушает и говорит: «Ганчев, вы хорошо говорите по-русски». А в это время, в 52-м году, у нас в университете появилась первая группа иностранцев. Это были болгарские студенты — мы с ними возились на всех уровнях. Я начинаю подозревать, что Наталья Сергеевна принимает меня за болгарина (вспоминаю, Ганичев, почти что Ганчев, часто встречающаяся в Болгарии фамилия), но молчу. «Ну, хорошо, — говорит она, — этот вопрос вы изучили, давайте второй». Я читаю: «История второго болгарского царства». Людмила Сергеевна перебивает, всплескивает руками: «Ну, этот-то вопрос вы, наверняка, знаете». Я выжидательно смотрю на неё. «Давайте зачётку». Расписывается - «отлично»! Я ошеломлённо выхожу. Вроде бы и не обманул, да и вопрос второй, пожалуй, знал. С тех пор я поправлял: «Ганичев, не путайте с Ганчевым. Русский я знаю, историю второго болгарского царства  тоже».

Какой же ты ещё молодой

Человек необычайной внутренней красоты и расположенности к людям Серафим Карпович Царукьян был нашим другом и замминистром по строительству оборонных объектов. Под стать ему и его жена-красавица Аида. Серафим Карпович с гордостью говорил мне: «Знаешь, когда она шла по городу (а они были из наших нахичеванских армян из Ростова), то под её каблуками снег таял». Как старший, он нередко поучал и даже учил меня: «Валера, какой же ты ещё молодой. (А мне-то уже 60!)» - «Почему?» Я в то время препирался со Светланой, что мне надеть на улицу. «Почему же?» - «Ты до сих пор споришь со своей женой!» Да-а. С тех пор я не молодился.

А я стакан кинув и пийшов

Михаил Годенко, славный краснофлотец, воин и талантливый писатель часто приезжает из столицы на родную Украину к Азовскому морю. Там его окружают земляки, в основном мужики, и расспрашивают: «Шо там у Москви?» Михаил Матвеевич в силу своих знаний и убеждений рассказывает, с чем-то не соглашается, задумывается с ними о том, что делается. Мужики покачивали головами, чего-то не понимая, да и многое не ясно. Но вот сосед Годенко Мыкола бросает окурок на дорогу, растирает его и уходит. Ему все: «Мыкола, та шо ты?». Михаил Матвеевич тоже  к нему с немым вопросом. А он говорит: «А я о то, Мыша,  с утра стакан кынув и пийшов». Этот призыв: «стакан кынув» долго витал и не без основания не только в далёком Приазовье, но и у многих отчаявшихся в столице.

Цэ не нам!

Привожу часто своим коллегам одну историю, о которой говорилось на одном из съездов партии.

Выступающий сказал, что нередко многим нужен серьёзный толчок или встряска перед необходимыми и вполне ясными действиями.

Вот, например, на вокзале сидит группа мужиков и попивает пиво. Стоит отходящий поезд. Раздаётся первый удар колокола. Мужики спокойно говорят: «Цэ не нам!» Затем раздаётся второй удар. Мужики: «Цэ не нам!» Дежурный по вокзалу в красной фуражке с беспокойством смотрит на мужиков. Раздаётся третий звонок. Мужики опять: «Цэ не нам!» Дежурный в красной фуражке закричал: «Вы,… вашу так…, поезд уже сейчас тронется!!!» Мужики закричали: «О цэ нам», — и побежали садиться.

Мы русские, с нами Бог!

В 1982 году после «изгнания» из «Комсомолки» я пригласил группу писателей поехать к землякам в город Николаев, в Причерноморье.

Был с нами Иван Стаднюк, Ирина Ракша, Александр Проханов, Юра Медведев, Алик Лиханов, Гена Серебряков, Валя Свининников. Выступили здорово, при полных залах, интересно, во всех аудиториях. В последний день поехали на базу торпедных катеров в город Очаков. Выступили при полной и чёткой дисциплине. Однако затем развернулась «великая баталия», как сказал Саша Проханов. Все переехали на довольно пустынную Кинбурнскую косу, бывшую тогда закрытой зоной и заповедником. На косе, имевшей славную историю (тут в 1787 году Суворов дал бой турецким янычарам из Очакова), сохранились стены церкви, где молился Александр Васильевич перед сражениями. Мы пришвартовались к самому кончику косы, где стоял бюст Суворова. Торпедники застелили громадный брезент, привезли бидоны с прекрасным вином и водочкой, набросали на брезент всяких вкусностей. А дальше пошли стихи и песни. Особенно запомнилось, что каждый, кто выходил к расположенному рядом с нами бюсту Суворова, должен был рассказать историю и прочитать патриотические стихи. Когда поиссякли, Саша Проханов подошёл к бюсту, чокнулся с Суворовым (рюмка, правда, развалилась) и произнёс известные всем слова Суворова: «Мы русские, с нами Бог!» К печали нашей бюст Суворова был украден и, возможно, переплавлен в наше время. Потом, правда, восстановили какую-то плиту с помощью местного депутата с надписью «О.В. Суворов», что возмутило жителей.

А тогда замполит тихо спросил у меня: «А что в Москве уже Бога признают?» Я подумал и ответил: «А как же. Вот Брежнев Данилов монастырь отдал церкви». Замполит, кажется, был удовлетворён ответом.

Русский, немец и поляк танцевали краковяк…

1939 год. Мы живём в Сибири на станции Марьяновка. Где-то в Европе началась вторая мировая война. Польша раздавлена за несколько дней Германией. Наши войска в сентябре освободили Западную Украину и Западную Белоруссию. Колька Плотников, немножко хулиган и матершинник, поёт лихую частушку:

Русский, немец и поляк
Танцевали краковяк.
Русский вытащил бутылку,
Хлоп поляку по затылку,
Немец вытащил наган,
Хлоп поляку по зубам.   

Мы, мальчишки, особенно ничего не понимали в незатейливых стишках. А там была заложена большая трагедия Польши. Правда, первым вытащил наган немец в августе 1939 года, когда началась Вторая мировая война. А уж 17 сентября, когда Польша уже была повержена, «русский вытащил бутылку». Нынешние бендеровцы никак не хотят признавать, что Западная Украина была присоединена и воссоединена с остальной Украиной Советским Союзом, то бишь Россией. А частушечку кто сочинил?

Всё в порядке — Ворошилов на лошадке

Вокруг событий и явлений жизни всегда были разного рода известные лица,  с которыми связано немало поговорочек, прибауток и стишков.

В детском саду, на улице, например, нередко говорили, успокаивая малыша: «Всё в порядке — Ворошилов на лошадке».

Приговорка вертелась на языке много лет. И вот недавно мимоходом вспомнил её в присутствии критика Ольги Овчаренко: «Все в порядке - Ворошилов на лошадке». Она строго сказала: «Вот этого нам не надо». И я понял: сказанное раньше, к чему мы привыкли, не всегда стыкуется с новыми временами.

За мной гонятся шпионы

Известный писатель-детективщик Юлиан Семёнов (достаточно вспомнить «17 мгновений весны» и др.) дружил с издательством «Молодая гвардия» (мы его не раз издавали). И куда бы я не приезжал, он находился там. В Польшу — там Юлиан Семёнов, в Прагу — там Юлиан Семёнов водит нас по всем швейковским пивным местам. Прагу знает досконально. Особенно он поразил меня в Бонне (1980 г.), где зашёл ко мне в гостиницу (я был там по приглашению журналистов) и сказал, что ему надо поговорить со мной наедине. Надо, так надо. Поехали. Он за рулём. Едем на север города. Вдруг он резко разворачивается и выезжает в какой-то тёмный переулок, затем туннель, опять переулок. Я беспокойства не обнаруживаю. Он же совершает невиданные виражи, разворачивается на юг города. Начинаю понимать, что он крепко выпил. Всё равно не беспокоюсь. Авторитет Юлиана непоколебим. Он же совершает какие-то невиданные развороты, уходит в какие-то туннели, вихрем выезжает на отшлифованные автобаны, съезжает с них, видит, что я не беспокоюсь, склоняется ко мне (я сижу рядом) и шепчет: «За мной гонятся шпионы». Я всё равно из себя не выхожу, а он нагнетает: «Установлена слежка, я от неё ухожу». И снова — то в туннель, то на эстакаду. Ветер свищет. Начинаю догадываться: Юлиан прочерчивает очередную сцену погони для очередного детектива. Наконец, полностью запутав меня, подъезжает к двухэтажному особняку, бросает у входа машину. Мы заходим в дом. «Вот это моя вилла, я с твоего разрешения могу лечь спать? Устал. Вот холодильник, вот проигрыватель вот «Бони-М», слушай, ешь, когда надоест, спи». Да, с тех пор я выучил «Чингисхана» и весь репертуар «Бони-М». Через пару часов и я заснул.

Утром Юлиан, как ни в чём не бывало, спросил меня: «А ты разведку за нами не заметил?» Отвечаю, что нет. Он соглашается, тоже не заметил. «А зачем так гонял?» «Так своего героя «проигрывал». «Ну и что?» «Ты знаешь, по-моему, он запутал противника». Посмеялись. Выпили пивка. Но когда ехали в гостиницу, я всё время оглядывался.

Из гурзуфской «бочки» на всю жизнь

В 1965 году мне дали очень дешёвую путёвку в молодёжный туристический лагерь «Спутник» в Гурзуфе. Нас, так называемых отдыхающих в «Бочке» (это такой жестяной ангар), наверное, человек 10–15, все молодые, сильные, здоровые, всё время были на море. Днём в «Бочке» нестерпимо жарко, она накаляется. Возвращаемся к вечеру. Утром пытаемся поспать подольше, пока не разогреется. Рано утром ворвалось на свободную койку, как сейчас говорят, «лицо кавказской национальности» и громко заявило на всю комнату: «Ребята, что пьём? Давайте купим бочоночек местного вина и будем распивать». Я ещё из-под одеяла буркнул: «Ты чего здесь с утра порядки устанавливаешь?» Он обернулся: «А ты что, монах?» (Мы по молодости называли друг друга на «ты».) Я высунулся из-под одеяла и довольно невежливо сказал, увидев гостя: «Знаешь, друг, ты свои законы устанавливай на рынке». Он вдруг стал такой беззащитный, по-мальчишески обиженный и спросил: «На каком рынке? На каком рынке? Я в Тикси секретарь райкома, а вообще-то полярник-метеоролог из Ленинграда». Стало стыдновато. Я протянул руку: «Валерий»! — «Артур!» «Так ты в Тикси Дедом Морозом работаешь?» «Нет, виночерпием». Бочонок вина был, конечно, тут же куплен. Так это рукопожатие протянулось почти на 50 лет! Один из самых героических парней России, Герой Советского Союза и Герой России, человек, опустившийся на верхушку, а, вернее, дно Северного полюса, покоривший Северную и Южную макушку земли, стал с той поры одним из самых близких и дорогих в нашей семье людей. Артур Чилингаров. У нас дома был и есть даже диван Чилингарова, на котором он часто спал, ворвавшись ночью из Тикси, Якутска, Нарьян-Мара, Новой Земли, а то и с Северного или Южного полюсов. Горжусь дружбой с этим дружелюбным, нередко шумливым, чутким человеком, безусловным героем нашего времени.

Берегите пар!

Баня в советский период играла роль общественного клуба. Скажу о трёх из них. В 70-е годы два раза в месяц мы с Володей Токманем исчезали из «Молодой гвардии» с 2 до 3 часов на обед, а на самом деле в легендарные Сандуны (Сандуновские бани в центре Москвы). Попасть туда, да ещё в первый номер было почти нереально, но один из наших знаменитых авторов был Николай Трофимович Сизов, генеральный директор «Мосфильма», сценарист и писатель, а в прошлом зампред Моссовета и главный комиссар милиции города, то бишь её начальник. Так что сюжетов о московских приключениях или преступлениях у него было достаточно. У нас его книги выходили регулярно и поэтому мы пользовались его приглашениями. Тот клуб был, я бы сказал, философско-литературным. Приходил нередко Леонид Леонов, Анатолий Иванов, Владимир Фирсов, зав. кафедрой русской литературы и языка из областного пединститута, а также ректор этого института, талантливый физик-акустик, лауреат Госпремии, да ещё и великолепный поэт Василий Ноздрёв. Конечно, была баня, бассейн, веники, но потом «пивная» беседа. Заводилой тут был Леонид Леонов, который выражал недовольство многими вещами, в частности, резко осуждал, что был вывоз из Псковской области муравейников в Голландию: это же означает кормить кого-то мясом младенцев. Нас это всё-таки мало тревожило.

Интересовали нас и воспоминания Сизова (во время войны он был секретарём Московского обкома комсомола), как он ездил опознавать тело Зои Космодемьянской, бывшей в комсомольской диверсионной группе. Рассказывал он, как вызывал его  Михайлов, первый секретарь ЦК комсомола и передал слова Сталина: «Ищите и находите молодых героев-комсомольцев». Их и находили. В общем, разговор был неторопливый, размеренный. На то они и Сандуны.

В 80-х годах я ходил в баню на 16 этаже гостиницы «Орлёнок». Меня, как бывшего комсомольца, туда пускали. А там, я сказал бы, был экономическо-академический клуб. Хозяин положения был Гавриил Попов, декан экономического факультета МГУ. Он задирался, но к наглости и хамству, как позднее, будучи мэром, он ещё не призывал. Были тут ещё другие экономисты. Приходил Марчук, который ещё не был президентом РАН. Он укорял Попова и его соратников в объявлении множества российских деревень «неперспективными», т.е. подлежащими угасанию и уничтожению, о чём объявила академик Заславская.

Ну, и третий, демократический клуб, был у нас в Рочдельских банях. Рочдельская улица, почти закоулок, названная так в честь бастующих английских горняков в 20-е годы, тогда ещё сохраняла своё название и находилась напротив гостиницы «Украина». В баньку приходили заранее, ибо уже к 2-м часам она была забита. Приходили соседи с Университетского проспекта Володя Токмань, Серёжа Высоцкий, Володя Червяков и Саша Калюжный. Приходим, занимаем отсек, достаём капусточку, грибочки, бутерброды с «докторской», разливаем, но только одну, из которой пятьдесят грамм, ну, может, сто, отливаем банщику. Тот собирает для страждущих поздно вечером, когда всё закрыто. Банщик нам знакомый, однажды он увидел, что мы хохочем над двумя отпечатанными плакатами: «Граждане! Берегите пар!» и второй: «Берегите горячую воду!» и пообещал отдать их нам. Как это было бы забавно видеть их на двери кабинета издательства. В это самое время Володя Червяков, поступающий на работу в журнал «За рубежом», решил поупражняться в английском с Калюжным. Банщик был бдителен и с подозрением посмотрел на них и сказал: «Плакаты не отдам!» Червяков пообещал деньги. Старик ещё больше заупрямился: «Вы что, хотите их в американское посольство продать?» Хохочем. Будем беречь пар у себя дома.

Педагогика войны

Мой сосед, генерал Эдуард Болеславович Нордман на пятый день после начала войны ушёл в Пинские леса в Белоруссии и партизанил до освобождения. Был назначен секретарём Пинского обкома комсомола и подрывником. Рассказывал о подрыве фашистского поезда, об атаке гарнизона под Гомелем, об умелом обмане полицаев, которых взял в плен. Да мало ли чего вспомнилось этому партизану, ставшему после войны генерал-майором. Но особенно меня поразило, как в сорок третьем году, после жестоких морозов и голода, жертв и некоторого затишья, в гуще лесов они создали школу.

— Почему и для чего? — спросил я.

— Ребятишек надо же было учить.

— Чему?

— Ну, во-первых, русскому языку, во-вторых, истории СССР. Надо же им было знать об Александре Невском, о Дмитрии Донском, о Кутузове и Суворове, о Пушкине (заучивали стихи).

— Кто же преподавал?

— Да все мы, кто десять классов закончил или техникум. Был один учитель, конечно, арифметике учил, чтобы считать умели. Никто не отлынивал, наоборот, обижались, если из землянок не позвали.

Невероятно это. Кругом война. Жертвы. А ребят учат русскому языку и истории. Это была высшая забота наших людей и общества о будущем.

Да и у нас в тылу была военная педагогика. В 1-м классе в апреле 1942 года заходит в класс учительница и радостно говорит: «Ребята, мы сегодня победили!» «Ура! Ура!» «Да, нет, ребята, в этот день 700 лет назад Александр Невский разбил немецких псов-рыцарей на льду Чудского озера». Было грустно, но и вселяло радость, что 700 лет назад мы немцев тоже били. А учительница во всю доску написала: «Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет. Александр Невский».

Эту фразу с первого класса я запомнил на всю жизнь.

«Очаг не воспламенился»

Отдел, который мы «собирали по человечку» — это был целый очаг талантливых, разнообразных и интересных людей.

В пропаганде искали способ проявить себя. И каждый на тот момент обозначил своё будущее. Ну, начнём с Володи Токманя, парня из Харькова, крепкой боевой закалки второй, вернее первой столицы Советской Украины. Москва — Ленинград — это ясно, а следующий по негласному рангу — Харьков, Свердловск, Нижний Новгород и Киев. Володя был из коммунаров, вернее, его батька был председателем первой коммуны в селе на Сумщине. Кстати, в этом селе родился и «жовтоблакитный» президент Ющенко. Володя явил для нас пример системности и первый из отдела, да и из ЦК защитил диссертацию. Голова! Ну, а разве не головы две фигуры нашего отдела, инструктора, Саша Ципко и Руслан Хасбулатов. Ципко уже тогда поражал, как мы считали, «польскими ревизионистскими взглядами», рассуждениями о дореволюционной философии. Я считал это возможным и, как он вспоминал в своей книге, «разрешил ему быть «красным Бердяевым». Сказал или не сказал ему об этом, но дискуссия в отделе была вполне допустима. А Руслан Хасбулатов впервые у нас упомянул слово «конвергенция». Тогда оно нас пугало, ведь Дэн Сяопин ещё не объявился, а своих мозгов не хватило.

Алик Лиханов корпел над книгами, рвался на самостоятельную творческую работу и получил её в «Смене», возглавив позднее хлопотный и нелёгкий Советский и Российский Детский фонд. Такого великого организатора, как Виктор Скорупа из Винницы, я, пожалуй, не знал. Тысячи лекторов на семинарах, «вытаскивал» из Москвы докторов наук, а то и академиков в Архангельск, Магадан, Хабаровск, Волгоград. Проверяя работу с молодёжью в Киевской области, он привлёк тысячу учителей, преподавателей, культпросветработников, военных, инженеров, служащих по всей стране. Юрий Ельченко (первый секретарь ЦК ЛКСМУ) жаловался в ЦК ВЛКСМ, что уж очень «массово» он это делает. Сергей Павлов нас журил, но видно, что радовался такой всеохватности.

Из «другой оперы» был Юра Чурбанов (будущий зять Брежнева). Он был чёткий, организованный, дисциплинированный парень. Хорошо работал вместе с Олегом Морозовым с подростками. Недостатком его было то, что он слегка опаздывал на «спевки», которые у нас были за обедом: кто кого перепоёт в доме отдыха, во время праздника. Его жена Светлана жаловалась, что он всё «пробор» на голове укладывает. Может этот глянцевый и выложенный «пробор» и сыграл свою роль в будущей женитьбе Юры Чурбанова на Гале Брежневой.  Но он и потом, при всех своих званиях не кичился, не возносился, приходил на похороны, изредка на юбилеи. Исчез в 80-х, посидел, а потом снова появлялся, кивая коллегам в прошлом.

Мыслителем и аналитиком прослыл Слава Гурьев, будущий посол в КНДР и Молдавии. Вместе с ним организовали знаменитый «Суд над Фервурдом», южно-африканским политиком, идеологом апартеида. Фактически это был суд над расизмом в Колонном Зале Дома Союзов, где мы огласили все свидетельства со всех стран мира против расизма, привлекая ООН, европейские организации, юристов из Англии, Франции, Германии. Силён был комсомол своей антиимпериалистической страстью. После окончания процесса меня все уговаривали «защищаться», т.е. защищать диссертацию. Я отмахивался. Я не юрист, а вот Таиров из КМО защитил сначала кандидатскую, а затем и докторскую диссертацию. Ещё бы, ящики документов, плёнок, свидетельств со всего мира.

А прекрасные издатели в будущем Володя Десятерик (издательство «Молодая гвардия», потом «Мосфильм»), Витя Хелемендик (издательство «Педагогика»), Александр Гаврилов (издательство «Профиздат»), Игорь Голембиовский (газета «Известия») — да и все другие были нарасхват.

Скромная Маша Лабузова тащила и тащила молодых художников в отдел. Они становились у нас после выставок лауреатами премий, Народными художниками. А Маша копошилась с ними  и дальше, тащила в Манеж, галереи страны. Они и прозвали её «няней», хотя она была их ровесницей.

А Тамара Шатунова и Люся Милянчикова, Володя Юрьев и Слава Пылёв знакомили, выводили на сцену исполнителей и певцов, композиторов и музыкантов. Как все цепенели, когда со щедростью молодости пела Тамара Синявская или Женя Райков из Большого, как новые песни исполняли композиторы Мокроусов, Фельцман, Пахмутова. А когда с таинственным видом, тихо, но настойчиво просила прослушать новое музыкальное сочинение красавица, умница, себе на уме, ленинградка Лида Шинелева, то всегда это было открытие.

Как сказал Слава Гурьев, «этот очаг ещё даст пламя на всю страну». Подлинный Пушкинский лицей, действительно, казалось, будет очагом талантов, умов, патриотов, многое воспламенит в стране! Но, однако, очаг возгорелся с другой стороны. А до лицея не дотягивали ни талантом, ни образованием, да и Пушкина не было.

 

ГАГАРИНСКАЯ УЛЫБКА

Наверное, Господь послал нам совершенную человеческую натуру, когда Советский Союз запустил первого человека в космос, это был Юрий  Алексеевич Гагарин. Скажу только, что он улыбчивый и весёлый человек, чего стоит известная на весь мир гагаринская улыбка. Не буду касаться многих его черт, рассажу только о нескольких весёлых и важных моментах, свидетелем которых я являлся.

Согласовал на самом верху

Конечно, это было необычайное и важное событие. В 1965 году комсомол развернул важное, скрепляющее поколения, движение — Поход по местам революционной, боевой и трудовой славы нашего народа молодых людей. Касалось это, в основном, памятных событий Великой Отечественной войны. Но мы в журнале «Молодая гвардия», обращая главное внимание на историческую составляющую, напечатали обращение к молодым патриархов отечественной культуры: великого скульптора  Конёнкова, известного по своему скульптурному изображению Александра Невского, замечательного народного художника Павла Корина и мудрейшего писателя Леонида Леонова под названием «Берегите святыни наши» о сбережении нашей отечественной истории в памяти и произведениях архитектуры и искусства. Что касается архитектуры, то это, в первую очередь, были величественные храмы и церкви, памятники нашей истории.

Юрий Алексеевич Гагарин, с которым дружили я и главный редактор журнала, всем этим интересовался и расспрашивал. И вот 25 декабря 1965 года проходил пленум ЦК ВЛКСМ, посвящённый этой проблеме. Он ещё раз прочитал обращение в журнале, расспросил про начинающее зарождаться Общество по охране памятников и выступил на пленуме. В выступлении он сказал о памяти к бойцам Великой Отечественной войны, о памятниках им, которые необходимо построить или восстановить. И тут он, неожиданно для многих, но не для нас, высказал выдающееся предложение о необходимости восстановить Храм Христа Спасителя, разрушенный в 1933 году. «Этот храм, — обратился к истории Гагарин, — был построен в честь героев Первой Отечественной войны 1812 года. И это тоже наша память и забота». Молодёжная аудитория восприняла его призыв с пониманием и энтузиазмом. Позднее на телевидении меня спросили: «Неужели он так и сказал?» Да, он так и сказал, и то был первый призыв с официальной, даже государственной трибуны восстановить величественный Храм в центре Москвы.

Нельзя сказать, что руководящий президиум сильно обеспокоился. Патриотическая оттепель начиналась. Правда, ко мне подошёл инструктор ЦК КПСС и с сомнением спросил: «А вы думаете, что Гагарин это согласовал?» Я не растерялся и с уверенностью показал вверх: «На самом верху!» Да, в то время выше никто не согласовывал.

Этот полетит на Луну

В 1967 году великая удача способствовала молодым писателям: они летели в станицу Вешенская на Дон к самому Шолохову. И, конечно, эта же удача привела к полёту в одном самолёте с ними в Ростов Юрия Гагарина. Сразу стало ясно, что встреча удастся. Правда, ясно стало, что она организована комсомолом во главе с первым секретарём Сергеем Павловым. Так они и сидели на первом ряду: Юрий Алексеевич и Сергей Павлович. Естественно, стюардессы суетились вокруг Гагарина, принесли рюмочку, закуску. А мы с Юрием Верченко, как ответственные за всю поездку, семинар, встречу, сидели через проход на том же первом ряду. И вдруг, через пять минут, напротив нас встал столик с коньяком, бутербродами с чёрной икрой. Ну, не отказываться же? Порция повторилась. Я обратился к Гагарину: «Не ваши ли проделки?» Он замотал головой, но девушки-стюардессы проговорились. Гагарин сказал им: «Я-то, что, а вот тот высокий блондин первым полетит на Луну!» Девушки слегка поверили, но внимание с него не переключили. Я подошёл с рюмкой и передал привет от лунатиков. Хохотали вместе…

Гагарин это тот, кто пьёт кефир

Потом летом мы все вместе отдыхали в небольшом домике возле Аю-Дага. Юра опоздал немного. Он, как всегда, заходил пожать руку поварам, официантам, сторожам и сел рядом с моей женой Светланой. Она, конечно, засмущалась, а он стал говорить, что он в начале заграничных поездок тоже смущался. Английская королева, когда он остолбенел у стола от огромного количества приборов, с доброй улыбкой сказала: «Я ведь тоже не знаю, что для чего предназначается. Главное, чтобы была вилка и ложка». И он по-хозяйски распоряжался, передав вилку и ложку Светлане и шестилетней дочке Марине. Жена осмелела и рассказала как Марина в три годика вопрошала: кто такой Гагарин? В детском садике читала расхожий тогда стишок:

Летит-летит ракета,
Вокруг земного света,
А в ней сидит Гагарин –
Простой советский парень.

Её тогда племянник спросил: «А ты хоть знаешь, кто такой Гагарин?» Она сказала: «Да нам няня сказал, что он всегда пил кефир». Гагарин хохотал: «Меня всяко называли, а то, что я кефироед, слышу впервые».

Главное – встать!

Замечательную поэтессу Ларису Васильеву я знаю немало лет. Я был издателем первой её блистательной книги стихов «Льняная луна». Много она сделала для увековечивания памяти своего отца Н.А. Кучеренко, одного из создателей танка Т-34, написав об этом книги, и, что не менее важно, создав музей танка Т-34 в Подмосковье. Её энергия и страсть неисчерпаемы, ни с чем несравнимы и потому вырастают с её участием нужные людям проекты и книги, которые удивляют и восхищают. Она всегда молода, но вот и юбилей подоспел. Когда я пришёл на этот её юбилей, Лариса была ещё в гримёрной и вскоре вышла во всей своей красоте. Я с букетом белых роз встал перед ней на колени. Лариса всплеснула руками и воскликнула: «Валера, ты ещё так можешь?» Я с сомнением сказал: «Тут главное встать!» Да, действительно, в жизни самое главное встать!

Русская книга в центре

В ту первую поездку в США, я побывал в 1969 году в магазине «русской книги», созданной эмигрантом В.П. Камкиным. Глаза разбегались от таких книг, которых у нас, конечно, в то время нельзя было увидеть: И. Ильин, Солоневич, Митрополит Антоний (Храповицкий). В. Родзянко и др. Оголтелого антисоветизма вроде бы не было, даже наших книг было немало. Ко мне обратился хозяин: «Вы из России?» — «Да, я из Советского Союза. Издатель» — «Какое издательство?» — «Молодая гвардия». — «О, это известное издательство. Ваша серия ЖЗЛ отменная. Но почему у вас нет биографий Суворова, Пушкина, Аксакова, Александра Невского, Дмитрия Донского, Ушакова, Достоевского и других русских гениев и подвижников?» — Да, это было слабым местом в то время. Но этот сигнал, хоть он не был единственным, я тогда воспринял. Я пригласил из Ленинграда кандидата наук Сергея Семанова, с которым мы сменили вектор серии. Фактически серия «Пламенные революционеры» стала выходить в Политиздате (в том числе авторами стали и такие незамеченные в революционных симпатиях В. Аксёнов, Б. Окуджава. А. Гладилин).

Хозяин пригласил меня выпить чашечку кофе. Потом стал рассказывать, что русские у него последнее время часто бывают. «Вот недавно у меня был один ваш довольно зрелый генерал. Он тоже посмотрел книги, покритиковал за отсутствие военных мемуаров». Я сказал: «Пишите и издавайте. Купим… А вы где воевали в революцию?» — «Я на востоке сражался под Волочаевкой. Знаете такую нашу песню «Штурмовые ночи Спасска, волочаевские дни?» А я ему говорю: «Вы помните, как по вам слева стреляли?» Он спрашивает: «А вы откуда знаете?» — «Да я вот слева и был, только по ту сторону, где белые». Мы с тем генералом долго говорили и настоящей русской водки выпили много, поскорбели, что по разные стороны были».

Да, у В.П. Камкина в книжном магазине «Русской книги» я бывал ещё несколько раз. Спасибо ему за пропаганду нашей культуры.

Урок империализма

Будучи директором «Молодой гвардии» в первый раз попал в США в 1969 году на международный семинар молодёжи «Будущее атлантизма». Сделал доклад о неизбежной катастрофе последнего. Меня, кстати, поддержали левые французы, радикалы из Испании, не согласились, конечно, хотя и с сомнением, американцы из Джорджтаунского университета, где проходил семинар. История, правда, распорядилась по-своему. На семинаре, кстати, было немало видных лиц – Эдвард Кеннеди, Уилльям Аверелл Гарриман, посол в СССР в годы войны, Джеймс Фулбрайт, сенатор, председатель комиссии по иностранным делам Конгресса США, то ли примчавшийся, то ли удравший из Европы вождь левых радикалов и р-р-революционеров Руди Дучке. Запомнился и один из сенаторов США У. Проксмайер, который в ответ на восклицания чешки-эмигрантки о том, что США не помогли Чехословакии, когда туда вошли советские танки в 1968 году, спокойно объяснил, что есть «зоны влияния», которые или за СССР, или за США, и которые не пересекают их границы. Он подошёл демонстративно ко мне, взял под руку и дружелюбно сказал: «Как нам надоела  эта мелюзга – бельгийцы, голландцы, датчане, как и вам эти румыны, чехи, болгары». Я, конечно, руку выдернул, пытался возразить: «Нет, нам не надоели». Он захохотал: «Да ладно, мы вас тоже втравим в какой-нибудь Вьетнам (там шла война)». Этот разговор я вспомнил, когда началась война в Афганистане, да и многие изменившие тогда «союзнички» (как и мы им) действительно оказались мелюзгой. В общем, урок дружелюбного империализма я в США получил.

Коммерческая тайна

Тогда же я появился в посольстве СССР в Вашингтоне. Послом был видный, уважаемый в Америке, да и во всём мире, советский дипломат  Юрий Владимирович Дубинин. Я-то это понимал, конечно, но он оказался ещё и видный книголюб, расспрашивал про все литературные события, о споре «Нового мира» и «Октября», интересовался «Молодой гвардией». С удовольствием принял книги нашего издательства и предложил встретиться с моими коллегами — издателями США. Я, конечно, с радостью согласился, хотя и побаивался их ехидных вопросов.

На встрече в каком-то ресторане сидела не очень большая группа джентльменов, удобно развалившихся в креслах, внимательно разглядывающих меня, медленно попыхивали сигарами. В общем, «акулы капитализма». После паузы — первый вопрос.

— Мистер Ганичев, какое количество наименований изданий вы издаёте?

— 500 – 600 изданий в год.

— О!

— А какой общий тираж книг вашего издательства?

— 50 – 60 миллионов в год.

— О – о!

И тут последовал тот ехидный вопрос, которого я боялся.

— А какая у вас зарплата?

Понял, что горю, теряю только что завоёванный авторитет, но вспомнил их формулу и скромно сказал:

Это коммерческая тайна

— О – о – о!

Контакт установился: «Свой парень, крупнейший издатель, умеет хранить тайну». Дальше пошли разговоры под «виски».

Я отключаюсь…

Серьёзной, многознающей писательницей с первых лет советской власти считалась Мариэтта Шагинян. Она на многие события в жизни имела своё мнение, а её наступательный, вздорный характер, как считали некоторые её оппоненты, порождали эпиграммы и другие шуточки, например: «Прелестная старуха Мариэтта Шагинян, искусственное ухо рабочих и крестьян!» Но у нас с Мариэттой Сергеевной был довольно курьёзный случай.

Она была непререкаемым авторитетом по Ленину. Многие тогда о Ленине писали. Вот будущий диссидент Егор Яковлев, или зам. главного «Комсомолки» Валентин Чикин, получивший за книгу «Сто зимних дней» премию Ленинского Комсомола, или Андрей Вознесенский, получивший от властей немало благодарностей за поэму о парижской эмиграции Ленина «Лонжюмо». Да что Вознесенский, в первую ссылку из Ленинграда был отправлен будущий патриот-диссидент Леонид Бородин за то, что хотел, чтобы «настоящие ленинские идеи» восторжествовали. Дак вот, почти девяностолетняя Мариэтта Сергеевна, безусловный писательский и общественный авторитет тех лет, принесла нам торжественно рукопись книги «Четыре урока у Ленина». Однако пришли цензоры и отправили рукопись к заместителю главного цензора страны Фомичёву.

- Ты знаешь, — впервые, смущаясь, сказал он, — из ЦК звонили и сказали, что не могут пропустить книгу Мариэтты.

— Но ведь эта книга о Ленине.

— Ты знаешь, звонили оттуда и сказали, что надо снять раздел, где Мариэтта пишет, что первая фамилия матери Ленина Бланк, и она еврейка.

Ситуация была пиковая. Я знаю, что Мариэтта упрямая и настырная писательница, да и на факте о еврействе матери Ленина она не сильно акцентирует внимание.

— Ну, вот так, — закончил Фомичёв, — иди и делай, что хочешь, но книга в таком виде не выйдет.

На следующий день Мариэтта пришла в издательство решительно, как никогда.

— Мариэтта Сергеевна, — не без иронии сказал я, — Вас же в ЦК знают и любят, но вот раздел про мать Ленина советуют снять.

— Да, кто они такие, чтобы это требовать. Я ведь сидела в архивах.

— Но они требуют, Мариэтта Сергеевна.

— Все, все, — решительно ответила она, — я отключаюсь, — и резко выключила слуховой аппарат.

И всё-таки долго-долго ей пришлось ходить по высоким кабинетам, прежде чем книга появилась, хотя приведённый ею факт в печати уже был опубликован. Но дело не в этом, а в том, что мне понравился её жест и не раз самому хотелось бы выключить слуховой аппарат, отключившись от навязчивых, глупых или сумасбродных идей и предложений. Жаль, что такого аппарата не было.

Всеохватный Михалков

Человек в советское время известный всем. Помню, как на довоенной патефонной пластинке в Сибири читал он знакомые каждому детсадовцу стихи: «Кто на лавочке сидел, кто на улицу глядел. Коля пел, Борис молчал, Николай ногой качал…» Этакая безалаберная, детская компашка нам импонировала, а уменье подметить детский перескок с темы на тему соответствовал детской психологии. Ну, а великий, я бы сказал, грандиозный дядя Стёпа-милиционер, укреплял, как сказали бы сегодня, правопорядок. А он скорее соединял людей, помогал им, поправлял их. Более положительного героя милиции не сумели представить обществу ни писатели, ни грозные милицейские начальники. Из-за одного только этого образа пора снова возвратить полиции домашнее, да и доброе имя «милиция».

Ну, а после войны его басни и плакатные строчки были известны всем. С зоркостью и наблюдательностью, которая, пожалуй, отсутствует сегодня, он сказал о тех, кто поливает свою страну грязью без дипломатии: «А сало русское едят». Или в нелёгком 1948 году после денежной реформы с плакатов задиристо звучало: «Посторонись! Советский рубль идёт!» Нынче, пожалуй, никто и не отважится воспеть российскую валюту, многим ближе доллар. Но, конечно, в историю нашей державы он вошёл как создатель вначале Гимна Советского Союза (два раза), а потом Гимна России, когда «Великая Русь» подрастеряла членов «Союза нерушимого». Сталин. Брежнев. Путин. Трудно себе представить, что три мировых лидера могли сговориться друг с другом при жизни. Уж очень у них различные взгляды на мироустройство и родное государство, которое они возглавляли. И с каждым Михалков сочинял гимн, с каждым проникал в его замыслы в словах торжественного исполнения. Но вот он смог же, и тут не только удивление, но и оторопь охватывает современников. Нельзя не восхититься чутьём Сталина, Брежнева и Путина на державные строчки, хотя, конечно, и музыкой Александрова, которая приучила к мелодии Гимна весь мир.

Многие злились или завидовали этому уменью Михалкова. Говорят, что Евгений Евтушенко, встретив Сергея Владимировича, сказал ему: «А всё-таки, Серёжа, твой гимн — говно!» Михалков, как всегда, подзаикаясь, ответил: «Говно, не говно, а вставать будешь!» Вот так все встают при исполнении этого величественного гимна, в котором слова Михалкова.

На первый – второй рассчитайсь! Вторых нету!

Ну, а вторая, а может и третья, и четвёртая его ипостась, он — поэт России, её баснописец, драматург, сочинитель. Везде преуспел, возможно, иногда спешил, но, в общем, во всём этом участвовал и был на слуху и на виду у общества.

Но для сегодняшнего цикла он - рельефный афорист, шутник, автор запоминающихся на долгие годы фраз (один Черномырдин, из другой, правда, сферы, мог с ним поспорить).

Не буду вспоминать, как приходил он в издательство «Молодая гвардия», рассказывал очередной анекдот, незлобливо спрашивал: «А что ты давно меня не издавал?» Объясняли, что издавали не так давно. Но вслед за этим появилась книга стихов, или басен, или пьес, или юмор. На всё были запасы у Сергея Владимировича. В книге в аккурат есть фотография, когда он рассказывал незамысловатый анекдот. Тогда мы с космонавтом Алексеем Леоновым обсуждали, как сохранять оптимизм в космосе. «Как, как? Очень просто, расскажи анекдот и повеселеешь», — сказал Михалков. «А какой» — спросил Леонов. «Да, любой, вот, например, один решил голодать. Голодает день, два, пять… вышел в сад, снял штаны. Тишина. Вдруг слышит: хруп – хруп – хруп, оглянулся, а это его попа траву ест!» Мы хохотали, понимая всю неестественность и неожиданность ситуации.

Да, рассказчик он был артистичный. В Союзе писателей висит его портрет, и для нас запомнилась его блестящая мысль: «Если в Союзе писателей отдать команду на первый-второй рассчитайсь, то вторых номеров не будет». Как это верно и правильно. Все, естественно, считают себя первыми.

На 90-летие Сергею Владимировичу подарили стул, на котором он сидел 20 лет в Союзе писателей, а он вспомнил, как на 85-летие ему пожелали дожить до 90. «Глупо было бы обещать, а дожил – умно!». Умно прожил свою жизнь Сергей Владимирович.

Чёрный расизм

В Высшей Комсомольской Школе на разных факультетах учились тысячи студентов из более чем 50 стран мира. Светлана, моя жена, преподавала там фактически педагогику для тех, кто хотел быть воспитателем, учителем, детским работником. Часто она приводила к нам домой своих студентов из Африки, Азии, Латинской Америки.

Мама моя, Анфиса Сергеевна, побаивалась их, даже руки ходила мыть после рукопожатий. Светлана смеялась, говорила: «Они же добрые, сердечные и милые», — даже пригласила маму на вечер дружбы. Зал был переполнен. Вначале пели и танцевали студенты из ГДР, Венгрии, Польши, Италии, Франции, потом другие. Рядом с мамой посадили двух прелестных маленьких девочек. На факультете было много смешанных браков студентов из Африки и Советского Союза. Так вот эти черненькие, весёлые дети были результатом этакого брака. Обе чёрненькие девочки были в центре внимания зала. К ним подходили, вручали конфетки, обращались по-русски: «Машенька! Настенька!» Те хлопали в ладошки. Но вот, когда на сцену вышел оркестр из Гвинеи, Машенька на весь зал вскричала: «Цольненькие. Не люблю цольненьких!» Анфиса Сергеевна испугалась и обратилась к ней: «Что ты, Машенька, они же хорошие!» Маша с сомнением покачала головкой, себя-то она считала русской красавицей. И собственный цвет кожи её не пугал.

Жиганём!

Великий скульптор Сергей Конёнков, за чьи руки Рокфеллер давал золото, после войны возвратился в Советский Союз и неустанно работал, вытёсывал свои скульптуры из дерева. В 70-х годах, когда ему было 94 года, он решил сделать царский подарок комсомолу и подарить бюст Николая Островского, а также мраморную скульптуру Ленина, которую изваял.

На церемонию в его дом на углу тогдашней улице Горького, нынешней Тверской он пригласил первого секретаря ЦК Комсомола Сергея Павлова и других комсомольцев. Я тоже там был, тем более что скульптуру решили передать издательству «Молодая гвардия». Конёнков встретил нас с радостью, да мы уже начинали готовить книгу о нём. Он сказал: «Потрогай мускулы, каждый день работаю», — и закатил рукав. Мускулы у девяносточетырёхлетнего ваятеля были железные. Поговорили. Мы знали, что скульптор не прочь  выпить хорошего вина, а Толя Светликов, управляющий делами ЦК, приобрёл бочонок прекрасного кахетинского вина. Вино разлили, не затягивая время. Конёнков провозгласил: «Ну, жиганём!» Жиганули. Потом ещё раз. Жена забеспокоилась: «Сергей, может быть хватит?» Он махнул рукой: «Я ещё хочу спросить их: зачем Гагарину разрешили летать? Он же национальное достояние! Он же наш смоленский!» И, подумав, добавил: «Да, разве его удержишь? — затем обернулся ко мне, — Гагарин же небожитель, не-бо-житель! Он, конечно, туда же на небеса должен был уйти. Давайте помянем, жиганём!» Жена и не возражала.

Триумфальное возвращение

В 1968 году произошло великое событие: вытащили из хлама и отреставрировали знаменитую Триумфальную арку в Москве.

Она была воздвигнута в 1814 году, как деревянные триумфальные ворота в честь победы над Наполеоном и возвращении победителей. Потом по проекту знаменитого Бове в 1834 году уже как каменное сооружение встала в районе нынешнего Белорусского вокзала, украшая Москву и напоминая о великой победе. То и другое мешало шустрым градостроителям и её убрали: «Мешает проезду, перенесем». Это был отработанный приём: всё, что напоминает о победе России, русского духа или взрывалось или сносилось или, в лучшем случае, складировалось. Триумфальные ворота, арку убрали на время, а получилось насовсем. Приём этот не нов — он отработан у такого рода «зодчих».

К счастью, её основные части сохранились в музее Щусева. И вот где-то после войны, после замораживающей антицерковной, антирусской «оттепели» Хрущёва где-то шевельнулась память и совесть, обозначился патриотизм и пошёл слух: Триумфальную арку восстанавливают! Это же победа русского духа.

В выступлении Гагарина на съезде комсомола в 1965 году, о котором мы уже упоминали, он сказал: «В Москве была снята и не восстановлена Триумфальная арка 1812 года, был разрушен храм Христа Спасителя, построенный на деньги, собранные по всей стране в честь победы над Наполеоном. Неужели название этого памятника затмило его патриотическую сущность? Я бы мог продолжить перечень жертв варварского отношения к памятникам прошлого. Примеров таких, к сожалению, много».

Говорят, Н.С. Хрущев на это отреагировал так: «Гагарин, есть Гагарин. Поэтому, первое, что мы сделаем — это обязательно восстановим Триумфальную Арку».

Но где? Сказали, что в конце Кутузовского проспекта. И вот в 1968 году она встала там посреди проспекта. Встала в день Октябрьской революции. Чудно! Здорово! Но подойти к ней нельзя — с двух сторон мчатся автомобили. Мы решили запутать бдительных милиционеров и подъехали к ней на машинах, которые отпустили. Подошли к Триумфальным воротам, в нашем просторечии к арке. Впереди Владимир Солоухин. Он перекрестился. С ним все остальные. Владимир Алексеевич торжественно сказал: «Вот и начинает восстанавливаться слава России, — помолчал и продолжил, — Володя, доставай!» Поэт Владимир Фирсов, как всегда, был наготове, достал пол-литру, солёненькие огурчики. «Боже, царя храни!» Но слова знал лишь Солоухин. Предложили и спели «Солдатушки, браво ребятушки». Когда приготовились выпить по второй, подъехала милицейская патрульная машина. Вышел немалого роста строгий капитан, отдал честь и сказал: «Граждане, вы, конечно, знаете, что ни заходить сюда, ни выпивать в общественном месте нельзя». «Мил человек, — протянул известный всем писатель Михаил Алексеев, прошедший с боями от границы до Сталинграда, а потом до центра Европы, — ты знаешь, что вчера случилось великое событие: восстановили Триумфальные ворота в честь победы над французами в 1812 году. А мы, русские писатели, — Владимир Солоухин, Михаил Алексеев, Гарольд Регистан, Анатолий Никонов, Валерий Ганичев, Владимир Фирсов это событие торжественно отмечаем. Или нельзя?» Капитан снова отдал честь: «Поздравляю. И ведь хорошо поставили, рядом с Поклонной горой, где Наполеон так и не дождался ключей от Москвы. И вот дождались победной арки». «Да, да, — ответил Алексеев, — вот Бранденбургские ворота в Берлине до сих пор стоят!» Капитан ещё раз отдал честь и закончил: «А бутылочку и стаканчики, товарищи писатели вы с собой унесите — тут должно быть чисто. Жаль, что не могу с вами отметить  — на работе». И садясь в патрульную машину, добавил: «Переходите осторожно, ведь движение сильное». Все отметили: «Образованный милиционер». Володя Фирсов, знакомый со всеми милицейскими службами, серьёзно добавил: «А как же, тут каждый день Брежнев ездит». Почему-то все согласились, что на пути генсека должны быть образованные милиционеры.

Так мы отметили общепатриотическое событие.

Расул: «Дагестан силой присоединили к России, а теперь только силой могут его отделить от России

С кучей шуток, комком веселья, сопровождаемый улыбками и часто смешным акцентом буквально врывался в издательство Расул Гамзатов. Шутки, наигранное удивление от выпущенной книги (а таких у нас выходило немало) исходили от него. У него были неплохие переводчики — Яша Козловский, Наум Гребнёв. Но когда он решил создать и создал книгу «Мой Дагестан», своеобразную эпопею народной жизни, быта, обычаев, Юра Мелентьев посоветовал Расулу, чтобы его «Дагестан» перевёл лучший знаток народного русского языка, известный всей стране Владимир Солоухин. Владимир взялся за это дело со всей тщательностью, был в аулах, беседовал со стариками, слушал дагестанские предания. Честно говоря, я несколько раз бывал в Дагестане, но заметить те особенности, понять сказания, о которых рассказал Расул и истолковал Солоухин удалось лишь после прочтения «Моего Дагестана», который мы издали.

Расул усиленно приглашал на своё шестидесятилетие. Я согласился, но самолёт запоздал, и я прибыл к середине торжественного вечера. А на сцене была целая пирамида на фоне вершины Казбека, у подножия которой танцевал ансамбль «Лезгинка». Выше, под нарисованными облаками сидели аксакалы литературы Мустай Карим из Башкирии, Кайсын Кулиев из Кабардино-Балкарии, а на самой вершине импровизированного Казбека сидел Расул. Там ему было удобно. В перерыве он сокрушался, что я опоздал: «Тебе первому в застолье дадим слово». Застолье началось, ведущий заявил: «А сейчас мы дадим слово большому другу Дагестана, замечательному человеку, любимому всеми нами». Он нагнулся к Расулу и довольно громко спросил: «Кто он? Имя-то, какое?» С фамилией справились, я сказал о радости от книг, песен, стихов Расула (всё больше становились известными его «Журавли», в которых Юра Мелентьев попросил заменить слово «джигиты» на слово «солдаты»). Ну, ещё много хороших всяких слов, но Расул встал и сказал: «Если такой самый большой друг, на, выпей рог коньяка». Я был ещё молод, трезв и храбр и опрокинул этот почти бездонный рог. Через полчаса я ушёл спать в гостиницу, через два часа вышел купаться в Каспийское море, возвратился в зал, а там вечер был в разгаре. Выступали председатели всех 33-х (!) национальностей, живущих в Дагестане. Крепка была дружба народов. Наутро Расул отправил меня в Гуниб, где был такой чистый воздух, что секретарь обкома партии сказал: «Тут мы сделаем республиканский вытрезвитель». Посмеялся он потом, когда в горном ауле показали двери уборной, то бишь, туалет. Когда распахнул двери, то чуть не упал в пропасть. «А мы выгребных ям не строим — всё идёт в природу, — хохотал он.

На прощанье Расул сказал одно из самых его памятных изречений и для сегодняшнего дня: «Знаешь, Дагестан силой присоединили к России, а теперь его только силой можно отделить от России». Пытаются, но у Дагестана в сердце Расул Гамзатов.

Юрий Никулин лечил смехом

На одной из встреч известный клоун и артист Юрий Никулин, узнав, что я еду в Америку, попросил привезти оттуда два анекдота. Я засмеялся, зная, что он коллекционирует их, но поставил условие: «Приступай к написанию книги. Не жизнь, а история страны. Село. Фронт. Артист цирка. Встречи. Анекдоты в конце концов». Юрий Владимирович покачал головой: «Да я только анекдоты и знаю». — «Прекрасно. Разделим книгу на две части. 2/3 листа — жизнь, а 1/3 — под голубой полоской, анекдоты. Идёт?» Он неуверенно согласился — идёт. Через три месяца я звоню: «Как дела с книгой?» — «Да, ты знаешь, сверху на 2/3 ничего не написалось, а снизу почти заполнилось». Через полгода звоню. «Да, вот снизу всё заполнилось, а сверху ещё нет». Знаю, что шутит, но, в конце концов, закончил. Я горжусь этой книгой, написанной одним из талантливых, радостных  людей страны, замечательным артистом и человеком. Он был неистощимо добрый и весёлый, пригласил после этого в цирк всю мою семью, там показывал знаменитый номер с бревном, который они таскали с клоуном М. Шуйдиным. Зал корчился от смеха, а Юрий Владимирович подбавлял жару: «Ну, что ты так слаб, к нам сам Валерий Николаевич приехал». Зал, конечно, не знал, кто такой Валерий Николаевич, а моя дорогая мама Анфиса Сергеевна приняв всерьёз, обращалась ко мне: «Попроси их не мучиться, если они тебя боятся». А они не мучились — они лечили смехом.

Англичане дают свою хронологию. А Россия за подлинную свободу

1988 год. Заканчиваю вторую часть исторического повествования «Росс непобедимый» и «Ушакова» для ЖЗЛ. Путеводителем по концу XVIII века были книги академика Е. Тарле и доктора исторических наук А. Станиславской. Но нужны источники и документы о взятии эскадрой Ф. Ушакова Ионических островов, о дарованной этим островам первой Конституции и православной епархии находятся в Греции. Андрей Вознесенский говорит, что у Союза писателей есть деньги на заграничные  «творческие» командировки: ему, например, давали для написания поэмы о Ленине «Лонжюмо» в Париж. Да, заграничная командировка стоила недёшево, но в Союзе писателей раскошелились и командировочные выписали. Ура!

На острове Корфу (Керкира) предъявляю отношение от МГУ с просьбой помочь найти архивные документы о десанте и экспедиции адмирала Ушакова в 1798 – 1801 гг. Главный архивист пожимает плечами: таких нету. Я прошу поискать папки за эти годы. Он уходит и приносит папки «Русско-турецкая оккупация 1798 – 1801 гг.» Я искренне возмущён: «Как же так? Он освободил вас, дал вам Конституцию, восстановил в правах греческий язык (до этого был итальянский), православную епархию, а вы - оккупация!» Грек смутился и сказал: «Да, остров на 50 лет с 1820 года был английским протекторатом, так они и оставили нам эту хронологию» Молодцы англичане! Они — это свобода и демократия, а Россия и другие — это оккупация. «Англичанка» так всегда и во всём (кстати, греки после сменили названия папок и дали им названия, связанные с республикой Ионических островов и адмиралом Ушаковым). Листаю те папки, ничего нет и вдруг приказ Ушакова, его подпись, русский текст. Испускаю победный клич, не принятый, конечно, в архивах: «Ура! Ура! Ура!» Подбегает грек и участливо спрашивает: «Нашли?» Да, нашёл и второй, и пятый, и пятнадцатый документ. Это замечательно! Это укрепляет книгу ссылками на указы, рескрипты великого адмирала. Да, Корфу, Греция оправдала надежды. А когда приехали в Союз, то бухгалтер ухмыльнулась: «Вы первая делегация, которая сдаёт часть денег». Да Бог с ними, мы привезли другое богатство.

Великий ас Кожедуб: «Я угадывал тенденцию к повороту»

Мы выпускали подростковую «Книгу будущих командиров» Митяева. Тираж один миллион (!) экземпляров. Разместили весь тираж. Ещё миллион. Постоянно приходил и консультировал нас трижды Герой Советского Союза, легендарный лётчик Иван Кожедуб. Жена, встретив меня на одном из приёмов, заметила: «А что-то он от вас, да и из «Мурзилки» и «Пионерской правды» приходит выпивши». Я заверил, что не может быть, что это какие-то застарелые запахи.

А Ивана Никитича спросил: «Почему изо всех авторов в издательстве у нас больше всего авиаторов и космонавтов?» Он подумал и сказал: «Лётчик за минуту больше других осваивает и изучает информации». И тут стал ясен ответ на мой второй вопрос: «Иван Никитич, почему вы сбивали вражеские самолёты, а вас нет?» Он с убеждённостью сказал: «Я угадывал у врага тенденцию к повороту». Вот так, не поворот, не движение, а  его замысел. Наверное, это была интуиция профессионала — тенденция к повороту! Великое чувство!

Это было так мило…

Жена известного французского писателя Ромэна Роллана, широко издававшегося в Советском Союзе в 30-е и послевоенные годы, русская дама, приехавшая к нему из Союза как переписчица и машинистка его писем и трудов, так и осталась с ним до конца. Она подготовила к изданию у нас книгу его трудов в 70-е годы. Мы проверили вместе с ней вёрстку, подписали в печать, и я пошёл проводить мадам до лифта и первого этажа. Лифт застрял на 3-м этаже. Я кричал, чтобы нас вызволили, но механики возились почти час. Как я изощрялся! Вспоминал различные анекдоты, забавные истории, шутки. Наконец, нас освободили. Я долго извинялся. Она милостиво простила и через месяц прислала письмо из Франции о том, как ей понравилось в издательстве, особенно в лифте: «Это было так мило: Вы мне рассказали так много интересного».

Да, приходилось  восхищаться французским юмором.

Что главное в газете?

Когда меня утверждали главным редактором «Комсомолки», то собеседование со мной проводил секретарь ЦК партии М.В. Зимянин, человек в стране известный и бывалый, да к тому же много видевший и мудрый. Ведь он был из той преданной и честной группы белорусских партизан, которые в боях, болотах и лесах это подтвердили, а потом были на разных ответственных участках работы в стране. Михаил Васильевич побывал везде: поработал в областях, послом во Вьетнаме, Чехословакии и даже главным редактором в самой «Правде», что для нас, работающих в комсомольских изданиях, было недосягаемой вершиной, почти Эверестом. Он поспрашивал меня о работе в издательстве, где я уже был десять лет, почувствовал, что издательское дело я знаю, выслушав мои энтузиастические ответы. И потом, посмотрев на меня умудренными и немного печальными глазами, спросил, не требуя ответа: «А что самое главное в газете?» Я подумал: «Ну, художественный уровень, ну, идейность, ну, чёткость, соответствие задачам общества, эрудированность журналистов, в общем, подбор кадров, да и…»

Михаил Васильевич, по-видимому, вспоминая что-то своё, да может и прозревая моё будущее, ответил сам себе: «В газете главное знать, кто за кем стоит».

Нельзя сказать, что я это понял тогда, но позднее уяснил. Хотя в той же «Молодой гвардии» немного бесшабашно, наступательно вели русскую тему, печатали книги о ещё неизвестных широкому читателю фактах истории, раскрыли на том уровне вопрос о масонстве, критиковали ревизионизм, сионизм, католицизм. Не скажу, что в этих публикациях было всё верно, блистало эрудицией, но заместитель заведующего отделом пропаганды Владимир Севрук, тихо прокладывающий путь перестройке, крушению Советского Союза, внимательно вглядываясь в нас, вслух размышлял: «Знать бы, кто за вами стоит?» Но за нами никого, кроме России, и не стояло. А «русской партии», которой пугают современные либералы, не было, да, пожалуй, и сейчас нет.

Недифференцированное и дифференцированное сознание

Николай Куцев, строптивый, упрямый и умный секретарь Иркутского обкома Комсомола предложил мне со Светланой после встречи молодых писателей в Сибири поехать на север от Иркутска к острову Ольхон. Мы с энтузиазмом молодости согласились. Ехали по дороге вдоль Байкала на истрёпанном «Москвиче». Потом эта дорога вспоминалась и как дорога в ад, и как путь в рай. Ад — это, конечно, те рытвины и ухабы по дороге, это поломки и починки истрёпанного «Москвича». А рай начинался тогда, когда мы въезжали в неописуемой фиолетовой красоты распадки меж предгорий и поднимались к вершинам сопок с лёгким розовым облачком на вершине. «Да, ведь это Рерих», — восклицали мы, не раз посетившие его квартиру-музей на Ленинском проспекте. Куцев нас просвещал: «Да, фиолетовый и розовый цвет у Рериха — это цвет гор, который он принёс в свои картины с далёких Гималаев».

Но дальше было ещё более невообразимое. Подъехали к стоянке то ли колхозной, то ли фермерской, хотя тогда этого понятия в нашем хозяйстве не существовало, хозяйка сдержанной и величественной красоты Средней Азии Мария Таганоевна (по обычаю её фамилия Таганоева) показала нам уютный и красивый дом, сарай, баню. Она оказалась не только замечательной хозяйкой, но и замечательной собеседницей.

Во-первых, она показала 15 газет и журналов, которые выписывала: «Новый мир», «Знамя», «Наш современник», «Молодая гвардия» — все литературные и рядом «Техника молодёжи», «Юный техник», «Знание — сила» — это для знаний, ну и для общественной жизни и политики — «Правда», «Огонёк», «Известия», «Комсомольская правда» и «Красная звезда». «А она-то вам зачем? — спрашиваю я. «Надо знать, как там армия себя чувствует». Выписывала ряд сельскохозяйственных журналов, в том числе и нашу молодогвардейскую «Сельскую молодёжь». «Неплохой журнал, читаю, но часто пишут городские, поэтому врут, не знают село». В доме стоял не так часто встречающийся в то время в сельской хате приёмник. Они слушали Москву, Ленинград, Иркутск, Улан-Удэ. Спрашиваю Марию Таганоевну, как она тут живёт вдали от людей. «Да я же не одна живу, а со всем миром. Во-первых, со мной дети живут и жить будут. Муж-то умер. Двое в вузе. Один — ветеринарный заканчивает. Летом со мной. Дочка английский язык в инязе изучает». Так и хотелось спросить: зачем? Почувствовав вопрос, отвечает: «Она собирается сюда приехать. Трое школьники. В соседнее село ездят в школу. Все со мной, матери помогают, читаем вместе, приёмник слушаем, о жизни говорим, ну, а главное, работаем». Мы с недоверием слушаем, а она с интересом расспрашивает о Москве, об издательстве «Молодая гвардия», о писателях. «А что пишет Шолохов? А что Симонов? Люблю Михаила Алексеева, он и солдат и земледелец, пишет просто и понятно о нас, селянах. А его «Карюха» — это памятник лошади». Говорит о политике, предсказывает трудности, «зазнаваться стали — скоро в войну втянутся».

Мы с подозрением смотрим на Куцева: что за театр он нам устроил? А Мария Таганоевна пригласила нас на дойку где она и три её дочери за полчаса подоили всех своих пятнадцать породистых и упитанных коров. «Они ведь рядом на альпийских лугах пасутся. Тут и эдельвейсы», — сказала не для красного словца, угостила свежайшим творогом и сметаной. Сметану привезли в баночке в Москву. Она было нежного кремового цвета. Честно говоря, я никогда больше в жизни не ел сметану из эдельвейсов. Об этих цветах я только в сказках слышал и видел в Швейцарии. Потом с ее сыном за час наловили два ведра рыбы в Байкале. Не браконьерство? «Да, нет, у нас небольшая лицензия есть». Уха была первостатейная. Ну, а затем Мария Таганоевна устроила нам настоящий экзамен. «Что в театрах? Что в Большом?» Знала многих певцов, любила и имела пластинки Барсовой. Любила слушать, как читают Ильинский и Царёв. Уф! «Да, кто это был с нами на северном берегу Байкала?»

Бурятская женщина, скотовод, мать или вдумчивый учёный-интеллигент, засланный в этот мир, чтобы показать неистощимость человеческой натуры, нам всем на урок. Натуры, ведь, разные бывают.

Вот, например, склеивший мои одиннадцать осколков после автомобильного наезда кудесник-травматолог Виктор Калнберз из Риги рассказывал. Когда он был в качестве военного хирурга в Афганистане, то оперировал всех — и наших бойцов, и моджахедов. У последних после ранений раны заживали быстрее, чем у наших, на две-три недели. Почему? Он дал интересный психологический ответ: «Недифференцированное сознание». Этим понятием мы часто награждали грубых, не очень развитых во всех смыслах людей.

Тут же, на Байкале мы ощутили сверхдифференцированное и верно направленное на человеческую суть сознание. Уезжали в возвышенном состоянии и вопросами к себе и обществу.

По самой сути — жизнь проста: его уста — её уста

Наша либеральная, только себя и своих собратьев любящая критика, пытается выталкивать из русской литературы и её истории и не замечать корневых народных писателей и поэтов. «Знаете, это чересчур просто, или даже простовато». А народное же мнение не только их держит в себе, сохраняет, но и приумножает. Вот несколько лет назад, несмотря на громадное количество премий, наград, торжественных вечеров, телевизионных передач в честь литературного вихря имён такого рода соплеменников, самое большое количество встреч, вечеров, конференций, выставок, я уже не говорю о многочисленных посиделках, песенном сумерниченье у костра, было связано с Николаем Рубцовым. Да, этот год был юбилейным для Николая, который уже давно ушёл из жизни, но было и всенародное почитание, несмотря на то, что телевизор светил другими именами.

Помню, когда писал диссертацию о прессе 30-х годов, то обнаружил цифру изданных в тот год книг. Кто вы думаете был на первом месте по изданным книгам? Александр Безыменский, на втором — Иосиф Уткин, на третьем — Николай Асеев. Где они нынче? Ну, да Бог с ними, каждый имеет право на строчку в литературоведении. Вот в 60 – 70-х годах мы были в восторге от стихов поэта Василия Федорова, размашистого, талантливого. Его вечера собирали массовые аудитории. Но кто его мог пустить на телевидение или в Политехнический? Тут места сберегались обычно для тех, кто позднее уезжал за границу или называл Россию «эта страна». Для Василия Фёдорова Россия была не «эта» и не «та» — это была его Родина, его страна, о которой он писал, его люди, которых он любил. Да, он был полемист, борец за Россию. Он призывал вялых агитпроповцев и культурначальников к бою с оппонентом:

Все испытав,

Мы знаем сами,

Что в дни психических атак

Сердца, не занятые нами,

Не мешкая займет их враг,

Займет, сводя все те же счеты,

Займет, засядет,

Нас разя...

Сердца!

Да это же высоты,

Которых отдавать нельзя.

Или вступая в дискуссию с безапелляционными ниспровергателями реалистического искусства, объявляющими себя передовым «левым», модернистским направлением, он почти выбил чеканную строчку:

Мы спорили

О смысле красоты,

И он сказал с наивностью младенца:

— Я за искусство левое. А ты?

— За левое...

Но не левее сердца.

А вся страна, соединяя боевые и трудовые дела, знала его по сути священные слова:

Из одного металла льют

Медаль за бой, медаль за труд.

И слегка усмехаясь, по-житейски мудро, он философствовал

По самой сути жизнь проста,

Его уста, её уста…

Большой, душевный, улыбчивый был наш друг, поэт Василий Фёдоров, как бы его ни пытались затуманить временем. Мы успели в «Молодой гвардии» выпустить его поэтическое собрание сочинений, которое имеет своего читателя.

Хорошо бы сегодня кто-нибудь у кого-нибудь украл «Тихий Дон»

В 1988 году в Бостоне мы побывали в имении Кеннеди. Нам там помахала с балкона ручкой мать Джона Кеннеди. Хотя ей уже было сто лет, она захотела поприветствовать «советских парней». С нами был Фицджеральд Кеннеди, который представлял второй фланг клана Кеннеди (Фицджеральдов). Он гостеприимно показал нам усадьбу, а потом организовал встречу в знаменитом Бостонском университете. Народу было много, вопросов было много, но вспоминаю один. Дама, из эмигрантов, задала, возможно, провокационный вопрос, а может и из любопытства или односторонней информации: «Господа! А правда ли, что Михаил Шолохов украл «Тихий Дон»?» Ну, что тут было отвечать: начинать рассказывать историю создания романа? Обидеться на глупость? Я ухмыльнулся и сказал: «Знаете, мы давно ждём, чтобы кто-нибудь у кого-нибудь из писателей что-нибудь украл, и тогда бы появился гениальный «Тихий Дон». Что-то никто не ворует. А у вас? Тогда и издадим». Аудитория рассмеялась, даже поаплодировали. Американцы тоже любят прямолинейный юмор.

Тут был один дурак…

На Дальний Восток, в Хабаровск и Благовещенск, я попал в 1969 году в благодатную погоду 20 сентября. Было сухо, тепло, солнечно. Я попросился, как всегда, на пограничную заставу. Привёз библиотечку, выступил перед пограничниками. Уезжали с заставы в сухую солнечную погоду, но по дороге поломались. Остановились в одной избушке в Амурской области. Хозяин обрадовался гостям, накрыл стол. А на столе-то помидорчики и огурчики. Хвастался: «Тут всё растёт!» Мы слегка посомневались, а он тащит небольшие арбузы, а затем, чтобы развеять наш скепсис, кладёт в вазу гронку винограда, не «Изабеллу», конечно, но вполне прилично. И чтобы «пришибить» гостей, несёт со своего огорода дыньку. Восхищаемся и уезжаем с ящиком яблок и винограда и дынькой. На другой день пришли к первому секретарю крайкома партии Алексею Павловичу Шитикову. Ну, он известный правитель на Дальнем Востоке, влиятельное лицо в государстве, вскоре его забрали в Москву, избрали председателем Совета Союза Верховного Совета СССР.

Наших восторгов по поводу погоды и солнца не разделил: «Вот был в 1963 году один дурак (он сказал покрепче) в такой же день и повелительно сказал: «Тут у Вас Сочи, и никакой больше северной и восточной надбавки область не получит. Срезаем!» Улетел и оставил нас в расстроенных чувствах, да почти что в горести… А на другой день у нас снег повалил, а надбавки северные сняли. Знать страну-то надо не по редким заездам. Знать надо страну».

Машеров:

«Ссылайтесь на меня, когда надо отстаивать интересы Советского Союза»

В 70-е годы мировое зло хотело под разными видами и предлогами втиснуться в Советский Союз. Там и своих бед хватало: догматизм, чиновничье неумение, оголтелый атеизм, неумная эксплуатация молодёжного энтузиазма, равнодушие к человеческим судьбам. Да, мало ли чего надо было сделать на государственной и общественной ниве. Один из тех державников-патриотов, с кем мне пришлось встречаться, был молодой, умный, энергичный, сердечный руководитель Пётр Машеров, первый секретарь ЦК партии Белоруссии.

В Белоруссии бывал не раз и не раз восхищался той беспримерной гордостью, которая была у каждого белоруса от той нашей общей победы и места Белоруссии в ней. Там умели ценить своих героев, но и склоняли головы перед жертвами, ведь в Белоруссии был единственный памятник сожжённой и уничтоженной деревне Хатынь. В России и на Украине таких деревень тысячи, но чванливое пренебрежение к 19 миллионам жертв среди мирного населения не даёт до сих пор воздвигнуть там достойные памятники жертвам.

А тогда, в конце 70-годов, мы были на Всесоюзном собрании по вопросам идеологии. Многие не восприняли доклад Петра Машерова, где он предостерегал от проблем алчности, потребительских настроений, поклонения лживым нравственным ценностям неумение разглядеть простых людей, тружеников, подлинных героев. Многим это показалось отвлечённым или даже далёким понятием. А Машеров видел эту опасность и предупреждал. К сожалению, его таинственный уход из жизни (автомобильная катастрофа) не позволил здоровым силам в обществе обратить на всё это внимание.

Один случай. У нас выходил целый ряд книжек о борьбе с буржуазной идеологией. Одна из этих книг автора Бегуна «Вторжение без оружия», вышедшая в издательстве «Молодая гвардия», встревожила будущих активных перестройщиков, могильщиков Советского Союза и они никак не хотели выхода второго издания, ибо первое «размели» за несколько суток. Меня вызвали в ЦК, предупредили: не выпускать. Но тут раздался звонок: «Машеров говорит, что там с книгой Бегуна?» — «Да, вот задерживают в ЦК». — «Почему? Как нам такие книги нужны. Ускорьте». — «Я могу сослаться на разговор с вами? (Машеров же входил в Политбюро)». — Конечно, можете, и всегда ссылайтесь, когда надо отстаивать интересы Советского Союза». На следующий день я был в ЦК у завотделом Севрука. «Я о Бегуне». — «Я же сказал Вам, что выпускать не будем». Я пригасил улыбку и вроде бы проинформировал: «А вот вчера Машеров сказал: «Ускорьте!» — «Машеров звонил?» Севрук побелел, фигура звонившего была авторитетна и он выдавил из себя: «Нет, я говорю — поработаем, улучшим, издадим». Через десять дней после «улучшения» почти неисправленный текст книги «Вторжение без оружия» был второй раз издан.

Если бы Машеров оставался в Белоруссии до 1991 года, Беловежского сговора не произошло бы.

«Не ежик, а ёжик»

Несколько лет назад я сидел дома за столом и писал. Подбежала четырёхлетняя правнучка и спросила: «Дедушка, а что ты пишешь?» Мы в это время разворачивали борьбу за сохранение буквы «Ё» в нашем алфавите, я и писал об этом. Правнучке же я сказал: «Знаешь, есть люди, которые хотят писать не «ёжик», а «ежик», не «ёлка», а «елка». Правнучка задумалась, по-своему это истолковала и с некоторым испугом сказала: «Дак, что они хотят, «чтобы ёжик был без иголок?» Я успокоил: «Стараемся, чтобы остался такой, какой есть». Когда я рассказал об этом пламенному «ёфикатору», борцу за сохранение буквы «Ё» в нашем алфавите, неравнодушному человеку Виктору Чумакову, доктору технических наук, гидростроителю, много лет сражавшемуся за эту букву вместе с нами. Он обрадовался: «Вот дети, и то понимают». Кажется, ну, что там, буковка, а собственно с такого «отщипывания» и начинается разрушение страны. В.Т. Чумаков вместе с нами стучался во все двери, писал письма, мы проводили пленумы, принимали решения, обращения к властям всех уровней, в законодательные собрания областей. Ведь до Отечественной войны всякие неистовые ревнители с целью упрощения русского языка, замены его всяким эсперанто вели гонение и на букву «Ё», как бесполезную  и ненужную часть алфавита.

Символично, что буква «Ё» возвратилась к нам во время Великой Отечественной войны, во время Сталинградской битвы. Чумаков не раз рассказывал и писал в своей книге, что, когда Сталину 6 декабря 1942 года подали список к награждению генералов, старших офицеров за успешное окружение немецких войск в Сталинградском «котле», он возмутился (начальник генерального штаба Шапошников отмечал, что Главнокомандующий не любил неряшливость, неточность в документах и штабных бумагах): «Что это за генералы Елкин и Снегирев (необходимых точек над «ё» не стояло)?» Документы немедленно были исправлены. А на следующий день в газетах «Правда» и «Известия» буква «ё» была представлена в полновесном виде. Через несколько дней появился приказ наркома просвещения Потёмкина, что в школе, в учебниках должны быть поставлены, где нужно, буквы «ё». Победа требовала нигде не отступать на «русском фронте». Однако после войны снова невнимательные или чересчур внимательные люди стали её затушёвывать. Один член-корреспондент даже вообще высказался за отказ от кириллицы и переход на латиницу. Но были и неравнодушные, настойчивые люди, такие как В. Чумаков. И вот 5 – 10 лет назад наш Союз борьбу за эту «буквочку» повёл. Лёд тронулся. Законодательные собрания Белгорода, Симбирска, С.-Петербурга приняли решение о восстановлении в правах буквы «ё». В Симбирске даже памятник поставили букве «Ё». Молодцы, симбирцы! Такой документ пришёл и из Администрации президента. Теперь буква «ё» восстановлена в правах. Победа! Так что ёжик останется с иголками.

Умелец Фирсов

Володя Фирсов, яркий, сочный поэт, и понятно, вошёл в литературу с похвальным словом самого Твардовского, поддерживающего своего юного смоленского земляка. Да и Шолохов к нему благоволил. Всегда спрашивал: «Как там Фирсов?» Его стихи, поэмы имели довольно широкую аудиторию, но известен он был и как выдумщик и перелицовщик всякого рода слов, которые проникали и употреблялись в разных аудиториях. Чего стоило в 70-х годах распространение среди комсомольского актива слова «умелец», взамен друг, сотоварищ. Первый секретарь ЦК комсомола Евгений Тяжельников стал расспрашивать Володю, сидевшего в комсомольском доме отдыха «Ёлочка»: как идёт работа над докладом о молодой творческой интеллигенции. Володя ответил, что «умельцы» работают нормально. Потом ещё повторил несколько раз слово «умельцы». Слово «умелец» Евгений Михайлович воспринял как комсомольский слэнг и стал употреблять его при обсуждении разных вопросов: «Как «умельцы» работают?» Коллеги несколько удивлялись, но скоро многие слово «умелец» стали повторять. Володя ходил гордый — слово внедрил.

Спорым он был и на своего рода ответы. Так однажды, после совещания молодых, молодой его участник Владимир Санги, ставший членом Союза, представитель народа нивхов с дальнего Сахалина, представился в ЦДЛ как «Володя Санги — нивх». Фирсов тоже протянул руку и тоже представился: «Володя Фирсов — пивх». Обиды не было, был смех.

Запомнился случай в Болгарии. Делегация наших писателей ехала в Рильский монастырь на легковой автомашине. Шофёр несколько раз её останавливал, возился с мотором, и, в конце концов, сказал: «Машина испортилась, придётся возвращаться». Все вышли, окружили водителя, стоял и Володя. Как всегда, поддерживая нос, пофыркивал: наверное, это были последствия гайморита. Водитель посмотрел на него внимательно: «Дак это вы что ли? Фыркали носом? А я думал, что в моторе что-то испортилось!» Все радостно расхохотались. Теперь фыркай, Володя, беспрепятственно!

Его красавица жена Люся обладала просто артистическим талантом воспроизводить голоса поэтов, особенно кавказцев. Володя и сам обладал умением сходиться с людьми. Когда в советско-болгарском клубе творческой молодёжи и в «Молодой гвардии» решили создать двуязычный советско-болгарский журнал «Дружба», то первым редактором беспрекословно назначали «умельца» Фирсова.

Наши опять победили

В Севастополе ежегодно 9 мая проходит реконструкция штурма Сапун-горы: советские бойцы, моряки наступают на немцев, гремит бой, выстрелы, взрывы и в конце — красный флаг на вершине горы. Мы с профессором Казариным в числе зрителей наблюдали за воспроизведением того легендарного штурма. Стоящая рядом бабушка в конце перекрестилась и сказала: «Слава, Богу, наши опять победили». Мы расцеловали её, думая: как бы эти слова звучали для нас всегда.

Москва моя. страна моя, ты самая любимая

В 1964 году я с группой молодых артистов был в Швеции. Это была своеобразная помощь шведским комсомольцам, деньги от концертов оставались у них. А для нас сама поездка за границу была поощрением. Выступили в Стокгольме, Гётеборге в основном в рабочих и профсоюзных клубах. Народу было полно. В последние дни пребывания были за полярным кругом, в шахтёрском городе Кируна. Там довольно строгий сухой закон в других местах Швеции не соблюдался. С шахтёрами не пошутишь. В первый день нашу гостиницу окружили полицейские, подъехали мотоциклисты, стали веером вокруг дома. Что за провокация? Выяснилось через два часа. В Америке был убит президент Кеннеди, а по сообщениям газет убил его агент КГБ Освальд. Правда, более опытные газетчики видели тут руку правых радикалов, нефтемонополий и даже ЦРУ. Нас же, как я понял, больше охраняли, чем подозревали в связях с убийством президента. И уже вечером мы выступали в громадном спортивном зале, где разносили пиво, пели и шумно разговаривали шахтёры. К нам подходили, похлопывали по плечу, присаживались рядом, о чём-то расспрашивали, рассказывали о своих «кровососах»-капиталистах, которые не повышают зарплату (хотя она была одной из самых высоких в Европе). Один из шахтёров попросил нас  спеть самую любимую и распространённую песню, которую мы поём в важных случаях. Ну, мы напели «Катюшу», «Подмосковные вечера». Он просил: «Ну, ещё, это не та, что я слышал в Норвегии, когда работал у них на шахтах». Мы спели «Священную войну» — нет, не та. Ваши военнопленные после освобождения садились на баржу и пели её. Он что-то еще напел, и мы вспомнили - «Москва майская».

Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся советская земля.

И мы спели и особенно задорно пропели:

Кипучая,
Могучая,
Никем непобедимая,-
Страна моя,
Москва моя
Ты самая любимая!

Так и представилась нам эта драматическая сцена: в арестантских робах, оборванные, грязные входят по трапу на баржу, исхудалые, с палками и на костылях наши военнопленные и поют эту песню. Для них-то война не окончилась: кто — на фронт, в боевые порядки, а кто — в советские лагеря, ведь неизвестно, как ты попал в плен. Но все они пели:

Страна моя, Москва моя
Ты самая любимая!

В заключении мы дали небольшой концерт. Мило спела певица Ира Подошьян, исполнил на гитаре и балалайке несколько номеров Юра Мухин, поиграло литовское музыкальное трио (один, правда, в будущем остался, или, как говорят, «бежал» за границу, но нас Бог в тот раз миловал). Особенно понравился шахтёрам наш бас Ким Базарсадаев. Он был бурят, и, как ехидничали наши литовцы, выучил только три номера: один из оперы, второй — бурятская песня и третий — «Вдоль по Питерской». Действительно, во время концертов он исполнял только их. Шахтёры горячо аплодировали ему, а когда после слов: «Эх ты, кумушка, ты голубушка, поцелуй ты меня..., Ну, поцелуй ты меня, кума душечка» — громадная балка на потолке треснула и упала в зал, к счастью никого не повредила, все встали и кричали нашему басу: «Браво! Браво»! Он повторил, но балка больше не падала.

Клокочущая Лузитания

В начале 70-х годов в Португалии произошла революция — последний фашистский диктатор Салазар ушёл с исторической арены. Два гитлеровских последователя — Франко и Салазар — тихо и не вызывающе себя вели на Пиренеях после разгрома фашистской Германии. Все понимали, что диктатуры вот-вот падут. Особенно ждали этого момента молодые испанцы, которых, спасая от гражданской войны в Испании, вывезли в Советский Союз. Их любили, и они у нас иногда жили в специальных лагерях, иногда просто в семьях. Были они большими патриотами Советского Союза. Кто постарше — ринулся в нашу армию, чтобы сражаться с немцами. Под Сталинградом, например, погиб сын революционерки, руководителя компартии Испании  в изгнании, Пасионарии Долорес Ибаррури Рубен Ибаррури. Я ещё застал её пламенные речи, с большим почтением, отдавая пионерский салют, восхищался испанскими ребятами в их отличительной шапочке «испанке», когда они шли по улицам Омска и распевали испанские революционные песни.

Со мной на курсе учился хороший, ослепший парень Посуэко Торес Пепе Луис. Он с тоской вспоминал Родину и, когда получил разрешение вернуться туда, поехал. Побыл там год и вернулся в Советский Союз вместе со многими, считая, что именно тут его настоящая родина. Португальцев мы знали меньше. Уж очень, как казалось тогда, они были далеки от России.

Но вот вспыхнула Португальская революция, «португальская весна». К удивлению многих она носила довольно мирный, уважительный характер людей друг к другу. Всему миру и нам запомнился удивительно мирный и дружелюбный плакат той революции. На нём симпатичный юный португалец вставляет розу в дуло армейской винтовки. Мы знали, что в Португалии большие (даже подавляющие) симпатии были у левых партий — коммунистов и социалистов. Но особой симпатией у нас в Союзе, да и во всём мире, пользовался романтический и вдохновенный Алвару Куньял. В его биографии многолетняя борьба с фашистской диктатурой, слежки агентуры, аресты, побеги из самых укреплённых и неприступных тюрем. Связи с Португалией всё шире, публикаций всё больше. Узнаём, что Куньял написал художественную книгу (правда, под псевдонимом) о жизни, о служении людям, о побегах из тюрьмы. А ведь у него самого, по крайней мере, один их побегов вошёл в учебник истории всех побегов (если бы такой был). Как говорят, из крепости по канату он совершает побег, бросаясь в море, переплывает бухту, скрывается в хижине у соратников. И снова в революционную борьбу. В жизни подвижников и героев XX века он стоит в одном ряду с Че Геварой, Мартином Лютером Кингом, Нельсоном Манделой, Фиделем Кастро. Мы выпускаем эту книгу «До завтра, товарищ», заполучив рукопись из Португалии. И вдруг, о радость, меня посылают в Португалию на первый послереволюционный легальный съезд молодёжи, комсомола. Читаю перед поездкой хоть что-нибудь о Португалии. Увлёкся классиком, поэтом Луисом де Камоэнсом. Древнее название Португалии — Лузитания. Вот мы и попали в эту клокочущую Лузитанию. Она нас встретила митингами, демонстрациями, большими ожиданиями. Свозили нас в южные провинции, где создавались колхозы (они, конечно, были добровольными и навеяны рассказами о добротных колхозах СССР). Повезли в северный Порту, где производился настоящий портвейн. Директор завода рассказал, что «портвейн» — самая большая статья доходов Португалии. Он спросил: «А вы пили портвейн?» Я самонадеянно сказал, что, конечно же. Ибо со студенческих лет запомнил это самое дешёвое вино (90 копеек), которое мы распивали, проходя вдоль Владимирской к Крещатику во время праздничных демонстраций. Демонстрации были полновесные, трёх- и четырёхчасовые. Сначала пройдут рабочие коллективы, а потом студенты. Во время многочисленных пауз, после энтузиастического пения, мы подходили к киоскам и на троих брали 90-копеечную бутылочку «Портвейна». В общем, запомнил, но когда хозяин предложил нам по рюмке портвейна из бочки, буквально ошалел от приятного вкуса и запаха последнего. С тех пор я знал, что такое настоящий портвейн. Ну, а потом мы попали на съезд, что проходил в большом десятитысячном спортивном зале, который был полностью заполнен. Это был океан эмоций, песни, речёвки. Диктор объявлял, и на сцену выходили все делегации названной провинции. Ко всему этому мы не совсем привыкли, ибо у нас всё было «по-серьёзному», в подражание старшим товарищам, хотя эмоций было полно. Но подлинная буря произошла, когда зашёл в зал Алвару Куньял. Это был подлинный вождь и авторитет для молодых.

Точёный профиль, седой, сухопарый, с манерами аристократа, но простой и любимый всеми трудовыми людьми Португалии. Он-то и сказал, что Португалию ждут не менее тяжёлые времена, чем при диктатуре Салазара. Буржуазия и НАТО социализм в страну не пустят, поэтому молодым следует крепить свои ряды, учиться, ибо врага надо превзойти знанием и умением. Буря после этого выступления долго не кончалась, а потом пошли обычные съездовские дела, даже приветствия, а затем прения, выборы. Мы же пошли по вечернему Лиссабону. «Наши спокойные кофейни превратились в дискуссионные клубы, — объяснил сопровождавший нас парень, — мы с вами зайдём в большой зал, где, думаю, дискуссии продолжаются».

В зале было полно народу. Некоторые столики были сдвинуты: там сидели группы людей за кружками пива. Мой собеседник с улыбкой сожаления говорил: «Вот за тем — социалисты, за этим — социал-демократы, там — левые офицеры, за тем — правые радикалы» — «А это кто такие?» — «А чёрт их знает! Но вот в центре — левые радикалы. Это, понятно, как ваши Махно и Чапаев. У них всё в голове перемешалось». Сопровождавший год как проучился у нас в Высшей комсомольской школе, узнал, или, по крайней мере, познакомился с нашей революцией. От того столика левых радикалов вдруг направился к нам человек. Он подошёл и что-то спросил. Сопровождающий ответил: «Советские». — «Ревизионисты» — сказал он» — перевёл переводчик. Вдруг он вскочил на стол, выхватил из кармана пистолет и выстрелил в потолок. «Мы революцию не предадим, возглавим весь мир», — вскричал он и удалился. «Очередной дурак?» — спросил переводчик. «Да, нет, — ответил сопровождающий, — это мнящий себя р-р-революционером сторонник небезызвестного генерала ди Карвалью!» Потом я узнал, что Карвалью претендовал на место главного руководителя португальской революции, то есть хотел прибрать её к рукам, ничего для этого не сделав. Как много таких претендентов на все первые места!

Уезжали из Лузитании с любовью к ней и её людям, но с тяжёлым чувством разворачивающегося обмана, что на левом, что на правом её фланге.

 

А кукушка всё кукует

Напоследок одна встреча в Калуге. Проводим пленум Союза писателей. Выступаем в Филармонии. Приветственно-прощальное слово говорит губернатор Автономов, владыка Климент. Вышел и я — поблагодарить. Пленум был содержательный, говорили о делах литературных, называли новые имена, не забывали старые. Говорили о фантастически богатой истории Калужской земли. Тут и Оптина пустынь, и Полотняный завод, где бывал Пушкин, и родина маршала Жукова, и город Циолковского, тут литературная Таруса и исторически легендарный Малоярославец, где фактически и был разгромлен Наполеон. Я почти всё это упомянул, но сказал, что тут ещё особый чистый воздух, успокаивающая атмосфера.

«Вот Вы поселили нас в коттеджах за городом, где пели птицы. Когда я зашёл в дом, то услышал, как кукует кукушка. И хоть при моих годах рискованно задавать детский вопрос, я не удержался и спросил: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет осталось жить?» Особенно уж в приметы я не верю, но всё-таки… Кукушка кукует, считаю: раз, два, три, четыре, пять… Ну, хорошо, думаю, а она кукует дальше: шесть семь, восемь, девять, десять… Отлично! Она продолжает: одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… Что может быть лучше! Застилаю кровать, ложусь, она кукует: шестнадцать, семнадцать… двадцать, двадцать один… двадцать пять. Спокойно засыпаю. Зал захохотал, улыбнулся губернатор, похлопал владыка. А я продолжаю: «Проснулся, а она всё кукует…» Все зааплодировали.

Так и я желаю всем читающим эту книгу, чтобы кукушка куковала вам долго, и не уставая.

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную