У него стоят две машинки. Одна старая, разбитая вдребезги, и новая. Он посматривает на них. И только. С правой рукой у него ерунда. Отказалась печатать. Хотя, вроде, недавно он одним пальцем набивал за пятилетку десятки миллионов знаков...
      Звонит и часто вовсе не ко мне, а прямо к Господу:
      — Только месяц прошу! Один месяц! И забирайте! И пусть петрушка поверху!
      После операции хирург шлепал его по щекам и просил:
      — Николай Павлович, ну скажите что-нибудь! Ну, что-нибудь!
      Выбираясь из забытья, Кузьмин сказал:
      — Да здравствует Советская власть!
      Так что это такое – «неисправимо советский»? На фоне зоологического антисоветизма распоясавшихся швыдких-кабаковых-радзинских и прочих «богоизбранцев»?
      Думается, ответы Н.П. Кузьмина из телефонных наших бесед многое объяснят. Тут ведь как на духу.
      Итак...
      Нет, прежде отрывок из автобиографических «Ночных бесед» (журнал «Молодая гвардия», 1989 г.), чтобы сразу, наглядно отсечь мастеровитую, «вещественную» прозу Н.П. Кузьмина от расхожей жиденькой скорописи беллетристов:
      «Любят, очень любят наши интеллигенты, кичащиеся своей, так сказать, народностью, исконностью, срезать собеседника вопросом: «А ты хоть лошадь-то сможешь запрячь?» Много раз доводилось выслушивать эту хвастливую ахинею и мне. Глупцы! Старую смирную лошадь не запряжет разве что безрукий. А вот попробовали бы вы запрячь корову!
      Каждому деревенскому мальчишке знакомо чувство ответственности, когда ему впервые доверяют снарядить Буланку или Серка. За деловитыми хлопотами крохотного мужичка лошадь наблюдает с добродушной снисходительностью и в чем только может помогает ему. Она немедленно подденет головой хомут и вскинет его себе на шею, так что мальчишке останется лишь расположить на лошадином теле сбрую. В оглобли она тоже заступит сама и еще оглянется, как бы проверяя, все ли мужичок делает по правилам».
      Или вот про спортивные дела. Как обтачивает детали и при этом еще «нахально», ритмично выпевает он фразу за фразой:
      «Массажист, словно маэстро перед инструментом, посуровел, потряс над головой огромными кистями и вдруг с лицом сосредоточенным и вдохновенным с размаху опустил их на притихшее расслабленное тело. Скачков сначала вздрогнул и напрягся, но вот шлепок, другой, потом протяжное движение, и он закрыл глаза, почти забылся. Матвей Матвеич был великий мастер. Скачков, кряхтя, постанывая под его безжалостными каучуковыми пальцами, все больше ощущал, как отжимается из мышц усталость, не стало вялости и лени, и плечи, бедра, ноги затребовали напряженья и борьбы».
      — Как, по-вашему, рождается прозаик?
      – По-моему, все начинается с необоримой силы — писать. Главный инструментарий — чугунная задница. Умри, но не халтурь. Прежде чем смастерить свою первую повесть — я горы литературы перемолол! Наизусть выучил десятки страниц из любимых Шолохова, Леонова, Малышкина, Бунина... И так далее и тому подобное.
      — Стало быть, вы все свои достижения склонны приписать прежде всего упорству, воле, целеустремленности...
      — Мое основное «достижение» то, что родился в советской стране.
      Родители — крестьяне, деревенщина. Отец кое-как выучился читать, мама была неграмотная. Сейчас модно стало даже среди патриотов, выпестованных советской властью, вытащенных ею из захолустных углов, пинать эту самую советскую власть, оплевывать революцию семнадцатого года. Неблагодарные недоучки! Глухие-слепые воспеватели будто бы золотого века патриархальности при царях! «Бывало, за зиму-то нарожают натаскают полны избы, а как весна – всех стаскают на погост», рассказывали мои родные про то «золотое» для простого люда время. Врача в округе — ни одного, об аптеке и не слыхивали. К тому сейчас и ведут нас устроители «нового порядка»! Радуйтесь! Умиляйтесь! Зарывайте глаза на то, что в продовольственную кабалу от загранки кинули нынче нашу страну «благодетели-демократы»! Не желайте знать, певцы патриархальщины, что накануне коллективизации 70% полей крестьянин засевал вручную, примерно половину убирал серпом, столько же обмолачивал цепами. Самые продвинутые, что из «патриотов», что из «богоизбранцев», клянут колхоз и превозносят нэп. Да, мужик при том нэпе получил землю, смог жить зажиточно. Но город-то он не накормил! В магазинах и ресторанах роскошествовал только жулик! Рабочий от станка лишь сатанел! И так бы подумали, дурьи головы, нынче способны мы одолеть врага России при разваленном сельском хозяйстве? Морковью из Израиля, картошкой из Египта закидаем супостатов?
      Да, я — за советскую, мою родную власть. Она дала мне все, начиная с бесплатного образования. Она выучила меня почитать правду, справедливость и презирать лицемерие, хапужничество. Это советская школа навсегда убедила меня в том, что прежде всего, достойнее всего думать о нуждах Родины, а потом уж «качать права» для себя. Не шкурника и лизоблюда подсовывала в качестве примера, образца, а учила восхищаться героическими, самоотверженными личностями. Книги, газеты «сталинского времени» прославляли не ловкачество, а героизм. Помню и сейчас газетный снимок в первый год Великой Отечественной: наш русский солдатик с топором в руке на немецком танке. Возможно, в мирной жизни – колхозник. Возможно, оставил в деревне жену с ребятишками да полмешка свеклы. Возможно, среди его родни были и обиженные властью. Но в бою он не дрогнул, не лег в ужасе на землю, а изловчился и вскарабкался на железный панцирь немецкого страшилища, ахнул топором, то есть оружием времен Куликовской битвы, по стволу пушки, и танк, как боевая единица, вышел из строя. Как он все это осилил? Вот истинная загадка русской, славянской, советской души!
      — Но ведь вылезшие из кухонных гетто «демократы» как только дорвались до «свободы слова», тотчас принялись осмеивать эту самую русскую, советскую душу...
      – Я бы их всех, дай мне волю, поставил «к стенке» правосудия! Окуджав, евтушенков, вознесенских, оскоцких, черниченков, — всех, кто «воспевал» перестройку-катастройку, кто оказался так мил режиму реформаторов-авантюристов. Кто и сам участвовал в издевательствах над священными понятиями «Родина», «патриотизм» или помогал безмолвием, непротивлением разлагать нашу молодежь с помощью вражеской пропаганды.
      Помню, попросили поехать в Афганистан и выступить перед нашими бойцами фронтовика Окуджаву. Отказался. Евтушенко спесиво заявил в ответ на такую же просьбу: «Вы меня оскорбляете!» Зато в «Огоньке» опубликовал стихотворение «Афганский муравей». Трудно представить себе что-либо более гнусное, глумливое! Не выезжая из-за рубежа, в три горла пожирая там всевозможные подачки, он упрекал наших ребят за преданность, за верность воинскому долгу! Изображал из себя борца с «застоем»! Ах уж эти мне мародеры и архаровцы «перестройки»! Перевертыши наглые!
      — Откуда в вас, пожилом, много чего повидавшем человеке, такая яростная, атакующая энергия?
      – Да все оттуда же, из советского прошлого! Когда я, только что испеченный комсомолец, подал заявление с просьбой послать меня «на восстановление Ленинграда». И вот еду с родного Алтая в центр страны. Ошеломляющее впечатление произвела Москва, светлое и теплое метро. Дальше — Ленинград. Глубокая зима. Бледные мучнистые лице переживших блокаду. Изумление: никто не толкается в очередях, а рано утром каждый ленинградец берет дощечку на веревке и спускается из квартиры очищать город от снега...
      — А вы что там делали?
      — Нас определили на работу грузчиками. Жили на корабле. Донимал голод и холод. Но надо — так надо. Наша задача — по узеньким сходням таскать мешки с углем на судна. Сходни обледенелые, один неверный шаг и — бултых в ледяную воду. Грузчики на берегу кидали уголь в наши мешки осмотрительно, оберегали нас. Мне не повезло. Появился огромный детина, старший механик, разразился руганью, мол, почему так мало сыпете? Потребовал нагрузить мой мешок доверху и кинул его мне на спину. Резкая боль в становом хребте помутила свет в глазах. Как потом выяснилось — между поясничными позвонками повредилась хрящевидная прокладка.
      — Жалели, что поехали в Ленинград?
       — Нет. Благородство, мужество коренных ленинградцев покорило.
      Обнаружил столько красоты в этом чудесном городе!
      — Вот призовет вас Господь, а что вы еще готовы предъявить в оправдание своей жизни?
      — «Джан». Я выловил эту рукопись в «сером» потоке. Еще когда заведовал прозой в журнале «Простор» в Казахстане. Читал всю ночь.
      Страдал от восторга. Помчался в редакцию, чтобы приобщить к своей радости всех там, и прежде всего редактора. Но тот, «битый», долго сопротивлялся обаянию сверхталантливой прозы Андрея Платонова. В конце концов удалось напечатать... Скандалище! Год-то 1960! Перестраховщики бдят! Но спасло и Андрея Платонова, и меня от «мер» внезапное письмо из Югославии... Там признали шедевр. Ну и, конечно, Господь спишет часть моих грехов за то, что я слабенько приложил ручонку свою к «делу о реабилитации И.В. Сталина». Конкретно: мой друг писатель Владимир Успенский долго-долго работал над книгой «Тайный советник вождя». Окончательно добил через 30 лет! Звонит мне: «Закончил!» Отдал мне читать. Встретились. «Ну, как?» «Надо пробивать». Про то, что он подвиг совершил, не сказал. И так все ясно. Столько перелопатить материала и создать, вопреки всем измышлениям недругов советской власти, неутихающему реву очернителей гигантской фигуры И.В. Сталина, — удивительно убедительную картину ожесточенной, праведной борьбы вождя за возможность любого простого человека пользоваться благами советской цивилизации!
      Между тем, семья Успенских, потомков священнослужителя, пострадала от репрессий... В 1942 году у них отняли отчий дом в родном Одоеве, а их сослали в Сибирь. «За пособничество немцам...» И там, в Сибири, пятнадцатилетний Володя вкалывал и на лесоповале, и в артели золотодобытчиков. И как страдал! Он-то, насквозь советский! А мать его, учительница, полы мыла... Но она-то и не сдалась, написала Сталину. И пришла реабилитация... Володя не озлобился, не открестился от советской власти. Он рвался на фронт и добился своего – в 1944 году его отправили в школу радистов на Тихоокеанский военно-морской флот!
      Он служит на сторожевике «Вьюга». Война с Японией. Во время боевых действий в тылу у японцев был ранен, контужен, но из боя не вышел. Получил высшую матросскую награду – медаль Ушакова!
      Была, была у него обида «на Сталина». В 1947 году командование корабля направило его, уже члена КПСС, в Ленинградское военно-морское политическое училище имени Жданова. В 1948 году он участвует в параде Победы в Москве. И... его отчисляют из училища. За «пятнышко», то самое... Мало ли, что медаль Ушакова и все прочее! Мог и тут «озвереть» и проклясть подлецов, «олицетворявших» советскую власть. Нет, не стал расчесывать свои коросты. Ни тогда, ни потом. Любовь к Отечеству взяла верх. Любовь к Правде погнала в архивы, запасники библиотек... И вот вам — многостраничное исследование исторических процессов, книга-подвиг «Тайный советник вождя». Что дальше? Говорю ему: «Главное не влезть в болото диссидентства. Подпольно торжествовать — на хрен нужно. Отправляй рукопись в ЦК». Оттуда: «Никаких возражений нет». То есть, можно печатать. Но где? Кто рискнет? Я понес рукопись к Анатолию Иванову. Тот: «Ты что...?!» Он, рисковый, опубликовал незадолго до того «Протоколы сионских мудрецов». Вой, гавканье, угрозы... Через месяц убили его дочь, полковника милиции. Отнес «Тайного советника...» в «Наш современник». Пролежал там в ненужности полгода. И тут приехал редактор «Простора», мой друг Геннадий Толмачев. «Слушай, — говорю, — тут такое дело...» За ночь он осилил роман и: «Старик, я беру!» И хоп – пошли в свет номера с «Тайным советником...» Там, в Алма-Ате! «Богоизбранцы» подняли гвалт неимоверный! Их зоологическая злоба вскипела до небес! «О Сталине как о великом полководце?! Как о прозорливом государственном деятеле?!» Генку хотели судить. Да Кунаев не дал. Тираж журнала с двух тысяч подскочил до ста шестидесяти пяти! Читающий народишко страны носился в поисках «лишних экземпляров». В ход пошли ксероксы с текстом! С Камчатки приезжали! Из Киева просили прислать! То есть бомба разорвалась и взрывом взметнуло ввысь интерес к истории своей страны, к «заплеванному» диссидентурой и их западными хозяевами И.В. Сталину. И пошли массовые издания, в том же «Прометее». И такая сверхслава свалилась на Успенского! А он? А ему? С утра до ночи в новой работе. Пишет роман «Неизвестные солдаты». Истовый труженик! В январе 2001 года звонит. Спрашиваю: «Чего такой ликующий голос, аж в ухе звенит?» «Старик я поставил последнюю точку!» И — всё. Умер в одиночестве через день. Считаю — достойный конец для писателя. Вот бы... Одолел и...