РЮКЗАК
Лет двадцать ещё поцарапать планету
Примятым литым каблуком,
А там уж отправиться к горнему свету
С потёртым своим рюкзаком.
В нём сложены зори, и песни, и радость,
Любовь и потери мои,
И всё, что по яростной жизни досталось:
Бураны, луга, соловьи.
Но в нём и грехи. Тяжела моя ноша…
За то ли, что в детстве грачонка я спас,
Мне светит в пути родниковая роща
И бабушкин иконостас.
И мама печёт «жаворонков» весенних.
Отец – ордена на пиджак.
Скребётся мышонок под ворохом сена,
Скрипит под сосною лешак.
Брусничные угли – у края болота.
Заря – костерком по реке.
И всё, что копил я от года до года –
В потёртом моём рюкзаке.
Сгорает в руке у отца папироса,
Как думы о счастье земном.
Хлопочут скворцы и трепещут стрекозы,
И сливы запахли вином.
И молится поле моё Куликово,
И молится Бородино
О всех, кто сберёг наше русское слово,
О каждом, ушедшем давно.
Гуляй! Под звездою ничто не возвратно!
Я тоже однажды уйду.
Ложатся заката родимые пятна
На вешние вишни в саду.
Былинка дрожит на ветру – затухает.
Лодчонка скользит по реке.
А прошлое кается, любит и тает
В потёртом моём рюкзаке.
КОЛЫБЕЛЬ
Божья люлька – Земля. Нам желанно в родной колыбели,
В белой пене ромашек кружиться, в метельных ухлёстах.
Тополя наши пьяные! В окна щебечут капели.
Как всё это родимо, молитвенно, как это просто!
Как печально за звёздами в небе следить одиноком!
И робеет душа, холодеет, поёт и трепещет.
И когда осыпаются звёзды, как листья у окон,
Только струйка рассветной зари от печали излечит.
Я за тихими звёздами в небе слежу из акаций.
Словно в космос взлетаю. Комет золочёные гривы!
Осьминогами жадными щупают протуберанцы
Беспредельный простор, нашу Землю и сизые сливы.
Эти хищные бури готовы сожрать всё на свете!
В дикой пляске, ощерясь, бросаются в топкую бездну!
А у нас на Земле – частоколы дождей на рассвете,
Запотевшие окна и сердцем зажжённые песни.
А у нас на Земле и крапива-то - жжётся, но лечит.
Колыбельную слышу… Всю жизнь свою –
матушку слышу.
Для чего мы живём? Я на этот вопрос не отвечу,
Но и сам запою от восторга созвездиям рыжим.
Как прекрасно за звёздами в небе следить одиноком.
Но звезда полетела, угасла, - и нет её вовсе…
Колыбельная песня плывёт от негаснущих окон,
А кленовые звёзды ветрами срываются - в осень.
* * *
Кто верит в Бога – душу не теряет.
Оглянешься, а день суров и сир.
Религия людей объединяет -
Религии разъединяют мир.
Мы – русские, булгары и хакасы -
Землёй едины. Землю кто ж предаст?
Пусть разные у нас иконостасы,
Зато любовь единая у нас.
Европа смотрит холодом, чужбиной,
Враждой и злобой дышит неспроста:
Россию нашу с песней журавлиной
Она распять готова, как Христа.
Лети, Земля! Америка над златом
Кощеем чахнет и хранит иглу –
Способный разорвать планету атом
И обратить грядущее во мглу.
Но что так греет сон моей любимой?
Пшеничной песней полные поля?
Метели шаль, а может, свет озимый,
Молитва одинокого шмеля?
Откуда, ты, любовь, откуда родом?
Зачем ты в сердце, если ты не Бог?
Прядёт заря туманы над болотом,
И гати стелет, чтоб идти я мог.
НАД СТАРЫМ АЛЬБОМОМ
Вот фотографии. Боже, когда это было?!
Бабушка смотрит на деда. Наверно, любила.
Желтые снимки. Ни бабушки нету, ни деда.
Тихо с родными своими веду я беседу.
Что там у вас, в занебесной невольной разлуке?
Светят ли дали, звенят ли над лугом пичуги?
Снова ли поите поле и потом, и кровью,
Снова ли колос сияет добром и любовью?
Бабушка с дедушкой счастье своё вспоминают.
Звёзды над старым погостом, как слёзы мерцают.
РОДИЛСЯ Я…
И – луч в окно. И щебет. Утро. Свежесть.
И облаков причудливый узор.
И листьев кружева…
От медогонки
Тягучий, тёплый солнца аромат.
А вдалеке хохочут лягушата,
И стайки головастиков толкутся
У берега кривой, как век канавы,
Что вырыли в минувшую войну,
Чтоб вражеские танки здесь увязли.
И не прошли!
Дерутся воробьи
В тенистом, влажном, диком винограде.
Течёт, течёт по комнате нектар
От свежих яблок, слив и нежных вишен.
Вот половица скрипнула –
Прошла почти неслышно бабушка на кухню.
В переднике белёном наша печь
Слегка грустит о пирогах и каше.
Теперь же в мягких валенках на ней
Томятся, дозревая, помидоры.
Меня тут любят, да и я – люблю!
Как мир широк!
Родился я, и он
Мне подарил всего себя – до капли,
До зёрнышка росы,
До вспышек гроз,
До жгучего удушия метели,
До ласки радуг заревых лугов,
До маминой, раскрытой небу песни,
И до восторга деда и отца
От кипени кругом бурлящей жизни
В горячих муравейниках, садах,
И, словно кровь, гудящем вольном поле.
Иду в малинник. Колко, сладко мне.
Тут воскотопка.
Плавятся под солнцем
Пустые соты отзвеневших дней.
И тает воск, и капает в корытце,
И тает воск, и капает в корытце,
И тает воск, и капает в корытце.
И пахнет, словно в церкви…
* * *
Сергею Щербакову
Листья слетают с деревьев – свобода, свобода!!!
Остановилась. Покоя желает природа.
Оторопели, свиваются жёлтые листья,
Рыжим хвостом заметают дорогу по - лисьи.
Смотрит старуха. Глаза голубы, словно вёсны,
Чавкает под сапогами удрёмная осень.
Заговорила старуха: - Я всё уж видала.
Было и больно, и сладко, а всё-то мне мало.
-Хочешь пожить?
-А и как не хотеть-то? Весёло!
Эко скуласта картошка, укропны рассолы!
-Будет зима. Как прожить-то тебе в одиночку?
-В печке урчит огонёк, что мой котик в носочках.
Я напеку пирогов – по соседям, по дали…
Там и весна уж, а с солнышком нету печали.
Так вот иду, и лежат под стопою моею –
Скифский кафтан и потёртый колчан Челубея,
Жгучий палаш бородинского дымного ада,
И черепа уцелевших домов Сталинграда.
-Ну и куда ты идёшь по разбитой дороге?
-К Богу иду я, покуда шевелятся ноги.
УРАГАН
Кусты – в узлы! Вонзает ливень пули
В берёзу, в крышу, хлещет по двери!
Во тьме шныряют молнии-ходули.
Стихия!!! Ничего не говори!
Молчи, ничтожный! Ты ещё не знаешь,
Гордынею объятый человек,
Что эти ураганы ты рождаешь,
Враждой и злобой засевая век.
Вот отчего природы потрясенье.
Кардиограммы молний – знак суда.
Молись, несчастный, о своём спасенье.
Господь – простит. Природа – никогда.
ПЕРЕД РАЗЛУКОЙ
Увы, становится прохладно
И по-сиротски смотрит лес.
Как поле стрижено опрятно!
И как пустынен свет небес!
И по дороге за машиной
Не вьются пыльные клубы.
Но горячо горит калина,
Как угли прожитой судьбы.
И мне печально, хоть желанно
Летящих листьев видеть рой,
Без птиц умолкшие поляны
И травы с гордой сединой.
Желанно видеть за рекою
В тумане брезжущих коней.
Огни села – передо мною.
Огни села – в реке моей.
И обязательно, конечно,
Гармонь окликнет вдалеке
Волну, что всхлипывает нежно
На всем понятном языке.
И слышу я : - До встречи, милый!
- До встречи, милая моя!
Ты так ласкала, так любила,
Что ни о чём не думал я.
КРАСНАЯ ДОРОГА
На дороге вечерней, расшитой по обочине ромашками, цикорием и лебедой,
на дороге, припудренной пылью, поднятой коровами и бестолковыми овцами, толкающимися у городьбы,
на красной дороге, размечтавшейся о перепёлках, росе и тумане (а пока слушающей через растворенное окно шипение жареной картошки с лучком и голос хозяйки мужу: «Ты катух-то затворил?» А он ничего не отвечает, и, значит: все в порядке),
на этой дороге, где камешки куры клевали и еще не осел после стада живой аромат молока -
детством пахнет.
В зеленых, смиренных, поющих и чистых пролесках
Остался йодистый запах: грибной, зверобойный и дикий,
С тягучей хвоинкой и нежным омшеловым блеском,
С упругим орешником, вереском и земляникой.
Там в каждом июне в дыму родников полнолунных
Сгорают медовые, острые осы созвездий.
И терпкие губы травы ненасытно и юно
Росу собирают – полночные слезы невесты.
И там, где есть Родина, – вы понимаете – в синем,
Дальнем, речном, неоглядном лесном окоеме,
С радугой и со слепыми дождями по глинам,
С гулким ворчащим огнем в незапамятном доме –
Там, в безопрятном увиве дорог сиротливых,
В клюквенной топи, в поречной печали и боли,
В буйстве полночного ветра, в смирении ивы,
И начинается
Горькое русское поле.
Дорога красна, как рябина. И рябина в моем палисаднике, словно дорога, красна. Ох, как хочется крикнуть мне ей: - Я тебя залюблю!.. Обниму!.. –
И пускай разорвётся кудлатая пряжа вечерней зари.
Пыль - пухом.
Как герань из окна, смотрит, смотрит куда-то старуха...
Желтым ухом,
прислушавшись к меркнущей дали, сканирует поле луна.
Пыль – пухом.
Но зыбкий покой срезает мотоцикл Кольки,
рычит и летит напрямик.
Тяжко дышит дорога затравленным, загнанным волком,
и колышется вихрь за колесами
красный, как волчий язык.
Сыта ли ты, милая, всеми, кого проводила,
Всеми прошедшими, всеми – святыми и грешными?
Разве напрасно ты каждого в мире дарила
Песней счастливой над вишнями и над скворешнями?
И улыбается желтозубо овца: - Ме-ме! –
Бьёт собака хвостом о голенище моего сапога.
И вспоминает дорога – старая, старая –
Пожары свои и снега.
Вспоминает летящую, резвую, красную конницу,
Вспоминает тачанки – с того-то, родной, не до сна.
И все полнится кровью родною и памятью полнится,
Положившая шею свою у дороги сосна.
Эта пыль, что легла тут – не пыль – это прошлое, прошлое.
Потому седина зреет инеем в холода.
Дремлет серый мосток на реке, дремлет поле за рощею,
Где под самое горло теперь – лебеда, лебеда...
А к соседке моей хорь повадился. Плачется бедная:
- Всех курей подушил! Горемычная, как же терплю?!
Ведь по людям пойдёт! Кто б пришиб его, гадину вредного!-
- Одолеем, баб-Кать,- отвечает сосед,- не треплю.-
Родина светлая, как исцелить твои боли?
Ты освети меня синью своих очей,
Чтоб разглядел я пашен твоих мозоли,
Шумные, хрупкие гнезда твоих грачей.
Грай поднимается! Грай! Упоение жизнью!
Радостно мне прикоснуться к твоим губам.
Этот лес предосенний, горячий с рыжинкой лисьей
Шубой пышною брошу к твоим ногам.
Я тебя зацелую, родная моя, залелею!
Тихо-тихо дышит ветер в осевших садах.
Красный вечер…
Дорога сгорает, томится, алеет,
Сгорает, алеет, сгорает и меркнет впотьмах…
Олег ДОРОГАНЬ(Смоленск)
«И росою на сердце мерцает рассветная Русь» (Размышления над книгой Евгения Юшина «Соловьиный родник»)
Поэт Евгений Юшин мне знаком давно.
Его поэзия сразу впускает в себя вольным ветром дорог, открытостью русской деревенской жизни, щедростью красок русской природы. И если лес у него – то он торфяной, глухариный, брусничный, зелёный, озёрный, хороводный. И если заря – то она малиновая, клюквенная, брусничная и т.д.
Этот мир надо мной – белым облаком, птицей и Богом. Этот мир подо мной – муравьишкой, пыльцою веков… Я люблю, когда небо целует дождями дорогу, Заполняя копытца недавно прошедших коров.
Я навек полюбил эти заводи, эту осоку, Эти серые избы с певучим печным говорком. Эти сосны шумят надо мной широко и высоко. Говори со мной, лес, первобытным своим языком.
Поэт Борис Примеров считал, что красота русской поэзии – в эпитете. У Евгения Юшина это именно так. Cвоему эпитету он придаёт цвет и запах, предметность и образность, – и это оберегает его от излишней, а то и пустой красивости.
Эпитетность – привилегия, как правило, «тихих» лириков. Поэтика Евгения Юшина тяготеет к отличительным признакам «тихой поэзии», однако даже самые негромкие строчки колокольным звоном отдаются в душе, поэтому вполне могут звучать с эстрады.
Тихая поэзия Е.Юшина ценна тем, что она глубинно гражданственна. Однако он не разменивается по мелочам, хоть житейские нехватки и неурядицы, бытовщина постоянно вторгаются в непростое бытие поэта. И социум, так или иначе, преломляется в лирическом космосе поэта, который уходит от открытой риторики на злобу дня, от пустозвонных деклараций, убивающих само существо поэзии.
В то же время нельзя сказать, что он чужд публицистичности, она у него растворена в добротном лирическом замесе.
Тишина на Руси, словно лодка, стоит на приколе, А накатится вихрь, так покуда её и видал.
И возносит звонарь колокольни стозвонные соты. Но сжигает Иуда воздвигнутый предками храм. И на каждой сосне – золотистая капелька пота, И на каждой берёзе – полоскою чёрною шрам.
Или вот ещё такие стихи – с социальной заострённостью и гражданской позицией:
И я люблю вас, подорожники, И вас, холмы, и синий пруд. Мне только страшно, что безбожники И вас, как души, продадут.
И продают! Земля распорота. Но не купить небесный свет. Как не греби деньгу и золото, А у гробов карманов нет.
Богатство иного рода предлагает поэт. Это тихое слово, колокольно отдающееся в сердце, настраивая его на звучащую и значащую красоту мира, без которой у человека просто теряется смысл жизни.
Важным достоинством лирики Е. Юшина стало то, что через стихи видит он всё как впервые, взгляд свеж и чист, он не утрачивает первозданности и тогда, когда пронизывает лучом осмысления толщу веков Русской истории: «Надо мною облака и ветки. Подо мною и века, и предки. И петух – букетом у ворот».
Вот в таком незамутнённом взгляде – как впервые – и весь Евгений Юшин. Образ, связанный с петухом, будет повторяться, чтобы только подчеркнуть неповторимость поэтического взгляда: и радуга у поэта «петушиная», и закат «петухами вышит на ситцевых рубахах облаков», и «петушиным пушком догорают седые угли».
И вся система эпитетов отражает закон вселенской связи, где всё отражается во всём.
Не с того ли него и у «липы голос колокольный», помнящий кандальные звоны. И так же, как дороги помнят эти звоны и берёзы («безысходный, по-бабьи, горячечный плач у берёз»).
С образом дороги у Евгения Юшина связан, кажется, каждый миг. Даже дома он уже в преддверии, в предчувствии дороги. И при этом у него всегда и во всём: «Даль – огромна, высь – безмерна. Перед ликом – только Бог».
Странничество, сдаётся, в крови поэта, как у многих русских искателей истины, философов и поэтов, паломников и пилигримов.
Он и пишет – словно идёт по дороге и разглядывает всё, что вдали и по сторонам от неё, любит любоваться тем, что ещё живо и полно жизни, и грустит, когда есть от чего, и раздумывает по ходу.
Здесь люди красивы, как вольного неба размах, Но взоры неспешны: душа не откроется сразу. И девушки царственно носят озёра в глазах, И парни задумчивы, как мускулистые вязы.
Здесь дни широки, а полночные звёзды остры. Леса молчаливы, но всё о себе понимают. Туманы буксуют на волнах коричневой Пры. Лещи из густых омутов зеркала поднимают.
Образ тяготеет к символу, однако не застывает как символ. И это тоже одно из исключительных достоинств поэта.
Евгений Юшин весь в природной стихии, он как неустанный живой отклик её, тихое и продолжительное эхо. Но важно отметить, что у него смысловые концовки стихотворений как бы стреножат описания природы, то есть сам принцип описательности не находит поддержки и продолжения, и природа каждым шелестом и шорохом, речным плеском и птичьим свистом, каждой краской и оттенком работает на смысловой итог. Умение вовремя завершить стихотворение на той самой точке, где это необходимо, – ещё одно несомненное достоинство автора.
Одно из лучших , на мой взгляд, стихотворение Юшина «Свеча моя плачет, а я не сронил ни слезинки…», посвящённое прощанию с отцом-фронтовиком, бравшим Брест, Варшаву и Берлин, поэт завершается так: «А если что было не так, то тебе я прощаю. А если что было не так, и меня ты прости». Здесь поэта отличает характерная личностная нота, приобщая к сонму родственных ему душ. Так в «Молении о крестьянах» он после обращения к Господу о спасении русской земли говорит: «Здесь полынь на меже пахнет кровью и дедовским потом, и ладонями бабушки теплится мята в лугах».
Провожая в последний путь поэта Передреева, автор в стихотворении о нём пишет в завершение: «Я был, когда его в последний путь Несли так утомительно и долго… Казалось мне: ещё вздымалась грудь, И с каждым шагом вздрагивала чёлка». Меткая точность непридуманных, лично увиденных и пережитых деталей, сообщённых без лишних комментариев, оказывает поразительное воздействие. И ведь нет особой изощрённой образности, тех словосочетаний и в прозе и в стихах, что обычно
произносят на панихидах и траурных митингах.
Не только люди, но и «братья наши меньшие» переживают уход родных и близких, и свой уход, брезжащий мерклым светом где-то впереди. В стихотворении «Две собаки» на брошенном деревенском дворе остались две собаки, одинокие, без хозяев, и «зарастает сад полынью, как собачий взгляд тоской». Найдены самые точные образные слова, бьющие прямо в душу.
В стихотворении «Любимой» после воспоминания о том, как они венчались, автор уверен: «А кроме любви ничему и не быть. Всё прочее канет навеки». И с ещё большей уверенностью завершает он свои стихи словами: «Я счастлив и тем, что на том берегу не сможем с тобой разминуться».
И всё же вера в бессмертие души здесь, на земле, подвергается постоянным испытаниям, когда нет-нет да и взгрустнётся от мысли, что «и каждый миг не повторится ни через год и никогда». Ах, как он дорог, каждый миг, уходящий, неповторимо убегающий без возврата, и только строчкой-другой поэту как будто удаётся что-то удержать.
А стихотворение «О любви сказать ещё желаю…» – это как грустная песня о матери, о безвозвратно ушедшем детстве, с надеждой в конце: «Может быть, едва глаза прикрою, И увижу маму молодой».
При печальной думе, что Русь может уйти, исчезнуть такой, какую мы знаем, приходят уверенные, обнадеживающие строки: «Но так же будут пахнуть Русью Полынь и этот белый свет».
А соизмеряя века с каждым прожитым мгновеньем, поэт добивается яркого художественно-лирического эффекта, удачного сочетания слов, о которых если не сейчас, то потом обязательно скажут как о великих и вечных.
Хорошо на заре править лодку в кувшинках – на заводь, И ловить молодых ветерков быстротечную грусть. И тогда наплывает, как песня, далёкая память, И росою на сердце мерцает рассветная Русь.
