«РАЗЛИТАЯ ВЕЧНОСТЬ…»
(Несколько слов о поэзии Николая Коновского)

Николай Коновской — поэт сокровенный. Не только потому, что тихо и прикровенно существует в русской литературе, не привлекая к себе лишнего внимания, не предпринимая никаких пиар-компаний в пользу собственной поэзии — сокровенно, несказанно прежде всего то, о чем он пишет. Его глубокие неторопливые смыслы прорываются в слова, будоражат восприятие читателя, заставляя его смотреть на мир глазами поэта, и вместе с тем как бы остаются за гранью слова — вот-вот, и скажется нечто удивительное и неизвестное — но нет, глубинное, сокровенное так и остается не сказанным:

О бедность и скудость — суровая правда земли! –
И гул затаённый, едва различимый вдали –
Соснового бора!
А всё-таки стоит, пусть даже мучительно, — жить,
Когда в отдалённом безмолвии чайка кружит
Да блещут озёра…

И время само замедляет стремительный ход
Под кровом, где медленно-медленно-медленно служба плывёт
Дыханьем надмирным,
Где ветры поклоны за стенами истово бьют,
И кроткие сёстры хваленье Творцу воздают
Распевом старинным…

Отчасти эта сознательная недосказанность возникает потому, что сам смысл того, о чем пишет Коновской, лежит за гранью нашего мира и понимания. А сказать о том, что чувствует и о чем догадывается сердце, попросту невозможно. Да и как можно сказать вот эту — возникающую в другом стихотворении и в общем-то сказанную — «разлитую вечность»? Николай Коновской владеет и словом, и смыслом, и смыслы сказанного в его стихах многогранны и многозначны. И все же недосказанность, несказанность, сокровенность не уходят никуда. Они – мета стиля. Отчасти недосказанность возникает и потому, что сам поэт знает, что есть вещи, о которых нужно не говорить, а молчать.  Зачастую Муза Николая Коновского сознательно замолкает на полуслове, как в стихотворении об оптинской старице Сепфоре. Когда-то поэту удалось прикоснуться к чуду святости — и он пытается щедро поделиться им с читателями, вслед за собой проводя их в келью старицы: «Слаба была уж матушка, глаза /Её уже совсем не различали / /Предметов мира, человечьих лиц, / Но милосердный даровал Господь / Ей зрение духовное, и тот / Смиренный угол, где она сидела / На палочку склонившись, озарялся/ Каким-то тайным несказанным светом / И тонким ароматом благодати». Вот тут-то и зажигается читательское сердце неумолимой жаждой продолжения: «А что Сепфора? О чем она сказала? Что поведала?» Но поэтическое повествование неожиданно и резко заканчивается:

А перед смертью матушки мне сон
Приснился ночью, только вот его
Я толковать не смею…

Трудно сказать, чего больше возникает в читательском сердце после такого внезапного прекращения разговора — разочарования от того, что надежды на раскрытие чуда не сбылись или благодарности за то, что праздным пересказом драгоценного, но далеко не всем понятного сна о матушке Сепфоре поэт не убил чуда, но оставил читателю глубину сбывшейся неизвестности. Не зря же после чтения этих строк за мгновенным вопросом «что было?» возникает ясное утверждающее «было», а вслед за ним произносится неторопливое «было с каждым из нас». Так целомудренным молчанием поэт расширяет пределы чуда, произошедшего лично с ним, и позволяет всем нам стать его участниками. Это не тютчевское «Молчи, скрывайся и таи…» — творческий метод Коновского я обозначила бы как приглашение молчать вместе, чтобы открыть друг другу свои души и вместе пережить происходящее в реальности.

 Николай Коновской принадлежит к числу тех немногих счастливых поэтов, которые искали сокровище и нашли его. Начинавший в молодости как трепетный и глубокий философский лирик, обращающий на себя внимание глубиной смысла и умением передать непередаваемый трепет живого — дыхание ветра, скольжение лучей по листве, трепыхание крыльев бабочки, неуловимые смены освещения и настроения — зрелый Николай Коновской, не оставивший своей основной поэтической линии, сумел придать ей другую высоту — он дерзнул стать поэтом христианским. В чем — и судьба, и веяние времени, и закономерный плод поэтического развития, поскольку, если мы станем искать, из какой почвы выросло поэтическое древо Николая Коновского, нам, конечно же, придется вспомнить о любомудрах. А какие любомудры без христианства? Вот они-то — от Тютчева до Хомякова — и вели Николая Коновского за руку ко Свету Христа, заставляя хранить строгость строки и не давая душе разменять себя на броские сиюминутные заблуждения. Еще в истоках поэзии Николая Коновского ясно слышатся прозрачный и трепетный Фет и Бальмонт с его несказанностью и вечным желанием передать невыразимое. Бальмонтовскую «Безглагольность»: «Есть в русской природе усталая нежность,/ Безмолвная боль затаенной печали,/ Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,/ Холодная высь, уходящие дали», — во многом можно поставить эпиграфом к лирике Николая Коновского, завороженного красотой русской природы и пытающегося за неброской красотой среднерусского пейзажа разглядеть душу России. Коновской много занимается поэтическими переложениями — святых отцов, псалмов Давида — и к созданию душеполезных, но все же не совсем авторских текстов, относится с большой ответственностью. Но какой свежестью и новизной, каким неисчерпаемым чудом жизни дышат его собственные авторские стихи! И, как ни странно, особенно остро ощущаешь это после вынужденно сдержанных и оправданно отстраненных переложений. Нет, чуда разговора с живой душой не заменить ничем, как ничем не заменить на этой земле личного творчества. Казалось бы, против такого утверждения свидетельствует духовный опыт самого автора — Коновского-паломника, которого «Отец /Гурьянов Николай благословил / На творчество, помазав пред иконой/ Священным маслом Иерусалима», а вот архимандрит Кирилл «Сказал, — что людям невозможно –/ Возможно Богу то, и что стихи/ Писать не надо — зряшное то дело…» Вместе с Николаем Коновским не дерзну и я как-то трактовать разноречивые утверждения наших старцев — дальше простирается священная область молчания. Но, как человек грешный и земной, все же позволю себе восхититься чудом человеческой души, явно возникающим в каждом авторском стихотворении поэта. Что здесь? Любование красотой мира, личные переживания. Но, следя за чудом впитывающей Божий мир человеческой души, как-то просто и ясно понимаешь, почему тайна спасения — это тайна личности.

Взлетает с добычей, — на землю стремительно пав,
Распластанный хищник. Дурманит — полуденных трав
Разлитая вечность.
С дерев поднебесных янтарная каплет смола,
И бабочка — диво — порхает, легка и светла, –
Святая беспечность.

Скажи: эти травы и птицы, и бархатный шмель
В пространствах грядущих надмирных всего лишь — ужель! –
Созвездия праха?..
А милая гостья в стозвонной медовой глуши
На камень холодный моей безотрадной души
Садится без страха.

Всего-то — бабочка пролетела. Всего-то — протрепыхали невесомые крылья мгновенного радужного существа. Но как ясно видна наблюдающая за ней человеческая душа, как напряглись и заиграли ее струны, натянутые от земли до Неба! Порою и не поймешь — что и как у Коновского написано. Многое в стихах его создается сложным и выверенным синтаксическим рисунком, внутренним ритмом, идущим поверх ритма внешнего. Вот этим на первый взгляд словесным излишеством «Всего лишь — ужель! — Созвездия праха» и держится стихотворение (остается вспомнить цветаевское: «Ах с Эмпиреев и ох вдоль пахот,/И повинись, поэт,/Что ничего кроме этих ахов,/Охов,— у Музы нет.»).

Но именно вот это «Всего лишь — ужель! — » и позволяет не прочитать мастерское и выверенное описание, а увидеть само трепетное и неуловимое движение крыльев бабочки, что в поэзии — большая редкость. А прочитав эту небольшую лирическую миниатюру, хочется повторить знаменитые слова гетевского Фауста: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!».

С поэзией Николая Коновского я знакома давно. Николай всегда обращал на себя внимание скромностью, неторопливой вдумчивостью и очень серьезным, обязательным отношением к творчеству. Всходили и гасли минутные поэтические звезды, разбиваясь о камни ими же самими бурно нафантазированных миров и раздутых имен. Николай Коновской не гнался за сиюминутным. Он тихо делал свое дело. И произошло то, что по нашим непростым для поэзии временам можно назвать чудом — Николаю Коновскому удалось выжить и состояться как самостоятельному, значимому, глубокому и ни на кого не похожему поэту. А это значит, что его дорога неутомимого паломника и искателя Небесной благодати и благодати земного слова и земной поэзии была верной.

Наталья ЕГОРОВА

"ПРЕД ЯСНОСТЬЮ ЗЕМЛИ И ДУХА"
Замечательному русскому поэту, члену Союза писателей СССР и Союза писателей России Николаю Ивановичу Коновскому исполнилось 60 лет.

Этого поэта уже давно называют мастером русского философско-классического стиха. Такое звание он получил от своих преданных читателей, число которых увеличивается и по сей день. Среди них немало  видных, состоявшихся в литературе людей, где, в данном случае, особняком стоит имя широко известного поэта Владимира Кострова, чей 80-летний юбилей мы недавно отмечали.

Именно семинар этого Мастера в Московском Литературном институте им. А.М. Горького и дал путёвку в литературную жизнь  Николаю Коновскому.

Перед молодым поэтом довольно скоро распахнулись страницы таких авторитетных журналов как «Москва», «Молодая гвардия», «Наш современник», которые охотно стали публиковать его произведения.

В 1990-м году  в издательстве «Молодая гвардия» вышел коллективный сборник поэзии, где среди  пяти авторов значится и имя Николая Коновского.  Там представлен цикл  его стихотворений, названный «Равнина».  В предисловии к нему Владимир Костров, в частности, написал: «Стихи Коновского  стоят особняком в натуралистически  конкретной молодёжной стилистике. Это говорит о самостоятельности и характере…».

Обычно цикл открывает стихотворение, которым автор задаёт тональность всему, что счёл нужным обнародовать. В этой подборке первое стихотворение звучит так:

Тягучий посвист в камыше.
Легка рассветная прохлада.
Есть небо, есть покой в душе –
И счастья большего не надо.

Бескрайние поля и лес,
И сизый сумрак за рекою,
И крыльев вознесённых блеск –
Творенья твоего покоя.

Вот солнце красное взошло,
И дерева обмолвясь глухо,
Стоят, бессмертные, светло
Пред ясностью земли и духа.

И нить такого мироощущения проходит через весь цикл, где в завершающих строчках финального стихотворения, названного «Наступленье весны», читаем:

… Дума ли скорбная чахнет,
Ветер ли воет густой –
Всепобеждающе пахнет
Пахотой, жизнью святой!

Надежды Владимира Кострова, который написал: «Думаю, что стихи эти не затеряются в потоке, а проделают достойную себя духовную работу…» оправдались полностью.

 В том же 1990-м результат своей «духовной работы» этого периода Николай КОНОВСКОЙ обнародует в сборнике «Твердь», выпущенном в издательстве «Современник», где  пишет:

Где-то в жизни – далёкой, другой –
Буреломы, провалы, каменья.
…Снизошедший на сердце покой,
Тихо явленный, как откровенье…

Подобное «откровенье» может прийти к человеку лишь в результате долгих и постоянных раздумий на темы вечные – жизни и смерти, смысле земного бытия.  А у поэта  выливается ещё  и в такие строчки:

И тихий свет, непобедимо-сущий,
И в жизнь живую тёмные врата…
И длится сон, и разрывает душу
Земли и неба смертная вражда…

Мучительной тоской, вином и хлебом
Пролившаяся тайно благодать…
И, смертью примирив, землёй и небом
Навеки стать.

В «нулевые» годы выходят две следующих его книги: «Зрак» (2004 г.) и «Врата вечности» (2005 г.), где поэт, весь в мыслях об этих «вратах» – бессмертии души, «взыскующей совершенства»,  пишет:

…Бескрайняя земная твердь,
Сокрытая от чуждых повесть…
О чём же ликовать и петь,
Что праздновать и славословить,

Когда застыв и не дыша
Взыскующая совершенства,
Неслышная, –  дрожит душа,
Как чаша, полная блаженства!

В 2010-м году  обнародован пятый сборник, под названием «Тростник», где автор, не переставая думать о  необъемлемости  души , замечает:

…Душа, душа, доколь тебе в веках
Горя блуждать – неутомимый вестник?..
И я живой – то сыну на руках,
То мирозданью грозному – ровесник…

Шестая книга «В отблеске горнем», выпущена в 2015 году. Здесь поэт, в частности, пишет:

…В часах невидимых, высок,
Пересыпается песок.

В блаженной тяжести плода
Исчерпанность и полнота.

Вот-вот обнимет, как любовь,
Безмерное, чему нет слов.

***
Таким образом, на сегодняшний день среди многочисленных публикаций  Николая Коновского изданы и шесть его книг.
Уверен, книг будет много больше. Такая уверенность основана не только  на том, что произведения поэта остаются востребованы читателем, давно знакомым с его творчеством, но и наблюдениях, как «племя младое, незнакомое» всё активнее тянется к несуетным, одухотворённым гармонией души, строкам Николая Коновского.

Стихотворения поэта постоянно выходят, пожалуй, на  самом авторитетном литературном сайте –  «Российский писатель». И каждый цикл активно обсуждает многочисленная читательская аудитория широкого возрастного и географического диапазона, благодарная этому Мастеру за глубину его духовных прозрений и высокий литературный уровень их звучания.

Сам же, когда думаю о Николае Коновском, нередко вспоминаю его восьмистишие, которое поэт назвал «Млечность»:

Животворящее страданье
Светящаяся темнота.
И жизнь, и боль, и мирозданье
Колышет зрячая вода.

Так ощутима эта млечность,
И страх, и дремлющая рожь,
Что неколеблемую вечность
Единым словом потрясёшь.

Каким-то непостижимым образом умеет этот поэт «единым словом потрясти» своего читателя, органично соединяя в своей строке и млечность, и что-то очень земное, близкое каждому из нас: такие понятия, как «боль, страх, дремлющая рожь..».
Это создаёт единую картину нашего мироздания, где существуют глубинные взаимосвязи, которые мы в суете наших будней далеко не всегда способны ощутить, поскольку зачастую нам недосуг задуматься о единстве земного и неземного  …
А он постоянно в таких размышлениях, потому что изначально пришёл в поэзию со своей темой и высокой нравственной нотой, которыми неустанно наполняет наше духовное пространство..

Поэтому хочу пожелать своему товарищу жить долго и в постоянном восхождении. Впрочем, иначе «казак донской Николай Коновской» и не умеет.

Но сколько ни говори о человеке, наделённом уникальным поэтическим даром, лучше чем он сам своими неповторимыми строками, никто  о нём не скажет.

И потому, думаю, каждому из нас лучше остаться наедине с новым циклом стихотворений Мастера,  для неторопливого, вдумчивого чтения.

Григорий БЛЕХМАН

Николай КОНОВСКОЙ

ЗЫБКО  ЯВЛЕННЫЙ  ЛЕС
Синевой отражённый,
Вешним водам вослед
Льётся новорождённый,
Пробудившийся свет.

Ожиданье удачи,
Старой думы уклад, –
Свет и ветер иначат
На неведомый лад.

Озарённый капелью,
В ожиданье чудес,
Дышит юною прелью
Зыбко явленный лес…

Плещет золотом ливней,
Блещет грохотом гроз –
Горний дух благостынный,
Мир пронзивший насквозь!

НА ОЗЕРЕ
В дали, открытой для взора,
В мире, свободном от  зла, –
Дивного цвета озёра,
Ровная тяжесть весла.

Бор на далёком угоре.
Льнущее к сердцу тепло.
Водам неведомо горе.
Соснам неведомо зло.

Думам твоим не помеха
Чаек полёт, а над ним –
Гулко звучащее эхо
Непостижимых глубин.

Тень набегающей тучи.
Сень зацветающих лип…
Слышен лишь ржавых уключин
В синем безмолвии скрип.

* * *
Тяжёлые нивы, озёра, холмы, перелески –
Всё будто застыло, тяжёлым объятое сном, –
Как вдруг на мгновенье слепяще и огненно-резко
В томящейся тверди открылось живое окно! –

И сонно очнулись и залепетали дубравы!
И дунул неслышно – твою пригвоздивший ладонь
К отверзшейся бездне – на воды, на влажные травы,
На мрачную землю – сошедший холодный огонь!

В ОТБЛЕСКЕ ГОРНЕМ
Время недвижно, а сердце не спит…
Сумраком солнца
Буря нисходит, – и бор мой скрипит,
Бор мой трясётся.

Блещет кривыми изломами твердь.
Словно с испуга
В страхом объятую смертную клеть
Бьётся пичуга.

Длится безумный неистовый пир.
В отблеске горнем
Огненным прахом становится мир,
Вырванный с корнем.

Хаос – в распахнутом бурей окне!
Слышная еле,
Плачет в надмирной душа глубине,
В горестном теле...

Справа ли, слева ли, над головой – 
Длится неровный,
Бедное сердце пронзающий вой,
Скрежет зубовный…

* * *
Дорога, хмурый небосвод,
Реки незримое движенье,
Застывшее, – как бы живёт
В задумчивом оцепененье.

Но вскинется внезапно ветр, –
И выдохнут печаль равнины,
И хлынет из-за тучи свет, –
Стремительный, молниевидный.

И ток речной, и деревцо,
Дрожащее листвою зыбкой, –
Вдруг просветлеют, как лицо,
Вмиг озаренное улыбкой.

ЩУР
Вот пролетели – и ладно! –
Быстротекущие дни.
Поздно, безрадостно, хладно,
Пусто – куда ни взгляни.

Что ж о судьбе напророчит
Птица осенняя – щур?
Солнце закатное… Волчий –
В самое сердце – прищур.

* * *
Это случалось нередко,
Вот и теперь неспроста
Тинькнула птица на ветке,
Капнула капля с листа.

Тёплые капли живые!..
Из расточившейся мглы
Явлены, будто впервые,
Небо и сосен стволы.

Тоньше становятся, тише
Думы и сердце и плоть…
Чудною милостью свыше
Не оставляет Господь.

НАДПИСИ
Как будто предосенним светом
Пронзён, – сижу смирен и тих.
О книги умерших поэтов,
С простыми надписями их.

Над пожелтевшими листами
Склоняюсь, чувствую вину.
Забытых временем, – достану,
Вновь бережно их разогну.

И вот из царства – государства,
Живым где лишь себе кажусь –
Вне времени и вне пространства
Безжалостного окажусь.

Витаю или обретаю
Мысль, неподвластную уму?..
К стопам бесплотным припадаю,
Невидимую руку жму…

ВЕСЬ ЭТОТ МИР…
…Весь этот мир, ушедший в забытьё,
В напластованье мифов, в череду
Друг друга позабывших сновидений,
К которым лучше и не прикасаться,
Не вызывать в сознанье, не тревожить;

Все эти изумрудные дымы
Берёзовых весенних перелесков,
Плывущие в щебечущем пространстве,
Просвеченном незаходимым солнцем;

Весь этот дух, витающе-тревожный
Сырой земли, набухшей материнством,
Чернеющей томящеюся плотью;

Все избы эти, риги и плетни
С огнеподобным кочетом горластым;

И чёрствый хлеб земной, и руки эти, –
Черней земли, сильнее испытанья,
Пришедшегося на мужичью долю;
И долгий свет беды и состраданья
В глазах, нутро видавших преисподней;

И эта жизнь, дорога, небеса –
Вся эта обжигающая русскость, –
Порыв и свет, – чему названья нету;

Неведомо как уцелевший, чудом, –
Старинный храм на вещем пепелище;
И облака, и вечность, – ощутишь, –

Как ощущает кто-то через жизнь,
Протекшую,  как воды безвозвратно, –
Доступный на мгновенье осязанью,
Напомнивший внезапно о себе –
Отъятый орган свой…
О Боже, Боже!..

ДНИ ЗОЛОТОГО УСПЕНЬЯ
Вышнее благословенье,
Внятный до боли ответ –
Дней золотого Успенья
Ровен струящийся свет.

Сенным витающим тленом
Дышит прозрачная весь.
В запахе этом блаженном
Что-то щемящее есть, –

В этой желтеющей чаще,
Сонно текущей реке,
В этом тревожно сквозящем
Зыбком живом сквозняке…

Света певучего волны
Солнцем пронизанный лог…
На душу незамутнённо
Тайным предчувствием лёг

Разъединяющий руки,
Чуждый, бессмертный, родной –
Запах небесной разлуки,
Запах разлуки земной.

СПАС ЯБЛОЧНЫЙ
Томят минувшего руины,
Молчат полночные равнины,
Но лишь затеплится восход, –
Удержанное отчей дланью,
Вдали – небесное созданье
Над миром, трепеща, поёт.

Крошатся дни, мелеют реки,
Но и в ином грядущем веке –
Спас яблочный – предстанет мне:
Заутреня – встаёт из праха
Россия; благовеста птаха
Ликует в горней вышине!

МОСКВА
…Вот возвратился я, не уезжая
В свой призрак давний, где до слёз любимо
И близко сердцу только лишь одно:
Намоленной кадильной тишины
Звучанье в глубине старинных храмов
Да разговор мгновенный – взгляд во взгляд –
О потаённой сокровенной боли
С таким же неприкаянным скитальцем,
Спешащим по делам своим… Ещё?

Ещё – когда наступит март,
А с ним – холодных дней преображенье, –
Дыханье ветра влажного в лицо –
Почудится как обещанье свыше
Того, о чём уж и не вспомнить сердцу.
Ещё? – ещё живой пока, – когда вдохнёшь
Оттаявший и горьковатый запах
Деревьев, зиму перезимовавших
В безмолвной пустоте пространных скверов,
Оживших ныне, но…

Но сон блаженный
Усильем воли стряхиваешь и
Глядишь вокруг себя с недоуменьем:
Всё, всё, что было дорого, – теперь
Как будто бы попало в тяжкий плен
Иль наважденьем дьявольским ему
Вдруг подменили душу, и она,
Почти не помня прежнюю себя,
Слабеет, вопиет, изнемогая.

И я – кто я? – не зверь, не человек –
Брожу устало средь нагроможденья
Каких-то неживых, стальных уродов,
Дерзающих достать до Бога; средь
Витрин, реклам, телес раздетых: всё! –
Всё на продажу! – выхвати, успей!

А может статься, это и не я,
А – молвить странно – тот, ветхозаветный
Доживший до последних дней Иона
Во чреве бродит страшного кита,
Который по своей безумной воле
На берег смерти в умопомраченье
Сам выбросился в бурю...

Ты, Москва!..

СЛОВАРЬ
Буря на сумрачном лоне,
Ветры, трава, дерева, –
Медленно, как на ладони
Перебираю слова.

Слабый, безмолвный, лазурный,
Птица, околица, даль, –
Скуден мой литературный
Окаменевший словарь…

Скорбные думы отложим,
Выйдем людей поглядеть, –
Только одно там и то же:
Бездна, страдание, смерть.

БЕРЕСКЛЕТ
Лету ушедшему вслед
Вспыхнул лесной бересклет  –
Гиблой безлюдной порой
За отдалённой горой.

Тёмною славой увит,
Ягодою ядовит,
Пламенным дивом повис…

Хладом, струящимся вниз,
Не обжигает ладонь
Четырёхгранный огонь.

ЗАПАХ ЖАСМИННЫЙ…
…Так же раскидист и густ
Морок безгрешный, –
Память объемлющий куст,
Сон белоснежный.

В парке, шумящем листвой,
Давнем, старинном, –
Запах божественный твой
Чую жасминный,

Невыразимо густой…
Как же мы юны
Были когда-то с тобой
В долгом июне!

Легче сгоревшей звезды,
Воздуха легче, –
Минует вечность, – и ты
Выйдешь навстречу.

………………………….

Запах жасминовых дней,
Светом объятый, –
Тоньше, острей и нежней –
К ночи, к закату…

* * *
На склоне августовских дней,
Прикосновений неуместных –
Сверкнуло в памяти моей:
"Не надо вглядываться в бездну..."

Идёшь, таинственно лучась,
Возникшая из ниоткуда. 
"...Ибо она в тебя тотчас
Ответно вглядываться будет".

О, женщина, подобье сот,
Столь чувственных и бестелесных,
Провалы огненных высот,
Высоты леденящей бездны!

ТЁРН
Всё мне, мой ангел, не лень
Помнить далёкий тот день:
Неба бездонную даль,
Воздух – морозный хрусталь;
В поле – обветрен и наг –
Как запустения знак,
Крепок как будто вино
Жизни, прошедшей давно –
Дикий терновника куст, –
Тёрпкий и вяжущий вкус
Мякоти синих плодов,
Зреющих до холодов, –
Полузабытый, живой
Тусклый налёт восковой;

Нежных шипов остриё,
Впившихся в сердце моё…

В ЭТОЙ ПУСТЫННОЙ АЛЛЕЕ…
…Вот она словом заветным
Снова встречает меня,
Не отстраняясь от бездны
Светом шумящего дня.

В воздухе дело к ненастью.
Молнии брызнул изгиб.
Сердце наполнено страстью
Юных дурманящих лип.

Душные, оцепенели
Травы над дальней тропой…
В этой пустынной аллее,
Где мы сидели с тобой,

Так же смеркается запад,
Так же, вне горя и лет,
Льётся божественный запах,
Пахнет божественный свет…

* * *
Меж упованьем и крахом –
Вспышка слепого огня!..
Вечность рассыпалась прахом.
Нет ни тебя, ни меня.

Хватка у времени – волчья.
Видятся наедине
То ли свиданья воочью,
То ли свиданья во сне.

* * *
Забытые, – сто лет назад,
Укутанные снегопадом:
Её, скользнувший бегло взгляд,
С его почти мгновенным взглядом.

В глазах её – таилась страсть,
Жгла –  сквозь опущенные веки …
И – сблизились они!.. Скрестясь,
Зачем-то разошлись навеки.

МОЛЧАНИЕ
…Ловить блаженный миг прикосновений,
Дыханья роз, – вдыхая жизни ад.
А потому не надо откровений
О невозвратном перечне утрат.

Клонится день, но всё горит заката
Живым огнём сверкающий рубин.
Не надо слов. Всё, что ушло когда-то –
Ещё звучит во мгле ночных глубин…

Витают сны, родного ищут крова…
Всё чудится: близ сердца, где-то тут,
Из  давних дней, где ничего живого,
Воспоминанья хлынут и убьют.

ДИВНОЕ СОЛНЦЕ
…О душу спасавшей твою
И лиха хлебнувшей немало,–
Той женщине, что на краю
Беды – словно солнце стояла…

Круг замкнут, и выпит до дна
День долгий, и явлена милость,
Чтоб вновь над тобою она,
Как дивное солнце, склонилась.

УВЕЩЕВАНИЕ
Степь засыпает и луг,
Горы и рощи.
Баюшки-баю, мой друг, –
Надо быть проще.

Как тебе в дальнем краю
Кажутся кущи?..
Снова с тобой говорю,
Словно с живущим.

Слава – навылет игра.
Что тебе снится?..
Баюшки-баю, пора,
Друг мой, смириться.

Серость, подобная тле,
Гений ли дивный, –
Странноприимной земле,
Право, едино.

Вынем последний запас
Всем, с кем не пили.
Надо любить, чтоб и нас
Тоже любили.

Жизнь – это ветреный сказ,
Небыли – были.
Надо всех помнить, чтоб нас
Не позабыли.

Ныне по духу родня –
Ближе, но выше…
Знаю: ты видишь меня,
Я тебя – вижу.

Вечер задумчив и тих,
Медленно-тающ…
Вряд ли мы лучше других.
Ты-то уж знаешь…

ГЛОТОК
Живы, не умерли, не посходили с ума.
Снам неслучившимся более бредить не склонны...
Вот и сковало светящимся – это зима,
Беглым сиянием посеребрившая склоны.

Плоть нечувствительней, медленнее кровоток.
Что-то забытое тщится звучать из-под спуда.
Дали немереной, горнего ветра глоток
В сердце врывается и разрывает сосуды.

СУМРАЧНЫЙ  ПИТЕР
Город ветров,
Царственный кров,
Сердца обитель,
Бронзовый лик, –
Грозен, велик
Сумрачный Питер.

Службы Поста.
В славе восстав, –
Боль и отрада, –
Плещет Невой
Сколок живой
Вышнего Града.

Сад – вертоград!
Здесь: Александр –
Мышцею бранной,
Стук топора,
Воля Петра,
Крест Иоанна.

В злые года
Знали всегда
Русские жены:
Град устоит,
Коль предстоит
Помощь Блаженной!

Горе земли
Превозмогли
Дети блокады.
С нами всегда
Сила Креста,
Отблеск Парада.

……………….

Древних церквей
Монастырей
Светятся главы.
Дышит Невой
Трёхвековой
Холод державы!

РУССКАЯ  ГОЛГОФА
"В огне страна от края и до края,
Но дивен Божий огнь на алтаре...", –
Так на изломе века размышляя
О принявшем свой тяжкий крест Царе,

Подумал о неугасимом адском
Огне для тех, чья злобная тщета
Отвергла Бога в месте Гефсиманском
И возложила руки на Христа,

И о готовых усмирить пучину
Тех воинствах святых, что, наконец,
Помазаннику разве – как и Сыну –
Не предоставил грозный бы Отец...

* * *
Мир превращается в Содом.
В лишённый стен и крыши дом
Железная метёт пороша.
Как беженцев несчастных, – нас,
В безумием гудящий наст
Унынья вдавливает ноша.

Главу и руки опустив,
Надмирный слушаю мотив,
Безжалостный и колыбельный…
И мыслю: солнце, что взошло
Над миром, и душа, и зло –
Ужель всё это – сон бесцельный?..

ЗОМБОЯЩИК
Случившееся с преданной страной –
Стряхнуть бы словно сон души больной, –
Бредовый, – как камлания про «культ».

Отвыкшею ищу рукою пульт, –
Там – всё одно: на пакости горазды,
Под нервный зуд расстроенной струны
На плоти изувеченной страны

Беснуются и пляшут педерасты.

ВОСХОЖДЕНИЕ
(Памяти защитников Дома Советов)
Чернее распаханной пашни
Осеннее небо – над ней...
Тех дней не бывало– ужасней,
И, верно, не будет – черней.

Стоят изваянием люди,
Глядит отрешённо Творец
На гибнущий в танковом гуде,
В огонь превращённый Дворец.

Под залпы безжалостных пушек,
Октябрьским недвижимым днём,
Восходят к Создателю души, –
Очищены смертным огнём.

Пространство сгустившейся боли.
Судеб перемолотых хруст.
"Се – дом ваш на иродов волю
Теперь оставляется, пуст..."

Из мира распада и тленья,
Под жерл орудийных оскал,
Последних – достойных спасенья –
Господь среди ада взыскал.

ПСАЛОМ 28
До основания потряс
Земли основы
Гремящий над водами глас,
Глас Иеговы.

Незрим заоблачный Твой  Лик,
Высок, и всё же –
Сей, грома леденящий рык –
Твой голос, Боже!

Мгновенен, неисповедим,
По небу – высверк:
Из бездны молнию своим
Ты гласом высек!

Под твердью в исполинский рост
Восстали ветры,
И, словно немощную трость,
Ломают кедры.

Жизнь государств и ход времён – 
В Твоей всё длани.
Ты разрешаешь от бремён
Пугливых ланей.

Пустынный мрак души моей
В свет переплави,
Ты, солнцем явленный, в своей
Бессмертной славе!

ПСАЛОМ 45
Нам Бог прибежище в бедах,
Покров, заступничество, сила,
Хотя б морская поглотила
Вода весь мир, посеяв страх.

Врагам спасенья ни в горах,
Ни битвах нет, возвеселила
Река град Божий, в бездну смыла
Безумцев нечестивый прах.

Священный воцарится мир.
Бог вражьи луки преломил
И копия, да возносимым
Пребудет до краев земных.

Спас верных, колесницы злых
Сожегогнем неугасимым.

ПСАЛОМ 68
На помощь, мой Боже, ко мне поспеши:
Бурлящие воды достигли души.

Иссохла гортань и не слышен мой глас,
И в бедах я, словно в болоте, погряз.

Мой враг, будто лев ненасытный, рыкал:
Я должен отдать то, что не отнимал.

Тебе повинуясь, закон Твой любя,
Ношу поношения ради Тебя,

Господь мой, в стоянии неустрашим.
Я ныне для братьев своих стал чужим.

Клеветы восставших сжигают огнём,
Но ревность по доме снедает Твоём.

Пощусь непрестанно я, скорбен и наг,
И это мне ставит в вину злобный враг.

Тропы мои, Боже, спрями и исправь,
Стопы на спасительный путь Свой направь.

Доколе Господь мой мне благотворит,
Дотоле пучина зев не затворит,

И водная гладь не сомкнётся кругом
Над скорбным Твоим и молящим рабом.

Готовы трубить в победительный рог
Враги мои; я же в борьбе изнемог.

Они поношенье сумели облечь
Заботой, и пищей мне сделалась желчь.

Как бледная тень стало тело моё,
И уксус – отныне моё питиё.

Разбитый, из бездны своей вопию:
Излей на них, Господи, ярость Твою!

Да в души их внидет погибельный страх,
Живущие – не обретутся в шатрах, –

В их гордых жилищах, исполненных смут,
Да в правду твою никогда не войдут.

Из книги живых имена их изгладь, –
И буду я, Боже, Тебя воспевать.

И чутко Божественной воле внемля, –
Да хвалят Тебя небеса и земля

За каждый – Тобою дарованный – миг;
И всё, что страдает и движется в них.

ПСАЛОМ 78
Высились неколебимо
Стены Иерусалима…
Господи, вновь
Движимы злобой народы,
Кровь проливают, как воду, –
Праведных кровь.

Счастья в сражениях бранных
Нет нам. Землёю избранных
Стелется дым.
Тысячи трупов безвестных –
Пиршество птицам небесным,
Зверям земным.

Над нечестивыми, Боже,
Слово ль Твоё изнеможет?..
Тяжек наш грех,
Тяжки отцов преступленья.
Ныне же мы – посрамленье,
Притча для всех.

Чаша позора бездонна.
Старым – уж новые войны
Мчатся вдогон.
Господи Боже, доколе –
Испепеляться от боли?
Весь Ты – Огонь!
"Бог где их?" – Господи, разве
Есть в сих несмысленных разум?
Жалки они.
В недро им зло их обратно
Ты возврати седьмикратно.
Верных – храни!

ПСАЛОМ 130
О, Господи и Боже сил!
Я ль, немощный, когда входил
В слепом безумии надменья,
Не чая нападенья бед,
В Твой, оку неприступный свет
И все, что выше разуменья.

Нет, не входил безумно я
В Твой Суд и тайны бытия
И мысленных страшился татей,
Смирялся, помысл обнажа,

И плакала во мне душа
От груди отнятым дитятей.

ПСАЛОМ 151
Юнейший из братьев, смиренный всегда, 
Я пас при расплавленном зное стада
Отцовские в поле, 
И был всем последним слугою в дому, 
Но призрел Господь на покорность Ему, 
На преданность воле.

Высоко я вещие гимны вздымал 
И вышнему тайному гласу внимал,
Сокрытому в мире. 
И Божию милость ко мне преклоня,
Небесный посланник помазал меня 
При звуках псалтири.

Ещё не прославлен, осмеян ещё,
На меч Голиафа с коварной пращой
Я вышел на битву.
И был дерзновенно-обдуман порыв!
И враг обезглавлен. Израиль, твори.
Твори же молитву! 

ИЗ ОКРУЖЕНИЯ!
В шаге лишь – от пораженья,
Даже оставшись вдвоём,
Вырвемся из окруженья
Под перекрёстным огнём…

Небо предстанет пред взором,
Солнце бессмертное, – и
Русским промозглым простором
Раны залижем свои.

ХОЛОДА
Древней равнины остудье.
Птицы в пространстве нагом.
Опустошённость, безлюдье.
…И не грешишь языком.

Пообнажились чащобы.
Стая прощально кружит…
Мир не тревожа, ещё бы
Мыслью своей не грешить.

УСИЛИЕ
К закатному солнцу, таясь, обернуло за плечи:
Как небо багрово и огненно-сини стволы!
Всей негой земной и небесною веющий вечер, –
Пахуче-недвижимый... Поровну света и мглы.

Леса и поля, и озёра, – блаженно-немою,
Красой облекаются, льющею сладостный яд...
И силится тщетно – не свет! – ЧТО за светом и тьмою
Душа смертоносным усильем постичь и объять.


РУССКИЙ  ОКЕАН
Буквально на наших глазах
Русский Океан
Превращается в пересыхающее море.
Море затем
Постепенно превратится
В неприметную стороннему глазу
Речку.
Малая, неприметная чуждому глазу
Речушка,
Выбиваясь из последних сил,
В кровь разбиваясь на камнях преткновений,
Снова и неизбежно впадёт
В бесконечный необозримый океан
Милосердного Царствия Божия… 

ВВЕРХ!..
Волглый воздух –бездонней, и птицы – тревожнее крик,
И усталое солнце за дальние горы садится...
О пронзившая боль! – зацепиться бы только за миг,
На единственный миг бы за тающий свет зацепиться!

Зрим таинственный свод,неземным озарённый огнём,
Закрываем глаза,и, исполнены грозных видений,
Неуклонно и медленно в страшную вечность идём
По ступеням крошащихся невозвратимых мгновений.