Дмитрий Михайлович Ковалёв

Дмитрий Михайлович Ковалёв (1915 – 1977) родился в семье сельского кузнеца в старообрядческой Ветке, на Соже. Был первым ребёнком в семье сельского кузнеца. Многодетная семья (ещё три сестры и четверо братьев) жила в нужде. Сёстры умерли в раннем возрасте, братья Георгий и Виктор погибли на фронте. После окончания трёх классов начал трудиться, помогая по дому, в кузнице и на поле. Продолжить образование удалось только с девятнадцати  лет. Перед войной окончил рабфак, начал преподавать в сельской школе в Романовичах под Гомелем. В 1940 году уходит добровольцем на Северный флот, где прошёл всю войну: сначала стрелком морской пехоты, затем подводником, работал во флотской печати. Здесь во время войны он складывается как поэт,  написаны одни из лучших его стихотворений: «Потери», «А думал я…». Первая книга «Далёкие берега» (Минск, 1947.  После демобилизации в 1946 году приезжает в Минск, сотрудничает в разных изданиях. В 1957 после окончания Высших Литературных курсов был приглашён заведовать редакцией прозы и поэзии в московском издательстве «Молодая гвардия». Впоследствии вёл творческий семинар в Литинституте. Отдавал много сил и времени работе с молодыми поэтами, публичным выступлениям. Помимо поэтических книг  оставил много переводов в основном белорусской поэзии и прозы, а также критических статей, собранных в посмертно изданной книге.
Поэту посвящён сайт.

17 июня 2015 года Дмитрию Михайловичу Ковалёву исполнилось бы сто лет

ПОКОЛЕНИЕ
Воспитаны,
Испытаны —
При нем.
Дух не покорности,
А — покоренья.
Ты над враньем,
Как лес прореженный над вороньем,
Высокое, прямое поколенье.

Не знавшее о многом до седин,
Ты верило —
И смерть встречало смело.
Да усомнись ты хоть на миг один —
Ты Родину спасти бы не сумело...

Нет вечных истин ничего новей
Ни за чертой небытия,
Ни перед.
Будь проклят
Тот из сыновей,
Кто не отцам,
А лжи о них
Поверит.

КЛЕЩИ
В дом,
Что неродным недавно стал мне,
Я зашел —
И он не тот теперь.
Пыльные, пооблупились ставни.
И позаросла репьями дверь.
Стал я под стрехой.
А капли хлещут,
На ручьях взбивая пузыри.
У завалинки ржавеют клещи,
Что державой были до поры.
В них держал когда-то прадед деда,
Дед — отца,
Отец зажал меня,
Чтоб и я прошел все тем же следом,
Ничего в судьбе не изменя.
Помню взгляд отца, больной и резкий, —
Хрип тот мне вовеки не забыть:
— Прежде чем держать в клещах железки,
Надо самому в клещах побыть!.. —
И теперь еще страшна их сила,
Нервный скрежет этих щек кривых,
Хоть давно, где кузница дымила,—
Только луж свеченье дождевых...
Долговечнее и проще — вещи...
Скоро вспыхнет радуга в саду —
И репей заблещет...
Тихий, вещий,
Я своей дорогою пойду.

* * *
Вам приходилось в половодье
Плыть по Днепру па пароходе?..

Вода, вода — куда ни глянешь.
Земля далёко — как в тумане.
Луна одна — на целом свете,
Всю ночь высоко в небе светит.
И в дальних, дальних сёлах где-то
Поют девчата до рассвета...
А детство — только, только скрылось
За гладью той, что заискрилась.
А за неясной гладью — горы.
И память не гнетут укоры...
И над дорогой в свежей пене —
Еще ни облачка, ни тени...
Луна — как в детство, все такая ж,
Все вяжет сны, роняя спицы...
И не от грусти ты вздыхаешь,
Не от забот тебе не спится...
Вам приходилось в половодье
Вот так же плыть па пароходе?..

ПОТЕРИ
Они сошли в Полярном.
В полдень.
С бота.
Как уцелел он?
Как дошел сюда?..
Что там теперь?..
Туда ушла пехота.
Слыхать:
Бомбили по пути суда.

Шинели,
Ржавые на всех от крови,
Пожухли,
Коробом стоят.
И только взгляды
Скорбь потерь откроют,
Но, как позор свой,
Ужас затаят.

От всей заставы
Пятеро осталось.
И не сознанье подвига —
Вина.
В глазах —
Тысячелетняя усталость,
А
Только-только
Началась война.
 
ДОЛИНА СМЕРТИ
Все повидавшие, на склоне сопки
Вдруг отшатнулись —
Будто ахнул взрыв:
Дрожали прутья нервно,
Неторопкий
Дым расползался,
Гребень приоткрыв.
.. .И первый,
Неожиданный до жути,
Дзот,
Сложенный из человечьих тел...
Заиндевелый,
Словно в каплях ртути,
Весь мерзлыми глазами он глядел.
Костями пальцы из него торчали,
Железно скрюченные кулаки.
Рты — словно бы еще «ура!» кричали...
Что смерть?!
Что орудийные клыки?!
Что лед, колючкой ржавою поросший?!
Скорбящий залп долину огласил.
Какой-то не своею волей брошен
Был батальон сверхчеловечьих сил.
И разряжал себя он в рукопашной,
Коловший и давивший без суда...
Стал снег целинный кумачовой пашней,
Долиной смерти названной тогда...
Как мы
В бесчеловечной той метели,
На той багрово-черной полосе
Остаться все-таки людьми сумели...
И даже человечней стали все?..

СНИЛОСЬ МНЕ
          Тоне Ковалевой
Снилось мне,
Что в тундру ты пришла.
Все уснули.
И костер погас.
Чуть курилась легкая зола.
И никто-никто не видел нас.
Часовой — поодаль,
Строг и тих...
Я сиял,
Себе не веря сам:
Пламя недоступных губ твоих
Прикоснулось вдруг к моим глазам.
Я открыл глаза —
Тебя уж нет.
Солнечная ночь была длинна.
И молчал суровый край в ответ.
И пошли мы в бой:
Была война.
И в разгар атаки
Между льдин
Я упал,
Где тощие кусты.
Все ушли вперед.
А я — один.
Звал тебя,
Но не слыхала ты.
Как зола на угли,
Пала мгла
На глаза мои в мгновенье то.
Я заснул —
И снова ты пришла,
И не видел нас
Никто-никто.
Я проснулся в тишине палат.
Я скажу соседу и врачу,
Что задачу
Выполнил отряд...
А о том, что снилось, —
Промолчу.

* * *
         Памяти подводника Василия Облицова
И все шумит, шумит залив...
Все о потерях...
И эта одинокость лунного пятна.
И непривычность эта:
Все в постелях,
Неразобранная лишь стоит одна.
С простыней подвернутый край одеяла.
До чего же сетка коечная всем жестка!
Там, где голова его лежала,—
Треугольник из тетрадного листка:
Серый, как птенец,
Взъерошены, как перья,
Детские каракули...
Так незабавно мал!..
Шутка ли — полет осилить первый!
О войну он крылышки пообломал.
...Письма все другим, другим вручали...
Все он ждал,
Все возвращался невредим...
Лунно, одиноко на причале...
Морю ураган необходим.
Снег остолбенел над шумной пеной.
И вот-вот уже войны конец...
Все забыться может постепенно.
Все забыться может наконец.
 
А ДУМАЛ Я...
           Матери моей Екатерине Ивановне
А думал я,
Что как увижу мать,
Так упаду к ногам ее.
Но вот,
Где жжет роса,
В ботве стою опять.
Вязанку хвороста межой она несет.
Такая старая,
Невзрачная на вид.
Меня еще не замечая,
Вслух
Сама с собой о чем-то говорит.
Окликнуть?
Нет,
Так испугаю вдруг.
...Но вот сама заметила.
Уже,
Забыв и ношу бросить на меже,
Не видя ничего перед собой,
Летит ко мне:
— Ах, боже, гость какой!
А я,
Как сердце чуяло,
В лесу
Еще с утра спешила все домой...
— Давай, мамуся, хворост понесу.
И мать заплакала, шепча:
— Сыночек мой! —
С охапкой невесомою в руках,
Близ почерневших пятнами бобов,
Расспрашиваю я
О пустяках:
— Есть ли орехи?
Много ли грибов? —
А думал—
Там,
В пристрелянных снегах,
Что, если жив останусь и приду,—
Слез не стыдясь,
При людях,
На виду,
На улице пред нею упаду.

* * *
Над притаившимся в садах жильем
И над ведущей в лес косой дорожкой
Укропом пахнет,
Стираным бельем
И пригоревшею картошкой.
И слышно, как молчит дымок,
Что врос
В листву малинника,
В головки мака.
И помнят губы —
Как тепло и мягко
Касаться детских спутанных волос.
Свежо набрякшим викам
И люпинам,
И по росе —
Не терпится косе...
И хочется быть добрым
И любимым.
И хочется
Обычным быть —
Как все.

* * *
Свет наготы твоей — как сном навеян.
Чист ослепительно. Любим заранее.
И солнечно его прикосновение,
Скользящее несмело замирание.
И две луны над темнотою плотной
Круглы от полноты весенне-вербной.
И не чета заоблачной, холодной,
От одиночества ущербной.
Все видится закрытыми глазами,
Все любит: руки, губы и колени;
Дыханьем, шорохами и слезами,
Улыбкой,
Что как будто клонит к лени.
Прекрасно таинство, что жизнь наполнит
Всем существом прильнувших,
Жилкой каждой,
Всей бережностью,
Нежностью,
Всей жаждой,
Всем безрассудством,
Что себя не помнит…
И эта близость, где огонь так чуток,
Так целомудренно потемок таянье,
Предчувствующих маленькое чудо
С большой тревогой
И надеждой тайной.

* * *
Проходят мирно облака над целым миром.
Им после них на свете — хоть потоп.
А мне и после нас все будет милым,
А мне небезразлично и потом.
А мне страшней всего,
Что видеть я не буду,
Как лунный свет над полноводьем тих,
Что я не буду удивляться чуду,
Детей любить, не буду слышать их.
И никогда я не узнаю,
Что с сынами, что с женою,
И не почувствую,
Как легки паруса весны — сады,
Как солнце поражает тишиною,
Когда оно выходит из воды...
И не смогу я заслонить собою
От нелюбви любовь в бою.
И нежность беззащитную мою
Не обнажу перед враждою.

АВТОБУС  
Автобус шел по белым селам,
По вечереющим полям,
Совсем неслышный,
Невесомый,
На взгорках стеклами пылал.
Сенцом притрушенные свежим
Мостки,
И скрипнуть не успев,
Скрывались.
И упруго нежил
Свежак,
Звенящий нараспев.
И, пролетая,
На откосы
Шум еле слышимый мели
Велосипеды, как стрекозы,
И мотоциклы, как шмели.
Покрышки стертые
В овражках
Чернели в нескольких шагах,
Как стоптанные лапти
Раньше
На бесконечных большаках.
Во всю размашку рук спешили
Ряды столбов через страну...
И жалко было безмашинных
Как безлошадных в старину.

* * *
Хочу я так, как не бывает:
Уйти — прийти, как листья в дождь.
Чтоб ни печали, ни отчужденья,
Ни мысли той, что все уйдем,
А только думалось, что я уехал,
Что где-то, где-то я далеко,
Но по одной земле мы ходим
И видим солнце мы одно.
Что я, как вы, все жду чего-то.
О том вздыхаю, о чем и вы.
Что я вас помню и не забуду.
И все я думаю о вас...
И там, где тесно былым любимым,
За той оградой, там нет меня.
А есть тот берег, где мы встречались,
Где все такое ж, как тогда.
Есть ожиданье и предчувствие,
Что в дверь сейчас я постучусь,
Что много новизны у всех нас,
От удивленья молодых,
Что пахнет ветром моя одежда,
Тревожной близостью любви,
Водой высокой, что обжигает
На стрежне стужею весны...
А то, что сталось,
Только снится.
А то, что снится,
Это есть...
Что ухожу я в снах коротких.
А прихожу я наяву.

СОЖ
Сож мой!
Луга, луга...
Стежка к тебе
Из сада.
Бор.
Облака.
Стога.
Кручи.
Коровье стадо…
Чибиса голосок
В шелестах,
В плесках слабых.
Чистый речной песок.
Лоз горьковатый запах.
Что еще надо? Все...
Жить, не играя в прятки.
Есть и коса
И косье.
Сны мои кратки
И сладки.
Сам я
С рассветом схож.
Солнечней самородка.
Есть за березником Сож
И самодельная лодка.
Можно лететь,
Не бежать.
Мир весь,
Шепнув,
Окликнуть...
Лучше не быть,
Не дышать,
Чем от тебя
Отвыкнуть.

РОДОСЛОВНАЯ
Мать русская, отец мой белорус —
Я вновь,
Как в Киевской Руси, един,
Как та вода, что пьем,
Хлеб, что едим.
Как тот, что держит кровлю,
Цельный брус.
Усобицы,
Полон татарский злой,
Кровь и предательство,
Бесчестие и грязь —
Все было...
Но копился под золой
Чистейший жар,
Врагам не покорясь...
Прапрадед матери, кляня раскол,
Ушел в леса, и голоден и гол,
Пшеницу вырастил для калача,
Осев, обжился — был и двор и кол.
И речь сберег: чиста, как из ключа.
И друг ему — плененный им карел,
С ним партизанил, войско шведов бил.
Чай по-московски, дуя в блюдце, пил.
И Пугачева предок мой пригрел...
А дед отца фамилию нам дал,
Что прозвищем была: все — ковали.
А мать с отцом — не сводни их свели,
Где от садов весной земля бела,
Сошлись, всех предрассудков сбросив груз.
 Озолотила свадьбу их листва...
Мать русская, отец мой белорус —
Я не Иван, не помнящий родства!..
Гордились родословными князья,
Бояре и дворяне: из корней!..
Мой род и благородней и древней.
И в нем державный труд Руси всея!
Купель моя!
Зарницы Кобзаря,
Бунт Аввакума
И Купалы клич...
И породнивший целый мир Ильич...
По ранней рани —
Волга — как заря.

* * *
Рука, бывает, моет руку —
И тем чисты.
И тем сыты.
И если не полезен другу,
То и не друг,
А недруг ты.
И толку из тебя не выйдет:
Не за рога берешь быка.
И видят все.
И ненавидят.
А все же мирятся...
Рука!

* * *
Опять не получается работа.
Ночами беспокоят голоса.
Все требуют типичного...
Но что-то
Все лезет нетипичное в глаза.

* * *
Всё обо всём:
О мировой судьбе,
О будущем —
Да с пышным караваем...!
А что мы знаем
Сами о себе?..
Себя мы
От самих себя
Скрываем.
Как смею жить,
Не разорвав кольца,
С неусыпленной совестью
И с жаждой?..
Сказать хотя б себя,
Но до конца.
Чтоб, вздрогнув,
О себе подумал каждый.

ПОХОРОНЫ ИНВАЛИДА 
Не спешат, как в столице,
Не гонко...
Все покойника знают окрест.
Впереди, перед гробом, иконка,
Позади, за родными,— оркестр.
В этот зной эту лютую пытку
Продлевают. И зной — тоже лют.
Грузовик лишь везет пирамидку.
Гроб несут.
И повысыпал люд.
Рушники по плечам, и, качаясь,
Тяжелющий, на них он плывет.
И заходится кто-то, кончаясь.
И толпа чуть ступает вразброд.
И несут, тоже свято, медали...
Перекресток...
Невмочь тишина...
Снова трубы, сверкнув, зарыдали.
Снова, вздрогнув, забилась жена.
Он, покойный, хоть был однорукий,
Не послабил семейных удил.
Был управнее многих в округе.
Ни себя, ни ее не щадил.
Что посеял, собрал что со всеми —
То со всеми, был вынужден, крал.
Сдав сполна, одолжали на семя.
Дважды засухой климат карал...
Как от нервов расходятся раны —
Матерился, картежничал, пил...
От жены не укрыться в бурьяны.
Приведет — не жалеючи бил.
Больше всех измывался над нею,
Что была ближе всех и вдали...
Потому ей, наверно, больнее —
Часто млела, под ручки вели...
Самогоном помянут.
На смену,
На тока —
Всем в ночную самим...
И забудут его постепенно.
Помнить ей, что намучилась с ним.
...Сколько ж эта земля,
С сорняками,
Что живучи,
И с дрожью хлебов,
Что так квелы,
Их брала веками...
Горевать оставалась любовь.

* * *
Эпоха! Вся ты не из вечного —
Из будущего, про запас.
Не утешала изувеченных,
Погибших не считала нас.
Не удивляет храм безглавый,
Зимою — поле в колосах.
И обесславливались славы,—
Какие! — прямо на глазах.
Ты — вся из перемен,
Вся — чудо,
Вся — в обещаниях твоих.
Ты поработала нехудо,
Повоевала и за них.
Но в том сыны не виноваты,
Что столько вынесли отцы.
Завидовать им рановато:
Они еще совсем юнцы.
Стыжусь завистливости лютой,
Благ наставительных с хулой.
Пусть им — готовые салюты,
А нам — лишь грунт вчерне сырой,
Протезы, пенсии
Да слово —
Как шашка, вбитая в ножны.
Мы столько повидали злого,
Что мы умнее быть должны,
Чтоб не такой ценой сумели
Они понять,
Что враг не глуп.
И заноситься чтоб не смели,
Что мы уже не из халуп,
Что знаем, не спросясь у бога,
Куда лететь, и не в мечте...
Под тем же знаменем, эпоха,
Идем,
Давно уже не те.

ЛУЖОК НАД СЕЙМОМ
Крылышками хрустя,
Стрекозы летят.
Пыль пламенеет,
Клубясь над колесами,
Над подсолнухами,
Над колосьями,
Над выводками утят,
Над сенами запахшими,
Над мычанием стад,
Над белесыми
Зарозовелыми плесами,
Над клекотами аистят.
А в колеях серебрятся изломы
Расплющенных золотинок соломы.
Длинношеих гусят
Гусыни ведут с гусаками.
Стали коровьи лепешки
На солнце за день кизяками.
После ночного дождя,
О навоз не успев почерниться,
Приподымает веснушчатой щечкой
Кизяк печерица.
Выше обрыва
Каемка сухих камышин
От разлива.
Солнечным ливнем отвесным
Плакучая светится ива.
А в омутке
На листе сердцевидном
Приманкой воронам —
Кувшинка
Яйцом, чуть надкушенным,
Всмятку вареным.
И колебаний свеченье —
Как взгляд твой теплеющий
Карий.
Дыма сининка
С приятной горчинкою гари...
Не отравили б,
Не в меру стараясь
Для общего блага,
Шибко о будущем бдя,
Не пустили бы прахом.
Внукам бы
Эта закатная тихость,
Пахучая влага,
Эта укромность для мыслей
С вселенским размахом.

* * *
      Памяти братьев Георгия и Виктора,
     павших на фронтах Великой Отечественной

Зарозовело все...
И снова с вечной
Загадкою вдвоем.
И Сож — как встарь.
Вишневые, малиновые свечи
Затеплил глубины его алтарь,
И темнота течения так зыбка.
Плывет, баюкает счастливость снов.
Ясна, как материнская улыбка.
И снова мать увидела сынов.
И вот стоит, от счастья — как в испуге.
Не в силах с места соступить она.
Забыла все и уронила руки,
Которыми обнять бы их должна.
Они идут навстречу по закату,
Рассветные и отроки почти.
Свет обновил бревенчатую хату.
Ты, вечер чащ, молчаньем их почти.
А ты, заря лугов с криничной синькой,
С  лица ее морщины скорби смой.
Земля с дрожащей над ключом осинкой,
Почувствуй душу их в себе самой.

* * *
Опять в прудах под молчаливой ивой
Живет зеркальный карп миролюбивый.
Опять на липах пчелы в блестках пыли,
Цветы, как бабочки, все ветви облепили.
Опять, в песке копаясь возле хаты,
Растут в тиши бессмертные солдаты.

*  *  *
Зачем вы красите солдата золотом,
Что над могилами склоняется, скорбя?..
Испытанный и пламенем и холодом,
Он для победы не щадил себя.

Как жесткость у зубчатых стен еловая,
Печаль седых бровей его строга,
Ему к лицу его шинель суровая,
В которой грозно он встречал врага.

Зачем вы эти  «...помните, пожалуйста!..»
На камне высекаете слова,
Достойные не мужества, а жалости,
Где гордая и в горе голова?..

У скромного по-братски изголовия
Слова должны быть подвигу под стать.
Здесь неуместно позе многословия
Просительной галантностью блистать!

СУВОРОВ
В одном из старых
Питерских соборов,
Где строк на плитах
Золотая сыть,—
Три строгих слова:
«Здесь лежит Суворов».
Тех — не запомнить.
Этих — не забыть.
У тех — отличий тьма,
Чины, вельможи,—
Но отличи их...
Вечный им покой.
Они во все века,
Такие, схожи.
А он — на все века
Один такой.
С причудами на старости,
Как в детстве.
Одною страстью одержим -
Хоть в ад:
Не посрамить отечество
Ни в действе,
Ни в дерзости,
Ни в сметке.
Он — солдат.
И в благоденствии —
Он отдален, в опале,
Как нет его,
Забыт и нелюдим.
Но если сильные
Враги напали—
Без многих лучше,
Он — необходим.
И хоть штыком,
Хоть хитростью —
Хоть с чертом...
Когда ж делить победы
Меж собой,
Оказывался он
Уже оттертым...
Но он и не затем
Вел войско в бой.
И встань любой
Его солдат убитый —
Он подтвердил бы
На миру честном,
Что не затем
Он забывал обиды
И побеждал
Уменьем, не числом.

*  *  *
Как словно б и не может быть иначе.
Как вместе уживается оно?..
Рабочих рук повсюду недостача.
А между тем ? бездельников полно.

* *  *
Была речушка рыбная, на славу.
Удильщикам и детям — благодать.
Спрямили русло,
Сделали канаву.
Теперь лягушек даже не видать.

 Живой подземный ток иссяк, заилен.
Исчезли живописные мазки...
Не терпят умники ни в чем извилин.
Хотят, чтоб было все — как их мозги.

СОЛНЕЧНЫЕ СНЕГА
Сыпуче, зимне в сосняках.
В полях — сугробные торосы.
В молочно млеющих снегах —
Телесно теплые березы.
Их осязаю, как твою
Земную близость:
Всею сутью.
И затемно еще встаю,
Чтоб выйти к людям по безлюдью.
Не сам в себя, не в забытье,
Люблю я не в толпе, не в спешке,
Чтоб жизнь сама, а не житье.
Мне люди дороги — не пешки.
Когда от них я отдалюсь,
Отчетливее вижу лица.
Собою с ними я делюсь,
Прошу со мною поделиться.
Чистейший ранний мир дорог,
Пылающие печи в хатах,
Как ты естественно далек
От празднословных и предвзятых!
Твои заботы к сердцу льнут,
И солнце видится сквозь иней.
И ход несуетных минут.
И яркость телеграфных линий.
Она — как мел по синеве...
А высоко над проводами
Плывут, как думы в голове,
Не тучи — годы за годами.
Ни нареканий. Ни хвалеб.
Работа радует и роздых.
Сугробы обещают хлеб.
Есть к хлебу соль, вода и воздух.
Так в мире хочется дружить,
Так счастье дорого людское!
Пусть из лучей прядется нить
И ткется полотно покоя
Того,
В котором бури мрут,
 Посевам вырастать не сорно,
Того,
В котором зреет труд
И мудрость наливает зерна.

* * *
Считается душевность старомодной.
Души самой не жалко, хоть истлей.
И сострадание все непригодней —
И потому оно во мне сильней.

Хочу уютом быть в мороз и слякоть,
Теплом и светом в ледяную ночь.
Безвременно ушедших всех оплакать,
Бессильным всем, обиженным помочь.

ЛЮБЛЮ, ЛЮБЛЮ!.
Прошли, земля сырая, через все мы.
Почем грамм счастья —
Не по слухам знаем...
Чернильные сквозь озимь черноземы.
Навстречу осень — красная, лесная.
Во чистом поле —
Белый свет великий.
А во лузях, за реками, утрами —
Призывные гусей предзимних крики
Над катерками нивы — тракторами.
Еще теченья в лозняках не стали.
Бодрящая, просторная далекость.
Хватив ледка, потяжелели стаи,
Почуяли в тяжелых крыльях легкость.
Где на дубках дубленые тулупы,
И там,
Где с бабкой,
С внучкой,
С жучкой,
С кошкой,
С мышкой дед
Тянули репу —
Гусиных шей берестяные трубы,
И лап рули —
Что корабли по небу.
Всю до песчинки видя, до росинки,
И каждому махая кораблю —
Кричу:
— Люблю, люблю тебя, Россия!
Пусть слышит мир,
Как я тебя люблю!.. —
Остерегают: это, мол, поссорит...
Зачем так громко?
Это ж не Союз!..
Не всякий крик и ссорит
И позорит.
Войну прошедший, вас я не боюсь.
Тогда, на фронте, только мир и слышал:
 «Россия! Русь!»
Нужна была вдвойне.
Ни снизу всех не рознила, ни свыше—
Наоборот: сближала всех в войне.
Единства символ,
Где душа — на части.
Кричали все, как знамя крик неся...
В беде необходимая,
А в счастье
По имени назвать уже нельзя?..
Ты кровь моя, бунтующая ало!
Люблю тебя, пою тебя, как гимн!
В России русским
Мало ли бывало
Куда похуже, может, чем другим...
Зовите, гуси!
С вами не прощаюсь.
Шагаю широко в открытость дня...
Все птицы улетают, возвращаясь, —
И потому поймут они меня.

 * * *
И помнит память, хоть дырява:
Не польза обещать, а вред.
При жизни будущее здраво.
У мертвых будущего нет.

Жизнь воскрешает, и она же
При жизни топит в забытье.
И старость— будущее наше.
У молодых — оно свое.
Вглядитесь в русла — след потоков:
Его меняют вихри вод.
Кто может знать судьбу потомков,
Ради которых мир живет?..

Все та ж дорога проторялась.
На тех валили, кто — до нас.
Что осуждалось — повторялось.
Иначе звалось каждый раз.

Последними все были войны
Для тех, кто не пришел с войны.
И мы, пока мы живы,— вольны
И за других решать вольны.

Но я люблю мой век не меньше,
Не верящий льстецам, словам,
Тех благ, что ждут вас, не имевший
И не завидовавший вам.

* * *
       Алексею Югову
О, если б в будущее
Да при жизни бы попасть мне —
Из настоящего б я взял
Что поопасней.
Я взял бы смелость
В мирном деле.
На фронте
Смерти все в глаза глядели.
На фронте
На погибель шла разведка,
А правду режем мы
Тем, от кого зависим —
Редко.
Я взял бы стыд,
Не тот казенный стыд,
Когда скрывают,
Что поставили на вид,
А тот,
Что пресыщаться не дает,
Когда в стране случится недород,
Или перед несчастными когда
Мне провалиться б от стыда.
И взял бы я любовь
С ее тоскою,
Что не закроешь гробовой доскою,
С той нежностью,
Которой сановитые стыдились,
Но от которой
Сыновья любимые родились.
И взял бы я еще
Мою ревнивую любовь к России.
А без нее мне —
Как во рту без маковой росины.
Не ту приязнь:
Что лишь бы русское —
Все мило,
А ту любовь,
Что все народы породнила.
И чтобы не молчать,
Когда себе на пользу —
Я взял бы речь,
Что не умеет ползать, —
Не ту,
Что Ожегов хранит с Чуковским,
А ту —
С распевным аканьем московским,
Не ихнюю,
А матери моей.
Как знают...
Речью я обязан ей. 

* *  *
Я ненавижу бездарей всех наций.
Особенно своих,
Могу признаться.

Они на всех материках похожи:
К министрам,
Королям,
К премьерам вхожи.

В иные времена они опасны.
С людьми необходимыми согласны.

Крамолу молодую укрощают.
Таланта
И за гробом не прощают.

ПАРЧА КАНАВ
Вновь переполнен чувством я сыновним,
Простор познав.
Сырая, душная, кадит струистым зноем
Парча канав.

Ночные молнии над ней как лисы.
Днем, как свеча,
В кружке прозрачном одуванчик лысый.
Светла парча.

Из перегноев от весенних плыней,
Все в рост погнав,
Хмельна, напоена свинцом полыни.
Парча канав.

Свидетельница взлетов и падений,
Бесславий, слав,
Полна невидимых смертей, рождений
Парча канав.

Но в ней ржавеют и кистень, и рало,
В корнях торча,
И трак, и гильза.Сберегла немало
Канав парча.

В глухой крапиве сечи отголоски,
Рёв тягача.
Запекшеюся кровью щавель конский.
Темна парча.

Землепроходцам спится бородатым
Под крик грача
И юным, не одной войны солдатам,
В тебе, парча.

И сколько гениев непризнанных, безвестных,
Век обогнав,
Ушли под синь цикориев небесных,
В парчу канав.

Не их ли лучшие надежды это
Цветут горча?..
Как вечная река забвенья Лета —
Канав парча.

И надо всем, истомной властью лени
К себе влеча,—
Из тайн любви и таинства влюблений
Канав парча.

Ночных небес, как в ризы облаченных,
Зарю вобрав,
Вся в пуговицах пижмы золоченых
Парча канав.

С пологости спускается покато
К глотку ключа,
Шершавая, расшитая богато,
Канав парча.

Взбирается под радугу равниной,
В синь кедрача...
Пою тебя, влюбленный и ревнивый,
Канав парча.

Так много помня и так много зная,
Уму уча,
Духовная материя земная —
Канав парча.

 

* * *
         Василию Федорову
Отвел я душу наконец.
Отвел.
Лицо в лицо наговорился с другом.
В таксушке, на сидении упругом,
Воздушно мне, как малышу от волн.
Пусть будет не стара судьба твоя,
Небесно по земле тебя пусть носит.
Противен, кто таких, как сам, поносит.
Друзей-поэтов обожаю я.
От встреч иных дурные снятся сны.
Послушаешь: все сукины сыны.
Они одни, заметьте свыше, цацы.
Осточертели эти мне паяцы.
Играя в смелость, прямоты боятся
И только этим над толпой видны.
Довольный возвращаюсь.
Есть резон.
Как много на земле людей хороших.
И звездный плес — как платьице в горошек,
Чуть проступает где-то, как сквозь сон.
Расстались просветленно мы,
Неон
Искусственным сегодня
Не казался.
Высотный холодок спины касался.
И уходил, как я, в прозренье он.
А в городе осеннем столько лун.
Но в городе луна не затерялась.
И я в немолодые годы юн,
Какая б непогодь ни затевалась.

* *  *
Живые на земле живут не праздно:
Кто сеет хлеб, а кто — чуму.
Обманут подло веривший напрасно.
Опасен, кто не верит ничему.
Мы подозрения к себе носили.
И больше старились не от забот.
Как жить
Без ненависти к злу насилий?
Как без любви к добру идти вперед? ..
Должны же и творить мы идеалы.
Их иждивенцы лишь приносят вред .
…Как воды на заре свежи и алы!
Я их ознобом утренним согрет.

* * *
Пока меняют лик хамелеоны,
Сменяя на проклятие «ура!»—
Работают все так же миллионы
И для «сегодня» не чернят «вчера».

Не торопливы люди,
Терпеливы:
Смешкам злорадным воли не дают.
Не выставляют лучшие порывы.
И не спешат вершить
Последний суд.

Публикацию подготовил сын поэта, Михаил.

 
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную