Каждый из нас, когда хорошо пишет, - пишет то, что ему хочется написать. Это я подчеркиваю. Произведение искусства рождается от ж е л а н и я, от хотения что-то создать, написать, а н е т о л ь к о о т т о г о, что человек считает, что он должен что-то написать. В этом различие между импульсами искусства и науки. Наука - это познание, опыт, сумма опытов, идея, открытие. Искусство - это опыт личной жизни, рассказанный в образах, в ощущениях, - личный опыт, претендующий стать обобщением.

Опыт каждого из нас говорит: процесс писания - это процесс преодоления. Преодолеваешь и материал, преодолеваешь и самого себя.

Процесс писания все время прегражден препятствиями, через которые вы должны Перелезть. Вам все время трудно.

Не бывает никогда ни у кого, чтобы было легко писать, чтобы "лилось из-под пера". Писать всегда трудно, и чем труднее, тем лучше выходит.

Как перелезать через эти препятствия? С уверенностью можно сказать только одно: из всех возможных решений художественной задачи нужно выбирать то, которое для вас самого интересно, которое вас наиболее увлекает.

Иными словами, - каждое ваше художественное положение вы должны проверять на вашем собственном отвращении: противно вам это писать или нет? Если вам писать противно, скучно, не пишите, - это все равно получится скверно, фальшиво. Пишите только тогда, когда вам это хочется, когда это вас самого увлекает.

Говорю это к тому, что у молодого, у неопытного писателя бывает часто, что он с отвращением, без энтузиазма, лезет через препятствия на пути создания произведения. Через препятствия нужно не лезть со скукой, а лететь окрыленно.

Это нужно поставить во главу угла: искусство - тот процесс созидания образов, когда самому художнику интересно создавать, необыкновенно интересно, иногда даже интереснее, чем читателю читать. Действительно, бывает, что писатель с увлечением пишет, а читатель без увлечения читает. Но это значит только то, что у писателя нет еще опыта передачи, но все же он - на правильном пути.

Искусство, как и наука, - познание жизни. Наука познает истину путем регистрации опытов (направляемых идеей ученого). Чем больше опытов, фактов, - тем точнее будет научный вывод. Если бы опытных фактов для какого-нибудь научного исследования накопилось бесконечно много, тогда и вывод приблизился бы к абсолютной истине.

Искусство для своего обобщения не стремится к количеству опытов. Искусство стремится к поискам характерного факта... Вы встречаете человека, говорите с ним и вы чувствуете, что на основе этого человека вы создаете тип эпохи. Возможен такой случай? Возможен.

Искусство, я повторяю, основано на малом (сравнительно с наукой) опыте, но на таком, на котором путем у в е р е н н о с т и художника, "наглости" художника, вскрываются обобщения эпохи. Когда Достоевский создавал Николая Ставрогина, тип опустошенного человека, без родины, без веры, тип, который через 50 лет предстал перед Верховным судом СССР как предатель, вредитель и шпион, - я уверяю вас, - Достоевский пользовался для этого не столько записными книжками, сколько внутренней уверенностью.

Я не говорю, отнюдь не говорю, что не нужно наблюдать жизнь и не нужно пользоваться записными книжками. Я говорю только, что нельзя н а б л ю д а т ь б е з р а з л и ч н о (регистрировать факты), но нужно и с к а т ь в жизни прототипы ваших обобщений.

Вы спросите - на каком основании вы, наблюдая такого-то, решаете, что этот человек дает вам материал для создания типа эпохи? Отвечаю честно: не знаю. Вы можете и ошибиться. Дерзайте. Психический, умственный, эмоциональный аппарат художника еще не изучен. Когда-нибудь его изучат. Но пока - будьте дерзки и уверены в себе. Вам кажется - из ваших наблюдений и ощущений, - что вы создаете тип эпохи. И если в этом создании вы не лжете и не кривите, если вы окрылены, - в 99 случаях из 100 вас ждет художественная удача.

А вот, - тащиться по проторенным дорожкам, с ужимками и улыбками, примеряться, отдергивать руку, когда горячо, слушать направо и налево и так далее, - это не искусство, это ремесло, вредное и бессовестное ремесло.

Художник должен быть дерзким, окрыленным великими идеями нашей советской эпохи. И пусть его ждут ошибки. Ошибки - необходимый художественный опыт по пути создания великого.

Дерзания нужно всем нам в себе носить и утверждать...

Только литература народа, строящего социализм, может подняться до мировых высот. Дерзания нашей революционной эпохи должны прозвучать в литературе как дерзания искусства. И они прозвучат несомненно, потому что в нашей стране писатели окружены всенародным почетом, любовью и вниманием партии и правительства. С каждым годом расцветает литература народов, населяющих Советский Союз. Недаром среди награжденных писателей мы встречаем представителей многих национальностей.

Искусство - вещь хрупкая. Удары сознательных вредителей и бессознательных головотяпов всяких марок и стилей - подхалимов и прочее наделали в искусстве серьезные опустошения. Это нужно понять и как можно решительнее и смелее ликвидировать наше художественное и культурное отставание.

Мы должны развязать наши творческие силы. У нас для этого есть все материальные и духовные возможности. Все талантливое у нас должно развиваться и найдет место на страницах нашей печати. Все серое и бездарное мы будем отвергать, кем бы оно не было написано.

Среди вас есть начинающие писатели, которым небезынтересно было бы проследить путь старого писателя.

По этому поводу я хотел бы рассказать кое-что о себе. Рассказать свои сомнения, падения, отчаяния, восторги и прочее.

Лет с 15 - 16 я начал писать стишки. Плохие стишки. Во время революции 1905 года писал революционные стишки, тоже не слишком важные. О писательской деятельности я тогда еще не думал.

Но меня всегда привлекало содержание творческого процесса: вот передо мной тетрадь, перо, чернила. Что-то возможно, что-то вот-вот, где-то близко, но еще не выходит. Едва только начнешь претворять в слова свои ощущения, воспоминания, мысли, - все блекнет на бумаге.

Так продолжалось довольно долго. Однажды летом в Крыму один поэт читал свои прозаические переводы с французского. Меня поразила яркость и четкость образов. Мне захотелось написать в подражание слышанному. Я начал с подражания, то есть я уже нащупал какую-то канву, какую-то тропинку, по которой я мог отправить в путь свои творческие силы. Но пока еще это была дорожка не моя, чужая.

И потоки моих ощущений, воспоминаний, мыслей пошли по этой дороге. Спустя полгода я напал на собственную тему. Это были рассказы моей матери, моих родственников об уходящем и ушедшем мире разоряющегося дворянства. Мир чудаков, красочных и нелепых. В 1909 - 1910 годах на фоне наступающего капитализма, перед войной, когда Россия быстро превращалась в полуколониальную державу, - недавнее прошлое - эти чудаки предстали передо мной во всем великолепии типов уходящей крепостной эпохи. Это была художественная находка.

Я написал свою первую книжку "Заволжье". Обо мне начали много писать. И я решил, что я писатель. Но я был неучем и дилетантом. Я хорошо не знал ни русского языка, ни литературы, ни философии, ни истории. Не знал ни своих возможностей, не знал, как наблюдать жизнь.

К своему оправданию должен сказать, что все это я понимал и предчувствовал, что мне грозит. А грозило мне то, что дальнейшие мои литературные опыты будут ниже этой первой "находки".

Так и случилось. После книжки "Заволжье" я заметался, - искал тему, стиль, стремился наблюдать жизнь, но для плодотворного наблюдения у меня еще не было ни опыта, ни подходящего орудия.

Результатом был ряд слабых рассказов. С воспоминаниями я покончил (кроме "Заволжья" - романы "Хромой барин" и "Чудаки"), а современность еще не чувствовал, изображать ее не умел. Я скатился почти до уровня писателя из еженедельника. Я отлично сознавал свою беспомощность. Но не знал, с какого конца начинать, чтобы поправить дело. В то мутное время (1911 1912 гг.) зарядок тематических, зарядок идейных, таких, какие получаете вы, у нас не было.

Мы, молодые писатели, формировались во времена глубочайшей реакции и интеллигентского разложения.

Настала война. Всколыхнулся человеческий мир. И всех нас разметало, как щепки по волнам. Молодые писатели, которые толком ничего не знали, кроме литературных салонов, вдруг очутились среди народных страстей и народного гнева.

Так началась наша школа и моя в частности. Передо мной раскрылась жизнь, в которой я был уже не посторонним наблюдателем, глядящим из окошка на улицу, - я был в самой гуще ее, и передо мной встал грозный вопрос о том орудии, которым можно превращать глыбы жизни в ее отображения в искусстве.

В то же время это же орудие должно было служить и для формирования самого себя, потому что процесс искусства всегда д в о й н о й. Художник растет вместе со своим искусством. Его искусство растет вместе с тем народом, который он изображает. Художник растет вместе с героями, над которыми он работает.

Что же это за орудие? В данном случае это язык, на котором говорит твой народ.

Тогда я впервые понял, что я русского языка не знаю. Почему я пишу фразу так, а не эдак? Выбираю те слова, а не эти? В чем законы языка? Какой здесь критерий? Красиво? Но это еще ничего не говорит, - красиво! Эстетический критерий - фикция, поскольку он оторван от действительности, от жизни народа, от его истории.

Я начал изучать народный русский язык по сказкам, песням, по записям "Слова и дела", - то есть судебным актам XVII века, по сочинениям Аввакума. Я начал слушать язык в жизни. Я начал понимать, в чем секрет языка.

Французские символисты говорили, что мысль можно выразить только одной-единственной фразой, и нужно найти эту фразу.

Этими-то единственными, законченными фразами и должен оперировать художник. К этим единственным, законченным фразам он должен стремиться - к алмазному языку.

Как же приблизиться к алмазному языку? Как найти его? Законов этого языка нет. Грамматики для такого языка нет, и сочинить ее нельзя.

Но такой алмазный язык существует.

Речь человеческая есть завершение сложного духовного и физического процесса. В мозгу и в теле человека движется непрерывный поток эмоций, чувств, идей и следуемых за ними физических движений. Человек непрерывно жестикулирует. Не берите этого в грубом смысле слова. Иногда жест - это только неосуществленное или сдержанное ж е л а н и е жеста. Но жест всегда должен быть предугадан (художником) как результат душевного движения.

За жестом следует слово. Жест определяет фразу. И если вы, писатель, почувствовали, предугадали жест персонажа, которого вы описываете (при одном непременном условии, что вы всегда должны видеть этот персонаж), вслед за угаданным вами жестом последует та единственная фраза, с той именно расстановкой слов, с тем именно выбором слов, с той именно ритмикой, которые соответствуют жесту вашего персонажа, то есть его душевному состоянию в данный момент.

Из этого выходит: во-первых, что вы, писатели, всегда должны галлюцинировать, то есть научиться видеть то, что вы описываете. Чем отчетливее вы будете видеть призраки вашей фантазии, тем точнее и вернее будет язык вашего произведения.

Это путь к созданию алмазного языка. Это язык фольклора нашего народа, это язык зрячих, видящих и полнокровно чувствующих.

И во-вторых. Народный язык, алмазный язык всегда рассказывает о жесте полнокровного движения, максимального движения, отчетливого движения. Искусство не терпит приблизительности, неясности, недоговоренности. И это в особенности приложимо к нашему советскому искусству, социалистическому реализму.

Язык создается для каждого данного мгновения, в котором типичный человек в типичной обстановке испытывает максимальное напряжение чувств и производит жест, движение (пускай только угадываемое), которое выражается в ритмике той или иной фразы.

Таким образом язык восходит к глубоким социальным основам жизни.

Как услышать этот язык? Его нужно увидеть. Это закон для писателя создавать произведения путем внутреннего видения тех предметностей, которые он описывает.

Стало быть, нужно в себе выработать это видение. Стало быть, нужно над собой работать в этом отношении.

Как работать? Наблюдать окружающую жизнь, общаться с людьми, думать, читать и познавать. И самому, с максимальным напряжением, участвовать в строении жизни. Вообще говоря, хлопот у писателя полон рот. Писать нелегкая вещь.

Нужно приучать себя к наблюдению. Полюбить это дело. Наблюдать всегда, все время, делать обобщения, угадывать прошлое и настоящее человека по жесту, по фразе. И т. д. ...

Так у художника, у писателя постепенно накапливаются впечатления, и в какой-то момент какая-то встреча дает толчок его уверенности, его дерзости - схватить воображением тип. Если вы спросите, почему же ты думаешь, что это именно и есть тип нашей эпохи? - он ответит: потому что я уверен в этом, потому что я испытываю глубокое художественное волнение. И, ответив так, он будет прав.

Каким образом люди далекой эпохи получились у меня живыми? Я думаю, если бы я родился в городе, а не в деревне, не знал бы с детства тысячи вещей, - эту зимнюю вьюгу в степях, в заброшенных деревнях, святки, избы, гаданья, сказки, лучину, овины, которые особым образом пахнут, я, наверное, не мог бы так описать старую Москву. Картины старой Москвы звучали во мне глубокими детскими воспоминаниями. И отсюда появлялось ощущение эпохи, ее вещественность.

Этих людей, эти типы я потом проверял по историческим документам. Документы давали мне развитие романа, но вкусовое, зрительное восприятие, идущее от глубоких детских впечатлений, те тонкие, едва уловимые вещи, о которых трудно рассказать, - давали вещественность тому, что я описывал. Национальное искусство - именно в этом, в запахах родной земли, в родном языке, в котором слова как бы имеют двойной художественный смысл, - и сегодняшний, и тот, впитанный с детских лет, эмоциональный, - в словах, которые на вкус, на взгляд и на запах - родные. Они-то и рождают подлинное искусство.

Комментарии

К м о л о д ы м п и с а т е л я м. - Впервые - журн. "Литературная учеба", 1939, No 2; журн. "Новый мир", 1939, No 2.

Выступление 30 декабря 1938 года на конференции молодых писателей, организованной СП СССР.

О б о м н е н а ч а л и м н о г о п и с а т ь. - Дооктябрьская критика очень дружно прореагировала на ранние опыты Толстого, причем мнения резко разделились. Демократическая критика (М. Горький, находившийся под его влиянием А. Амфитеатров, автор статьи "Новая сила". "Одесские новости", 1910, 7 ноября; в 1914 г. газета "Правда" в статье "Возрождение реализма") высоко оценивала творчество писателя, социальную направленность его произведений. Буржуазная критика отказывала Толстому в постановке серьезных вопросов, обвиняла в отрыве от современности, в очернительстве (А. Б у р н а к и н. Литературные заметки. Беллетрист клеветы. - "Новое время", 1911, 27 мая).

...С о в р е м е н н о с т ь е щ е н е ч у в с т в о в а л... см. коммент. к статье "Октябрьская революция дала мне все" (наст. том).