|
* * *
И сошлись однажды наши да враги,
призывает каждый: «Боже, помоги!»
Все несут иконы, крестятся пучком,
все кладут поклоны, падают ничком...
Магазин заряжен, через грудь калаш,
наши в камуфляже, вражий камуфляж.
Если глянуть с неба — как одна семья!
Что вам: мало хлеба, люди-братовья,
нету в реках рыбы, зверя нет в лесах,
овоща в садыбах, солнца в небесах?!
Не сыскали слова, чтобы мир сберечь —
чи скiнчилась мова, аль иссякла речь?
Голубые очи, светлые чубы —
и никто не хочет утром лечь в гробы,
серые, зелёные, в ранней седине —
словно спепелённые в проклятом огне,
чёрные да карие, волосы как смоль —
всем одно мытарить, всем едина боль.
Завтра снова битва, затишь недолга.
Слышится молитва в лагере врага,
наши в храмах тоже, наших не сломать...
Вот кому Ты, Боже, будешь помогать?
* * *
а вдруг это не я убита под донецком
в овраге у куста роса на волосах
и кофточка моя и рюкзачок простецкий
и мой нательный крест и стрелки на часах
стоят на пять ноль пять как раз сверкнуло солнце
когда снаряд влетел в отцовскую «газель»
что ж не прикрыли нас герои оборонцы
что ж дали помереть среди родных земель
да вон они лежат вповалку кто как падал
с простреленной главой с распоротым нутром
а с краю я тычком с пригожим парнем рядом
иваном василём георгием петром
и это я добыть семье воды и хлеба
не смогшая опять в халупе ледяной
лишь об одном молю безжалостное Небо
пускай они умрут в единый миг со мной
и это тоже я весь покалечен катом
стою под минный вой на проклятом мосту
а смерть в лицо орёт давай отборным матом
меняй скорее жизнь на лучшую на ту
и старики чей мир опять войной разорван
погибшие в боях отцы и сыновья
и матери в слезах и дочери по моргам
все эти люди я
все эти люди я
* * *
отличаю белое от чёрного
отличаю лебедя от ворона
да сужу частенько сгоряча
в человеке тьмы и света поровну
если я встаю на чью-то сторону
у кого-то гасится свеча
о своем бы нарыдаться вволюшку
да молиться без конца за Колюшку
да беречь запечного сверчка
уж пора бы вроде успокоиться
день и ночь передо мною Троица
в самом центре сердца и зрачка
мир исправить скорбная утопия
что ж я лезу и ломаю копия
когда след бы слушать зов земли
на пороге смерти и прощания
Боже дар смиренного молчания
мне такой безпосульной пошли
юре юрченко
из цикла «больничное»
уйди поганка бледная луна и так уже подушка солона
ну что приливом да отливом душу маешь
уж лучше вены мне поддень да вынь а то (тут мат врачебная латынь)
ширяют в кисть аж тихо подвываешь
мятутся тени ночью на стене взрывают сердце мысли о войне
что свет налечит темень накалечит
и только облик сына как магнит к рассвету снова тянет и манит
и слово «жизнь» укутывает плечи
я думаю о том кто там в плену и вновь своё бессилие кляну
сердито плачу и взываю помоги же
мученья здесь не стоят ни гроша когда в железной клетке чуть дыша
ты смерти ждёшь и вот она всё ближе
а знаешь брат когда б я там была то тоже бы себя не берегла
что нам беречь в такие наши годы
чем в закутке с болезнями стареть уж лучше бы в сраженье умереть
за наши два любимые народа
я написала так и вспыхнул страх что за привычка говорить в стихах
о том о чём подумать даже больно
но на свободе чудом ты и вот Господь тебе вторую жизнь даёт
звучит под сердцем оклик колокольный
рассвет медсёстры с топчанов встают в далёком крае петухи поют
что за окном россия украина
нет просто родина одна она у нас и я лечу над нею в судный час
на крыльях утра и новокаина
* * *
из цикла «больничное»
приходят ангелы линолеум заилен под их ногами словно древний нил
но им плевать главврач запойный филин сюда по блату их из тулы притулил
у алевтины голубые очи рука легка пронзает вены влёт
хоть в шесть утра хоть в полвторого ночи раствору рингера иголкой путь найдёт
марина старше чернокоса круглобока с каталкой ловко объезжает этажи
и напевает мол хотели скушать кока а съели кука да поди же докажи
ирина вредная сливает спирт для мужа зато уж если кто не выжил до утра
она прочтёт молитвы и потужит оплачет будто настоящая сестра
а вот и брат по меду он помаду у всех девчонок тырит втихаря
и хоть похож лицом на торквемаду наркоз ему доверили не зря
он гений в карту чуть заглянет косо пошутит вам-де только б кайфовать
задаст от фонаря два-три вопроса присядет на железную кровать
чуть прикоснётся с деловитой лаской к рукам ключице и судьба ясна
впадает в транс на лоб задвинув маску строчит в блокноте шифрограмму сна
хирурги боги но вот этот странный и безобидный в общем фетишист
над всеми словно держит щит охранный или огромный небольничный лист
из тех что за оградой райских кущей растут привольно в лопушиной простоте
но обладают силой всемогущей как травки что пробились при Кресте
обход закончен в облаке халатном уходят ангелы в дежурку покурить
всё можно здесь в лечебнице бесплатной не вам бы знать не мне бы говорить
ну операции начнутся в десять что же врачи пьют чай а главный и не чай
да на здоровье только пусть поможет бери-ка скальпель Боже выручай
так думают жильцы палат скорбящих тела их чуют время как часы
а у окна апоплексичный ящик все верещит рекламу колбасы
и подло жрёт стремление людское увидеть неба синь и торжество
ведь непокой приёмного покоя уже почти преддверие его
* * *
только лягу на край как приходит голодный волчок
хвать за правый не то хвать зубами за левый бочок
и давай-ка мне сердце рывками да рыками рвать
заливая невидимой кровью диван мой кровать
ох отстань отвяжись есть послаще фибра помясней
вон чернавка храпит за мичуринцем ведайся с ней
там уж сам берегись в пасти клык словно нож мясника
да чумное дыханье да словно удавка рука
локтевому захвату завидует весь дагестан
знаешь братец кондратий останься ползи под диван
али я всяку живность поболе людей не люблю
али красного волка сердчишком-то не прокормлю
* * *
сильно апостольское слово сразит и сразу исцелит
всегда пресуществленно ново и свет оно и монолит
как по ночам спастись иначе чем часослову вслед ступать
и ждать пока душа восплачет от счастья что не может спать
ах завитки какие вертит за окнами сестра-метель
благоухает перед смертью сильней рождественская ель
* * *
в доме пахнет вкусным тестом ёлка птичка на окне
значит вновь приятным местом повернулась жизнь ко мне
не звонит давно вражина не болит почти спина
распрямляется пружина разрушается стена
полной грудью задышала через столько страшных дней
только вдруг под сердцем жало что ж рази Тебе видней
если надо пострадаю обдеру с душонки ржу
втихомолку порыдаю кофемолку заряжу
отразясь в напитке вредном говорит со мной звезда
языком своим дискретным нет-нет-нет и да-да-да
нет-нет-нет возврата к прежним мыслям чувствам голосам
сдуло ветром центробежным утащило к небесам
да-да-да нелегкой воле одиночеству в миру
и смирению и боли и молитве поутру
и тому кто мне растрёпке жизнь спасая в сей момент
наготове держит в стопке мутный корвалол абсент
разгоняет заморочек блажь несносных мне самой
мой сыночек мой блиночек ангел милоликий мой
обскура кардиа
стоял сервант в закрытой спальне и каждый год на Рождество
меня манила тьмой зеркальной обскура камера его
набита всклень стараньем мамы взамен любви взамен тепла
разнообразными дарами из-под полы из-под крыла
гермесовой сандальи левой она была крутой завмаг
магистром рынка королевой блатных материальных благ
и в сердце лаковом серванта за дверцей с ручкой-кулачком
теснились словно эмигранты в каюте сoffin ships торчком
карандаши в прозрачной тубе с насечкой «фабер» по ребру
торшон для акварели грубый подушка-думка в тон ковру
на коем бледные олени вершили лени торжество
ни моли ни годам ни тленью не удалось сожрать его
я выросла в оленьей стае зверьком в ворсистой глубине
все тайны леса познавая ведь он висел на той стене
где мой диван приткнулся стрёмно где я читала до утра
и миром грезила огромным или от приступа мокра
тряслась под штырью эфедрина шестая раса блин мутант
или рыдала ночью длинной ох лучше снова про сервант
итак коробка с куклой рыжей бесстыжей немкой в сапогах
и варежки к зелёным лыжам взамен утерянных в снегах
швейцарии черкасской парка софиевки где я не раз
брела сквозь снег как сенбернарка она ж собака-снеголаз
сугробы поглощали жадно всё что отпало от меня
ключи обломок шоколадный монетки прочая фигня
а мой товаровед домашний встречал разиню за столом
попрёками борщом вчерашним да поучительным бойлом
на новый год мне всё прощалось жизнь начиналась с цифры ноль
что потеряла возвращалось дарами врачевалась боль
и мама начинала снова добро по тайникам копить
как будто бы давала слово меня нелюбу полюбить
и под кремлёвские куранты и под колядок нежный плач
мне на башку сажала банты величиной с футбольный мяч
распахивала бок серванта с упругим дзыньком налетай
и гордым жестом маркитанта впускала в самодельный рай
там было всё о чём мечталось и даже то что не сбылось
всего на год отодвигалось и с наслаждением ждалось
какое никакое детство но вот явилось «время ю»
гормоны прут не отвертеться а мама создала семью
по-новой нет местечка в клетке подкидышу в чужой родне
очкастой дурочке поэтке с довеском-астмой дочке мне
ах так ну что ж пусть будь что будет куда угодно лишь бы прочь
мне разные встречались люди убить хотели взять помочь
и был завод и были жэки тогда что дворник то поэт
была любовь всегда навеки сейчас и ненадолго нет
детей я прикрывала телом в чаду общаг и съёмных хат
и если где недоглядела лишь я не кто-то виноват
был институт друзья и страсти и то о чём не говорю
и жизнь была и было счастье и я за всё благодарю
печаль лишь чуть фонит как эхо давно разбитого стекла
спасибо что пришлось уехать спасибо что вообще жила
обиды детской не осталось молитвой вымыта душа
к твоим коленям я прижалась ребёнок вновь тобой дыша
когда б не тяжкий крест и муки быть может не узнала б я
что целовать родные руки и есть вершина бытия
когда б не билась рыбой малой об лёд судьбу сдирая в кровь
то никогда бы не узнала как велика к тебе любовь
сервант стоит и ныне в спальне храня в реликтовом нутре
салатниц выводок хрустальный часы в латышском янтаре
да рыбу на хвосте ходящу с мальками-рюмками вокруг
да из морских ракушек ящик с трухой и фотками подруг
да шарф что ты недовязала да ангелову тень крыла
«стоит и ныне» написала ну что ж почти не соврала
* * *
прочитай по губам те слова что не скажет никто никому никогда
ведь тебе это чтенье родной не составит большого труда
прочитай моё горе и трепет молитв по ночам
и ответы врачам
только ты так умеешь наученный ветром российских равнин
бородач сероглазый тверич сын крестьянина христианин
сам не раз рассыпавший страданий калёную соль
прочитай мою боль
кто тебя мне послал знал в целительстве древнем и меру и толк
тёмной кровью кагора молчаньем лиловым букетиком смолк
прочитай папилляры на кончиках пальцев руки
слов и снов завитки
прочитай и забудь на двоих нам дыханье одно не дано
лишь на миг остановят объятия времени веретено
всё равно скоро жизнь в ключ подземный уйдёт пресечась
может быть
вот сейчас
смолка - дикая гвоздичка
* * *
когда даёшь мне слёзы покаянья я ничего что свыше не хочу
в обсолонённом горестном сиянье смотрю в окно как в очи палачу
закат готов сияет куколь алый апрельской плахой поле вдалеке
в стакане пойло с привкусом металла цветок помятый из венка в руке
стекло поморщась скажет постарела опухли веки чёрен очерк рта
всё что пылало до конца сгорело была полна любви теперь пуста
имён ушедших не вмещают святцы грехи родных я на плечах тащу
как дальше жить кем в новом дне назваться над кем завою и кому прощу
но я вернусь в библейский виноградник простой подёнщицей не дочерью увы
смирившись сердцем словно христарадник прошедший дантовы круги москвы
* * *
да я февралю совсем чужая мне бы моря солнца и тепла
ежегодно зиму провожая удивляюсь что пережила
день за днём я раздвигала стены выходила в шесть изгоев час
а навстречь снежинок сюрикены чиркнув краем по разрезу глаз
чтоб к вискам сужались шаолиньски чтоб в маршрутке все одно лицо
и неслась по улице Неглинской скользкой как гранитное яйцо
мимо «кофемании» пахучей мимо ЦАО пафосных витрин
прихватив с собой на всякий случай пару пирожков и мандарин
чтоб до помрачения рассудка разбирать старинных шрифтов вязь
чтоб понять томясь из суток в сутки кем кому был мой кавказский князь
мой герой семнадцатого века в чьём гербе лежит хитон Христа
львы с обличьями мужчины-человека меч и плеть из бычьего хвоста
понемногу ожили запели взяли сердце как застольный хор
детский свет в стенах Светицховели юность в битвах средь немирных гор
христианский подвиг путь монаха смерть на Пасху славная судьба
и на нём в гробу его рубаха неистленна словно та с герба
уместилось всё на ста страницах житие сausa sui мораль
и теперь мне князь грузинский снится что ж никак не кончится февраль
* * *
бойся чёртов хома ты не зря по прозванию брут
всё обставлю сама не поможет ни камень ни прут
ани круг меловой ани полный комплект боевой
раньше думал бы дурень плешивой своей головой
не защита тебе ни молитва ни дух этих мест
не крестись понапрасну распался на части твой крест
гол стоишь лыбишь рожу и зря не для блуда ты гол
шкуру снять надо тоже айда возлагайся на стол
глянь сверкают наточены востро для дела ножи
будет больно а ты поори остриё полижи
попроси-ка пощады как помнишь просили тебя
ну а мы похохочем смешно же ведь правда ребя
боль твоя даже тысячной доле поверь не равна
той что сердце ребёнка стерпело испило до дна
вот и всё ни рукой ни ногой не махнуть не сбежать
под землёй исполнять тебе вечно команду лежать
ох от страха обгадился мерзко визжишь как свинья
это так и должно быть всё так и задумала я
вот идёт твой палач раздвигая последнюю тьму
подымите мне веки он скажет
и я подыму
искупление разбойника
пришли к товарищу врачи и приказали помолчи
побереги больное горло кричи лишь если вкрай припёрло
такую вот имели наглость да фиг бы с ним но где диагноз
ангина ларингит всё мимо болит гортань необъяснимо
товарищ мой не курит даже а глотка словно в чёрной саже
на нёбе синь а в подъязычье как бы яйцо свертелось птичье
откуда что он не вопило из тех что блин судью на мыло
на митингах и не ищите хотя зовут представьте митей
не спикер не певец большого а просто вор из балашово
тихушник спец по бабкам в шалях и старикам что при медалях
которых он одним движеньем обносит в быстром приближенье
товарищ мой молчал неделю вокруг смеялись вкусно ели
в любви клялись и проклинали болтали пили цинандали
стихи читали лгали вволю и пели про коня и поле
а он в сияющем июне глотал в сторонке страх и слюни
прошёл и месяц и полгода настала мерзкая погода
а он всё квасится в больнице и всё никак не прояснится
какая хворь терзает тело измученное до предела
уже не спит он без морфина стероиды шарашат в спину
и вот однажды бедный парень в час ночи смутно прикемарил
и снится сон страдальцу мите что солнце плавает в зените
жить предстоит ему отныне в какой-то чёртовой пустыне
и он не человек а что-то навроде рва точнее грота
или гнезда размером с «бэху» ну вобщем хлопцу не до смеха
да и во рту всё так же гадко не исчезает яйцекладка
томится он от страшной боли хирургов молит режьте что ли
мол у него внутри таится дитя какой-то грозной птицы
а те вокруг рычат роятся но скальпелем махнуть боятся
поскольку инструмент опасный непросто зажимаем в ластах
вдруг над пустыней взвились смерчи и встал предвечной тьмой очерчен
кого назвать-то страшно к ночи а митя прям узрел воочью
поганый скачет в кольца вьётся и пышет адом и смеётся
ну как оно пошла ль наука тебе на пользу скокарь сука
являются ль старухи в ботах голодные в бреду в сухотах
и старики в беде бесслезной не жалко ль их тебе болезный
нет митя молча отвечает мой сон лишь боль и страх смущают
теперь вот ты припёрся с вяком поди-ка ты на корм собакам
нет от тебя урода толку орешь да ржёшь да морщишь холку
а я вот-вот подохну в муках не в силах выдавить ни звука
ни Бога не позвать ни маму пред тем как заровняют яму
и вдруг вот этот что не назван как выпустит клубок миазмов
хвать и вставляет в горло мите сверло где срез на победите
и как шахтёр в породу буром давай в нутро вгрызаться дуром
вздохнул всей грудью митя мати вскричал проснулся глядь в палате
сияет утро блик на тюле июль Господь сидит на стуле
а рядом матушка митяя ещё как будто тут но тая
он умирал четыре года крепка серовская порода
кругом обставясь образами всё плакал тихими слезами
да говорил с покойной мамой что вот сейчас пришла из храма
и чёрной истекая кровью
на стул пустой
глядел с любовью |
