МАРИНА АНАНЬЕВНА КОТОВА

Котова Марина Ананьевна  родилась 13 сентября 1966 г. в г. Дзержинске Нижегородской области. Вся жизнь связана с литературой. После учебы на филологическом факультете Нижегородского университета им. Н.И.Лобачевского преподавала русский язык в средней школе, работала корреспондентом в газете, в библиотеке. В 2001 г. окончила Высшие литературные курсы Литературного института им.А.М.Горького, училась на отделении прозы в творческом семинаре известного писателя Е.Е.Чернова. Была редактором  в  издательстве «Астрель». В настоящее время преподает в Московском государственном университете леса.
Член Союза писателей России. Печаталась в журналах «Наш современник», «Москва», «Смена», «Байкал», «Воин России», «Проза», «Литературной газете», «Литературной России» и др.  Автор поэтических книг «До судного дня», «Шиповник», «Борьба зверей и белый холод лилий» (2009), «Дорога в сосновых иглах»  (2014).
Член жюри Межвузовского литературного форума им. Н.С.Гумилева «Осиянное слово».
Лауреат Всероссийской премии «Традиция» за 1999 г., лауреат журнала «Москва» за 2006г.,  лауреат Всероссийской православной литературной премии им. Святого благоверного князя Александра Невского за 2009г.

 

«Я — НАСЛЕДНИЦА ДРЕВНЕЙ ПРЕКРАСНОЙ ЗЕМЛИ…»

 

* * *
Я прежде управлять умела снами.
И был один. В нем свет глаза слепил.
По небу, желтый разливая пламень,
Садилось солнце в выжженной степи.

И сквозь лучей сверкающие спицы
Дорогою, что ветер проторил,
В ночь огненные мчали кобылицы
И поднимали огненную пыль.

Но стоило в бескрайнем диком поле
Мне путь наметить мысленно другой,
Табун, подвластный человечьей воле,
Вмиг выгибался огненной дугой.

Теперь прошу у Бога вдохновенья:
Одною мыслью, трепетом ресниц
Дай мне направить ход стихотворенья,
Как красный бег огнистых кобылиц.
25 марта 2010

* * *
Дремлют карпы в прогретой воде, спят шелковник с осокой.
Поплавками кубышки качает волна-малахит.
Я пешком с муравьями по теплым мосткам над протокой.
Прикрываю глаза — так июньское солнце слепит.

Скоро встанут стога, как буханки с поджаристой коркой.
Время все прибирает к своим загребущим рукам.
А пока выбегает зеленая рожь на пригорки
И течет, разливаясь к приокским седым тальникам.

А пока, навязав терпеливым колосьям соседство,
Налилась лебеда, липнут мошки к сквозным рукавам.
Как увижу — на памяти мамины слезы о детстве:
Были рады в войну и лепешке с травой пополам.

Но ни битвы, ни голод свести не смогли нас под корень.
Древним воином, милостью Неба храним,
Белый храм возвышается над очарованным полем,
В облака упираясь сияющим шлемом своим.

В эту землю мне лечь. Потому я за все здесь в ответе.
За колосья и храмы, за дикие травы у троп.
Обжигает мне щеки болезненный жар лихолетья,
Но прохладен и свеж у ворот колокольчиков сноп.

Но веселые плотники лестницу ладят под кровлю.
Чинит невод сосед. Плачет чей-то ребенок навзрыд.
И пока я жива, все, что вижу, и знаю, и помню,
Что прозреет душа, переплавить в слова предстоит.

…Пахнут доски смолой, всюду груды кудрявых опилок.
И вчерашним дождем налиты на дорожках следы.
И небесный Строитель, на облачных стоя стропилах,
Смотрит в сердце мое через толщу небесной воды.
2005

ДМИТРИЕВСКИЙ СОБОР
Шел скоморохом алым свет ко мне.
Горчил сентябрь дубовой желтой грушей.
Я, запыхавшись, стала на холме,
И белизна веселая камней
Ожгла волной растерянную душу.

Озябший за ночь, холодел в лучах
Собор, украшен неземною сканью.
Сады дышали на его плечах
Волшебною золотоцветной тканью.

Взирали львы с улыбкой с высоты,
Где девы света крыльями плескали.
И распускались львиные хвосты
Лилейными тугими лепестками.

Давид — порыв, идущий сквозь, поверх,
Всей грудью — птицей, жаждущей паренья,
Века не опуская тяжких век,
Вдыхал морозный воздух вдохновенья.

По насту камня, скорлупы белей,
Из зарослей, из синей дебри мифов
Шла вереница чудищ и зверей,
Чтоб трону Псалмопевца поклониться.

И попривыкнув, что у них в лесах
Не диво встретить на тропе грифона,
С молитвою на огненных устах
Внимало небу воинство Христово.

И мне бы ввысь! Была ли так легка?!
О звонкий гул серебряного вздоха!
Собор сиял. Смеялись облака.
Плясало солнце красным скоморохом.

Слепя своим широким рукавом —
Трепещущее радостное пламя, —
Играло солнце на ковре резном,
Мешало глазу рассмотреть детали.

Счастлив и дворник со своей метлой,
И всяк, кто это чудо видел, грешный.
Но сколько тех, кто тщится дух живой
Поймать в сачок и умертвить неспешно.

Все дико им: зверей веселый шаг,
На божьем храме чудищ пантомима.
И муж ученый с ватою в ушах
Гипотезы плодит неутомимо.

Ах, никакого тут секрета нет.
И не смотри, прохожий, с изумленьем.
Я знаю точно: мастер был поэт
И видел мир своим, особым зреньем.

Он был поэт. И потому, пока
Стоит собор — весь совершенство линий, —
Другим поэтам воспевать в веках
Борьбу зверей и белый холод лилий.

А рухнут камни — твердь утратит власть.
И в заводь звезд, откуда родом мастер,
Он поплывет, бесплотный, становясь
Чем дальше по теченью — тем прекрасней.

В ту заводь, где стихов прозрачен сон,
Где смысл теряют имена и даты,
Где равнодушен к золоту грифон,
Его стерегший на земле когда-то.
13 сентября-8 октября 2008

* * *
В магазине у станции купишь буханку ржаного.
Вдоль дороги в цветочном снегу увязают сады.
За день ссохлась душа, но, к закату добравшись до крова,
Задышала свободней, как путник, испивший воды.

Этот тающий снег среди листьев блестящих и мокрых
Тем прекрасен уже, что, возможно, исчезнет к утру.
Греешь руки о хлеб, а в тебя, как в открытые окна,
Проникает морозная свежесть деревьев в цвету.

И не в силах уйти, все стоишь у чужого забора.
Он процежен сквозь черные нити вишневых ветвей —
Запах хлеба и сада — последний оплот и опора
Для души, искореженной ритмом, не свойственным ей. 

Вспомнишь прожитый день, все его закоулки обшарив.
Тусклый свет монитора, пейзаж в запыленном окне,
Где, придушенный смогом, унылый спешит горожанин
С чебуреком в желудке и курсом валюты в уме.

…И как милость небес — со строкою, что бьется в гортани,
Силясь выскользнуть рвущимся ввысь мотыльком,
Принесешь в свою комнату белое благоуханье
И буханку ржаного с  прилипшим сквозным лепестком.
2005

ВООБРАЖАЕМОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
НА ВОЗДУШНОМ ШАРЕ
О море вспоминаешь вечерами —
Разлив медовой, дынной теплоты
Над темными большими куполами
В осенних, спелых звездах золотых.

Сесть на холме. Хребтами лодок старых
На отмели осели облака.
Следить неспешно за воздушным шаром,
Всплывающим со дна ВДНХ.

Отсюда — со своим нетяжким грузом
(Корзину с человечками несет)
Он кажется огромною медузой
В сиреневато-красной толще вод.

Душа встает на цыпочки, томится,
Лишь только шар натягивает нить,
Пытаясь — даже не освободиться —
Чуть дальше по течению отплыть.

Так странно — будто это я в корзине.
И, ненадежней шаткого мостка,
Кренится днище на воздушной зыби,
И берегом виднеется Москва.

Так муторно в скорлупке пустотелой.
Одной слепой надеждою живи —
На крепость пуповины тонкой с телом
Сухим, горячим — матери-земли.

Но кто-то есть во мне — холодный, дерзкий,
Чей голос глушит страха желтый гуд —
Взять острый нож и нитку перерезать —
И пленный шар освободить от пут.

Пускай плывет и нежится в теплыни —
Пусть бьет закат о тонкие борта —
Над флагами веселыми, цветными
Запруженного фурами моста.

Пусть птицы кровь рябин сбирают в чаши —
Небесные разверсты закрома...
Я знаю: близость смерти — путь кратчайший
К морозной, страшной ясности ума.

Они придут — пронзительны, стооки,
Слепящей вспышкой — остальное хлам, —
Те самые, провидческие, строки,
Что лишь над бездной открывают нам.
19 сентября 2008

* * *
Я — наследница древней прекрасной земли,
И в стихах моих желтые дюны поют,
Шумно медленным золотом плещет залив,
Ищут с криками чайки добычу свою.

Копят в чашах цветы черный мед и дурман,
Сосны-солнцепоклонники вдоль по реке
Славить свет по зеленым восходят холмам,
Увязая корнями в горячем песке.

В темнохвойных стихах есть глуши уголки, —
Есть где зверю укрыться и мудрой змее.
Чудо-лотос сквозь толщу озерной строки
Прорастает утрами в просоночной мгле.

О земля, драгоценный блистающий шар!
В твоем сердце — огонь! Дай мне силу огня!
Чтоб цветущею ветвью божественный дар
Полыхал все пронзительней день ото дня!

Отзывается ливнем небес океан,
Блещут молнии в яростном шуме вершин,
Родниками стихи высекая из ран
Красотою с рожденья пронзенной души.
28 июня 2010

* * *
Есть дикий сад на берегу Оки
(Он муравьями разве что исхожен,
Да изредка заглянут рыбаки) —
Остаток сада райского, быть может.

И в ярый зной, когда цветы лицо
От солнца прячут в темень травных складок,
Здесь яблони хранят, как мать птенцов,
Под ветками хрустальную прохладу.

Проточный воздух зачерпнув рукой,
Здесь пьешь и пьешь, не утоляя жажды.
Здесь время медлит золотым жуком
В листве шумящей, и густой, и влажной.

Так сладко пахнут паданцы в траве
И жизнь идет таким неспешным шагом,
Что можно, подбородок подперев,
Сидеть веками на стволе шершавом.

Смотреть, как, раздвигая берега,
Из синей дали вдоль лесистых склонов —
Качая отраженья звезд, — Ока
Спешит потоком света неземного.
15 сентября 2007 

* * *
Мне на горькие дни сберегает печальная память,
Словно старая мать медяки для своих бесталанных детей,
Заливные луга вдоль Оки — стоит шагу прибавить,
И июлю колосья травы достают до кустистых бровей.

...И мне снова шесть лет. Вся раскрыта речная долина
И сухими глазами глядит в ястребиную высь.
И летят семена на горячие древние глины,
Что, как губы от солнца, растрескались и запеклись.

О, как все мне казалось огромно, таинственно, страшно:
И слепящий простор, и сторожкая поступь мышиной семьи.
А вокруг облака громоздились, как древние башни,
Зависая над пропастью жаркой бездонной земли.

По кирпичику ветер неспешный, немой работяга,
Вечный каменщик свода небесного, без мастерка и
                                                                     стропил,
Лишь единым дыханьем, прозрачной чудесною тягой
Разрушал то, что сам возводил и воздушным раствором          
                                                                             крепил.

А потом — словно пламени выплеск —
                                           с течением солнце боролось —
Будто огненных ягод рассыпали щедрую горсть,
Там огромное озеро — синий сверкающий полоз,
Всё в огнистых оранжевых пятнах —
                                               скользило, свивалось, лилось.

И слипались стрекозы, повыгнув тела нитяные.
И росла, и струилась озерной травы борода.
Запрокинувши головы, плыли цветы водяные
И поили округу прохладой с осколками черного льда.

Задохнуться от счастья не дай мне, о память, дай роздых!
Там лисой уходило закатное солнце в леса.
Там ложились стрижи с тонким криком на розовый воздух
И в руках рыбаков напрягалась и пела леса.

Помню запах осоки и жирного ила на стеблях,
Плеск в тумане невидимой серой, зернистой воды.
Дед с отцом из палатки ныряли в рассветные дебри,
Где, руками закрывшись, от холода плачут цветы.

Эта медь, серебро, тихих вод долгожданная милость,
Эти карпы, лещи, обитатели злых омутов...
Ржаво-красная рыбина вся изгибалась, и билась,
И дышала крючками разодранным ртом.

Я бежала бегом, выгибалась небесная чаша,
И темнели лицом все цветы — приближалась гроза,
Мир кровав был, прекрасен и страшен.
Мир смотрел на меня, диковатые щуря глаза.

И наитьем звучали по дереву беглые капли,
И корежило ветки, и даль отливала слюдой.
И бежал белый ливень, и прыгал на острые камни.
Тело древнее глин наливалось живою водой.

...Только это и есть, а на что мне еще опереться
В этой тающей жизни, большими ночами, когда
Словно колокол бухает от напряжения сердце
И тоскливым гудком отвечают ему поезда.

И настанет мне срок.
И стрижом, что летит по извечному синему кругу,
Пронырну в глубину... Снова запахи луга и мёд...
И закатным лучом озарит напоследок округу —
Что душа собрала в узелок и с собою возьмет.
22 сентября 2006

НА ЗАТОНЕ
Вода спадала. Пахли тиной вербы.
Но где вела дорога в глубь лугов,
Синели волны, свет бежал по веткам
Полузатопленных разливом тальников.

Я встала там, где камни обнажились.
Меж них крупинками речной песок желтел.
Сеть из тончайших золотых прожилок
Дрожала на чуть плещущей воде.

И чайки с песнями рыбачили над поймой,
Белели по зеленым островам.
Вдали, подняв плавник, заросший лесом
                                         темнохвойным,
Взрезала синь Дуденева гора.

И запах свежести с затона, с темных стариц,
И дух цветенья, влажной теплоты
Разволновал, разбередил прапамять,
Где спит былое в гнездах золотых.

И сквозь пейзаж знакомый и привычный
День проступил в слезящейся дали:
Вернулся голубь с веткою масличной.
И Ной узнал: вода сошла с земли.

О сердце, беспокойное, живое,
Ты все вместило: и простор веков,
И серебро библейского прибоя,
И черный плеск библейских тальников.
28 мая 2010 

ТАЙНОЕ СОЧУВСТВИЕ
Кто окликнул меня в боровой заповедной глуши?
Кто повел за собою, лучом озаряя поляны?
Только сосны и вереск, зеленые шумы вершин,
И по белому мху расплескался брусничник багряный.

Я упала во мхи и от счастья расплакалась вдруг,
Ощутив, как тепло из земного ядра поднималось.
Шелестящее слово травы, речи сосен, застывших вокруг,
Жадно слушало сердце живое и чутко на все отзывалось.

Протянулись тончайшие нити ко мне от цветов и ветвей,
От крылатых существ и от желтых сыпучих песчинок.
О дыхание жизней чужих, сопредельных моей!
О сочувствие тайное сил, человеку незримых!
15 сентября 2010 

ЧИСТАЯ ПОЭЗИЯ ВЕСЕННЕГО САДА
В зазеленевший сад ворвался дождь,
Разбередил сиреневые пущи.
Я забралась туда, где вылез хвощ
Из древности под свежесть струй текущих.

Тянуло темным от земли вином.
Лохматый хворост возвышался грудой.
Как на воде, на воздухе сыром
Качались кожистые листья незабудок.

А вкруг меня взвихренные валы,
Воронки, водопады стеблей, веток.
Вбирая дух корней, травы, коры,
В жизнь сада я врастала незаметно.

О, если воздух — первовещество,
То, верно, тот, что полон птичьим пеньем!
Рыдая от бессилья своего,
Ему веками подражали флейты.

Не в ветках зарождались голоса —
В верховьях времени они начало брали,
Где блещут первозданные леса
И водопады бьют в уступах скальных.

И я тропу торила как поэт —
Не чувствами, не мыслью, но наитьем,
Откуда лился к нам звучащий свет,
Дробясь в осколки, скручиваясь в нити.

Мир, мне твоей не надо новизны!
Когда есть миг свободы изначальной:
Стоять, дышать под куполом сквозным
Блистающего чистого звучанья.
4 мая 2010                    

* * *
Уходить пора. Но оторвешься разве
От реки — оставит дотемна.
Под обрывами, где камни в глине вязнут,
Светом кромка вод обведена

И сияет как металл при резке.
По колено в блеске рыбаки.
Светятся удилища и лески,
Отливают красным тальники.

Светел берег противоположный,
Моет косы, распустив, река.
Горы ящером ползут на ложе
Мергелей, песков, известняка.

На окаменелой лапе грубой,
Лесом зарастающей густым,
Птицею с птенцом золотоклювым
В листьях, в хвое Дудин монастырь.

Вот Оки светящееся тело,
Что закату отдано во власть,
Просветлело разом, потеплело.
Млечным жемчугом река обволоклась.

Режет жемчуг катер-быстроходка
Мимо стариц в шумных рощах ив,
Темные резиновые лодки,
Будто листья лилий водяных.

Правят на Горбатов. Дали влажны,
Грузных облаков густеет слой,
Наливают глухо и протяжно
Ящер-горы черной синевой.

Медленно из туч прогретых каплет,
Но не дождь, а молоко и мед.
Дух реки, оборотившись цаплей,
Ноги в струнку вытянув, плывет.

И Господь, свои оставив притчи,
Хочет к нам, так искренне раскрыт.
Воздухом, свеченьем необычным,
Синими горами говорит.
27 августа 2013

ЯВЛЕНИЕ ОКИ
Луга лежали, плоские, как стол.
Трава лоснилась. Пух — земной скиталец, —
Боясь запачкать стопы, тихо шел
По воздуху поверх заросших стариц.

Поверх голов ромашек, купыря,
Покой озер хранящих неусыпно,
Над голубым цикорием паря,
Чьи звезды вдоль дорог июль рассыпал.

Но что мне тишь медлительная вод,
Проплешины суглинка, травы, межи.
Я все ждала — Ока вот-вот дохнет
Простором, силой и плотвою свежей.

Река таилась в зарослях глухих.
Еще чуть-чуть — тропа в их блеске канет.
А дальний берег был угрюм и тих,
Он головой вздымался великаньей.

Круглились ивы аркой — и в проем,
Казалось мне — речная синь сочится. —
Такой ее — запасливее пчел —
Хранила память в сотах золотистых.

Раскинуть руки — и бежать туда.
Пусть жар и пот лиловым смоет валом.
Но там, где мне мерещилась вода, —
Над лугом небо на дыбы вставало.

И сколько раз обманывалась я!
Все марево, и пыль, и шорх полевок…
Река отодвигалась от меня
И жаждою росла неутоленной.

И вот когда совсем невмоготу
Мне стало — вдруг открылась вся для слуха,
Окликнула на крепнущем ветру,
Заахала, заокала над ухом.

И вся она — до плеска тальника —
Сверкание и трепет, волны, плесы —
Была бела, черна, и глубока,
И неоглядна, как открытый космос.
2006

* * *
Обмирает душа от дыхания горьких черемух.
Уж ломали-ломали, живьем обдирали корье. —
Вновь роятся цветы, точно пчелы, стряхнувшие дрему.
И я слушаю, Русь, как колотится сердце твое.

Бродит вешняя кровь. Всюду белое да золотое. —
Словно плат Богородицы бьется на синем ветру.
Ты сегодня лучишься такой неземной красотою!
От слепящего света я слезы, не прячась, утру.

Но как больно мне думать, что дни твои
                                                          выжжены смутой,
Что за честь и за власть ненасытные бьются князьки,
Что кому-то ты видишься лишь одеялом лоскутным,
И готовы тебя ни за грош разодрать на куски.

И как больно смотреть, что тебя унижают и топчут,
Ту, чьи храмы и травы взошли на пролитой крови.
Что смелеют безродные шавки и лают все громче
На победы твои и на горькие беды твои.

Но я верю в тебя. С этой верою жить мне не страшно.
И пока не иссякла в нас  память, до этой поры
Есть защита у нас — все небесное воинство наше…
Белый плат Богородицы русскую землю накрыл…
21 мая 2005

* * *
Дичает сад. Теряет, что копил.
Почуяв буйной силы превосходство,
По всем дорожкам разбрелись репьи.
Смородину склевали воробьи.
Горька и зелена вода в колодце.

Ветшает дом. Повсюду грязь и сор.
Хозяин стар, а детям — горя мало.
В углу бумажная иконка в маках алых.
И Божья Матерь горько и устало,
Прижав Младенца, смотрит на разор.

Окно распахнуто. На подоконник узкий
Колосья трав роняют семена.
И чей-то призрак дразнит трясогузка,
В пыли горячей нежно семеня…
2005

ДУРНАЯ ПОГОДА
Природа напряглась и из последних сил исторгла снег, но
                                                                    ливень смел его.
Грибы уродливые, жирные на пнях блестели маслянисто,
                                                                          поднимали
Головки, по-змеиному шурша.
Лось падалицу, битую морозом, губами собирал с травы
                                                                      декабрьской
Под зимним раздражающим дождем.
И, одурев от черной сладкой гнили, башкой мотая, вышел 
                                                                             на дорогу.
И там стоял, себя не сознавая, светился дождь на лопастях                                                                                         
                                                                                     рогов.
Ему навстречу несся человек с дурным предчувствием,
Тоскуя слабым телом, изломанным, измученным дождем,
Метался стрелкою магнитной в руке дрожащей.
Глаз ослепили желтые грибы,
Что влезли высоко на ствол сосновый.

Пять тысяч дал на лапу полицейским.
Приехали на джипе егеря, забрали тушу.
Так он рассказывал соседу в электричке.
По протоколу лось поднялся сам и мирно в лес ушел,
Разбив стекло машины ветровое.
Долго обсуждали, как хорошо все сладилось, а то бы
                                                       пришлось платить
За каждый килограмм живого веса.

Мужик, в углу сидевший неподвижно, сказал вполголоса:
— Дурные дни настали для зверья.
Как зайцу жить? Менять ли шубку белке?
Молись о снеге, Русь, молись о снеге.
15 декабря 2011

РОДНИК В МЕРТВОМ ЛЕСУ
Мы заплутали. Леший закружил,
Или чутье нас подвело и память, —
День догорал, и мы, почти без сил,
Шли наугад, кругом со страхом глядя.

Нет ни следа! Заткала путь трава.
Свиваясь, корни двигаться мешали.
Таинственно и чудно отливал
Голубоватым высохший лишайник.

Не ворохнутся ели — только пни
Пугали стоном, гибельным и древним.
И, будто павшие богатыри,
Вповалку спали мертвые деревья.

Звериный остов, дух воды гнилой
По рытвинам, на месте старых лежбищ,
И черный шорох листьев под ногой, —
Все звало примириться с неизбежным.

Упасть ничком, чтобы со всех сторон
Надвинулась, сомкнула сумрак чаща.
И странен показался тихий звон,
Как голос человеческий звучащий.

Мы шли на зов, и вот среди стволов, —
Казалось, кто-то взял рукой железной
И сдернул сна и морока покров —
Раскрылась падь сияющею бездной.

Там жил родник. Такою чистотой
От заповедной веяло криницы,
С такою силой бил поток густой,
Что было даже страшно подступиться.

Он пел о том, что далеко живет
Прекрасная собою Царь-девица,
И с белопенных, тонких рук ее
Хрустальная вода легко точится.

Что были те, кто видел в старину
Ее лицо под шелковым покровом,
Что вход в ее заветную страну
Змей стережет двенадцатиголовый.

Что ехал чащей  Муромец Илья,
Он сон и хмарь отвел как паутину.
И под копытом мощного коня
Земля сырая, дрогнув, расступилась.

И век не тот, и сказки не в чести,
Их даже дети нехотя листают.
И вряд ли мог кого родник спасти
Своею песней, чистотой хрустальной.

Кому он пел в глухонемой тиши?
Зачем дрожала жемчуга завеса?
Но пел и пел, стараясь заглушить
Мертвящий ужас гибнущего леса.
22 декабря 2009   

* * *
Как луга оскудели… С тоской отмечает душа,
Что теснят разнотравье овес и подсолнечник грубо,
Что пустынна река, разве изредка взвоет баржа,
И на счет окуньки, где гуляли судак и белуга.

Убыла красота, ничего не оставив взамен,
Только черные солнца подсолнухов тлеют до края.
И не легче, узнав подоплеку крутых перемен,
Будь то промысел Божий иль злобная воля людская.

Утешаешься малым — полянка клубники жива.
И картошка росу, точно девушка перстни, нанижет.
И чем горше и жальче родная земля —
Тем роднее и ближе.

Одного ни понять, ни принять никогда не смогу…
Иноземцам — дары, а тебе только горечь и ругань.
Под началом чужих сеют, русскую мелют муку.
Не нашлось, видно, русских умелых и умных в округе.

Рвут из рук — отдаешь. Что ж, себе не приходится лгать.
Где же воля твоя? Где в былинах воспетая сила?
То ли так, налегке, легче к Господу Богу шагать,
То ли ты от отчаянья руки свои опустила?

Кто придет одолеть саранчу, недород, татарву?
Пьют в кустах самогон два потомка библейского Хама.
Поредевшее стадо роняет лепешки в траву,
И слепит нержавейкой шатер поновленого храма.
2005

РОДИНА
С кривой усмешкой город зоной звали,
А нас, сроднившихся с его больной душой,
Считали смертниками, стадом на закланье,
Заложниками химии большой.

Бичи и пришлые, грязь, белое отребье,
Жизнь волочившие, как непосильный груз,
И мы, наследники крестьян малоземельных,
Все были связаны прочнее кровных уз

Дзержинским воздухом, дурманным и зловонным,
Что жизни затмевал  и смысл, и суть.
Он легкие сжигал, давил на ребра,
Плитою каменною нам ложась на грудь.

Не солнце — смерть нам опаляла лица.
Свинец копили в листьях дерева.
И на заре в химической столице
Росой кровавой плакала трава.

И были мы свидетели живые
Закатов — им подобных в мире нет —
Химической безумной феерии
Косматых огнедышащих комет.

Мы жили мифами, мы обреченно знали,
Что сами станем мифом в свой черед.
О, эта гордость — дикая и злая,
Мол, ничего дзержинских не берет!

Пах дым твой, родина, тоскою чернобыльной,
Губителен ветров твоих посев,
И все же эту землю мы любили,
Всей черной кровью к ране прикипев.

Мы за спасеньем шли к приокским лозам,
Забыв гордыню, злость свою и спесь.
Мы с жадностью речной хватали воздух
И выдыхали: «Господи, ты есть!»
29 апреля 2013

ОПЛАКАННОЕ МГНОВЕНИЕ
Я ногу занесла над каменной ступенью —
И болью вдруг во мне отозвалось:
Вот только что прекрасное мгновенье
Благоуханной влагой пролилось.

Все так же солнце раскаляло выси,
Висели сливы градом мелких лун.
И лишь острей запахли кипарисы,
Точа свою смертельную смолу.

О Господи! Как мало я умею,
Назначенное тленью существо!
Мне даже не дано замедлить время,
Но дан мне дар оплакивать его.
13 ноября 2009

ГОРОД Д. ПЕЙЗАЖ
С Оки приходит ветер с темным шумом,
Метет в глаза песком и мелким сором.
Империи раздробленной осколок
Ножом заржавленным затерян город в дюнах.

Не для него ль река трудилась даром
И грузы на горбу своем носила?
Не для него ль деревня собирала
Безропотную ломовую силу?

Хрустальный череп неба сотрясая,
Гиганты строила, грядущего во имя,
Барачная, голодная, босая,
Но гордая свершеньями своими.

Повысохли подрубленные корни
Рабочей гордости, шелка знамен померкли,
И почернело золотое горло
Гремевшей славою трубы победной.

Дремучая трава растет огнем стихийным,
Трамвай сквозь редкий лес, трезвоня, громыхает.
Верхушки сосен черные, сухие,
Как будто змей их опалил дыханьем.

Пейзаж окрестностей, сравнимый разве с лунным,
Наследие химической столицы, —
Градирни, карстовых провалов лунки,
В пустыне рыжей ядом торф дымится.

И на закат в индейском оперенье
Под крики ласточек, что с древним плачем реют,
Глядит с торца хрущевского творенья
Апостол химии — косматый Менделеев.
17 августа 2012

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ВЕЩЕЙ. МОЗАИКИ
Темный ветер с реки шел со мной меж знакомых домов,
Винный запах земли, после долгой зимы непривычный.
Вышел месяц каленый и вот широко и светло
Озарил на торце юных дев хоровод мозаичный.

Сарафаны из смальты и косы, колосьев желтей, —
Богатырского племени девы — на зависть Брунгильдам                       
                            заморским, —
Среди жарких рябин гармонист с рыжим чубом и Лель,
Берестяным рожком на заре выкликающий солнце.

Это отблеск империи, память заглохших времен,
Занесенных песками подобием остовов ржавых
Кораблей на хребтах онемевших от горести волн —
Желто-красных барханов пустынного моря Арала.

Это отзвук эпохи гигантов  — так поступь была тяжела,
Что земля не держала, и шагнули тогда дерзновенно
Из уютной земной колыбели, с треском полог небес                       
                                                       разорвав,
На косматый, угрюмый и яростный ветер Вселенной.

И ломали и гнули земное свое естество,
Чтоб к Медведице в логово, чтобы со звездами вровень!
Посмотреть, есть ли Бог, где сокрыто жилище его
В звездном хвойном бору, в полыхании огненной хвои.

И когда ненадолго из странствий они возвращались
                                                      под кров,
Вновь к  грохочущим стройкам, к полям, золотому
                                                              дыханью земному,
Оставляли на память зарубки на стенах домов —
То космический спутник, то радостный лик Терешковой.

Я ребенком по ним находила дорогу домой,
Я читала эпоху героев, питаясь их пламенной верой,
И наяривал песню лихой гармонист молодой,
Пел о руссах от Леля  до ярой космической эры.

Пусть же девы идут хороводом, на счастье, им знать
                                                                 не дано,
Что погибший их мир погребен, и отпет и оплакан.
И вот-вот экскаватор — исчадие силы тупой
Загребет их своей равнодушной ухватистой лапой.
31 мая 2013

ЛЕС
Ты так любила лес… Вставали до восхода,
На электричку первую спеша.
Нет, не дарами нас влекла природа,
Ты говорила: едем подышать.

Ты так и видишься: на тропке в травах сочных.
Счастливая, вбираешь дух лесной.
Слепит глаза прохлада белой рощи,
Орешник, весь зелено-золотой.

Спешишь, худая, в стареньком плащишке,
В видавших виды кедах и платке.
Ешь на ходу, под взглядом елок пышных,
Хлеб пахнет лесом у тебя в руке.

Как слово «смерть» не вяжется с тобою!
Глаза мне застит дождевая мгла.
Нет, ты ушла таинственной тропою,
Что в мокрых колокольчиках легла.

И там, где солнце сеть на травах вяжет,
Ты, меж стволами тихо растворясь,
Дыханьем леса став, густым и влажным,
Со всем живущим сохранила связь.

Мне скажут: вымысел… Но на лесной опушке,
Случится, свежим ветром опахнет —
И обомру, боясь пошелохнуться,
Вдруг ощутив присутствие твое.
25 сентября 2009

СЕНТЯБРЬ В ГОРБАТОВКЕ
Проехал колесом железный год.
И вот сентябрь идет по дну дубравы
Под выстрелы с желтеющих болот,
Шурша листвою высохшей и ржавой.

Все будто бы по-прежнему кругом:
Скрипят мостки над речкой маловодной,
Тропа ребенком под гору бегом
К залатанным домишкам садоводов.

На дачах в тонком плеске тишины,
Подернутые паутинной мглою,
Восходят флоксы дымом ледяным
Над черной опустелою землею.

Я, в прошлое воздушный строя мост,
Пустым проулком в стеблях худосочных
Спешу туда, где в глину боком врос
Зеленый, век знакомый мне вагончик.

В нем в зной, как в печке, было горячо.
Служила крыша галкам наковальней.
Сквозь щель проникнув солнечным лучом,
Среди корзинок ящерки сновали.

Вспять, время, вспять! Опять июль в меду,
И пчелы шебуршат в цветочных донцах.
Вот-вот и мама выйдет, на ходу
Повязывая голову от солнца.

И мы пойдем тропинкою в полях
В прибое света, истовом и алом.
Как горяча и велика земля!
Колосья пышут золотом и жаром!

Из-за холмов, где прячется Ока,
По синей зыби с млечными краями
Нам поплывут навстречу облака,
Покачиваясь белыми ладьями…

Закрыт вагончик. Заржавела дверь,
Перекосилась древнею корягой.
Не выйдет мама. Мама там теперь,
Где дышат корни, насыщаясь влагой.

Пойду одна на выжженный бугор,
К пустым полям, к тоскующей дубраве.
О невозвратном, милом, дорогом
Рыдает даль, продутая ветрами.
31 октября 2009

МОРЕ
От сочащего мед и смолу Уч-Дере,
Где, проснувшись едва поутру,
Пробираются сосны на мыс посмотреть,
Как их тени уходят ко дну, —

До седой Головинки, чей гребень тугой
За века истончила вода, —
Море дивною рыбою бесхрящевой
Плавниками поводит едва.

Выгибается, силой стальною налит,
Горизонт — ее мокрый хребет.
Сквозь прозрачное, зыбкое тело сквозит
Золотыми зигзагами свет.

Что за мысами, слева и справа, бог весть.
Вряд ли то, что мне атлас открыл.
Иногда мне мерещится: стянутый здесь,
Там — скалой обрывается мир.

И Господь мне оставил лишь кромку земли —
Гор, разрушенных смерчами, прах,
Где купальщицы, в ящериц обращены,
Цепенеют на жарких камнях.
21 июля 2009
Якорная щель 

ПЕРЕД ШТОРМОМ
И ветер слаб, и в зыби млечной дали,
Залив небесный, обмелев, уснул.
А море иссиня-зелеными холмами
Вздымается, наращивая гул.

Реликт, осколок влаги океанской —
Тэтиса, что хребтами раздроблен,
Раскачивает время и пространство
Эвксинский Понт, как звал его Страбон.

С утратою границ не примирившись,
С тоской своей не в силах совладать,
Он, будто часть империи погибшей,
Живет былым и гонит волны вспять.

Он грезит единением с морями,
С кем в давние братался времена,
Переплетаясь зыбкими корнями,
И окликает всех по именам.

Познавший горечь царственной свободы,
Среди степей заслыша этот зов,
В прогретой солнцем чаше мелководной
Волнуется и мечется Азов.

Взметает брызги Мраморное море,
Перекрывая жалкий птичий крик,
Грохочет, заговаривая горе.
И Каспий поднимает желтый лик.

Едва волну глазурную качая,
Ленивая, не знающая бурь,
Похожая на бюргера за чаем,
Томится Средиземная лазурь.

И, слепнущий в пустынных вихрях красных,
Вздымая ржавь баркасов, темень скал,
Все силится крутой волной подняться
По плечи вбитый в зыбь песков Арал.

Тяжелой солью полнятся проливы.
И тяжкий гул проходит по горам.
И призраком идет, топя долины,
Гигантским валом древний Океан.

А Понт шумит. Взлетают волны к солнцу.
На голышах цветущие следы.
Шторм движется. И мне передается
Тоска огромных масс живой воды.

Стою ли у бушующего моря,
Сажусь ли в золотой тени ветвей,
Во мне стоит немолчный гул прибоя —
Единое дыхание морей.
23 августа 2008

* * *
Даль слезится от Божьего света.
И неведенье сводит с ума.
Это век ненавидит поэта?
Или жизнь отвергает сама?

Как проселок, бредущий беспечно
В стороне от тореных путей,
Словно пасынок в пазухе млечной
На развилье цветущих плетей.

Что за труд: в безрассудной отваге,
Позабыв осторожность и стыд,
Рассказать безответной бумаге,
Как душа безоглядно болит.

Не за это ль, с судьбой в рукопашной,
Этой бабой крикливой и злой,
Часто ноет, тиранит домашних,
Просит славы себе неземной?

И какой он гармонии жаждет
В промороженном бедном углу,
Припадая так горько и страшно
Жарким лбом к ледяному стеклу?
2006

ЦАРЬ ДАВИД И ЖАБЫ
              Всякое дыхание да хвалит Господа.
                                          Пс. 150, 6
Был славен Давид — музыкант небывалый.
Когда он играл на пастушьей свирели,
То ветви деревьев от радости пели
И овцы о тучной траве забывали.

Поклялся Давид, глядя в горние выси,
Дать Богу жилище, когда воцарится.
И сел за Псалтырь. Как возвышенны мысли!
Стихам полнозвучным и сам он дивится.

Слагал, будто в утренний час на затишье
Срезал розоватые зрелые гроздья.
И видел вельможа, царя посетивший:
Шептал ему на ухо Ангел Господень.

Однажды Давид, вдохновленный, счастливый,
Окно распахнул серебристому саду.
А гость светозарный его над долиной
Взошел — на одеждах цветы и цикады.

Есть лестница в небо — крутые ступени,
По ней, огнелики, с высот бирюзовых
Спускаются к людям под звездное пенье
И снова восходят по Божьему зову.

С болотца близ тайной палаты царевой,
Где ряска и тина, тростник заполошный,
Ударило в уши — полуночным хором
Горластые жабы вопили истошно.

Нет мира в душе, и бесплодны усилья:
Нет струнам Псалтыри чудесного лада.
«Умолкните, твари!» — царь шепчет бессильно
В орущую бездну за темной оградой.

Восторг вдохновенья — медовые соты!
Настанет покой — вновь его он обрящет.
Давид верных слуг посылает к болоту,
Чтоб жаб разогнали соломой горящей.

И вот тишиною окутан провидец,
Готовится царь низать жемчуг словесный.
Но в круге дрожащем светильника видит:
Огромная жаба вольготно расселась.

Болотная тварь на стихе драгоценном!
И запах гниющих растений и тины.
Пришелицы черной, как веянье тлена,
И голос, и вид, и дыханье противны.

Сгинь! — царские ноздри белеют от гнева.
Отбросил — и ждет, чтоб волненье утихло.
Глядь, вновь, будто грязи комок здоровенный,
Нахальная жаба — знакомое лихо.

Что злей, разрушительней, горше сомнений?
Как враг, все сокровища сердца разграбят.
Давид, прежде смелый, в немалом смущенье:
Не бес ли явился в обличии жабьем?

А может, его неугодно писанье,
Противно, как хор в тине стонущих тварей?
Тут молвила жаба: как ты помешал нам,
Так мы не дадим тебе Господа славить.

Не сон ли? Давид в изумленье немалом.
Нахмурился царь, заходил по палате.
Чудны и слова ему гостьи незваной,
Чудно, что язык ему жабий понятен.

Но слуг отозвал. Тотчас жабы свободно
Вздохнули, настроились и что есть силы
Из тьмы камыша в глубину небосвода
Запели, заплакали, заголосили.

И певчий тростник шелестел свои думы,
Источник звенел, трепет шел по маслинам.
И то, что казалось назойливым шумом,
Теперь представлялось ликующим гимном.

Все славило жизнь и Творца ее в вышних
На том языке, что дарован природой.
Трава полевая, нет жальче и тише,
Несла свою лепту вдовицей убогой.

И, завороженный, в предчувствии слова —
О жизнь, до чего ты богата дарами! —
Заслушавшись музыкой мира ночного,
Давид пред пустыней пергамента замер.
1 марта 2011

ЛОСОСЬ И ДИКИЕ РОЗЫ
                   Ю.Н.
Ты ветку дикую из сумерек принес
С бутонами, как сливочное масло.
И запах в комнате дал корни и пророс
И длинным зыбким стеблем закачался.

Ты распластал лосося вдоль хребта.
Судьба, как чайка, наблюдала зорко.
И рыба красная на блюде истекла
Соленой кровью и соленым соком.

Дышал в тарелке густо черный хлеб.
Вино дышало степью, желтым зноем.
Мы выпили и стали, поглупев,
Почти недосягаемы для горя.

Для страха, неустроенности злой,
Ухмылок серых, выспренних людишек.
Как жалки их нападки для того,
Кто голос музы в хаосе расслышал,

Кто осознал: так кратко все вокруг,
Что впору над мгновеньем каждым плакать…
Дыханье роз и лампы желтый круг
Хранили нас от морока и мрака.

И ты сказал: да будет щедр улов!
Пусть бедность нам завещана от века,
В раскинутые сети вещих слов
Дал бог Поэзии ловить нам человеков.

Так будем петь, насколько хватит сил!
И я тебе открылась, будто рана.
И заглушил все голоса земли
Зовущий, властный голос океана.
2 марта 2010

* * *
Любовь моя! Постой, повремени!
Хочу запомнить каждое мгновенье.
На грани боли красота земли,
Усиленная близостью твоею.

Еще вчера лишь бывшие мечтой,
Сегодня дышат зноем с нами рядом
Громады буков, старый тис густой,
Колхидский плющ и злой колючий падуб.

В ущелье дико, вечер среди дня,
И черный дрозд поет, не зная горя,
Что призрачно струится по камням
Река к еще невидимому морю.

Сорвется лист, змея прошелестит, —
Все проявленье скрытых сил могучих.
Когда б мне дал Господь перевести
Мгновенья эти на язык созвучий!

Все станет словом: чуткий сон ветвей
Над водопадом, тучами повитым,
Молчание — от древности своей —
Иссохшего, как древний йог, самшита.

Пусть это время облетит листвой,
Пускай зима нагрянет и завьюжит,
В моих стихах мы будем жить с тобой
Под легким и пустынным небом южным.

И будут лики гор на нас смотреть,
(А мне другого счастья и не надо!)
И как сейчас нам снова будет петь
Дождем разбуженная арфа водопада.
2009

ВСЕЛЕННАЯ ТРАВ
          В нас мало звериного, мало,
          Таинственно свиты пути.
          Родня нам — деревья и травы
          С безудержной жаждой — цвести!
И вот нам с тобою открылась
Вселенная трав луговых,
Живущих с языческим пылом,
Сплетения связей живых.

Неправоподобная  свежесть,
Дыханий пахучий покров,
Соцветия дудок медвежьих,
Багровая темь клеверов.

Забравшись в горячие дебри,
В лепечущий, шепчущий зной,
Ломаем хрустящие стебли,
Что брызгают кровью живой

И дышат все гуще, все слаще.
О как же друг другу близки
Зеленая кровь травной чащи
И кровь голубая реки!

Тропинка ужом в жарких травах
К цветам, ноги прячущим в ил.
Не сам ли любовник Купала
К воде ее в дебрях торил?

Он! Тайны великой хранитель,
Его это время — лови!
Растенья в расцвете, в зените
И ждут, обмирая, любви.

Ждут ночи, слепящей, громадной,
Что страсть величает и мощь,
Кострами пылающей жадно,
Зовущей из стен и из рощ.

И сдвинутся с места деревья,
Теплом обдавая печным.
Пойдут, как ходили издревле,
К сияющим водам речным.

Дубовые дупла покинув
И мшаных лежанок уют,
Все духи, все тайные силы
Свои волхованья начнут.

Пусть влага сойдутся и семя,
Дремучее солнце с луной,
С безмерностью вечности — время,
А небо с землею сырой.

Пусть глубь сочетается с высью,
С просторами — дикая глушь.
Безумство любовное — с мыслью,
С женою прекрасною — муж.

…А луга дыханье все слаще.
О как же друг другу близки
Кровь наша и кровь травной чащи
И кровь голубая реки!
Август, сентябрь 2013

В ЛУГАХ
Когда промчится огненный Илья
На колеснице и остудит воды,
Суровей, жестче с каждым днем земля,
Как человек, изведавший невзгоды.

Суровей и мудрей —  всему свой срок.
Из глаз сухих уже слезы не выжмешь.
И все сквозной тревожней холодок.
И пахнет ветер отгоревшей пижмой.

Смотрю вокруг — насупив облака,
Не меренный никем простор без края.
И медленно громадные луга
Плывут, как панорама круговая.

А за рекой, где дыбятся дымы,
Там  под дырявой лиственной хламидой
Обветренные красные холмы,
Как рубленые в камне пирамиды.

Устойчива, упружиста на вид,
Открыта вся, вся настежь — для обзора.
И странные слова сказать мне впору —
Как крепко на ногах земля стоит!

Такая мощь в чертах ее видна,
Так смотрят грозно камни и увалы,
Что подступают к горлу времена,
Когда она кровавого вина
Нежданым сватам вволю наливала.

В тоске смертельной жалились цветы,
Предчувствуя напор поганых полчищ,
Когда она багряные щиты,
Отпор готовя, выставляла молча.

Все помнят травы — память в семенах,
В песке, камнях. Сам воздух прошлым ранен.
Смотрю сквозь даль — и боль земли, и шрамы, —
Мне внятно все, что кануло в веках.

Стыд Игоря и Дмитрия поход,
И Сергия горячие молитвы.
И кровь моя, как летописный свод,
Хранит былые подвиги и битвы.

И против тех, кто Русь мою чернит,
Кто разжигает сердце черной злобой,
Я выставляю свой багряный щит —
Багряный щит — мое живое слово.
2007 

ДРЕМУЧЕЕ СЕРДЦЕ
Когда вечереет и солнце, косматый медведь,
Огромный, багровый, в берлоге скрывается тесной,
Вокруг все немеет, как будто боится шуметь,
И, странно дичая, вдруг преображается местность.

Луга, точно дань, отдают неохотно тепло,
И дуб у болота возьмет да и сбросит личину,
Как будто змеиные сумерки влили в него,
Как в полый кувшин, непонятную, чуждую силу.

Сквозь темные листья (иль только мерещится мне?)
Он смотрит! Не двинуться! Он пригвоздил меня взглядом.
Такой он живой, что мурашки бегут по спине,
Того и гляди, понадвинется грозной громадой.

И частью души, где свивается дым древних снов,
Где шорох звериный и прозелень молнии в тучах,
Почувствуешь ужас, творящий богинь и богов,
Как чувствовал предок тоскующим сердцем дремучим.
11 марта 2010 

БОР
Здесь вереск розовый поляны взял в полон,
Воздушные затягивая бреши.
Костры кочевьи, мнится, за холмом,
И марево течет от них неспешно.

Где ветер выворотил с корнем дерева,
Еще хранят тепло стволы живые,
Для лакомки лесного — кабана
Устроены лежанки моховые.

В кочкарах ждут косматых медведей
Обильные черничные застолья.
Средь красных сосен в пепле и слюде
Отвыкшему от счастья сердцу больно.

Песок лесных загривков прокален,
И можжевельник сизый дышит жарко.
Улягусь на густой кукушкин лен,
На теплую зеленую лежанку.

Стремлюсь сюда, коль дух во мне ослаб,
Не за одною красотой и глушью.
Здесь тоньше перепонки птичьих лап
Грань между настоящим и минувшим.

Открой мне, что таила в глубине,
Глушь заповедная, заветная, Псковская!
Русь древняя придвинется ко мне,
Сквозь дымный вереск светом проступая.

Земля обильная с младенческим умом,
С дремучим сердцем, нравом полудиким.
Озер полотнища с поющим тростником,
Мед в родниках и гул реки Великой.

Спят идолы в холмах — Услад и  Хорс.
Чудские девы спят в венцах змеиных.
Еще нет Пскова, но уже Изборск
Готов прославить в грозных битвах имя.

В курганах спят Трувор и Синеус.
Крепки порогов каменные плечи.
Челнок бежит — то правит Ольга-Русь
Противу солнца Игорю навстречу.
25 августа 2010

                   
* * *
Князю — рать вести во поле диком,
Жаркой кровью поить ковыли.
Женам оставался плач великий,
У икон поклоны до земли.

Князю — рана от стрелы каленой.
Князю — слава. Да редеет рать.
Женам — погребальные пелены,
Надрывая сердце, вышивать.

Женам — монастырь да терем тесный,
Зелен сад за грозною стеной...
Ангельские лики, свод небесный
Выводить сноровистой иглой.

Тихие, несмелые речами, —
Пусть их всех помянет этот стих!
Неземное смертными очами
Прозревали в келиях своих.

Чтобы переплавить боль в искусство,
Пред святыми упадали ниц.
Отблеском молитвенного чувства —
Дивный свет от древних плащаниц.

Их краса не избежала тленья —
Но хранят усталые века,
Точно драгоценные мгновенья,
Жемчугами шитые шелка.

Одолев забвенье и скитанья,
Серой жизни нищее рядно...
Так сквозь воду в солнечном сияньи
Проступает золотое дно.
10 октября 2007

ЕДИНОЕ
Узка рубашка «эго», швы трещат.
Но человеку  русскому присуще
Себя с другими рядом ощущать
Единым лугом, истово цветущим.

Крепка его, нерасторжима связь
С живыми, близкими, но не скудеет равно
Связь с теми, кто забвенья не боясь,
Спит в белых рощах и седых курганах.

Не смерть — победу русс в бою искал,
Ему защитой — камни, рвы и логи.
Он перед битвой предков призывал,
И предки поднимались на подмогу.

Как реки, выходя из берегов,
Ревут, крушат препятствия любые,
Так яростно, незримо для врагов,
Сражались рядом мертвые с живыми.

Нет большей славы — в грозной сече лечь,
Нет выше чести — вечно настороже
Ждать, слыша шум времен, сжимая меч:
Придет беда — и сродникам поможем.
10 июля 2013 

ПАСХА. НАКАНУНЕ
Над черной искореженной землей
В виду градирен, смрадных труб, дымящихся отвалов,
Одолевая мглу и морок злой,
Росло сиянье бело-золотое храма.

Оно рвалось, гудя, из темных недр,
Навстречу синеве густой, живой, текучей.
Храм простирал ветвями чистый свет,
Так простирает ветви дуб могучий.

Под дивной кроной радостных лучей
Толпился люд, шел поп, огромный, рыжий.
Жар крашеных яиц и куличей,
Светясь, кропили золотые брызги.

Из тени в солнечное полымя
Над Яузой шли ивы с тихой дрожью.
А из динамиков, ликуя и скорбя,
Звучало слово, истинное, Божье.

И сердца слушая рокочущий прибой,
С чудесной вестью к нам речной долиной
Бежала, ног не чуя под собой
От радости и страха, Магдалина.
Май 2011
с.Тайнинское

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную