Русская культура — явление, которое невозможно осмыслить в отрыве от всеобщей истории России, выпестованной Православием, и по сей день неотделимой от него. Очевидно, что национальная культура, обладающая многогранностью и многоликостью, находящаяся в непрерывном развитии, подвержена не всегда облагораживающим иностранным влияниям. Но кажется бесспорным и то, что именно в произведениях искусства ярче всего проявляется национальный код, та сверхзадача, которая поставлена Богом перед русским народом. Прав был философ Н. А. Бердяев, чувствовавший и исследовавший замысел Творца о России в поле русской художественной культуры. И действительно, « драгоценная ноша нашей культуры » (А. Блок), передаваемая из поколения в поколение, озарила мир светом исканий Истины, Добра, Красоты. Эти вечностные категории, являющиеся узловыми смыслами духовности, могут обретать различные художественные образы в зависимости от стилевых тенденций, геополитических условий и социальных форм развития страны в то или иное время. Но неизменным остается стержневой вектор — устремленный к «надвременным» темам, к темам религиозно-нравственного бытия человека. Как говорит протопресвитер Василий Зеньковский, «всякая культура религиозна в своем основном смысле, хотя бы ее эмпирическое содержание и стояло вне религии... Система православной культуры должна быть построена совокупными творческими усилиями не одного, а ряда поколений, но бесконечно важно уразуметь направление творчества, ясно осознать его задачи» [1].

В глубокую древность уходят корни русской культуры, творцы которой убедительно и убежденно создавали художественную картину мира на фундаменте христианского вероучения. Они как будто чувствовали возможность и необходимость возвращения к целостности и полноте бытия, открытой нам Христом. Но это можно было сделать лишь через осознание целей мятущейся в их поиске души, через стадию накопления ею духовного опыта, через построение всей системы культуры на основах Православия.

Надо сказать, что по зарождению Христианство не имело своего искусства. Однако всепобеждающая сила Господней Любви, заложенная в этом вероучении, дала такой мощный импульс становлению духовных идеалов в искусстве, что Заповеди Христа на долгие века становятся источником художественного творчества, которое ставит своей целью сблизить Бога и человека. Древняя Русь в этом отношении не была исключением. Она явила миру удивительное национальное, глубокое постижение сути Православия, отразила в художественных формах свой особый религиозный взгляд, выразившийся в неисчерпаемых по духовной глубине творениях музыки и зодчества, поэзии и живописи. Христианство пришло в Россию не только как религия, а, прежде всего, как мировоззрение.

Формирование русской (великорусской) народности и образование великорусского языка, который сейчас отличается не только от украинского и белорусского, но и от церковно-славянского, пока еще сохраняющегося в церковной письменности, относится к ХVI веку, ко времени образования единого государства. Именно в это время происходит становление русской культуры в критериях, восходящих к нашему веку. Именно в то время особенно возрастает потребность в грамотных людях, в них остро нуждается развивающийся аппарат государственной власти. Обучением грамоте и другим наукам стали заниматься не только духовные лица — появляются светские учителя и мастера, светские художники и светские сюжеты. Но это еще не отрывало русские души от храма, от поисков встречи с радостью Православия, с «тихим светом» Христовой мудрости, которым были окрашены все творческие поиски. «Через страдания и буйство, через страстные искания и тихую покорность неисповедимой воле Всевышнего идет русская душа к Церкви, неся ей все глубокое и нежное, все доброе и светлое» [2]... Но постепенно секуляризация, отделение философии и творчества от религиозного сознания, произошедшее в России гораздо позже Западного мира, подточили фундамент культуры.

Трудно найти отклик большинства современников, говоря сегодня о православных основах культуры, когда серьезные западные философские школы и направления поставили во главу угла вопрос о смерти Церкви, дружно откликнулись на вердикт вторящего Гегелю Ницше о «смерти Бога» и подвели общество к смертному приговору культуре вообще и обществу в целом. «Закат Европы» , «мировая скорбь» , «гибель культуры» — вот их излюбленные постулаты .

В противоположность этим мрачным атеистическим доктринам, заживо хоронящим общество, культуру и целые народы, Христианство властно и торжествующе возвещает: «Никто да не убоится смерти, освободила нас Спасителя смерть. Воскрес Христос, и жизнь жительствует» (святитель Иоанн Златоуст, Слово Огласительное на Святую Пасху). В этих словах святого Иоанна Златоуста Церковь благословляет любую и всяческую жизнь, если только она, действительно, является жизнью, а не ее греховным извращением, не закамуфлированной смертью, в том числе приветствуется жизнь культурная и социальная: в греческом оригинале Пасхального слова Златоуста буквально говорится: «жизнь устраивается по общественным законам» .

К сожалению, в общественном сознании нет-нет да всплывет старый «просветительский миф», особенно популярный в XIX и в первой половине XX века, о Христианстве, и, в частности, о Православии, как о темной, антиобщественной и антикультурной силе. И сегодня не иссякает мнение о христианской культуре, как о прибежище «малокультурных традиционалистов» (А. Филимонов). На самом деле все это далеко не так. Определение культуры в некотором роде понятие мировоззренческое. Хотя формулируя его словами философа-культуролога, можно выявить объективные закономерности и согласиться, что «культура в более узком значении есть преимущественно светская форма духовной жизни, воплощенная в образах и знаках, т. е. искусство, мировоззрение, нравственность» [3].

Не стоит забывать , что «культ» и «культура» — одного корня, от латинского «cultus» («взращивание», «забота», «почитание»). И это не случайно, потому что Христианство и культура идут во многом сходными путями — путем роста, путем зерна, путем Воскресения. На духовно-цивилизационном уровне вера является особой ценностью и источником творчества. В соприкосновении божественного и человеческого, в синергии заключается суть земного бытия и раскрываются творческие смыслы.

Как говорит архимандрит Киприан (Керн), объясняя богоподобием способность творчества, «человеку в его богоподобии не только что-то дано, но и очень многое задано. Человеку дано как бы некое послушание от Бога, послушание продолжить дело Божие на земле. Кроме того, при самоуглублении в свою внутреннюю жизнь, как отсвет внутритроичной жизни, человек в углублении в свое богоподобие углубляется в тайны богословия. Патриарх Фотий прямо сказал, что в человеке заложена “загадка богословия”. Человек обязан богословствовать» [4]. И эту «заданность» тонко чувствовали художники Древней Руси и выражали в непревзойденном искусстве того времени, когда Христианство стало светом, озаряющим палитру души.

Можно смело сказать, что Христианство перевернуло мир. Когда современники св. Иринея Лионского (II век) спрашивали, что же нового принес Христос, святитель, не колеблясь, отвечал: «Все новое» , «omnem novitatum» . В духовном плане Христианство сокрушало все преграды, средостения, разделявшие человечество. Стоит только вдуматься в призыв апостола Павла «облечься в нового человека» (Еф. 2:15), «где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3:11).

Конечно, это не означало, что Христианство собиралось ломать культуру каждого народа, заставить всех говорить на одном языке или устраивать всеобщую уравниловку и передел имущества, но, что важнее, Христианство снимало ощущение отчуждения, превосходства, унижения. Оно принесло человечеству идею обожения, богосыновства: «Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа» (Гал. 4:7). Отныне господин — христианин перед Богом не мог рассматривать своего раба, как «двуногое говорящее орудие», что прежде было вполне обычно и естественно для какого-нибудь язычника вроде Варрона. Под очевидным влиянием Христианства происходит сначала смягчение, а затем и отмена рабства в средиземноморском мире.

Женщина перестает восприниматься как собственность мужчины и получает определенные права. Жизнь и свобода детей отныне перестают быть абсолютно зависимыми от подчас жестокой воли их родителей. Вообще человек перестает рассматриваться как вещь, как объект, предмет и начинает восприниматься как личность. Это лишь некоторые результаты влияния Христианства.

Каково же было отношение раннего Христианства к культуре? При всей критике аморальности языческого мира, при всем трезвом видении его религиозных и философских заблуждений ранние христиане не собирались уничтожать достижений предшествовавшей культуры, они не были культурными нигилистами. Еще во II веке великий апологет Иустин Философ провозгласил следующий принцип: «Все хорошее, что сказано или написано людьми, принадлежит нам, христианам» (II Апология, 13). Он учил тому, что даже язычникам было доступно некоторое познание Слова, Логоса, пусть неясное, неопределенное, но и они говорили и творили в согласии с Логосом. Позднее блаженный Августин, поясняя о христианском отношении к языческой образованности, напоминает о примере древних евреев, которые, выходя из Египта, взяли с собой золото и серебро египтян. Так и христиане, уходя из языческого мира, должны взять с собой все действительно ценное из его системы образования, философии и культуры. В результате подобного отношения в Византии во многом сохранились античная традиция, античная образованность, была создана блестящая христианская культура, высочайшие достижения которой приняла Русь.

Без преувеличения можно сказать, что Русь родилась в водах Днепра более тысячи лет назад. Через таинство Крещения мы получили подлинное духовное Воскресение, и это чувствовали первые поколения крещеных православных русских людей. Отныне раз и навсегда в русское сознание, в русскую культуру входит образ Нового Иерусалима, Святаго Града, а Русская Земля осознается как вторая Святая Земля, удел Богоматери. И вот в окружении таких духовных доминант жили наши древние сородичи. В «Повести временных лет» мы читаем: «Когда отданы были в учение книжное, то тем самым сбылось на Руси пророчество, гласившее: “В те дни услышат глухие слова книжные и ясен будет язык косноязычных”. Не слышали они раньше учения книжного, но по Божьему устроению и по милости Своей помиловал их Бог; как сказал пророк: “Помилую, кого хочу”. Ибо помиловал нас святым Крещением и обновлением духа, по Божьему изволению, а не по нашим делам. Благословен Господь Иисус Христос, возлюбивший Русскую Землю и просветивший ее Крещением Святым...».

Крещение было тем даром, благодаря и в результате которого сложилась система национального самопознания, раскрылась духовная жизнь народа с ее идеалами и нравственной проблематикой. Смысл Крещения объясняет Сам Христос в беседе с учеником Своим Никодимом: «...если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия... Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух (Ин.3:3, 6). Отсюда проистекают два мировоззренческих потока. Первый есть стремление русского народа к святости, к богоподобию. О другом так говорит архимандрит Георгий, исследуя греховную природу человека, твердящего «молитву» , призывающую к «своему царству и своей воле и удовольствиям» , считающего, что здесь, на земле «его царство, и сила, и слава» . «Эгоистичная воля отсекла человека от Бога и изгнала из рая, став причиной всех человеческих несчастий. Если человек не отречется от нее и не примет святую Божию волю, невозможно его излечение от опасной болезни самости» [5].

Многие художественные произведения строятся в системе этих координат. Верой побеждается эта самая «самость», в вере вырабатываются базисные понятия и фундаментальные основы национального менталитета, русской духовной жизни, русской культуры. Проверяются же они в социальных отношениях и в образном поле художественного творчества.

С образом Святого Града неразрывно связано такое особое русское понятие и явление как «соборность», подразумевающее совместное делание на основе внутреннего духовно-социального единства. Недаром «русские философы Л. П. Карсавин и Н. С. Трубецкой называли народ симфонической личностью, и это очень существенно, ибо индивидуальная личность без симфонической личности-народа проваливается в пропасть абстрактного культурного бытия, а также — личностного небытия» [6].

Однако здесь возникает закономерный вопрос: а не растворяется ли в этом понятии соборности идея национальности русского народа, вправе ли русский народ иметь национальный индивидуальный облик, или же его соборный характер обязывает отказаться от национальных преград, границ и стремиться к некоему безнациональному проявлению (космополитизму)? Ответ на данный вопрос отчасти содержится в романе Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго». «Автор неоднократно подчеркивает в тексте, что, с одной стороны, Христианство действительно отменило народы и империи (“нет ни эллина, ни иудея”; “царство Мое не от мира сего”), однако сквозное действие его повествования разворачивается именно как конкретный национально-историческо-личный космос, в котором промыслительно связаны телесное и духовное, общенародное и интимное, прошлое и настоящее, “свое” и “чужое”» [7].

«Соборность» — одна из опор, на которых зиждется образ Святой Руси, немыслимый без других опор — «Святости», «Истины», «Правды». Соборное начало не имеет аналогов в мировой культуре. Его идеальным прообразом является «собор русских святых», а в реальной жизни — это общность русских людей, каждый из которых стремится к «святости», «правде», «истине» в личностных границах.

Соборное начало было невозможно в типично языческой ситуации раздробленности и войны всех против всех. Благодаря Православию в русское сознание вошло понятие «правда». Оно во многом отлично от европейского понятия «право, справедливость» — «jus, justitia», потому что вместе со справедливостью несет в своем содержании «праведность», святость, не только правду человеческую, но и Правду Божию. Христианское понятие «правда» ориентировано не столько на писанный, сколько на «неписанный закон», на внутреннюю праведность человека; не столько на общие законодательные положения, сколько на личное доверие. Именно благодаря «неписанному закону» еще в прошлом веке «под честное слово» заключались сделки на десятки и сотни тысяч рублей. Русское понятие «правда» не мыслилось без милосердия: русский человек был убежден, что «милость превозносится над судом».

В середине ХI века митрополит Киевский Иларион внес значительный вклад в становление русской культуры, создав первое русское литературно-философское произведение «Слово о Законе и Благодати», где сопоставил Ветхий и Новый Заветы и противопоставил их как Закон и Благодать. То есть прагматические западные устремления он назвал Законом, а стремление ко спасенью, к жизни по правде, по Божией Воле — Благодатью.

Так Православие внесло в русскую жизнь ее оправдание спасением. Немецкий мыслитель В. Шубарт, знаток русской художественной литературы и философии, отмечал: «Можно без преувеличения сказать, что русские имеют самую глубокую по сути и всеобъемлющую национальную идею — идею спасения человечества» [9].

Православие внесло в русскую жизнь и аскетическое начало. Христианская аскеза есть упражнение в добре, в добрых делах, мыслях, чувствах при отсечении злых помыслов и пожеланий. Это — обретение навыков рассуждения и опыт «различенья духов» есть то, без чего погибает современная культура, задыхающаяся от всеядности. И, более того, это установка на активную, подвижническую, деятельную жизнь: без этой установки в нашем национальном сознании мы не создали бы ни великого государства и великой культуры, не дошли бы до Камчатки и не построили бы Исаакиевского собора. В христианине вырабатывалось трезвенное, мужественное отношение к жизни и спокойное, достойное восприятие смерти.

С принятием Христианства в русском человеке укоренилась любовь к красоте, точнее — к преображенной, духовной красоте.

Ни в одной истории народа нет такого события, как событие выбора веры князем Владимиром, описанное в «Повести временных лет». При трудном выборе веры наши предки «оказали доверие красоте как свидетельству об истине» (С. С. Аверинцев): не тому, что услышали от соблазняющих их преимуществами своей веры представителей других конфессий, а тому, что увидели воочию, то есть тому, что имело образ и доставляло эстетическую радость. Так рассказывается в «Повести» о посещении русскими послами Константинопольского храма св. Софии: «Не знаем, на небе ли были мы или на земле, ибо нет на земле такого вида и такой красоты, и мы не знаем, как рассказать об этом; только знаем, что там Бог с человеками пребывает, и Богослужение их лучше, чем во всех иных странах. Мы же не можем забыть красоты той».

Часто эта красота очень проста и достигается скромными средствами: посмотрим на церковь Покрова на Нерли (1164) — казалось бы, что особенного?! Но она так совершенна, так гармонично вписана в пейзаж, что, кажется, представляет собой образ неземной красоты, образ горнего града.

Я намеренно не говорю здесь о вещах очевидных, о том, что без Православия не было бы древнерусской архитектуры, живописи и, наконец, древнерусской литературы. Сама письменность — кириллица — была привнесена на Русь православными миссионерами — святыми Мефодием и Кириллом. Но не менее важно осмыслить характерные, исконные черты русской культуры, рациональный и иррациональный инструментарий творчества. Он достаточно хорошо разработан в процессе становления древнерусского искусства и во всей своей полноте представлен в древнерусской литературе и иконописи.

Религиозно-нравственными, патриотическими идеями проникнуты великие литературные произведения древнерусских авторов. Взять хотя бы «Слово о полку Игореве», не теряющее своей актуальности по сей день, так как древний автор не только передает прекрасным поэтическим языком суть исторического события, не только призывает к объединению враждующие княжества Земли Русской, но метафорически, через сложные образы и систему олицетворений показывает, какие несчастия приносит человеку отступление от духовно-нравственных законов бытия, чем оборачивается предание человеком своего богоподобия .

В создании икон религиозный опыт художника в значительной степени проявляется в общих художественных закономерностях, в выразительных особенностях произведения, среди которых важен не только духовный уровень творения, но и форма — ярчайшее явление, связанное как с природой образа, так и с историко-культурной национальной традицией. Об этом говорил еще А. С. Пушкин: «И я, в конце концов, пришел к тому убеждению, что человек нашел Бога именно потому, что Он существует. Нельзя найти то, чего нет, даже в пластических образах, — это мне внушило искусство... Выдумать форму нельзя: ее надо взять из того, что существует» (из записок А. О. Смирновой) [10]. На заре зарождения художественных жанров — в древнерусской иконе в полной мере были разработаны приемы изображения слова , пространства , или, что еще труднее, тема длящегося и переходящего в Вечность времени . Так что, кажется, можно говорить о духовном реализме русской иконы.

Как пишет Н. Третьяков: «Правда реализма заключается в том, что он передает не только видимые предметы, но и невидимые явления. Эта его особенность устареть не может: она встречается и в иконе, и на фреске, и в картине» [11]. И в этом смысле не вызывает сомнения утверждение о. Павла Флоренского об иконе св. Андрея Рублева: «если существует “Троица”, следовательно, есть Бог» .

В связи со сказанным хотелось бы подправить терминологию Д.С. Лихачева, который говорил об «антропоцентризме» древнерусской культуры. Я бы уточнил (это существенно в связи с современными разрушительными культурными тенденциями), что это, бесспорно, была теоантропоцентрическая культура, богочеловеческая, укорененная в Богочеловечестве Христа . Также эта культура построена на чувстве благодарения и на том, что Лихачев назвал «удивление миром». Вот характерное место из Поучения Владимира Мономаха: «Кто же не воздаст хвалу и не прославляет силу Божию и великие чудеса и блага, устроенные на этом свете: как небо устроено или как солнце, или как звезды и тьма, и свет» .

В своем развитии эта культура была практической и дидактической, то есть учительной. Менее всего она была занята анализом самой себя или мыслью о мысли. Ее задачей было наставить, научить, спасти: «Научись, верующий человек, поступать благочестиво, мысли чистоту блюсти, побуждая себя к добрым делам Господа ради» (из Поучения Владимира Мономаха). Разумеется, она была нравственно ориентирована, наши предки просто бы не поняли декадентского или постмодернистского имморализма или аморализма — «по ту сторону добра и зла». Эта культура была покаянной, исповедальной. Наконец, она вся была народной. Была народной потому, что ее плоды были полезны и нужны всем, востребованы всеми слоями общества, ее невозможно было разделить по классовому признаку. И все эти черты были следствием благотворного влияния Православия.

Здесь нельзя не сказать о политической культуре, в частности — о взаимоотношении Церкви и государства. Несмотря на то, что временами эти отношения были достаточно сложными и даже трагическими, по сути, они строились на принципах симфонии, изложенных в свое время в шестой новелле императора Юстиниана: «Существует два великих дара, которые Бог в своей любви к человеку даровал ему свыше — священство и царство . Первое служит Божественному, второе управляет человеческими делами, однако оба происходят из одного источника и украшают жизнь человечества. Поэтому если священство свободно от порока и обладает доступом к Богу, и если цари справедливо и равновесно управляют государством, доверенным их заботе, то из этого происходит прекрасная симфония (или благостное созвучие), благополучие даруется человеческому роду» (преамбула к Шестой новелле императора Юстиниана).

Если наша Церковь стремилась словом и делом поддержать государство в его тяжелые времена (в борьбе с татаро-монгольским игом, в Смутное время), то и государство старалось обеспечивать Церкви режим наибольшего благоприятствования в ее воспитательных и проповеднических трудах. В противоположность атеистической концепции отделения Церкви от государства, цель которой — выгнать Церковь на задворки общества, концепция симфонии подразумевает живое взаимопроникновение Церкви и государства, взаимное соучастие в жизни общества, естественно, в пределах компетенции и полномочий каждой из сторон. Благодаря этой симфонии, этому созвучию, мы имеем богатейшую русскую церковную архитектуру, иконопись, литературу. Но гораздо важнее, что такая симфония давала возможность обеспечивать социальный мир. Так, присущими только Руси были события, когда по просьбе Царя целые сословия отказывались от претензий друг к другу и к правительственным чиновникам.

Петровская реформа, при всей необходимости изменений, явилась тяжелым ударом и потрясением и для России, и для русской культуры. Очевидными фактами остаются те, что русский народный стиль архитектуры теряется под напором иноземных форм и линий, русская живопись надолго утрачивает свою самобытность, русская музыка на какое-то время оказывается в тени итальянской. Гораздо страшнее было то, что русская культура и традиции делятся на дворянскую и народную, высший класс отрывается от своих корней и даже от своего родного языка. Именно с петровских времен в русское общество входит эта трагическая раздвоенность — «дворянское — народное», «русское — иноземное» и, как результат, «православное — неправославное», «религиозное — атеистическое». Церковь, как институт, в определенной степени теряет свою самостоятельность и становится одним из государственных учреждений, в мистическом плане не переставая быть Телом Христовым.

В самих этих реформах и, в особенности, в способе их проведения был вызов России. «Не будет преувеличением сказать, что весь духовный опыт денационализации России, предпринятый Лениным, бледнеет перед делом Петра, — справедливо говорил русский философ Г. П. Федотов. — Далеко щенкам до льва. И провалившаяся у них “живая” Церковь блестяще удалась у их предшественника, который сумел на два столетия обезвредить национальные силы Православия» [12]. Не сразу, но Россия ответила на этот вызов в духовной сфере — подвигом веры преподобного Серафима Саровского, а в культурной — творчеством А. С. Пушкина. Несмотря на все потрясения, русская культура в своих лучших представителях и лучших творениях сохранила ментальное ядро. И Санкт-Петербург, несмотря на все усилия Петра, так и не стал «новым Амстердамом». Несмотря ни на что, это все же русский город, несущий в себе черты того же градостроительного облика, что и Киев, и Москва, а именно — нового Иерусалима. Это проявляется во многом, в частности в главных городских доминантах, в центральных храмах Петербурга — Исаакиевском соборе, Петропавловском соборе, Адмиралтейском комплексе, образующих центр города, где протекает Нева — живой символ, напоминающий реку жизни из откровений Иоанна Богослова.

И русская литература на протяжении долгого времени сохраняла свой религиозный характер, свою религиозную теплоту, а также «удивление миром». Вспомним в первую очередь «Утренние размышления о величии Божьем» Михаила Ломоносова — отца российской науки и поэзии:

Вторит громогласному слову Ломоносова Державин, который славит Бога в своей грандиозной одноименной поэме, написанной после Пасхальной заутрени:

В этом ряду невозможно не вспомнить Пушкина. Сегодня модно спорить о его религиозности, многие участники этого спора бескомпромиссно уличают русского гения в атеизме и даже богоборчестве. Это свидетельствует или об их лживости, или о безграмотности. Не будем отрицать, что с юности у Пушкина не было точных православных ориентиров, что он, по собственному признанию, брал «уроки чистого атеизма» и ощущал жизнь, как «странствие в долине дикой» («Странник»). Как пишет М. М. Дунаев: «Вся западная соблазнительная премудрость, выплескиваемая к тому времени на Россию уже целое столетие, не могла хоть сколько-то не задеть и Пушкина. Он пробовал себя, подобно многим современникам, на различных литературных путях. Чуждым воздействием можно объяснить и увлеченность революционно-романтическим направлением в литературе, особенно Байроном, — след ее мы видим в ранних поэмах Пушкина, относительную слабость которых он и сам скоро осознал» [13].

Мучимый юношеским состоянием безверия, которое поэт исследует в стихотворении «Безверие» (1817), Пушкин постепенно осознает всю пагубность этого неестественного для человека пути и постепенно начинает искать путь естественный. Со времени жизни в Михайловском он преображается уже не на душевном, но духовном уровне. Он исцеляется пониманием того, что творческий путь возможен лишь озаренный Промыслом Божиим. Так появляется «Пророк» с его «духовной жаждой» . Эта жажда приводит поэта к исследованию народной жизни и к постижению Православия. Можно привести достаточно примеров тому. Один из них — драма «Борис Годунов». В этом гениальном произведении мы видим трагедию неблагословенной, небогоугодной власти, мучения нечистой совести, не находящей выхода в покаянии. Фактически власть в трагедии определяется отношением к религиозному бытию, в частности к монашеству. Как ни странно, идеальным Царем, по мнению Пушкина, оказывается Федор Иоаннович, который «на престоле воздыхал о мирном житии молчальника» .

Напротив, гуманистическая активность Бориса Годунова только приводит к катастрофе и его, и его семью, и всю Россию.

Чем дальше мы следим за творчеством Пушкина, тем все более убеждаемся в устремленности его дара ко Всевышнему. Накопленный духовный опыт, отражающийся в соединении горнего и дольнего, в высшей форме проявляется в стихотворении, написанном на склоне жизни «Отцы пустынники...» (1835). В этом поэтическом переложении молитвы Исаака Сирина гениальный поэт показывает свое понимание молитвенного дара и особенностей религиозной жизни, близкое к святоотеческому:

Как результат жизненного опыта и как творческое завещание потомкам звучат строки его «Памятника»:

Гоголь со своим даром обостренного видения мирового зла и глубочайшей чуткостью к красоте души и мира восхищенно отмечал, что в Пушкине «русская природа, русская душа отразилась в такой чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла» . Эту очищенную красоту дало Пушкину Православие. Да и самого Гоголя, в своих ранних произведениях подразнившего инфернальные силы, но одним из первых русских писателей заглянувшего в бездну человеческой души, что труднее — собственной, следует отнести к великим православным творцам. Много можно говорить о духовных основах этого творчества, отличающегося своей многоплановостью , как отметил самый глубокий исследователь прозы Гоголя о. Василий Зеньковский. Но в рамках нашей темы следует обратить внимание на рассказ «Портрет», в котором впервые в русской литературе на таком высоком художественном уровне рассматривался вопрос влияния искусства на духовный мир человека. Причем, как со стороны «эстетического совершенства» , так и со стороны «эстетического аморализма» . Главная мысль рассказа состоит в том, что искусство, высвобождающее злой дух, становится средством служения злу, если не ставит своей целью служение красоте, если не отождествляется с идеалом.

Вообще проблема зла в ее религиозном аспекте глубоко интересовала Гоголя. С религиозным миром связано было представление великого писателя о зле, убежденного и в «реальности злых сил», и в существовании «царства зла». Надо сказать, что тематически этот рассказ, содержащий апокалиптические настроения, связан с европейской истерией ожидания прихода Антихриста, которая в то время из Германии перекинулась на Россию. Но Гоголь, будучи человеком глубокого ума и убежденной веры, на первый план в рассказе выдвинул идею не конца света, а вопрос связи религии с искусством. Эту связь на примере рассказа «Портрет» очень глубоко и подробно исследует выдающийся петербургский ученый Ольга Борисовна Сокурова. В данном рассказе Гоголь ставит сложнейший вопрос об изображении зла в искусстве. По мысли писателя «...в изображении любого предмета должна быть включена напряженная работа души и мысли самого художника, а если изображается зло, должна присутствовать невидимая борьба с ним... Гоголь убежден в том, в художественном произведении необходимо активное присутствие света истины, света души художника» [14].

В повести также прослеживаются некоторые духовные советы художника-монаха, в которых «содержатся самые заветные мысли Гоголя об искусстве, сформулировано его художественное кредо... Прежде всего, он призывает... совершенствовать не только мастерство, но и душу: «Спасай чистоту души своей. Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою. Другому проститься многое, но ему не проститься»... Она (душа художника. — О. С.) должна быть “брачной”, праздничной, светлой, но при этом необходимо помнить, что на такой одежде “бросается в глаза любая капля грязи”. Итак, первый завет — забота о бескорыстной чистоте души. Второй завет — забота о ее высоте, соответствующей высоте истинного искусства» [15].

Но самую точную формулу этой высоты, вернее смысла красоты, выразил литературным языком Ф. М. Достоевский. На Западе многие любят Достоевского в основном за изображение им страстей, коллизий, а не за то, что он был истинно велик в своем убеждении — «Красота спасет мир» . Так поясняет смысл этого утверждения преподобный Иустин (Попович): «Через христоустремленные подвиги человек обретает христоликую красоту. В действительности, спастись — значит украсить личность свою Абсолютной Красотой Христовой. Оттого, по словам Достоевского, святые — “положительные характеры несказанной красоты и силы”. Оттого они являются обладателями и хранителями той красоты, которая спасет мир» [16].

Но Достоевский наделяет чертами этой Красоты и далеко не святых своих героев, грешников и грешниц, которые хотят следовать за Христом и восстанавливают целостность своей личности осознанием греха и покаянием. Спасителен покаянный дар. Вспомним слова Сони Мармеладовой Раскольникову: «Встань, поди, поцелуй землю, которую ты осквернил, и скажи: “Я убил”» (Преступление и наказание. Часть пятая, IV ). Покаянный великий дар Достоевского, обостренное чувство Воскресения, Пасхи одухотворяют произведения великого русского классика. Достоевский проповедовал ту пасхальную радость, без которой «человеку невозможно существовать, а Богу быть, ибо Бог дает радость» (Братья Карамазовы. Часть IV . Книга 11). Писатель предвидел грядущую революцию, отразил ее огненное дыхание в своем романе «Бесы», но, тем не менее, верил и надеялся, что «Россия, наш великий, милый больной, исцелится и сядет у ног Иисусовых, и выйдут из него все бесы и бесенята» .

Но если Достоевский, видя этих «бесов» и зная им настоящую цену, гнушался ими, то Л. Н. Толстой обольстился ложью и впустил их в свою душу. В конце своей жизни он оказался в окружении алчных «друзей» и откровенных богоборцев. Оторванный не без их помощи от Церкви, впавший в старческую гордыню, он в начале своего творчества все-таки питался соками Христианства. И совсем по-древнерусски звучат его слова: «Для нас с данной нам Христом мерой добра и зла нет величия там, где нет простоты, добра и правды» (Война и мир. Том 4. Часть 3). Христианский смысл просвечивает и в словах Пьера, разговаривающего с Андреем Болконским на пароме: « Надо жить, надо любить, надо верить, — говорил Пьер, — что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там, во всем...» (Война и мир. Том 2. Часть 2).

По словам протоиерея Георгия Флоровского: «Сила Толстого — в его обличительной откровенности, в его моральной тревоге. У него услышали призыв к покаянию, точно некий набат совести. Но в этой же именно точке всего острее чувствуется и вся его ограниченность и немочь. Толстой не умеет объяснить происхождение этой жизненной нечистоты и неправды. Он точно не замечает всей радикальности эмпирического зла. И наивно пытается свести все к одному непониманию или безрассудству, все объяснить “глупостью” или “обманом”, или “злонамеренностью” и “сознательной ложью”. Все это характерные черточки просвещения. Толстой знает о скверне в человеке, и говорит о ней с брезгливостью и гнушением (срв. “Крейцерову сонату”). Но чувства греха у него не было» [17]. Очевидно, что не угас окончательно Божий свет в страждущей душе и в больном теле великого русского писателя, раз приходил он перед смертью на порог Оптиной Пустыни. По какой причине переступить не смог — домысливать не стоит.

И великая русская наука, являющаяся огромной, имеющей мировое значение, частью русской культуры, во многом удержала тот религиозный заряд, который вложил в нее ее родоначальник Михаил Ломоносов, так искренне воспевавший Бога. Можно перечислить множество имен ученых, прославивших наше отечество, которые были горячо верующими людьми. Вот хотя бы некоторые имена: В. О. Ключевский, В. В. Болотов, Б. А. Тураев, Д. М. Менделеев, И. П. Павлов. Та синтетичность, способность к широким обобщениям, которая характерна для русской науки, во многом связана с влиянием Православия — религии, ориентированной на соборность, собирание, синтез.

Однако, несмотря на благотворное влияние Православия, мы не смогли избежать трагедии атеизма XIX и XX веков и, как следствие, — трагедии революции. Они связаны со сменой нравственного идеала, а точнее — с его помрачением, когда, по словам Ф. М. Достоевского, «помутилось сердце человеческое, когда цитируются фразы, что кровь освежает, когда вся жизнь проповедуется в комфорте» (Преступление и наказание. Часть VI. Глава II). Что происходит с элитой России к началу XX века — ее так называемой интеллигенцией? Православный нравственный идеал духовного мужества, включающего в себя терпение и смирение, идеал духовного делания и постепенного, терпеливого совестного строительства жизни, трезвости и нетребовательности, скромности, нестяжательности, незлобия — этот идеал сменился нетерпеливой жаждой успеха (любой ценой), комфорта (у некоторых — для всех, а чаще — для избранных), социальной злобой, жаждой мести, фантастическими мечтами о всеобщем благоденствии (даже если оно построено на крови), короче говоря, идеалом, навязанным нам с Запада.

А ведь всю эту смену ценностей одним из первых предчувствовал еще Николай Семенович Лесков, который в своих рассказах «праведнического цикла» отразил превосходство религиозно-нравственных христианских православных мотивов над массовым увлечением западной культурой. Лесков показал «превосходство русских религиозно-нравственных идеалов пред холодным религиозным индифферентизмом Запада с его расчетливой нравственностью» [18].

Страшной ценой заплатили мы за эту смену ценностей — тремя революциями, двумя проигранными войнами, гражданской войной, двумя спровоцированными периодами голода (каждый из которых унес по 6 миллионов человек), коллективизацией, длительным террором — в общей сложности Россия отдала за социалистический эксперимент 65 миллионов человек (не считая жертв войны в 27 миллионов). В годы революции, гражданской войны и большевистского террора Церковь делала все, что могла для обращения общества и народа к покаянию, к истрезвлению от того кровавого дурмана, который повис над Россией, призывала заблудший мир к Христу, к совести и жизни не только словом, но и делом — жизнями, подвигами тысяч и тысяч исповедников, пострадавших за Православную веру. По последним подсчетам по церковным делам проходило и пострадало не менее миллиона человек, только в 1937–1938 годах было расстреляно не менее 150 000 священнослужителей и активных прихожан, тех, кто предпочел смерть отречению от Христа. А сколько было убито в ленинские времена, с трудом поддается подсчету.

В годы Великой Отечественной войны, когда на время рухнул фасад социалистического интернационализма и обнажились подлинные основы бытия русского народа и русской государственности, Русская Православная Церковь внесла неоценимый вклад в победу над оккультным языческим нацизмом. Несмотря на гонения и закрытия храмов во времена Хрущева, притеснения во времена Брежнева, Церковь выжила и выдержала до времени перестройки. Ибо под советским бытием, « под глыбами » (А. И. Солженицын) сохранялись светлые ручьи, светлые начала Православной веры, Православной нравственности, Православной культуры.

Много можно привести ярчайших художественных примеров прорастания религиозно-национальных смыслов сквозь ледяную толщу марксистско-ленинской идеологии. Особенно крепкие всходы дал народный подвиг в Великой Отечественной войне. Хочется много и подробно говорить о великой литературе этого трагического периода нашей истории. В огне страданий, в пылающем океане всенародной жертвы начал растапливаться лед чуждой России идеологии. В подтверждение этой неисчерпаемой темы приведу строфу из поэмы А. Твардовского «Василий Теркин»:

Без этих истоков, без этой непобедимой, живой, пробивающейся сквозь века и различные социальные системы «правды сущей» мы не одолели бы фашистскую Германию, которой помогала вся Европа, не дошли бы до Берлина.

Вообще, ХХ век дал выдающиеся образцы русской литературы, несмотря на узкие рамки метода «социалистического реализма». Сегодня стало модно рассуждать о том, что коммунистическая идеология сродни христианским заповедям. Много поводов тому дает советское искусство. Бесспорно, оно нравственно и является уникальным пластом мирового искусства, бесспорно, что создатели советской литературы М. Горький, А. Толстой, А. Твардовский, М. Шолохов — выдающиеся писатели. Но все они в отличие их предшественников — древнерусских авторов или художников «золотого века» русской литературы были певцами земного, а не небесного рая. Поэтому о религиозно-духовной природе их творчества нужно говорить с осторожностью. Тем более что их есть с кем сравнивать и в ХХ веке, помня, что христианство есть не система нравственных правил, не свод моральных заповедей, а стремление ко спасению через обретение Святого Духа, что невозможно без Христа, без Церкви.

В Церковь звал своих оступающихся современников и зовет нас сегодняшних выдающийся, к сожалению, мало известный и мало издающийся прекрасный русский писатель Василий Никифоров-Волгин. Стоит, наверное, напомнить о фактах его биографии. В. Никифоров-Волгин родился в 1900 году на Волге, в простой патриархальной семье. Сам был на приработках у богатеев. Но его тянуло в Церковь, и он, переехав вместе с родителями в Эстонию, стал псаломщиком в Спасо-Преображенском соборе Нарвы. Здесь он набрался Премудрости Божией, в эти же годы (в 20-е) он пробует себя в литературе и достаточно быстро и легко получил признание и успех, стал печататься даже в Парижских изданиях. Это немудрено, потому что писатель писал о том, что близко и дорого многим людям. Благоухание трав, таинственность лесов, колокольные звоны и просветленное моление верующих в храмах, ликование праздников — все это присутствует в рассказах писателя, который в 1941 году был убит большевиками за то, что правдиво показал жизнь и нравы русской провинции после революции. Конечно же, большевикам был ненавистен православный художник, который в 1926 году мог так писать о Николае Чудотворце, Сергии Радонежском, Серафиме Саровском, идущих по русской земле морозной ночью под Новый год в своем рассказе «Заутреня святителей»:

— Не заблудимся, отцы! — добро отвечает Никола. — Я все дороги русские знаю. Скоро дойдем до леса Китежского, а там в церковке Господь сподобит и заутреню отслужить. Подбавьте шагу, отцы!..

— Резвый угодник! — тихо улыбаясь, говорит Сергий, придерживая его за рукав. — Старательный! Сам из чужих краев, а возлюбил землю русскую превыше всех. За что, Никола, полюбил народ наш, грехами затемненный, ходишь по дорогам его скорбным и молишься за него неустанно?

— За что полюбил? — отвечает Никола, глядя в очи Сергия. — Дитя она — Русь!.. Цвет тихий, благоуханный... Кроткая дума Господня... Дитя Его любимое... Неразумное, но лю́бое. А кто не возлюбит дитя, кто не умилится цветикам? Русь — это кроткая дума Господня.

— Хорошо ты сказал, Никола, про Русь, — тихо прошептал Серафим. На колени, радости мои, стать хочется перед нею и молиться, как честному образу!

— А как же, отцы святые, — робко спросил Сергий, — годы крови 1917-й, 1918-й, 1919-й? Почто русский народ кровью себя обагрил?

— Покается! — убежденно ответил Никола Угодник.

Но если Никифоров-Волгин зовет нас в храм, привлекая зримыми образами русской веры, звучными молитвами, ароматами пасхальных куличей, то его современники, писатели-эмигранты Иван Шмелев и Борис Зайцев, создавая целостную взаимосвязанную картину мировоззрения, творчества и собственных судеб с миром Православия, заставляют нас приблизиться к более сложному опыту освоения духовной реальности. Как говорит исследователь их творчества А. Любомудров: «Это, прежде всего, путь опытный и практический — через определенные действия, самым общим наименованием которых является слово “аскетика”, а в бытовом определении — “жизнь по Божиим заповедям”. Христианство, повторим — это не система идей, не “учение”, и не набор правил. Это жизнь по вере. Это — сотрудничество Божественной и человеческой воли на пути спасения» [19]. Борис Зайцев и Иван Шмелев своими выдающимися произведениями, будучи светскими литераторами, совершили подвиг — открыли для литературы мир Православия, Россию Святой Руси в сокрушительный ХХ век, а главное, они открыли возможность воцерковления через культуру.

И много было тому последователей, представителей культуры страшного безбожного времени, в частности следует вспомнить Виктора Васнецова, Анну Ахматову, Михаила Нестерова, Павла Корина, архиепископа Луку (В. Ф. Войно-Ясенецкого), Николая Рубцова, Владимира Солоухина, Георгия Свиридова, Валерия Гаврилина, Савву Ямщикова, и многих других наших великих соотечественников, отстаивавших «созерцанья тихого свободу» (И. Ильин).

Хотя это «созерцанье» у многих русских писателей того времени подвергалось аберрациям, как, например, у Михаила Пришвина, певца русской природы. По матери, позднее перешедшей в Православие, он был, можно сказать, выходцем из старообрядческой семьи. Его мировоззрение складывалось сложно: от врeменного увлечения марксизмом до мировоззренческой близости к В. Вернадскому и Н. Федорову. Биографы Пришвина не отмечают его церковной жизни. Однако трудно согласиться с тем, что этот выдающийся русский писатель был исключительно атеистом или пантеистом, хотя бы по тому его высказыванию «Быть русским, любить Россию — это духовное состояние» . Пришвин интересовался вопросами веры, изучал Святое Писание. Многие аналогии с религиозными образами можно найти в его описаниях природы, которые наводят на мысль об идее «всеединства», интересовавшей писателя, все-таки склонного к антропоцентрическому видению мира, писателю, которому был интересен человек будущего.

Первые десятилетия советской литературы, вообще, отличались тем, что многие талантливые писатели задумывались о будущем страны и искусства, но не многим удавалось на эти вопросы давать убедительные ответы. Хотя жестокие и безрадостные, но наиболее верные ответы дает в своей романистике А. Платонов. Ее мир многолик и символичен. Так символична сама сюжетная схема романа «Котлован», где писатель метафорически представляет пагубность перевернутых отношений человека и мира. Именно здесь, по убеждению писателя, кроется причина разрушения человеческого сознания, человеческой личности. Человек, обладающий таким перевернутым сознанием, как показывает автор, человек без религии, без нравственного начала, ищущий путь наверх, мечтающий построить башню, оказывается внизу, в котловане. В традициях размышлений русской классики звучат слова А. Платонова: «Прушевский мог бы уже теперь предвидеть, какое произведение статической механики в смысле искусства и целесообразности следует поместить в центре мира, но не мог предчувствовать устройства души поселенцев общего дома среди этой равнины и тем более вообразить жителей будущей башни посреди всемирной земли. Какое тогда будет тело у юности, и от какой волнующей силы начнет биться сердце и думать ум?

Прушевский хотел это знать уже теперь, чтобы не напрасно строились стены его зодчества; дом должен быть населен людьми, а люди заполнены той излишней теплотой жизни, которая названа однажды душой. Он боялся воздвигать пустые здания — те, в каких люди живут лишь из-за непогоды» (А. Платонов. Котлован. 1930) .

Религиозными аналогиями и смыслами наполнен большой роман Леонида Леонова «Пирамида», до сих пор неизвестный широкому читателю и не получивший должной оценки. Не вдаваясь в подробности этого сложнейшего произведения, о его значении в ряду исследуемых нами произведений можно сказать словами А. Казина: «Леонов демонстрирует читателю процесс истощения грешного земного бытия — вплоть до метафизического апокалипсиса. На всех уровнях своего произведения — идейном, фабульном, словесном — русский писатель сопротивляется человекобожеской либеральной утопии, согласно которой падший Адам юридически и эстетически признается мерой всех вещей... В отличие от оккультных построений, презирающих земной мир, как иллюзорный и ложный, русский писатель исходит в своем сочинении из христианского переживания бытия как священного дара Божия, придающего имя и значение каждой его частице» [20].

Обособлен могучий талант Михаила Шолохова. Современные литературоведы относят его творчество не просто к «соцреализму», а к «новому реализму», предложившему «общественному сознанию не антигуманистические концепции будущего, а исследование исторической действительности ХХ века и мироощущение личности, погруженной в нее. Подобная проблематика естественно выдвинула во главу реалистической жанровой системы роман, жанровое содержание которого наиболее адекватно исследованию личности и истории» [21]. В частности истории Гражданской войны. И здесь нет равных «Тихому Дону» М. А. Шолохова.

Сложны перипетии романа, подводящего к жуткому выводу «подешевел человек за революцию» . Но этот нравственный вывод писателя не позволяет сделать однозначный вывод о религиозности его романа, где, по мнению М. М. Дунаева, нет доказательств сознательного христианского взгляда на жизнь самого автора. «Утверждения некоторых исследователей о религиозности воззрений Шолохова основываются именно на собирании фактов нравственно-христианского поведения его персонажей» [22]. Несмотря на стремления великого писателя широко осмыслить войну Гражданскую и тем более Отечественную, он понял, что в рамках «соцреализма» это сделать невозможно. Невозможно вне программы всего нашего земного бытия, без постижения его смысла и цели «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6:33).

Будучи убежденным эвдемонистом, заявляющий «счастье — это мираж», А. И. Солженицын тоже считается писателем религиозного направления. Но в какой мере? Да, он обращался к идее духовного Промысла, а в результате пришел к куцему выводу о смысле человеческой жизни: «жить не по лжи», так и не отразив на страницы своих произведений начало, несущее полноту Православной истины. Его герои иногда вспоминают о Боге, но редко, лишь тогда, когда без Него не выстоять. И уж никак нельзя согласиться с тем, что по Солженицыну главный русский вопрос — это вопрос о сбережении русского народа. «Но это не может быть конечной целью осмысления вопроса. Ибо тут же разумеется возможное недоумение: а для чего то сбережение?..» [23]. Нет у Солженицына доказательного ответа, что русский народ необходимо сберечь для решения им сверхнациональной задачи, связанной со спасением, в котором помогают не абстрактные нравственные законы, но живая вера.

К счастью, эту живую веру мы находим позже, в произведениях так называемых писателей-«деревенщиков» — Василия Белова, Валентина Распутина, Владимира Крупина. Хотя это писатели глубокие, многоплановые и жанрово, и тематически, именно как «деревенщикам» им удается вернуться к исконным основам русского бытия, потому что осмысление истоков крестьянской трагедии невозможно без духовной меры. Все эти выдающиеся русские прозаики пришли к выводу, что без Бога жизнь невозможна. Их герои, говоря словами одного из персонажей В. Белова, решают труднейшие задачи «с помощью Бога» . И вторят им герои Валентина Распутина, убежденные, что если духовное отброшено — душе тоже не удержаться. «И про людей я разглядела , — говорит старуха Дарья в повести “Прощание с Матерой”, — что маленькие оне. Как бы оне не приставлялись, а маленькие. Жалко их... Люди про свое место под Богом забыли — от чё я тебе скажу» . Более всего произведений на темы христианства и Православной веры написано у Владимира Крупина. Этот писатель убежден сам и убеждает читателей, что жизнь крестьянская, да и любая жизнь, устраивается по законам народной нравственности, то есть по законам Божиим.

И то, что мы говорим здесь уже о наших современниках, о ныне здравствующих выдающихся писателях, об их религиозных воззрениях, свидетельствует о возрастании духовного потенциала российского народа. И русская культура играет в этом, как всегда, важнейшую роль. По-прежнему «пристальное внимание к духовности, к духовной жизни личности и народа пронизывает все поиски русской мысли, в какой бы форме она не выражала себя — в форме ли собственной рефлексии, в форме ли богословско-философских сочинений..., или же в литературно-художественных жанрах» [24].

Нет, современная истинная русская культура — это не тот эрзац, который выплескивается на нас с телеэкранов, навязывается на престижных книжных ярмарках, но тот монолит совокупного творчества писателей, художников, композиторов, музыкантов, которые часто в безвестности или, хуже того, унижаемые официальной номенклатурой от искусства, творят сегодня непреходящие художественные ценности. Многие имена для читателя будут незнакомы, но именно творчеством этих людей, без сомнения, укрепляется история, а вернее, неразрывная цепь русской культуры. И я считаю своим долгом привести здесь некоторые имена из числа многих-многих достойных.

Обращает на себя внимание мощный сложившийся пласт современной русской духовной философии. Петербуржские ученые философ-культуролог Александр Казин и философ-антрополог Александр Корольков творчески обогатили и фактически воссоединили русскую религиозную философию периода ХIХ–ХХI веков. Христианский взгляд на русскую культуру очевиден в работах других философов, таких как Владимир Варрава или Чеслав Кирвель (Беларусь). Выдающиеся писатели, наши современники продолжают традиции русской классической прозы, связанные с исследованием глубинных, метафизических состояний русской души. Много и плодотворно работают сегодня в прозе Юрий Бондарев, Виктор Потанин, Виктор Лихоносов, Николай Коняев, Александр Сегень, Николай Дорошенко .

Особый отклик и интерес у людей разных возрастов вызывает творчество пишущих священников: архимандрита Тихона (Шевкунова), отца Николая Агафонова, отца Ярослава Шипова, иеромонаха Романа (Матюшина), отца Андрея Логвинова, отца Алексия Мороза, отца Анатолия Трохина, отца Владимира Чугунова, диакона Владимира Василика и др.

Новым в современной литературе можно назвать духовную публицистику. Блистательные, убедительные, смелые, умные работы Дмитрия Рогозина, Никиты Михалкова, Михаила Леонтьева, Александра Дугина, Леонида Ивашова, Станислава Куняева, Степана Сулакшина, Андрея Вассоевича, Александра Казинцева, Валентина Семенова, Алексея Швечикова и мн. других доказывают насущность религиозного мироощущения, необходимость просвещения верой нашего бытия во имя спасения России и всего мира.

Литературоведы и критики, среди которых хочу назвать известных мне и почитаемых мною писателей, таких как Юрий Лощиц, Валентина Ветловская, Николай Скатов, Ольга Сокурова, Алексей Любомудров, Сергей Куняев, Нина Ягодинцева, Валентина Ефимовская, также выявляют в современной литературе евангельские смыслы и доказывают их превосходство среди прочих смыслов современного бытия.

Выдающиеся историки, известные во всем мире наши современники, Валерий Ганичев, Наталия Нарочницкая, Сергей Перевезенцев, Андрей Сахаров, Евгений Титков, Игорь Фроянов понимают миссию ученого в служении исторической правде, за которую сегодня приходится бороться с не меньшим ожесточением, чем за Русскую Землю в военные времена. И они в этой борьбе, не щадя сил и здоровья, не сдают позиций.

В последние годы, я замечаю, появилось много живописцев, обращающихся в своем творчестве к русской православной традиции, нашедших свой новый образный строй для выражения древних христианских истин. К сожалению, на слуху не многие имена приверженцев религиозных тем и образов. Можно с глубоким уважением говорить о живописной школе Ильи Глазунова, отметить творчество его учеников, выпускников Российской Академии живописи, ваяния и зодчества, в частности художников Дмитрия Слепушкина, Филиппа Москвитина, Ивана Глазунова и других замечательных авторов, нашедших свой путь в современной живописи, сказавших свое убедительное художественное слово.

Но более всего восхищает современная русская поэзия. Вот показатель вектора народного духа! Перечисление достойных имен поэтов превзошло бы объем данной статьи многократно. Но познакомиться с их творчеством стало возможным благодаря самоотверженному, подвижническому труду писателя Виктора Калугина, который создал уникальное литературное издание под говорящим названием «Молитвы русских поэтов». Это двухтомное издание охватывает всю русскую поэзию со времен возникновения государства, причем творчеству наших современников отведена бoльшая часть девятисотстраничного второго тома издания. Вот показатель духовной мощи культуры современной России! Вот элементы, скрепляющие ее духовно-культурно-историческую матрицу! Вот современные доказательства христоцентричности России! Что, однако, не может позволить нам успокаиваться в нашем духовном стоянии. И все же позволю себе назвать имена запомнившихся мне русских современных поэтов, стихи которых я люблю, но которые, к большому сожалению, не звучат ни в концертных залах, ни с телеэкранов. Это Николай Зиновьев, Владимир Костров, Глеб Горбовский, Николай Рачков, Андрей Ребров, Евгений Юшин, Юрий Перминов, к сожалению, ушедший от нас недавно Юрий Шестаков и многие, многие другие.

Великое дело по консолидации творческих сил современной России, несущих ей свет надежды, свет спасительной Красоты и веры, делают журналы, такие как «Наш современник», «Родная Ладога», «Москва», «Молодая гвардия», «Роман-журнал. ХХI век», «Новая книга России», «Русское поле Зауралья» и др. Сегодня появилось много очень русских, очень достойных периодических изданий во многих регионах России. Несмотря на то, что по понятным причинам эти издания имеют ограниченное распространение, все они достойно помогают Церкви в ее духовном водительстве на пути к истине, к высшей правде, к спасению человека.

Обобщая сказанное, следует задать кажущийся легким на самом деле нелегкий вопрос: какие ценности следует воспитывать и укоренять в первую очередь в нашем народе, в современной культуре? Прежде всего — это ценности православного патриотизма, любовь к Родине, к земному Отечеству, понимаемому как образ духовного, небесного. «То, что духовное и патриотическое неразрывны, представляя единое духовно-патриотическое, было аксиомой для многих философов, педагогов (К. Д. Ушинский, И. А. Ильин, В. В. Зеньковский), а ниспровергателей эта тема находила и находит не только среди атеистов и космополитов, прикрывающих свою ненависть ко всякому своеобычаю национального развития (в том числе национальных культур) демагогией об общечеловеческих ценностях и о воспитании граждан человечества...» [25]. Конечно, Россию надо любить трезво, не закрывая глаза на наши беды, пороки, катастрофы, но необходимо властно останавливать и пресекать глумление над нашей Родиной, ее прошлым и настоящим. Настоящая русофобская кампания, развязанная, в частности, в средствах массовой информации, не случайна: за ней стоят процессы глобализации и стремление определенных сил лишить Россию национального самосознания, чтобы легче было грабить ее богатства и манипулировать ею.

Необходимо возвращать семейные ценности: уважение к родителям, любовь к детям, а также чувство целомудрия, неприятия половой разнузданности, насаждаемой СМИ, рекламой, печатными изданиями, а теперь, к сожалению, проникающей и в школы через так называемую программу полового воспитания. Эта пропаганда связана со следующим положением политической психологии: если государство или общественные структуры заинтересованы в увеличении населения, то пропагандируются идеалы романтической любви и счастливой семьи. Сколько создано прекрасных произведений искусства на эту тему за многовековую историю России, к помощи которых необходимо прибегнуть. Если же наши власти заинтересованы в уменьшении населения, то, как мы все видим, насаждается культ «свободной любви», секса и, прежде всего, различных сексуальных извращений. Если мы хотим остановить падение численности населения, этому идеологическому наступлению необходимо положить конец, и, по-видимому, потребуется введение определенной моральной цензуры в средствах массовой информации и печати. Ибо свобода слова не есть свобода для скотства и бессловесия, это не есть вседозволенность, поскольку тогда она оборачивается жесточайшей диктатурой бессовестного меньшинства над общественным сознанием. Кстати, за подобный контроль высказываются 70 % жителей нашей страны, уставших от узаконенной безнравственности.

На фоне этой статистики странным выглядит неистовый накал страстей по поводу инициативы Министерства образования об изучении в школах факультативно ( всего лишь!) «Основ православной культуры», призванных взращивать чувство любви к Богу и к конкретному человеку, как к образу Божию, к живой личности, а не к абстрактному объекту («общечеловеку») каких-то виртуальных прав и безнациональных космополитических ценностей.

И в этом воспитательном процессе, бесспорно, необходимо задействовать лучшие достижения классической культуры и, прежде всего, культуры русской, православной, отечественной. Ведь «...дух доброты, милосердия, правдолюбия и праведности, совестливости, искренности, трудолюбия, семейного и соборного братства формировался в крестьянском православном быту, и потому освоение основ православной культуры предполагает отнюдь не изучение только основ евангельских заповедей, но проникновение в сокровенный дух жизни русского народа, его традиций бытовой, всей народной культуры» [26]. В меру сил следует сдерживать экспансию так называемой массовой культуры, которая часто проявляет себя как псевдокультура, или даже антикультура.

Памятуя слова Тертуллиана: «Малое знание отдаляет от Бога, большое знание приближает» , следует взять на вооружение подлинно академическую традиционную науку, а не модернизацию образования, перечеркивающую традицию национального преемства и представляющую тем самым «ярчайший феномен полупросвещения» [27], которое, по словам А. С. Пушкина, являет собой «невежественное презрение ко всему прошедшему; слабоумное изумление перед своим веком; слепое пристрастие к новизне; частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему». Ведь именно преемственность традиций, или, говоря словами В. С. Соловьева, «сыновняя привязанность ... является корнем всего религиозного развития человечества» [28]. «Здесь в одной фразе Соловьев соединил различные, но неразделимые определения культуры как культа предков и религии как сердца культуры, без которого культура народа попросту гибнет. Если нет сыновней привязанности к отчему дому, к родной природе, к Отечеству, то нет и глубинного верования, нет религиозности. Преданность родному, данному историей предков, историей страны, народа, не может быть не соединена с погружением в верование, ибо вся история Руси, России, о которой мы размышляем, в ее духовном содержании — это история Православного верования. Сыновняя привязанность невозможна без преданности Православию, точнее сказать, Православная вера — это и есть верный показатель состоявшейся в личности сыновней привязанности к отцам, ко всей родословной, к преемственной череде дедушек и бабушек, ко всей истории своего народа» [29].

Хранительницей этой преемственности, этого «предания в Предании» и является Православная Церковь, которая готова сотрудничать не только с людьми культуры и искусства, отстаивающими духовные ценности, но и с государственными структурами, и с общественными организациями, и в этом воспитательном процессе весь вопрос в том, готово ли к этому государство и общество. В настоящее время этому сотрудничеству мешают как старые предубеждения коммунистических времен, так и навязывание наихудших западных законодательных моделей, подразумевающих отчуждение государства от Церкви, а общества — от веры. Подобная модель для России гибельна, поскольку мешает общественной консолидации, государственному строительству, провоцирует рост деструктивных, антикультурных, антиобщественных и антирелигиозных сил. Церкви подобное отделение не страшно, в процессе истории она пережила многие гонения. Это страшно для государства и общества. Церковь готова прийти им на помощь. Выражаю надежду на то, что здравый смысл восторжествует и взаимодействие Церкви и государства, Церкви и общества в нашей стране будет осуществляться по принципам «прекрасной симфонии», которая, в свою очередь, приведет к общественному согласию и процветанию России.

Да, это трудно, но, как говорится, «все прекрасное трудно» . И « ноша русской культуры» , которую наш народ добровольно принял и несет на себе сквозь века — нелегка, как Крест. К русской вере, отождествляемой со страданиями и тяжестями, в полной мере относятся слова Спасителя «...кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мк. 8:34). К русской культуре и ее носителям эти слова относятся в той же мере, если «крест» толковать как задачу, возложенную на художника, как закон творчества, способствующего созреванию человеческого духа, становлению человеческой личности. И этим художественное творчество может во многом облегчить жизненный «крест», проповедуя художественными средствами и предостерегая художественными образами так, что кому-то удастся избежать ошибок в жизни. Поэтому будем осознавать, как важна в любой человеческой судьбе и в судьбе государства «драгоценная ноша нашей культуры» .

[1]Зеньковский В., протопресв. Смысл православной культуры / Сост., предисл. В. Л. Шленова. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2007. С. 45, 47.

[2]Зеньковский В., протопресв. Смысл православной культуры / Сост., предисл. В. Л. Шленова. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2007. С. 27.

[3]Казин А. Л. Философия искусства в русской и европейской духовной традиции / под общ. ред. В. П. Сальникова. СПб.: Алетейя, Санкт-Петербургский университет МВД России, 2000. С. 5.

[4]Киприан (Керн), архим. Восхождение к Фаворскому свету. М.: «Издательство храма св. бессребреников Космы и Домиана на Маросейке», 2001. С. 19.

[5]Георгий, архим. Об опыте Божией Благодати: пер. Н. Б. Ларионовой. Изд-во Владимирской епархии, 2001. С. 26–27.

[6]Корольков А. А. Духовная антропология. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2005. С. 123.

[7]Казин А. Л. Историософия Бориса Пастернака // Культура и история: Материалы межвузовских научных конференций «Культура и история (2004–2007)» / под ред. Ю. К. Руденко, А. А. Шелаевой, В. В. Горячих, М. А. Шибаева. СПб., 2009. С. 294.

[8]Иларион, митр. Слово о Законе и Благодати / Предисл. митрополита Иоанна (Снычева) / Сост., вступ. ст., пер. В. Я. Дерягина. Реконстр. древнерус. текста Л. П. Жуковской. Коммент. В. Я. Дерягина, А. К. Светозарского / Отв. ред. О. А. Платонов. М.: Институт русской цивилизации, 2011. С. 41.

[9]Цит. по Корольков А. А. Органика культуры / А. А. Корольков; сост. и ред. раздела «Отклики. Впечатления. Диалоги» д-р философ. наук В. А. Возчиков , член Союза журналистов России Ю. В. Бакулина. Бийск: Издательский дом «Бия», 2011. С. 210.

[10]Третьяков Н. Н. Образ в искусстве: основы композиции. Козельск: Свято-Введенская Оптина Пустынь, 2001. С. 13.

[12] Цит. по. Коняев Н. М. Петр I и Русская Церковь. М.: Вече, 2012. С. 77

[13]Дунаев М. М. Вера в горниле сомнений: Православие и русская литература в XVII–XX веках. М.: Издательский Совет РПЦ, 2003. С. 70.

[14]Сокурова О. Б. «Петербургские повести» Гоголя: опыт духовного прочтения // Культура и история: Материалы межвузовских научных конференций «Культура и история (2004–2007)» / под ред. Ю. К. Руденко, А. А. Шелаевой, В. В. Горячих, М. А. Шибаева. СПб., 2009. С. 149.

[15]Сокурова О. Б. «Петербургские повести» Гоголя: опыт духовного прочтения // Культура и история: Материалы межвузовских научных конференций «Культура и история (2004–2007) / под ред. Ю. К. Руденко, А. А. Шелаевой, В. В. Горячих, М. А. Шибаева. СПб., 2009. С. 154.

[16]Иустин (Попович), преп. Философия и религия Ф. М. Достоевского. Минск: Издатель Д. В. Харченко, 2008. С. 210.

[17]Флоровский Георгий, прот. Пути русского богословия. 3-е изд. (репринт). Вильнюс, 1991. С. 408.

[18]Данилова Н. Ю. Творчество Н. С. Лескова в оценке русской церковной критики XIX — начала XX вв. // Культура и история: Материалы межвузовских научных конференций «Культура и история (2004–2007)» / под ред. Ю. К. Руденко, А. А. Шелаевой, В. В. Горячих, М. А. Шибаева. СПб., 2009. С. 221 .

[19]Любомудров А. М. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Борис Зайцев, Иван Шмелев. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 2003. С. 30.

[20]Казин А. Л. Россия Великая. СПб.: Петрополис, 2007. С. 371, 376.

[21]Голубков М. М. Русская литература ХХ века. После раскола. М.: Аспект Пресс, 2001. С. 158.

[22]Дунаев М. М. Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература Х VII –ХХ вв. М.: Издательский Совет РПЦ, 2003. С. 872.

[23]Дунаев М. М. Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература Х VII –ХХ вв. М.: Издательский Совет РПЦ, 2003. С. 927.

[24]Корольков А. А. Органика культуры / А. А. Корольков; сост. и ред. раздела «Отклики. Впечатления. Диалоги» д-р философ. наук В. А. Возчиков, член Союза журналистов России Ю. В. Бакулина. Бийск: Издательский дом «Бия», 2011. С. 210–211.

[25]Корольков А. А. Духовная антропология. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2005. С. 120, 123.

[26]Корольков А. А. Духовная антропология. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2005. С. 118.

[27]Корольков А. А. Органика культуры / А. А. Корольков; сост. и ред. раздела «Отклики. Впечатления. Диалоги» д-р философ. наук В. А. Возчиков, член Союза журналистов России Ю. В. Бакулина. Бийск: Издательский дом «Бия», 2011. С. 36.

[28]Соловьев B. C. Любовь. Собр. соч. СПб., 1907. Т. 9. С. 7.

[29]Корольков А. А. Духовная антропология. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2005. С. 127.

Архиепископ Константин (Горянов) окончил Винницкий медицинский институт и Московскую Духовную академию, защитил кандидатские диссертации по медицине и по богословию. Был ректором возрожденной Минской Духовной семинарии, епископом Новогрудским и Лидским, управлял возрожденной Новогрудской епархией. В 1996 году назначен ректором Санкт-Петербургской Духовной академии и семинарии с титулом «епископ Тихвинский, викарий Санкт-Петербургской епархии». С 1999 года профессор, зав. кафедрой богословских дисциплин. В 2003 году возведен в сан архиепископа, член нескольких академий (РАЕН, АНИС, ПАНИ, МАНЭБ, Академии интегративной антропологии и др.), председатель Церковно-общественного совета по биомедицинской этике Московского Патриархата. Один из основателей и первый президент Межвузовской ассоциации «Покров», куда в настоящее время входит около 50 гражданских и военных вузов страны, возглавлял попечительский совет первого в стране Народного Православного университета. Член Союза писателей России, лауреат литературных премий «Имперская культура» (2011), «Золотой Витязь» (2012), им. Александра Невского (2012). Награжден многими церковными и научными орденами и медалями. Ныне правящий архиерей Курганской епархии.