Владимир КРУПИН

Миниатюры

 

СОБАКА И ХОЗЯИН

Собачьи враги – это кошки и дворники. С ними лучше не связываться. Когда кошку загонишь в угол, и ей некуда деваться, зашипит и может глаза выцарапать. А когда залаешь на дворника, это он тебе запомнит.

Уж лучше молча идти мимо. Мимо кошек, дворника, машин, мимо огромных мусорных баков, вдоль бетонного забора, по краю просторных луж, в которых шевелятся воробьи, всё мимо и мимо. Но куда? Некуда идти. Вот и идёшь обратно мимо луж, забора, машин, мусора, кошек, дворника. И хозяина ведёшь за собой. Раньше собака думала, что хозяин всемогущ, что он с высоты своего роста далеко видит и знает, куда идти. Но он видит то же, что и собака: воробьёв, мусор, забор, лужу, кошек, дворника, с которым здоровается. И так же идёт вдоль всего этого.

Может, и ему хочется на всё это залаять, думает собака. Она поворачивает и ведёт хозяина домой. Дома хозяин садится на диван, собака кладёт ему на колени свою голову. «Ну что, собака?» - спрашивает хозяин.

И они долго молчат.

 

ГАВАНСКАЯ СИГАРА

Раз я приехал к родителям в трудное для них время. Приехал внезапно, они не знали. Хотел обрадовать. Подхожу к дому - окна все белые, в инее, то есть в доме не топлено. Где родители прятали ключи, я знал. Вошёл - холодища. К соседям. Они сказали, что мама в больнице, а отец, как всегда в зимнее время, на лесозаготовках. «Что же они не сообщали?» - «Не хотели, видно, расстраивать».

Я затопил печь и побежал в больницу. Мама увидела меня и запросилась домой. Хотя была очень слаба. Её привезли на больничной машине.

К вечеру в доме потеплело. Даже кошка вернулась и громко мурлыкала на печке.

 Мама ей выговаривала:

- Что ж ты, изменщица такая? Чуть-чуть тебе плохо, ты уж готова, нет тебя. Чего тебе в ногах не лежалось, и мне бы потеплей, нет, утрепала.

Кошка спрыгивала с печки и тёрлась о мамины ноги.

Утром надо было обязательно на ежедневные уколы, которые ей назначили. Мы еле-еле побрели. Кошка проводила нас до калитки. Врачиха хотела оставить маму в больнице, но мама отказалась.

Стали потихоньку жить. Мама всё казнилась тем, что ничего не может делать, всё из рук валится, а я был рад, что помогаю. Да и велика ли помощь - картошки начистить, сварить, чай поставить, за хлебом сходить. Мама сказала, у какой хозяйки берёт молоко, стал и я брать. И нам хватало, и кошке. Совсем мы ожили. Я выговаривал маме, что скрыла от детей о болезни.

- Честно тебе скажу: боялась. Вот бы раззвонила, болезнь-то бы и разошлась, прижала бы окончательно. А так - перебарывала. Даже и в больнице. Вечером выжду - уснут в палатах, рано засыпали, если хоккея этого нет, и пошарачусь в коридор. Даю себе задание, сколько раз пройти. По стенке, кто бы видел. Потом старалась на одну ступеньку подняться, на две. Потом побольше. Потом и ты приехал.

В одно время с нами ходил на перевязки мужчина с обмороженными, даже не с обмороженными, а с отмороженными руками. Рук уже не было - культяпки. Его приводила жена. Ведь его же надо было и раздеть и одеть. Ожидая очереди, он курил с мужиками и каждый раз охотно рассказывал, что беда с ним случилась по пьянке. Держал в перебинтованных обрубках длинную самокрутку и курил. Именно самокрутки ему делала жена. Сигареты и папиросы были и тонки и коротки, обжигали марлю. Медсёстры ругались.

- Начинай курить, - советовал мужик жене, пока она скручивала клочок газеты в трубочку и в неё засыпала купленный табак.

Жена сердито отмахивалась, вставляла ему в зубы цыгарку и уходила к женщинам.

- Злая, - говорил о ней мужик, - на хлеб с ножом бросается. - И тут же оправдывал: - А и будешь злой - пенсию-то мне урежут до нуля, я же по пьянке, какие у нас страховки. Инвалидность-то сунут, а денег - хрен да маленько. - И вновь рассказывал, как он «надрался этого плодово-выгодного, шёл домой, да и сунулся мордой в сугроб. Пытался встать, отталкивался руками, ослабел, и так и уснул».

- В паху надо было держать, в паху, - советовали ему.

- Уж в следующий раз не сплошаю.

Вернулся из леса отец, стало нам совсем повеселее. На уколы ходили уже через день. Кошка провожала нас до больницы и дожидалась у крыльца. Я здоровался с тем мужиком, разговаривал. Однажды он пришёл весёлый, держал в зубах большущую гаванскую сигару. Радостно объяснил, что ему её купила жена.

- Надоело, видно, крутить. Денег не пожалела. - И очень одобрял сигару: - Крепкая, собака! Надолго хватает. И так лёгкие продирает, что пореже стал курить.

Я сказал, что сигарами не затягиваются.

- Так зачем тогда и курить? - возразил мужик.- Ядрёный народ эти кубинцы. Не зря у них Фидель Кастро.

Затягивался, кашлял до слёз и вытирал слёзы обрубком руки в марлевой повязке.

 

* * *

- СТО ГРАММ - не стоп-кран: дёрнешь - не остановишься. То есть в выпивке эти сто грамм играют роль зажигание, Завелись, а дальше поехали, вначале весело. Но все равно, потом, скоро ли - быстро ли, как получится, расставание. Уже нагруженные и понимающие, что радость кончилась, что далее расплата, всё-таки хорохорятся. Стоят, покачиваясь. «Ну что, парни (мужики), по домам или как? Конечно, будет «или как», ведь завёлся организм и требует дозаправки.

- УНИЧИЖЕНИЕ, СЧИТАНИЕ себя хуже других - оно очень русское. Постоянно встречается в творениях святых отцов. Но, надо обязательно сказать, что оно у них на духовном уровне, касается нравственной недостижимости образа Христа. И может вредить в обычной жизни, в деле крепости русского характера . Почему мы считаем, что всё у нас хуже всех? Да у нас всё лучше всех! Почему-то вдруг навязываются понимания прямо вредящие любви к родине. Почему вдруг Подмосковье, это подмосковная Швейцария, почему вдруг японская сакура во главе всего весеннего цветения? Швейцарские часы - образец часов? Глупость! У моей тёщи были дамские, ещё военного времени часы-кирпичик «Звезда». Они шли с точностью до секунды 80 лет. Только ремешок меняла. И сейчас идут. Какая тут Швейцария, тут простой российский часовой завод. И так во всём.
Та же косметика. К жене приезжали её знакомые из Польши (она там преподавала русский язык), так они хватали нашу косметику чемоданами. А наши дуры зарились на упаковки, коробочки, то есть всего-навсего на форму. Так во всём. У всех всё лучше. А то, что по содержанию наши товары были добросовестнее, естественнее, здоровее, как же это не считать за великую заслугу?
Мы не хуже, мы лучше. И это никакая не гордыня, а реальность. Но ничего никому не докажешь. И зачем доказывать? Вразуми, Господи, неразумных тварей твоих!


- САМОЗВАНЦЕВ НАМ не надо, бригадиром буду я.

- БАТЮШКА В ЦЕРКВИ: - Каковы врата в Царство Небесное? Где они? Как выглядят, не знаю, но где, сейчас скажу. Они в нашем сердце. Помните, в Писании: «И этот храм - вы». То есть человек является храмом Божиим. Но каким? Без мерзости запустения. И это часть Царства Небесного. Вот в него и надо войти.
- Как?
- Идти по дороге. По какой? Понять это легко, если вспомнить выражение афонских монахов о том, что Афон - это не место жительства, а путь. Какой? Путь молитвы. И, вспомните, как мы недавно служили молебен о погибших в дорожных происшествиях. Помните, я говорил, что вина за это чаще всего в самих водителях, в их характере и состоянии: один пьяный, другой торопился, обгонял, третий нарушил правила движения. То есть не дорога была виновата, а водитель. Так же и пешеход. Кто его гонит на красный? Нетерпение.
Вот и нашу жизнь легко уподобить дороге в Царствие Небесное. В ней много опасностей, но их можно и нужно избежать. Соблюдать правила движения, то есть Заповеди Божии.

- УДИВИТЕЛЬНО ТОЧНО заметила моя мама, прямо как формулу изрекла: «Раньше меньше знали, а всё понимали. А сейчас много знают, да ничего не понимают».

- КОЛЫБЕЛЬНЫЕ ПЕСНИ, зыбки, укачивание готовили будущих моряков. Как? Закаляли вестибулярный аппарат. Неслучайно в моряки посылали призывников из вологодских, вятских краёв. Где зыбки были в детстве любого ребёнка. Потом пошли коляски. Но это не зыбки, это каталки, в них не убаюкивают, а утряхивают. И что споёшь над коляской? Какую баюкалку?
Да что говорить – русская печь становится дивом даже для сельских детишек. Ко мне приходят, смотрят на русскую печь как на мамонта. У всех уже и отопление с батареями, и выпечка в газовой или микроволновой печи. Да разве ж будет тут чудо плюшек, ватрушек или пирожков. Или большущего рыбника? Нет. Это можно было б доказать в момент снятия с пирога верхней корки, когда пар поднимается и охватывает ликованием плоти. То есть, проще говоря,  ожиданием поедания.
Всё уходит. А как иначе? Мы первые предали и печки, и сельские труды.
И Сивку-бурку, вещую каурку. Желание комфортности жизни повело к её опреснению. И к безполезности жизни. Вот сейчас: выросли, старятся дети перестройки. Было им в 85-м, допустим, десять лет. Сейчас  сорок и за сорок. Цели нет, пустой ум. И, воспитанная либералами, ненависть к  «совкам». Сын родной ляпает мне: «Вы жили во лжи». – «А ты в чём? Ватники мы? Так ватник стократно лучше любой синтетики».
 
- СКАЗАНО БЫЛО БОГОМ Адаму: В поте лица будешь добывать хлеб свой. И добывал. А потомки захотели обойтись без «пота лица», изобретать стали всякие облегчения труду земледельца. И пошли вместо лопаты и мотыги всякие машины, и принялись писаки славить счастливое существование человека на земле безо всяких «потов». Сеялки, косилки, жатки, лобогрейки, комбайны, молотилки, веялки, мельницы… Человек становился не хозяином на земле, а приложением к машине. А разве машина выводит из зерна росток, росток выращивает в колос на крепнущем стебле, который срезает серп. И обмолот снопов,и истирание зёрен муку, - всё вручную. И далее, превращение муки в тесто, и преображение теста через огненное рождение в русской печи, в каравай - разве не счастье? Именно так Адам исполнял послушание, данное ему Самим Богом.
Стали жить дальше, и нелегко, конечно, жилось человеку. Но, по грехам-то, это нормально. Но всё ему казалось: он достоин лучшей жизни. Лучшей какой? Облегчённой? Ну и получайте облегчённую. Сами же облегчали машинами. И стала она не облегчённой, напротив, утяжелённой. И для души и для тела. Откуда же в нас такая постоянная усталость, когда мы еле-еле в пятьдесят еле ноги таскаем?
За это спасибо бесам, нам внушающим, что облегчение труда - это благо. А как же Микула Селянинович? Сила-то как раз в нём, пахаре, а не в воинах славного Вольги. Они, тридцать человек, не могут тяжеленную соху Микулы из земельки вытащить, а он одной рукой закидывает её «за ракитов куст». И становится воином. А когда помогает отбить врагов, опять возвращается к труду землепашца. Как и великий Кожемяка. Который отказался от всяких княжеских наград и «пошёл опять кожи мять».
Вот образ русского мужчины. Счастье его не впереди, а в прошлом.

- НИКОЛАЙ СТАРШИНОВ, прекрасный поэт - фронтовик, в стихах описал одну встречу в пути. «Увидел из вагона – два еврея играют в карты, в «дурачка», сочинил: «В могучих зарослях кипрея, то спину грея, то бока, два волосатые еврея весь день играли в «дурака». Они в игру свою вложили ум и способности свои и были равными их силы, и всё ничьи, ничьи, ничьи. А за бугром, в степи безкрайней, весь день держа штурвал в руках, сидел Ванюша на комбайне, всё в дураках, всё в дураках». 
А Старшинов играл всю жизнь в «дурачка» с Владимиром Костровым. Счёт у них был  примерно двенадцать тысяч на одиннадцать. Мы были в поездке, в северном леспромхозе, ночевали в конторе. Они всю ночь играли, ещё и курили. Я сочинил такую пародию: «Некормлены, полуодеты, средь сигаретного дымка, два сильно русские поэта всю ночь играли в дурака. Забывши дом, семью, скрижали, не написавши ни строки, они сто раз подряд бывали поочерёдно дураки. О, братья, бросьте ваши драчки, вернитесь к родине своей, не то вас крепко одурачит всю ночь рифмующий еврей».

- ИЗДЕВАЮТСЯ НАД НАМИ: Иван-дурак, Емеля-дурак, работать не хотят. Но помилуйте, сколько можно работать, когда-то надо и отдохнуть. Сильно ли устанет папа Карло, строгая полено? Много ли перетрудится портняжка, разводя мух, а потом убивая их полотенцем? Емеля велит вёдрам самим идти от проруби  в дом, велит печке везти его в город, почему? И вёдер этих  с реки в дом натаскался,  и пешком в город находился. Наработался выше крыши. Хоть немного барином побуду. Нашу бы зиму, наш климат да в Африку, мы б посмотрели, как они будут под бананом лежать и брюхо чесать. Когда лежать, когда чесать, когда дров на всю зиму надо, сено на корм корове, овцам надо, одежду тёплую надо, надо утеплить  хлев, печку подмазать, подполье упечатать… Да мы, русские, в непрерывных трудах, но ничего никогда никому  не докажем. А что не докажем? А то, что мы лучше всех. Я так думаю.
Но, в конце концов, хай клевещут!

 

НА ПОЧТЕ

Сижу на деревянном крыльце почты, жду открытия. Пришел позвонить. Сидит рядом старуха, тоже ждёт. Подходит ещё одна старуха. Я встаю.

- Ой, да сиди-ко, сиди. Ещё насидишься, пока добреду.

Старухи здороваются. Приходит почтальонка, открывает.

- Молодцы, молодушки. И мне к вам не ходить. Сергеевна, возьми-ко открытку.

- Ой, надо же, - радуется Сергеевна, - ещё и на письмо натакалась. Прочти-ка, Анюта.

Подружка громко читает новогоднее поздравление.

- Это ведь знаешь кто,- объясняет Сергеевна, - это ведь Надя, постоялица, сына-то ещё привозила. Разведёнка. Больше ничего не пишет, поздравляет только?

- Как не пишет, пишет, спрашивает: замуж-то, спрашивает, ещё не вышла? Так, говорит, выходи.

 Старухи хохочут.

 - Замуж-то бы надо: могилу некому копать, так жениха-то нет.

 - Как нет? А Иван-то Николаевич?

И опять обе смеются.

 - Жени-и-х, - презрительно тянет Сергеевна. - Привёз мешок ячменю. В кошовке катал, катал, весь надсадился, не знает под какую руку взять, как поднять. Я подхватила мешок под одну руку, потащила. Он рядом идёт, к женитьбе подговаривается. Жених - без груза запыхтелся. Думала: ещё помрёт у меня во дворе, детям-то его радость, а мне каково? Взяла его в охапку, отнесла за ворота.

- Так откуда ему силу взять? - поддерживает Анюта. - Тяжелей карандаша ничего не поднимал. Всё в учётчиках, да в нормировщиках. Уж так берёгся. Валиком прокатился. А всё одно - завод кончается. Бога не обманешь. Дай-ка, Лена, пару конвертиков да какую газетку старую на растопку. - Домой-то идёшь ли, Сергеевна? А-то я пошла.

- Ой, - спохватывается Сергеевна, - Надо ведь ответ написать. Не попрошу ли кого?

  Конечно, я наслался помочь. Старуха обрадовалась, купила открытку. Я переписал на неё адрес с полученной открытки и приготовился слушать диктовку.

- Пиши: «С Новым годом, Надя, с Рождеством! Уж до Нового года не успеет. Спасибо, Надя, не забываешь, а свои забыли. Здоровье вовсе ни к чему, хожу только в магазин, да чтоб видели, что ещё живая. Снегу мало, один лёд, так никуда и не пойдёшь, такая катушка, так и брожу ближе к краю.

- Это на открытке не уместится. Я вот тут остановился: «Свои забыли, а ты, спасибо, не забываешь».

- Ой, да это-то, ладно, не пиши. «Спасибо, Надя, здоровья желаешь. Ничего, пока шарачусь потихоньку. И по дому маленько шишляю. А от коровы отступилась, но ты приезжай и парня привози, молоко ему знаю, где взять».

Кое-как улепив старухину диктовку, я подписал внизу её фамилию.

- Вот какая везетень, - радуется Сергеевна, - писаря нашла. Так-то я на лесосклад хожу, мне мужики пишут за папиросы. Тебе взять? Не куришь? Ой и больно ладно. Так ещё одну не напишешь ли?

 - Да хоть сколько..

- Хоть сколько некуда. Некому. Все примерли. - Старуха покупает ещё открытку и напамять диктует адрес. И диктует дальше: - Здравствуйте, Надя, дочь-то тоже Надя, Леонид, дети и сватья! Чего-то вы всё не пишете, ровно не живые.

- Вначале напишу: с Новым годом!

- Дак это ещё бы. «А нужна была, навеличивали, мёду всегда наливала, не весила». Но это ты не пиши, напиши: «Пока, слава Богу, жива-здорова, за хлебом хожу сама, а больше никуда не хожу. Корову порушила, одни курицы, да кошка, доедают за мной. Завалинку не наладила, боюсь, весной вода подойдёт, подполье затопит, вот будет делов. А приедете, молоко можно брать у соседей. Даром нальют: всю жизнь в моей бане моются. - Старуха будто не мне диктовала, а с дочерью напрямую разговаривала. - Ещё жила посторонняя женщина, разведённая, тоже Надя, лечила сына. Навезла всего: платьев сколько, и шерстяное тёплое, и другие разные. И халат красивый, и пальто крепкое, хватит до смерти. А ещё кладу сколько-то от пенсии на книжку. Для вас, чтоб вам хоронить меня было не в тягость. А приедете, покажется мало, не обессудьте. Была корова, продавала молоко, больше откладывала. Кто литр возьмёт, кто два».

 Я слушал, и уже не записывал. Старуха горестно качала головой.

- Старшего твоего, Надя, я помню, а младшего совсем не знаю. Пошлите хоть карточку, вставлю под стекло, добавлю к другим. - Старуха передохнула. - А не приедете, и без вас закопают. Ещё никого сверху не оставляли. - Ой, - спохватилась она, - это не надо.

- Это я и не записывал.

- А как записал?

- Поздравление с Новым годом и чтоб приезжали.

- Верно, верно. Ещё напиши и с Рождеством, и с Крещением, и со Сретением, и с жаворонками…

- С Благовещением.

- Да. Раньше ответить не соберутся. Ой, молодой человек, вот уж спасибо тебе! Так не куришь? Нет? Может, пива с мужиками выпьешь?

Старуха стала меня расспрашивать, откуда я, чей, звала к себе.

- У меня и пряники есть. Твёрдые. Так я их молотком дроблю.

Я поблагодарил, но отказался. Во-первых, мне надо было звонить, во-вторых, стыдно сказать, подумал, что мы будем долго идти до её дома, время потеряю и так далее.

То есть этим оправдал себя и не пошёл с нею. И потом очень жалел. Не пошёл, дурачок. И что было не пойти? Пил бы чай с пряниками, да записывал бы за ней. Где сейчас найти такую старуху?

ГДЕ ОНА СЕЙЧАС?

В открытую форточку квартиры влетела ласточка. А обратно не могла вылететь, металась. Хозяев не было. Приехали. Зажгли свет. Ласточка выползла из угла. Они вначале испугались её черного цвета. Но разглядели - ласточка. Совершенно обессилевшая. Стали выхаживать. Молоко не пьёт, крошки не клюёт. Стали смотреть в интернете о ласточках: питаются мошками, комарами, мухами. Стали ловить. Водичку закапывали в клювик пипеткой. О ласточке узнали знакомые и их дети. Приходили смотреть.

Сделали ей гнёздышко. Даже ночью вставали поглядеть, жива ли. Была жива, слабо царапалась крохотными коготками. Но ходить долго не умела, падала набок, она же до этого больше была в воздухе, чем на земле.

Вскоре от любви и заботы ласточка окрепла. А тут подошло время осени, птицы улетают. И она рвалась лететь. Взмывала под потолок, пачкала крылья об извёстку, кидалась к окну, ударялась о стекло. Выпустить боялись - вдруг упадёт, там её кошки съедят.

Но вот, кажется, она успокоилась. Решили - пусть зимует.

Утром мама семейства почувствовала, что с ласточкой что-то не то. Взяла её на руки. Ласточка выгибала головку вверх и вниз, и вбок. Тихонько пискнула и замерла. Женщина сказала старшей дочери и они вдоволь наревелись. А младшему сыну, когда отец привёл его из детского садика, сказали, что ласточка улетела на юг с другими ласточками.

И он долго расспрашивал: «А что она сказала, когда улетала? Сказала: спасибо, да? И сказала, что прилетит, да?» И выходил на балкон и глядел в сторону юга. Он уже знал, где юг. Папа научил. Говорил: «Откуда появляется солнце, там восток, а вправо от него юг». И мальчик показывал в ту сторону друзьям. И дома не давал разбирать гнёздышко. «Она же сказала, что прилетит».

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную