|
СВЯТКИ
Глянешь в окна, у ворот под аркой
чья-то тень, душа ль моя простушка
ждёт ещё рождественских подарков
от друзей, чьи воспарились души.
Режу на доске столовой сало,
кот ярится – славная закуска!
А моя утеха обветшала,
и с годами радость стала куцей.
Есть настойка водочки с рябиной
и за печкой тёплой ночью ложе.
Я давно не спал уже с любимой,
сон её не смея потревожить.
Слушал ночью арии из опер
на каком-то радиоканале,
подпевал кота язык Эзопов,
что пригрелся под бочком, каналья.
Светят мне в ночи цветки гераней –
звезды в доме, как с небесной грядки.
Нынче праздник!
Значить ранней ранью
снегири начнут свои колядки.
ЗИМНЕЕ
Чертополох бессонниц, сновидений,
затменья зим, забвенья полустанков –
как ни храбрись, а никуда не денешься,
стаканчик выпьешь вечером «с устатку».
Дрова колол, дорожку сдобрил щебнем
к колодцу, на щербатом блюдце
орешки вынес. Под луной ущербной
пусть утром белки к трапезе сойдутся.
Всё б ничего, но печка ненасытна,
сжирает в жерле, словно макароны,
дрова. На запах из печного сита
к трубе слетятся галки и вороны.
День куц и сер, совсем как птица зяблик,
И снег большой пока ещё не грянул.
Душа любимой среди мёрзлых яблок
Сверкнёт над садом отблеском багряным.
Ещё не вечер! Жизни свет уходит…
Как мне с январским миром примириться?
Усну. Приснятся райские угодья,
и знойные объятия жар-птицы.
БАННЫЙ ДЕНЬ
Больному клюкву, пироги несут ли,
иль чушь благую, чтобы полегчало.
А он в бреду почти вторые сутки
всё просит банный веник и мочало.
К нему призвали батюшку из церкви,
чтоб исповедать грешника в дорогу.
А он черпак ладонью ищет цепкой –
парку ещё прибавить хоть немного.
Лоб серебрится капельками пота,
как реки по весне, набухли вены.
Ему предстать пред Богом неохота,
не смыв с себя житейской нашей скверны.
Как в молодость вернулся, где в начале
был и любим, и от сует свободный..
Старинные друзья ему кричали:
– Пора и к нам, под ковш воды холодной…
А стоило ль на лавке так вертеться
И плоть хлестать, чтоб даже веник гнулся?
Ведь зеркало его же полотенцем
завесят, чтобы вдруг не оглянулся…
ВАСИЛИСА
Любит подружка моя веселиться,
может ей ларчик заветный открыли?
Облако в небе – ей тень василиска –
ящера хвост, петушиные крылья.
Мнит Василиса быть к тайнам причастной
скороговорок и кладов сорочьих.
То к ней синицы в окошко стучатся,
то домовой рассмешит среди ночи.
К речке бобровой, к запруде глубокой
ходит в бегущие струи глядеться.
А улыбнётся – в глазах с поволокой
лучики сказок далёкого детства.
Где-то за лесом гремят автодромы,
вышки торчат виртуального мира.
Спросят её – я отвечу: – Нет дома!
Вы проходите, как Времечко – мимо!
У Василисы расставлены вешки
в чащах, чтоб я там не потерялся,
чтоб обошли нас и нежить, и леший,
чтобы их злоба растаяла зря вся.
Сколько ещё миловаться осталось,
нежиться сколько в угодьях сорочьих?
Ну а в конце, когда грянет усталость,
в поле уйдём и растаем средь ночи.
ДИДОНА
В Карфагене к морю вниз по склонам
у гераней* путь старинный избран,
а под Псковом в мире заоконном
их сестрёнки нежатся по избам.
Здесь январь, в стекло снегирь стучится,
чтоб в саду цветущем оказаться,
там Дидона – вдовая царица
бродит среди райских декораций,
где дубы ветвятся над полынью,
средь олив – ягнята в альфах- травах,
туи занесло горячей пылью
и герань повсюду – нет управы!
Кот среди горшков цветочных тужит,
за окошком снежная Сахара,
зимний день почти до полдня сужен,
без листвы деревья сухопары
и черны, и в стужу неодеты,
светится лишь кустик краснотала.
Канула любовь её в легенды,
в поисках Дидона заплутала,
мчит сквозь жизнь преданий колесница…
И морозным утром, блёклой ранью
женщина к нам в двери постучится
тихая, с букетиком герани.
________________
*Герань – по мифологии хранительница любви, дома, здоровья.
|
КОВЧЕГ
В буреломах дней легко ль карабкаться,
в забубённых травах ковылять?
Хватит! И тебе, моя коса, пора
лезвие оскалить в ковылях.
Стоит ли кивать и церемониться,
курам нА смех гладить рыбий мех?
Выворотясь, кошка Циля моется
на пороге, путь закрыв для всех.
Утром корки хлеба, зёрен плоть в горсти
вынесу воронам и дроздам.
Сколько сможет этот Ноев плот нести
речка жизни, столько и раздам…
За мои гостинцы за воронами
знаковых подарков мне должок.
А в ответ разбойницы: – Да вон они:
злаковых угодий пирожок!
Ёжики при встрече хорохорятся,
скалят зубки из-за тёмных скул.
Из сарая ночью ловкий хорь яйцо
у наседки—клуши умыкнул.
Всё случилось, что судьбой обещано,
у печного улыбнусь огня…
Знать, не зря ведь братья наши меньшие
приняли за равного меня.
МЕЛОВАЯ ЧЕРТА
— Веки Вию скорей поднимите, —
Вурдалаки испариной дышат,
упыри изошлись в пандемии.
Расплодились летучие мыши,
полонив чердаки и скворешни,
Сквозняком наши двери открыты...
Что-то будет? Мы все не безгрешны,
да и я не философ, а ритор.
Петушиный распев на рассвете
тварей вынудит сникнуть по схронам.
Жаль, Хома на вопрос не ответит,
как все было, хоть парень не промах...
В скит пора мне — на дачу, от скверны
на просторы полей-перелесков,
Встретить день Воскресения Вербный,
там где с Лазарем птицы воскресли.
Все наряды и страхи – пустое...
Как в вертепе под масками лица.
Только б нам меловою чертою
друг от друга не отделиться.
ОСЕННИЙ СЮЖЕТ
Птица ли одна какая, две ли
бабочки под утро в окна бились?
Сквозняком всю ночь знобило двери,
и в дуду архангелы трубили.
Я откинул тяжкие засовы,
бабочек впустил для декораций
сцены счастья нашего, а совы
сквозь стекло пусть на любовь дивятся.
Есть в осенней пьесе вкус разлуки,
обойдём её повадки лисьи.
Август отыграв, умоет руки
в дождиках и сгинет в закулисье.
Где-то было в летошней тетради:
в пене утра пеночкины трели,
лета лень… Быть может шутки ради
дал нам кто-то, чтоб душой согрелись?
Время воспарить, прибиться к стае,
вновь в садах цветущих оказаться…
Слишком строг, кто эту пьесу ставил,
не потерпит он импровизаций.
ПЕРВОРОДСТВО
Здесь дрозды атакуют ворон,
А под окнами ёжики бродят,
И, со всех окружая сторон,
Лес грозит садовода угодьям.
Здесь не знаешь, чему угождать:
Иван-чаю в цвету, гиацинтам?
И меж ёлок тебе – благодать,
Хоть и сада Эдемского сын ты,
Где Праматерь, вкусившая плод,
Знать не знала о судьбах потомков:
Коз пасти и терновник полоть,
Сквозь судьбу продираясь с котомкой
В первородство, к запрудам лесин
На бобровую речку, к лосятам…
Вышло так! Как ни кинешь – всё клин
Журавлиный иль в поле овсяный.
А с утра малахольный телок,
Чтоб похолили ломится в двери.
Малосольный огурчик – нам впрок,
Коль в чести и посты и поверья.
И вопрос выживанья ребром
Жизнь поставит куриною лапкой.
Где-то шахты, в степях космодром,
Здесь мы семеро в доме по лавкам.
Песню ль спеть про шумящий камыш?
Но стоит твой стаканчик не выпит,
Вспомнишь что-то, на шутку смолчишь,
Вдруг да снова Чернобыль да Припять.
ХУДОЖНИК
Уже был кол раздора в души воткнут,
в октябрьском поле колкая стерня…
Стакан нарисовал художник Водкин,
Петров – купанье красного коня.
Пусть веет образ и таится символ,
где по прямой короче не всегда
взойти, где Богоматерь шепчет: – Сын мой,
над Вифлеемом первая звезда!
Сияет Вечность, душит дней короста,
игру цветов, похожую на кич
живописал, хоть это и не просто,
как староверу бороду постричь.
Где суета, где суть, когда из окон
дворянских
пьяный свист и перепляс?
Он заказной у Времени изограф,
или калика нищий, богомаз?
И чтобы в жизни был он осторожен,
не по наитью жил – наверняка!
Предвидя всё, отец его сапожник
порол по будням впрок озорника.
|