1.

– Значит так, сиди и не дергайся. Я сейчас объясню тебе: кто ты есть в моем глазу!

Так говорил в столовой, где торговали пивом, мой сосед Васька Эхов.

Увидев однажды на рыбалке НЛО, Эхов вернулся домой, и первым делом сдал свой депутатский билет, а потом пошел на пристань и написал заявление, чтобы его перевели из начальников в диспетчера.

В диспетчера Эхова перевели, а с депутатов не сняли, но он не терял надеж-ды, и уже целый год, как человек, завершивший свои дела в этой местности и приготовившийся к отъезду, пил, аккуратно набираясь к вечеру до «энэлошно-го», по выражению его супруги, состояния.

Сейчас дело как раз и шло к вечеру.

– Пишешь все... Критикуешь... – покачав головой, проговорил Эхов. – А что критикуешь, знаешь?

Он не ждал моего ответа.

Печально смотрел он на меня, и я знал, что в его затянутом хмельной мутью глазу, как в иллюминаторе ушедшей на взлет космической ракеты, я выгляжу крохотным, едва различимым из бесконечной выси существом...

– Да! – словно бы угадывая ход моих мыслей, подтвердил Эхов. – Цены, парень, стали просто космические, а лететь все равно надо. – Он тряхнул головой и прищурился, делая еще одну попытку разглядеть меня из своей выси. – А ты... Ты, значит, критикуешь все?

– Шел бы ты домой... – посоветовал я. – Хочешь, провожу тебя?

– Что?! – спросил Эхов и снова прищурился, пытаясь разглядеть меня. – А ты знаешь, что отлет назначен на шесть?

Нет, он уже не мне говорил это, он смотрел в угол, где пили пиво доковские мужики.

– А как же, Василий Александрович... – отозвались оттуда. – В восемнадцать ноль-ноль, как штык...

Ответ, видимо, удовлетворил Эхова, он задумался, опустив голову...

Я допил пиво и встал из-за столика.

Уже из дверей оглянулся.

Эхов сидел, опустив голову, как кучер или астронавт, который отдыхает в своем нелегком полете.

Я вздохнул и вышел из прокуренной столовой в прозрачный и холодный воздух осени.

Я не знал, что вижу Эхова в последний раз...

2.

Утро было светлым, но влажным и зябким от прошедшего ночью дождя. Каркали в верхушках старых деревьев вороны. У крылечка, жаркой Африкой со школьной географической карты догорала березка.

Открыв хлевушку, Вера выпустила в загородку подросших за лето цыплят, насыпала корму, потом вернулась домой. Муж еще спал…

Вчера Эхов опять вернулся пьяный, долго сидел на кухне и не ложился спать, а все объяснял Вере, кто она есть в его глазу… Вера так и не дождалась Эхова, легла, а он все сидел на кухне и бормотал про отлет, который назначен на шесть.

Нет… Раньше Эхов не был таким.

Началось это год назад, после той рыбалки, когда он увидел пролетевшее над лодкой НЛО. Тогда Эхов и чудить начал, тогда и запил...

Вера потрясла мужа, но он промычал что-то невнятное, и, посмотрев на ча-сы, Вера отстала от него.

Уже надев куртку, вернулась из дверей и на тетрадном листочке написала записку:

«Ушла на болото. Покорми куриц и тоже приходи».

Потом подумала и приписала: «Наташке на зиму надо сапоги купить».

Взяла корзинку и вышла.

За плечами – вещмешок, на ногах – сапоги, на голове – косынка...

Это есть, конечно, женщины, которым некогда на болото ходить, сидят целый день, морды штукатурят, а она что? Она – поселковая бабёшка, и хоть рано еще, а что же? – надо идти...

Вера думала так, как думала всегда, уходя на болото, потому что знала – самое трудное отойти от дома. Пока не отошла, всегда хочется вернуться, десятки причин находятся, чтобы не идти, но идти надо, когда и идти, если не сегодня?

Проходя мимо Митькиных, Вера остановилась.

У Митькиных гостила дочка Саша. Она тоже собиралась сегодня за клюквой, даже договаривалась, что вместе доедут на сашиной машине до лежневки...

И хотя машина стояла зачехленная, а на окнах в доме еще и занавески не раздёрнули, Вера постучала. Дождалась пока, позевывая, выйдет Саша.

Открыв двери, та смотрела на Веру и никак не могла проснуться.

– Так рано, Вера? – наконец, спросила она. – А может, поспим еще часик, у нас же машина своя, мы с автобусом не связаны...

– От толку ли будешь, Шура? – сказала Вера. – Мы приедем, у всех уже по полкорзинки набрано, а мы только собирать начнем... От людей ведь стыдно будет...

– Ну и что... – Саша пожала плечами. – Зато выспимся... Не... – она помотала головой. – Не, Вера... Надо еще поспать.

И хотя и знала Вера, что так и закончится разговор, рассердилась и, кипя злостью, побежала на паром.

Еще теперь ей паром упустить, и совсем хорошо будет, хоть вой тогда. Простоволосая она, такая простоволосая! Всю жизнь в поселковой школе геогра-фию преподает, так не откуда городского нахальства взять, видно, так и останется простой поселковой бабёшкой…

Злость и помогла.

Уже не придумывая никаких отговорок, добежала Вера до переправы, а там сразу полегчало. Там все такие же, как она, поселковые бабёшки, которым неко-гда по утрам в постели нежиться, недосуг морды штукатурить...

Разыскав в толпе своих подружек – Любу и Надю, Вера сразу успокоилась. И снова подумала о заспанной Шуре Митькиной – вот ведь тоже деловой коро-тень! – так сумела устроиться, что и квартира в городе есть, и дача, и здесь дом, и машину купили! Но подумала уже без обидного самоуничижения, а, напротив, даже с гордостью.

А что? Она и без машины, без квартиры городской живет, и никто ей не ну-жен! И Митькина со своей машиной тоже не нужна. С Любкой да Надюхой, они втроем-то как-нибудь да втиснутся в автобус.

И втиснулись.

И доехали. А потом шли уже по лесу, и чернела под ногами размытая в грязь дорога. А на болоте уже и некогда думать стало о своих обидах, нужно было клюкву брать...

3.

Издалека, словно розовые фонарики, заметны начинающие вызревать ягоды.

А созревшие клюквины тонут под своей тяжестью в мягкой, болотной шор-стке, прячутся от глаз, сливаясь по цвету с мхом. Солидно и важно лежат они на кочках, и нет в них крикливости. Можно пройти рядом и не увидеть... Многие и проходят. А она, Вера, нет, она не пройдет. И подружки ее, Надя и Люба, тоже не пробегут мимо.

Вот и не побежали они с толпой в глубину болота к озерку, а неторопливо двинулись по закрайку...

Чего бегать-то, если и здесь ягоду брать можно? В глубине болота ягода то-же ведь сама в корзину не прыгает...

Уже рассеялась утренняя хмарь, начало припекать солнце...

Вера стащила куртку, пересыпала ягоды из корзинки в рюкзак, прикрыла их курткой и пошла дальше брать клюкву.

Иногда поглядывала на подружек… – Люба брала ягоды справа от нее, а чуть дальше, у лесочка, трудилась и Надя. Больше никого не видно было. Ос-тальной народ далеко уже убежал.

А потом наступил провал… В полуобморочной духоте разогретого болота, подплывал воздух, кружилась голова, и Вера словно бы задремала. Какие-то об-рывки снов плыли перед глазами, сливались с размытым воздухом...

А клюква прибывала, увесистой тяжестью заполняя корзину.

Девки ахнули, когда к трем часам сошлись вместе, чтобы перекусить.

– Вот это да! – сказала Любка. – Ловка ты, Вера, клюкву брать...

– Вдвоем и брали, дак что? – сказала Надя, разворачивая сверток с бутербро-дами. – А чего, Вера, Эхова не зовешь шабашить?

– Далеко его с поселку кричать. Не услышит…

– Клюкву брать, дак он на болоте у тебя… А шабашить – в поселке?

Вера удивленно посмотрела на нее, но ничего не сказала.

– Правильно… – сказала Люба. – Так и надо с ими… Я своему тоже спуску не даю.

– Живете с мужиками вот и щеперитесь в перьях… – неодобрительно прого-ворила Надя. – Мыслимое ли дело, мужика на болоте не покормить.

– От ума ли будешь, Надюша? – спросила Вера. Она сидела на мягкой кочке, блаженно вытянув вперед ноги. – Всюду тебе мужики мерещатся.

– Да ты сама-то в уме? – не унималась Надя. – Я еще говорю, смотри. Люба, Эхов-то отоспался, дак заела видно совесть. Пришел жене помогать. Осознал вину…

Блаженного, расслабленного покоя как не бывало. Вера подтянула ноги, по-добралась вся.

– Да вы что? – глядя прямо на подруг, спросила она. – Вы что, в самом деле разыгрываете меня?

И хотелось ей, чтобы Люба засмеялась в ответ, сказала бы, что разыгрывают они ее, но Люба не улыбалась. Чуть расширившимися глаза удивленно смотрела на Веру.

– А с кем ты брала клюкву? – спросила она. – Кто там с тобой ходил-то?

Вера видела, что она не шутит, не разыгрывает ее, и почему-то именно от этого и рассердилась на Любу.

– Хватит языками-то молоть... – сказала она и встала. Но, закинула на плечи вещмешок и, почувствовав его тяжесть – ну, нет же, никогда она столько клюк-вы не набирала! – ощутила дурноту...

Но вида не подала, стараясь не смотреть в расширившиеся глаза подружек, пошла к деревцам, косо торчащим из болотных кочек, чтобы там, за ненадеж-ной, реденькой оградой укрыться со своей неясной тревогой, от которой так не-хорошо стало на душе...

Но туда же подошла и Люба. Присела рядом и принялась обирать соседнюю кочку.

– Душно здесь... – сказала она. – Вот и примерещилось...

Вера кивнула ей, потом, разогнув спину, оглянулась вокруг. На болоте было пусто. Только за деревцами собирала клюкву Надя.

И тут...

Вера испуганно ойкнула и схватила Любу за плечо – возле Нади возник ка-кой-то мужчина, и хоть не разглядеть было толком, но Вера и походку узнала, и одежду – ее Эхов стоял там...

Люба все поняла, не сказала ни слова, переваливаясь по мягкой болотной земле, заспешила следом за Верой. Но еще не дошли до Нади, а уже пропала мужская фигура, словно бы растаяла в дрожащем, размытом воздухе.

– Вы чего? – спросила Надя, глядя на спешащих подруг.

– Ты… Ты одна тут была?.. – с трудом выталкивая из себя слова, спросила Вера.

– Одна... – сказала Надя. – А что? Что вы...

Она недоговорила.

Позабыв про клюкву – да и куда дальше брать, если у каждой корзинка на-брана, а у Веры еще и рюкзак плечи оттягивает, начали выходить с болота.

4.

Зайти на болото не трудно, а вот выходить с него - не приведи Господи. Особенно когда глаза ничего не видят от страха, особенно когда и обратный путь не заметили, понадеявшись, что не будут далеко уходить от края. Только ведь по корзине набрать - сколько пройти нужно? - и где теперь край болота ис-кать, если вокруг, куда ни посмотришь, одни кривые деревца да еще заросшая мхом земля.

Только часам к шести и удалось выбраться в настоящий лес, а оттуда на делянку. Ну, раз делянка есть, так и дорога какая-никакая, а должна быть. По за-росшей ольшаником просеке двинулись к дому...

А тут стемнело сразу, загрохотал гром, засверкали молнии – страшно ока-заться в осеннюю грозу в пустом полуоблетевшем лесу.

Не помнила Вера, как выходили к дороге; как шагали к реке – только одно и осталось в памяти – больше всего хотелось выбросить и корзину с клюквой, и рюкзак, оттягивающий плечи, но не выбросила, донесла до переправы...

Гроза скоро прекратилась, только мокрая насквозь одежда холодила тело. Но и холод не замечался. Лязгая зубами, с посиневшими от холода руками добра-лась-таки до дома...

Ах, как хорош был этот дом в тихих сентябрьских сумерках! Деревья стояли по-осеннему задумчивые, ярко освещенные светом из окон...

Но сейчас темно было в окнах.

По двору с мутноватыми белыми пятнами рассыпались задремавшие, кто где, озябшие бройлеры.

В доме тоже было темно. От нетопленой, выстывшей печи тянуло мертвым холодом.

Эхова в доме не было.

Вера села к столу и, так и не сбросив с себя промокшей одежды, уронила на стол голову и заплакала...

5.

Потом она узнала – Митькины рассказали, – что часов в десять утра Эхов зашел к ним, и они собрались-таки поехать на болото, но возле переправы, где ждали парома, стояла бочка с вином «Агдам». Митькина быстро сообразила, что завтра за банку такого вина можно будет купить целую корзину клюквы, и, встав в очередь, погнала мужиков за посудой. Мужики за посудой съездили, правда, привезли не одну, а пять трехлитровых банок, и потом, когда наполнили эти банки семнадцатиградусной жидкостью, до болота ли было?

Надо было отвезти эти банки домой...

А дома мужики решили попробовать вино, и вначале, пробуя, одну банку выпили, а потом и за другую принялись, и так у них это дело хорошо пошло, что выпробовали бы все, но в половине шестого Эхов вдруг посуровел, объявил, что отлет назначен на шесть. И он встал из-за стола, как человек, который уже давно собрался в путь, а сейчас, распростившись с друзьями, уйдет и удержи-вать его бесполезно.

И хотя Митькин удерживал Эхова, говорил, что вина хватит, чтобы и еще маленько посидеть, и пусть отлет этот назначен на восемнадцать, но хрен ли, можно и завтра в восемнадцать полететь, когда допьют «Агдам»…

– Нет! – строго покачал головой Эхов. – Пора… Ну, бывайте пока тут…

И вышел.

И был он, как божилась Митькина, не очень-то, чтобы и пьяный.

А вскоре, как ушел Эхов, загремел гром, засверкали молнии, полил дождь - куда в такую погоду искать Эхова?

6.

Что стало с нашей погодой за годы перестройки – не знаю, но вообще тво-рится Бог знает что...

Вот и эта сентябрьская, словно из мая залетевшая гроза, огорчила меня до невозможности. Я смотрел, как треплет ветер соседскую березку, похожую на Африку со школьной карты, слушал грозные раскаты грома и пропустил, пропустил-таки момент, когда Эхов отчалил от пристани и понесся на своей моторке по затянутой дождевыми сумерками реке среди хлещущих по небу вспышек молний.

Конечно, если бы не дождь, если бы не гроза, ничего бы не было удивительного в этом. Эхов каждый день уносился вот так в сторону старых проток, где год назад встретился на рыбалке с НЛО...

Он тогда упал на дно моторки, обхватив руками голову, и лежал так, пока НЛО не двинулось дальше, по своим делам...

Только поздно вечером, открыв на стук дверь и, увидев на крылечке поси-невшую от холода Веру, понял я, что случилось неладное...

Эхова искали долго.

Уже в ту, послегрозовую ночь передали по рации на все самоходки, чтобы смотрели по берегам эховскую моторку, но нашли ее только через неделю и привела в поселок...

В моторке все было на месте… И подвесной мотор «Вихрь», и бачок с бен-зином, и весла. Лежала здесь в носу и дождевая куртка с сигаретами в кармане, только вот самого Эхова не было...

7.

Страшны и нелепы поселковые смерти, но смерть Эхова была непохожей ни на что.

Только в декабре разыскали его охотники, и разыскали почему-то не на реке, не на старых протоках, а на лесном озерке, затерянном посреди клюквенного болота…

Нашли Эхова, вмерзшего в лед, и так, вырубив его, глыбой льда, и привезли в поселок на санях.

Я как раз приезжал тогда в поселок, чтобы отправить машину с брусом для дачи, и видел Эхова. Он лежал в глыбе льда словно астронавт, застывший в космосе, и открытыми глазами смотрел на нас откуда-то из своего далека...

1992