Танцы Гулкое летнее утро. Раннее-ранее, но мне уже не спится. Сегодня я еду в деревню. Первым автобусом, чем раньше, тем лучше. Я уже взрослая, еду одна. И это хорошо. Никто не помешает мне думать о Нём. Он – парень из соседнего села. Мы познакомились на танцах. Среди своих друзей он самый красивый. Чёрные локоны, огненный взгляд. Мама купила мне новые босоножки. Каблук – шпилька. Очень модно. Платье – клёш. Ветер кружит по асфальту пустые картонные стаканчики. Не опоздать бы на автобус. Вечером я увижу Его. Я скажу ему самое главное. Автостанция кишит людьми. Бабушки с кошёлками, дедушки с острыми локтями. Всем непременно надо уехать. И мне тоже. Мне кажется, что мне – больше всех. Автобус уже фыркает, утопая в пыли. Песчаная дорога, мягкая. Значит, подъезжаем. Это Его село. Моё - дальше по прямой, мимо старого заросшего кладбища, мимо последних дворов на окраине, ржаного поля и посадок. Я иду пешком. Всего-то километра четыре большаком. Шуршат камушки под новыми босоножками. Я ещё не умею ходить на таких высоких каблуках. Но иду мягко и уверенно, скорее лечу. Вечером я увижу Его. Может быть, раньше. Как только он узнает, что я приехала. Я уже прохожу мимо поля, вдоль него ровной полосой тянутся лесопосадки: рябины, осины, кусты акации и шиповника. В детстве я здесь собирала грибы. Солнце слепит глаза. В небе ни облачка. Сплошное светлое пространство. Как я счастлива! Мне не удержать себя от желания сбежать на тропинку – бегу! Сердце радостно замирает и вырывается наружу. Оно прыгает внутри маленьким воробушком, готовым вот-вот взлететь. Лети, сердце! ты знаешь куда лететь. Вот наша берёза. Под её звенящей листвой Он сказал мне, что я самая… самая… самая хорошая девчонка. Лёгкими порывами ветер треплет мои волосы. Я уже завиваю кончики прядей. Жаль, что Его не было у магазина. Сегодня я так себе нравлюсь! - Не грусти, моя хорошая, - это я говорю берёзе. Она стоит одна, в стороне от других деревьев, - Сегодня мы придём к тебе снова. Он провожает меня этой дорогой. Господи, ну когда же наша встреча! Подружки собираются на танцы. Красят ресницы, губы, заливают причёски лаком. Они немного старше и считают, что это необходимо. Я уже измучилась ждать. Все рассматривают мои босоножки. Платье им тоже нравится. Я – городская, всё во мне им интересно. Ну, наконец-то, мы идём. Музыка уже разносится по окрестностям. Это вокально-инструментальный ансамбль. Мимо сельсовета стайками проносятся разнаряженные девчата. Ребята стоят у входа в клуб. Ещё не темно, но уже начинает смеркаться. Как хочется увидеть Его. Сердце стучит с каждым шагом тревожнее. Местные девчонки косятся на нас. Им не нравится, что мы приходим. Мне кажется, что я уже не дождусь встречи. Знакомые ребята машут руками, зовут. Среди них тот, кто ревнует меня к Нему. Как долго он смотрит. Меня начинает смущать его улыбка. На моё спасение начинается движение к входу. Я теряюсь в толпе подруг. Вдоль стеночки выстраиваются более скромные. В их число вхожу и я. Но где же Он? Я стою, прижимаясь спиной к стене, и смущаюсь своего смущения. Неужели Он не придёт? Мне тревожнее и тревожнее. Парень из ансамбля тоже улыбается мне, но как-то грустно. Девчонки сбились в кучу – танцуют. Я начинаю ощущать тяжесть в ногах. Зачем я обула эти неудобные шпильки? Танцевать не хочется. Как глупо они выглядят, эти танцоры. А если представить, что музыки нет… Потеха! Но вот музыка кончилась, все расходятся. Ансамбль, проскрипев несколько аккордов, настраивается на новую песню. Она тоже быстрая. Что-то про дождь. Как хорошо вдвоём под дождём. Чушь какая-то. Тревога перерастает в обиду. Зачем я здесь?.. Господи! От стены всё холоднее и холоднее. Сомнение щекочет мне нервы. Где же Он? Знакомые и незнакомые лица пялятся на меня со всех сторон. Устаю кивать и отворачиваться. Вот дура - прийти за четыре километра, когда в нашем селе есть свой клуб и свои танцы! Сейчас начнётся медленный. Тот, из ансамбля, конечно, не подойдёт. Лишь бы меня не заметил Другой. Поскорее бы домой. Около соседского дома, на брёвнышке, собираются наши мальчишки. Можно посмеяться, послушать анекдоты. А если никто не придёт, можно посидеть и в одиночестве. Мой взгляд ловит из темноты знакомую фигуру. Светомузыка режет глаза, напрягая их. Это Он. Он танцует. Девушку рядом с ним не видно. Она маленького роста. Она положила голову на Его плечо. «Я люблю тебя» - разрывается сологитарист. «Я люблю-у-у». Зачем так выть? Кто любит – тот молчит. Неведомое чувство охватывает всё моё промёрзшее тело и отрывает от стены. «Довольно!» – кричит сердце и бьётся в запертую дверь клуба. Ноги приросли к полу. С трудом отрываю их и вижу Его взгляд. Он говорит ей что-то и направляется ко мне. Зачем? Я всё понимаю, мне уже скоро четырнадцать. 2001 год
Черёмуха У Катьки Головановой в Соловьёвке осталась лишь двоюродная бабка Пелагея. Родная давно в город подалась, а домик её маленький, с соломенной крышей, сгорел во время пожара. Отчего случился пожар, в селе до сих пор никто не знает, но ходят слухи, что хозяйка его сама подожгла, чтобы страховку получить и навсегда к дочери в город перебраться. Но это только слухи. Как бы там ни было, а Катька в деревню каждое лето приезжает. Любит она Соловьёвку, всё детство по её лугам да выгонам прогонялась. В каждом дворе знакомые лица, каждый куст репейный словно родной... У бабки Пелагеи дом большой. Муж её, покойный, в сельсовете работал, при власти, пристроечки разные к своему жилищу нагородил, сарайчики. Теперь бабка одна осталась, дети её по городам разъехались, хозяйство деревенское им в тягость стало. Вот и привечает она внучатую племянницу. Катька и в огороде покопается, картошку прополет, колорадских жуков соберёт, а то и в избе порядок затеет, вековой бабкин хлам в сундуке перетрясёт. А по вечерам старушка и погулять её отпускает. Не до петухов, конечно, чтоб потом от племянника своего, Катькиного папаши, укоры выслушивать, но Катька и этому рада. Губы подкрасит, у старого треснутого зеркала в чулане покрутится и вылетит за калитку. Бабка и окликнуть её не успеет, как она уже на соседском крыльце подружку Любашку дожидается. Клуб в Соловьёвке лишь по выходным открыт, в будние вечера собирается молодёжь, где придётся: то на поляне, в овражке, под большим развесистым деревом прямо на толстом суку рассядутся, то на старом бревне у склада-магазина, а то на лавке у какого-нибудь тихого домика. Сегодня девчонки помотались-помотались по селу, по большаку туда-сюда прошлись, да и уселись у Любашкиного дома под черёмухой. Черёмуха давно созрела, ветки чёрными бусинами увешаны. – Зря ждём, – сквозь зевоту говорит Любашка, – не приедет уже. Катька вздыхает, молча ест спелую ягоду. Черёмуха сладко вяжет рот, и говорить ни о чём не хочется. Становится всё темнее, гаснут в редких окнах на окраине села огоньки. Тихо. Где-то за самыми последними дворами заливаются лаем потревоженные кем-то собаки. Любашка вполголоса начинает завывать:
…Ах, что же мне де-е-лать, скажите вы мне-е-е… А Катька всё зашвыривает в рот сладкую ягоду. Шуршат за оградой подсохшие листья, изредка срываются с веток, глухо ударяясь о землю, скороспелые яблоки. Песня у Любашки кончается, терпение тоже: – Ну, хочешь, оставайся, а мне завтра корову в стадо выгонять, – говорит она, зевая, – я пойду… – Иди, иди, – соглашается Катька. От черёмухи у неё уже распухли губы и онемел язык: – Я тоже пойду… Дом бабки Пелагеи почти рядом. Катька идёт по узенькой тропинке, сбивая сандалиями росу с травы, задевая голыми коленями огромные ушастые лопухи. Можно пройти и внутри дворов, мимо заброшенного сада и колодца, но темно и страшно. В который раз Катька думает о том, почему ночью шаги становятся неуверенными, ноги заплетаются, не слушаются тела. У бабки Пелагеи мерцает огонёк в окне. Горит лампадка. Катька любит засыпать в тихом, спокойном полумраке. Но сейчас ей совсем не хочется идти домой. Здесь не страшно. Полкан возится в конуре, звёзды яркие, луна над берёзой висит, путь кому-то освещает. «Почему же он не приехал?» С Юркой она познакомилась в прошлое воскресенье, когда сидели они у клуба, грелись у костра. Просто приехал он к ним в село ночью верхом на коне. Волосы у него тёмные, вьются кольцами, как у цыгана, рубашка белая нараспашку. Он Катьку сразу заприметил. И она от него глаз не отрывала. К дому бабки Пелагеи на коне привёз, сказал, что таких красивых девчонок, как она, он ещё никогда в жизни не встречал. Обещал сегодня приехать. И вот не приехал… Стало как-то прохладно. Катька сбегала в сенцы, накинула бабкину телогрейку. Бабка в ней, наверное, ещё девкой гуляла. Сразу теплее стало. Сверчок в кустах смородины застрекотал. Полкан посапывает. Но что это там? Движется что-то вдоль дороги? Катька насторожилась, встала, калитку приоткрыла. Полкан из конуры вылез, потянулся, встряхнулся, замер в ожидании. А «что-то» все приближалось. Притоптывало, поскрипывало. И вдруг фыркнуло. Лишь тут она догадалась. Внутри у неё всё затрепетало, сладко ёкнуло. Она пошла навстречу. – Здравствуй! – сказала. – Здравствуй!.. – ответил он, потянув на себя поводья. Телега ещё раз скрипнула и остановилась. Катька ловко забралась наверх, уселась рядом. – Прокатить?.. – он наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо. Но она как-то сразу отвернулась. – Прокати… Он слегка дёрнул рукой, и телега тронулась вперёд. Где они только не катались! Скрип, лай. А они все говорили и говорили, вроде и ни о чём. О луне, о лете, о черёмухе… А потом долго целовались. Напротив дома бабки Пелагеи. Сердце у Катьки то замирало, но начинало колотиться. И звёзды путались в чёрных Юркиных кудрях. И ей казалось, что это и есть любовь, что… Но она не успевала думать. Его губы не давали ей опомниться. Потом как-то сразу вдвоём они устали. Едва отдышавшись и откинув назад волосы, Катька с неохотой сказала: – Ладно, Юр, я пойду… – Иди, – так же нехотя ответил он, – Но я не Юра… – А кто же?.. – Витя, – сказал он, улыбаясь, – а Юрка – брат мой, он в городе сейчас. – Витя?.. - как в полусне повторила Катька. – Витя, – подтвердил он, невинно глядя большими Юркиными глазами. Катька встала, отряхнула платье, молча спрыгнула на землю. Потом, рассмеявшись, убежала за свою калитку. |
|
