Часть 1

Глава первая

Алые маки

Одинокий луч солнца, такой нетерпеливый и ласковый, вылетел из-за весеннего облачка, доверчиво прилёг на Элино плечо. Лямка летнего сарафана опять соскочила и беспомощно висела на тоненькой руке. Сколько ни поднимала её Эля за сегодняшний праздничный день, всё бесполезно, лучше не трогать. Алые маки рассыпались по тонкому крепдешину, сарафан в первый раз надела она сегодня на «обмытие» Лёшкиного диплома.

Лёшка – дальний родственник школьной подруги Риты, самой лучшей и самой верной, с которой они не разлей вода. С пятого класса, как познакомились, так в школу и из школы вместе уже ходили. Была у них и третья подружка – Лера Булгакова, иногда и втроём гуляли по школьному скверу или в парке у Дворца профсоюзов, но с Ритой всё-таки гуляли чаще, да и интереснее с ней было. Она столько книг прочитала, что на любой вопрос у неё свой ответ есть. А Лера и читать не любила, и даже ни одного стихотворения наизусть не выучила: выйдет к доске, первые две строчки расскажет, а потом всем классом подсказывали, так с трудом на троечку коллективно вытягивали. А у Риты по литературе одни пятёрки были!

В Липецк её семья перебралась из Ярославля, получили квартиру в новой девятиэтажке, недалеко от Элиного дома, и Риту, тихую спокойную девочку с большими карими глазами и румяными щёчками, тепло встретил весь Элин пятый «А».

А Лёшка Рите то ли троюродный, то ли четвеюродный брат, но ближе родни в Липецке у них нет, поэтому живут они в крепкой дружбе.

Алёша закончил в этом году машиностроительный техникум, отлично защитился, и в связи с этими приятными событиями его мама устроила дома грандиозное торжество. Пришли и студенты-сокурсники, и какая-то замечательная мамина подружка с сыном Эдиком, и Рита с Элей. Эля собственно была здесь совершенно случайной гостьей, она и видела-то этого Лёшку раз в жизни, обыкновенный парень, немного застенчивый, но подруга упросила её: одной идти скучно, да и посидят недолго, только для приличия, а потом пойдут гулять.

Первый день весны сиял неистово. Его непременно хотелось встретить в этом ярком сарафане! Дома Эля и внимания не обратила на постоянно соскальзывающую с плеча узенькую ленточку, быстро собралась, накинула шубу, в осеннем пальто идти ещё холодно. Это днём небо бирюзовое, нежное, облака золотистые. А по вечерам ветер жгучий и мороз, и кое-где сугробы ещё по колено.

Рита тоже в лёгкое платье вырядилась. Как сговорились. Оно у неё из нежного голубого шёлка, с набивными розочками и большим воздушным бантом под горлышком. Рите сшила его мама, по какой-то несомненно уважительной причине оставшаяся сегодня дома.

Алёша встречал их в прихожей, помогал раздеваться, как истинный джентльмен. Шубы повесил в шкаф, шарфы и шапки закинул на полку, сопроводил в зал, где уже сидели его терпеливые гости.

Лёшкина мама наносила последние штрихи к праздничной сервировке, стол уже буквально ломился от всяких яств. И всё на нём расположилось по неоспоримому закону этикета, белоснежная скатерть с кружевом, мельхиоровые ножи и вилочки по краю тарелок, льняные салфеточки, умело уложенные взлетающими птицами. И котлетки на блюдцах ароматные, и рыбка в кляре, и курочка фаршированная, и словно дышащее пюре. И разноцветье салатов, и даже апельсины с яблоками на серебристом подносе.

И около всей этой красоты и опрятности, высокие и статные, с пышными причёсками две миловидные ухоженные дамочки, обе воспитывающие сыновей в гордой самостоятельности, без их недостойных отцов. Мама Алёшки и мама Эдика. Эдик, как фотомодель с обложки модного журнала: строгий костюм молочного цвета, волосы прядями откинуты назад, взгляд высокомерен, но чист, редкое слово, сказанное Эдиком, подруги-родительницы ловят с обострённым вниманием – эрудит.

Алёшка хоть и держится галантно, но совсем не такой, намного мягче и проще, только вот молчаливый, как будто ему и здесь, в своём родном гнёздышке, отчего-то за всю эту мамину уютность неловко.

Сколько раз уже ловила Эля его осторожный взгляд. И как только встретятся они глазами, он свои сразу же спешит отвести.

– Твой брат меня не узнаёт, наверное? – поделилась с Ритой.

– А, по-моему, очень даже неплохо узнаёт, – отозвалась Рита, приподняв брови. – По-моему, ты ему просто нравишься…

– Вот только не это, не это, Риточка, – смущённо шепнула Эля в ответ, поправляя в очередной раз упавшую лямку.

Гости наконец уселись, вспорхнули птицы-салфетки, улеглись на коленях, наполнились и зазвенели бокалы, негромко застучали вилочки по тарелкам.

– Ну почему?.. – не сразу, но всё-таки продолжила начатую тему подруга: она уже выпила налитое ей шампанское и заметно повеселела. – Он интересный человек, и очень даже симпатичный. Ну, приглядись! Он тебе совсем-совсем?.. Ни капельки?..

Эля сделала очередной глоток, и как только Рита справляется с шампанским так быстро?..

– Ну, Рита… я же тебе говорила!.. У меня с собой целых пять писем от Черкашина!

Но Рита не сдавалась, её ничуть не убедили доводы подруги, и, расправившись с крылышком курицы, она, демонстративно облизав пальчики, пропитала салфеткой губы и, словно бы и не спрашивая, спросила:

– Прислал всё-таки?! Нашёлся, стало быть?!

– Да он на учениях был, на полигоне! А теперь все письма пришли! Я их только сегодня, когда к тебе шла, вытащила из почтового ящика. Хочешь, пойдём на кухню, я и сама ещё не всё прочитала!..

Но Рита только махнула рукой, мол, отстань, из армии можно всё что угодно написать! А Эле на это совсем нечем было возразить – Сашка Черкашин и вправду был непредсказуем: то появлялся на её жизненном горизонте, просил прощение, за что – непонятно, то опять исчезал на долгие месяцы. О чём он думал, одному Богу известно. Жил он в деревне, а Эля в городе, и встречались они только тогда, когда она приезжала к бабушке на летние каникулы. А зимой от него приходили даже не письма – якобы не любит писать, а приветы. В основном, их передавала Лера Булгакова, родственники которой живут не только в том же селе, но и на той же улице, и даже дома их стоят так, что окна в окна смотрят.

А перед армией Эля с Сашкой и вовсе рассорились. И зачем только он приходил к ней в тот злополучный вечер! Ей даже стыдно подумать – зачем?.. И с чего это он взял, что она такая…, и поверит, что он никогда её не бросит?! Тысячу раз уже бросал, ей же рассказывали, что как только она уезжала в город, он провожал из клуба других девчонок. А потом опять приветы присылал!

Нет, она не такая пустоголовая! Ну почему же сейчас верит, что он придёт и женится на ней?.. Сейчас он пишет, чтоб простила его за всё. Но по-прежнему не пишет, за что его простить конкретно. За измены ли? Или, может, за то, что так обошёлся с ней в их последнюю встречу? Пьяным пришёл, прямо со своих проводов, да ещё с поцелуями полез… Как хорошо, что она вырвалась и убежала от него, даже крикнула ему напоследок: «Всё, хватит! Никогда я тебя больше не прощу!» А он ещё долго сидел на зелёном бугорке, сидел, курил, даже не окликнул её, обиделся, видите ли. Хорошо, что за одним заброшенным садом её подождали брат с девушкой и соседский мальчишка. Всю дорогу этот паренёк Элю смешил: я, говорит, считал тебя ещё маленькой совсем, а как оглянулся – ничего себе маленькая, вон как целуется! Так незаметно успокоил её, что у калитки бабушкиного дома она уже улыбнулась, и потом улыбалась бессонной ночью, что честь свою девичью сберегла. Улыбалась, улыбалась, а на следующий день всё-таки поехала в Грязи на сборный пункт. Но Сашку там не выпустили, и целый год он с какой-то другой девчонкой переписывался, а потом вдруг письмо от него пришло. И какое! И любит её, и гордится, что она у него такая верная! И уже под своей фамилией письма ей отправляет – Черкашиной Эльвире!

Эля догадывается, кто дал ему её адрес, догадывается, откуда подул на неё счастливый ветер перемен: это Лерин двоюродный брат Толик его нагнал. Он с Сашкой из одной деревни, недавно из армии пришёл, в Липецке устроился на работу и временно проживает у Леры. А Лерины родители уехали на Кубу, отец – заслуженный бригадир на стройке, вот его от треста послали туда в долгосрочную командировку. Младшего ребёнка они с собой забрали. А Леру оставили одну за хозяйку. Все подружки ей завидуют: и предки не «достают», и шмотки фирменные ей привезут потом, отцу специальные купоны на получение импортных товаров дадут. Эля тоже иногда заходила к Лере, как-никак после Ритиного ухода в кооперативный техникум они с Лерой два года ещё учились, за одной партой сидели, в медучилище вместе поступили. Только Леру перед сессией отчислили за прогулы, и она спокойно ушла в другое заведение учиться на стенографистку. А там и новые друзья-подружки появились. И выпьют, и покурят, и в картишки поиграют. И парни какие-то незнакомые стали в Леркиной квартире появляться. Словом, сейчас Эля заходит чаще к Рите, чем к ней. Не вписывается она в ту весёлую компанию, даже переживать за Леру стала. Хорошо ещё, что Толик за ней приглядывает, он после армии устроился на работу в Липецке, временно проживает у неё. Он парень серьёзный, но почему-то отморозил однажды такую глупость: «Эль, выходи за меня замуж!» Эля думала, что он шутит, и тоже пошутила, мол, как восемнадцать исполнится, а пока чемодан будет собирать! О, что было! Лера обиделась, зачем так издеваться над человеком, он ведь всерьёз. Ну, Эля и призналась, что она по-прежнему одного Черкашина любит, и забыть его не может, и зачем тогда Толика напрасно за нос водить? Она так не может, и не хочет. Толик этот поступок оценил по-своему, по-мужски: сразу написал письмо Черкашину. Что он там писал, Эля не знает, но само собой понятно, принудил его сделать выбор, если, мол, друг, она тебе не нужна, так честно напиши ей по такому-то адресу, вразуми, что не любишь и никогда не женишься, чтобы девчонка не ждала. А Черкашин всё по-другому сделал, в точности до наоборот. Написал, что он любит, и всегда любил одну лишь её, что она самая-самая…

Гости веселились, поднимали бокалы, говорили тосты. И Эля тоже наполнила свой бокал:

– Рит, выпьем за меня с Сашкой?! Ты ведь у нас свидетельницей будешь...

– Ну, ладно, – недоверчиво вздохнула Рита и потянулась за шампанским, – что с тобой поделать, выпью за вас, а вот в свидетельницы, это ещё дожить надо, посмотрим…

«Да что ж смотреть-то!» – хотела возразить Эля. Год уже переписываются. В мае уже отслужит!

Но тут раздался звонок в дверь, и она остановилась на полуслове, потому что все обернулись к прихожей, куда ушёл совсем погрустневший Алёша.

Возвратился он, улыбаясь, прямо сияя. За ним в зал вошёл такой же высокий и стройный парень в светлой рубашке и распахнутой джинсовой курточке.

И что тут началось! Мама Лёшки прибежала из кухни, принесла чистые приборы, тёплую картошку, и защебетала:

– Егорушка! Какой молодец, что пришёл!

И всё остальное: и как там твоя мамка, так же ли преподаёт в училище, и как твой папа, всё там же ли работает, и как твоя сестрёнка, такая же отличница? И где ты учишься, и пойдёшь ли в армию…

Этого Егора можно было только пожалеть. Ах-ах-ах! Ему даже жевать некогда было! Через пять минут уже все гости знали, что он учится в «политехе» на втором курсе какого-то мудрёного факультета, название которого Эля сразу же, как услышала, так и забыла. Зачем он ей?! И сколько внимания! У неё, например, ещё никто и не поинтересовался, где она учится. А она, между прочим, поступила на самое престижное акушерское отделение медицинского училища!

А потом Лёшка включил магнитофон, все разом вышли из-за стола, разбрелись кто куда: Алёша позвал Риту пообщаться в своей комнате, наедине, две пары танцевали у серванта медленный танец, мама с подружкой удалились, чтобы не мешать молодёжи, на кухню. За пустым столом остались лишь Эдик со своими томными глазами и чёрной бабочкой на воротничке, и Эля. Недолго раздумывая, она демонстративно вылила себе в бокал оставшееся в бутылке шампанское, мысленно сказала себе: «За нас с Саш…» Но увидела в дверях Егора. Он стоял, прислонившись к косяку двери, и наблюдал за ней улыбающимися глазами.

И на этом месте медленный танец закончился. После недолгой паузы начался быстрый. А Эля даже не пригубила. Угрюмый Эдик очнулся, налил себе водки и позвал Егора быть третьим в их сиротской компании.

– Ну, если только за красный диплом, то непременно! – сразу согласился Егор и сел за стол, опять взглянув на Элю.

– Конечно, за него! – отозвался Эдик.

Эля сделала глоток: «За Лёшу и его красный диплом!»

Вернулись Алёша и Рита, молча сели за стол. Эля интуитивно поняла, что у них был разговор о ней. Наверное, он расспрашивал, есть ли у неё парень. Это было написано на его бледном лице и виделось Эле по его робким движениям и взглядам.

Как неловко, как неловко! И, не дай-то Бог, он ещё захочет пригласить её на медленный танец, только бы звучала и звучала, и не кончалась эта весёлая музыка. И хорошо, если бы Рита ему всё уже рассказала о Черкашине, что Эля одного его любит, одного его ждёт из армии, и, практически, она вообще почти что за ним замужем…

А потом все танцующие увидели возвратившегося виновника застолья, тоже поспешили наполнить стаканчики. За всеобщим оживлением Эля и не заметила, как куда-то исчез Егор. И не с кем было переглянуться, совсем скучно стало за этим столом. К тому же теперь Риту увела в свою комнату Алёшина мама, чтобы расспросить об учёбе в техникуме, о маме, папе, и вообще о житье-бытье.

Поэтому, когда заиграла грустная мелодия, Эля решительно встала и направилась на кухню. Она не знает – зачем. Просто уйти от греха подальше, чтобы не обидеть ненароком Алёшу отказом, если он пригласит её танцевать. Почему-то как огня она этого боялась.

И вот она вошла и, прислонившись спиной к стене, замерла. Егор сидел на единственном оставшемся здесь табурете, нога на ногу, и курил, глядя в окно. Она не дышала. Что ещё он может подумать?! Ещё вообразит себе, что она искала его! Господи, какие странные мысли лезут в голову! Хотя, что ж тут странного, просто пришла, просто стало скучно. Скучно без него? Ну, это уж слишком. Главное, не надо молчать, нужно спасать положение. Но она молчала.

Он оглянулся, словно почувствовал чьё-то присутствие. Задумчивый взгляд его не был удивлённым. Только качнулась слегка его верхняя нога. Кажется, чуть дрогнули смуглые, длинные и красивые пальцы, держащие сигарету. И тоже замерли. И ни слова никто не говорил, только смотрели друг на друга какими-то отрешёнными взглядами. Эля даже не сразу почувствовала, что стена холодная, а луч солнца, доверчиво прильнувший к её открытому плечу, почти горячий.

Почему ей так приятно смотреть на него? Его глаза словно завораживают. Ни синие, ни карие, ни зелёные, а какого-то прямо колдовского, мягко изумрудного цвета. Они влажные, словно в них застыли капельки росы.

– Эля! Ты где от нас спряталась?!! – послышался хорошо знакомый, напевный голос подруги, а вслед за этим на кухню ввалилась целая толпа: и Эдик, и Алёша, и ещё один припозднившийся приглашённый молодой человек.

Неужели только из-за того, что она взглянула на Егора умоляюще, он сразу вдруг поднялся, затушил бычок в пепельнице, и, пригласив её на танец, увёл из кухни за руку, как маленькую девочку, потерявшуюся в незнакомом пространстве.

Глава вторая

Любовь оправдывает всё

Поздним вечером они возвращались домой. Риту провожал Станислав, тот молодой человек, который пришёл на гулянку позже всех. Он тоже с детства жил с Алёшей в одном дворе, и все они учились в одном классе. Егора крепко держала под руку Эля. Она буквально вцепилась в рукав его дублёнки, чтобы не упасть, поскользнувшись на ледяных дорожках. Шуршали во внутреннем кармане Сашкины письма, топорщились там, и того и гляди высыпались бы в снег, когда все, как дети, вздумали прокатиться с горки. Из осторожности Эля приостановилась, а Егор поехал один. Горка была крутая, и на самой середине его резко отбросило назад. Он упал плашмя на спину, растянулся и лежал неподвижно. Все трое кинулись к нему, не зная, жалеть его или смеяться. А он лежал и не думал вставать, и так ему было хорошо, что, тоже посмеявшись над своим падением, он просто лежал и смотрел в небо. И напрасно Эля протягивала ему руку.

Станислав и Рита уже ушли, остановились и ждали у поворота. А он всё лежал.

– Вставай же, а то простудишься! – Эля опять протянула ему руку.

– А ты любишь звёзды? – вдруг неожиданно спросил он.

– Звёзды? – переспросила Эля.

Она никогда не думала, любит ли она звёзды. Она смотрит на них иногда, особенно, когда ей бывает грустно, знает, что если небо звёздное, то это к хорошей солнечной погоде. Но чтобы любить? Почему она должна их любить? Они далёкие, холодные, может быть, даже совсем ледяные, ведь они только отражают солнечный свет.

– Да, они мне нравятся, – ответила неуверенно и для убедительности подняла голову вверх.

А небо было и впрямь удивительным, судя по нему, завтра прямо ручьи побегут.

– Нет, ты не так смотри. Иди ко мне, ну иди же, не бойся!

Она подошла, и он попросил её прилечь с ним рядом на снег. Она прижала руку к внутреннему карману, чтобы не вывалились письма, и осторожно легла.

– А теперь смотри! Видишь?..

Эля лежала на его руке и смотрела на звёздные россыпи, и ей показалось, что они с Егором не на земле сейчас, а в каком-то другом мире, в каком-то другом царстве. Страшно подумать – в небесном царстве. И каждая звёздочка дружески приветствует их, мигает, ободряя ласково и нежно.

– Вот Большая медведица, видишь ковш? Вон Малая… – указывал он свободной рукой, а там звезда Кассиопея. А вот Млечного пути здесь совсем не видно…

И он вздохнул, словно сожалея, что не увидит сегодня этого Млечного пути. Нет, Сашка Черкашин совсем не такой, сколько ни сидели они с ним на лавке под берёзой, сколько ни целовались до утренней зари, а никогда на небо не смотрели, и ни разу он не поинтересовался, любит ли она звёзды.

– Пойдём, а то кто-нибудь увидит, что подумают?.. – сказала она, поднимаясь.

– Пусть думают, что хотят, важно, что мы думаем, – ответил он и всё же стал подниматься.

Когда они подошли к повороту, увидели обнимающихся Риту и Станислава. Те немного смутились, что их застали врасплох, но тут же выкрутились, мол, совсем замёрзли и уже не знали, как согреться, зашли бы в подъезд, да потерялись бы из виду.

– Ладно-ладно, не оправдывайтесь, – в шутку ободрил их Егор, а когда все четверо пошли дальше, сказал, совсем не шутя: – Любовь оправдывает всё!

– Ого! – удивилась Рита. – Это кто так сказал? Никогда раньше не слышала…

– И не услышишь! – бодренько отозвался Станислав. – Это он сам придумал! Он ещё и не такое скажет!

Егор даже не ответил, словно дальнейшая судьба сказанной им фразы совсем его не касалась, а Рита после недолгого размышления, когда каждый уже думал о своём , подвела резюме:

– Философия… однако!

С этими словами они и приблизились к дому Риты.

А Элин стоял дальше, и Станислав обещался дождаться Егора.

В тёплом подъезде на первом этаже Егор пожал ей на прощание холодную руку и сказал:

– Когда-нибудь я расскажу тебе о звезде-призраке, которая, как летучий голландец, блуждает в небе. И никто, представь себе, не знает, планета это или космический корабль. Появляется она, где ей угодно, и когда угодно, и совершенно не поддаётся никакому астрономическому изучению. Учёные дали ей имя: Чёрный принц.

И пока Эля старалась сообразить, о чём это он говорит, он притянул её к себе и чмокнул в щёку.

Глава третья

Тайна

Всю следующую неделю, и дома, и в училище, Эля читала-перечитывала Сашкины письма, разглядывала фотографии.

Что же это за любовь у них такая, что она ничегошеньки не знает о нём, ни его характера, ни привычек, ни увлечений? Выходит, придумала всё сама. Она даже не знает, троечником он был или хорошистом. Но отличником вряд ли, хотя вообще-то пишет грамотно. И почерк у него красивый, и сам он красивый. Вот в солдатской форме, на присяге. Здесь: около танка, нет, около БМП, так называется его боевая машина пехоты, которую он водит. А вот: в госпитале, с перевязанной рукой, с расстёгнутыми верхними пуговичками гимнастёрки, совсем как артист: подтянутый, плечистый, с какой-то особой удалью и статью.

Именно таким она его полюбила когда-то, гордым и уверенным в себе. Хотя двоюродные братья Эли выбора её не одобряют. Кто-то, где-то, когда-то, дескать, был свидетелем Сашкиного унижения, видел, как он стоял перед ребятами на коленях, просил, чтобы его не били. Эля, конечно, в курсе, что их сёла враждуют, и даже до убийства доходило, но чтобы Сашка стоял на коленях?.. Маловероятно. А если даже и так, то… разве можно допустить, чтобы тебя убили, покалечили?.. Просто двоюродные братья живут в другом, во враждебном селе, а для Эли оба села родные, одно по маме, где Сашка, другое по отцу, где братья. И Сашка Черкашин ей совсем не враг.

И почти героем видит она его на фотографиях, таким нарисовала его когда-то в своём воображении – смелым и благородным. Вот только одно непонятно: почему же он так подло поступил с ней в последнюю встречу? Почему бросил у клуба, посреди ночного села, а вдруг кто напугал бы её или обидел? И даже страшно представить, как бы шла она одна в темноте мимо заросшего кладбища.

Дни стояли хотя и солнечные, но холодные. На Восьмое марта намечался в городе большой праздник – Проводы зимы.

Перед выходными Эля забежала с практики к Рите. Та немного простудилась, всю неделю лечила насморк, поэтому сама не могла зайти. Новости, которые узнала Эля, были сногсшибательными: у неё в гостях были вчера Станислав и Егор. Свидание назначено в полдень восьмого марта в Нижнем парке. И никаких возражений по этому поводу и самоотводов не принимается!

– Рита, Риточка!!! – радостно стонала Эля – Что же мне делать?..

Радость переполняла Элино сердце. Она и сама каждый день вспоминала этого необыкновенного Егора. И втайне надеялась, что когда-нибудь он и вправду расскажет ей интереснейшую историю о каком-то загадочном Чёрном принце. Да и не в нём, собственно, дело, не в каком-то летающем объекте, а в том, что ей так не хватало его – Егора. Сейчас она не боится признаться ни себе, ни подруге, что ей не хватало его всю эту неделю, а, может быть, и всю жизнь! Его доброй, ненавязчивой нежности, его лирической души, его непостижимого колдовского взгляда.

– Что делать, что делать? – передразнивала Рита. – Любить! Ты же слышала, как сказал Егор: «Любовь оправдывает всё!»

Что, собственно, оправдывает, Эля не могла понять. И перед кем ей оправдываться, не знала. Воздушные Сашкины поцелуи, обилие его признаний и клятв в солдатских письмах, о которых ей и читать уже стало неинтересно, по большому счёту (ясно поняла она это лишь на этой неделе) нечто абстрактное, чего нельзя ни увидеть, ни потрогать, ни даже поверить в их искренность. Может быть, права Рита, что в армии перед «дембелем» ему просто нечем было занять себя, вот и строчит одно письмо за другим, и в каждом почти одно и то же? И нет никакой гарантии, что он, когда придёт на гражданку, не забудет об Эле. И такое вполне возможно, потому что она ему и так почти незнакома, и он о ней тоже ничегошеньки не знает, да и знать не хотел.

– Не забивай ты себе головушку, иди на свидание с Егором. Сразу видно, что он хороший человек.

– Ты так думаешь?.. – и радовалась солидарности подруги, и горестно вздыхала, сомневаясь. – Ой, Риточка…

– Не стони, даже очень хороший. Мне это и Стасик сказал. Правда, он ещё кое-что сказал, но это уже дело третье, и тебя не касается.

Рита отвела глаза, а Эля так и ахнула:

– Как это не касается? Меня теперь всё касается, что его касается.

– Вот оно как! – улыбнулась подруга – Как Алёшку, так не нужно – я верная, а как Егора – так всё касается!

– Ну, сравнила! Алёша – он совсем-совсем не мой… Он хороший, он, может, лучше всех, а я, быть может, и ногтя его не стою…

– Ну, ладно, ладно, не оправдывайся, ясно же было сказано: «Любовь оправдывает всё!»

– Ну, это, во-первых, не мне было сказано! А во-вторых, что всё-таки значит то третье дело, о котором тебе Стас по секрету рассказал, не томи душу, ответь!

Но долго-долго лёжа ночью с открытыми глазами, Эля уже жалела, что Рита ей открыла-таки тайну, лучше бы она отшутилась, как обычно. Ну, куда ей деваться теперь от этой правды? – У Егора есть девушка, где-то далеко-далеко в деревне.

Глава четвёртая

Проводы зимы

«Ну и пусть, и пусть!» – думала, собираясь на встречу. И с чего это она взяла, что у них свидание? Может быть, это обыкновенная дружеская встреча, не более. И опять он пожмёт ей на прощание руку, и опять уйдёт на неделю, или на месяц, или вообще навсегда. А значит, и не о чем жалеть, и нечего загадывать. Ишь! Раскатала губы! – Какого парня отхватила! И красивый, и о звёздах рассуждает, о Чёрном принце каком-то таинственном. Пусть он басни эти соблазнительные девушке своей рассказывает, а она больше ни за что на свете не посмотрит с ним на небо, на его звёздные россыпи. От этого одно головокружение, и больше ничего! А, с другой стороны, чего это она обижается, чего навыдумывала себе?! Будут смотреть по-дружески, как брат и сестра. И ничего такого, и никаких поцелуев, даже в щёчку. И на том спасибо, что излечил её от Сашки Черкашина, она за эту неделю столько всего переосмыслила, что за все четыре года знакомства с ним осмыслить не могла! Как глаза открылись! Совсем разные они, оказывается, с Сашкой, совсем чужие, он ведь на небо при ней ни разу глаз не поднял, а если и поднял, то лишь на тучки посмотреть, не собирается ли дождь. И звёзды ему лишь на хорошую погоду указывали. Скучный какой! И интеллекта в нём нет никакого, ниже среднего во всяком случае. Ну, разве мог он кому-нибудь когда-нибудь так легко и просто сказать: «Любовь оправдывает всё!» Это какие-то очень важные слова, из философии, а, может, и того хлеще – из религии. В общем, за эту неделю она Сашке ответа ещё не отправила, и более того, какими глупыми кажутся ей сейчас его армейские конверты с надписью: кому – Черкашиной Эльвире. Мало ли, что она ему написала, что любит, что согласна выйти за него замуж, может, она пошутила или – а что, не имеет права?! – взяла да и отомстила за всё!

Нет уж! Никого ей тогда и не надо! И пусть этот распрекрасный Егор со своей любимой девушкой счастлив будет, и пусть Черкашин другую дуру себе ищет. Довольно! Выросла, наконец-то, из коротких штанишек!

С этими отчаянными мыслями Эля вышла из подъезда, по пути вспомнив, на какой ступеньке стояла она, на какой Егор, когда он всё-таки, несмотря на свою далёкую любимую, нежно притянул её к себе.

Зашла к Рите, а та такая счастливая, прихорашивается перед зеркалом. Сказала, что вчера Стас забегал к ней ещё раз, удостовериться, не забыли ли они о встрече.

И опять сияло солнце, и слезились от его яркости глаза. Но одежда на девчонках была уже весенняя, хотя и с лёгкой опушкой по воротнику и капюшону.

Ребята ждали их под часами у старого здания городской филармонии. Здесь обычно встречались все городские влюблённые. Эля невольно отметила, что и здесь никогда не встречались они с Черкашиным: только деревенский клуб, тесный и насквозь прокуренный, только тропинка к бабушкиному дому, слава Богу, долгая и узкая, только лавочка под берёзой и его жадные губы. И, конечно, соловьи. Всю ночь соловьи. Но слышал ли их Сашка, вот в чём вопрос.

Станислав обнял Риту:

– Здравствуйте, девчонки! С праздником вас!

И торжественно положил в её ладонь маленькую коробочку. Она воскликнула, рассматривая:

– «Сигнатюр!» Мои любимые!!

Нетерпеливо вскрыла упаковку, вытащила круглый флакончик, и с видом знатока – а как же, будущий товаровед! – насладилась нежно-сладковатым запахом. Потом дала понюхать Эле, сказала, что это один из лучших ароматов болгарского парфюма!

Егор молча улыбнулся, взял Элю за руку, и они пошли в парк.

И только когда приостановились у высокого ледяного столба посмотреть, как лазают по нему охочие до висящих на самом верху призов подвыпившие мужики, Эля сунула руку в карман и ойкнула, наткнувшись на что-то. Это были прекрасные французские тени, как раз под серые Элины глаза. Она неловко улыбнулась Егору, как бы спрашивая: «Ну, зачем?» Он сразу отвернулся, только пожал кончики её пальцев.

А потом они вчетвером стояли в очереди за горячими блинами, их тут же, на улице, пекли нарядные в цветастые шали поварихи, потом они с невероятным аппетитом поедали их в сторонке от толпы, под широкой липой, смеялись, вспоминали, как «прокатился» с горки Егор. И Эля была бы вполне счастлива, ведь ни с кем ещё не праздновала она так весенних праздников, ни с кем не провожала зиму, никто из парней, не считая одноклассников, не дарил ей подарков на Восьмое Марта, если бы не постоянные назойливые мысли о его деревенской девушке.

Наверное, он тоже поступает не очень порядочно сейчас по отношению к ней, как и она поступает непорядочно по отношению к Сашке.

Когда окончательно все наелись и у всех посинели от холода носы, поспешили греться в кинотеатр. Благо, что он находился напротив парка, в нескольких шагах, и на дневной сеанс ещё не так-то много народу.

На последнем ряду кинозала на протяжении всего фильма Егор держал Элину руку в своих руках, согревал – они у неё, действительно, очень замёрзли.

Глава пятая

Признание

А вечером, выйдя из кинотеатра в потемневшую и похолодевшую свежесть, приняли единогласное решение: зайти в магазин и купить бутылочку портвейна: праздник всё-таки!

Купить-то купили, а выпить где? И Стас, как заправский заводила, со знанием дела повёл всех в ближайшую девятиэтажку. Там, на площадке между последними этажами, расположились и тихонько начали свой нехитрый банкет.

Разговаривали и смеялись почти шёпотом, чтобы их не разогнали соседи. Потом Стас увёл Риту этажом ниже, вероятно, одним портвейном они не согрелись, а Егор с Элей остались наедине и долго молчали в гулкой подъездной тишине, боясь нарушить её словом. Он курил сигарету за сигаретой, сидя у стены на корточках, потом встал и облокотился на перила, а она, присев на подоконник, разглядывала ночные огоньки.

– Зачем ты так много куришь?.. – спросила, вспомнив вдруг вчерашнюю лекцию по анатомии. – Столько смолы оседает в лёгких…

– Не знаю, не думал об этом… Просто курю и всё, – ответил он, не оборачиваясь.

– Может быть, не всё так просто? – опять спросила она.

– Может, и не просто. Всё в жизни не просто, – отозвался он.

– Не надо, не переживай так, и не преувеличивай сложности…

– Думаешь, не переживать?.. Но как же нам тогда быть?! Ты действительно почти замужем? – совсем глухо спросил он.

Она онемела. Откуда он знает? Кто мог сказать ему?.. Ах, да! Это же она сама так Рите сказала, а та сказала Алёше, а Алёша Егору. Но зачем?..

– Что же ты молчишь?.. Значит, это правда? А я-то ещё как-то надеялся, что Лёшка просто так сказал, чтобы ты из нас уж никому не досталась…

Эля никак не могла пошевелить языком, и хмель куда-то улетучился сразу. Что же ей сказать ему?

Но он помог ей сам. Он подошёл к ней совсем близко, обеими руками взял её вспыхнувшее лицо и посмотрел прямо в глаза:

– Скажи хоть что-нибудь…

И она прошептала:

– Как же я достанусь тебе, если ты сам принадлежишь другой?..

– Я?.. Да кто сказал тебе?.. Ну, у меня и вправду есть одна знакомая девушка, с которой мы переписываемся… но я ей не принадлежу. Это моя беда, что она любит… а я её не люблю. То есть люблю, конечно, но совсем не так, как она. Это очень тяжело, когда тебя любит хороший человек, а ты его не любишь, ты его просто уважаешь, но не любишь так, как надо любить… так, как ты, может быть, уже любишь другую…

– Другую? И кто же она?..

– А ты разве не видишь?..

И он прижался губами к её приоткрывшимся губам. Она не отвернулась. Она не понимала, что с ней происходит: какое-то невероятное счастье врывалось в её размеренную, почти спланированную жизнь. Что-то будет теперь, но что бы ни было, к Сашке она никогда уже не вернётся. И Эля рассказала Егору, какое невероятное прозрение произошло с ней за эту неделю. И что всё это только благодаря ему, Егору. И они ещё долго стояли, прижавшись друг к другу, счастливые и успокоившиеся…

Глава шестая

Подари мне себя

Вторая декада весны не радовала солнечной погодой. Оно ушло из города, и вместо золотистого сияющего неба, над серыми унылыми домами и садами большими рваными клочьями повисли тяжёлые и сизые снеговые тучи. С них то и дело хлопьями валил снег, устилая размокшие было в начале марта дороги, и не было этому снегу конца и края: вместо прежних, вчерашних, осыпавшихся облаков, угрюмой стеной надвигались новые.

У Егора не клеилось с зачётами по сопромату и термодинамике, но он, вместо того, чтобы с головой погрузиться в конспекты, невесомым судёнышком выплыл из стремительного океанического потока студенческой жизни и лежал на его поверхности, не желая сопротивляться своим чувствам.

А чувства распирали его, грудь теснилась от чего-то важного, значимого. И неописуемо чистого, и ослепительно светлого.

Все мысли его с раннего утра принадлежали ей одной – той тоненькой, курносой светлолицей девушке, которую он увидел первого марта у Алёшки Беликова. И до самого позднего вечера и даже когда просыпался среди ночи, всё стояла она перед ним, хрупкая и молчаливая, словно осыпанная кем-то с небес лепестками алых маков. Волосы её пушистые, мягкие, как шёлк, нежно согревают его ладони, губы её шепчут ему какие-то невообразимые слова: «Милый мой, хороший…»

И нет сердцу покоя, потому что каждый вечер, щедро одарив его ласковыми улыбками и нежными поцелуями, она уходит, скрываясь за стенами своей квартиры. А он терпеливо несёт своё разгорячённое тело домой. Тёмными, холодными, безлюдными улицами. Чтобы прийти и всю ночь пролежать с открытыми глазами, всю ночь помнить её распахнутые глаза и чтобы всю ночь ласковым шелестом звучало в ушах её тихое умилительное «милый»…

Третью неделю он не отвечает на письмо Светланы. В чём же она виновата? И в чём он виноват? И почему её любовь так мучительно сказывается на нём? Он не кривил душой, когда признался Эле, что почти страдает от той чистой, почти детской, привязанности. Да и что, собственно, серьёзного было между ним и Светланой? Ему скоро девятнадцать, а она ещё совсем девчонка. И вся любовь её была выдумана ею изначально, потому что, кроме как летних вечеров, когда сидели они с друзьями на поляне, играли в карты или пели под гитару, ничего-то и не было. Ни пожатия руки, ни поцелуя, ни даже взгляда намекающего, всё бегло и осторожно, чтобы не привязать к сердцу, но так и вышло. Чем больше он, приезжая в деревню, избегает встречи с ней (в письмах общаться гораздо проще: рассказывать о погоде, учёбе, расспрашивать её о всех знакомых, интересоваться успехами в школе), тем сильнее разжигаются страсти в её романтичной душе. Она пишет, что начала сочинять стихи, и полны они бесконечной печали и надежды:

Колода лежит, как камень.

Где былая моя беспечность?

Подари мне себя на память,

Подари мне себя на вечность…

Как он может обидеть, как он может разочаровать её в таком юном возрасте? Она же совсем ребёнок. Оттого и вдвойне тяжелее вспоминать о ней сейчас, когда он уже не одинок, когда день ото дня всё крепче срастается его душа с Элиной душой.

Глава седьмая

И смех, и слёзы

Вот и Эля, когда он первого апреля на День смеха пригласил её, Стаса и Риту к себе домой, расстроилась из-за этих Светланиных писем. И зачем он показал ей эти стопки?.. Получается, всё-таки хвалился, дескать, смотри, сколько – больше сотни писем за какие-то неполные два года. И в каждом по два, три, четыре, а то и шесть листов.

Он положил две увесистые стопки на полочку под столом и пошёл со Стасом в продуктовый магазин: родители уехали на выходные в Воронеж, дома из еды – шаром покати. Никто не ожидал, что сын вздумает остаться в Липецке, не поедет к любимым бабушке и дедушке. Но раз не поехал – то будь добр, сам позаботиться о своём пропитании, оставили ему немного денег и со спокойной душой уехали.

Ребята ушли, а девчонки остались «шуршать» по хозяйству. Рита взялась чистить картошку, а Эля быстренько пропылесосила Егорову комнату и села за письма. Он так и застал её за этим неблагодарным делом – по щекам её пробежались слёзы.

Весь вечер потом он только и делал, что старался рассмешить её. Он буквально уморил всех, и себя в том числе, бесконечными шутками и анекдотами, которых сам вдоволь наслушался в стройотряде на «яблочной» практике в совхозе «Агроном», куда их от института забрасывали по осени два курса подряд, но Эля то задорно смеялась, повалившись на его кровать, то опять уходила в себя. И он знал, о чём и о ком она печалится.

За окном было совсем темно и тихо, когда Стас и Рита вышли из отцовской комнаты, куда незаметно удалились, пока Егор и Эля рассматривали толстый семейный фотоальбом. У порога Егор заснял на свой фотоаппарат их полусонные лица, проводил до лифта, Элю он не хотел отпускать, просто невозможно было отпустить её в таком растерянном и подавленном состоянии. Он во что бы то ни стало должен её успокоить и заверить, что ничего противозаконного они не совершают по отношению к Светлане. Что она, как это часто бывает у девчонок в её возрасте, навыдумывала себе всяких небылиц, а он ведь никогда и не признавался ей в любви, и виноват лишь в том, что позволил себе и ей эту наивную, затянувшуюся на второй год переписку.

А Эля, как назло, увидела в альбоме и Светкины фотографии. Ну, на одной, допустим, их много там, мальчишек и девчонок, сидят в овраге у колхозного сада. Они как всегда играют в карты, а он (и ведь как прекрасно это помнится) уже отыгрался, он вообще ещё тот игрок в «дурака», и сидел, бренчал на гитаре, подбирал аккорды к какой-то новой модной песенке; а в это время кто-то из ребят щёлкнул их всех.

А вот вторая фотография, действительно, была почти что уликой. На ней запечатлена одна Светлана. Профессиональный снимок, красивый. И она на нём вышла почти красавицей . Светка сидит такая задумчивая, такая одухотворённая, с какой-то загадочной полуулыбкой Джоконды, и смотрит прямо в объектив, чуть-чуть снизу и наискосок.

Ему и самому нравился этот снимок, и Эля так долго от него не могла оторваться. А потом, ко всему прочему, нехорошему, она повернула фото, а на обратной стороне памятная надпись: вечно любимому от вечно любящей .

Ну, как объяснишь, что просто не может Светка по-другому, всё у неё сейчас «навечно», и всё у неё по максимуму. Она и письма присылает такие, что диву даёшься: иногда перед тем, как в конверт положить, накрасит губы яркой помадой и расцелует весь листок сверху донизу.

Ну, такая она! Что с неё возьмёшь? Другое, конечно, дело, что ему это как бы даже нравится, привык уже, как бы даже волноваться стал, когда ответа долго не присылает. Хотя, о чём это он? От неё иногда через день, а то и в день по два приходит. Но он-то ей ничего подобного не пишет! Видела бы Эля его письма. Все они на один манер, если только историю какую-нибудь сногсшибательную расскажет или вспомнит что-нибудь интересное из их общей воронежской жизни, так, чтобы рассмешить немного, не более того.

Вот и сейчас он опять в роли какого-то шута, но ведь сейчас совсем другое дело! Всё по-другому! Когда он только смотрит в Элины глаза, светлые, чуть раскосые, умоляющие о какой-то невероятной нежности! Когда только смотрит! А что говорить, если прикасается к её локотку или бархатной щёчке, если бы она знала, какая сила рождается в нём! Но разве знает она, разве понимает хоть что-нибудь в его мужских чувствах?..

– Знаешь, хочешь, обижайся на меня, хочешь, нет, – сказал он, наконец, когда она со слезами на глазах в очередной раз убежала в коридор обувать сапоги, – но домой я тебя сегодня провожать не пойду! И тебя никуда не отпущу! Завтра пойдём вместе, всё объясним твоим родителям.

– Ты что, с ума сошёл? Ты ещё не знаешь моего отца, – всхлипнула она, уткнувшись ему в плечо жарким заплаканным лицом, – ему ничего нельзя объяснить, он убьёт меня!..

– Ну… ну…– лихорадочно соображал, чем бы успокоить, прижимая к груди её голову, гладя растрепавшиеся волосы. – Ну, тогда мы скажем ему, что мы поженимся… что мы подали уже заявление…

И – о, чудо! – она перестала плакать, она умолкла на его плече, как ребёнок, которому положили в руки незнакомую красочную игрушку, и он рассматривает её с неподдельным интересом и не знает ещё, как в неё играть, но уже довольный и успокоившийся.

Потом она немного отстранилась, заглянула в его глаза так растерянно и томно, спросила тихо, словно простонала:

– Егор, ты это серьёзно?..

Голос её дрогнул, и Егор не удержал себя: его вдруг охватила такая силища, такой порыв, такой жар окатил с головы до ног, что он схватил её, почти испуганную, ошеломлённую, на руки, унёс в свою комнату, положил на заправленную кровать и стал целовать её лицо, шею, губы. Да так, что если бы опомнился – испугался бы: так крепко, так яростно никогда ещё и никого не целовал он в своей жизни! Разве могли сравниться те развесёлые, разбитные девицы из многочисленных студенческо-колхозных романов с его настоящей любимой?..

Лишь после полуночи они вдруг пришли в себя и увидели, что лежат на кровати совершенно без покрывала, оно куда-то сбилось и повисло между стеной и кроватью. А сами они какие-то взъерошенные, совершенно обессиленные, полураздетые, но что их обоих до слёз рассмешило, так это мягкие замшевые сапоги на Элиных ногах – с расстёгнутыми молниями и отвёрнутыми по обе стороны голенищами: так радостный длинноухий сеттер бежит навстречу своему долгожданному хозяину.

Глава восьмая

Счастье

На следующий день, лишь чуть рассвело, они встали, попили чай, доели заветренный сыр, так и оставшийся вчера лежать на тарелке, и отправились в путь.

Ночной морозец залатал подтаявшие лужицы, легко дышалось ранней апрельской прохладцей, на душе тоненьким хрустальным звоном звенели серебряные колокольчики.

Чтобы немного прийти в себя от навалившегося счастья, собраться с духом перед предстоящим объяснением с Элиным отцом, Эля знала, что с мамой-то проблем не будет, и уже успела убедить в этом Егора, до их микрорайона они решили пойти пешком.

Город ещё только пробуждался, редкие прохожие попадались им навстречу, торопливо пробегали мимо, спеша на ближайшую остановку, а они медленно шли, подгоняемые в спину сухим колким ветерком, и почти всю дорогу задумчиво молчали.

У Ритиного дома Эля немного оживилась. Оказывается, она замёрзла, и ей захотелось просто отдохнуть, погреться в подъезде. Они так и сделали, зашли в подъезд, он расстегнул дублёнку, распахнул полы, она нырнула в его тепло, прижавшись к шерстяному свитеру. Свитер был мягок и душист, из него ещё не выветрился запах одеколона, нежный, горьковато-пряный. Он слегка кружил голову, дурманил.

«Господи, за что мне такое счастье? Такое бывает только в книгах или в кино!» – думала в сладкой дрёме, закрывая глаза, полностью доверяясь Егору.

Они даже ни разу не поссорились за этот месяц, им даже не из-за чего перечить друг другу, не в чем упрекать, у них такая гармония в отношениях, такая идиллия, что, кажется, такое и невозможно в обыкновенной жизни с обыкновенными людьми. Иные мечтают об этом всю жизнь, и не получают. За что же приходит такое?.. Когда оба… Одинаково… Крепко…

Дверь им открыла мама, первая вошла Эля, держа за руку Егора, потом вошёл он, немного смущённый, от волнения глуповато улыбаясь.

– Мама, я говорила, это Егор. Егор, это – моя мама.

Мама совсем опешила от неожиданности, отступив немного, стояла и смотрела на них, крепко прижимая к груди свёрнутую простынь, как будто это была самая дорогая и почти что священная для неё вещь.

Эля не стала выводить её из временного ступора, быстро разувшись, повела Егора на кухню, где журчала вода, а, значит, был отец. Отец стоял к ним спиной, он мыл чайные чашки и тарелки после завтрака. Похоже, он даже не слышал, что кто-то пришёл. Эля ведь постучала в дверь тихо, чтобы никого не разбудить в это раннее утро выходного дня. Или слышал и знал, что это она вернулась, его единственная дочь и надежда: от сына, по его мнению, на старости лет он и водички не дождётся; и готовился к предстоящему серьёзному разговору.

Но Эля не собиралась медлить. Иначе неизвестно, как оно всё повернётся.

– Папа, я выхожу замуж…

Отец как не слышал, продолжал ополаскивать чашечки.

– Мы подали уже заявление. Познакомься, это Егор.

Эля смотрела на спину отца и наблюдала, как плечи его слегка обмякли, уши стали краснеть, сделались совсем как бурак.

И вот он обернулся, наконец, как в замедленном кино, взял со стола вафельное полотенце, долго вытирал им руки, потом сказал каким-то уж совсем не похожим на свой голосом и как-то неестественно членораздельно:

– Ну, что ж, ты уже стала взрослая, совершеннолетняя, сама можешь принимать решения... Поздравляю!..

И они с Егором пожали друг другу руки.

Глава девятая

Синие бабочки

Егор в первый раз был в Элиной комнате. Здесь стояла её кровать, аккуратно заправленная со вчерашнего дня, письменный стол, кресло, шкафчик. На стене висели ковёр и миниатюрные часики. Сквозь гардины проникал рассеянный солнечный свет, за окном медленно качала тонкими ветками молодая берёза.

Сколько раз он представлял Элю в её комнате. Как сидит она за столом и рисует младшему брату индейцев, которыми тот бредит с детства, или читает своих любимых классиков: Пушкина, Тургенева, Куприна, или изучает конспекты по анатомии, которую недолюбливает и побаивается... Или – по фармакологии, которая буквально изводит её бесконечной зубрёжкой латыни, и, наконец, по философии, по которой у неё одни пятёрки…

А вот тут под этой люстрой она однажды, чтобы проверить, не слишком ли коротко подшила школьную форму, резко подняла руку, в которой держала массажную расчёску, и вдребезги разбила плафон. За что получила от отца крепкую взбучку. Вот на этой кровати, с краешку, укладывала с собой спать всех своих кукол, какие только были, штук пять или шесть, и они охраняли её в темноте от «всадника без головы»…

А сейчас она вяжет себе летнюю кофточку каким-то мудрёным ажурным узором с перевитиями. Вот лежит в кресле пакетик с цветными клубками, и торчат из них тоненькие спицы.

Она ему так много всего рассказывала, а он это так ясно представлял себе, когда приходил домой и оставался наедине со своими мыслями и чувствами.

И он тоже много рассказывал ей о себе, всё ей непременно надо было знать до самых мелочей. И где он родился, и почему до десяти лет жил с бабушкой и дедушкой, и почему сбегал к ним в деревню из города, когда родители увезли его в Липецк. И почему они не разрешили ему поступить в железнодорожный техникум и учиться на машиниста, чтобы водить паровозы, как дедушка. Всё ей было интересно, всему она сочувствовала, всё, конечно, понимала…

Эля появилась в комнате с бутербродами, нарушила его одинокие раздумья, сказала, что сейчас принесёт яичницу и кофе.

Они опять позавтракали, и сели смотреть её фотоальбом. Он был не таким объёмным, как у него, и заполнен был наполовину. Егор увидел её, маленькую, с полосатым котёнком, она так крепко прижимала его к себе, что, казалось, вот-вот задушит… А здесь они с братом в деревне, сидят у беленького дома на лавочке, щурятся на солнце. Эля такая худенькая, в пёстром платьице, с хвостиками на макушке. Он пролистал немного пустых страниц и закрыл альбом, его уже клонило в сон, никакой кофе на них не действовал, они так рано встали и совсем не выспались сегодня.

Эля уже поднялась, чтобы защёлкнуть дверь в комнате на маленький шпингалет, как вдруг из альбома выпал и попался прямо на глаза Егору беленький уголок любительского снимка.

И когда Эля обернулась, он уже разглядывал фотографию Сашки Черкашина.

– Это он? – спросил после некоторого молчания.

– Да… в госпитале, – ответила она как можно равнодушнее. – Руку сломал.

И опять затянувшаяся пауза. И опять непонятное что-то между ними, какая-то невидимая глазу, но ощутимая кожей неловкость.

– Симпатичный, уверенный в себе, такие девчонкам нравятся, – сказал глуховато сдержанно и отдал фотографию Эле.

Она положила снимок Черкашина на прежнее место, закрыла альбом, сунула в ящик стола.

Ей хотелось сказать, что Сашка уверен в себе даже сверх меры, хотелось успокоить, что она ему не пишет уже больше месяца, с того самого дня, когда они познакомились у Алёши, и её совсем не интересует, кому он там нравится или не нравится. Это, в конце концов, его жизнь, далёкая и абсолютно чужая ей.

Но она чувствовала непонятное смущение. И зачем она дала ему в руки этот альбом, совсем забыла, что в нём фотография Сашки…

Они лежали, обнявшись, с открытыми глазами, в одежде и без одеяла, не могли заснуть, хотя и разговаривать, а тем более выяснять что-либо и прояснять, просто сил уже никаких не было.

Холодный ветер резким порывом распахнул форточку, взлетели и затрепетали отчаянно синие бабочки на голубеньких шторках. Эля прижалась к Егору, и он обнял её. Но она всё равно почувствовала, что он где-то далеко-далеко и мысли его, как вот эти синие бабочки на вуалевой шторке, трепещутся в неведомых ей пределах, куда он сейчас не хочет её впустить.

Глава десятая

Не всё так просто

Как-то, возвращаясь с практики, Эля повстречала на улице Риту. Обе обрадовались.

– Ну, что там у вас новенького?.. – спросила подруга.

– Ой, как хорошо, что встретились! Всё собиралась к тебе забежать… Я ведь, Рита, в тот вечер так и осталась у Егора. Своим сказала, что заявление в ЗАГС подали, они спрашивают, на какое число роспись, а мы ещё и не подавали. В начале лета, говорю.

– Правда-правда, ты так и говори. Сейчас три месяца на размышление дают. Подадите ещё, успеете…

И как-то замешкалась, замолчала, опустила глаза. Потом собралась с духом, сказала:

– А мы ведь со Стасом расстались… Тот день последним был… Перестал приходить…

Рита постаралась улыбнуться, но улыбка получилась жалкой.

– Ну, как это перестал приходить? Поссорились, что ли?.. – Эля привыкла видеть их вместе, ей стало не по себе.

– Да не ссорились мы. Вот думаю теперь, раньше тебя не понимала, твоих отношений с Сашкой… а сама в таком же положении оказалась… Где он, с кем, не знаю… а ведь жду! И ведь всё прощу! А самое страшное, что он может и не прийти…

В техникуме у Риты тоже не ладилось. Перспектива работать продавцом как-то не радовала, всё ей надоело.

Эля заверила её, что сегодня же вечером они с Егором зайдут за ней, вместе погуляют, а потом зашлют Егора к Стасу в «разведку».

Вечер выдался тёплый и ласковый. Ни ветерка, ни дождинки. И небо было высоким, светлым. От него и воздух казался таким же лёгким, дымчатым. И пахло мягко-мягко деревьями и кустарниками, и приближающимся их цветением.

Прогулявшись по аллеям парка, они возвращались втроём: Егор и, с обеих сторон под руки держась за него, Эля и Рита. К Станиславу решили не заходить, завтра Егор сам узнает, что к чему, не женское это дело бегать за парнем! Стас, конечно, Дон Жуан ещё тот, но не до такой же степени, объясниться-то как-то надо!

– Не волнуйся, выведем мы его на чистую воду! – вполне искренне обещал Рите Егор, потому что свежо ещё было в голове, как Стасик волновался за их первую встречу, с каким энтузиазмом принял приглашение отпраздновать всем вместе День смеха. Нельзя же так быстро остыть… Может, заболел?..

– Ага, заворот кишок! – грубовато пошутила Рита, и шутка вышла какая-то не весёлая.

– А это мы ему быстренько вылечим, – подхватил тему Егор, желая развеселить подружек, – среди нас же есть медицинский работник! Потренируемся?!!

И Егор одним махом выхватил у Эли сумку, с которой она пришла к нему на свидание прямо с практики. Он знал, что там всегда лежат у неё накрахмаленные белые халат и чепчик. Присев на скамейку, он вытащил всё это больничное обмундирование, нахлобучил на макушку чепчик, накинул поверх куртки халат, и со словами: «Держите больную!» бросился догонять кинувшуюся от него прочь Элю. В конце аллеи догнал её и повалил на ближайшую скамейку. Она отчаянно сопротивлялась, покатываясь со смеху, а мимо проходили люди, недоумевающее смотрели, думали, что здесь происходит. К тому же Егор, придерживая её за плечи, покрикивал: «Осторожнее, больная, вы пораните доктора! Говорите, что у вас болит?! Говорите, кишечная скрутка?! Эту оказию мы вам быстренько сейчас выправим!»

– Егор, Егор, перестань! – сквозь смех и слёзы умоляла подбежавшая Рита. – А то нас сейчас всех отправят в психушку!

– Да что вы говорите?! – дурачился Егор, войдя в роль. – И вам плохо?! А ну-ка покажите, что вас беспокоит?!

И Рита уже со всех ног неслась от него по ступенькам…

Насмеялись они в тот вечер до колик.

А когда проводили подругу до подъезда, она серьёзно спросила Егора:

– Ну, а вы-то когда заявление понесёте?

Егор как-то странно отвёл глаза:

– Понимаешь, не всё так просто…

От такого ответа сердце Эли сжалось в комочек. Она даже успела подумать, что вот так всегда бывает, когда нахохочешься – потом плачешь.

В её подъезде он признался, что уже ходил в военкомат, написал заявление, что хочет в армию. А это значит, что скоро ему придёт повестка…

– Какая ещё повестка?.. – спросила Эля, не поверив своим ушам.

«Как же он мог так поступить с ней? Не посоветовавшись, не предупредив. Что же она теперь скажет своим родителям?..» – думала она.

Он сказал, что не мог иначе, что всё равно не сдал бы свои зачёты, что не захотел опять расстраивать своего отца.

И что так, по большому счёту, всем будет лучше, и ей, и ему. Армия проверит их чувства, испытает, и, если всё будет хорошо и она дождётся его , - они поженятся. А потом он найдёт себе работу и будет потихоньку доучиваться на вечернем отделении института.

Глава одиннадцатая

Разлука

Майские праздники опять отмечали вчетвером. Как и предполагала Рита, у неё со Стасом начались примерно такие же отношения, как раньше у Эли с Черкашиным. Разница только в том, что он живёт не в деревне, и пропадает не на месяцы, и приветы от него Егор передаёт чаще, а точнее регулярно.

По этому поводу Рита уже не волнуется – лишь бы хоть иногда приходил! Точно так когда-то Эля думала о Сашке. Особой ревности она никогда не испытывала, можно сказать, даже не знала, что это такое. Другое дело, если бы Егор начал вдруг изменять. Но она и представить себе этого не может, настолько он предан ей. Вчера в троллейбусе она вдруг спросила у него:

– Егор, а если я забеременею, что скажет твоя мама?..

– Ну, что она скажет?.. – задумался он ненадолго. – Скажет: «Женись!»

И она улыбнулась, припав к его груди, и он улыбнулся, обняв её. В последние дни они почти не расстаются, врозь только ночуют. Остальное время всегда вместе. Если у неё кто-то дома, то она с утра собирается и как будто уходит в училище, Егор в это время уже ждёт её где-нибудь у кинотеатра, часа полтора-два они смотрят какой-нибудь фильм, а потом идут к нему домой, к этому времени его мама уже успевает уйти на работу. А иногда Эля встречает его у себя дома: сонная, открывает дверь, виснет на плечах.

Она уже столько лекций пропустила, но разве можно думать сейчас о какой-то гигиене труда или физиологии – повестка Егору уже пришла, в конце мая он уходит в армию.

Отец перестал расспрашивать Элю о свадьбе, через маму этот вопрос был улажен. Хотя Эля предполагает, чего маме это стоило: все шишки за недостойное воспитание дочери сыплются теперь на её неповинную головушку. А самой Эле лишь один раз выпало удовольствие услышать недовольство отца. Тогда она уже обувалась перед выходом из дома, когда, подвыпивший, он проснулся некстати:

– Ну, что, солдатка, теперь ещё два года ждать будешь?..

– Пап, ну разве значат что-нибудь какие-то два года по сравнению со всей оставшейся жизнью!.. – ответила она с достоинством, призвав на помощь всё своё дочернее мужество.

– Ну, жди, жди… – продолжал недовольное бурчание отец. – А он там, глядишь, себе зазнобу найдёт и будет над тобой, дурочкой, посмеиваться. И правильно сделает!..

– А ты по себе-то не суди, – сразу кинулась спасать положение мама, – не все же такие бессердечные! Есть и порядочные люди!

Отец в молодости, что и говорить, красавцем был. В армию его одна девушка из их села провожала, а там, в Казахстане, он с молоденькой немкой познакомился. Из Германии их многих тогда в Казахстан переселили. И начали они там в увольнениях встречаться. Полюбил, наверное, отец ту немку, раз Элю он её именем назвал. А ту, сельскую, которая его провожала, забыл и бросил. По рассказам тётушки, родной отцовой сестры, та, бедненькая, руки хотела на себя наложить, да Господь отвёл…

– Я вас, таких бестолковых, предупреждаю! – горячился отец.

И чувствуя, что не пробить ему сплочённую женскую оборону, вздохнул:

– А что как в Афганистан заберут?..

– Э-эх! Типун тебе на язык! Спал, и спи лучше дальше! – отчитывала его мама. Ей очень нравился Егор, она и сама прониклась к нему и доверием, и сочувствием. – Иди, дочка, иди, гуляй, путёвого слова от отца всё равно не дождёшься!..

Это точно, не дождёшься: в любых делах он мастер, каких поискать, а в житейских премудростях – профан небывалый!

Но почему-то так врезались в сердце его непутёвые слова...

А ещё эта Егорова поездка в свою деревню. У неё и сомнений не было, что он возьмёт её с собой, и он сначала позвал, а потом как-то странно замолчал. И она не спросила потом, почему уехал без неё. Умом понимала: ну в качестве кого она поехала бы к его воронежской родне? Больше, чем невеста, но меньше, чем жена?..

Хорошо хоть, что на проводах их посадили за столом рядышком. Громким начальственным голосом гремел своё напутствие папа:

– Ну, что ж, Ёшка, – так с детских лет смешно и трогательно называл он Егора, – в солдаты, так в солдаты! Теперь ты совсем взрослый. Сам решение принял. Что ж…

И замолк вдруг, осёкся его голос. И всем стало ясно, что не такого пути желал он своему старшему ребёнку – наследнику, продолжателю рода. И всё ведь шло как нельзя лучше: осталось сдать какие-то ничтожные зачёты, и перевёлся бы на третий курс. А на третьем курсе намного легче учиться, предметы все профильные, да и практики больше. Закончил бы институт, и опять он ему помог бы, взял бы мастером к себе на завод, а если бы не захотел работать под его крылом, в другое бы достойное место устроил. С его-то связями! У него ведь два высших образования, он много трудился, многого достиг сам, был новатором металлургического производства, а сын…

И это последнее «что ж» было таким потерянным и беспомощным.

И мама Егора, такая интеллигентная, тоже с университетом за плечами, всё старалась держаться весёлой, хотя голос срывался предательски, то и дело поблёскивали красивые глаза за припухшими веками.

Она тоже всего достигала сама, никто за них, деревенских, вышедших из многодетных крестьянских семей, не надеялся на помощь родителей – всего добивались собственным трудом и рассчитывали лишь на свои силы. Уезжали в незнакомые города, жили в общежитиях. Там и знакомились, и играли скромные студенческие свадьбы, и учились, и работали, и рожали. Так и Егора родила она, учась на третьем курсе, а потом отправили они его на воспитание к бабушке и дедушке.

Есть у Егора и сестрёнка младшая. Шестиклассница, умница, отличница. Получается, лишь с Егором проблемы. Получается, не ей одной преподнёс он такой неожиданный сюрприз.

Глава двенадцатая

Служи спокойно, любимый

Эля и Рита спозаранок приехали к военкомату, где уже толпились коротко постриженные призывники. Около дверей она увидела Егора с матерью и Станиславом. Егор выглядел совсем мальчишкой, волосы ёжиком, в старенькой курточке, потрёпанных джинсах. Она сразу протиснулась к нему, вцепилась в руку и не отходила уже ни на шаг. До тех пор, пока ребят не построили и не погрузили в специальный автобус. Увозили их в Грязи на сборочный пункт: там они должны были ждать дальнейших распоряжений.

Когда автобус с новобранцами скрылся из глаз, Эля всё ещё стояла у военкомата, у неё не было ни сил, ни желания трогаться с места. Куда ей теперь идти, куда торопиться?..

Рита поспешила на работу, она уже устроилась в промышленный магазин «Детский мир», Станислав пошёл по своим делам, а Эля всё стояла и стояла у военкомата, как будто что-то могло ещё измениться в её жизни. Как будто каким-то невероятным чудесным образом мог ещё вернуться тот старенький тарахтящий «Икарус», который увёз её любимого.

Рядом, как вкопанная, стояла его мать. Она, похоже, тоже никуда не хотела идти или совсем забыла, что надо торопиться. Они очнулись, когда все окружающие люди рассеялись. Расставаясь на троллейбусной остановке, мама Егора тихо и просто сказала:

– Заходи к нам… в любое время…

И это Эля приняла, как протянутую руку дружбы.

– Я обязательно буду заходить…

В этот пасмурный день, печальный и опустошённый, родители увезли Элю в деревню. Весь день она не находила себе места, а вечером братья уговорили её пойти с ними в клуб. В клубе было душно, накурено, в предбаннике играли в карты местные парни, дым коромыслом висел над их головами, одинокий магнитофон хрипел в зале для стайки расфуфыренных деревенских девчонок, и от этой угрюмой серости было ещё тоскливее. Где-то он теперь, её Егорушка? спит ли? скучает ли по ней? И не сожалеет ли уже о том, что по собственному желанию и раньше положенного срока стал солдатом, не захотел попросить отца о помощи. Подумать только: сам ректор института – приятель отца, и один его телефонный звонок разрешил бы все проблемы Егора!.. Откуда же у него столько упрямства?.. Ну, если не для себя, так для неё, для своей любимой Эли. Кому и что ты доказываешь, Егор?..

Но все её мысленные вопросы наплывали и уплывали, как волны, ни на один из них она не находила ответа. Лишь одно было ясно: не пытался Егор сбежать от трудностей, армия – не палочка-выручалочка, и разлука их на два года не покажется ему спасением! Но почему он меньше всего подумал о ней?..

Не напрасно Эля так терзалась. Утром она из деревни поехала в Грязи. Егора выпустили, и они долго сидели на лавочке у военкомата. Сидели и чуть не плакали. Оказывается, вчера призывников отпускали по домам с ночёвкой, и он приезжал в Липецк, приходил к ней, к Рите, искал по микрорайону. И только Галка Абрамова, соседка с пятого этажа, встретившаяся с ним у подъезда, когда приходил он во второй раз, сказала ему, что Эли нет, что всей семьёй они уехали в деревню…

Было почти жарко. Пахло зелёной травой, распустившейся сиренью. Воробьи не находили себе места, стайкой слетали с кустарника, выискивали на земле какие-то малые крохи, семечки, взлетали обратно на ветки, чирикали звонко.

– Служи спокойно, любимый, не думай ни о чём плохом! – шептала Эля ему на прощанье в обветренные губы. – Я обязательно дождусь тебя… Два года, подумаешь, пустяк…

В первом же письме ему, то есть ответе на его письмо с обратным адресом, она радостно сообщила, что возможно приедет к нему на присягу!

Глава тринадцатая

Жизнь налаживается

О сколько теперь пришлось Эле трудиться! Со своей любовью она запустила все предметы. Особенно не повезло ей с акушерством и гинекологией, лекции пришлось переписывать у подружек, и учительницу, что преподавала эти предметы, разыскивать по месту её основной работы: в женской консультации. Та только удивлялась:

– Это почему же ты так долго не ходила на мои лекции?

– А я не только на ваши лекции не ходила, – искренне созналась Эля, – я вообще в училище не ходила.

– Это почему же?..

– А я… парня своего в армию провожала…

Врач долго молчала, перебирая какие-то важные свои листочки, не зная, что и ответить. Может быть, ей поначалу и хотелось отругать хорошенько нерадивую ученицу, потому что кому понравится сидеть вот так, после приёма больных, и выслушивать запоздалое жалкое лепетание, но всё же она улыбнулась и сказала уставшим голосом:

– Ну, и как, проводила?..

– Проводила, – кивнула Эля.

Ехала из заводской поликлиники и всё улыбалась. Какие хорошие люди окружают её. Все зачёты она сдала, всем учителям пообещала, что больше не будет пропускать занятия. И, действительно, зачем теперь пропускать, для кого жертвовать образованием?..

Отец больше не упоминал о солдатских переменчивых настроениях, он вообще не любит разговоры с женщинами, считает это пустой тратой времени, махнул рукой: живи, как знаешь. Мама иногда вздыхает, мол, ушёл Егор, некому теперь и шоколадкой её угостить. Но за этими вздохами Эля слышала и материнское сочувствие, и естественное любопытство, чем дышит дочкино сердце в теперешней своей одинокой жизни...

Но одинокой-то жизнь у Эльвиры всё-таки не была.

Кружилось в городе раннее лето. Жарким маревом падало небо на доцветающие сады. Тугие узелочки завязывались на молодых яблоньках, вишенки зелёными бусинами высвечивались из листвы палисадника.

В последние дни Галка Абрамова не давала унывать, как прорвало её: то пойдём в парк, прогуляемся по аллейкам, то поедем к её знакомым на соседний микрорайон. Словно даже обрадовалась, что Егора забрали и опять можно, как раньше, дружить. Бывало, и не захочет Эля идти с ней, а та в слёзы: «Тебе со мной стыдно ходить, я маленькая!» «Ну, что ты выдумываешь?» – успокоит Эля, разве виновата та, что ростом невеличка, и непременно пойдут гулять. А пока гуляют, Галка по своему любопытному характеру всё расспросить успеет: и пишет ли, и что пишет, и что ты ему отвечаешь. И любишь ли?.. – спросит, да так пронзительно, словно в душу заглянет, и Эля всё как на духу ей расскажет. И так приятно рассказывать о нём, больше и некому рассказать – Рита в каком-то сельском магазине практику отрабатывает.

Удивительное дело – воспоминания! Как будто жизнь в жизни. Шкатулка в шкатулке. Откроешь – и залюбуешься! Здесь и первый взгляд, долгий, заинтересованный, и первый вопрос, осторожный, необязательный, и ответ незатейливый…

Всё рассказывает Эля, и всё в сотый раз переживает. И про загадочную планету под названием «Чёрный принц», и про девушку из деревни.

– А если они и сейчас переписываются? – округляет глаза Галя.

– Ну что ты, – улыбается Эля, – теперь всё прояснилось!

И опускает Галя глаза, замолкает. Эля сразу спохватывается:

– Извини, я эгоистка, я про Егора бесконечно могу говорить. Мне даже думать о нём приятно. Расскажи, как у тебя дела? Что Сергей пишет?

Сергей у Гали тоже в армии. Но недавно он, отслужив полтора года, приходил в отпуск.

– Да ничего, – не поднимая глаз, обречённо вздыхает Галя, – он какой-то не такой стал. Кажется, я его разлюбила.

– Да ты с ума сошла! – негодует Эля.

Для неё теперь все солдаты чисты, как ангелы. И непременно надо дождаться, а потом всё разрешится. Она и старается убедить в этом Галку, но Галка непреклонна:

– А сама-то ты дождалась?! Где он сейчас, твой Черкашин? Материал ему на рубашку покупала… на второй день свадьбы… его любимого цвета…

Ах, как ловко поддела её птичка-невеличка! Ай, да Галка! Эля и забыть успела про тот сиреневый отрез, а та помнит, ведь продавался он в Галкином профтехучилище. И Галка, как швея-мотористка, обещалась не только рубашку Черкашину, а ещё и платье невесте сшить!

Эля молчала. Что на это скажешь?..

– И зачем ты мне об этом напомнила?..

– Ладно, это я так, сама не знаю, зачем... – вздохнула Галка. – Если бы у меня был такой, как твой Егор, я бы тоже про всех забыла, давно бы к нему улетела!

«И я непременно полечу, – подумала Эля. – Но как лететь в эту неведомую Москву, с кем? Ни разу она там не была. А на присягу его родители без неё съездили…

Вечер совсем загустел, стало пустынно на их улице с тусклыми фонарями.

– А из-за Сашки Черкашина я теперь в деревню не могу поехать, – вставая с лавки, на которую присели отдохнуть, сказала Эля, – боюсь встретиться…

– Он пришёл уже?

Гале не хотелось идти домой, она бы ещё посидела, но Эля знала, что мама теперь волнуется, да и отец, если не спит, упрекнёт: «Вот вы все так солдатиков своих дожидаетесь!» Но и от Галки не просто уйти. Одинокая она какая-то, и близкой подруги, такой, как у неё Рита, у Галки нет. И Эля опять присела.

– Ещё в мае, – ответила, опустив глаза, – я даже видела его издалека, он на мотоцикле проезжал, а я за остановку спряталась. Представляешь? Что я ему скажу? Что я его не люблю, что зря переписывались?.. Хорошо бы, он сам всё понял, или просто взял да и забыл. Это лучше всего было бы! Улеглось бы само собой.

– Жди, забудет! Без памяти, что ли?

– То-то и оно… Мама говорит, что он к бабушке уже приезжал, спрашивал, когда я приеду.

– Не надо тебе ехать, – решительно сказала Галка.

– Знаю, что не надо. Но мама говорит, бабушка ждёт.

Глава четырнадцатая

Поездка

Они стояли на сельской остановке втроём: Эля, родной братишка Вовка и двоюродный Андрей, с которым встретились случайно на автовокзале, он тоже ехал в Головщино.

Раньше они всё лето не уезжали из деревни, все каникулы гостили у бабушки. По хозяйству помощники они были, прямо сказать, никудышные. Избалованным, изнеженным городской жизнью, им и ведро воды из колодца принести, полы в сенцах подмести – уже работа! Они с великой неохотой брели в огород на прополку картошки, зато с великой радостью гонялись во дворе или уходили далеко в поле за опятами и шампиньонами.

День этот был не солнечный, но и не пасмурный. Густые облака то заслоняли солнце, то опять оно выходило, яркое и ослепительное. Приезжие этим рейсом уже разбрелись по своим тропинкам. Из продуктового магазинчика летел на крыльях тёплого ветерка мягкий хлебный дух. В этом магазине работал когда-то Элин дедушка, мамин отец. Здесь и жила неподалёку его семья, чуть пройти в сторону кладбища. А мимо кладбища вьётся узенькая тропочка по бугоркам и холмикам – к дому, в котором жили они уже с бабушкой.

А за кладбищем ветер разносит другие запахи: ржавчины и мазута, там стоят комбайны, разбросаны на полянке разные детали-железяки. Тропинка, едва коснувшись этого крутого запаха механического прогресса, сразу убегает к далёким домишкам на косогоре. Там ветер резво носится по простору, весело раскачивает ветки вётел, путается в золотой листве красавиц-берёзок. Там навсегда осталось жить Элино детство, и частица её сердца по сей день там. Бабушка давно переехала в город к старшей своей дочери, к Элиной крёстной, которая жила одна. Да и самого их домика уже нет, пожар оставил от него лишь обугленные стены да садик, буйно заросший теперь лебедой и крапивой.

– Может, пешком пойдём? – предлагает двоюродный брат.

Он стал таким взрослым за этот год, что Эля даже не сразу узнала его. Раньше они постоянно мерились ростом, и она всегда была выше, а теперь, пожалуй, она ниже на целую голову. Да и характером возмужал, исколесил на «Яве» с соседскими парнями всю окрестность. Вот и сейчас не терпится ему поскорее добраться до своего мотоциклета.

– А, может, ещё подождём, – говорит Эля, выглядывая из-за стены. Пока, слава Богу, всё в порядке, тишина и покой, никого на горизонте, похожего на Сашку, нет. Может, подумалось, оно и лучше, побыстрее уйти от греха подальше. Вовка тоже согласен идти, измучился в поездке, но раз старшая сестра не хочет, можно и подождать автобус. Из дома они вышли два часа назад, целый час с пересадкой добирались до автовокзала, потом там стояли, ждали автобуса, теперь вот здесь…

Они уже хотели двинуться в путь, как мимо остановки проехал по большаку мотоцикл с коляской. Эля не разглядела, кто сидел за рулём, кто позади. Но лицо второго было повёрнуто к ней. «Господи! – мелькнуло в голове. – Только бы не Сашка!» Братья в очередной раз вышли на дорогу посмотреть, не едет ли автобус, а она стояла, отвернувшись, рассматривала исписанную разными глупостями стену, как вдруг опять послышался гул мотора. Мотоцикл возвратился и остановился неподалёку.

Черкашин сидел позади друга и смотрел в их сторону. Она, узнав его, поспешила отвернуться: «Мало ли, может, он её не узнает!»

Но почему же они не уезжают? Почему такая тишина?! Эля повернулась, глянула на Черкашина и всё поняла. Он сидит и терпеливо ждёт, когда она заметит его. Сидит и молчит, и мучается, наверное, не меньше, чем она: «Что делать?» Она не отводила уже взгляда, будь что будет, раз уж суждено встретиться.

Он даже не улыбнулся, он просто махнул рукой, подзывая. Она оглянулась, как будто кто-то ещё мог стоять позади. За спиной никого не было, и она в последний раз изо всех сил уцепилась взглядом за чьи-то каракули, словно за последнюю возможность спастись. Братья с интересом наблюдали, чем закончится эта немая сценка. Андрей уже успел поздороваться, а Вовка стоял безучастный, ему было всё равно, лишь бы поскорее добраться до лавочки у бабушкиного дома.

– Вы в Головщино?.. – только и спросил Черкашин, когда она подошла.

– Да…

– Тогда садись, подвезём.

– Не надо. Я не одна.

И пока Эля стояла в недоумении, Черкашин уже слез с сиденья и пошёл пересаживаться в коляску.

– Усядемся: ты садись на моё место.

Вовку усадили к нему на колени, Андрей бочком пристроился на крыле.

– Вот так. Всем удобно? Доедем с ветерком! – Черкашин заметно повеселел.

Вот таким он был всегда: решительным и заботливым. Просто эти его качества давно стёрлись из памяти.

На лицах братьев расцвели улыбки: « Доедут с ветерком!»

На окраине села съехали с большака на мягкую тропинку меж лопухов и вскоре остановились у бабушкиной калитки, Эля облегчённо вздохнула: «Всё!» Братья спрыгнули, сказали «спасибо» и скрылись за калиткой, а Эля зацепилась за какую-то детальку вязаной юбкой.

– Нам надо поговорить, – сквозь незатихающий гул мотора услышала громкий голос Черкашина.

«Как специально!» – злилась на юбку и дёргала подол в разные стороны.

– Я приеду часов в шесть. Хорошо?

А зацепившаяся петля ещё больше запуталась. Видя, что Эля нервничает и вот-вот разорвёт нитки, помог ей отцепиться. И тут же ещё громче повторил свой оставшийся без ответа вопрос:

– Хорошо?..

– Хорошо, – буркнула Эля, спрыгнув с мотоцикла.

Шла до калитки и спиной ощущала калёные стрелы, пущенные ей в спину. Только когда они развернулись и отъехали, она оглянулась – Черкашин махнул ей на прощанье.

О, как это было бы здорово – если бы на прощанье!

Навстречу ей с порожек спорхнули две радостные девчонки, сестрёнка и племянница, и повисли на ней, щебеча наперебой: «Эля, Эля приехала! Ура!»

Анечка, дочь двоюродной сестры, и Танюшка, дочка крёстного, в той поре, когда им так интересно общение с Элей. Они, оказывается, уже неделю гостят в деревне.

– А с кем это вы приехали? А он кто, твой жених?

Не унимались и в избе:

– А мы его знаем! Он уже приезжал! Мы сказали, что у тебя экзамены, а он сказал: «Сколько же она будет их сдавать?» А мы сказали: «Не знаем!» Нас тётя Маша научила так ему говорить.

Тётя Маша – мать Эли. Это лучшее, что она могла придумать, чтобы не обидеть парня.

Девчонки щебетали:

– А мы сидим, слышим, кто-то едет, думали , опять он – а это вы! Здорово, теперь мы все вместе в клуб пойдём!

Ещё бы! Ведь в клуб их одних бабушка, конечно же, не отпускает. Маленькие ещё, по двенадцать лет, и пока Эля объяснялась, почему она так долго не приезжала, те сбегали в сад, принесли ей клубники, молоденьких огурчиков с огорода, бабушка поставила на стол сковороду с жареной картошкой.

После обеда мальчишки возились во дворе со сломанным велосипедом, а Эля под непрерывное жужжание двух непоседливых «пчёлок» отдыхала на печке. Так спокойно было на душе, а главное, в этой милой сердцу суете к ней вернулась уверенность, что всё она сделала правильно, и все довольны, и Черкашин, естественно, не приедет. Она может отдать голову на отсечение – не приедет! Уже сколько раз так было! Вот если бы она ему сказала: «Не приезжай!», тогда бы он ещё мог приехать, а так как она согласилась, то он не приедет специально – отомстит! Надо же ему хоть как-то отомстить за то, что она скрывалась от него. Он же не дурак, понимает, что не могут экзамены длиться два с половиной месяца. Значит – разлюбила, значит – не нужен. И объяснение не нужно, уже и так всё ясно. Да и он что, святоша? Сидел и ждал, когда она приедет? Господи, да он и раньше-то никогда её не ждал! Он вообще ждать не умеет. Ему это слово незнакомо! Все девчонки в округе побывали у него в невестах. Ни одну не пропустил! А после армии ему сам Бог велел разгуляться. Неужели она не понимает?! Она же теперь не глупая девочка, которой можно запудрить мозги. Она – женщина! И у неё внутри тоже есть чувство. И совсем не такое, какое было к нему. Всё детское и наивное вытеснила другая любовь, взрослая. К Егору. И ничегошеньки не оставила Черкашину.

Глава пятнадцатая

О, Боже!

И Эля задремала…

Девчонки пчёлками жужжали за окном на лавочке, доносились иногда их тоненькие голоса сквозь ласточкин свист. Ласточки который год выводят птенцов у них под крышей…

И снился Эле огромный зал, и словно сидят они с Егором в самой его середине, а над ними небо, полное звёзд.

Они сидят и смотрят на это небо. Её рука лежит в его руках, голова на его плече. И как будто кто-то даёт Эле бинокль, и она смотрит в него, и словно ищет что-то. И видит неимоверно красивое облако, словно в золотистом окоёме, и ослепительное солнце, и ведёт бинокль дальше, и вот уже не иначе лунный диск с тёмными тенями-кратерами. И вдруг что-то странное приближается к луне, и закрывает её полностью, и становится темнее и темнее, и вот уже темно, как ночью. А главное, так страшно, так страшно, что сердце бухает и готово вырваться из груди. «О, Боже! – шепчет она во сне. – О, Боже!» И нет у неё других слов, и Егора рядом нет, она одна в этой черноте, и не понять, на земле ли она или в небе.

«О, Боже! – шепчет она, проснувшись. – О, Боже!»

Анечка и Танюшка забегают в избу, летят к ней на печку:

– Он приехал, приехал!

Господи, сколько же времени?

Она отдёрнула занавеску, посмотрела на часы: шесть часов.

«Как пунктуально, – подумала, упирая глаза в низенький потолок. – Как глупо, как ненужно, как некстати. Зачем?!

– Ну, что же ты лежишь? Вставай!

– Он послал нас за тобой!

Девчонки, смеясь, взметались по избе, одна уже держала наготове кофточку, другая пыталась расчесать Элю, пока она натягивала юбку.

– Да что вы пристали, никакой он не жених! Не жених, поняли? Цыц! – цыкнула Эля.

Уже с порога она увидела Черкашина. Он стоял за калиткой под берёзой. В фирменных джинсах, белой рубашке и почему-то в очках. Он больше походил на какого-то пижона из итальянского фильма, нежели на жениха среднерусской полосы. Ещё эти противосолнечные очки на вечерней зорьке!

К чему они?! Как будто они пойдут сейчас неизвестно куда, а не по сельскому большаку, по которому пастухи вот-вот погонят стадо.

Всю дорогу от печки до берёзы Эля искала правильные, умные слова. Обязательно нужно сказать, что ничего между ними больше не будет, никакой любви и никакой свадьбы. Что тогда она была совсем девчонка, что теперь она совсем другая, что…

Но он вдруг снял очки, повесил их на кармашек рубашки, так по-свойски обнял её за талию, так светло улыбнулся и повёл неизвестно куда.…

И она узнала в нём того, другого Черкашина, которого любила когда-то. С кем вот так же гуляла она по большаку, то и дело прижимаясь к его плечу, к такой же его белой рубашке, потому что курточка его висела у неё на плечах. Большая полная луна плыла за ними вдоль посадок, ветер налетал и спутывал её ещё длинные тогда волосы, и Сашка то и дело останавливался, убирал спутавшиеся пряди со щёк её и губ, и долго они целовались где-нибудь на полдороге. Где-то глухо лаяли собаки, где-то кричали первые петухи…

Господи, неужели это было с ними?.. И куда это делось?! И откуда теперь нахлынуло с этими августовскими красками, с этими пряными запахами скошенных трав? И куда он ведёт её, опять такую доверчивую, разомлевшую от нахлынувших воспоминаний, чарующих её одинокое сердце. Почему же одинокое? А Егор? Только где он сейчас, и зачем он оставил её одну, оторвал от себя так жестоко? И, главное, зачем? А, может, он просто сбежал от неё, чтобы не быть обязанным жениться?.. Ведь такие редкие и такие короткие его солдатские письма…

– Почему ты не писал? – спросила Сашку, как пошла в наступление. Чтобы только заполнить эту угрожающую пустоту.

– По-моему, я писал тебе регулярно, – Сашку не так-то просто было смутить. – А в конце, понимаешь, совсем не было настроения. Только и жили тем, что скоро домой. А вот почему ты так долго не приезжала?..

Сашка нагнулся, сорвал травинку, стал её покусывать.

– Я думала, что если нужна, сам приедешь. Адрес тот же, – ответила она так обтекаемо, что сама удивилась, как это у неё всё логично получилось.

– А я приезжал. И не раз. Тебе разве мать не говорила! Я и с ней разговаривал, и с бабушкой твоей. Извини, что до города не доехал. Здесь тебя ждал…

Он опять так же, как давным-давно, остановился и хотел поцеловать её. Но Эля отстранилась, и они медленно пошли дальше, свернув с большака на узенькую колею, ведущую в поле. Шумела листва посадок, колосилось, золотилось на закате поле пшеницы.

– Давай не будем, – осмелилась она сказать ему самое главное. – Это уже не важно. Просто я хочу сказать тебе…

– Ты уверена, что я хочу это знать? – перебил он и неожиданно, так, что она даже испугалась, схватил её на руки. – Ничего, ничего не хочу знать. Ничего не важно, ты со мной, я с тобой, и всё!

Потом они уселись на поляне, и он всё твердил, словно самому себе вдалбливал в голову:

– Мы уедем. Далеко. Во Владивосток. Там у меня друзья. Начнём новую жизнь, я ведь не глупый, всё понимаю. Но слышать ничего не хочу.

Эля уже понимала, что по доброй воле она попала в его ловушку. Так просто ей теперь не уйти и не вырваться – не отпустит! Не для того приходил!..

Она немного отодвинулась, проверяя пути отступления: может, как-то удастся хотя бы убежать, но он тут же крепко схватил её за руку.

– Тебе не надо меня бояться! Я люблю тебя! Я хочу на тебе жениться…

…Возвращались они молчаливые. Ещё не стемнело. Горели за горизонтом облака, как будто за ними был другой мир, другое сказочное царство, и не было в нём ни обмана, ни грязи, ни предательства.

Эля боялась теперь только того, что он сейчас поведёт её знакомиться со своей роднёй, и всё твердила: «Мне пора домой! Я обещала, что приду через час!» И он согласился перенести знакомство назавтра.

Они распрощались на большаке. Он пошёл в свою сторону, она – в свою. Где-то далеко послышался гул мотора, Эля оглянулась, увидела, как Черкашин садится на подъехавший мотоцикл, и облегчённо вздохнула. Слава Богу, что всё ещё обошлось культурно, а то могла бы прийти домой в разодранной кофте с синяком под глазом. Это деревенским девчонкам хорошо знакомо, ещё бы забор дёгтем намазали, как в средневековье! А то так недорого, парой синяков на запястье, расплатилась за неверную любовь к солдату. Успокоила его гордыню, и домашних своих не травмировала...

Всю ночь Эля думала о своей судьбе. Спала с девчонками в мазанке, на широком раскладном диване. Такая тишь! И темь, хоть глаза коли. Анечка и Таня, добравшись до подушки, сразу засопели, а она лежала посерёдке с открытыми глазами и ничего не видела. Плакать ей было не из-за чего. Ничего хорошего она от этой поездки и не ждала, ничего лучшего, чем то, что произошло, и не желала. Он больше не приедет. Он отдалился на тысячу вёрст теперь, после этой их ненужной и так не желаемой ею близости. Он почти умер для неё. И возможно (и хорошо бы!) умерла для него и она. Навсегда. Аминь.

Глава шестнадцатая

В Липецке

На следующий день, не дожидаясь новых приключений, Эля уехала в город. Лучше она приедет денька через два, когда уж точно с Черкашиным всё будет закончено. В противном случае, кто знает, что взбредёт ему в голову, вдруг приедет за ней и увезёт знакомиться с семьёй. Сопротивление ему нипочём, это Эля уже поняла.

Бабушка, братья и разочарованные её спешным отъездом «пчёлки» взяли с Эли честное комсомольское слово, что она вернётся непременно. Днём нагрузили сумки огурцами и помидорами, яблоками, которые девчонки притащили полными подолами из соседского заброшенного сада, посадили на автобус, и всю дорогу она молилась, чтобы не встретился на остановке Сашка или кто-нибудь из его друзей. Все они, и всё Плеханово стало теперь чужим и опасным. Даже родовой дедушкин домик глядел не радостно, а как бы с укоризной: «Что же ты, девонька, так сплоховала…»

Эля знала, что это говорит её совесть. И чтобы заглушить чувство вины, она убеждала себя, что никакого мужа у неё нет, а Егор, кому она доверила свою невинность, сбежал от неё в армию. Даже в армии ему лучше, чем с ней. «О чём же сожалеть? – спрашивала она неизвестно кого. – Да и не я первая, и не я последняя, с кем так обошлись». И почему-то вспомнились слова Егора и показались такими глупыми: «Любовь оправдывает всё!» Как же! Оправдывает!

И так мерзко было на душе, так гадко и унизительно. Неужели теперь так будет всегда?..

В Плеханове она не встретила никого. Выходит, собеседником в тот день был один лишь дедушкин домик.

Так же, как вчера и как всегда, на остановке пахло свежим хлебом. Так же, как вчера, поднимали пыль проезжавшие мимо машины, и невыносимо тарахтел где-то за церковью мотоцикл.

Автобус пришёл быстро, вместил в себя несколько пассажиров и повёз Элю в Липецк. Мелькали поля, и лесополосы убегали вглубь полей, и лес стоял, молчалив и печален, и блестела на солнышке река. Как же любила Эля эту дорогу! Дорогу к Сашке! Четыре года лёгкой птахой летало сердце над этими светлыми просторами. Пело сердце для него одного, а теперь оно замолчало.

Нет, с таким настроением определённо нельзя было идти домой. Мама сразу заметит неладное. Поэтому Эля свернула к родной девятиэтажке. Лифт не работал, и она пошла пешком. Но Риты не было дома, никого у них не было. Эля поднялась и уселась на подоконнике, где обычно они сидели с Егором. Это было излюбленное их местечко в Ритином подъезде. Здесь они грелись, отдыхали, целовались. Здесь перед самой армией он вырезал на перилах «Эля». Почему же он не вырезал рядом своего имени? Может быть, всё-всё сложилось бы иначе. Может быть, не сидела бы она здесь одна, униженная, растоптанная вчерашним... «Эх, Егор, Егор, что же ты наделал? Зачем оставил меня одну?.. Мой ли ты ещё, и твоя ли я теперь, никто уже не сможет мне ответить».

Рита поднималась по ступенькам , умученная трудовым днём. Эля чуть не сшибла её с ног, кинувшись навстречу.

– Рита, Риточка, где же ты так долго была?!

– О, Элечка! А я ведь только вчера приехала. Хотела к тебе забежать, да отложила до сегодня. Так соскучилась, так много хочется рассказать!..

Радуясь друг дружке, они поспешили в квартиру.

В комнате Эля дала волю слезам:

– Какое же я дерьмо, Рита, какая гадина! Нет мне оправдания, и прощения нет! Господи, ну зачем я встретилась с этим чёртовым Черкашиным?!

Рита чуть не выронила чайник от такого интересного начала разговора.

– Элечка, подожди, подожди! Выпей холодной водички, не плачь! – успокаивала, кидаясь то за водой, то опять на кухню к плите. Потом махнула рукой, отключила газ под чайником и принесла из холодильника отцовскую чекушку.

Эля залпом выпила стаканчик, зажала рот рукой и выдавила из себя:

– Я всё испортила, Рита, я всё испортила…

– Да что же ты испортила, глупая, что? Посмотри, какая ты хорошенькая, какая миленькая. И худенькая…

Рита считала себя толстухой, и этот аргумент был для неё самый важный.

– Постой, постой, я сама угадаю, что случилось. Ты ездила в Плеханово?

Эля молча кивнула, растирая по щекам слёзы.

– И встретила там Черкашина?

Две крупные слезы снова скатились по щекам.

– И что он сделал?.. Эта сволочь обидела тебя? – напирала Рита, готовая уже и заявление в милицию написать.

– Нет, Рита, нет! Это я сама себя обидела. Сама, понимаешь?

– Нет, я не понимаю, Эля! И не хочу этого понимать! И ты не выгораживай этого подонка. Ты мягкая слишком, а он – гадина! Ты сколько ему всего простила, а он так тебя отблагодарил! А теперь ты его защищаешь. А если он всю жизнь тебе поломает? Ему-то всё равно, он их сколько, я уверена, переломал. Одной больше, одной меньше. Подумаешь!

Рита завелась уже – не остановить:

– И сколько же он будет пить твою кровушку?

Но Эля одёрнула её:

– Нет, Рита, нет! Он тут ни при чём, – сказала, немного успокоившись. – Это я дура несусветная! Пошла с ним зачем-то! Природа, видите ли, красивая, места, видите ли, памятные. Душевно так начиналось, а закончилось… дерьмом собачьим!

И опять завыла, уронила руки на стол, упала на них лбом.

– Ну, и не вини себя, слышишь, – тормошила за плечо подруга, – и нисколечко ты не виновата. Ни на капельки!

Рита налила по второму стаканчику и достала из холодильника миску с малосольными огурцами.

– За нас, за таких-то вот дур, которые позволяют над собой издеваться!

На глазах её тоже выступили слёзы. Она смахнула слезинки и улыбнулась:

– Велика беда! Они бы из-за нас так страдали! Я вот тоже, Эля, со Стасом навсегда рассталась. Навсегда. Решено. Баста. Я, Эля, – Рита вздохнула глубоко, и как выдохнула, – я замуж выхожу!

Эля осторожно откусила огурец, и от удивления замерла.

А Рита наливала по третьему заходу. Потрясла бутылку над стаканчиком.

– Отцу придётся новую покупать, пойду тебя провожать, в «Гастроном» забегу. А ты что затихла? Знаю, что хочешь сказать. Отвечаю: не рано. И я не тороплюсь. В сентябре заявление понесём, как только мне восемнадцать исполнится!

Эля прохрустела огурцом, спросила:

– Кто он? Давно знакомы?

– Он? Обыкновенный человек. Надёжный. Три недели…

Глава семнадцатая

Свадьба

Свадьбу Рите справляли в специализированном кафе торжеств. Уж как ни отговаривали её все от такого «надёжного», как ни убеждали, что не может она знать человека, с которым знакома без году неделя. И родители убеждали, и Эля. Бесполезно!

Новоиспеченный жених её был полной противоположностью Станислава. Тот симпатичный, высокий, плечистый. И опять же – друг Егора. Дружили бы потом семьями. А этот ну совсем никакой, даже хуже никакого – сидевший. Девчонки имя-то его боятся произнести, не то, что в гости потом прийти! Жить-то молодожёны уезжали к его родителям.

– Да что вы все, как с ума посходили?! Ну не повезло ему, по малолетке отсидел, а так он душа-человек, рубаху последнюю снимет с себя и отдаст! Да вы к нему предвзято относитесь, потому что не знаете его, – обижалась Рита, защищая своего избранника.

А избранник всё обнимал её да ластился, и всё нашёптывал на ушко какие-то волшебные слова, и она расплывалась в улыбке и буквально таяла на глазах у подруг и родителей. А подруги и родители с содроганием смотрели на его сплошь изрисованные татуировками руки. И каждый думал про себя: «Врёшь, парень, не один раз ты туда сходил».

Рита была счастлива по-настоящему, по-бабьи, как определила бы, наверное, какая-нибудь эмансипированная женщина-профессор. У неё ещё и не было в жизни такого постоянного партнёра, преданного и любящего. И все, естественно, поохав и повздыхав, смирились. Плюнули, можно сказать, потому что в долговечность этого брака всерьёз никто не верил. Не верила и мать жениха, женщина с очень грустными глазами, внешне обыкновенная, такая, как тысячи матерей, которым душу вывернули наизнанку их непутёвые сыновья. Он был старше Риты на четыре года, конечно, пожил до неё с кем-то, но без росписи, расстался , и вот теперь у него настоящая женитьба. Может быть, он доказывал что-то той, с которой не сложилось, может быть, самому себе доказывал, что всё у него впереди, вся жизнь впереди, семейная и спокойная, может быть, и вправду полюбил Риту – она так расцвела в эти дни, глаза прямо брызгали искрами радости и счастья!

На второй день свадьбы невеста с женихом пригласили всех к себе в «гнёздышко». Похудевшая в предсвадебной суете и бегах, Рита после первой брачной ночи выглядела ещё прекраснее – вся светилась. Глаза что чёрные маслины, сочились спелой влажностью. Походка и движения стали плавными, мягкими, как у домашней кошечки. И вся она была такая уютная и домашняя, что Эля невольно позавидовала: каждый день, каждый час, каждую минуту и мгновение, подруга рядом с любимым. Вся-вся она растворена в нём, стоит ему только отойти от неё, она уже ищет, зовёт его взглядом. Ни шагу теперь без него! Господи, а как же теперь Эля? Кому раскроет она свои сердечные тайны, кто посочувствует ей в её нестерпимых бедах? Галя совсем не такая, как Рита, она всё только расспрашивает. Как бы отстраняясь, и не поймёшь, сожалеет или осуждает. Она совсем рассорилась со своим Гусевым, который пришёл недавно из армии. Он, видите ли, изменился в плохую сторону, манер дурных набрался, в её присутствии, неловко сказать, в носу ковыряет!.. Поэтому и на свадьбу к Рите она пришла без него, хотя их вместе приглашали. А ведь не разлей вода были они с Гусевым. И провожала она его как невеста настоящая… Теперь как ни в чём не бывало отплясывает, вон как отбивает каблучками кафельный пол, руки в боки, улыбка шире щёк! Артистка! Не зря десять лет в танцевальный кружок ходила.

И Лерка Булгакова на свадьбу к Рите пришла, тоже пляшет, веселится. Она сейчас встречается с парнем из Грузии, они в одном училище учатся. В гости Элю зовёт, про Черкашина что-то рассказать хочет, ведь это по её милости когда-то они с ним познакомились. Но совсем неинтересно ничего Эле, что касается Черкашина, и не пляшется что-то…

Ведь ещё одно обстоятельство стало известно: когда Егор был в деревне, он заходил к своей девушке. Стас сказал это Рите. Дескать, не один он такой, а все ребята такие. Рита бросила ему в ответ, что Егор не такой, а он ухмыльнулся: «Не думаю! Ни один парень своего не упустит!»

И, конечно, конечно, Рита не рассказала бы, но надо же было ей хоть как-то утешить её, если, конечно, это хоть сколько-то утешает. Да и вообще скрывать такое было бы уже нечестно по отношению к подруге. И, тем более, они так запьянели тогда, что никаких секретов друг от друга и при желании утаить не смогли бы…

Глава восемнадцатая

Измена

Хорошо Рите рассуждать, что Егор не мог изменить. Чужую беду, как говорится, руками разведу. А свою беду руками не разведёшь, тут и разумом и сердцем поработать придётся. Разум, конечно, на стороне Егора: подумай сама, ну зачем ему идти на свидание к той, любовью которой он уже пренебрёг? Даже не переписывался с ней в последние месяцы. И перед армией просто так зашёл, проститься по-дружески. А сердце волнуется: мало ли? И почему это Стас назвал её девушкой Егора? Тогда она, Эля, кто же? И чья?..

Много разных сомнений в сердце. И вопросов безответных, на которые лишь один Егор ответить может. Но не напишешь же ему туда, в воинскую часть, не перескажешь все эти хитросплетения мадридского двора. Ему же служить надо. Он же в пожарные войска, между прочим, попал. И ему учиться надо, как людей спасать, а не в бирюльки с ней играть. Глупо же спрашивать: любишь её, не любишь, и кого любишь больше? Он пишет и так мало, полстранички убористым почерком, самое главное: «Люблю, скучаю», и Эля чувствует, как ему трудно сейчас. Лишнего времени нет на то, чтобы подробнее жизнь солдатскую описать, разве будет она загружать его переживаниями по поводу измены?

Идут дни. Уже октябрь кончается, дожди замучили. И небо пасмурно, и на душе беспросветно. Нет, не думала и не гадала Эля так заскучать. Как царевна-несмеяна живёт, за целый день улыбнуться нечему. Третий курс уже из трудового отряда вернулся, она оттуда ещё раньше уехала, отпустили на два дня по уважительной причине – свидетельницей на свадьбу к подруге, а потом уже и не поехала. Свидетельницей – это Эля нарочно придумала, чтоб наверняка из совхоза уехать, на самом деле на свадьбе она только скромной гостьей была, а свидетельницей Рита выбрала белокурую продавщицу из «Детского мира». И, слава Богу! Нет тяжелее испытания – смеяться через силу. Думала, уедет в Липецк, веселей станет, не тут-то было! Да и там оставаться больше было нельзя – туда Черкашин наведался. В тот раз, когда Эля сбежала из деревни, он и не приезжал, что, конечно, само по себе, не удивительно, так было всегда: «Приеду – не приехал, не ждёшь – а вот он я!» И когда Эля второй раз ездила в августе в деревню, тоже его не встретила, а потом – бац! С большим трудом удалось проводить его восвояси, в Плеханово. Всеми правдами и неправдами уговорила его не компрометировать её перед сокурсниками и преподавателями. Про Егора опять не сказала, подумала – к чему? Он же и так знает, что кто-то есть или был до него. Это его и бесит, и покоя не даёт. И был бы рад оставить в покое, да как же кому-то отдать, вдруг счастлива будет?! И прогуляться с ним она не согласилась, ни в колхозный сад, ни за пределы лагеря, даже в комнату не пригласила. Посидели в беседке, недалеко от спортплощадки, где их ребята, студенты медицинского училища, в футбол играли, поговорили о чём-то, о главном – ни слова! – на том и расстались. Проводила его до ворот, он хотел её чмокнуть, она увернулась, сел на велосипед, поехал. «Чао, бамбино!» Не сказала, конечно, вслух, про себя только. Пусть думает, что хочет. Но, если честно, Эля уже догадывается, что он совсем ни о чём не думает: или не умеет думать, или прикидывается. Для него встреча с ней, как маленькое приключение в жизни, от скуки. Ну, и она – от скуки! И не важно, что девчонки все в один голос: «Дура! Такой парень к ней приехал, а она?..» Что и говорить, по-прежнему красавец: и волосы отросли, и улыбка развязалась, и очков нет – он их ещё тогда, во время первой встречи нечаянно сломал.

«Эх, вы, девчонки, девчонки, знали бы вы, сколько слёз по нему выплакано, сколько снов о нём пересмотрено, и сколько ночей без сна проведено! А теперь сердце как сталь. И пусто, пусто, пусто, куда ни посмотришь: и к себе в душу, и к нему, и назад, и вперёд, и на то место, где стоишь в настоящем». Само время опустело и остановилось для них, и нет дальше никакого развития их отношениям, ни вглубь, ни в высоту. Ведь даже на звёзды она, встречаясь с ним, одна за двоих смотрела!

Падают жёлтые листья на асфальт, под ноги, крапает дождик, возвращается Эля с занятий. Плечи опущены, взгляд потуплен, болтается неприкаянно сумка-портфель, ни тяжёлая, ни лёгкая, так себе. Два учебника, четыре тетради. Знания в голове. Хорошие теперь у неё стали знания, по философии одни пятёрки, по специальным предметам тоже неплохо. А личное счастье улетучилось, как дым развеялось. Ветром ли, обстоятельствами ли? Подумать странно, что совсем недавно была она счастливее всех, не прошло и полгода, как самая несчастная стала. А ведь если вдуматься, ничего особенного и не произошло.

Просто совсем безразличен стал Черкашин, и если даже скажут, что он ждёт, умирает, зовёт, она ответит: «Извините, ничем не могу помочь. Увольте, не знаю, кто таков, что за человек, о ком говорите. Знала одного Черкашина из солнечного села своего детства, да того уже и не существует давно, кончился как-то незаметно » .

И Егор пишет очень редко, коротко и сухо. Как же так? Где же тогда то, что называется любовью? И была ли она, эта их взрослая любовь?.. Была, была. И сомненья нелепы. Если закрыть глаза, если уплыть по глади воспоминаний: вот его глаза, зелёно изумрудные, вот его брови чёрные, ресницы мягкие, бархатистые, завиточки на висках, пальцы смуглые, нежные. Господи! Даже тёплое дыхание его она может услышать, даже прикосновение ощутить. Вот она – любовь, вот оно – наваждение. Как хочешь можно назвать: и страстью, и влечением, но это оно – полное растворение в нём – любимом, в нём – желанном. И совсем не страшно утонуть в воспоминаниях и не возвратиться в эту пустую унылую реальность, в эту свою одинокую холодную постель.

Зачем же, зачем я так рано узнала эту взрослую любовь?.. Зачем, Господи?! Не потому ли, чтобы страдать и чувствовать себя ничтожеством теперь, когда Ты отнял её у меня? За радость и блаженство, незаслуженно даденное авансом, в долг, с расчётом на благоразумие, долго ли мне ещё платить?.. Неужели всю жизнь теперь платить, потому что где я возьму теперь свою прежнюю чистоту? И зачем Ты даёшь мне, Господи, это благоразумие понять себя… с таким опозданием?..

Ночные ветры пролетают мимо окна, задевая крылами карнизы. Воют и гудят монотонно провода: «Егор, Егор, где ты?.. С кем ты душою своею, Егор?.. Мне ли по-прежнему ты принадлежишь?.. Или никогда ты мне и не принадлежал, Егорушка?..»

Глава девятнадцатая

Радость

Но и страдания строго отмерены человеку. Больше меры никому не даётся. И вот уже радость ищет, как бы проникнуть в душу. Ищет, ищет, и того и гляди – войдёт, и разольётся елеем по сердцу, по каждой его ранке кровоточащей, и утихнет боль. И вздохнёт человек легко, полной грудью, не боясь уколоться в очередной раз об ядовитые стрелы сомнений и недоверия.

Оно пришло уже нежданно, это четвёртое по счёту письмо Егора. Было оно такое же короткое, как прежние письма, но такое ёмкое и сумбурное по содержанию. И ничего толком Эля из него не поняла: «Никому об этом не говори. Никому, даже Рите и матери. Я скоро могу прийти. У меня будет такая возможность. Если всё получится, жди меня к Новому году. Мне только придётся немного полежать в «Галушках». Одно твоё слово – ты хочешь?»

Господи, ну конечно, она хочет. Он ещё спрашивает. Она так и ответила: «Егор, миленький, я хочу, я очень хочу, я так хочу, чтобы ты ко мне вернулся!»

Он ещё спрашивает! Он ещё спрашивает! Господи, неужели случится чудо, неужели и мне забрезжило счастье? И никому, никому не скажу. Никому это и не надо так, как мне. И что это за «Галушки» такие, наверное, больница, зачем в ней лежать? Что там у него разболелось, что могут его комиссовать? Может быть, его побили? Господи, у них же там дедовщина. Но, Господи, Господи, это же лучше, чем Афганистан?.. Ведь туда забирают сейчас отовсюду, с любых частей, с любых учебок. Сколько ребят уже полегло там, на чужой земле. На одной их улице убили уже нескольких. Вот совсем недавно хоронили Вовку Трунова. Говорят, он ни в одном бою не успел поучаствовать, с учебки – на вертолёт, с вертолёта – под обстрел. Всё, нету Вовки. И у Серёги Савушкина совсем молоденькая жена вдовой осталась. Ей, говорят, зато квартиру теперь дадут. Будет жить-поживать одна-одинёшенька, ребёночка без отца растить. Хорошо хоть сынок остался от большой и чистой (вся школа – свидетельница) любви. Помоги нам, Господи, помоги встретиться и не расстаться больше никогда!..

В середине декабря Галка опять позвала Элю съездить с ней к её знакомым по профтехучилищу. И Эля поехала, чтобы развеять немного грусть-тоску.

Они возвращались уже затемно. Падал хлопьями снег. То кружило его ветром, и он вальсировал под фонарями, то летел наискосок, прямо в лицо, налипал на шарф и воротник, то безвольно, как птица, сложившая крылья, опускался на землю.

Они вышли на прямую дорогу к своему дому и увидели: у их третьего подъезда, освещённый двумя фонарями, сидел на лавочке какой-то человек. Был он такой жалкий, одинокий и ссутуленный, видно, сидел уже долго, дожидаясь кого-то в задумчивости. Сердце Эли сжалось от невероятного предчувствия. Вдруг человек встал, обернулся, пошёл им навстречу.

– Егор! – воскликнула, позабыв обо всём на свете, и полетела к нему.

Он схватил её, приподнял и закружил вокруг себя. Так долго они кружились под этим не затихающим снегопадом, что не заметили, как подошла Галка. Когда оглянулись, увидели, она стоит рядом и плачет. Без всхлипов, просто так тихонько бегут ручьями её слёзки, а она, раскрасневшись, растирает их варежкой по лицу.

– Ну что ты, Галка?.. Радость-то какая!..

Глава двадцатая

Правда

Он так изменился, совсем не похож на себя прежнего: худющий, бледный, с тусклыми глазами, даже волосы потускнели. Лицо его всегда серьёзно, и почти прозрачно. Господи, что сделала с человеком армия! Неужели со всеми она сотворяет такое в первые месяцы службы? Это как будто не Егор стоит перед ней, не его взгляд, не его слова. И только руки по-прежнему его, только дыхание и тепло его тела через олимпийку. И только с ним можно простоять так долго, не обмолвившись ни словом, не расспрашивая друг друга ни о чём. И так всё яснее ясного – здесь, между их сердцами, живёт их большая и сильная любовь, и совсем не зависит, насколько велико расстояние, разделяющее их, километры ли между ними, или сантиметры. Они двое словно один организм, который вообще не может жить по отдельности. Целых полгода этот живой организм существовал без покоя и счастья, целых полгода словно и не жил. И никем не разгадан ещё, и никому не разгадать этот строгий закон природы, по которому любящие сердца вынуждены так жестоко страдать в разлуке.

Так и простояли они всю первую встречу в её подъезде на первом этаже. Потом решили, что разойдутся всего лишь на одну ночь до завтрашнего вечера – у них дома будут праздновать его возвращение.

А потом, глядя на его отдаляющуюся фигуру, она ещё долго стояла у подъезда, думала, как странно, как глупо и нелепо им сейчас расставаться. Казалось бы – всё позади и теперь им ни на минуту бы не оставаться друг без друга!

Она никому из домашних не рассказала, что пришёл Егор, а поспешила лечь и заснуть, чтобы поскорее промчалась эта жестокая ночь, так бесцеремонно разделившая их и сейчас.

Весь следующий день Эля провела на занятиях, после двух пар их подгруппа ходила на практику в областную больницу, и уже под вечер она возвращалась домой. И почему они вчера не договорились конкретнее, где встретятся? И почему так грустно вопреки предстоящему празднику?.. И погода слякотная, снег тает и хлюпает под ногами. Промокли сапоги и ноги замёрзли. Знобит, не заболеть бы!

Она завернула за угол аптеки и чуть не вскрикнула от неожиданности: кто-то поджидал её здесь, в темноте переулка. «Господи! Это же Егор! Что же я так испугалась его?»

Он сказал, что сегодня не будет праздника, что он отложен родителями до субботы, но это вовсе не значит, что они не могут отметить без них. Она попыталась отговорить его, мол, устала, плохо чувствует себя, что лучше завтра она специально не пойдёт на занятия, и они встретятся и отметят их встречу у неё дома или поедут в гости к Рите. Но он был неумолим, в кармане у него, оказывается, уже томилась бутылка портвейна.

Ни в свой подъезд, ни в дом Риты, на своё прежнее местечко на подоконнике, они не пошли. Всё-таки стыдно распивать вино на виду у знакомых. И решили отпраздновать возвращение Егора в том же доме, где располагалась аптека. На площадке второго и третьего этажа не было лампочек, и это создавало для них приемлемую обстановку, в меру даже уютную. В этом полумраке он ловко распечатал бутылку и протянул Эле.

– Начинай первая. За нашу встречу!

– Слушай, неудобно как-то, без стаканчиков… – она ещё надеялась, что это всё какая-то глупость, его шутка над ней.

– Может быть, ты не очень рада мне?.. – приглушённо спросил Егор. И голос его был странен.

– О чём ты, Егор? Зачем?.. Разве я не написала тебе, что хочу тебя видеть? – совсем поникнув духом, оправдывалась Эля. – Ты мне не веришь?..

Егор как-то неуклюже поправил шапку, сдвинув на затылок, как будто она мешала ему ответить, потом решительно снял её и, сжимая в руке, повторил:

– Начинай!

Эля подняла бутылку и сделала два глотка.

– Егор, я ничего не ела сегодня, я сейчас запьянею…

Он ничего не ответил, взял у неё из рук портвейн и стал пить.

Стояла тишина, только слышались из какой-то квартиры обрывки разговора.

– Ты даже не представляешь себе, где я был… – немного оживившись, начал Егор – А если бы узнала, не знаю, осталась ли со мной?..

– Егор, о чём ты? Я так ждала тебя, Егор…

И эти слова, сказанные ею, казались далёкими, странными, незнакомыми. Никогда между ними не было подобных разговоров. И не было у него таких нелепых вопросов.

Ей стало теплее от вина, пьяная кровь побежала по венам, отпустила усталость. Одурманенный мозг воспринимал всё вполовину накала. Они выпили уже полбутылки, причём, чтобы меньше запьянел Егор, она уже пила уверенно, большими глотками. Смеялась, утирая губы ладонью, представляя, как придёт домой, как встретит её удивлённая мама. И как она скажет ей, с кем и по какому поводу она пила. Егор же скупо улыбался, и был нестерпимо холодным, скованным, несмотря на то, что выпил, конечно, больше.

– Ты виделась с ним? – спросил вдруг без плавного перехода.

Эля замерла, затаилась вся, но язык почему-то не слушался:

– Да, виделись…

– Ну и как? Ты была с ним?..

И тут-то всё стало на свои места. Вот почему он такой небрежный сегодня по отношению к ней. Вот почему она не узнаёт его. Но она не хочет ему врать. Ей противно выкручиваться. Пусть он сам решает, нужна ли она ему после того, что случилось между ней и Черкашиным.

– Только не молчи. Говори - была?..

Ну и что из того, что была? Разве это можно назвать любовью? Она же любит его, Егора. Одного его, и такой большой любовью. И ложью не надо марать её. И губы шепнули:

– Да…

Он стоял как тень, ни жив, ни мёртв. Он даже пошатнулся как-то, припал к стене. Потом большими глотками допил оставшееся вино, надел шапку и сказал:

– Пошли.

Улица была пустынной и мрачной. Свежий воздух ударил в лицо, разлился по лёгким. Эля шла впереди, сумка с учебниками тянула руку. Сегодня был трудный день, ещё труднее ей стало вечером. Ей казалось, что он идёт следом, сейчас она объяснит ему всё, если он захочет её выслушать. Она расскажет по порядку, как поехала в деревню, как вышла с Черкашиным поговорить, то есть дать ему от ворот поворот, и что она совсем не хотела того, что случилось. Она оглянулась, но позади неё никого не было, а где-то вдалеке, у соседнего дома мелькнула тень убегающего в темноту человека.

Глава двадцать первая

Не уходи

– Где ты ходишь, и что у вас там произошло с Егором? Ты вообще хоть знаешь, что он пришёл? – встретила на пороге мама.

Эля вернулась домой не сразу. Она некоторое время просидела на лавочке у шестого подъезда, постепенно трезвея и осознавая, что натворила, и что пути назад уже нет; видела, как, хлопнув дверью, выскочил из их подъезда Егор, огляделся по сторонам, но не заметил её и ушёл. А ей уже не хотелось ни бежать за ним, ни окликать, она боялась его такого, непонятного и не желающего понять её. В голове только и стучало: «Всё, всё кончено. Всё».

– Я знаю, мама, знаю, – Эля разулась и прошла в комнату.

Брат делал уроки за письменным столом. Мама прошла на кухню и жестом позвала её за собой.

– Эля, он заходил к нам. Он спрашивал нож. Я спросила, зачем он ему, он сказал, что нужен. Потом сверху прибежала Галя, стала кричать, чтобы я не давала ему, что он зарежет тебя. Эля, что случилось, как это понимать?..

– Это никак не надо понимать, мама. Это он так, не знаю, для чего, а Галка паникёрша, сама знаешь, – совершенно обессилев, постаралась успокоить маму.

И подумала: «Вот и отметили возвращение. И зачем ему потребовался нож? И при чём тут Галка?! Господи, хорошо ещё, что отец спит, ничего не слышит».

Спала она тревожно, кажется, и не спала вовсе: всю ночь что-то выло за окном, где-то тоненько плакал кто-то, и было так одиноко, так нестерпимо жутко и страшно. Напрасно она укрывалась с головой под одеялом, вой не утихал. Это выла и завывала от безнадежности её душа: «Что же я сотворила такое, что за чудовище ожило во мне и разрушило всю мою радость, всю мою жизнь?.. Разве возможно теперь думать о счастье?.. Да и достойна ли я вообще теперь счастья? Вероятно, уже нет, и надо смириться, успокоиться, исчезнуть. Да-да, хорошо было бы исчезнуть, но куда?»

А утром она уже точно знала – куда. Знало сердце, а разум совсем оставил Элю. Но не в покое оставил, а в беспокойстве. И в этом хаотичном состоянии, без ясной мысли в голове, она вышла из дома, дошла до остановки, дождалась автобуса до Новолипецка, битком забитого рабочим людом, и не поехала в училище. Подошёл троллейбус, следующий другим маршрутом, ноги сами занесли её в него, и она поехала.

Дверь ей открыла мать Егора. Эле показалось, что она даже обрадовалась ей, хотя торопилась на работу, молча указала, что Егор в своей комнате.

Он лежал, отвернувшись к стене, не шелохнувшись, словно и не слышал, что кто-то вошёл. Она помедлила, постояла на месте, потом присела к нему на кровать. Он не оборачивался, хотя она уже чувствовала, что он знает о её приходе.

– Егор, – тихо позвала она, – Егор, – коснулась его плеча.

Тихо стучали ходики будильника, который важно стоял на столе, выпятив «живот». Даже он здесь был более хозяином, нежели – незваная – она. Висели на окне простенькие шторки, коротенькие, до батареи. От батареи струилось тепло, словно она дышала, и, казалось, она дышала громче, чем Эля.

– Егор, – умоляюще повторила Эля.

– Зачем ты пришла? – неожиданно бодро для только что проснувшегося человека спросил Егор.

Он лежал неподвижно, дёрнулось лишь слегка его плечо, чтобы освободится от Элиной руки.

– Я должна рассказать тебе, Егор… Ты всё поймёшь…

– Поздно. Не надо было приходить.

Он лежал без движения. Он не хотел её больше видеть, но она не могла смириться:

– Выслушай меня, прошу…

Голос её задрожал, покатились слёзы. Она понимала, что всё кончено, ничего не вернуть, но было невыносимо уйти. И пусть она будет потом ненавидеть себя, презирать, но сейчас он выслушает её.

Он молчал, и она рассказала ему, как они встретились с Черкашиным….

– Я не люблю его, мы никогда больше не встретимся с ним, прости меня…

Он ещё молчал, но уже повернулся и глядел перед собой. Взгляд его застыл где-то в одной точке потолка. Ей казалось, что он и не слушает её; но на самом деле он слушал очень даже внимательно, вслушиваясь в каждое слово, в каждый вздох.

– Почему ты не сказала ему обо мне? – спросил строго.

Эля молчала, а он требовал ответа:

– Почему?

– Не знаю…

Она не решилась сказать ему, что боялась позора. Это так низко, это ещё хуже, чем бояться смерти. Ведь Сашка не убил бы её, просто опозорил перед родными.

– И всё же: почему? – коротко повторил Егор. – Если тебе нечего ответить – уходи!

И повторил уверенно, вставая с кровати:

– Уходи!..

– Нет, Егор, не надо, не прогоняй меня, пожалуйста…

– Пойми, я не прощу тебя, я просто не смогу тебя простить… Уходи, или я уйду…

Ком обиды подкатил к горлу, застрял там, задушил, и она упала от бессилия на колени, обхватила его ноги руками:

– Не прогоняй, прошу, я не могу без тебя, мне не нужна без тебя жизнь, Егор…

Уши сдавило от тишины, она стала нестерпимой.

Он стоял над ней в недоумении, решительность постепенно покинула его, он наклонился и, приподняв её с пола, усадил на кровать:

– Не плачь, не плачь, успокойся, – сказал мягко и, обессилев, сел рядом.

Эля, ничего не соображая уже, не видя ничего за пеленой жгучих слёз, повисла у него на шее.

…Вечером он провожал её домой, грустную и опустошённую. Всё, что теперь происходило между ними, было другим. И сами они были другие, и слова их, и взгляды, и улица. Всё, что окружало, казалось теперь серым, угрюмым, ничтожным в сравнении с настигшей их бедой. И не на чем было остановиться взгляду и подумать с нежностью, как раньше. Искрится ли снежок под фонарями, переливается ли на солнце рябина, укрытая пушистой шубкой, ну и пусть переливается. Эле не до рябины теперь, и не до снега, и не до неба, ей лишь бы удержать его, любимого, который сегодня рядом, а завтра… в любую минуту готов уйти.

Глава двадцать вторая

Ритино решение

У каждой влюблённой пары всё по-своему складывается, по-разному. Одинаковых судеб нет, всем известно. Свои радости, свои грусти, свои препоны к счастью. Как хорошо начинается, как весело и звонко смеётся счастье в лицо, а потом вдруг – раз! – и не смешно. Очнётся человек, как в тумане был. Туман развеялся, и всё его благополучие как ветром сдуло. И всё ясно, и в то же время ничего не ясно: что с ним произошло, наваждением ли было, грёзой или испытанием, уроком на будущее?

Рита попала в больницу с кровотечением. Не думала, не гадала, разве что с мужем поссорилась. Да и ссорой это не назовёшь. Так, недоразумение. Хотя длилось это недоразумение довольно долго, зрело, вызревало в душе и вызрело.

С тех пор, как поселилась она в квартире свекрови и свёкра, всё и началось. Нет, к ним-то у неё претензий не было, и быть не могло. Они, наоборот, приняли Риту как родную дочку, заботились, как могли, угождали, да вот с ним, с любимым проблема. Даже и проблемой не назовёшь, так, не пойми что.

График работы у Риты – не позавидуешь: с утра до вечера на ногах за прилавком, выходные – воскресенье и где-нибудь среди недели денёк выпадает. А муженёк её разлюбезный всё как-то больше дома, без работы. И тунеядцем язык не поворачивается его назвать, ведь ищет, но и не найдёт никак работу. Или плохо ищет, или в порядочные места не берут, а в непорядочные ему самому неохота идти. И дружки его такими же горемыками оказались. На свадьбе-то они все при костюмах, при галстуках были, а в будние дни одежда у них совсем не праздничная, зато на душе что ни день – праздник! «У нас дома, как в трактире на Пятницкой» – случайно как-то встретившись с Элей, сказала Рита. Но тогда она это ещё легко говорила, с некой даже усмешкой. Рассказала, что на свадебные деньги муж сразу музыкальный центр купил, она и не особо возражала: дескать, он старше, в хозяйстве больше соображает. Да тогда ей этот центр и самой приглянулся. Как принесли, да как включили стереоколонки. «Красиво жить не запретишь!» И с утра до вечера разливается разухабисто, с хрипотцой: « Мурка, ты мой мурёночек… » – или угрожающе - предупреждающе несётся на всю округу: « Гоп, стоп, мы подошли из-за угла… » Придёт Рита со смены, а дома сидят «друганы закадычные», пивко попивают. Одни уходят, другие заходят, и так до самой ночи, а то и всю ночь до рассвета, пока сами не свалятся. Терпела Рита, терпела, да, видно, каждому терпенью свой срок. Не выдержала, высказала, и получила ответ: «Так жил, и так жить буду». И тогда написала она ему письмо, что больше так жить не может, что, если это не прекратится, – уйдёт. Спрятала письмо в сумочку до «лучших» времён и успокоилась – несколько дней затишья выпало. То ли посадили кого-то из их дружной компании, то ли сами разъехались, но Рита-то думала, что это он, суженный, за ум взялся, к словам её прислушался. И в один из вечеров вытащила письмо из сумки, чтобы порвать уже – зачем оно теперь? А он тут как тут – от кого? Она смеётся:

– Моё, тебе адресовано!

А он:

– Покажи!

А она:

– Не покажу!

Бегали-бегали вокруг стола, Рита шмыг в ванную комнату и закрылась. Он ломится, кричит: «Покажи, говорю!» А как же она покажет, там много всего написано неприглядного. Разорвала на мелкие кусочки, смыла в унитазе. Вышла, тут он ей и показал свой « гоп, стоп ». После этой разборки попала она в больницу. Врачи сказали, что беременность была…

Эля зашла к ней не случайно, ей мама сказала, что Рита вернулась домой. Ритина мать с Элиной на одной швейной фабрике работают, только в разных цехах. Встретились – пообщались. «К подруге сходи, трудно ей сейчас» – сказала мама, но знала бы она, как ей трудно. Такой серьёзной Эля никогда не видела Риту. Как подменили человека. Лежит на диване как каменная, лицо тоже каменное, и сердце, наверное, тоже. В первую встречу так ничего и не рассказала, всё в себе хранила, перерабатывала. В другой раз встретились, Эля ей о своей беде поведала, как нелегко ей теперь с Егором, чуть что – разворачивается и уходит, она бежит следом, уговаривает, оправдывается… А Рита ей о своей обиде на мужа – выздоравливая уже…

Решение она приняла твёрдое, раз и навсегда – развод: она из-за него потеряла ребёнка, а он ни разу к ней в больницу не пришёл.

Глава двадцать третья

Я не могу без тебя

Сказал же кто-то умный, что наша жизнь как зебра: полоска чёрная, полоска белая. Но когда же, когда просветление? Сколько же может прожить человек в чёрной полосе? Не сказано ни одним мудрецом. И Эля научилась и в этой черноте радоваться. Пусть даже и самой короткой женской радостью – засыпая в объятьях Егора. Потому что всё, что было , не сон, всё было боль и неизвестность. И как могла она раньше, глупая, не понимать этого простого счастья: быть с ним, быть там, где он. Просто быть рядом, смотреть, разговаривать или молчать, но обязательно рядом, чтобы не на расстоянии. А лучше вот так, лёжа, уткнувшись в его смуглое плечо, и ни о чём не думать. И чтобы он спал. Тогда он не задаёт никаких вопросов о Черкашине, не разрывает ей душу. И ей ничего лучшего в жизни не хочется, ей уже ничего не надо по-настоящему, по-взрослому...

В тот день, когда она это ясно поняла, они в очередной раз поссорились. Или не поссорились. А просто он сказал, что всё-таки не может её простить и лучше, чтобы она ушла. Она уже не опускалась на колени, она устала молить о пощаде. Она вышла из подъезда, даже не оглянулась, не посмотрела в его окно. Почему-то было всё равно уже, стоит ли Егор у окна или не стоит. Обычно стоял.

Шёл мелкий снег, небо было затянуто серым полотном. Почти равномерно, и сквозь эту серость не проникал ни один солнечный лучик. Она не пошла на остановку, автобусы сюда ходили редко, всего один номер, и она не хотела ждать. И чего, собственно, ждать? Какой жизнью можно было жить дальше? Вот приехала бы она домой, где ей уже ничего не мило, пережила бы кое-как этот страшный день, пережила бы вечер, ночь. А наутро пошла бы в училище, где она уже не была столько дней... Уже приезжала к матери заведующая акушерским отделением, уже Эля давала обещание взяться за ум. Но оказалось, что ум не желает ничего предпринимать, он вообще отказывается думать. Работает одно сердце, а ему совсем не до изучения внутренних болезней, не до обработок ран дезинфицирующими растворами, не до философских размышлений над диалектикой и переходом количественных изменений в качественные. Ему надо одно, и немедленно – быть с ним, с Егором. Иначе всё его биологическое существование теряет смысл. Теряет ли? Или уже потеряло?..

Эля брела через лог, что разделил их микрорайоны. Как провинившаяся и выброшенная хозяином на произвол судьбы собака. Ещё молодая, полная физических сил, ещё преданная и готовая служить ему до последнего вздоха. Но она была не нужна. И, быть может, она была ему уже противна.

Эта мысль не покидала её уже давно, и родилась не только что, не вдруг залетела с колючим ветром, не сейчас обожгла усилившимся морозом. Эта мысль уже давно клином сидит в её отупевшей голове, и только сердце, сердце подсказывало всё время, что это не так, не так…

А сегодня сердце умолкло. Значит, я действительно стала ему противна. Да и разве такой он её полюбил? Конечно, всё ясно, ясно. Не ясно только, как дальше жить, чем дышать? И надо ли?..

Но об этом надо хорошенько подумать. Эта идея так прекрасна и так спасительна сейчас. Надо сесть и подумать, прямо здесь, вот на этом сугробе, здесь так тихо, спокойно, и никто не помешает думать, потому что никто ничем уже не может помочь, никто…

Эля свернула с тропинки, ведущей вниз, посыпанной кем-то для предосторожности песочком, видно, люди здесь ещё иногда ходили, и, совсем обессилев вдруг, присела рядом со своей ученической сумкой, ведь для домашних она каждый день уходила на занятия. Никто и не знает, что она сразу приезжает к Егору, который ещё не устроился на работу. Родители после психиатрической больницы дают ему возможность отдохнуть. Господи, и зачем она соглашалась, чтобы он пришёл из армии раньше?.. Ей же теперь и достаётся. И за то, что ответила в письме «хочу», а кто-то там из командиров прочитал его. Кажется, замполит, или старшина. Но почему же он кому-то дал прочитать её письмо? Кто посмел читать её сокровенные чувства? И почему? Была же на это причина? И как это так, ни с того, ни с сего появилась возможность прийти раньше срока? Как? Почему она не задумалась ещё тогда? Все бы так приходили. Ведь издеваются над всеми новобранцами, такая уж участь молодого солдата. С ним и её одноклассник Генка Литаврин служил, тоже такой худенький, смешной, в девятом классе они за одной партой с ним сидели. Так Элю за смех постоянно за дверь выпроваживали, она и в коридоре не могла остановиться, так Генка смешить умел! И Генку, конечно, били «деды», «воспитывали». Но ведь Генка служит. Его Галька Ягодкина ждёт. Эля это точно знает, что ждёт, они с ней встречаются иногда у продуктового магазина. А Егор вздумал прийти. Хочу – пойду, хочу – вернусь. Так не бывает, не бывает. И почему он теперь такой? Что они с ним сделали?.. Господи, ничего не осталось от её прежнего Егора, разве что нежность. И что от неё, от той, осталось? Тоже одна нежность к нему. Но она ему не нужна. Она ему противна…

И почти сквозь сон, где-то далеко-далеко и глухо Эля услышала чьи-то голоса. Кто-то спускался по тропинке.

– Что же ты тут, деточка, сидишь, замерзаешь?.. Вставай, вставай! – наклонилась над Элей старушка, тормоша за плечо. – Ишь, удумала... А ну-ка заболеешь?.. Ты что?.. Тебе ещё деток рожать… Ну-ка вставай, пошли, пошли…

Как они поднялись в гору, Эля и не помнит. Помнит, что даже «спасибо» не сказала участливым людям. Прошли бы мимо, и всё кончилось, все мучения, все страдания…

В тот день она добралась домой лишь к вечеру. Егор сидел у подъезда, ждал её. О том, что оба замёрзли, не думали, сразу бросились друг к другу, плакали, просили прощенья.

«Я так люблю тебя. Так люблю… И совсем не могу без тебя… »

Эля ловила губами его поцелуи, такие солёные и такие желанные. И всё кивала и кивала в ответ, соглашаясь с каждым его словом. А он ещё говорил, говорил, шептал о чём-то сквозь слёзы. О том, что какой он дурак, что ведь если она сама ему призналась, то уже никогда не изменит, то будет самой лучшей, самой верной женой!

Нет, не всё, не всё ещё потеряно! И напрасно она, глупая, решила всё за них обоих! Как же благодарила она теперь в своей душе незнакомых ей и таких заботливых старичков!

Глава двадцать четвёртая

Свадьба

В январе они отнесли заявление в ЗАГС. Три месяца дали им на размышление. Три месяца волнений и приготовлений, а в конце апреля предстояло им расписаться. А между заявлением и свадьбой по старинному русскому обычаю был ещё и «запой», когда приезжали Элю сватать: Егор со свидетелем, мать с отцом, дядя с тётей. И встречали их родители Эли, её крёстный с женой, конечно, девчонки Рита, Лера, Галка. Мама даже гармониста какого-то отыскала, заплатила ему, и пели, и плясали, и в квартире, и у подъезда. Тоненько, едва узнаваемым голосом пела мама частушки про «матаню». Кто такая матаня, или что такое матаня?.. Да никому и дела не было, особенно девчонкам, раскрасневшимся от маминого самогона и отбивающим дробь рядом с тётками. А мама и не захмелела ничуть, только как-то уменьшилась вся за эти дни, осунулась, и потускнели её синие глаза. И словно от какого-то разрывающего её отчаяния всё выше поднимала она руки, раскачивая ими в такт гармошке. Она, наверное, казалась смешной и простоватой матери Егора, та, конечно, не выйдет в круг с народной пляской. А мама отплясывала, притоптывала, останавливалась в такт и голосила, и только глаза её были туманно-грустные, настороженные, с припухшими веками. А на свадьбе она уже плакала, не стесняясь. Плясала, плакала, убегала на кухню, опять прибегала, кажется, громче всех остальных гостей кричала «горько!» и опять плакала, промокая платочком уже воспалённые глаза. Так и вышла на фотографиях с платочком в руке.

А сама Эля была на седьмом небе! Да разве есть более счастливый день у любой из девушек! В белом кружевном платье она лебёдушкой танцевала, прильнув к Егорову плечу. Веночек из меленьких цветочков, на котором держалась фата, то и дело сбивался на бок от Егоровых объятий. Впервые Эля смеялась весело, словно отдыхала под всеобщим восхищением, так была красива она в своём свадебном наряде, так нежно держал её под локоток Егор. И как будто сам он удивлялся, какая у него красивая жена. И Эля совсем забыла о своей вине. Это ощущение отодвинулось куда-то, на второй, или даже третий план. Хотя накануне свадьбы, дня за три до неё, он опять впал в какую-то невероятную апатию и, провожая её, в подъезде спросил прямо в лоб:

– А я у тебя точно первый?..

Эля уже понимала, о чём он. Уже так много об этом было переговорено, уже даже и на такие вопросы, как «С кем тебе было лучше: с ним или со мной?», она не единожды отвечала.

– Конечно. А почему ты спрашиваешь? – улыбнувшись, ответила Эля.

– А кто такой Толик? – спросил металлическим голосом.

– Какой Толик? О чём ты? Леркин брат, что ли?.. – ещё улыбалась, а сердце уже затрепыхалось в груди.

– Ты была с ним?

– Да с чего ты взял? Кто наговорил тебе?!

– Сказали… добрые люди, – тихо ответил Егор, – просветили олуха.

– Кто сказал тебе такую ерунду?! Кому ты веришь?! – ей же надо было узнать, кто так сильно её ненавидит.

– Я дал слово молчать, – словно плетью ударил Егор.

Ноги её вдруг ослабли, и упала бы, наверное, в сотый раз перед ним, но удержалась, выдавила из самого сердца:

– Ну и молчи, раз так, – повернулась и пошла вверх по ступенькам, одна. Навсегда.

И он это понял, что навсегда. Но не остановил. Отвернулся, хлопнул дверью, ушёл.

«Вот и всё. Вот и кончилась, не начавшись, семейная жизнь».

Бросилась на диван и заплакала, давясь рыданиями: «Ну что теперь будет?!! » Уже и не думала о своей несчастной любви. Просто уже почти ненавидела его: «Как он мог так поступить и с ней, и с её матерью? А что теперь скажет отец? Вот она обрадует их завтра!» Хорошо, что мама тогда была во вторую смену и так и не узнала, что между ними произошло. Через полчаса Егор уже стоял на площадке, запыхавшийся и виноватый. Она открыла дверь, и он кинулся к ней, сгрёб в охапку: «Люблю! Мы ещё лучше всех с тобой жить будем! Веришь?!» И она гладила и гладила, распрямляла его упрямые кудряшки на затылке, словно убеждала, что верит…

Свадьбу два дня гуляли в частном секторе, в большом доме крёстного Эли. Так решили родители на «запое». Эля с Егором сидели под старинными часами с кукушкой, в просторном зале. То справа от них, то по левую сторону хмельные гости затягивали песни, потом спохватывались, дружно кричали «Горько!»

И нацеловались они, и наплясались, и натанцевались, и под конец очередного застолья Егор уже хорошеньким был. Их много хорошеньких было, тёпленьких. Уже кто-то и проспаться успел, уже и подраться кто-то с кем-то пытался, да разняли. В общем, всё как у всех, а поздним вечером погрузили подарки в машину, поехали к Егору. Всю ночь Егор простоял на балконе, на свежем воздухе, его выворачивало наизнанку. А Эля сразу уснула, как убитая, потому что прошлую ночь она глаз не сомкнула, уже и сама сомневалась, правильно ли она поступила, что удержала Егора?..

А на второй день свадьбы Егор потерял своё обручальное кольцо. Все кинулись искать, обошли все дорожки, клумбы, палисадники, тщательным образом всё осмотрели.

«Уж не сам ли выбросил?» – унизительно мелькало в голове. Но Эля как муху назойливую отгоняла эту мысль, и нашлось колечко. Его девочка соседская нашла. Маленькая, бесхитростная, отдала.

– Э-э-эх! – укоряла девочку старуха из соседнего дома. – Это ведь ты счастье своё отдала…

Но девочке этой сразу принесли конфет со свадебного стола, и она осталась довольная.

Часть 2

Глава двадцать пятая

Здравствуй, семейное счастье

Всю ночь лил дождь. Не так, чтобы ливень, а шелестело и шелестело по молодой листве, стучало по карнизу. И почему бы дождю не пойти вчера?.. Если бы пошёл вчера, не случилось бы того, что случилось, из-за чего теперь так тяжело.

Как странно всё устроено: всегда – если бы. И всё взаимосвязано. Если бы она не поехала в тот роковой день в деревню, если бы не встретилась там с Черкашиным…

Подумать только – всё-всё было бы по-другому.

Но, говорят, судьба…

И никуда, говорят, от неё не денешься. Потому что всё-всё прописано на небесах, кому кем родиться и кому где оступиться…

Но неужели и эта угнетающая серость, и этот мелкий, нескончаемый, нудный дождь тоже были прописаны в какой-то неизвестной таинственной книге?.. Чтобы всё в жизни Эли получилось именно так, как получилось, и никак иначе? А начнись этот дождь вчера, всего на один день раньше, уж точно, всё-всё было бы по-другому, и не лежала бы она сейчас без покоя и сна, не мучила бы себя, не изводила.

Но вчера была такая ясная погода! И было так жарко, что даже и птицы молчали в доцветающих палисадниках. И Эля около часа сидела в полной тишине на скамейке у больничной кухни, ожидая своей очереди.

Смешно и подумать о первой записи в её трудовой книжке: раздатчица городской инфекционной больницы. И во сне не приснилось бы! Хотя и мечтала ли она о какой профессии? Нет, конечно. Будущее, если и виделось, то словно через романтическо-мечтательную дымку, и никакой ясности не было.

На практических занятиях в учебном комбинате она занималась хохломской росписью, расписывали деревянные ложки и стаканчики. Очень утомительная была работа. С непривычки рука быстро уставала вырисовывать однообразные травинки-загогулинки, листочки, цветочки, и на каждом листочке-цветочке делать ещё и тонюсенькую разживку. К тому же к концу занятий голова становилась чугунной от ядовитых запахов масляной краски и ацетона. Поэтому перспектива стать художником хохломы не радовала Элю, хотя две её одноклассницы всё-таки надумали поступить в художественное училище. Теперь они, наверное, уже расписывают самовары!

Другое дело, если бы сидеть где-нибудь на лесной полянке или на речном лугу с этюдником, стараться запечатлеть, допустим, настроение предгрозового неба! Чтобы одним верным мазком передать движение ветра и смятение сгущающихся облаков. Но такого таланта Бог Эле не дал, иначе бы школьный учитель рисования непременно порекомендовал ей отправиться в художественную школу.

Но один-то талант всё-таки был. Даже, пожалуй, два. Первый, педагогический, который ещё в шестом классе разглядела учительница математики, их классная руководительница. Элю тогда назначили пионервожатой у третьеклашек. Были вожатыми и Рита, и Лера, и ещё девчонки из класса, но все они занимались с октябрятами с меньшим энтузиазмом. А Эля им и сказки рассказывала, и сценки по ним ставила, и в целях морально-нравственного воспитания какие-то поучительные истории придумывала , словом, никого детишки так не облепляли в школьном буфете, ни за кем не волочились после школы, как за ней. И Маргарита Фёдоровна так и сказала однажды Элиной матери, что Эле хорошо бы получить педагогическое образование и работать если уж не учителем, то хотя бы воспитательницей в детском саду.

А второй талант чуть позже был отмечен учительницей русского языка и литературы. Никто так не писал школьных сочинений на свободную тему, как Эля. Сначала учительница была уверена, что ей дома кто-то помогает, но после того, как такое сочинение под названием «Чем красив человек» написали они в классе, сомнений насчёт её литературного таланта не осталось: надо поступать в литературный институт.

Но нет! Ни о чём таком Эле и не думалось и не мечталось в десятом классе! Ни о каких педагогических и литературных талантах, а думалось исключительно об одном Сашке Черкашине! И поэтому, когда однажды мама Леры Булгаковой посоветовала им поступить в медицинское училище, дескать, во-первых, в Липецке, во-вторых, это техникум, а в-третьих, медсестра – благородная профессия, и ходить в беленьком халатике с градусником в руках – это вовсе не кирпичи ворочать на стройке, они с Булгаковой, недолго думая, согласились. За неделю подготовились к экзаменам, успешно сдали, и в том же месяце стали студентами акушерского отделения.

А теперь вот Лера выучилась на секретаря-стенографиста, а Эля таскает вёдра и кастрюли с супами и кашами, чтобы накормить больных инфекционной больницы, потому что с дневного акушерского она перешла на вечернее медсестринское отделение. Можно было бы устроиться куда-нибудь в регистратуру, но, оказалось, что во всех поликлиниках эти тёпленькие местечки заняты.

В общем-то, она и не жалуется. Есть даже некоторая прелесть и в этой работе: развезёшь по боксам обеды, и ты свободна: можно и книгу почитать, и в окно посмотреть, а потом погромыхаешь своей специальной каталкой по гулкому больничному коридору, соберёшь посуду, вымоешь, продезинфицируешь, и опять свободна. До ужина. И ни за что ты не в ответе, разве что за паутину на потолке да пыль на шкафу.

За приветливый, отзывчивый характер Элю здесь полюбили и врачи, и медсёстры, обещают при первой возможности перевести её в постовые медсёстры, но она и не очень-то этого хочет. Ведь их отделение одно из самых серьёзных в инфекционной больнице. Есть у них пациенты с брюшным тифом, одна из них, молоденькая сельская учительница, сама недоумевает, где могла подхватить такую заразу, есть пациент, и кому рассказать – не поверят! – с диагнозом холера. За ним, конечно же, ухаживают родственники, потому что он не встаёт с постели и самостоятельно к своему окошечку не подходит. На днях Эле довелось войти к нему в палату, так она даже испугалась, какой он весь истощённый, словно скелет, обтянутый сухой жёлтоватой кожей. А ведь постовые медсёстры по нескольку раз на дню делают ему уколы, ставят капельницы. К тому же они работают круглосуточно, а Эля с восьми до восьми. И так счастлива, когда закончен ужин, вымыта посуда, и она летит на всех парусах домой, к Егору.

А Егор в прошлом году восстановился в политехническом институте, учится тоже на вечернем отделении, устроился на работу. Он теперь слесарь металлургического завода, работает в цехе, начальником которого – его отец, и свёкор поможет ему по окончании института получить должность инженера.

Все рады, что он, наконец-то, перестал грезить о железнодорожном техникуме, ведь тогда они с ним вынуждены были бы переехать в Воронеж, жить в съёмной квартире. Ей пришлось бы перевестись в воронежское медучилище и искать там работу, а здесь и своя комнатка, тихая, светлая, уютная, с балконом, куда Эля вывешивает сушиться на солнышке выстиранное бельё, и с которого недавно уронила она своё обручальное колечко. Стояла, задумалась о чём-то, крутила его, вертела, и доигралась – выпало из рук! Искала и одна, и с Егором ходили, весь палисадник за домом «прочесали» – не нашли. А вечером свекровь, никому ни слова не сказав, собралась и ушла. И принесла Элино золотое колечко!

В общем, куда уж лучше жить им здесь! И Егору всё-таки лучше получить высшее образование, ведь тогда будет выше зарплата, и квартиру ему выделят как молодому специалисту! И родит Эля деток, лучше сразу двоих: мальчика и девочку! Такое чудо может произойти, потому что бабушка Эли рожала двойняшек, а это передаётся, как правило, через поколение! То есть, в принципе, возможно. Недавно на генетике она внимательно прослушала об этом целую лекцию!

А как Егор хочет ребёночка! Недавно обдумал, повёл её в Женскую консультацию, расспрашивал докторшу, почему у них так долго нет детей. Докторша не нашла у Эли никаких отклонений, а что не беременеет, так это, сказала, Господь бережёт…

Так что всё у них впереди: и квартира, и дети, и образование. И, пожалуй, Егора могут перевести в инженеры даже раньше, чем он защитит диплом! Просто сейчас ему надо хорошенечко потрудиться. Хотя бы годик ещё поработать слесарем, пусть и самого низкого разряда. И, кажется, Егор это понимает.

Работает он по сменам. И вчера был в первую, и должен был прийти домой раньше Эли.

О, как любит она эти минуты, когда он открывает дверь, и с радостной улыбкой она бросается к нему, словно не виделись тысячу лет!

Но вчера Егора не было дома, и дверь ей открыла свекровь. Эля прошла в комнату, с полчаса просидела за письменным столом, обдумывая, что ей делать, что предпринять.

Можно было бы, конечно, и ничего не делать, и ничего не предпринимать, а просто лечь и отдыхать, ведь такое уже было, и, в общем-то, было не один раз. На него словно что-то находит, и он иногда после смены идёт куда угодно, только не домой. И это невозможно предугадать и даже попытаться предотвратить. Потому что это всегда неожиданно, всегда, как говорится, на ровном месте. Ладно бы, если они поссорились. Нет! Они даже собирались сходить к Станиславу, познакомиться с его новой невестой.

Ну, неужели на их счастливую жизнь опять нашло затмение?.. И опять Егор «плавает» неизвестно где… с неизвестными думами, с неизвестными чувствами…

– Может быть, какие-то неотложные дела в институте?.. – предположила свекровь, когда Эля совсем потерянная появилась на кухне.

Все уже поужинали, а она есть отказалась, соврала, что отужинала на работе. Какой уж теперь аппетит?..

– Может быть, – ответила Эля.

Но обе в это и сами не поверили. Свекровь старательно натирала полотенцем вымытую посуду:

– Ты, Эля, построже бы с ним!.. – не в первый раз уже свекровь советовала ей не стесняться их, а ругаться на него, даже можно и матом. – Знаешь, как другие…

И принялась рассказывать ту единственную семейную историю о том, как её золовка раз и навсегда «воспитала» своего незадачливого мужа блинной сковородкой. Но разве может Эля поступить так, да свекровь и сама отлично знает, что кто-кто, а её сноха даже и голоса не может повысить!..

И чтобы не слушать дальше разные нелепые советы, Эля решила встретить Егора на улице.

В такие непредвиденные вечера она гуляла за домом, потому что сидеть на остановке и ждать автобуса совершенно необязательно: Егор ведь хоть откуда мог появиться! Если со стороны лога, тогда и за домом гуляя, она не заметит, как он прошмыгнёт в подъезд, а мог появиться и со стороны школы, если вздумал зайти к кому-нибудь из ребят. Один раз она просидела на остановке до полуночи, к ней даже успели прицепиться какие-то незнакомые ребята, но, разговорившись, прониклись неким сочувствием. Дескать, надо же, муж уехал на танцульки, а жена терпеливо ждёт его на остановке!..

– Тогда и вы ехали бы на танцы! Вас-то что держит?.. – попробовал преподать урок семейной жизни самый шустрый паренёк.

Но Эля ответила просто:

– Ну, и зачем же я тогда замуж выходила?..

Наверное, таким убедительным был её незамысловатый ответ, что парни перестали доставать, а один даже вызвался проводить её до подъезда, потому что совсем стало темно.

Они подошли к подъезду, и Эля с радостью увидела свет в их окне. Тогда был выходной день, родители уезжали в деревню, и никого, кроме Егора, дома быть не могло. Помнится, тогда он ещё дерзко упрекнул её: «И где же ты так долго гуляешь?..»

Но это было в начале мая. А сейчас почти осень. И столько времени прошло, и опять повторилось.

Но всё уже было по-другому. Совсем-совсем по-другому. Никто бы даже и не поверил, что такое может произойти между ними.

Эля села на автобус и приехала в парк. Было ещё относительно светло, по аллеям гуляли парочки, сидели кое-где и пожилые люди. Она прошлась по асфальтным дорожкам, тревожным взглядом отыскивая знакомую фигуру, и направилась к летней танцплощадке. Там толпились несколько человек, но, когда Эля подошла, никого уже не было, играла музыка, все танцевали. Только дежурили у входа спортсмены-самбисты, ученики знаменитого Кима, которые помогали милиции соблюдать здесь порядок. Эля подошла поближе ограждению. Она, конечно, и не надеялась непременно увидеть здесь Егора. Но ведь почему-то именно сюда привело её сердце. И вот, вглядываясь между узеньких, окрашенных в яркие цвета, дощечек, она его и увидела.

Он танцевал с невысокой худенькой девушкой. И почему-то сразу показалось, что танцуют они слишком медленно, что слишком близко прижались друг к другу.

Эля кинулась к входу, но путь ей преградил бойкий кимовец:

– Ваш билетик?..

– Я на минутку…

– Купите билет, девушка. Без билета нельзя.

– Здесь мой муж, понимаете! Я сейчас же выйду, только скажу ему, пропустите меня!..

И заблестели, заслезились умоляющие глаза, ведь совсем не догадалась она взять с собой деньги. И непреклонный паренёк сжалился.

«Я только скажу ему, только скажу…» Но что она ему скажет?.. Что вообще в таких случаях говорят?.. А ноги стремительно идут вперёд, несут её в неизвестность. И пары все расступаются перед ней. Куда, зачем – неважно уже ничего. Она подошла к нему, остановилась, дотронулась до плеча. Даже музыка закончилась, оборвалась. Он повернулся, и Эля ударила его по щеке.

Мир замер вокруг, стихли все звуки, и шелест, и гул разговоров. И невысокая девушка растворилась в этой тишине. Егор стоял и не мог опомниться, и не мог поверить, что это Эля стоит перед ним…

И он, конечно же, был нетрезв. Но никогда прежде он не смотрел на неё с такой ненавистью. Он вдруг больно схватил её выше локтя и, грозя немедленной расправой, потащил к выходу.

И Эля не знает, что было бы дальше, не останови их на выходе всё тот же строгий паренёк.

После недолгих объяснений, а Егор сразу стушевался, стал уверять, что ничего здесь такого и не происходит, что это пришла Эля, жена его… Но подоспевшие защитники правопорядка всё-таки посадили его в подъехавший милицейский «Уазик», и, несмотря на Элины мольбы, увезли. На прощание Егор уныло глянул на неё через решётку, а пропустивший её на танцплощадку паренёк успокоил: «Не переживай, иди лучше домой, с ним проведут воспитательную беседу и отпустят…»

И, правда, его отпустили почти сразу, они встретились на остановке и сели в один автобус, и приехали вместе, но шли всю дорогу молча.

Открывшая им свекровь спросонок даже и не спросила ни о чём, и они, не сказав ни слова, молча прошли в свою комнату, разделись и молча заснули, отвернувшись друг от друга. И вот теперь уже утро, и льёт дождь, и Эля всю ночь не сомкнула глаз. «Уйти. Раствориться. Исчезнуть. Чтобы никогда, никогда уже не возвратиться».

Глава двадцать шестая

Пусть будет так

Родной микрорайон показался Эле незнакомым, чужим, нелюдимым. Может быть из-за непогоды, затянувшегося со вчерашней ночи до сегодняшнего вечера дождя, была улица так невзрачна и уныла, а, может, оттого, что многие, как она, вышли замуж и поменяли место жительства. Куда ни посмотри – везде серость: и дома стоят с отсыревшими стенами, на вывеске аптеки две буквы не светятся, лампочки в них перегорели, и никому дела нет до того, чтобы их заменить. И деревья зябко вздрагивают от налетающего ветра, и цветы в палисадниках словно оцепенели от внезапного похолодания.

Но надо здесь как-то снова жить, привыкать.

К Егору она решила не возвращаться. Незнакомые чувства распирали её сердце: «А что, если он давно уже не любит?» Раньше она твёрдо знала – любит! И все его страдания, и все шатания-мотания – это из-за ревности к Сашке. А теперь? Отчего же с такой ненавистью сверкнули его глаза?!! Да подумаешь – пощёчина! Так ведь заслужил! А если бы это она убежала на танцульки?.. Даже и представить себе невозможно, что бы он с ней сделал: да убил бы, наверное! И стало если не обидно за себя, всепрощающую, так уж стыдно, это точно. А что, если кто из знакомых видел их вчера на танцплощадке? Ведь тесен город, почти, как деревня. Вот стыд-то! Ну, и поделом ей!!! За всё, за всё поделом! Пусть будет так, как хочет Егор! Пусть наконец-то он освободится от такого ярма, как её любовь! Довольно и слёз, и сожалений: всё!

Вот только к родителям своим вернуться она сейчас совсем не готова! Ну, хотя бы ещё денёк повременить, пообвыкнуться в этом непривычном состоянии.

И почему-то надумалось вдруг зайти к Лере Булгаковой. Сто лет ведь не заходила! А почему не заходила – Егора чтобы не злить, потому что он знал – через Булгакову Эля с Черкашиным познакомилась! Мало того, что она свидетельница их любви, так ещё и сейчас может привет от него передать! Словом, с ней видеться было категорически запрещено. Что не сделаешь ради покоя и лада в семье! А теперь вот и лад их оказался каким-то искусственным, не говоря уж о покое.

И вот ни покоя, ни лада, ни самого Егора. Один день ничего нет. И её, Эли, тоже словно нет.

Как спасательный корабль в океане вселенского потопа – огромный Леркин дом, Леркин подъезд и Леркина квартира на пятом этаже. Сколько раз школьницей поднималась она по этим крутым ступенькам! О, как любили они раньше после уроков ходить другу к другу в гости! То сюда придут, прямо со сковороды навернут Леркиных вечно поджаренных макарон по-флотски, то к Рите на вкуснющие тоненькие блины все втроём завалятся, то к Эле на фирменную бабушкину кашу с тыквой, рассыпчатую, томлёную в духовке. Бабушка часто её готовила, ведь не было такого дня, чтобы она к ним с братом не приезжала!

Да, ели, веселились, мечтали! И мечталось-то о чём? Исключительно о замужестве!

– У меня муж о-о-чень богатый будет! – воображала деловая Лерка. – И вся я в фирме буду ходить! И «Волга» у нас будет, и квартира с дорогой мебелью...

– А у меня детей много-много будет! – простовато, но очень уж трогательно мечтала круглолицая Рита.

– А у меня…

И девчонки с удивлением смотрели на Элю, потому что была она, наверное, почти светящаяся в эту минуту.

– А у меня… Большая-пребольшая любовь будет! – с придыханием говорила Эля, как пела.

Любовь…

Сначала она была к худенькому соседскому мальчику с грустными глазами, который часто простужался, и которого было нестерпимо жалко, а потом у него ещё и папа умер… и мама увезла его на новую квартиру, и он постепенно забылся.

Потом началась долгая-предолгая любовь к Сашке, с летних каникул восьмого класса… И всё – через Леру. Не отослала бы она в деревню фотографию, где они втроём, в центре Эля, не увидел бы Сашка, не заинтересовался бы…

А теперь она задыхается без Егора...

Но задыхалась Эля ещё и оттого, что дошла, наконец, до пятого этажа. Перед тем, как позвонить, постояла, перевела дух.

После недолгого шуршания Лерка распахнула перед ней дверь. Дыхнуло таким знакомым, тёплым и мягким запахом её квартиры. И сама Лерка была такая мягкая, в байковом халатике, румяная и домашняя. А Эля думала, что тут дым коромыслом, друзья-подружки. А тут и нет никого, Лерка одна. Но чем же так знакомо пахнет?.. Вспомнила! Маленьким ребёнком, кипячёным молочком, свежевыглаженными пелёнками. Так всегда у них пахло раньше, ведь младший Леркин братишка как раз в то время и появился на свет, когда началась их девчоночья дружба. Но ведь он подрос уже, и сейчас с родителями на Кубе…

– Эля!.. Вот уж кого не ожидала увидеть, каким ветром тебя ко мне занесло?!.. – Лера смешно всплеснула руками, отступила назад, неподдельно обрадованная.

– Да вот… шла и зашла… Ты одна, что ли?.. – спросила, пока разувалась да зонт устанавливала, чтобы высох.

– Одна и не одна.

– Как это? – улыбнулась Эля.

– А ты будто не знаешь…

Эля приостановилась, посмотрела на подругу внимательно.

– Нет, не знаю. А что?..

– Ну, тогда сейчас узнаешь, – только и ответила та и повела её в свои хоромы.

Это просто кому рассказать – не поверили бы: Лерка родила! Сначала и Эля не поверила. Ни словам её, ни глазам своим. Лежит в зале поперёк диванчика крохотный копошащийся свёрточек, ножки кверху задирает, кряхтит, пыжится, силясь распеленаться, глазками-пуговками вокруг водит.

Не поверила, всё думала, что шутит Лера, на розыгрыши она и в школе была мастерица, думала, что кто-то из соседей оставил младенчика приглядеть на какое-то время. Пока в доказательство неопровержимого своего материнства Лерка решительно не расстегнула верхние пуговицы халата и чуть не забрызгала её тугой струйкой грудного молока.

От этого действа Эля просто опешила.

Вот такие чудеса!..

Никто и не знал, и не предполагал, что Лера была беременна. Сама от себя, как говорится, скрывала. Все у неё спрашивали:

– Что-то ты, Лера, так поправляешься?..

А Лерка отшучивалась:

– А это всё от хорошей жизни!..

Ну, допустим, жизнь у неё после отъезда родителей и впрямь была очень хорошей. Никто её не контролировал. До десятого-то класса их суровый отец всё шлангом пугал, одного шланга они со старшим братом и боялись! Но это, конечно, из-за двоек и многочисленных пропусков, на большие творения отчаянные дети не решались. А потом брат ушёл в армию, двоюродный – Толик – вскоре женился и переехал к городской жене, и Лерка осталась совсем одна. Вот тут и начала она творить свою жизнь уже самостоятельно, по-своему личному усмотрению и вдохновению.

И натворила: отец мальчика закончил учёбу и уехал в свою Грузию, а она осталась в интересном положении. И даже шибко разобиженной на него за то, что так получилось. Даже и на адрес, который он оставил, ни одного письма не отправила…

Что-то теперь скажут родители, которым уже скоро возвращаться?.. Но что поделают? Ничего и не поделают, а будут всей семьёй воспитывать внука. Разве это беда, ребёнка родить?..

Вот у Эли настоящая беда – ни деточки, ни мужа. А был бы ребёнок, так, может, и не бегал бы Егор по танцам. Но даже ребёночка родить она не сумела…

Лерка деловито перепеленала сына, завернула в одеяльце и отнесла в спальню. Вернулась с фотографиями. Показала и парня своего уехавшего, и загорелых радостных родителей на фоне раскидистых пальм, и подросшего братишку, и армейскую фотографию старшего брата, который где-то в далёкой Монголии служит.

– А помнишь, Эль…

И так, слово за словом, вспоминая разные события минувшего, они постепенно добрались и до Сашки Черкашина. Не зря же Егор подозревал! Женился недавно Черкашин. И вовсе не сгоряча, вовсе не назло Эле, а на горячо любимой прежде девочке из параллельного класса, с которой он и переписывался первый год службы. Вот так-то! Получается, это назло ей он мог бы и впрямь жениться на Эле…

– Ну, что ж, счастья ему! – сказала Эля.

И, наверное, грустновато у неё это получилось, что Лера простецки махнула рукой:

– Да, ладно, не обижайся ты на него... Он ведь и тебя любил... По-своему, а любил…

– А я и не обижаюсь!.. Я на себя обижаюсь…

– И на себя ты тоже не обижайся. Хватит!

И, скорее потому, что Эля не обратила ровным счётом никакого внимания на её слова, сказала:

– Не хотела тебе говорить, но раз ты сама ушла от Егора… Теперь, наверное, уже можно…

Эля посмотрела на неё с непониманием.

Что может сказать ей её одноклассница, которая ничего не знает про их жизнь? Они и виделись-то в последний раз на второй день их свадьбы, когда все вместе Егорово кольцо искали?..

– Ты знаешь, что он от тебя гуляет?.. не утруждая себя особым вступлением, как с плеча, рубанула Лера.

– Да ну, – успела возразить подруге. – Он в парк уезжает… если поссорились…

Но тут же и осеклась, ведь он уезжает и тогда, когда они и не ссорятся.

– Да что ты говоришь?!! – негромким, но уверенным голосом продолжала рубить сердце Эли подруга. – Да он там почти всё лето отирается! На танцплощадке! Себе-то не ври!!!

– Нет, Лера, нет же! Ты что-то путаешь, он на вечернем отделении учится... Некогда ему! Да и не всегда у нас так плохо… У нас и хорошо бывает… Прошлым летом, например, мы с ним на кордон ездили, у лесника в избушке две недели жили… На лодке плавали, рыбачили… Знаешь, какие там места, какие озёра чистые – даже плавающих под водой черепашек видно!.. Это вчера я его по щеке ударила. Приехала – а он танцует. Ну, и не сдержалась я.

Она замолчала, уставившись в пол, и долго не поднимала глаз, потому-то и не видела Лериного взгляда. А та просто вспыхнула как спичка и горела:

– Да опомнишься же ты?!! Да он же даже ко мне приставал! Ко мне, к твоей подруге! Не побоялся, что расскажу, уверен был – никуда ты от него не денешься! Или думал, что никогда мы с тобой не встретимся?.. Да ты хоть теперь-то понимаешь, почему он тебя ко мне не отпускает?..

Теперь, конечно, всё прояснилось, и в то же время всё запуталось ещё сильнее. Ясно лишь – он мстит ей, конечно, мстит! Лишь бы унять свою боль, она душит его…

И откуда взяла она силы выслушать в подробностях, как и когда конкретно он приставал к Лере? Но выслушала… и понесла своё изрубленное сердце домой – оставаться у Леры было ещё хуже, чем пойти к родителям.

Глава двадцать седьмая

Если бы была одна

Их было много, этих девушек. Если бы у него появилась одна, Эля непременно ушла бы. Но их было много, а если много, значит, не было ни одной. Настоящей. Потому что настоящая – лишь одна она.

И поэтому она с лёгкостью забывала о них. Забыла о той ярко-выкрашенной блондинке, с которой Егор уединялся в каком-то складском помещении при кафе. Они тогда гуляли на свадьбе у его приятеля, и Эля вдруг потеряла его из виду, и искала, и спрашивала у всех, но никто не ответил толком, и она вышла на крыльцо и увидела неподалёку раскрытую дверь в подсобку, и курящую там девушку. Та тоже увидела её и кому-то что-то сказала, и тот выглянул. Этим «тем» оказался Егор. Он выглянул и опять спрятался, надеясь, что Эля его не заметила. Но она не уходила, и та девушка опять что-то сказала ему, и он вышел. И пришёл…

Да, он злился. Он выпил водки, и она не знает, что было бы дальше, если бы свадьба не начала сворачиваться. Но вскоре молодожёнам вызвали такси, и все постепенно стали расходиться. Отправились домой и они.

В другой раз, и тоже на свадьбе, он кокетничал с застенчивой деревенской девчушкой, школьницей ещё, к тому же и дальней родственницей Эли. Самое неприятное было, что и мама тогда заметила это, и сёстры, и братья…

А ещё были ночи, когда он просто не приходил. По утрам он клялся, что выпил с ребятами, запьянел и уснул, или что по дороге домой его забрали в медвытрезвитель, что это легко проверить, и что если она не верит…

Но она, конечно, верила.

А ещё успело случиться в их семейной жизни раскрытие одной маленькой его тайны.

В одно из воскресений Эля и свекровь лепили вареники. Они непринуждённо болтали на кухне обо всём, что приходило на ум, и свекровь, рассказав что-то о своих школьных подругах, где учились и где теперь работают, поинтересовалась, как поживают Элины подруги. Поговорив о Рите и Лере, дошли, наконец, и до вышедшей недавно замуж Галки Абрамовой.

– Да-да, я помню эту симпатичную девчушку, она к Егору как-то приезжала…

– Нет-нет, вы ошибаетесь! Вы что-то путаете! Мы с ней вместе приезжали, когда Егор был в армии! – улыбаясь, напомнила Эля.

– Да-да, я это прекрасно помню, и ничего не путаю, – без задней мысли, так же улыбаясь, подтвердила свекровь. – Но потом она приезжала одна.

– Когда же это?! – удивилась Эля.

– Да когда Егор уже пришёл!.. – ответила и тут уж насторожилась свекровь, почувствовав, что сказала что-то лишнее, и попробовала загладить. – Да она у нас совсем недолго побыла… Даже чай не попили, всё разговаривали о чём-то.

– Интересно, а мне он почему-то не рассказал…

И Эля спросила, не помнит ли свекровь, о чём они разговаривали.

– Не знаю, они же закрылись, – простодушно ответила свекровь, понимая, что ничего уже не исправишь: слово вылетело...

И, конечно, в тот же вечер Эля узнала, о чём они говорили. И о ком. И как не хотелось Егору выдавать тот секретный визит, но Эля на правах жены настояла.

И оказалось, что всё, чем поделилась она когда-то с малышкой Галкой по наивности и простоте душевной, известно теперь Егору. Даже то, что Толик делал ей когда-то предложение, даже то, что Сашка в совхоз приезжал… И даже так Галка сказала: «Если бы Эля сама не хотела встретиться с ним – не поехала бы!

И стало немного понятно, отчего приглашённая к ним на свадьбу Галка плакала на балконе, когда все помогали Эле наряжаться.

– Да что ж она так переживает? – пыхтела недовольно Лера, прикрепляя фату к Элиной причёске, и всё звала её: – Галка! Ты что, за подругу не рада? Иди же помогать!

– Да не трогай ты её, – советовала Рита, – она сегодня странная какая-то…

– Просто чувствительная: уеду – и не с кем будет поговорить! – не сомневалась Эля.

Их было много, девушек и женщин, которым нравился Егор, и многие ему тоже нравились. Но мужем он стал для неё. И в горе и в радости согласился быть вместе с ней...

Глава двадцать восьмая

Где-то в небесном океане

На улице было совсем уже темно. Засиделись они с Лерой не на шутку! О себе она рассказала, что больше всего боится, что мать по приезду с Кубы решит поехать в Грузию. С неё станется! А так они уже всё знают, конечно. О внуке она им недавно сообщила в письме. Будут ей теперь гостинцы заграничные: и плащ кожаный, и сапоги с туфельками, и джинсы фирменные, о которых так мечтала!

И почему-то не было ни обиды, ни досады из-за горькой Леркиной правды, что открыла она про Егора. Словно именно так и должна была закончиться Элина любовь, большая-пребольшая…

Закончиться, почти не начавшись. Расцветшее, но не заплодоносившее деревце.

Эля брела по тропинке между редким кустарником. У остановки горели фонари, припозднившиеся люди ожидали последнего автобуса. Дождик слегка моросил, но зонтик она не раскрывала, и мелкие косые капли секли и охлаждали её разгорячённое лицо, что было даже приятно. Хорошо, что она не осталась ночевать у Леры. Как не хватало ей, оказывается, этой свежести и прохлады, этого щемящего чувства единения с дождём, ветром, звёздами…

Звёздами. Но звёзд никаких не было, всё небо затянуто непроглядной серостью. И надо же – где-то за этой непроглядной серостью плавает во Вселенском океане неопознанный объект – «Чёрный принц». Плавает сам по себе, не подчиняясь никаким физическим законам. Но ведь такого не может быть! Не может, потому что всё чему-то подчиняется и от чего-то зависит. Просто человечество этого ещё не изучило! Иначе – это просто глупо, летать без цели, без предназначенного пути и заданного направления, подвергать себя постоянной опасности.

В Ритином окне Эля увидела слабый огонёк – читает... И подумала, что завтра она непременно зайдёт к Рите. Та расскажет, как она справляется со своим одиночеством, и вместе им уже не будет так одиноко. И как могла Эля так долго не интересоваться жизнью любимой подруги? Счастливые всегда эгоисты!..

У Ритиного подъезда сидели знакомые соседские ребята, поздоровались, кто-то вызвался проводить Элю, потому что дальше путь лежал по темноте, а в районе участились ограбления. Но она отказалась, ей ещё надо было немного подумать, что сейчас скажет она ошарашенной матери. И ничего сейчас не казалось ей страшнее острого взгляда отца. Одна надежда на то, что он уже спит.

В их подъезде было ещё темнее, чем на улице – хоть глаза коли! Ни одной лампочки горящей! Эля нащупала ногой первую ступеньку и стала подниматься.

На своём этаже постояла немного, собираясь с силами, и постучала. Глаза уже немного присмотрелись к темноте, и страх совсем улетучился, и если бы дверь не открылась, можно было бы просидеть здесь до утра на ступеньках. Но мама всё-таки открыла, предварительно спросив, кто там, убедившись, что это не чужие – своя!

Заспанная, она даже и спрашивать ни о чём не стала, махнула, ложись, мол, на мою кровать, а сама пошла в зал к отцу. Эля с замиранием сердца слышала, как заворочался, забурчал что-то отец, то ли во сне, то ли спрашивал, кто пришёл, но скоро всё утихло.

Глава двадцать девятая

Каждому - своё

Егор не пришёл за ней ни назавтра, ни через неделю. Спустя месяц мама договорилась с племянниками привезти от него шкаф, ковёр и оставшиеся вещи. Старший брат как раз работал на грузовой машине, и забрать Элино приданое не составило особого труда.

Говорят, Егор сам помог вынести и погрузить шкаф, снял со стены ковёр, даже шторы не оставил себе – всё вернул Эле. И обувь, и пальто, и шубу, и кофточки с юбками, всё сам собрал до самых мелочей, даже косметичку уложил! Был ли он весёлым, был ли грустным при этом – не сказали. Да и какое теперь до этого дело – оно сделано, и назад дороги, видимо, не будет.

Зато Андрей, когда вещи разгрузили посреди Элиной комнаты и все ушли на кухню передохнуть, оставшись с Элей наедине, решился, наконец, кое о чём рассказать.

Прошлым летом, оказывается, он возил Егора в деревню, искали там Черкашина: Егору необходимо было с ним поговорить. Искали, но не нашли, в тот день Черкашин был в городе. На следующий раз, когда Егор попросил о том же, Андрей не поехал, сослался, что устал на работе, а в другой раз прямо заявил, что не будет заниматься этой ерундой, ни к чему всё это, и если он не верит своей жене, пусть разводится! Сейчас это проще простого, никто никого не неволит.

– Знаешь, Эль, не обижайся, но я даже рад, что вы расстались. Мутный он у тебя какой-то…

– Нет же, Андрей, он не такой. Я сама виновата, понимаешь...

– Понимаю. Но если ты и была перед ним когда-то виновата, то знай: он твою вину давно уже переплюнул.

На этом разговор их и оборвался, позвали, и Андрей уехал, и вот с тех пор ещё и не встречались. Оно и понятно, у каждого теперь своя жизнь, свои семьи. Каждому – своё. Но только теперь ей кажется, что у всех лучше, чем у неё. У всех всё движется, развивается, радует, сулит надежду. У всех, даже уже и Лерка ходит счастливая: вернулись её родители с Кубы, накупили подарков, но самый главный подарок – это ответ на письмо, которое её решительная мама сразу отправила в Грузию. И какой ответ! Скоро они приедут свататься! А Лера сама боялась известить, даже адрес жениха не без боя матери предоставила!

И у Риты явная победа на любовном фронте. Не зря в конце лета Эля помогла ей сочинить письмо-признание одному молодому человеку, однокласснику из рабочей школы молодёжи, где теперь та, бросив после развода с мужем техникум, навёрстывает общеобразовательную программу. С этим молодым человеком сидят они за одной партой, и давно уже он Рите нравится, но не знала она, как ей объясниться с ним. А Эля посоветовала ей написать письмо. И вот объяснение сделано и принято всем сердцем. И успеет Эля к зиме ещё и на свадьбе у них погулять, а там, может, сразу и на другой, на Лериной!

Так потихонечку жизнь и шла, шажок за шажочком. Словно заново училась Эля ходить в своей разведенной с Егором жизни. Один раз всего лишь и встретились они – в ЗАГСе, куда Эля, потеряв всю надежду на то, что он придёт и раскается, и попросит прощение, и позовёт её к себе, подала заявление на развод и куда их вызвали на предварительное собеседование. Она больше молчала, а Егор был и весел, и бодр, и даже, как ей показалось, не без удовольствия отметил, что заявление жены поддерживает, что дальнейшее совместное их проживание невозможно. И для пущей убедительности, чтобы уж точно развели, а не дали ещё дополнительного срока на обдумывание, добавил:

– У меня уже другая жена. Зоя. Мы вместе работаем.

Элю и так с утра познабливало, а тут как будто окатило ледяной водой, и она превратилась в каменную статую. Как только ноги сдвинула, не помнит. Помнит, выходили с Егором вместе, он и дверь распахнул перед ней, пропуская вперёд. Помнит солнце ослепительное, от него и слёзы в глазах, смахнула несколько выкатившихся капелек, отвернулась и пошла к остановке. А Егор как-то пожух весь сразу, съёжился, кутаясь не по сезону в лёгкую курточку, двинулся, поскальзываясь на запорошенном снегом льду, в противоположном направлении. У дороги остановился, пропуская вереницу машин, обернулся. Эля тоже обернулась у поворота, взглядом спросила:

– Это правда?..

И он так же взглядом ответил:

– Какая тебе разница? Как хочешь, так и думай!

Рассказала Рите об этом их разговоре, опять слёзы потекли. Та успокаивает, разговор-то, мол, тобой самой придуманный, мало ли, что он в действительности сказал бы! Но теперь Рита совсем к нему отношение переменила, сказала в сердцах: « Как раньше его любила, так теперь за всё издевательство над тобой, ненавижу » . Вообще, говорит, нормальный ли он?.. Давно, говорит, уже в этом сомневаюсь…

Глава тридцатая

Разные мысли

Вторую Ритину свадьбу перед самым Новым годом праздновали у неё дома. Рита была ещё красивее, чем на первой. Правда, платье сшила уже не до пола, а повыше коленей, и от фаты отказалась, прикрепили ей на причёску букетик из белых розочек!

И второй её жених не чета первому! Один рост чего стоит – метр девяносто! Кудри чёрные, глаза синие, лицо беленькое, ровненькое, и ни одной татуировочки на руках! И по характеру тихоня, и улыбчивый. Воистину, сколько надо было Рите пережить, чтобы такого встретить! Выстраданное, умное семейное счастье ждёт её впереди. И много-много деток им нажелали!

В числе приглашённых праздновали и Лера со своим Тариэлем. По счастливой случайности совпал его приезд с таким торжественным мероприятием. Внешне он нисколечко не похож на грузина, светлоглазый, светловолосый, даже ресницы у него рыжие! И очень серьёзный взгляд. Оно и понятно: нежданно-негаданно, в один миг отцом стал! От своих родителей в Грузии по первое число «на пряники» получил! Зато Лера теперь такая важная, как королева ходит! Эля же знает, какая она хохотушка, а тут ни-ни, держит марку! И правильно, нечего прежде времени перед ним выплясывать, пусть сначала у Лериного папаши, с которого ещё не вся ярость сошла, руки её попросит да ребёнка усыновит!

Разные мысли посещали на свадьбе Элину головушку. Танцевать ей не хотелось, благо, что свидетельницей она была на этой свадьбе, а свидетельнице не подобает вести себя легкомысленно, пусть другие гости веселятся, она лучше посидит с краешка стола, на других поглядит.

Но и на других что глядеть? Лера со своим будущим мужем ушли, у них уважительная причина, малыша кормить надо, жених со свидетелем на балконе курят, невеста со свекровью беседы ведут, решают, где молодым ночевать, кто-то на улице с гармонистом, кто-то за спиной под магнитофон танцует.. Кто-то кого-то уже ревнует… как бы скандал не разразился!

И вдруг Эля решила, что чем трезвой на всё это дело смотреть, лучше уж выпить. Пододвинула поближе бутылочку, налила водки и опрокинула стаканчик. А она и не горькая совсем, и веселья почему-то не прибавила. Посидела, посидела, да и ещё налила стопочку. Так не помнит, сколько стопок выпила, а помнит только, что сбоку кто-то за плечо тронул. Оглянулась – Алёша стоит. И откуда он взялся, непонятно, ведь не было его?..

Стоит, такой окрепший, возмужавший. Рита говорила, что он из Афганистана пришёл…

Стоит, улыбается, на танец её приглашает.

Вышла из-за стола, Боже ж ты мой, неловкая какая стала: рукой салатницу зацепила, бокал с лимонадом разбился, самодельную длинную лавочку, сооружённую из доски и двух табуреток по краям, сдвинула, спасибо, Алёша её поддержал, а то бы и упала. Начали танцевать, а Элю как на волнах качает, в сторону сваливает. Прямо в стену врезалась плечом, и силы нет оттолкнуться, рукой оттолкнулась, дальше танцевать пошла. Лица Алёшкиного не видно, кто-то и свет выключил, лишь праздничные фонарики, развешанные по ковру и над шторками, поблёскивают, сливаются в глазах. И так надёжно в Алёшкиных объятиях, больше ни разу не оступилась.

Так и протанцевали, почти на одном месте стоя. Очнулась, и музыки нет, и свет горит, и гости по которому разу за стол рассаживаются. И шумно так кругом, и смеются все.

– Ну, Алексей, видно не судьба тебе с ней потанцевать! – улыбается, и по-хозяйски командует, кому куда сесть, невеста.

Усадила ж таки Алёшку рядом с Элей. Свидетель не обиделся – у него гражданская жена по правую руку сидит, зорким соколом глядит, чтобы ни один гость «сладко» не крикнул! Так обычно пьяные гости заставляют свидетелей целоваться.

– Тёть Валь! Принесите нам, пожалуйста, два кофе, да покрепче! – окликнул Алёша Ритину маму, хлопотавшую над десертом.

Эля как в тумане за всеми наблюдала, и было ей как во сне хорошо.

Глава тридцать первая

В чужом доме

После кофе, который им принесла не Ритина, а Лёшкина мама, по-родственному помогавшая на кухне, Эля немного протрезвела. С удивлением она обнаружила, что половины гостей уже нет – разошлись, а вторая половина доедает свадебный торт, весь раскрошенный стоит он на середине стола, а некоторые, уже чрезмерно сытые и изрядно уставшие, толпятся в прихожей, одеваясь.

– Нет-нет, едешь с нами, и слушать тебя не хочу! Иначе я обижусь! – капризничала Рита. – А с твоими я сама поговорю! Что это такое, свадьба у меня или не свадьба!

Спорить с ней оказалось делом бесполезным. Она была пьяна и счастлива безмерно. Когда она поговорит и с кем, было не важно, важно, что сейчас они все поедут домой к Николаю, где переночуют, а завтра поутру вернутся, чтобы продолжать свадьбу.

Частный сектор под названием Дикий встретил их абсолютнейшей тишиной. Глухота, как в деревне. Немного лишь полаяла где-то во дворах собачка, потревоженная проезжающим такси, да несколько других отозвались ей в темноте.

И вот там, в небольшом домике на берегу реки, в тихой затемнённой комнате, словно специально для них отведённой для беседы, под мерные ходики будильника на комоде они с Алёшей долго и долго говорили. Об учёбе и работе, о призыве в армию и после учебки нежданном отправлении в Афганистан, о его матери, которая вся поседела за это время, ведь у него помимо наград имеются и ранения… И дошли, наконец, до Егора.

– Да мы с ним и не видимся почти. Заходит иногда, чтобы денег занять, – признался Алёша. – Я вообще-то, честно сказать, так и не понял, зачем он всё это сделал. Ну, неохота жить – иди туда, где твоя жизнь может пригодиться. Знаешь, сколько ребят мы в Афганистане потеряли?.. И все они, все… жить хотели.

– Но почему ты так уверен, что он не хочет жить?..

– Да потому! – Егор даже привстал с дивана, открыл форточку, в которую впархивали мелкие снежинки, прикурил. – Иначе, почему его комиссовали?.. Почему в психушку отправили?.. Думаешь, туда всех отправляют?..

– Не думаю…

– Вот именно, не думаешь. А надо было бы подумать…

– О чём подумать, Алексей? Ты что-то знаешь?.. А если знаешь – расскажи! Я же ничего не знаю… Он мне написал, что может прийти, спросил, хочу ли я этого. Я написала, что, конечно, хочу…

– Хочу – не хочу! Как просто всё у вас! А если бы у него не получилось?.. Подумай, если бы всё получилось не так… Если бы ребята хоть на минуту опоздали?..

– Куда опоздали?.. – Эля сидела, вытаращив глаза, смутно до неё начинало доходить, что самое страшное сотворил с собой Егор, поэтому его и отправили в психбольницу.

Она затихла, сникла совсем, так жутко ей стало, и Алексей почувствовал это, выбросил окурок, закрыл форточку, присел рядом.

– Ладно, всё уже позади. Что ворошить?.. Не одной тебе его жалко… Знаешь ведь, каким он раньше был…

Эля плакала. Господи, как виновата она перед Егором! Как виновата! У него такая тонкая, такая ранимая душа…

– Не плачь, Эля… Или поплачь – и забудь... У вас всё равно нет с ним будущего. Я его слишком хорошо знаю – нет! Удивительно, как вы вообще поженились…

– Что же тут удивительного?.. Мы же… Я же…

– Да, ты любила!.. Ты и сейчас любишь – дураку ясно!.. Но очнись же, наконец! Свет-то не сошёлся на нём клином!

Таким же тоном с ней разговаривал недавно и брат Андрей, только любя можно так строго и так мягко уговаривать.

Наконец, заглянув ей в глаза, сказал категорично:

– Ну, всё! Хватит! Поплакала – пошли умываться!

И они пошли искать в чужом доме умывальник.

Не пройдя и десяти шагов, наткнулись на вешалку, плотно увешанную старыми пальто, куртками и шубейками. Алёша нашарил на стене выключатель, в жиденьком свете накинули на себя верхнее, что попалось, и вышли на улицу со двора.

Ночь на Диком была свежа и прекрасна. Снежком запорошило сад, принакрыло деревьям спинки. Эля сгребла с низенькой оградки белый пушок и уткнулась в него лицом, потом ещё, и ещё. Лицо загорелось и оттаяло, и остыло постепенно от жара. Алексей отвернулся и посмотрел в небо.

– Ух, сколько тут у них звёзд! Ты любишь звёзды?.. – спросил вдруг так же, как Егор когда-то.

– Нет, не люблю! – неосознанно сопротивлялась она даже памяти. – За что их любить… далёкие и холодные.

– Может, и холодные, но зато какие яркие. Ты только посмотри! А мне без них как-то скучно жить. Люблю на них иногда просто так смотреть…

– Знаешь,– встрепенулась, как будто вспомнила что-то очень важное, – где-то там, высоко-высоко, странствует одна загадочная звезда, и появляется она, где захочет, и летит, куда захочет… Вопреки всем физическим законам…

– И зовут её Чёрным принцем, – иронично растягивая слова, продолжил Алексей. – И учёные всего мира ломают свои умные головы, что это: если спутник, то почему он летает против вращения Земли… А если не спутник, то что это за небесное тело, не инопланетяне ли запустили к нам разведчика или, быть может, это небесная могила фараона...

И закончил, и вздохнул:

– И тебя он успел заворожить своими фантазиями!

– Ты думаешь, это его фантазии?.. Вот и Рита так считает…

– Ну, если не сам выдумал, то начитался фантастики! Такое будешь думать – не придумаешь!

– А я… поверила… Даже представляла, как он там летает… Один. И почему не сгорает, не врезается в разные метеориты?.. Такой одинокий и неприкаянный в пустом небе… и так жалко его…

– Какая же ты дурочка... – совсем безобидно сказал Алексей, взял её руку, поднёс к своим губам.

Она настороженно посмотрела на него.

– Чёрного принца ей жалко!.. Да ещё несуществующего!.. – говорил, целуя и согревая дыханием.

Она попыталась высвободиться, сжала пальцы, но он уже и другую руку подхватил.

– А ты стал другим...

– Да нет же… Я вроде тот же…

Они вернулись в дом, где была уже полная тишина, повесили на прежнее место чужую одежду, пробрались в ту же комнату, где сидели, и, разморённые с морозца теплом, прилегли, не раздеваясь.

Лунный свет сочился сквозь окно и прозрачные шторки. Тикали ходики будильника. И ни шороха, ни звука.

Полежав немного на спине, Алексей встал и начал раздеваться.

– Ты как хочешь, а я не могу появиться завтра на свадьбе в брюках, которые как корова изжевала, – он нашёл какое-то покрывало на стуле, лёг и укрылся.

И так как Эля не проронила ни слова, а всё лежала, не шелохнувшись, предложил:

– Может, снимешь платье?.. Да не бойся ты, я же не дикий… хоть мы и на Диком!.. – у него ещё были силы каламбурить.

– А я и не боюсь… – ответила сквозь дрёму. – Успею завтра домой забежать... переоденусь…

Уже проваливаясь в сладкое забытьё, она почувствовала, как он укрывает её, и встаёт, чтобы найти где-нибудь в этом чужом доме ещё одно покрывало.

Глава тридцать вторая

Другая жизнь

Могла ли она подумать, что ей с появлением Алёшки так легко, так радостно станет жить! И на каток её сводил, вот умора, ведь она на коньках сто лет не стояла! От бортика к бортику каталась, и то умудрялась упасть! И в парк приглашал! Да не просто в парке прогуляться, а непременно на лыжах пройтись! И даже не просто пройтись, а совершить дальний поход через реку на силикатные озёра. И лыжи ей привёз, чтобы не брать напрокат неизвестно какие, сказал, что это материны, почти что новые, что мазью ещё какой-то специальной их хорошенечко натёр.

В молодом сосновом лесочке катались они среди укутанных пушистым снегом деревьев, успели и с горок покататься, и чаю горячего из термоса попили, сидя на пенёчках, а потом уж отправились в обратный путь.

Солнце уже клонилось к закату, висело до бела раскалённым шаром над заснеженным горизонтом, и ветер над рекой к вечеру усилился. Эля летела за Алёшкой во весь опор, на последнем издыхании спешила, чтобы не отстать. Глаза от позёмки слезились, ничего не видно, не слышно было, лишь Алёшина спина с красным рюкзаком, как маяк впереди мелькала. Он специально далеко не уезжал. Иначе уже туда и обратно сгонял бы!

Раньше они с матерью каждые зимние выходные на лыжные прогулки ходили. Рад бы Алёша и Риту к спортивному отдыху привлечь, но не тут-то было! Рита ни за что на свете не согласится ни на коньки, ни на лыжи! Вот что не любит она, так не любит! На уроках физкультуры и круга вокруг школы не могла сделать, всегда сходила с дистанции, приносила лыжи на плече!

Другое дело – кино! В кино они дважды уже сходили вчетвером, могли бы и чаще, но муж её оказался с ленцой, его в свободное от работы время мёдом не корми, а дай на диване перед телевизором поваляться! Так что гуляют Эля с Алексеем исключительно вдвоём, и ей с ним по большому счёту никогда не бывает скучно. Во-первых, он не претендует ни на что, кроме дружбы, во-вторых, в его рассказах всегда где-то рядом волей-неволей присутствует Егор, а, в-третьих… Что, лучше было бы ей с ума сходить одинокими вечерами?.. Неизвестно, каких бы ещё глупостей наворочала...

И напрасно Лера сказала однажды, что все они приходят из Афганистана нервными. Все, да не все!

Да и, в конце концов, не замуж же она за Алёшку собралась! Хотя Лера права: Рите этого очень хотелось бы! Ясное дело! И маму Алёшкину, наверняка, такой вариант устроил бы: Эля скромная, лишнего не спросит, совестливая, без разного рода барских замашек, которыми грешат современные девушки. Сердце матери не обманешь, ничего от него не скроется, всё во внимание берёт.

Это, к примеру, Иринка Сопелкина, сокурсница, с кем она на лекциях вместе сидит, и которая случайно встретилась им недавно в кинотеатре, недоумевает: почему Эльке, которая и следить за собой толком не пытается, так везёт? Обидно Иринке, она из салонов «Красоты» не вылезает: и стрижётся по-модному, и маникюр-педикюр делает регулярно, и макияж накладывает по-особенному, как учат в заграничных журналах, и одевается не из «ширпотреба», а результата нет и нет! Никак не находится по её запросам партнёр. Нет, на ночку-две желающих не счесть! А вот чтобы на жизнь… И делает она выводы – нет настоящих мужиков!

На следующий день все уши она Эле прожужжала: как познакомились, не был ли женат, где живёт, где работает, сколько получает?.. И теперь всегда им интересуется. Эля поначалу пыталась свести их поближе, намекнула Алёше, да он категорично отказался, дескать, только недавно расстался с одной подобной девицей, любовные приключения ему сейчас совсем не нужны, надоели. Вот и Эле никакие приключения больше не нужны, душа отдыхает от всех приключений, и так хорошо ей, что никому и ничем она не обязана.

А Лера, между прочим, лучше бы о своей судьбе побеспокоилась: от Тариэля-то нет ни одной весточки. Как уехал в тот раз, после Ритиной свадьбы, так и пропал, как в воду канул. И, конечно, она ни за что ему первая не напишет. Такой у Леры характер, упрямый. А ведь речь уже не столько о ней идёт, как о сыне. Она-то ухажёра запросто себе найдёт, и красива, и нарядна в своих фирменных кофтах и юбках! Сама говорит, что как наденет свой новый кожаный плащ с воротником из ланы, так все мужики головы сворачивают! А вот думает ли, каково сыну будет без отца?..

В тот вечер снег валил хлопьями. Сначала они были с копеечную монету, но постепенно становились всё больше и больше. И вот уже совсем слились в белые пуховые ленты, падающие на глаза. Одна лента прерывалась, и на неё опускалась другая. Эля никогда не видела такого крупного снегопада. Она остановилась и слушала его шелест, вдыхала, стараясь угадать, чем же он пахнет, ощущала прохладно-щекотное его прикосновение, натягивала глубже шапку, поднимала воротник.

И вдруг в просветах между этими струящимися лентами она увидела чью-то приближающуюся фигурку. Фигурка была вся в снегу и, поравнявшись с Элей, остановилась.

– Привет, – сказала голосом Галки Абрамовой.

– Здравствуй! Вот уж кого не ожидала увидеть! Откуда ты, на ночь глядя?..

– Из дома, – ответила Галка, – и домой…

– Ну, как, Галка, замужем живётся?.. Не надоело?.. – зная капризный Галкин характер, поинтересовалась для формы, чтобы поддержать разговор.

– Не надоело, – поёжилась Галка, зачем-то оглянувшись. – Просто не знаю, как сказать…

– Ты говори как есть!.. А не хочешь – и не говори! – Эля уже винила себя, что заговорила, лучше б отвернулась, чем слушать теперь, как хорошо живётся Галке с мужем. – А то меня ждут, пока я тут на снег любуюсь...

– Ну, тогда иди… – сказала Галка таким упавшим голосом, что Эля спросила более участливо:

– У тебя что, случилось что-то?..

Галка кивнула, шмыгнула покрасневшим носом:

– Я там одна, Эля… Он ушёл от меня…

– Как ушёл? Почему?..

Что Галка Абрамова вышла замуж за Вовку Фомина и что живут они в отдельной отцовской квартире, было известно каждому во дворе, но никак не ожидалось от Вовки, что он будет вытворять «чудеса». Вроде как даже «бегал» когда-то за неприступной Галкой.

А Галка как мысли Элины прочитала, пожала плечами, мол, не знаю, почему ушёл, и сказала совершенно искренне:

– Теперь я за ним «бегаю». Если бы ты только знала, Эля, до чего он меня довёл, до чего я опустилась! Слежу за ним. И выследила. Он ушёл, я к ней: «Я – жена его!» А она: «Ну и что? А меня он любит!» Совсем мне плохо. Сколько ночей одна. К маме вернусь…

– Ну, и правильно! Нечего там одной жить! Не отчаивайся! Подумаешь, сам прибежит! В ножки ещё упадёт! – успокаивала Галку, хотя знала, уверена была: кто-кто, а Фомин не прибежит, из другого теста человек. Значит, нашёл более выгодную партию…

– Нет, не прибежит! – понимала это и Галка, и всё размазывала слёзы мокрой варежкой.

Сколько помнит из детства Эля, вечной плаксой Галка была, вечно её мальчишки «ябедой» дразнили, да пульками и снежками обстреливали. А она и правда ябедничала, да привирала с три короба, чтобы мальчишкам уж точно досталось! Что говорить, даже и мать свою не жалела, умудрялась вокруг пальца обвести. Попросит та мусор вынести, или в магазин сбегать, Галка сразу за голову: ах, болит, раскалывается! Мать: «На, дочка, таблеточку, да приляг скорей!» Галка таблетку в карман, сама на диван, а через минуту, как мать за порог, опять весела и здорова. Может, мать и догадывалась, но жалела: маленькая, слабенькая – не растёт…

Немного успокоившись, жалостливо так Галка говорит:

– Ты иди, тебя ведь Егор ждёт?..

– С Егором мы расстались...

Галка посмотрела то ли со страхом, то ли с недоверием:

– У вас же такая любовь была…

– Была. А теперь вот словно и не было. И кое-кто хорошо постарался, чтобы не было... И ты, Галка, знаешь – кто…

И она моментально всё поняла, забегали суетливо глазки:

– Извини. Я вам зла не хотела… Я хотела, как лучше…

Эля и не заметила, как снег кончился. И сразу вдруг она увидела Алёшку, катающегося с той же горки, на которой когда-то упал Егор. Сколько же он там уже катается?!

– Я и не сомневаюсь, что ты хотела, как лучше. Лучше и не бывает!..

И Эля заторопилась к Алёше – нельзя же, в самом, деле, так долго испытывать терпение человека!

Глава тридцать третья

О, Господи

Егор ушёл из жизни в начале марта, в ночь на восьмое число. Это был день их первого свидания с Элей. Девятого марта ей позвонила на работу свекровь и глухим незнакомым голосом сказала, что Егор умер, что похороны будут завтра. «Как это?.. Почему?..» Ответ был коротким: «Не выдержало сердце»…

«Но что не выдержало сердце Егора?..» – пытала Эля саму себя.

Ведь это её сердце должно было не выдержать!.. Ведь это оно так пострадало!.. Ведь совсем недавно была у них с Егором ещё одна встреча… Пусть и случайная. Каким-то нечаянным образом оказались они на одной остановке. Он ехал с работы, она из училища. И он подошёл и спросил, как она живёт и куда едет? Она ответила, что домой, что очень проголодалась. И глаза его радостно вспыхнули и засветились всё тем же изумрудным цветом: «Может, заедешь ко мне?.. У нас сегодня дичь…» Отец Егора состоял в обществе охотников, в сезон уезжал на кордон и целый отпуск проводил там. Привозил домой трофейные мешки лисьих шкур и заячьих тушек. И в этом году, значит, тоже охотился. И она не знает, почему она сразу согласилась поехать. Ведь не из-за тушёной зайчатины, в конце концов! И не только же из-за того, что Егор сказал, что его все уехали, что он один дома?..

В автобусе они сели рядом, и он некоторое время мял в руках свои перчатки, а потом сунул их в карман, спросил, долго ли ей осталось учиться, и не сменила ли она место работы. Ведь там всё-таки сквозняки, да и вёдра она носит тяжёлые. Он даже поинтересовался о матери, об отце и братишке…

– Так и не научил его играть на гитаре…

А на улице всё темнело, мелькали фонари, зажигались окошки в домах, слегка вьюжило. Так долго им пришлось ехать, почти через весь город.

Он вышел и подал ей руку, и забрал и понёс её сумку, ту же, с которой она и тогда ходила в училище.

И опять летела её душа по такой знакомой серебристой улице, освещённой яркими огоньками, ликовала. И как будто ничего и никогда не происходило с ними плохого, всё те же они, доверчивые и счастливые, как перед его армией. И словно идут на какое-то священное действо. И здесь, сегодня, сейчас – их абсолютная радость, их настоящая жизнь. Всё остальное – это дурной сон, наваждение.

И весь вечер она ощущала себя прежней, влюблённой и возлюбленной, и словно к той, прежней, юной и чистой, испытывал он непреодолимое мужское влечение.

О, как он был нежен и ласков в тот вечер! И как тысячу лет назад заинтересованно спросил: «Ты летала?..» «Летала…» – и её шёпот сливался с его поцелуями.

И она подумала, что никогда в жизни она уже не заплачет, никогда он не увидит её слёз, никогда не скажет: «Ну вот, опять развела сырость!..»

Но ещё там, лёжа в его комнате, когда он встал, чтобы одеться и пойти разогревать обещанную дичь, вдруг и для себя самой неожиданно она разрыдалась так, что ему пришлось её успокаивать. Так и стоял он на коленках перед кроватью, не зная, что предпринять, чем отвлечь, и как в тот первый вечер их близости, начал рассказывать анекдоты…

И она отвлеклась, лежала и улыбалась сквозь всхлипы, а он всё гладил и гладил её по голове, трогал её брови, глаза, губы, вытирал слёзы…

А потом кто-то позвонил в дверь, и он с кем-то долго разговаривал в подъезде. Потом вернулся и попросил её одеваться…

Но неужели он побоялся, что она захочет остаться?.. Да если ему это не нужно, то и ей теперь ничего не нужно!

И пусть её место займёт теперь кто угодно!!! Может, какая-нибудь Зоя уже пришла и только и ожидает этого?..

Представив это, она быстро встала, оделась, обулась и выскочила из его квартиры. Ни за что на свете он больше не увидит её слёз! Никогда больше она не приедет к нему! Никогда!

Она и не знает, выбегал ли он за ней, окликал ли, но пока она сбегала по ступенькам, не став дожидаться лифта, в подъезде была тишина.

И в окно его она принципиально смотреть не стала.

А у светофора неожиданно встретила Алёшу. Зачем он здесь? Ах, да! Это же его район, и здесь неподалёку дом, где «обмывали» они когда-то его диплом.

Он взглянул ей в лицо, увидел распухшие глаза и спросил:

– Ты от Егора?..

А она только прикрыла в знак согласия глаза: «Да».

В день похорон было пасмурно, морозно и ветрено. И все знали уже, что Егорова родня скрывает правду: на шее Егора с правой стороны заметен был шрам от верёвки. Но никто не осмелился расспросить об этой правде, слишком она была горькая и страшная.

Эля куталась в шарф, плакала, плакала и плакала. Она ничего не слышала и никого не видела вокруг, и удивлялась только тому, откуда берутся всё новые и новые слёзы…

За поминальным столом сидели друзья и родственники, несколько человек из рабочей бригады. И среди них Эля как сквозь сон услышала имя Зоя. Она присмотрелась: совсем некрасивая девушка, и очень уже не молодая. Лицо её было сплошь угреватым, и глаза были никакие, мертвенно бесцветные, пустые. Почему Егор назвал её имя?.. Первое, что пришло ему на ум или, действительно, у них были отношения?.. Об этом Эля теперь никогда не узнает…

После поминок друзья решили не расходиться, а посидеть где-нибудь, хоть немного ещё побыть вместе, поговорить о произошедшем несчастье. Недолго раздумывая, Алексей всех пригласил к себе, по пути зашли в магазин, купили вина и продуктов, чтобы помянуть Егора уже в тесном дружеском кругу.

В той же кухоньке, где когда-то впервые так долго и нежно смотрели друг на друга Еля и Егор, сидели поникшие Станислав, Эдик, Рита, Эля и Алексей. Сидели и вздыхали, и никто не мог поверить, что Егора не стало.

Оказалось, почти все видели его недавно, со всеми он словно простился… И Эля с ужасом осознавала, что простился он, значит, и с ней… И, значит, совсем не случайно оказался он в тот февральский вечер на остановке медицинского училища.

– И всё-таки надо было показать его врачам, пройти хоть какую-то психологическую реабилитацию после армии… после этих «Галушек»… – тихим голосом сказала Рита, когда Эдик со Стасом ушли. – Ведь это же было так очевидно, что он вернулся оттуда немного не в себе…

– Хорошо нам теперь рассуждать… – отозвался Алексей.

– А мать-то его как жалко… Держится из последних сил… столько на неё сразу навалилось: и похороны, и муж попал в больницу...

Отца Егора в ту же ночь отправили в тяжёлом состоянии в реанимацию: вот у него-то не выдержало сердце...

Алексей курил сигарету за сигаретой…

– Все мы хороши… У всех свои проблемы… А ведь видели…

– Видели… А что мы могли?..

– О, Господи!..

– Девчонки, оставайтесь сегодня у нас… – сказала Алёшина мама, когда те засобирались уходить.

Ей не хотелось отпускать сына в такую темь. А он, конечно, пошёл бы их провожать.

– Вам ведь всё равно завтра с утра на кладбище. Оставайтесь. Поздно уже. А я вам в зале вместе постелю. Сейчас и ночные рубашки приготовлю…

И они остались, потому что ехать домой не было ни сил, ни необходимости. Никто не будет волноваться за них. Николай ночует у своих родителей, там брат приболел, а так как он Егора и не знал, то и на похороны не стал отпрашиваться с работы, а Элина мать решит, что дочь осталась у свекрови. Она бы и осталась, но так много родни приехало из Воронежа и других городов, что их бы разместить.

И когда стали укладываться, когда уже и ночные рубашки надели, у Эли вдруг в глазах потемнело, пошатнулась, на ровном месте чуть не упала. Села на диван, сама не понимая, что с ней.

– Ты что такая бледная? – затревожилась вернувшаяся из ванной Рита.

И, не дождавшись ответа, как крикнет:

– Алексей!

Тот сразу прибежал, и мама его следом пришла. Подумали, что от духоты, форточку открыли.

– Плохо мне что-то… Голова закружилась…

– Подожди, я воды принесу... со льдом… – заторопился на кухню Алёша.

– Да что с тобой? Может, отравилась чем?.. – допытывалась Рита. – Но мы вроде все одно и то же ели…

А Эля сидела и молчала. Не знала, что и ответить: такого раньше с ней никогда не было…

– Ничем она не отравилась!.. – напомнила о себе Алёшина мама, доселе у окна молчавшая. – Это у неё токсикоз. Элементарный токсикоз.

И, словно пробуждая всех, возвращая из временного забытья, сказала по-свойски уверенно и убедительно просто:

– Как пить дать – беременна!..