Юрий ЛЕОНОВ
БУМЕРАНГ

(Глава из книги: «В той стране, которой больше нет»)

Слякотной весной пятьдесят девятого года редакция нашей молодежки вела кампанию по сбору утиных яиц. Кого-то из обкома осенила идея заселить водоемы Сахалина неприхотливыми к еде домашними утками, и в комсомольских организациях был объявлен очередной аврал. Сводки о сдаче яиц шли под фанфары, как сообщения с фронта. Утиная пропаганда велась столь самозабвенно, что однажды лишь чудом удалось изъять из набора мобилизующий лозунг: « От каждого комсомольца – по два яйца».

Не сложно было предугадать, чем кончится эта шумиха. Одна газетная кампания шла за другой с такой же неизбежностью, как затянувшуюся весну сменяет короткое островное лето. И однажды, просидев у телефона все утро и не собрав ни одной победной реляции, я сочинил вместо них две заветные строчки – заявление об уходе.

Редактором газеты у нас была Тамара Ивановна, молодая миловидная женщина с прядью седых волос и затаенной печатью во взгляде. Я слыл опальным сотрудником и полагал, что отпустят меня без проволочек. Однако разговор в редакторском кабинете затянулся.

Пришлось объяснить, что наш автор – грузноватый и вальяжный Лисицкий обещал устроить меня на работу в бюллетень совнархоза. Соблазнительны были там длительные командировки, где можно было не спеша оглядеться и вникнуть в мелочи жизни.

- Ну что ж, надеюсь, нас не забудешь. Совсем нечего ставить в номер.- привычно вздохнула Тамара Ивановна и подписала заявление.

Все же мне показалось, что Тамара Ивановна не вполне искренне сожалела о моем уходе. Среди многих моих редакционных прегрешений одно выделялось на особинку.

Как-то раз на летучке главный редактор и ответсекретарь Женя Губанов устроили головомойку всему коллективу. Совсем разболтались сотрудники, опаздывают на работу регулярно. И грозно предупредили: «Чтобы ни-ни…»

Спустя неделю, когда страсти улеглись, я уселся за свой стол пораньше и через открытую дверь стал отмечать, кто и когда поднимался на второй этаж по скрипучей лестнице. Любопытная получилась кривая. На вершине ее оказались пришедшие последними главный редактор и ответсекретарь. Я изобразил некий график прихода на работу и попросил нашего общего друга художника Гиви Манткаву оформить изображение на большом листе ватмана под заголовком: «Комсомольский прожектор!» Очень похожими получились на графике личины – Гиви творил вдохновенно. И когда я прикнопил сей опус на доску объявлений, ознакомиться с ним поспешили не только сотрудники нашей редакции, но и соседи из «Советского Сахалина» и типографии… Во время поспешили, ибо не провисел тот «Прожектор» и часа. Для кого-то было веселье, для кого-то – оргвыводы.

Немного погодя под благовидным предлогом меня понизили в должности с заведующего отделом до рядового литсотрудника. А на освободившееся место оформили бывшего моего подчиненного, недавнего выпускника Холмского мореходного училища Ивана Белоусова. Войдя во вкус руководящей должности, он с упоением взялся править мои заметки, презрев все правила русской грамматики.

Последним аккордом этого суматошного дня было комсомольское собрание. Обсуждали «персонально» учетчицу писем Клавочку, существо тихое и безответное. «Вот те на!.. Ее-то, младешеньку, за что?»

В темном платьице с белым кружевным воротничком Клавочка сидела подчеркнуто прямо, сложив на колени перепачканные чернилами руки и отрешенно глядя перед собой. Лишь однажды, мне показалось, темные глаза ее дрогнули и увлажнились после первых обвинительных слов.

Кто из наших женщин выведал и от кого – я так и не понял – будто Клавочка дважды тайно сделала аборт, и снова, потеряв стыд, навещает того парня, а он и не думает жениться на ней.

Все говорили, что желают Клавочке только добра и заботятся о ее здоровье. Ведь так легко остаться бездетной на всю жизнь; наконец, где ее девичья гордость… А Клавочка слышала и не слышала речи, глядя поверх наших голов, блаженная, как Мадонна.

Слова обтекали ее. Она внимала чему-то своему, потаенному, едва приметно усмехаясь. И столько превосходства над нашим холостяцким судилищем угадывалось в этой усмешке, что упреки становились все жестче, а слова все менее тактичны.

Наконец, Клавочка не выдержала и сказала:

- Вам все равно меня не понять, я просто люблю его. И кто он – не скажу, хоть убейте.

На этом речи и кончились. Кто-то предложил «поставить на вид». Мы дружно подняли руки и с облегчением вывалились из душной комнаты в тихую стынь апрельского вечера.

Домой я возвращался без попутчиков. На душе было смурно. Клавочкины слова напомнили, что в свои двадцать шесть я столь же одинок, как в шестнадцать. И суждено ли мне испытать столь безоглядную страсть, которая обжигала Клавочку? Я не завидовал тому парню. Но эта снисходительная улыбка избранницы судьбы… Неужто я завидовал ей?..

Шорохи талого снега. Тусклое сиянье витрин. Розоватое, блекнувшее мерцание сопок за городским парком…

Давно мечталось о поре, когда избавлюсь от безудержной гонки за газетной строкой. В совнархозе договорился, что поступлю работать не сразу. И вот сижу в читальном зале библиотеки, пустынном в этот утренний час, ищу первую фразу – камертон рассказа из будущей книги, которую к зиме обещал отнести в местное издательство.

Я еще слишком возбужден переменой в жизни. Фраза не идет, мысли расхристаны. Откидываюсь на спинку кресла, и натыкаюсь взглядом на запыхавшуюся Клавочку:

- Вас в редакцию зовут. Срочно.

Последним материалом, сданным мной в набор, было письмо отца о судьбе сына. Вместе с двумя сверстниками подросток своровал яблоки в школьном буфете и сорвал шапку с головы прохожего. Как зачинщика групповщины, Костю приговорили к десяти годам лишения свободы – в назидание другим. На острове начиналась кампания по борьбе с возросшей преступностью. И директива предписывала карать нарушителей беспощадно.

Прокуратура, не согласившись с приговором, написала частное определение. Тогда и появилось в газете письмо отца с просьбой пересмотреть дело. Возможно, само по себе оно и промелькнуло бы обыденкой. Но в комментарии от редакции, написанном мной, выражалось удивление ретивостью судей.

Не привычный к таким демаршам, суд узрел в заметке не только покушение на свои права, но и несомненный подрыв авторитета советской власти. Был возмущенный звонок в обком партии, оттуда – в обком комсомола, и далее по инстанции – в газету.

Когда я зашел в редакцию, настроение там было боевое: готовились дать «отлуп» Кирееву – второму секретарю обкома комсомола. Его ждали с минуты на минуту.

Озабоченной выглядела лишь Тамара Ивановна. Отозвав в сторонку, она спросила меня, за все ли факты в публикации можно ручаться.

- Головой! – ершисто ответил я.

С Киреевым, увальневатым здоровячком из бывших технарей, у редакции были сносные отношения. Курируя газету, в дела ее он редко вникал. С одной стороны, хватало забот и без того, с другой – раза два испытав себя в полемике с зубастыми выпускниками Московского, Ленинградского, Уральского университетов, он предпочел за лучшее не ввязываться с нами в споры.

И на сей раз по кисловатому выражению лица было видно, с какой неохотой взялся второй секретарь обкома комсомода за неблагодарную миссию «поправлять» редакцию. Но – служба есть служба…

Минут пять он терпеливо разъяснял, почему молодежная газета не может оспаривать решений советского суда. Потом каждый из нас высказался о чиновном усердии не по разуму. Компромисса не получалось.

- Да вы почитайте «Комсомолку». Сейчас на поруки берут таких парней, как Костя.

- У нас свои условия. Прошу учесть.- односложно парировал Киреев. А вскоре и вовсе перестал отвечать, ссутулившись за столом.

Ушел он тихо, как растаял. В редакции был почти праздник: «Как мы его, а?!» Не радовалась только Тамара Ивановна:

- Вы будто мальчишки, честное слово. Неужто думаете, что этим все и закончится?

Не дипломаты мы были, что верно, то верно. Иначе оставили бы Кирееву хоть повод слукавить, что редакция осознала свою ошибку. И все сошло бы на тормозах. Да ведь какое время было! Оттепель в обществе, весенняя, будоражившая кровь капель за окном и целая жизнь впереди, которая, верилось, вот-вот станет справедливей и лучше.

На следующее утро зачинщиков «редакционного бунта» вызвали на бюро обкома комсомола. В небольшом зале выделялись четверо субъектов явно не комсомольского возраста: представители органов власти. Их непроницаемые лица не сулили ничего доброго.

Тамару Ивановну пригласили занять место в зале, среди членов бюро. Нас, троих – сбоку, у стены, как подсудимых. Все было продумано, взвешено, заранее предрешено.

Судя по нервному, взвинченному тону, который задал первый секретарь обкома Колесников, предстоял образцово-показательный разнос. Затянутый в черный френчик, едва возвышаясь над трибуной, он не убеждал, а хлестал короткими фразами, уверенный, что сдачи в таком окружении не дадут. Признаться, это действовало гнетуще. Ясно было, что никто из членов бюро не осмелится иметь особого мнения. Никто – я не раз пробегал по насупленным лицам.

Мой зав отделом с дипломом тальмана, которого я еще недавно обучал азам журналистики, вспомнил покаянные слова, и был впоследствии замечен. У меня таких слов не нашлось. И вердикт прозвучал:

- Предлагаю за политическую незрелость автора этой заметки уволить из редакции газеты.

- Я там уже не работаю,- напомнил я, зная почти наверняка, что Колесников об этом осведомлен.

- Повторяю: уволить. За политическую незрелость… Кстати, я слышал, что в плане нашего издательства стоит ваша книга. Скажите, может ли журналист, не умеющий правильно написать заметку, сочинить хорошую книгу?.. По-моему ответ ясен – не может!.. Вопросы есть?

Тамара Ивановна медленно поднялась: «Почему ее подчиненные получили по строгому выговору, а ей, как руководителю, просто выговор?»

- Вы не согласны? – удивленно приподнял брови Колесников.- Исправим. Запишите в протокол: «Строгий выговор».

Вечером того судного дня я долго не мог уснуть. Клеймо: «За политическую незрелость» закрывало мне двери во все редакции. Да и в совнархоз можно было уже не заглядывать.

Часа три назад, когда было еще светло, я повстречал на центральной улице спешащего навстречу бодрого стихотворца Лисицкого. Но обрадоваться этой встрече не успел. Грузная фигура Лисицкого словно споткнулась о нечто и проворно шмыгнула через дорогу.

Всем известно, сколь быстро разбегаются по маленькому городу худые вести. Если бы, поравнявшись со мной, Лисицкий всего лишь сухо кивнул вместо обычных любезностей, я понял бы на лету: «Мы с вами едва знакомы». Но так шарахаться, словно от чумного…Ах, Лисицкий, Лисицкий!..

Болезненней всего вспоминалась в тот вечер не нахрапистая бесцеремонность Колесникова, а реакция зала. Я знал многих членов бюро. С каждым из них при случае можно было поговорить по душам. Но отчего же, собравшись воедино, они так слитно, так мертвенно каменели? Что за почтительное молчание: печать круговой поруки?..

Какие ядовитые, безнадежно опоздавшие реплики подсказывало воображение в тот вечер! Сколько острых стрел отточено было – не счесть. Пока не воссияло в памяти блаженное, снисходительное к нам лицо Клавочки.

Как мы, высокообразованные коллеги, давили на младешеньку, сплоченные одним желанием – отнять у вчерашней школьницы право на любовь, по нашим понятиям, грешную. С какой бесцеремонностью вторгались в чужой, самый сокровенный из миров, куда поодиночке не решались заглянуть даже близкие подруги. Но сообща, во имя высокой нравственности – бестрепетно.

Мы поучали ее, как надо жить, а она, взирая с каких-то своих, недоступных логике высот, молча прощала огрубевшие наши души. Удивляться следовало лишь тому, сколь быстро откровенная бесцеремонность собрания вернулась, бумерангом ударив по нам. Словно по велению свыше, всего лишь через три дня.

 

Будним июньским днем я менял паспорт. В коридоре горотдела милиции, где просители безропотно ждали своей очереди, пахло табаком и селедкой.

Шел четвертый месяц моей безработицы. Доступ в газеты и на радио был закрыт.Рассказы из альманаха изъяты. Книга из плана издательства вычеркнута.

Единственным просветом тогда оказались сборы офицеров запаса. Среди лесистых сопок, в обществе разношерстной публики, собранной в батарею на полтора месяца под мое начало, ничто не напоминало об участи изгоя.

И вот – очередная морока – держать ответ за просроченный паспорт. Просрочил-то я всего-ничего. Каких-то две недели, проведенных на сборах. Но дюжий, с клочками непробритой щетины начальник рыкал на меня так, словно поймал рецидивиста:

-Почему вовремя не пришли?

- Был на военных сборах.

- Это не оправдание. Надо было позаботиться загодя… Почему нет справки с места работы?.. Где работаете?

- Нигде.

Он уперся в мою переносицу недоумевающим взглядом.

- То есть?.. А где работали?

- В молодежной газете.

Что-то заискрилось в глазах начальника. Он снова заглянул в паспорт и длинно осклабился:

- Ага, так это тот самый?..

- Тот самый,- подтвердил я.

- Что ж тунеядствуешь? – с легкой радостной непринужденностью перешел он на «ты».

- Жду пересмотра дела.

- Не согласен, значит?.. А если за тунеядство по статье – за пределы Сахалинской области?

- Это куда, в Америку?

- Ты этим не шути! – построжел начальник.- Надо будет – и… куда надо сошлем. А пока штраф заплатишь как миленький.

 

Он вещал еще что-то, целя коротким пальцем мне в грудь, пока я не спросил, читает ли он прессу. В частности, «Правду». Есть такая газета. А если не читает, то я бы очень посоветовал заглянуть в сегодняшний номер.

- И что там?

- Письмо Никиты Сергеевича. К зэку.

- К зэку? – недоверчиво переспросил начальник и заерзал на стуле. Поворошил бумаги на столе, достал какой-то листок и исчез с ним, вроде б по делу.

Не знаю, как назвать такое совпаденье, но лучшего адвоката, чем Хрущев, мне в ту пору было б не найти. Пространное письмо к заключенному, написанное с доверительной, едва ли не отеческой простецой, судя по всему, открывало кампанию по гуманному отношению к правонарушителям.

Начальник паспортного стола вернулся через полчаса. Лицо его было строгим, а рука, возвращающая документ, тверда:

- Возьмите. Вы свободны.

- А штраф? – не без поддевки осведомился я.

- Идите! – рявкнул начальник. Но на всякий случай не уточнил, куда именно.

Через неделю Костю с приятелями отпустили на поруки. Оборот вполне привычный для законников: судить так судить – на всю катушку, а миловать, так миловать с легкостью душевной.

Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную