НИЩИЙ
Никогда ни любовь, ни злобу,
Не выплёскивал на изгоев:
Нас испытывало на пробу
Подземелье крутых забоев.

Сколько их, что с тупым усердьем
На подмостках шального века
Спекулирует милосердьем
Православного человека.

Тщетно силюсь из-под лохмотьев
Речь живительную послушать,
За ничтожной вонючей плотью
Угадать я стараюсь душу.

И брезгливо бросаю деньги,
Сам доволен самим собою,
Вон тому, что похожий тенью
На товарища по забою.

Заговаривать с ним по фене,
Или дружески мне постыдно,
Хотя вижу, что не мошенник,
А такой же рабочий, быдло.

Но одиножды, словно другу,
Как с похмелья или спросонья,
Я подал ему просто руку
Растопыренною ладонью.

Он пожал её без эмоций,
Лишь в глазах его отблеск хитрый
Прорябил как в гнилом болотце
И сказал он: “Спасибо, Дмитрий”.

РУКИ
Нередко я руки теряю,
Как будто и не было их:
Ладоней шершаво-корявых
И пальцев избито-кривых.

Чужие - по самые плечи:
Ни болей, ни судорог нет.
За что меня, кто покалечил
В расцвете задористых лет?

Какой суеверный фанатик
Загребы мои уволок?
Наверно, породу лопатит,
Наверно, крушит уголёк,

А может таинственным сводом
Красивые крыши вершит...
«Опять ты раскинул колоды»,-
Жена среди ночи ворчит.

СОВЕТСКАЯ ФАЗАНКА
На работу идут гроботёсы,
В шепелявых зубах папиросы,

Вороватыми смотрят глазами -
Топорки у них за поясами.

С Волги-матушки, тихого Дона
Безотцовщина, да из детдома.

Государственные фуфайки -
ФЗУшники это, хобзайки.

Присмотрела Отчизна, пригрела
Для насущного, общего дела.

Есть жильё и кормежка от пуза
И великая стройка Союза.

ШАХТА «СЛЕПАЯ»
Она обижена судьбой:
Служить в сырой земле.
И обзывать её слепой
Позволено молве.

Она состарилась впотьмах
За много-много лет,
И не способна как-никак
Восславить божий свет.

Сиянье Млечного пути
И утренней зари
В ней имитируют, поди,
Скупые фонари.

Вечерний клекот пустельги
И ветер грозовой,
И благовоние тайги
Я привношу в забой.

За трудный опыт горняка,
За радость хлебных дней
Я канонадой взрывника
Отсалютую ей.

А за колониальный гнёт,
За много-много лет
Она единожды рванёт
На весь на белый свет.

РУДНИК
Свинцово-цинковый рудник
Над всеми высится свинцово.
Домишко к домику приник-
Один к фундаменту другого...

Я не цветочную пыльцу
Глотал в забоях раз за разом;
Ему, как крёстному отцу
Ничем я в жизни не обязан.

Он тоже не обязан мне
Своим отеческим вниманьем.
Он в череде голодных дней
Нас многих принял на закланье.

Из сонма дьявольских наград
Дарил направо и налево
Моим друзьям и всем подряд
Своё чахоточное чрево.

НА СПЛАВУ
Бурлит и клокочет таёжный поток,
Резвится и кружится в заводи вешней.
Я клоун, мальчишка, я просто игрок
В работе горячей, отчаянной, спешной.

Осклизлые бревна – живые тела –
Вскипают и дыбятся в тесном заторе.
Азарт и бравада. Была, не была –
Фатальная пуля в ружейном затворе.

Осечка, промашка и жабам на дно
Утащат вериги – тяжелые бродни.
В лесную деревню прибудет кино,
И спирт настоящий прибудет сегодня.

Девчат-скороспелок примчится гурьба
Из дальних и ближних таёжных заимок.
И первой любовью ошпарит судьба
В порочно-пристойном кругу вечеринок.

В брезентовом фраке, с багром на плече
Явлюсь я в деревню пред милые очи,
Напыщенный удалью русских мужей
И силой и славой рабочей.

* * *
Обильные, размашистые вьюги
Легли лебяжьим пухом в тополя.
Красивые, улыбчивые други
Из чёрных рамок смотрят на меня.

В эпоху знаменитых пятилеток
Из них по праву каждый знаменит.
Забой последний пройден, напоследок
Землёй и снегом ласково укрыт.

Мои друзья, как в раскомандировке,
Сошлись рабочей силой поиграть.
И наплевать друзьям на забастовки,
На власть блатную тоже начихать.

До лампочки и гибнущее втуне
Чахоточное чрево рудников.
Они сошлись, как будто накануне
Собрания былинных горняков.

СТАРЫЙ ПЛОТНИК
Он приходит сюда
По какой-то неведомой тяге
И часами, как мальчик,
Стоит у витрин.
Он давно изучил
В нашем сельском хозмаге
Ширпотребную утварь
Этот странный старик.
Он берёт оселок
И шершавою каменной плотью
По шершавой щеке
Сам себе проведёт.
Он берёт долото
И, забывчивый плотник,
Остриё долота
Языком по старинке лизнёт.
Он тисочки возьмёт,
Он подержит электрофуганок:
-Лепота, лепота!-
Покачает седой головой.
-Сколько светлых домов,
Теремов несказанных
На родимой земле
Не построено мной!
Он приходит сюда,
Как к любимой своей на свиданье,
Будоражит его
Изобильная явь.
Что для всех - ширпотреб,
Для него состоянье…
Не гони, продавец,
Старику эту радость оставь!

ВЗРЫВНИК
Торопясь и не трусливой прытью
Я шагаю к доброму укрытию.

Позади, в расщелине породной
Полыхает шнур огнепроводный.

Искрами всё ближе к аммоналу,
Жахнет вдруг! – скалы, как не бывало.

Станет в небе облако метаться,
И земля и воздух колыхаться,

Сверху падать острые каменья
За мои лихие прегрешенья.

Но меня, как друга-ротозея
Смерч взрывной по капле не рассеет.

Не хочу я быть распятым взрывом
На лугу до одури красивом.

САНИТАРНАЯ РУБКА
Санитарная рубка в тиши
Беззащитного бора,
Санитарная рубка – афёра
Низкопробной корявой души.

Мы нечаянно. Мы за чай
Корабельные сосенки пилим
Могутным оборотистым «Штилем»
Прямиком в ненасытный Китай.

Наш кондовый, реликтовый лес
Оборотистый Ванька спровадит,
Сам на полном скаку пересядет
В бронированный Мерседес.

Смажет Ваньку, как некую тлю
Бронебойная пуля-голубка…
Чу! Идёт санитарная рубка
В милосердном тишайшем краю.

* * *
В апогее кромешного гнуса
Спеет жаркое лето в тайге.
Я на милую землю вернулся,
Из житейского выйдя пике.

Эти руки и жадно, и споро
Раскряжуют седые стволы.
Запевалою птичьего хора
Станет «вжик» искромётной пилы.

Добрый промысел божьему ровня,
Храму вечному - верной сестрой,
Милосердно воспрянет часовня
Над сибирской угрюмой тайгой.

* * *
Лесхозовский балок –
Таёжная избушка,
Залётный мужичок
У нас на побегушках.

- Савелий, поднеси!
- Сгоняй-ка по дровишки!
Откуда на Руси
Беспечные людишки?

Он хвалится: в НИИ
Был первым инженером.
Никто ему – ни-ни –
На этот счёт не верит.

И вроде не балбес,
Но и, увы, не пахарь.
А наш сибирский лес
Не бублики, не сахар.

Ненастье да нужда,
И низкая зарплата.
И злобу, как всегда,
Мы сдабриваем матом.

Кто виноватый в том,
Что мы осатанели?..
Идёт на ключ с ведром
Безропотный Савелий.

* * *
Над синью таёжной
Белесая дымка
Струится дремучим
Заснеженным логом.
Под кедром могучим
Изба-невидимка –
Забитая снегом,
Забытая богом.

Пустынная келья
Не знает кручины.
Среди первозданных
Сугробов-заносов
Она разговеется
Светом лучины
Да сочивом сладким
Лесных дикоросов.

***
Я топором взмахну и крякну,
(Мне дело это по зубам)
И годовые кольца кряжу
Пересечёт глубокий шрам.

Крепись, увесистая чурка,
Несокрушимый делай вид.
Трещит игривая печурка,
И банька русская дымит.

Окно обильно запотело,
Вдыхаю, и не надышусь.
Задорно крякая, по телу
Я свежим веником пройдусь.

До одури, молодцевато,
Я исхлещу все мощи всласть,
Водой холодной из ушата
Я обольюсь, перекрестясь.

И тело розово обмякнет.
Иду на воздух, чуть дыша,
А стопку поднесут, и крякнет
Достойно русская душа.

ЭХМА!
Стариковское это – эхма!
Мне в наследство досталось как сыну.
Мы недавно рубили дома,
А теперь я ему – домовину.

Раскрою на груди верстака,
По своим габаритам прикину
Припасённые в кои века
Из могучего кедра тесины.

Брызнет дерево запахом смол,
Обнажённая летопись брызнет.
В домовину войдёт новосёл
От сумятицы нынешней жизни.

Жми, рубаночек, стружку сымай,
Совершай благородное дело…
Отлюбило навеки, эхма!
Эту жизнь его грешное тело.

БЛАГОВЕСТ
Синь морозная, воздух вольный.
Бездна чистая, как слеза.
Воздымается колокольня
В Салаирские небеса.

Седину свою запрокину
В переливчатый перезвон.
Вековечную боль-кручину
По-отцовски врачует он.

По холмам – разливанной негой,
По распадкам – блаженный шум.
Он посредник Земли и Неба
И моих застарелых дум.

«ПЫЛЬ-ДЫМ»
Дядя Ваня «Пыль-Дым»,
Клана некогда падшего,
Под окошком моим
На похмелку выпрашивал.

Дашь, не дашь – пилигрим
Отойдет, не обидится.
Лишь ругнется: в пыль-дым,
На том свете увидимся.

Осенила меня
Вроде выгода шкурная,
Будто книжка моя –
Что клубничка гламурная.

Вот подам-подарю,
Может быть, не побрезгует,
И за чтивом зарю
Встретит – зореньку трезвую.

Сочиненье моё
Нрава доброго, строгого
Пусть украсит жильё,
Бомжеватое логово.

Вроде, от кулака
Он шарахнулся, или от подлости,
Мол, нашел дурака
Изучать ваши повести.

Одарил бы рублем –
Взял бы он без зазрения.
Горе горькое в нем
Моего поколения.

Под окошком другим
Руки жмет заскорузлые
И поносит в пыль-дым
Сочинителя русского.

* * *
Мне гнушаться-чваниться
Было некогда.
Омываю девку-пьяницу –
Больше некому.

Разбежались тертые
Собутыльники.
Будто врежет мертвая
Подзатыльника.

На дрянном половике
Обнаженная.
Мыло есть в моей руке
Благовонное.

Русы косы расплету –
Раскудрявятся.
Я увижу красоту –
Раскрасавицу.

И отмою добела
Руки-ноженьки.
Чтобы чистенькой была
Перед боженькой.

* * *
Ты выбрал место для жилья,
Приемлемое старику.
Глядится горница твоя
Большими окнами в тайгу.

Творит загадочную быль
Братишка-дятел под окном,
В заборе старенький горбыль
Ошкуривая топорком.

Над кряжем гордая гора
Лохматой шапкой вознеслась.
И песнь пасхальная с утра
С твоей молитвою слилась.

Отчизна! Дышится легко,
И думка светлая в душе:
«Чертог небесный далеко
И вроде рядышком уже».

* * *
Поутру облака
Окропили росой
Наш весёлый пикник
На интимной лужайке.
Укатали-то как –
Фыркнет заяц косой.
Наш короткий ночлег
Не понравится зайке.

Мне покаяться бы
О проделке лихой,
Да жульё-комарьё
Ненасытно лютует.
И кружится пчела
Над горящей щекой
За дарёным нектаром
Твоего поцелуя.

* * *
Последнего гвоздя –
Пожизненная хватка,
И крапинки дождя
Сперва как бы украдкой
С лазурной высоты,
Затем напропалую
Испробуют листы
На прочность вековую.
И, тронутый до слез
И месяцем сияя,
На крыше в полный рост
Поднимется хозяин.
Я влезу на конёк,
На смотровое чудо.
Мой главный теремок
В моих мечтах покуда.
А дождь – хороший знак
Небесных канцелярий.
И пенится первак
В ореховом угаре.

* * *
В лубяной сторожке лесосклада
Я пригрел мальчонку – конокрада.

Будто с настоящим человеком,
С ним делился хлебом и ночлегом,

Мыслями о праведном, о скверне
В нашей позаброшенной деревне.

В голове его мозгов не густо.
Поводок ременный недоуздка

Теребил мальчишка словно четки,
Посылал меня к едреней тетке.

И в каком-то старческим молчанье
Целый день валялся на топчане.

А когда смолкали перепёлки,
Оглашались топотом просёлки,

Гнал свои мальчишеские годы
К перекрёстку скорби и свободы.

* * *
На моей белоснежной Родине
Вихри всякие колобродили.
Посреди зимы морось-оттепель
Непогодушка завернет теперь,
Или стынь-мороз по-над пашнями
Грянет вдруг по-сибирски, по-нашему.

* * *
В осеннем лесу осиновом,
Играючи, топорищем
Он разорил осиное
Папирусное жилище.

Осы детишек нянчили
В легкой предзимней спячке,
Было им не до мальчика,
Вставшего на карачки.

Пахло все это пакостью,
Не шаловливым детством.
Осы взлетали и падали,
Как от разрыва сердца.

* * *
У проказника внука
Поэтический толк:
Чем страшнее старуха,
Тем душевней восторг.

Остановится с каждой
И поведает враз
Вразумительный, важный
Весь словарный запас.

Будто знает секрет он,
Что в юдоли села
Та старуха Джульеттой
Для кого-то была.

Мудрость доброго света
Хоронится в душе...
Обо всем непоседа
Будто смыслит уже.

* * *
Когда заскрипит, запорошит
Азартная зимняя стужа,
В запасе оставшийся грошик
Потратит старик на пичужек.

В своей домотканой рубахе
Он брякнет железной посудой,
Голодные, глупые птахи
Слетятся к нему отовсюду.

Над крышей старинного дома,
Над серой оградой дощатой
Вспорхнёт переливчатый гомон
Воспрянувшей стаи пернатой.

В начале прохладного мая
Настигла обычная участь:
Его, не особенно мучась
Зарыла толпа небольшая.

Тому благодарный свидетель
Я видел пригожее чудо:
На кладбище птицы, как дети,
Слетелись к нему отовсюду.

ПИСЬМЕНА
Сам – блаженный, сам – юродивый
Через тыщи вёрст ко мне
Посылает иероглифы
В каждом мамином письме.

Служба – лямка, чтоб ты сгинула
В чужедальние края.
Уж давно невеста кинула
И гражданские друзья.

Тяжко служится, и вроде бы
Жить красиво на миру.
Что ты пишешь мне, юродивый,
Я никак не разберу.

Избы светлые соседние,
Ты, торчащий из рванья,
Звуки нечленораздельные,
Вот и всё, что помню я.

Несусветная нелепица
В малахитовой траве…
Неужели память теплится
В никудышной голове?

А вот жаждет с нетерпением
Сердце чёрствое моё
Вроде как благословение –
Наивысшее – твоё.

* * *
Откукует кукушечка скоро
На опушке окрестного бора,
Насчитает лихие годины,
Не осилить мне и половины.

Но коснётся коса травостоя
На макушке Петровского зноя,
Да нальются медовые злаки –
Я забуду кукушечьи враки.

И забудет родная сторонка,
Но овсянка – приёмная мать
Будет нянчить её кукушонка
И научит по жизни порхать.

* * *
С пилой да рубанком, с топориком вещим,
Повсюду своим и повсюду нездешним,
Я брёл по родной, благодатной Сибири,
Меня беспризорные бабы любили,
А я перво-наперво – доброе дело,
Потом лишь Тургенево – Бунинских девок
Я слушал напевы, стихи-переливы
И самым несчастным и самым счастливым.

* * *
Улепетывают дни.
Завихренивает осень,
Расчищая между сосен
Трассу будущей лыжни.

Иглы терпкие свои
Омолаживает хвоя,
Белоснежного покоя
Ждут приятели мои.

Ты в распутице-грязи
Занемог на полдороге
И напрасно ждёшь подмоги,
Тачку тяжкую везти.

Сядь, пожалуй, отдохни,
Разведи беду руками…
Счастлив тем, что жив покамест.
…Улепётывают дни.