Николай Иванович Алексеенков родился 15 апреля 1951 года в посёлке Светлый Дубровского района Брянской области.
Работал корреспондентом, заведующим отделом писем, заместителем главного редактора в Дубровской районной газеты «Знамя труда».
Стихи пишет со школьной скамьи.
Публиковался в альманахах «Молодёжная эстрада», «В созвездии Есенина», «Новый век», «Литературный Брянск», в антологиях «От Урала до Невы», «Лилия», «Брянские писатели», в журналах «Советский воин», «Наш современник», «Невский альманах», «Пересвет», «Десна», в многочисленных коллективных сборниках, в том числе «По первопутку» (1977), «Среднерусская полоса» (1996), «В начале века» (2001). Стихи переведены на украинский, белорусский и немецкий языки.
Автор поэтических книг «Поклонись истоку» (1982), «Гнездовье» (1988), «Бабье лето» (1995), «Исповедь» (2001), «Поле судьбы» (2008), «Избранное» (2015).
Награжден медалями «К 200-летию со дня рождения Ф. И Тютчева», «100 лет профсоюзам России», «65 лет освобождения Брянской области», Почётной грамотой Губернатора Брянской области.
Член Союза журналистов России (СССР) с 1983 года, член Союза писателей России с 1996 года.
Лауреат премии имени Николая Рыленкова и Всероссийской литературной премии им. Ф.И. Тютчева «Русский путь» (2009).
Трагически ушёл из жизни 3 ноября 2015 года.

НАГРАДА
И твой, отец, есть вклад в Победе общей!
И кровь твоя багрится в ней сполна!
Год сорок первый. Твой бомбардировщик
Взял курс на запад – позвала война.

Дымилось небо. Солнце было тусклым.
Земля стонала, корчилась в огне.
Бои уже гремели под Бобруйском.
Враг пёр быстрей, чем всадник на коне.

Ты бомбы отметал – и цель накрыта:
Горели танки в лесополосе.
Ты уцелел. Ушёл от «мессершмиттов»,
Висевших больше часа на хвосте.

И вот – посадка! Из кабины вылез
Ты, сам ещё не веря, что живой...
Твой боевой и твой опасный вылет
Отмечен был наградой – сединой.

НАКАЗ
Когда меня коснулась боль утраты,
Тогда и сам я понял, наконец,
Значенье слов, которые когда-то
Мне не однажды говорил отец.

Мне не забыть его слова простые,
Их, как святыню, память сберегла:
«Ты заслужи, чтоб и тебя Россия
Не пасынком, а сыном назвала».

БАБЫ
Они впрягались в плуг на пашне,
Хомут надела им война.
На пепелище дней вчерашних
Вставала на ноги страна.

Полины, Марьи и Матрёны
На борозде своих судеб
В трудах узнали немудрёных,
Как пахнет с лебедою хлеб.

По убиенным голосили –
И вновь пахали день и ночь,
Чтоб только матери-России
Окрепнуть заново помочь.

По жизни шли, как по ухабам,
Держались души в чём – Бог весть!
Под силу только русским бабам
Всё это было перенесть.

СКЛАДЧИНА
В день предзимний,
         в день непраздничный,
От забот устав земных,
Затевали вдовы складчину –
Помянуть мужей своих.

Радость видевшие изредка,
Поседевшие от бед,
Материли немца-изверга,
Проклинали белый свет.

Убивались над Иванами,
Что в земле лежат давно, –
И гранёными стаканами
Пили мутное вино.

Над немыми обелисками,
Спрятав горе на засов,
Пели песни, сердцу близкие,
До потери голосов.

* * *
Прихожу к ней, как в родимый дом.
Встретит, словно сына, у порога.
Обо всем расспросит, а потом
Скажет: «Посиди ты, ради Бога».

Дверь откроет и в чулан нырнёт.
На минутку одного оставит.
Кучу всякой снеди принесёт,
Молока горлач на стол поставит.

У окошка шторку шевеля,
О погибших сыновьях поплачет.
И заметит: «Шкварится земля –
Это ночью быть морозу, значит».

Поглядит на синь родных лесов,
Где позаросли травой воронки...
За киотом с парой образов,
Как у сердца, спрячет похоронки.

УРОКИ ВОЙНЫ
Во сне я вскрикну, что есть силы,
Пойму, прижав ладонь ко лбу,
Что обелиски и могилы
Имеют общую судьбу,

Что прошлый день повсюду с нами,
Как клятвы жгучие слова,
Что наша боль – седая память –
Неистребима и жива,

Что не дано войны уроки
Нам позабыть до смертных дней:
Летели пули-похоронки
И добивали матерей.

ВЕКОВУХИ
Их женихи в боях за Родину
Не пожалели живота.
В могилах братских похоронены
И в безымянных – без креста.

В боях за честь Отчизны павшие –
Всё совершили, что смогли.
Невесты, вдовами не ставшие,
Любимым верность сберегли.

В кругу с весёлыми подругами
Изнемогали от тоски.
Их называли вековухами
Ехидно злые языки…

Ох, это русское терпение, –
Не каждый выдержать готов, –
Пусть их хранит благословение
Войной убитых женихов.

ИНВАЛИД
Огнём крещённый и железом,
Видавший не однажды смерть,
Пришёл с войны, скрипя протезом,
Чтобы влиться в жизни круговерть.

ОСКОЛОК
Держу на ладони осколок.
Кусочек металла.
Бессильный и ржавый.
Размером с копейку – не больше.

Однако мне страшно подумать,
Что прошлой войною
Он цену имел
Человеческой жизни.

ПОСЛЕ РАЗЛУКИ
Гасит ветер костёр листопада.
Это сон или явь? Не пойму.
Вечереет. Сегодня мне надо
Хоть немного побыть одному.
Посижу я на кочке отволглой,
На невыцветшем бархате мха.
Даже после разлуки недолгой
Встреча с отчей землёй дорога.
Потому мне откроется, право,
Суть одна, что превыше всего:
Кроме Родины, матери, правды –
Нет на свете святей ничего!

НЕ ОТРЕКУСЬ
Ночь беззвёздна. Не брешут собаки.
Спит, снегами укрывшись, село.
Только ветер, свистящий во мраке,
Надрывается яро и зло.

Я угрюмей не знал захолустья...
Но пощады себе не молю:
Суждено побрататься мне с грустью
У нежданной беды на краю.

В стороне нелюдимой и дальней
В кандалы закуют меня пусть...
Между молотом и наковальней
Я от Родины не отрекусь.

НАСЛЕДСТВО
Сердце моё, видно, отболело.
Нет ни слов раскаянья, ни слёз.
Без войны нас Нечисть одолела,
Полонив не в шутку, а всерьёз.

Как она ехидно долго ржала!
Я увидел: скорбно предо мной
Гордая и мощная Держава
Рухнула подгнившею стеной.

Дым вокруг угарно заметался
И затмил сиреневый рассвет.
Нам в наследство только Гимн остался,
А страны былой в помине нет.

Что нам делать, ратники и други,
И в какой идти молиться Храм?..
Вновь свои штандарты и хоругви
Сдали на посмешище врагам.

Если наша память не ослепла,
Не застлал глаза бесстыдства дым, –
Легендарным Фениксом из пепла
Родину опять мы возродим!

ПОЛЕ СУДЬБЫ
В золотых заливах спелой ржи –
Перепелок бурное бунтарство.
Дорогой земляк мой, покажи,
Где твоё заманчивое царство.

Ты взмахнул руками – два крыла! –
И опять застенчиво и строго
Вдоль села с тобой нас повела
Ветром освежённая дорога.

Облаков веселая гурьба
Пляшет в небе, пьяная от зноя.
Вот они – хлеба, хлеба, хлеба,
Перед нами вставшие стеною.

Я молчу – как хочешь понимай.
Прикоснуться к вечным тайнам мне бы...
Солнце – испечённый каравай –
Стынет на поду остывшем неба.

И звенит дотошно комарье,
Надо мной клубясь и над тобою...
Царство необычное твоё –
Это поле, ставшее судьбою.

ГРОМОВОЙ КОЛОДЕЦ
Я слыхал о нём раньше немало,
И теперь говорят старики:
Молонья здесь когда-то упала,
И забили с тех пор родники.

Рядом шла столбовая дорога,
Осенённая лесом густым.
Наши предки, что верили в Бога,
Это место назвали святым.

Говорят, не одно поколенье,
Если только случалась беда,
Сил набраться, найти исцеленье
Приходило с надеждой сюда!

Горе русских людей не измерить
Верстовыми столбами дорог.
Я хочу всё же думать и верить,
Что колодец кому-то помог.

Он – Отчизны родимой крупица,
И бесследно не сгинет во тьму.
Прихожу я к колодцу напиться
И опять – поклониться ему!

В РОДНОЙ ДЕРЕВНЕ
Застыли сонные деревья,
И солнце клонит на закат.
Я нынче гость родной деревни,
Где с каждым годом меньше хат.

Хотя мне рады здесь не шибко,
Хотя родни моей здесь нет, –
С доброжелательной улыбкой
Меня встречает древний дед.

И он без слов, тропинкой длинной,
Немой окраиною дня,
Послушать дружный гул пчелиный
Ведёт на пасеку меня.

И угощает мёдом свежим,
И по привычке – не со зла –
Мне говорит, как всем приезжим:
«Учись работать, как пчела.

Пока ты юн и Бог с тобою,
Пока ешь мёд, хлебаешь щи, –
Ты оставайся сам собою
И лёгкой жизни не ищи.

Не упрекаю я, поверь мне,
Но сам ты тоже виноват,
Что от родной твоей деревни
Осталось только восемь хат.

Людей за труд и ум лишь ценят.
Ты не подумай, что я слеп:
Чем прозябать в районном центре –
Полезней тут вот сеять хлеб».

Звезда вечерняя маячит.
В тумане роща, как в дыму…
А дед умолк, и это значит –
За нас не радостно ему.

МАТЕРИ
Бьёт родничок из-под камушка –
Воды струятся, звеня…
Мамочка, маменька, матушка,
Не покидай ты меня!

Верю прогнозам кукушкиным –
Долгому счёту «ку-ку».
Сколько ещё нам отпущено
Лет на нелёгком веку?!

Очи повыцвели синие,
Волосы – будто в золе.
Ты для меня – соловьиная
Песня на зябкой заре.

Будут вечерние ясени
Стыть молчаливо во мгле.
Лучше тебя и прекраснее
Нет никого на земле!

Это всем знать нам положено,
Истина вправду проста:
Я без отца – безотцовщина,
А без тебя – сирота!

ПОСЁЛОК СВЕТЛЫЙ
Упала в речку солнечная синь –
Земли и неба вечное соседство.
Посёлок Светлый! Ты – моя светлынь
И в неотмытых цыпках моё детство.

Я на твоих просторах рос, любя
Живое всё, и – память комом в горле…
Посёлок Светлый! Почему тебя
С лица земли рукой разрухи стёрли?

Мне грустно. И давно мне невтерпёж
Глядеть, как жизни время убывает.
Какой бы ни была благою ложь,
Она святую правду убивает.

Я вновь себя желаю обрести
И стать опять хочу самим собою.
Посёлок Светлый! Ты меня прости,
Что ты мне болью стал, а не судьбою.

Посёлок Светлый! Более всего
Я вновь терзаюсь двадцать первым веком…
Я вышел в люди – только для того,
Чтоб навсегда остаться Человеком!

ИСПОВЕДЬ
Отведи мою тоску
В сторону:
От сомненья своего
Падаю.
Я погибель предреку
Ворону.
Я не стану для него
Падалью.

Снова тучи моросят
Низкие,
И приходят сны ко мне
Скверные.
Не вернутся вновь назад
Близкие,
Затеряются во мгле
Верные.

Жизнь дала, как говорят,
Трещину.
Время холодом вранья
Веяло.
Я, конечно, встретить рад
Женщину –
Ту, которая в меня
Верила.

Я гнездо сумею свить
Заново,
Позабыть свою беду
Надолго.
Я смогу осуществить
Главное –
Поселить в своем саду
Радугу.

Я смогу средь бела дня
Вешнего
С давним недругом в бою
Выстоять... –
Ты прости, Господь, меня,
Грешного,
За нелепую мою
Исповедь...

РУССКАЯ ГАРМОНЬ
Что пели парни – не поймёшь:
Не песни – тары-бары,
Под слишком модные – и всё ж
Наивные гитары.

И, словно трепетный огонь,
Внезапно вырастая,
Проснулась робкая гармонь,
Доверчиво простая.

Она проснулась за селом,
За рощей тёмно-синей,
И вновь повеяло теплом –
Повеяло Россией.

СТАРЫЕ ДЕРЕВЬЯ
Базарить и баклуши бить – не время:
Нагрянули отчаянные дни.
Давайте спилим старые деревья
И побыстрее выкорчуем пни.

Нас ждёт неукротимая работа!
И трудно будет, надо полагать,
Прокладывать опять через болото
От прошлого до будущего гать.

Эй, лесорубы! Поплюём в ладони
Пред тем, как взяться всем за топоры.
Удача улыбнулась нам сегодня,
Таившаяся где-то до поры.

Мы оправдать должны её доверье,
Обязаны прозреть в какой-то миг:
Затмили солнце старые деревья,
А молодые – чахнут среди них

ЧУЖАЯ ЛЫЖНЯ
Как стану на лыжи, бывало, –
Чужая манила лыжня.
Хоть в этом хорошего мало,
Но можно понять и меня.

И самым счастливым на свете
До времени и до поры,
Летел я безумно, как ветер,
С крутой и высокой горы.

Плясал за спиною игриво
Позёмки серебряный хвост –
И вдруг, над возникшим обрывом,
Я резко свернул на откос...

Очнулся от колющей боли,
Земля пред глазами плыла...
И понял я сам поневоле:
Чужая лыжня подвела.

БЕЗДОМНАЯ СОБАКА
Лижет на дорогах комья снега –
И, с испугом малого щенка,
Стороной обходит человека,
Опасаясь грубого пинка.

С улицы на улицу кочует,
А в глазах – всегда немой укор.
Неизвестно: где она ночует?
Где она отыскивает корм?

Может, на помойках кости ищет;
Может, залезает в чей-то двор
В поисках укрытия и пищи
С хитрой осторожностью, как вор...

Голод, словно запах, водит за нос:
Не украсть попробуй утерпи!
У нее своя – собачья – зависть...
К псам, которых держат на цепи!

ВОЛК
Я – волк, отбившийся от стаи,
Я убегаю в глубь лесов.
Меня преследовать устали
Охотники и свора псов.

Я сторонюсь большой дороги,
Страшусь людских коварных глаз.
Меня не только кормят ноги,
Но и спасают всякий раз.

За то, что пью я кровь овечью,
За то, что смел, хитёр, умён, –
Свистящей огненной картечью
Я не однажды был клеймён.

Мне нет и не было покоя.
Я долгой ночью не усну
И от тоски опять завою
На окаянную луну.

НА ЗАРЕ ОЗАРЕНЬЯ
Над могилой хорошего друга,
Где я слёзы украдкой утру,
Одуванчиков белая вьюга
Разгулялась на теплом ветру.

Не исчезнут в забвенья тумане
Призрак горя и призрак потерь.
Даже водка в гранёном стакане
Не пьянит, как когда-то, теперь.

Ранней боли осколок тяжёлый
Ранил память мне, видно, всерьёз:
Он ушёл, молодой и весёлый,
И с собой свои песни унёс.

Но пойму на заре озаренья,
Что ушедших нельзя воскресить,
Что нет сил, чтоб упасть на колени,
Что нет слов, чтоб прощенья просить.

Володин Виктор Васильевич родился 6 марта 1955 года в посёлке Навля Брянской области. С 1962 по 1972 год проходил обучение в Навлинской средней школе №1 им. А. М. Горького. Свою трудовую деятельность начал в 1972 году в Навлинском филиале Брянского автомобильного завода токарем.
С 1973 по 1975 год проходил службу в рядах Советской Армии в Прикарпатском военном округе.
После службы в армии учился в Ленинградском электротехническом институте им. В.И. Ленина, работал в тресте «Лендорстрой».
В 1989 году вернулся на Брянщину. Работал в мостостроительных организациях. С 2010 года на пенсии.
Член Союза Писателей России (2009), член Международного союза писателей и мастеров искусств (Украина), член Союза Писателей Союзного Государства (2015).
Автор трёх поэтических сборников: «Человек с улицы» (2007), «Веди» (2009), «После дождя» (2015). Стихи переводились на украинский и белорусский языки.
Член правления Брянской Областной писательской организации.
Лауреат премии им. Рыленкова. Дипломант II Международного форума им. Николая Мельникова «Яблоки в траве».
Награждался почётными грамотами Правительства Брянской области (2014), Совета народных депутатов Рогнединского района, Правления БООПО Союза писателей России, Международного союза писателей и мастеров искусств.
Живёт в Брянске.

МИРАЖ
Ненужный никому на белом свете - 
К чему, считай, привык - который год:
Ни правнукам, ни внукам и ни детям,
Как списанный колёсный пароход,

Осевший на бок, острым краем плицы
Прорезав грунт, что был когда-то дном,
Живёшь мечтою глупой ржавой птицы,
Отбившейся от стаи. Об одном - 

О море: вон оно полоской узкой 
Манит вдали, за краешком земли,
Которая пока зовётся русской…
Сегодня в нём - чужие корабли.

И потому в сырой, осенний холод,
Когда достанет подлая тоска,
Ты от неё спешишь укрыться в Город - 
Цветной мираж на россыпях песка.

В игру фантазии – надуманное действо;
Свободный мир концепций и идей.
В нём есть и Гавань, и Адмиралтейство,
И Летний сад, и шум слепых дождей.

И ночи белые. И свёрнутая в кокон
Несбывшихся явлений череда.
И той, тебя любившей, светлый локон;
Той, что уже не будет никогда.

УЖИН У КОСТРА
В процессе полёта
                                   тенёта воздушных полков
Сливались в поток -
                        за гонцом появлялся гонец -
Процентом потери артели ткачей-пауков,
Трепавших в волокна,усердствуя,
                                                  лён-долгунец.

Тончайшие нити, отбросив в отходы костру,
Стремились к закату.
                   Но многие в жухлых стеблях
Плутали и путались.
                               Жались туманы к костру
И, чуть отогревшись,
                    селились в холодных полях.

Близняшками-братьями,
                         схожими в профиль и в фас,
Меняли друг друга короткие осени дни.
Я кушал котлету,
                        но не "де воляй", как у вас,
А из геркулеса, капусты
                                                 и прочей хе… - 

«Каклету», как лето горячую, из термоска.
И глазом фиксировал каждую новую нить.
Ушедшее лето – о нём не утихла тоска
Вбесильном бессилии
                              что-либо вспять изменить.

И блеск паутины тянулся
                                как смолкнувший звук
Серебряной silenzio* 
                                томной гитарной струны.
Фантомом фотонов; иллюзией пальцев и рук,
Восшедшей из сферы,
                         где властвуют прошлого сны.

Где - та гитаристка, и где - та гитара…. Увы,
Мы больше не встретились: 
                                         кончился наш разговор
На плитах гранита под шорох и плески
                                                                   Невы
Под странно волнующий,
                                        чувственный их перебор.

*Силенцьо – тишина

В ОВСТУГЕ
Когда сдувает ветер тучи
И гонит их стада за лес,
Наш бывший барин -  Фёдор Тютчев
Глядит на нас из-за небес.

На план сегодняшней усадьбы,
На свой гранитный силуэт,
На эпизоды платной свадьбы…
На то, как мученик поэт,

Пока не вышедший из тела,
Другому люду не в пример,
Весь день шатается без дела -
Всё ищет с рифмою размер.

И он, жалеючи поэта
За жизнь едучую, как хрен,
Пришлёт ему с другого света
Уже срифмованный катрен.

А стихоплётчик, впав в гордыню
И не смекнув откуда звон,
С апломбом скажет, что и ныне
Таланты есть, но гений - он!

СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ
Если бЫ Ист. материалИзму
Сослогнуться с частичкою бы -
Мы б меняли и жизнь, и харизму
Как хотели с форматом судьбы.

Мы вставали бы не спозаранок
И кололи в щипцах рафинад.
И, откушавши с чаем баранок,
Отправлялись бы на променад.

И историю б  сами  слагали,
По бульвару гуляя пешком;
Мы ходили бы с Вами шагами
Рука под руку и крендельком.

Я бы грел Ваши нежные лапки
Угощал Вас пирожным иклер;
Если б были Вы барышней в шляпке;
Если бы был я Ваш кавалер.

ИЗ ДЕТСТВА
К дяде Петиной мамке и бабушке мне
Мы вначале вдоль сосен и ёлок
По опушке катили, потом по стерне...
К большаку, оставляя просёлок,  
Доскрипели в разгар августОвского дня
С набежавшими вдруг облаками.
Дядя Пётр по привычке ворчал на коня - 
На кобылу с крутыми боками,
Утирая измятою кепкою пот,
Понукая гнедую вожжами.
И тянулась повозка то в гору, то под,
Повинуясь оглоблям с тяжами…

В половине пути, помянув и колхоз,
И ни в чём не повинное дышло,
Он свернул на лужок у обочины воз.  
Тут же к месту и солнышко вышло
И глядело, как дядька, достав огурец,
Скибку хлеба и жёлтого сала,
Подал их племяшу, то есть мне: - 
                                 Ешь, малец!
Перекурим - кобыла устала.

Сам в консервную банку плеснул самогон,
Скинув прочь из кирзухиобутку,
Смачно вытянул; выдохнул; крякнул вдогон.
И на закусь свернул самокрутку.

Я к дощатому борту приткнулся бочком.
Он курил - за затяжкой затяжка,
Свесив ноги с телеги: одна босиком,
На другой – на культе деревяшка.

И гудели, как шмель на столбах провода;
Доедались остатки гостинца.
И неслись облака. Может к Висле - туда,
Где осталась нога пехотинца.

ПРЕДОСЕННЕЕ
Уходит садами и рощами лето, 
Мелькая меж тёплых стволов.
А песен душевных ещё не допето,
Сердечных не сказано слов.

Осенним ненастьем несёт от пожарищ
В холодном закатном краю.
Затягивай нашу, мой добрый товарищ,
А я, помолясь, подпою.

Пусть верная песня расскажет о многом.
Но больше всего -  о былом,
Задев нас своим незатейливым слогом,
Как вещая птица крылом.

Когда ж допоём, то на самую малость
Умолкнем, печаль не тая,
Умчась в то далёко, в котором осталась
Весна и моя, и твоя.
                       
ЮРЬЕВ ДЕНЬ
Считаем дни: то вторник, то суббота;
То лето с осенью,... А там и Юрьев день.
Но сочинителю – ни денег, ни почёта.
Лишь производная от тени на плетень.

И я кумекаю, дражайшие коллеги:
Пока нас не доела нищета,
Пора грузить пожитки на телеги – 
Перебираться в хлебные места.

Топтать в мешки припасы, прибамбасы….
Всё пригодится к счастию в бегах.
И прочь – на волю: в прерии, в пампасы
Искать судьбы на новых берегах.

Даст Бог и нас приветит добрый барин, 
Любитель стихотворческих бла-бла. - 
По барабану, янки ли булгарин, 
Лишь бы сердешный жаловал бабла. - 

Пока глаза глядят и руки в силе,
И ноги шкандыбают по земле.
Пока закон бояре не сменили
На крепостной декрет о кабале.

О ЖИЗНИ
Жизнь, она, пока ты пляшешь
Встрекозлином варьете,
Вдруг отвалит – лишь и скажешь:
ЁПТЫТЬЁПРСТ!!!

И поймёшь, борец с подагрой,
Что закончилась комедь.
Что ни с баксом, ни с виагрой
Впредь её не поиметь.

Потому как эта дама 
Прочь уходит - не догнать...
Что, когда в развязке драма,
Не при чёмяпона мать.

Что за ней и в год козиный 
Зря тянуться вслед резиной -
Тонкой шланговой кишкОй,
Рогоносною скотиной, 
Престарелым буратиной
С деревянною башкой.

ШЕСТЬДЕСЯТ
С тоской, что прикрыла зимы вуалетка…
Вы на спор, с восторгом – Pari на Paris *-
Бросались снежками, дитя-пятилетка 
В ровесника века в саду Тюильри.

А я отступал и был вынужден сдаться,
И выбросить белый платок. На ходу,
Стряхнув и шинель, и фуражку: мне двадцать
Исполнилось в том эмигрантском году.

Потом снегопаду, как весточке рады,
Мы шли, оставляя: следы от шагов,
Скамейки, деревья, узоры ограды… - 
Свидетели века в соборе снегов.

Как будто бы плыли туманною бухтой,
Черты берегов различая едва.
И грели ладони: Вы норковой муфтой;
Я правую в левой, сомкнув рукава.

И в календарях перепутав закладки,
Вдруг вышли сегодня на здесь и сейчас - 
Гражданка с манерами аристократки
И как бы поэт, где ему - шестьдесят.

Где нынешний снег, заплутавший по пьянке,
Спешит за весенним вослед ветерком.
А ты всё глядишь сквозь него, по-крестьянски
Приставив десницу к бровям козырьком.

Что видишь за этой стихией метущей:
Календы удач? Или иды невзгод?…
А может грядущий в надеждах идущий,                                                 
Как в новых одеждах, семнадцатый год.
06.03.2015г.

* Pari  фр. (пари) спор;  Paris фр. (Пари) Париж 

ЛЕТО В НАВЛЕ
Оставаясь в душе марафонцем,
Поработав рукой и плечом,
День вставал на подачу, и солнце
Улетало вселенским мячом.

Огрызались раскатами грозы.
За громами неслись облака.
И гудели им вслед паровозы.
И в ответ откликалась река. 

Из неё, ёлки-палки-моталки,
Под приглядом полночной луны
Выходили на берег русалки
Из манящих миров глубины
 
На лужок, где  цветы и рябины,
Чтоб от холода тёмной воды
Отогреть обнажённые спины
Под лучами конкретной звезды.

Мы спешили к реке с тренировок
И не ведали, что на урок
Жизнь уже на глазок стометровок
Нам намеряла каждому впрок.

И печатались ноги босые.
И считал я, шагая в пыли,
Свой посёлок макушкой России,
А Россию – макушкой Земли.

И смотрел на края дорогие,
На дорогу меж нивами ржи.
И не знал, что тоска - ностальгия
По-французски звучит ностальжи.

ШКОЛЬНЫМ ПОДРУЖКАМ
Нет не несли меня к вам вороные:
Сам дохромал, поспешая пешком.
- Здравствуйте, бабушки!  
                          Здрассьте, родные! - 
Вот мы и свиделись над бережком.

Где под обрывом
                  и в жёлтых, и в красных
Листьях водица; где помнит река
Время на моду гитарообразных,
Ваших фигур на пейзажах песка.

В том измерении римские Парки -
В невозвратимом и юном былом -
Дремлют с вязаньем
                      под вязами в парке.
Там же кино, и буфет со столом.

И на буфетчице – белый кокошник;
Ей, одинокой, считает года,
Trio кукушек; ей томно в окошке…
Если бы нам воротиться туда

Хоть на часок, я б расстался с наличкой,
Шаря в кармане, как в недрах мешка,
На три сардельки с халявной горчичкой;
На три по сто пятьдесят портвешка.

Слухали б мухи тягучие бульки
Сами под мухой, обманной, как  сон...
Зелье - в стаканах. Накатим, бабульки!
Чтоб не пропал задарма закусон.

Выдавит жгучая слёзы приправа,
И отразятся в прощальном вине:
Молодость слева - молодость справа
Призраком утра в закатном огне.

ПОРТРЕТ
Над столом,
На котором ложатся в портплед
Sekondhandы былого, в гостиной,
Где окно и гардина, висит много лет
На стене, чуть левее,  – картина:

Акварельный и прямо-
                               угольный портрет                       
Юной музы. Как гуру в ашраме
Светом веры, надежды, любви – 
                                           их полпред,
Он сияет в багетовой раме.

Словно зеркало,
                       солнца на спектры дробя
И слагая их краски в явленья;
В каждый прибывший миг
                                           отражая тебя - 
Воплощённую тайну творенья.

Он свидетель и страж;
                            в нём и цвет, и мазки;
И пространство, и время застыло;
И восторг ожиданий -  без тени тоски!
Боже, Боже! Когда это было!

А поток, называемый жизнью, течёт
И несёт нас в объятия лета - 
Две бессмертных души: остальное - не в счёт;
Остальное – вне рамок портрета!

СОЗВОНИМСЯ
«Созвонимся», - «Созвонимся».
«До свидания!», - «Пока!».
Мы отчаянно томимся
В ожидании звонка.
А звонок разбойно брызнет,
Отпугнув реальность вспять, -
В фотографии из жизни
С орфографией на «ять».
Где мы едем в синей конке
За пятак на Острова…
Эту жизнь, в мембране тонкой
Различаемым едва:
«Созвонимся» - «Созвонимся»
Вдруг связал двадцатый век
С двадцать первым. - Мы кружимся
Снова в вихре смены вех:
Заменяется SIM-карта,
Подменяется игра.
И сегодняшнее завтра
Безнадёжней, чем вчера.
Мне б уйти не оглянуться,
Мне б махнуть на всё рукой - 
Мне до Вас не дотянуться
Ни молитвой, ни строкой -
До райка, где мы теснимся
В трелях третьего звонка
«Созвонимся.», - «Созвонимся.»
«До свидания!», - «Пока!».

СТАРИК
«Её характер был колюч!
И даже кактусы робели,
Когда на ней румянцы рдели
Предвестьем новых нервных бучь -

Не жизнь, а чистая война!
Белья гора, детей орава;
Отрава! Та ещё отрава
Была покойница жена!»

Который год он у окна
Сидит и с памятью судачит.
Но вдруг сорвётся и заплачет –
Такая в доме тишина!

ДОЖДЬ
Какое счастье - быть дождем! 
Расправить согбенные спины,
Вломиться в заросли малины,
Взлететь по лестнице на дом.

Царапнуть кровлю, проходя
По раскалённому железу,
По труб округлому обрезу,
По шляпке вбитого гвоздя.

Омыть и камни городов,
И поры пропотелой кожи,
И услыхать мотив тревожный
Поющих током проводов.

Нестись над речкой. Прямиком 
По визгу пляжному и гвалту.
Шуметь по теплому асфальту.
Бежать по травам босиком.

И влагой напоить отавы,
И каждый злак, и каждый хвощ…
Какое счастье, Боже правый!
Я – дождь,
      я – дождь,
           я – дождь,
                   я – дождь!

ИГРУШКА
Мы сняли домишко, считай у границы,
Уладив вопросы цены:
Голландка в побелке, и в ретуши лица
На грубых обоях стены.

В углу, под иконой - лампадный стаканчик.
Вокруг благодать и покой.
И только старинный китайский болванчик
Качал в тишине головой.

Печалился узким, рисованным глазом,
Шепча серебристой луне,
Как помер хозяин, отравленный газом
Ещё на германской войне.

Как сын его бросил под лавку ненужный
Из кирзовой кожи сапог.
Как дверь, отворяясь, скрипела натужно,
И грюкал костыль о порог.

Теперь – никого. И цветёт у забора 
Бурьян, да с бурьяном – полынь.
И плачет игрушка слезой из фарфора,
Божок из династии Цинь.

ГОСТИНЕЦ
А случались порой чудеса
За полями-долами, за тыном,
Где густые темнели леса:
Там дарила гостинцев для сына
Дорогой моей мамке лиса.
А ютилась она под рябиной,
И была у нее и коса,
Как у матушки, чудо–краса
Под гребеночкой из магазина.

И, когда подъезжала машина,
Я к калитке бежал через сад.
Как сезам, открывалась кабина, 
Мне вручалась с грибами корзина -
От полуторки пахло бензином
И резиною от колеса.

А потом в колею, на песок
Через борт опускалась плетуха
В ароматах груздёвого духа.
В ней, в тряпице, лежала краюха
И нарезанный сальца кусок.

И хватало на всех от пайка
Сладких корочек с ломтиком сала.
Мать смеялась, и рот утирала
Мне счастливому ситцем платка...

В тех лесах нынче листья летят
И мелькают, как рыжие белки.
Я устроил себе посиделки
У ведра лопоухих опят.

Но сегодня от мамки лиса
Из далекого-дальнего неба
Мне нехитрый обед принесла:
Четвертинку душистого хлеба,
И колбаску, и лук, и чеснок.
И лежит эта снедь на газете,
На развернутом бывшем пакете.
И я слышу сквозь шорох и ветер:
«Кушай мамкин гостинец, сынок - 
Мой далекий, мой лучший на свете!

Что ж в глазах твоих стынет слеза?» - 
«Это, мама, от горького лука;
От сердечного, гулкого стука;
От того, что печалит разлука,
Что пылает пожаром листва,
Словно краем знакомого луга,
Желтой кромкой осеннего круга
Убегает огнёвка-лиса…»

ПАМЯТЬ МЧИТСЯ НАЗАД
Память мчится назад, разрывая виски.
Не сойти, не догнать на попутках!
Словно принял на грудь машинист от тоски
И хмельной рычаги перепутал.

Но механик - непьющий, начальник, шалишь!
Мы ворвались сквозь зной и морозы
На знакомый перрон. Что ж ты плачешь, малыш,
Утирая ладошками слёзы?

Нас встречают, смотри, духовой «тарарам»,
И дежурный в казённой фуражке…
Дай поглажу тебя по белёсым вихрам.
Застегну воротник на рубашке.

Ты, не надо, не плачь, что под вешним дождём
Из сосновой коры пароходик
Унесло по волнам: всё пройдёт, все пройдём.
Всё когда-то, куда-то уходит.

Это я не придумал: таков, брат, закон.
Он - упрям. Ничего не попишешь.
А оркестр репетирует - бас-геликон,
Словно время трамбует. Ты слышишь,

Не горюй - завтра праздник, сплошной Первомай
За окрашенной дверью балконной.
И пирог на столе, и «Дюшес» через край,
И шары над нарядной колонной.

Ты не плачешь и славно! Ты просто молчишь.
Время вышло. Мне - в дальнюю волость.
К жалкой старости в скит. До свиданья, малыш!
Я включаю обратную скорость.

КРУГ
                      Владимиру Сорочкину
Дебит с кредитом циферка к цифре сошёлся в ажур
По итогам отчёта в балансе ушедшего лета.
И повесила Осень из рыжей листвы абажур.
И включила нам жёлтого, ретроспективного света.

Завела граммофон: кинематика сжатых пружин
Завертела под звукоснимателем тотчас пластинку.
Мы – за круглым столом. Мы на этой пластинке кружим,
На виниловом диске под соло трубы, под сурдинку.

В параллаксах, в сценариях, нет, не доступных уму!
Не считая парсеки. И каждый,  как ангел, как странник.
Мы несёмся сквозь вакуум злобы, погибель и тьму - 
Только скрипнет игла, да на стыках миров подстаканник

Вздрогнет в дрёме. Протянется в кольцах рука
Из-за вензеля спинки - хозяйка, не вымолвив слова,
То печенья предложит, то скатерть пригладит слегка,
То варенья подаст из далекого тридцать седьмого.

Предвоеннымгоренит его земляничная суть.
Да несёт холодком от свинцовой Дантесовой пули.
Мы летим и летим… Указует нам избранный путь
Запах липы, цветущей под жарким грядущим июлем.

И кружимся-кружим, ощущая друг-друга плечо,
Над Великой Страной, где от киллера бегает дилер.
Мы – солдаты добра! Мы – поэты!
                             Банкуйте, Владимир!
А не хватит хмельного, ей-Богу, сгоняем ещё!

О СМОРОДИНЕ
А раньше, чем мы, наши руки влюбились:
Сомкнулись ладони, и пальцы сцепились -
Всего на мгновенье друг к другу припали,
Но линии жизни навеки совпали.
И полнились счастьем припухлые вены.
И были блаженны соприкосновенья.

Мы соком смородины губы марали.
Мы ягоды в круглый бидон собирали.
Ты – справа,
          я – слева.
             Блуждала полярность,
Вплетая и судеб, и дней
                   папиллярность
В набор арабесок: в них небо синело,
В них солнце сияло,
                    и лето звенело.

Карташова Галина Вячеславовна родилась 7 февраля 1970 года в Бежицком районе города Брянска. Училась в средней школе № 10.
В 1992 году окончила Московский государственный институт культуры по специальности библиотекарь-библиограф и, вернувшись в Брянск, с 1992 г. работает в гимназии № 2 (бывшая школа №16) заведующей библиотекой.
С 2005 года совмещает работу заведующей библиотекой с работой педагога дополнительного образования. Руководит театральными коллективами гимназии «Святки» и «Фабула», обучает детей искусству театра и художественного чтения.
Поэзией занимается с 2001 года. Автор книг стихотворений «Закон всемирного совпадения» (2002), «Стрела» (2013).
Публиковалась в книгах «Року укор» (Москва, 2003), «Открываем занавес» (Брянск, 2002), во всероссийском сборнике сценариев «Читаем, учимся, играем» (2013 г.), журналах «Черновик» (Нью-Йорк-Москва), «Журнале ПОэтов» (Москва), «Лампа и дымоход» (Москва), «Южная звезда» (Ставрополь), «Славянские колокола» (Курск), «Славянские перекрестки» (Чернигов), «Метаморфозы» (Гомель), «Заполярье» (Нарьян-Мар), «Русское поле» (содружество литературных проектов), «45 параллель», «Пересвет», «Литературный Брянск», «На земле Бояна» и др.
В 2008 году стала участником всероссийского семинара молодых писателей в городе Гусь-Хрустальный, в 2011 приняла участие в I Всероссийском литературном Фестивале-конкурсе «Хрустальный родник». Дипломант V Дятьковского межрегионального фестиваля авторской  песни «Три колодца» (2010) в номинации «Автор», победитель Международного литературного конкурса «Лохматый друг» (2012) в номинации «Лучшее поэтическое произведение», финалист литературного конкурса «Буревестник» в номинации «Поэзия», дипломант международного литературного Тютчевского конкурса «Мыслящий тростник». Лауреат Всероссийской премии им. Ф.И. Тютчева «Русский путь» (2015).
Член Союза писателей России.
Живёт в Брянске.

*  *  *
Помолчать с деревьями в лесу,
Помолиться солнцу и земле,
Сколупнуть смолистую слезу
На сухом морщинистом стволе,
Проследить маршруты муравьёв –
Точный курс извилистой строки –
И себя заполнить до краёв
Ароматом хвои и тоски.

*  *  *
Над городом закрылось око Гора,
застыло время, выпуская сны.
Тройную цветоформу светофора
сменила монотонность желтизны.

И этот желтый звук дрожит, вплетаясь
в гармонию луны и фонарей –
лягушка, от восторга задыхаясь,
поёт как Андерсена соловей.

Дома теряют контур в желтом мраке…
Рассвет изменит краски, а пока
закатные коты на грязном баке
задумчиво листают облака.

*   *   *
               К*
Может, и впрямь мы судьбою рассеяны
в этих снегах заклинанием вьюги –
лето сплетаем травами севера,
и, замерзая, грезим о юге.

Или как птицы, лишённые родины,
ищем приюта в ухоженных скалах;
космос считаем своими угодьями
и не умеем управиться малым.

Друг мой, ты ждёшь? Ни ответа, ни весточки…
Тихой квартиры пустующий остров,
только в стекло трепыханием веточки
бьётся природы обглоданный остов.

И для тебя так красиво пульсируют
искорки солнца на корочке снега,
но закрывается синее, сильное
небо изнанкою божьего века.

НОЯБРЬСКИЙ БЛЮЗ
Тепло.
Темно.
Томительно.
Но я
Делю с тобой тоску твою, ноябрь,
Отвергнув первородство января.
Пытаюсь призрак солнца отыскать
В герберах, тыквах, скрученных листках,
Физалиса китайских фонарях.

В румянце засмущавшихся рябин,
Краснеющих за свой гемоглобин
При общей анемии бытия.
И бредят ягоды навязчивой виной,
И бродят, превращая кровь в вино –
Тягучие чернила забытья.

Ноябрь – пасынок с наследственной тоской,
В семействе года сумрачный изгой
С судьбой актёра на вторых ролях.
Рассыпан грим, утрачен реквизит,
Костюм нелепый дырами сквозит,
Как в сказке про нагого короля.

*    *    *
Спящий город, как ручной удав
Свёрнут в кольца разноцветных улиц.
Тротуары, от людей устав,
Наконец, блаженно растянулись.

А над городом снует зима –
Притворясь услужливой невесткой,
Накрывает серые дома
Снеговой крахмальной занавеской.

Снег идет, как в гавань мореход
Точным курсом, обходя все рифы,
Отчищая муть земных грехов
Белизной своей неповторимой.

Засыпает скверы и дворы,
Словно прячет зримые улики,
И планету набело творит
Рыхловатой глиной комьев липких.

И, казалось, не было и нет
На земле неправды и несчастья.
Только теплый милосердный снег,
Обновленье миру приносящий.

*  *  *
                   Лесу
Впусти меня в свой благодатный скит,
Отшельник-лес, безмолвный мой учитель, 
К тебе спешу в надежде излечиться
От сутолоки буден городских.

Припомнить вкус любимых с детства трав –
Мёд клевера, щекотный сок кислицы,
И вересковой пряностью умыться,
Благодаренье лету прошептав.

Припасть к тугим изогнутым корням,
Колосса дуба на парной опушке,
Уткнуться в мха прогретую подушку,
Любовь земли растроганно приняв.

И сквозь литьё изысканной листвы
Следить как солнце, краски подбирая,
Тенями разноцветными играет,
Скрывая в дымке призраков лесных.

И хлёстко, как свеча в аромалампе,
Пришпоривает запахи смолы,
Еловых шишек и сосновых игл,
И благость сходит по древесным лапам.

КОШАЧЬЕ
Кожа кошки роскошна, очи раскосы,
Цвета морошки и абрикоса.
Грации графьей вольная пластика –
Хочет, царапнет, захочет, поластится.

Словно антенны усы-выпрямители –
Чуют мгновенно мышей-нарушителей.
И на границах ночных рубежей их
Любят таиться, забыв о движении.

Непостижимы охотничьи гены,
Тайны их живы в кошачьих легендах.
Брошены плошки с едой магазинной.
Ведают кошки: «Не кормом единым…»

Но, если даже сырого нельзя им  –
Тоже нестрашно, ведь рядом хозяин.
Тот бедолага, из коего ловко
Мягкие лапы крутят веревки.

ЕЩЁ РАЗ О КРАСОТЕ …
На миру и смерть красна…
Красота ясней видна
В окружении уродства.
И оно в пылу обид
Красоте частенько мстит
За фатальное несходство.

Красота – не  МЧС,
Мир спасётся сам, но без
Красоты в нём будет сиро.
Мир безумен и жесток,
Как все мы, и дай нам Бог
Красоту спасти от мира.

*    *    *
           Павлу Прагину
Провинция зависшая –
Одни и те же лица,
И время как прокисшая
Болотная водица.
Что вечером случается –
Наутро повторится.
Провинция – печатница:
Размножены страницы.

Провинция… Здесь есть всегда
Причина отравиться,
А может быть, повеситься
Иль попросту напиться.
Все улицы исхожены,
Загажены, разбиты,
Как близнецы похожи и
Как мертвецы забыты.

За клубом – скверик с Лениным,
Универмаг, больница.
Но в каждом поколении
Пророки и провидцы.
На всяк шесток наверчено
Проектов и амбиций.
Провинция – проверщица
Всех: кто на что годится.

Здесь всё преувеличено
И выпукло, как линза –
Скупое безразличие
Оставлено столицам.
Ведь тайнам негде спрятаться
В домах-малоэтажках,
Где всяк другому брат, сестра,
Сосед иль однокашник.

Здесь всё прозрачно, словно как
У Бога на ладони.
Слоёный профиль облака
В росе зеркальной тонет.
Берёзы спорят с клёнами
В берестяной беседе,
Под ивою спелёнутой
Паук считает сети.

И вечность в миг спрессована,
И кажется, что это –
Особенно весомая
Причина быть поэтом.
Как послушанье высшее
Озноб твоих прозрений,
Провинция, зависшая
В молитвенном паренье.

*  *  *
             Ольге Ф.
Я хотела бы тебя утешить,
Разогнать фантомы заморочек,
Вырвать с корнем въедливую нежить,
Сорняками впившуюся в строчки.

Объяснить, как просто быть счастливой,
Убедить, что в мире всё прекрасно,
Только счастье местного разлива
Утомительно однообразно.

Подсказать, как в горе нос не вешать,
Не хандрить, унынью потакая.
Я хотела бы тебя утешить,
Только я, увы, сама такая.

Бесконечно трудно, к сожаленью,
Заживить наследственные раны –
Те, что с нами с самого рожденья,
А, быть может, и намного ране.
 
Но мы люди, и у нас есть воля –
Лучший из синонимов свободы,
Отвоёвывать себя у боли –
Наша ежедневная работа.

И не верь, что время всё излечит,
И забвеньем можно исцелиться –
Научись ценить простые вещи,
Научись любить родные лица.

На Востоке называют дхармой
То, что нас на этом свете держит.
Вот такими грустными стихами
Я хотела бы тебя утешить.

ВЛАДИМИРУ СОРОЧКИНУ
             Мне мало надо!
             Краюшку хлеба
             И каплю молока.
             Да это небо,
             Да эти облака!
                           Велимир Хлебников
Много ли надо поэту
Хлеба и облаков?
Шёпот ворчливого ветра,
Рёв тепловозных гудков...

Клич их, попутный и встречный, –
Вечный бродяжий призыв –
Магия диких наречий,
Знаков исконный язык.

Стрелки, разъезды, платформы,
Рельсов бегущих строка,
Бдительный взгляд светофора
Из-под бровей козырька.

Товарняки, перегоны,
Стыков стальной перебор
И из окошка вагона
Пёстрый российский простор.

Где то галопом, то рысью,
Время несется в закат…
Станции, веси и выси,
И облака, облака…
Что омывают планету
Зыбью молочных клубов.
Много ли надо поэту?..
Только стихи и любовь.

Только б изведать запретный
Терпкий познания плод!
Много ли надо поэту?
Тот, кто прочтёт и поймёт…

Ждёт он, всесильный и строгий,
Тот, кто отпустит грехи...
Снова дороги, дороги.
Снова любовь и стихи.

АРХИТЕКТУРНЫЙ ПЕЙЗАЖ
             Архитектура – застывшая музыка
                                       Гете и другие
             Людмиле Вальцыферовой,
             архитектору-графику
Застывшей музыки фактура,
Строений выверенный хор –
Гармония архитектуры,
Ведь архитектор – дирижер!

Природа – аккомпанемент,
Вид – тема с множеством вариаций,
Рука – надежный инструмент,
Расчёт пропорций темперации.

И начинает свой концерт
Пера сонорное гуденье,
Рефлексов солнечный акцент
И обертоны светотени;

Соборных маковок аккорд,
Крещендо восходящих шпилей…
Как выпукло и глубоко,
Как выразительно и стильно

Звучит графический канон
Раппортом черно-белых прядей,
И превращается картон
В клавира нотные тетради!

*   *   *
             Галине Адамовой
Доверься мне, я точно знаю это:
Есть рядом безмятежная планета,
Где на заре манящий запах утра
Целует воздух шёпотом цветов,
И ситец луга – сарафан цветной –
Расшит росы ожившим перламутром.
Где лес, как сад, и каждая тропинка –
Преддверье доброй тайны, и на ней
Нет бурелома, вывернутых пней,
Болотных язв и зарослей крапивных.
Но есть ручья пульсирующий ток –
Его лихой ребячливый поток,
В восторге прыгая и кувыркаясь,
Лазурной нитью меж травы сверкает.
И сотворив немыслимый кульбит,
Ныряет в реку, чтоб собой наполнить,
Отдавшись ей, пленительные волны
И вместе плыть в слиянии любви
В оправе берегов, ленивой негой
Вгоняя в сон задумчивое небо.
Там влажная салфетка облаков
Смиряет солнца раскаленный камень,
И дети загорелыми ногами
Рыхлят песок прибрежных островков,
И их ступни, как маленькие рыбки
Над зеркалом воды порхают прытко.
И каждый жест исполнен красоты,
Искрясь беспечной радостью движенья,
Они играют до изнеможенья,
Не зная ссор, не ведая вражды.
И каждый камушек или росток
Им открывают важные законы
Своей природы, и насквозь знаком им
Цветов и бабочек язык простой.
Но иногда едва заметный страх
Тревогой задрожит в глазах глубоких –
Мысль о сестре, безмерно одинокой,
Тоскующей в затерянных мирах.
Родившейся случайно на земле
Чужой, блаженство навсегда утратив,
Но чувствующей зов любимых братьев,
И их родства охранный амулет.
Доверься мне, я точно знаю это!
Есть рядом безмятежная планета
Без злобы, зависти и маеты,
Ведомая добром планета Ты.

ВЩИЖ
             Матушке Людмиле
В этом имени ветер возносит псалмы 
             над  святилищем древним,
В этом имени вздыбленность круч 
             и восторг высоты,
Свист полозьев, скользящих под гору,
             и сговор деревьев,
Чей встревоженный шёпот
             будил на заставах посты.

Визг татарской стрелы,  лязг мечей
             и предсмертные стоны,
Слёзы тихих озер, гнев реки
             и рыданья ручья…
Над курганами срытыми рожь,
             отбивая поклоны,
Припадает к земле,
             имена павших предков шепча.

Лебединые шипы, зигзаги стрижей 
             и чижиные стаи,
Аритмия грозы, в чьём дыханье 
             то грохот, то тишь:
Безупречная доблесть, щемящая боль 
             и манящая тайна
В этом, в сердце занозой сидящем, названии
                          Вщиж.

*  *  *
Седые сумерки – таинственный рубеж,
Час, когда свет и тьма играют в прятки.
Я мысленно прореживаю грядки
Воспоминаний, знаний и надежд.

Пытаюсь вызвать из небытия
Минувшее, его черты и лица,
И города, куда не возвратиться
Ни мне, ни той, носившей имя «я»

Когда-то и оставленной. Увы,
Мы оставляем то, что нам дороже
Всего, как змеи оставляют кожу
Мертветь среди испуганной травы.

Как ярок наш узорный переплёт –
Черновики, рисунки, письма, фото
И адреса в потрёпанных блокнотах
Тех мест, где нас давно никто не ждёт.

A если ждут, то, в сущности, не те,
С кем мы когда-то были земляками
В стране экспериментов и исканий,
В пространстве идеалов и идей.

Оно зовётся юностью, его
Мы навещаем, памятью ведомы,
Спешим к нему и как тепла бездомный
В нём ищем утешенья от невзгод.

Там живы близкие, и цел снесённый дом,
С крыльцом, усыпанным берёзовой трухою –
Не будь его, и я была б другою,
Другое находя в пережитом.

Но в индивидуальный лабиринт
Нет входа посторонним, что досадно –
Ты сам себе Тезей и Ариадна,
И Минотавр, и даже остров Крит.

В твоих руках спасительная нить –
Фрагмент замысловатой паутины,
Что вьётся, расходясь от пуповины,
Стремясь в свою орбиту заманить

Всё, что по праву чувствуешь своим,
Что вмиг опознано и разом взято,
Что временами то смешно, то свято,
Но навсегда останется родным.

Ведь нам, увы, до срока не узнать –
Возьмём с собой иль здесь навек оставим…
И я ищу разгадку этой тайны,
В белёсых сумерках высматривая знак.

*   *   *
Мы – рыбы на суше, нам трудно дышать
Эфиром враждебной стихии,
Но мы научились себя убеждать,
Что наша стезя – быть сухими.

Мы ищем, где лучше, а лучше – везде,
Где есть для нас пища и норы.
И мы суетимся, как рыба в воде,
Смирив свой задиристый норов.

Внушаем друг другу, что всё на местах
И быть не могло по-другому.
И только порой непредвиденный страх
Рвёт жабры удавкой тугою.

Тогда мы бунтуем, скандалим, орём,
Что мы не такие, как массы,
И бьёмся об лёд лихорадочным лбом,
И корчим смешные гримасы.

И жаждем свободы, и верим себе,
Пока не прихватит настолько,
Что сдаться спешим мы на милость судьбе
И даже вернуть неустойку.

Прислушаться к мненью, что термин «вода» –
Лишь символ загробного мира,
Что воздух – исконная наша среда,
Что всем здесь достаточно сыро.

И детям заученно мы говорим,
Что мифы – не больше, чем сказки…
Но только… Но всё же…
                          Но, черт побери!
Так хочется в речке плескаться!

БЕСФАМИЛЬНОЙ СОБАКЕ
Не надо гавкать, мой милый!
Я так тебя понимаю –
Сидеть на цепи нет силы,
Но я ведь в ответ не лаю.

Ты делаешь это вяло,
Такая твоя работа.
Я тоже давно устала,
Да вот не кусаюсь что-то.

Мы все под луною бродим
И носим её с собою,
И если ты, друг, не против,
Я вместе с тобой повою.

Конечно, ты воешь круче –
Собака и есть собака –
Тебя ведь никто не учит,
Как правильно надо плакать.

А люди кроят размеры,
А люди терзают рифмы,
Чтоб горе своё поверить
Созвучиям слов и ритмов.

Вот так и гремим цепями…
Я здесь, а ты за забором.
И уши людей цепляем
Своим неумелым хором.

МОСКОВСКИЙ ДЕЛЬФИНАРИЙ
Подводные птицы
печально летали.
Их крылья границы
неволи листали.
Сквозь кафель
зеркальный
тюремных трюмо
искали, искали
знакомое дно.
Узорные рифы,
тиснёные скалы,
мохнатые гривы
ветвистых кораллов,
кудрявые грядки
подводных растений…

Но всюду лишь гладкие
белые стены.
И кафельной кладки
плетение клеток.
Как в школьной тетрадке,
пустой, без пометок.

СТРЕЛА
Вздрогнула струна тетивы –
Мне теперь с ветром вместе выть,
Кувыркаться и падать ниц,
Опереньем пугая птиц.

Потный воздух бросает в дрожь,
А ведь это всего лишь дождь
Облаками сомнёт следы
Самолета или звезды.

Плоскость луга, оврага щель…
Я уже не помню, где цель,
И наотмашь, как шалый нож,
Пополам рассекаю ночь.

Справа леса царственный взор,
Он, как море, тёмен и горд.
И приливы воздушных волн
Треплют гривы послушных крон.

Где-то там, глубоко на дне,
Словно россыпь резных монет
На изгибахзвериных троп
Отпечатки когтистых стоп.

Звери с детства знают, как жить:
Хищник ловит – жертва бежит.
У природы свои дела –
Вне разборок добра и зла.

Слева город, его огни
Словно гранки гигантских книг,
Где виньетками сплетены
Переулки, судьбы и сны.

Я вшиваю свою строку
В этот общий цветной лоскут,
Но узлами торчит тоска
Из основы или утка.

Ночью все обретают суть,
Чтобы утром опять уснуть
И томиться тупой волшбой,
Будто всё это не с тобой.

Но пока не подкрался день, 
Я, забыв о его узде,
Остриём облака прошив,
Опрокидываюсь в виражи.

Так скитаюсь я по ночам,
Возвращаясь к утру в колчан.

ПАРАДОКС
(эссе)

Концепт загнулся вследствие упадка идеологии сакральности культуры: никто не ловит зайчиков цитат, не издевается над конъюнктурой, поскольку конъюнктуры тоже нет… В сухом остатке: шансон Есенина, хрестоматийный Пушкин, ряд «общих мест» до примитива сужен – поэзии внимает лишь поэт.
Но это и являло суть концепта – содеять девальвацию искусств, модифицировать «творения» в «объекты», сыграв на пониженье курса чувств, сравнять права прозрения и бреда.  Но где ж теперь его глумливый пыл?.. Он вместе со страной в «гламур» приплыл, кусая локти пирровой победы.

Виктор Сергеевич Козырев родился 14 октября 1940 года в Трубчевске. После школы и технического училища работал токарем на заводе, печатником в типографии, сотрудником в районной газете, где в 1957 году и было опубликовано его первое стихотворение «К звёздам».
После службы в армии и окончания филологического факультета Смоленского пединститута снова работал в Трубчевске на разных должностях, в том числе и преподавателем общественных дисциплин в Трубчевском сельскохозяйственном техникуме.
В 1970 году организовал в Трубчевске литературное объединение «Горизонт».
После переезда в Брянск работал руководителем Бюро пропаганды художественной литературы при Брянской писательской организации.
В 1999-2000 годах возглавлял Брянское отделение Союза писателей России.
Автор поэтических книг «Свет Родины» (1965), «Вокзалы ранних лет» (1967), «Облака» (1971), «Утреннее слово» (1975), «Свет трёх огней» (1982).
Умер 15 января 2001 года. Похоронен в Брянске.

РОДИНЕ
Ветер травы росные колышет
и уходит в синие дожди.
Утонули серенькие крыши
в тяжком море беспокойной ржи.
Чуть дымится тёплый подорожник,
каплет солнце медленно с ветвей...
Родина!
Что может быть дороже
молчаливой верности твоей?
Прошумит дорога свежим ветром,
поседеет рано голова –
буду для тебя искать по свету
самые хорошие слова.
И пускай сойдусь с бедой любою
в незнакомой дальней стороне,
только б ты, с заботой и любовью,
вспоминала чаще обо мне.
Только б ты всегда своим участьем
вновь и вновь звала меня к борьбе...
Жизнь моя – в твоём огромном счастье!
И судьба моя – в твоей судьбе!

* * *
Голубые звёзды на сугробах,
тихий всплеск далёкого огня...
Край лесов, прекрасный и суровый,
вновь встречает молодо меня.
Прохожу вдоль опушённых просек,
и шаги упруги и легки.
Здесь приветят, здесь меня расспросят
и совет дадут мне земляки.
И я верю: сколько б ни кружило
и куда б меня ни занесло,
возвращусь домой –
и хлынет в жилы
Родины морозное тепло!

ДЕСНА
Встречай, Десна! Встречай и чествуй
охапкой синего тепла...
Знакомо светят над Трубчевском
малиновые купола.
Встречай и не играй в молчанку!
Шуми стремниною, вода!..
Летят на берег вместе с чалкой
разлуки долгие года.
Как встарь, беснуются на мелях
клинки скрещённые огня.
И льнёт к ногам, стыдясь и млея,
твоя зелёная волна.
Я снова на твоём приколе.
Ты песни юности мне спой.
Склонюсь, обветрен и спокоен,
над непокойной тишиной.
Ведь знаю: скоро, светом полны,
сквозь сон черёмух и рябин
твои ударят дерзко волны
в ладони крепкие турбин!

* * *
Иду домой, и день меня встречает
тем незабытым запахом полей...
И я в пейзаже милом замечаю
улыбку светлой Родины моей.
Она блестит то речкой из тумана,
то между туч над русой головой
прозрачною тоскою Левитана
и русской васильковой синевой.

* * *
                Г. С.
Неразгаданно синели
в травах смутные следы.
И горящею сиренью
окружали нас сады.
Я ресниц пугливых взмахи
близко чувствовал щекой.
И, как пойманная птаха,
билось сердце под рукой.
Прикасался, словно к чуду,
к тихо вздрогнувшим плечам…
Говорила: «Ты забудешь...»
«Не забуду!» – отвечал.
Но разлука досказала
за тебя и за меня
спешным говором вокзала,
точкой дальнею огня.
Если б всё переиначить
и опять прийти туда...
Ведь впервые – это значит
всё равно, что навсегда.

ТЫ МНЕ СНИЛАСЬ СЕГОДНЯ, МАМА …
Встало медленно и туманно
утро белое над водой...
Ты мне снилась сегодня, мама,
синеглазой и молодой.
Снова пели о чём-то глухо
придорожные провода.
Тополиным весёлым пухом
улетали в луга года.
Память детства! Она упряма,
но ей счастье хранить дано...
Ведь недавно то было, мама?
Ведь недавно... и так давно.
Далеко ты сейчас, далёко.
Я люблю тебя всё нежней.
Не забыл я твоих уроков –
только жизнь оказалась сложней.
Только сделано мною мало,
пусть не будет мне это виной...
Ты мне снилась сегодня, мама,
синеглазой и молодой!

МУЗЫКА
                   Н. И. Рыленкову
Я открывал её не в залах,
она не цацкалась со мной...
Горячей пылью за возами
клубился год сорок седьмой.
Почти обугленный от жара,
наевшись всласть мучной бурды,
входил я в гвалт и мат базара,
как в тайну музыки входил.
Дымя огромною цигаркой,
устало прислонясь к столбу,
гадала грустная цыганка
на каргах девкам про судьбу.
Блестели лица, ржали кони,
лоснились жёлтые горшки.
Гвоздили яростно в ладони
и матерились мужики.
Трещал в руках линялый ситец,
и пахло дёгтем от рогож...
Хоть что-нибудь осмыслить силясь,
я продирался сквозь галдёж.
Я шёл наивно озираясь,
июньским зноем весь облит,
туда, где у стены сарая
играл безногий инвалид.
Мне становилось сразу горше,
я отводил от пальцев взгляд.
Вздыхала старая гармошка,
и о солдате пел солдат.
Слетали с губ слова простые,
и, вникнув в горестный мотив,
стояла, слушая, Россия,
большие руки опустив.
А я сидел в тени двуколки,
мечтой недетскою томим.
И был солдат моим Чайковским,
и Глинкой был тогда моим.
Играл солдат.
И были сини
глаза забытые его.
Светились в них и боль, и сила,
и горькой правды торжество!
Звенела песня, как надежда,
без униженья, без тоски.
И бабы охали: «Сердешный», –
в картуз, кидая пятаки.
...Я открывал её не в залах,
она не цацкалась со мной,
она со мною вырастала
и вырастала со страной!
Когда теперь смотрю на сцену,
вдыхая сумрак красных лож,
я знаю звукам этим цену
и не приму за правду ложь.
Но стоит вновь им стиснуть сердце,
я слышу, слёзы затаив,
в аккордах Первого концерта
солдата горестный мотив!

БРЯНСК
Пытаясь в прошлом разобраться
и вновь себя представить в нём,
я шёл рассветным, мокрым Брянском,
сопровождаемый дождём.
И город мягкий шелест слушал,
меня собою наполнял,
и открывал свою мне душу,
и вспоминать напоминал.
Он вёл меня, как добрый мастер,
в нелёгкий мир своих забот.
Он пах листвой, машинным маслом
и сам похож был на завод.
Он улыбался, весел, молод –
весны и света торжество.
Блестели ярко ключ и молот
в петлицах синеньких его.
Смотрел решительно и смело
и объяснять не уставал...
Цвела сирень, листва шумела
в лицо я город узнавал.

ВОКЗАЛЫ РАННИХ ЛЕТ
Родни нарядной пьяный гомон,
старушек белые платки.
Визжит гармошка у вагонов,
летают лихо каблуки.
Дымят махоркой злою деды,
нерезким взглядом нас боднув...
А мы все временно одеты,
а мы острижены «под нуль».
Поют девчата возле линий,
ещё состав наш недвижим...
А мы молчим, а мы отныне
уже не им принадлежим.
В вагонах жёстких душно, жарко,
в толкучке кружками бренчат.
На нас усталые сержанты
пока просительно кричат.
Но гармонист срывает пояс,
но гармонист на диво шустр.
И тихо трогается поезд,
и молкнет топот, гвалт и шум.
Нам в лица хлещет дождь навесно,
вокзал плывёт цветным пятном...
И машут,
машут
вслед невесты –
чтоб с нами встретиться потом!

БЫВШИЕ ФРОНТОВИКИ
Да, на юности давней точка,
на висках негустых седина.
Уже замуж повышли дочки,
уже выросли сыновья.
Жизнь как жизнь – и с хорошим именем,
и грустить бы им не с руки,
но ночами,
ночами зимними
спят неважно фронтовики.
Снятся выстрелы им, пожарища
да томительный свет ракет.
И живые идут товарищи –
всем ребятам по двадцать лет.
И под ветками пляшет низко
неширокий огонь костра,
и хохочет красивая Нинка –
медсанбатовская сестра.
Ах, зазноба, Нинка-картинка...
Окровавленные бинты.
Что ж ты губы кусаешь, Нинка,
не хохочешь, а плачешь ты?
И невидяще смотришь долго,
и ручонки твои дрожат...
А ребята лежат у Волги
и под Брянском они лежат.
Замело их снегами синими,
стали лица их далеки...
И ночами,
ночами зимними
спят неважно фронтовики.
И понятны мне их метания
и ночами,
и в праздник, когда
они, звякая медалями,
облачаются в кителя.
Глянут в зеркало – сводит скулы
боль, что сродни вине...
Не по фронту они тоскуют –
По утерянному на войне.

БЕЗ НАЗВАНИЯ
                   Б. О.
Окончен бой.
Отцокалн копыта.
И только дым. И сумрак голубой...
Раскинув руки, я лежу убитый,
и облака летят над головой.
В глазах потухших – смертная усталость,
на мокром шлеме – смятая звезда.
И никого со мною не осталось,
ушли вперёд ребята навсегда.
Ушли вперёд лихие комиссары...
Над диким полем –
ветер гулевой.
Израненное солнце погасает,
И облака летят над головой!
Но это сон.
А между ним и мною
времён непраздных трагедийный свет...
О, сколько их шумело над страною –
смертей,
сражений,
судеб и побед!
Опять, опять к их горестным причалам
приводит память в тишине ночей.
Пусть к потрясеньям тем я непричастен –
я их отдачу чувствую в плече.
И всё ж всегда
в деталях тихих быта
одно видение владеет мной:
окончен бой,
и я лежу убитый,
и облака летят над головой!

9 МАЯ
Шёл с улиц мягкий шторм тепла
и пахла зелень люто.
Москва торжественно плыла
под сводами салюта.
Мы пили горькое вино.
И небо серебрело.
Но для меня цвело оно,
а для него – горело.
И кто-то поднимал бокал
и тосты гаркал бегло...
А он молчал и отступал
лесами в сорок первом.
Фронтовики, как короли,
нестройно пели в зале.
А он убитых хоронил
под траурные залпы.
Ломала боль упрямый рот,
когда опять сквозь гулы
в атаку шёл охрипший взвод,
встречая грудью пули.
А дорогое торжество
весь небосклон дробило.
Он не кричал. И всё ж его
молчанье криком было.
Война витала меж огней,
и понял я, отчаясь, –
она для тех, кто был на ней,
вовеки не кончалась.

* * *
Помню, у разбитого вокзала
раздавала девочка цветы.
Раздавала и сама не знала,
что цветам тем не было цены.
И солдаты, нависая, росло,
от трофейных чарок веселы,
брали в руки разрывные розы
и застенчивые васильки.
Шёл победе только месяц третий.
И над чьей-то шалой головой
плыл разнокалиберный букетик,
собранный голодной детворой.
Шрамов тихо лепестки касались,
и сгорало солнце в вышине.
Ясным чудом васильки казались
людям, уцелевшим на войне.
Рельсы разогретые дрожали,
гасли над перроном голоса...
Только тех цветов не отражали
девочки, сожженные глаза.

ХЛЕБ 1946 ГОДА
Один лишь конь был в том обозе,
как гость израненной земли.
За ним просёлком по откосу,
коровы в упряжи брели.
И к ним удерживая жалость,
молчали бабы на возах.
Сухое небо отражалось
в лилово плещущих глазах.
Колеса с визгом голосили,
коровы тужились, мыча.
И плыл в пыли на двух лозинах
линялый лозунг кумача.
«ХЛЕП – ГОСУДАРСТВУ!» – вывел наспех
на нём колхозный грамотей.
И эта
трогательная
надпись
была и клятв, и слов святей.

БРЯНСКИЙ ЛЕС
Сияет лес
былинно,
нерушимо.
Могуч и тяжек
медных сосен взлёт...
Князь Всеволод
Трубчевскую дружину
местами
потаёнными ведёт.
А на дорогах
снова
неспокойно.
В огнях сигнальных
древний крутояр.
Свистит в чащобе
Соловей-разбойник,
купцов из Рума
грабит Кудеяр.
Ещё не скоро
раны Русь залечит,
ещё в росе
коней монгольских след...
По богатырски
расправляет плечи
русоволосый инок Пересвет.
Как щит,
сверкает в тёмных елях солнце,
и тишина
разорвана опять.
Встают засеки
на пути литовцев,
и ляхи
поворачивают вспять.
Монастыри
мрачнеют позолотой,
услышав стук
весёлый топора.
Но валят лес
для молодого флота
державные
сподвижники Петра.
……………………………
Побед нелёгких
торжество изведав,
как воин, лес
своим величьем горд.
У ног его
ржавеют ядра шведов
И траки танков
гитлеровских орд.
Да на полянах
розовеют росы
от партизанских
сгаснувших костров…
Уходят в небо
мачтовые сосны.
Листает ветер
летопись веков.

ОТЧЕЙ ЗЕМЛЕ
Неизвестной будь
и будь великой,
до краёв
в зрачки мои налей
и лесов заснеженную дикость,
и морозный обморок
полей.
По заливам солнечных отметин
прохожу,
осыпанный листвой.
Взгляд чужой, наверно, не заметит
замкнутый
и чистый облик твой.
Опереньем вспыхивают птицы,
и дымится водяная гладь…
Я-то знаю –
нужно здесь родиться,
чтобы красоту твою понять!

СВЕТ ТРЁХ ОГНЕЙ
         При свете трёх огней славяне-язычиики
         совершали различные культовые обряды...
Придёт она на склоне дня,
не думайте о ней...
Похороните вы меня
при свете трёх огней.
Сверкнёт меж туч метеорит,
заплачет друг и брат,
но тайный смысл в себе таит
языческий обряд.
Ударит глухо поздний гром.
И первый из огней
напомнит мне своим теплом
о матери моей.
Туман затопит луг сырой,
и птичий смолкнет грай.
Но озарит огонь второй
Отчизны щедрый край.
А третий в чёрной тишине
любви взовьёт крыла...
Но от него не будет мне
ни света, ни тепла.

БЫК
Плыл за обозом плач и крик,
и шлях желтел листвою...
Тащил телегу нашу бык
в неметчину,
в неволю.
Он приблудился по весне –
голодный доходяга.
Но на десятой лег версте
у тёмного оврага.
Закат кровавою каймой
струился над лесами...
Немецкий бил быка конвой,
и били полицаи.
Вовсю куражилось зверьё
(сукно – под цвет крапивы).
За спинами, как вороньё,
взлетали карабины.
И жгли огнём ему бока,
им всё казалось мало.
Трещала кожа у быка,
и морду кровь марала.
Остервенело, стиснув рты,
кормильцу хвост крутили.
Ругался тихо дед: «Скоты!
Замучают скотину!»
Но, как валун,
бык в землю врос,
собой, закрыв дорогу.
Глядел обоз,
молчал обоз,
прислушиваясь к рёву.
Над полем бедным
рёв скользил,
всё, поднимаясь выше,
И унтер, выбившись из сил,
отбросил кнутовище.
Глаза съедали пыль и дым.
И враг ошеломлённый
пролаял резко:
«Со вторым
пойдёте эшелоном!»
Дед вожжи дёрнул наугад.
И в тишине оглохшей
рванулся мощно бык назад,
чуть не сломав оглобли.
И вдоль дороги враз махнул,
как добрый конь намётом...
Свернуть дед вовремя смекнул
в сосняк за поворотом...
Кормили кашею меня
среди глухой поляны,
и хохотали у огня
негромко партизаны.
Свет лунный грустно заливал
истерзанную землю.
А бык лежал,
траву жевал,
сам, будучи в резерве.
Он до победы не дожил, –
долга была победа,
но он ей верно послужил,
хотя о том не ведал.

ВЕСНА ПОБЕДЫ
Ещё зияли чёрным клином
затопленные блиндажи;
ещё патроны в мякоть глины
не вбили тёплые дожди;
ещё тянуло дымом горьким
от развороченной земли;
ещё разбитые пригорки
живой травой не заросли;
ещё меж рваного металла
синели спины хищных мин,
но в воздухе уже витало,
взлетало,
пело,
ликовало:
«Весна и Мир! Весна и Мир!»

Алексей Филиппович Корнеев родился 3 августа 1942 года в Куйбышевской области (отец работал начальником цеха авиационного завода). Родители - уроженцы деревни Леденёво Жуковского района Брянской области.
Окончил среднюю школу № 14 в Брянске и Заочную Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Почти 10 лет проработал фрезеровщиком на Брянском автомобильном и Бежицком сталелитейном заводах. С 1968 года - литсотрудник, редактор многотиражной газеты, ответственный секретарь областных газет «Брянский комсомолец», «Брянский рабочий». В 1999-2002 годах - пресс-секретарь председателя Брянской областной Думы.
Член Союза писателей России с 2013 года. Стихи публиковались в региональной прессе, журналах «Пересвет», «Литературный Брянск», литературном альманахе «Боян».
Автор книги «Мой костёр» (2012).
Живёт в Брянске.

НОВОБРАНЦЫ
Под вечер их построили на диво
Бойцам бывалым (штопаный мундир).
Задачу боя ставил им правдиво
Погибший завтра ротный командир:
«Тут главное - не оробеть, мальчишки.
Под гусениц не прячься поворот.
Он, танк, на траки намотает кишки
И по костям в тылы полка пойдет…
А потому, хоть все поляжем в гроб,
Мы на прямой наводке бьем их в лоб!»

За ночь они орудия вкатили
Из-за кустов под самый нос врага.
Поели каши, кипятку попили…
И грянула железная пурга!
«К стволам!..» Прощайте мирные опушки!
Прощай, мой враг на орудийной мушке!
Прощай, солдатский недопитый чай…
И друг, прощай! И Родина, прощай!

Теперь другой.
Своим асфальтом серым
Здесь автострада огибает лес.
К обочине сверхчёрный «Мерседес»
Припал, как будто «тигр» или «пантера».
Хозяин на опушку поглядел,
Потом с откоса справил всё, что надо.
Где танковая не прошла армада,
Грядет России черный передел.

Вдруг ветер, приутихший до поры,
Березы раскачал, зажег рябин багрянцы…
Мне показалось: это новобранцы
Из-под земли тревожат их стволы.

КAМОЗНН
Чтоб скорей была Победа наша
И воскрес из пепла отчий дом,
В небеса взлетел Камозин Паша,
Брянский парень, легкий на подъем.
На пути к золотозвёздной славе
В тех боях жестоких, на распыл,
Сохранял его апостол Павел,
Помогал архангел Михаил.
Дух Героя, верного Победе,
В нас живёт, бессмертный с давних пор.
Без опаски пусть летит и едет
Добрый друг и деловой партнёр.
Мы, конечно, всех желаем в гости,
Но не забываем и о том, -
Где-то на закате точит когти
Чёрный хищник, натовский «фантом».
Мастер на убийство и насилье,
Нагл и безнаказан ...
Но уже!-
Распластав стремительные крылья,
Опалив бетон, на форсаже
Он взлетает, беспощадно-грозен,
Защитить родных просторов ширь,
Павел свет-Михайлович КАМОЗИН,
Поднебесный русский богатырь!

Я ВИЖУ...
Я вижу неба синего кусок
В окне, перегороженном ветвями.
Тяну прохладный кислый чуть квасок.
Курю, дымок пускаю завитками.
И лень мне шевельнуться без нужды,
И в  море мыслей тихий час отлива.
И вот такой - я враг любой вражды
И друг всему, что добро и лениво.
Уютен дом ... Но тяжела земля,
В которую фундаментом он врезан.
Там, за рекой, окрестные поля
Война пахала боевым железом.
А здесь, недалеко, овражный склон
Болит полузасыпанными рвами.
Здесь били по захваченным в полон,
Без риска поплатиться головами.
Вели колонну улицей пустой
В ту сторону, где кровь заката рдела ...
С невыносимо-скорбною тоской
Им вслед старуха у ворот глядела.
О мира неизбывная печаль!
Ты стольким русским женщинам знакома ...
Сказал один тихонько: «Мать, прощай...»
Как будто сына повели от дома!
...Я вижу ров и вырытый песок,
Мне не хватает воздуха и неба.
В последний раз пульсирует висок,
 Жизнь за чертой абсурдна,
смерть нелепа ...
я вижу не во сне, а на яву,
Как вновь и вновь на солнечной планете
Встают под автоматами ко рву
Другой земли непокорённой дети.
Хрипит о чём-то хмурый командир
В солдатские оглохнувшие уши,
И падают прошитые до дыр!
И гаснет мир. И отлетают души ...
я вижу неба синего кусок.
Мир надо мною светел и высок.
Я вижу ...

* * *
Я руки над золой простёр,
Легонько дунул ...
И вот он - вспыхнул, мой костёр! ­
В ночи угрюмой.
и на его зовущий свет,
 Просты, не лживы,
Пришли и те, кого уж нет,
И те, кто живы.
Роятся искры, ввысь маня
И пропадая ...
Тебе у моего огня
Тепло, родная?
у всех, с кем сам себя делю
На свет и тень я,
Кого печалю и люблю,
­ Прошу прощенья ...
Обугливаясь, чуть треща,
Сгорает ветка.
Спиною чувствует душа
Дыханье предка.
Он близок в сумраке густом,
Во тьме влекущей,
Ветшающий отцовский дом.
И сад цветущий ...
Давно в родимой стороне,
В стране безуглой,
Костёр угас мой.
А во мне
Всё плачут угли.

ПАСТУХ
Мой друг пастух,
рыбацких зорь астролог,
Обдумывает
двадцать первый век.
Толковый в прошлом
цеховой технолог,
Обыкновенный
русский человек.
Он ведал,
как из железяки ржавой
у тех, кто дело знал,
любил и мог,
Рождается
оружие державы,
Спокойного могущества
залог.
Вопрос открыт:
какой забавы ради
Имевший должность
и в труде почёт
С утра пораньше
в пригородном стаде
Скотину бессловесную
пасёт?
Лукавый насмехается
над нами?! ­
Являя небу античудеса,
На горизонте
горбятся гробами
пустые заводские корпуса.
Глядишь, и сердцу
холодно, как в морге.
Подступит
зла нехристианский ком ...
Прилюдно
повыдёргивал бы ноги
Тем, кто народ мой
обозвал совком.
... Сентябрь на солнце
сушит паутину,
И заморозком
пахнет от земли.
На тёплую
немилую чужбину
Печалясь
улетают журавли.
Прощально долго
провожаем стаю,
Как повелось
меж русскими людьми ...
Я иногда
стихи ему читаю
О Родине
и жертвенной любви.
Он окормляет стадо.
И послушно,
Скользя в траву
с хозяйского плеча,
3а ним ползёт по следу
кнут пастуший,
Пеньковый братец
Божия бича.

СЛУЧАЙ
По земле своей широкой,
древней шёл я в ожидании чудес.
Впереди родимая деревня,
позади весенний чёрный лес.
Между нами - подо льдом река.
Знаю, что местами глубока.
Фермы там на солнышке сияют,
очень аккуратные сперва.
Люди там, на берегу ломают
летние загоны на дрова.
Мне бы чуть до моста довернуть,
но короткий выбираю путь.
Шаг по шагу двигаюсь вперёд ...
Проломился подо мною лёд!
Проломился подо мною лёд -
на реке открылся ледоход.
Где мой край?! Завертит середина,
пропадаю, дурень, между льдов!
Жизнь моя - расколотая льдина
с тёмными тропинками следов.
Что теперь мне радости, печали,
душеньку, Господь, мою прими ...
Мужики на берегу кричали
и вязали брючные ремни.
Вот уж ангел взял меня под крылья,
чтобы душу вынуть из реки.
Только вдруг, слабея, ощутил я
хваткое пожатие руки ...
«М-мать твою, гайдар ты и бурбулис!
С ними весь их окаянный пул!
Мы с Иваном чуть не поперхнулись,
когда ты нечаянно нырнул.
Скот колхозный никнет понемногу,
председатель крутится в миру.
Так вот мы случайно, слава Богу,
оказались близко поутру ... »
Надо мной хозяйки хлопотали.
Медленно светлела голова.
В русской печи ласково пылали
с берега случайные дрова.
И теплея, поначалу синий,
Думал я и подбирал слова ...
Неужели вся моя Россия
Вот такой случайностью жива?

У ПАМЯТНИКА
В мирном небе самолёты выткут,
разбросают связки белых лент.
На земле высокий постамент
оседлала старая зенитка.
Дремлет... и совсем иного тона
в полусне её тревожит звук.
Звук, набрякший злобой многотонной,
 звук, несущий сто смертей и мук!
Грохот взрыва, крик последней боли,
 хриплые команды, топот ног ...
А в стволе - снаряд! - как будто в горле
 ненависть запаяна в комок.
Взвей его, спрессованное пламя,
в небо, опрокинутый провал,
 чтобы там, под чёрными крестами,
 он своё железо разорвал!
Выстрел! Выстрел!.. И короткой дрожью
снова сотрясается лафет.
... Кто-то тихо положил к подножью
 в разнотравье собранный букет.

ПОСЛЕ ПОБЕДЫ
Ветер тронет золотые кисти
Опалённых славою знамён.
Первый выстрел ... И последний выстрел.
И салюта жаркий небосклон!
Между ними там, где пропасть ада,
(Господи! Спаси, перенеси...) ­
Боль и ярость, пот и кровь солдата,
Cлавного спасителя Руси.
И сегодня он, кто бился честно
И ценой безмерной землю спас,
Из могил, и чтимых, и безвестных,
Смотрит вопрошающе на нас.
Спрашивает:
- Что же вы, потомки,
Отступились от родной земли?
Снова проходимцы и подонки
Родину к обрыву подвели.
Киллеров умелых пригласили,
Отстреляли, будто рыбу-кит.
Золотая чешуя России
На заморских теремах блестит.
Сколько же терпенья на Руси?
Господи, спаси, перенеси ...

ПЕРЕСВЕТ
Седой туман над полем тает,
Просвечивая даль и ширь ....
На поединок выкликает
От тёмной рати богатырь.
Он ездит, грозный и кудлатый,
Блестит копьём наперевес.
А ты свои снимаешь латы
Под светлой правдою небес.
и шлем с кольчугою петельной ...
Из всех защит на смертный бой
С тобою только крест нательный.
Господь с тобой. Господь с тобой!
Вот съехались на лучный выстрел.
Копытят кони прах земли.
По гриве шёлково-волнистой
Погладил: ну, Сивко, пошли ...
Не оступись, мой конь надёжный!
В разбеге не жалей копыт.
Вослед с тревогой и надеждой
Рать напряжённая глядит.
Да будет светел свет во мраке!
И будет вдовий плач впричёт.
Я весь в стремительной атаке:
Вот вражья грудь! Своя - не в счёт ...

ТЕНИШЕВО*
Сон из детства пригрезился? Либо ...
Тёти Вали у озера дом.
Коридорчик огромная липа
Проросла неохватным стволом.
Кто-то ставил на озере верши,
По-рыбацки удачу маня.
Стражи липы, свирепые шершни,
Почему-то щадили меня.
Мне тропинку стелил подорожник.
А подальше - торчком на мосту
Всё стоял бородатый художник
И выписывал ту красоту:
Луч, закатно ласкающий крышу,
Лес - вершинами в тёмной воде ...
Я такое потом не увижу.
Нипочём. Никогда. И нигде.
Там, мальчишкой, в предутренней сини,
С поплавком поджидая зарю,
Тайно видел купанье богини ...
То видение боготворю.
Там, пронизан волшебным волненьем
Ощущенья любви впереди,
Я впервые дышал вдохновеньем
И почувствовал душу в груди!
Там и ныне порой неутешной,
Одержимый сердечной тоской,
В светлых мыслях паломником грешным,
Омываюсь от скверны мирской.
Преступаю соблазны и страсти,
Суетное и прочую дичь.
Принимаю высокое счастье ­
Высоту глубиною постичь!
... Половодье плотину порвало,
Всё ушло в разметённую гать.
Домик свой продала тётя Валя,
Чтобы в городе век доживать.
Там, где небо сходило на воды, -
Дно болотное, чёрная склизь.
Невозвратность былого ... Сквозь годы
Через свет, через мрак, через жизнь
я вернулся, испытан судьбою,
Память трепетно в сердце храня,
Чтобы встретиться с этой землёю ...
Но она не узнала меня.

*Тенишево - лесной посёлок в Жуковском районе Брянщины

* * *
Час свиданий. Тихая минута ...
Скоро уж закату отгореть.
Хрупкий щит домашнего уюта,
Потускнела в окнах стёкол медь.
·В скорлупу обычных слов закован,
Что-то много нынче я курю.
А всего-то - с женщиной знакомой
Встретился. Брожу и говорю.
Говорю и чувствую - иная!
 Вечер этот, что ли, виноват?
Иль, само себя не понимая,
Время возвращается назад?
Или, как и прежде, буду стоек
В безразличной дерзости грешной ...
Сердце мое, глупый аистёнок!
Боязно тебе над высотой.

МОЛИТВА
Самое чуткое,
Самое нежное,
Самое чистое,
Самое грешное,
Самое тесное
И безбережное ...
 Господи, дай мне
Всё самое-самое!
Всё - и о чём
Не ведаю сам я ...
Только потом
у звёздных ветрил
Не укоряй,
Что много
Просил
Над бездной.

* * *
Последних слов земных
крылами трепеща,
ещё полна прощанием печальным,
предстанет бестелесная душа,
нагая перед Словом изначальным.
Господь простит мне
многие грехи,
сменив на милость гнев
пред ада грозной тенью ...
О Боже! Это Ты
вложил в меня стихи.
Я только их сказал
по Твоему хотенью.

* * *
Ты приходишь, как всегда, внезапно,
не предупреждая, не моля.
Ты была сегодня, будешь завтра,
память потаённая моя.
в поздний час, когда вздыхает полночь,
в час, когда не видно ни рожна,
тихим взглядом спрашиваешь: «Помнишь?
Я тебе нужна еще?» - Нужна!
Ты нужна. И в этом вся загвоздка.
Если бы тобой не дорожил,
жил бы я легко, бездумно, броско,
я, ты знаешь, я тогда б ... не жил.
Оттого и ты грустишь ночами
и не хочешь в прошлое уйти.
Ах, когда бы снова, как вначале,
выбирать и отвергать пути ...

Юрий Иванович Кравцов родился 4 мая 1956 года в селе Чернацком Середино-Будского района Сумской области.
По окончании средней школы работал механизатором в местном колхозе, токарем и маляром на Севастопольском судоремонтном заводе. Служил сигнальщиком на сторожевом корабле Балтийского флота. В 1977 году опубликовал свои первые стихи в матросской газете «Балтиец». После увольнения в запас работал корреспондентом районных газет, инструктором райкома партии.
Окончил Брянский педагогический институт. Около двадцати лет жизни отдал учительскому труду. Более восемнадцати лет работает директором Зерновской средней школы. В 2013 году награжден знаком «Почётный работник общего образования Российской Федерации».
Автор восьми поэтических сборников «Первая смена» (1989), «Зов света» (1991), «Медуница» (1999), «Стихотворения» (1999), «Алёшкино солнце» (2001), «Я шагаю к тебе, любимая» (2003), «Живи, пока живётся» (2007), «У калиновых огней» (2013). Произведения публиковались в газетах «Литературная Россия», «Сельская жизнь», «Экономическая газета» «Литературная газета», в журналах «Смена», «Воин России», «Рабоче-крестьянский корреспондент», «Российский колокол», «Московский писатель», «Южная звезда».
Член Союза писателей России с 2001 года. Награжден почётными грамотами администрации Брянской области, Брянской областной Думы, юбилейными медалями в честь 200-летия со дня рождения Ф.И. Тютчева и 100-летия М.А. Шолохова, а также благодарностью Министра культуры и массовых коммуникаций Российской Федерации (2007).
Лауреат премии им. А.К. Толстого «Серебряная лира» (2012), премии им. Н.И.  Рыленкова.
Живёт в поселке Суземка.

НА ПЕРЕКРЁСТКЕ
То дождь, то снег, то ветер хлесткий,
То гололед, то сад в цвету,
А я всю жизнь - на перекрестке,
А я всю жизнь попутку жду.

Спешит куда-то безучастье,
И равнодушье мимо мчит,
Но знаю: где то близко счастье,
Добро вот-вот притормозит.

И кто-то с радостью на сердце
Или печаль с него гоня,
В свой дивный мир откроет дверцу,
Возьмет в попутчики меня.

СТРАДА
                            Сестре Ольге
Мы не знали значения слова «страда»,
Но и все ж, в отдаленном
Задымленном поле
Это слово тогда
С детских лет навсегда
Въелось в наши сердца,
Въелось в наши мозоли.

Память ранняя
Просто забыть не дает
Дни предзимья,
Пейзаж за деревнею блёклый…
Мы спешим после школы,
А мама нас ждет
На колхозной плантации
Сахарной свёклы.

Под ногами раскис от дождей чернозем,
Продувает насквозь
Ветер жесткий, колючий,
Только мы – никуда,
Свеклу мокрую рвем
И рядами кладем в изумрудные кучи.

Мы боимся с тобою глядеть наперед,
Потому что не видно конца нашей пайки
И не сахарный пот,
А соленый течет
И намокли давно от дождинок фуфайки.

На ходу подкрепляемся хлебным куском,
Закаляясь в горниле осенней погоды
И упрямо,
Со злостью в душе
Каблуком
Выбиваем из цепкой земли корнеплоды.

Вот и сумерек тень,
Значит, день набекрень.
По дороге плетемся домой,
Еле дышим.
Утешает лишь то,
Что еще трудодень
Бригадир поутру
Нашей маме запишет.

ТИХАЯ ВЕЧНОСТЬ
Вот она тихая вечность:
Крест, купола, облака.
С ними плывут в бесконечность
Дни, и года, и века.

Птицы летят вереницей,
Стебли колышет вода,
Где и когда возродится
То, что ушло в никуда?

Просто, а, может, непросто
С этой проститься рекой?
Но от села до погоста
Можно подать рукой.

Крест и святые лики,
Тополь – седой старожил…
Россыпи земляники
Между просевших могил.

Здесь, что ни шаг, то тайна
Корни, цветы, глинозем…
В мир мы явились случайно,
Так же случайно уйдем.

ЛЕТО УХОДИТ
Ничего не поделаешь, лето уходит.
Здесь грусти, не грусти –
 провожать не впервой.
Незаметно почти на меже в огороде
Бесшабашный подсолнух поник головой.

Не впервой замечать, как в проеме штакета
Тыква тянет к прохожим последний цветок.
Было столько отпущено вольного лета,
Но его, как всегда, не хватает глоток.

И глядишь на стрижей,
 как на диво земное,
Им ветра и высоты любые под стать.
И ныряешь с утра в заводь солнца и зноя,
Словно хочешь ушедшие дни наверстать!

ВСТАЁТ ЛУНА
Уехать бы отсюда. Но куда?
Когда так цепко держит день вчерашний,
Когда вросли навек мои года
Вот в эти берега, луга и пашни.

Темнеет быстро. Ни души вокруг.
На взгорке дом. К нему бегут знакомо
Извивы, гребни, что оставил плуг
На заскорузлом поле чернозема.

Декабрь на снег, сугробы скуповат,
Присыпать землю духа не хватает,
Над россыпью простых домов и хат
Встает луна, и вечер наступает.

Встает луна, и льется свет добра,
Движение на миг остановилось.
И кажется, что со времен Петра
В деревне ничего не изменилось.

ГРИГОРИЙ
Где светло цветет цикорий,
Тихой, собственной тропой
Под уздцы ведет Григорий
Двух коней на водопой.

За день из газет пилотка
Выцветает на жаре.
Торопливою походкой
В дом спешит, что на бугре.

Вилы взяв, Григорий браво,
Сладким клевером шуршит.
Наверху супруга Клава
Торопливо стог вершит.

От косы и плуга вены
На руках, как устья рек,
Но не хочет перемены
В жизни этот человек.

Видно, он речной округи
Стал владельцем неспроста.
Здесь распахивает плугом
Одичавшие места.

Гостя медом угощает.
Кормит хлебом птах с руки
И у речки расчищает
Для потомков родники.

БЫЛА ВЕСЕННИМ ЧУДОМ
Еще нам рано дни итожить,
Искать в реке бурливой брод,
Ведь год от года все дороже
Для нас любви водоворот.

Его круженье и кипенье,
Поток, наполненный борьбой,
Бросает нас в тот день весенний,
Когда мы встретились с тобой.

Земля дышала после стужи,
И птицы возвращались вновь,
И на глазах у всех досужих
Рождалась чистая любовь.

Среди насмешек, пересудов,
Сомнений и молвы людской
Она была весенним чудом,
И быть ей до конца такой!

Она и горы сдвинуть может,
В сердцах горят ее огни.
И, значит, рано нам итожить
Наполненные светом дни!

ПРОСТО БЛАГОДАТЬ
Тишина. Прохлада.
Просто благодать.
Ничего не надо,
Нечего терять.

Желудей с рассветом
В роще перестук…
Будто в жизни этой
Не было разлук.

Не было смятений,
Не было сует,
Льется предосенний
Над полями свет.

ТРОПОЮ ТЮТЧЕВА
Когда внезапно нависали
Над Тютчевым судьбы невзгоды,
Его, мятежного, спасала
Родная русская природа.

Тропой медлительной, босою
Он возвращался в май кипучий,
В свой мир, где первою грозою
С небес приветствовали тучи.

Где ландышей большое племя,
И так приятен детства ветер,
И где совсем не властно время
Над каждым, кто живет на свете!

В свой мир, где птицы пробуждались,
Дышала вольностью трава,
И где легко в душе рождались
Его бессмертные слова.

ДОБРЫМ ВЗГЛЯДОМ
День апрельский широк и высок.
Далеко-далеко до заката.
Ах, как сладок березовый сок,
Если пьется из крынки щербатой.
Если ветер дождями набух
И свистит в этом древнем сосуде,
Мне легко оттого, что вокруг
Избы, солнце и близкие люди.
Оттого, что я здесь не безлик,
Не затерян, как жалкая кроха.
А вослед мне посмотрит старик.
Удивится: «Ну точно, Ероха?!»
Я в ответ старику улыбнусь
(Имя прадеда гордость навеет),
И иду, и гляжу я на Русь
Добрым взглядом очей Ерофея…

МОРЯК В ОТСТАВКЕ
После ветра, чаек, плеска
В тихом доме он живет,
Где из меди, где из плекса
Целый черноморский флот.
Всюду кортики, штурвалы,
Разных видов якоря,
Книги строем и навалом
О войне и о морях.
Все от пряжки до фуражки
Сохраняет дух морской.
Здесь, наверное, в тельняшке
Ходит даже домовой!

ОСТРОВОК
Стожок над рекою,
Шалаш из аира,
Лоза, на пригорке чабрец…
От вечных тревог неуютного мира
Сюда уходил мой отец.
В фуражке
От жаркого солнца белесой,
В белесом простом пиджаке
Косил он знакомые с детства покосы
На милом душе островке.
Затем у костра он курил самокрутки,
Сидел, никуда не спешил
И слушал, как радостно крякали утки,
Теряясь в лозовой глуши.
Спасался от зноя водой из криницы,
Рубил верболоз на дрова…
Сюда я иду,
Чтоб отцу поклониться,
Здесь шепчет о прошлом трава.
Здесь крякают утки,
Не тронуты росы
И ноздри щекочет чабрец.
И кажется, будто в фуражке белесой
Идет от криницы отец.

ПЛАНКА
            В Освенциме детей, не дотягивающихся
            до высоты 120 см, отмеченной на специальной
            планке, фашисты в годы войны отправляли
            в газовые камеры.
Как только Алешка,
Мой сын, подрастет,
Его привезу я с собою
В Освенцим, где женщины возле ворот
Торгуют цветами весною.
– Гляди, – мальчугана за плечи я трону. –
А после об этом друзьям расскажи.
Вот черная планка.
Возьми-ка пионы
И рядышком с нею, сынок, положи.
Он к ней подойдет.
– А зачем эта палка? –
Задаст мне Алешка нехитрый вопрос.
И вдруг я замечу, и станет мне жарко
От мысли, что сын до нее не дорос…

В ЭТОТ ЧАС
Никуда не уйти и не деться
От родных берегов, от судьбы,
От берез незакатного детства
И пропахшей дождями избы.

Я прошел города и поселки,
А вернувшись с полынных дорог,
Услыхал меж хлебов перепелку,
Ту, что раньше услышать не смог.

И те звоны, что в далях померкли,
Заполняют равнину окрест.
Словно в черной заброшенной церкви
Ожил вновь колокольный оркестр.

Ожил вместе с Ефимом Павленком –
Самым лучшим в селе звонарем.
Потому-то по-медному звонким
Стал вечерний ржаной окоём.

В этот час, о былом вспоминая,
Можно петь, можно плакать во тьму…
Все равно перепелка родная
Не расскажет вовек никому!

ПОЛЫННЫЙ БЕРЕГ
Полынный берег. Теплый плес.
Не здесь ли?
Я ощутил безбрежность бытия.
Былинками свистя, мне пела песни
По-матерински родина моя.

Полынный берег. Только позже понял –
Милей, чем здесь, не будет никогда,
Что там внизу,
По теплым травам кони
То время уносили навсегда.

Я сам себе был рано предоставлен,
Ходил босой – ботинок было жаль,
И с каждым днем распахивала ставни
Все шире, шире солнечная даль.

Полынный берег. Я опять вернулся.
Вдыхая горечь, над рекой прилег.
Здесь отдохнул, на детство оглянулся
И вновь иду на дальний зов дорог…

ВЕРНОСТЬ
В пустой избе уже который год
Старуха в одиночестве живет.
Была когда-то дружная семья,
Да вот подались в город сыновья.

И все зовут, зовут ее к себе,
Но мать верна приземистой избе,
Верна полям, где солнечной порой
Пшеницу жала с песней молодой.

Своим соседям, улице верна,
Березе, шелестящей у окна.
Старухе в час бессонницы ночной
Бывает очень тягостно одной.

И вот однажды, вещи увязав,
Она решилась ехать на вокзал,
Сошла с крыльца, минула палисад
И оглянулась, грустная, назад.

И вздрогнула: изба из-под ветвей,
Как человек, душой тянулась к ней,
Притихшая, с обветренным лицом,
С березой, палисадом и крыльцом…

НЕ ВЕРНУЛСЯ СОЛДАТ
Кто должен ответить,
Кто в том виноват,
Что из Чечни не вернулся солдат?

Ответить не сможет никто, никогда,
А в дом под рябиной вселилась беда.

Осколком в горах он сражен наповал,
А он еще девушку не целовал.

Мечтал под рябиной о чем-то своем.
Теперь вся деревня горюет о нем.

Горюет о нем поседевшая мать,
Красавицу в ней невозможно узнать.

Кто должен ответить,
Кто в том виноват,
Что из Чечни не вернулся солдат?..

ЗАБЫТАЯ ВСЕМИ
Кружилась листва и плыла по земле
Под ветром,
Поющим то звонче, то глуше.
Сидела старушка одна на скамье,
Забытая всеми, смотрела на лужу.

А в час,
Когда в путь собрались журавли,
Позвали к себе ее древние предки,
И тихо на жухлые листья легли
По улице мокрой еловые ветки…

Опять в той сторонке заброшенной я,
Опять листопад,
Вновь сады просветлели.
Лишь возле забора пустует скамья,
И в сельской картине –
Печаль акварели.

Малахов Александр Васильевич родился 12 сентября 1942 года в деревне Погореловка (ныне – Бережки) Жуковского района Брянской области.
Работал электриком на автозаводе, служил в армии.
Заочно учился в Литературном институте им. А.М. Горького (творческий семинар Е.А. Исаева).
Профессиональный журналист. Работал в газетах «Автозаводец», «Брянский комсомолец», долгое время был ответственным секретарём выгоничской районной газеты «Российская нива».
Лауреат премии А.К. Толстого «Серебряная лира».
Умер 10 сентября 2000 года. Похоронен в Брянске.

***
Три дороги – в никуда.
И над каждой – тучи.
Здесь неведомо когда
Камень лег горючий.

Не велик он и не мал,
Так, обычный камень.
Только кто ни поднимал, –
Разводил руками.

Брались дюжиной.
Гранит
С места – ни в какую.
Говорят, что он хранит
Тайну золотую.

Говорят, что этот клад
Смертно заколдован,
А вернуть его назад
Можно только словом.

У народа моего
Разные преданья.
Я не против и того,
Что гласит о камне.

Только сам народ забыл,
Под беду какую
Тяжким камнем он прикрыл
Душу-кладовую.

Злато-серебро души
Меряно - не меряно.
Да волшебные ключи
Временем затеряны.

…Мне не надо ничего.
Мне б суметь словами
Отвернуть с души его
Самый тяжкий камень.

***
Как в тумане лицо моей бабки.
Тихий голос пустынно далек:
–  Не ходи, ради бога, без шапки.
Потеплей застегнись, голубок.

Эвон ветер какой, послушай, – 
Все окошки дождем просек.
Помни, внучек, застудишь душу –
Будешь маяться век…

Тех дождей измочалились прутья.
Скорбный голос, как травы, пожух.
На житейском тревожном распутье
Белозубо на мир гляжу.

Только что-то – нет-нет – и нарушит
Полудетскую радость мою.
Застудил я, наверное, душу,
Голубиную душу свою…

***
Не по-будничному нарядная,
Чуть прикрыв косынкой лицо,
Ходит осень хозяйкой ладною
По раздолью русских лесов.

Подбирает грибы да ягоды
И орехи лущит в подол.
От ее сарафана яркого
Загорается каждый дол.

Приустанет, присядет где-нибудь
На опушке возле реки.
И в округе почти с неделю
Золотые стоят деньки.

Только озимь одна – зеленая
С серебринкою на заре.
И глядим вокруг удивленно мы:
–  Бабье лето, что ль, на дворе?

***
Каша гречневая с молоком –
Это там, далеко-далеко.

А пока на сквозном ветерке
Поле гречневое в молоке,
Над цветами – пчелиный гул,
У дорог – берез караул,
Где гурьбой, где в белесый ряд.

Лишь случайно подметит взгляд,
Как канюк под острым углом
Ломоть неба срежет крылом.
И стремглав унесется в лес.

На мгновение вспыхнет срез
Бирюзовой молнией: «Ш-ш-ш-ш!»
И опять в белом поле тишь.

Только слабый пчелиный стон,
Только лес с четырех сторон,
Только воздух – струистый мед.

***
Забрели в туман стога –
Не промокли б, жалко.
На речные берега
Выплыли русалки.

Сушат косы под луной,
Обнажают плечи.
И ведут между собой
Ласковые речи

Про зеленую звезду,
Про моря и скалы.
Я к русалкам не пойду, –  
Я боюсь русалок.

Поболтать бы я и рад
С ними, между прочим,
Да русалки, говорят,
Щекотать охочи.

Я – подальше от греха…
Ох, и смех взорвался:
 –  Что за парень! Ха-ха-ха!
Девок испугался.

ПЕРЕД ДОЖДЕМ
Даль, подернутая дымкой,
Прячет тучи за селом.
Кто-то в шапке-невидимке
Молча ходит под окном.

Как телега бездорожьем,
Глухо гром протарахтел
И упал над пыльной рожью, 
Народится не успев.

И волнистый отголосок,
Подрожав на ветерке,
Превратился в ряд полосок
Легкой ряби на реке.

Закачали удивленно
Сосны небо на суках…
С треском чей-то кнут зеленый
Лупит тучи по бокам!

А от леса ближе-ближе
Сизый столб наискосок…
На дороге струи лижут
Задымившийся песок.

УДАЧА
Я бросаю желтую блесну
В солнце, отраженное рекою.
И она мерцает навесу
Сказочною рыбкой золотою.

Замершее сердце под рывком.
Леска, зазвеневшая победно.
И летит в осоку кувырком
Щука перепуганной торпедой.

Сколько их, четыре или пять,
В рюкзаке устало засыпают.
Взмах. Подсечка.
Некогда считать.
Вечером ребята сосчитают.

Я потом друзьям их раздарю.
А себе оставлю, не иначе:
Солнце в речке, майскую зарю
И шальное торжество удачи.

***
Очищали речку, очищали
От кустов лозовых и коряг.
Но лишь больше ласковой печали
Поселилось в травных берегах.

Вековечной мудростью богата,
Вымыв раны свежие ракит,
Речка вновь на синих перекатах
Думу свою древнюю журчит.

И, как мама, тихо и смущенно
Глядя на причуды сыновей,
Дарит всем гостинец немудреный –
Полосатых звонких окуней.

***
Вот и кончилось
Красное летечко.
По дворам зазвенела пила.
Журавлей запоздалая ленточка
По озябшей заре проплыла.

И пропала
За тучами белыми –
Ни прощальных «курлы», ни следа.
Что поделаешь…
Что поделаешь…
Холода настают, холода.

***
Клавиши машинки
Тронула рукой,
Выпорхнул смешинкой
Зайчик золотой.

Женщина смеется,
А в глазах укор.
Тонкой строчкой рвется
В волосах пробор.

Тук, тук, тук до точки,
Закусив губу.
Словно стелет строчки
Про свою судьбу.

***
Однажды распустит волосы,
В тяжелый свитые узел, – 
И брызнут они по комнате
Таким золотым дождем,
Что каждый лишится голоса,
Как будто при встрече с музой,
Которая словно помнится,
Которую вечно ждем.

А может, не муза – музыка
На тонком изломе света
Иль тихая роспись тени
На бледном строгом лице…
И, может быть, так и нужно,
Чтоб целый мир – на колени!
И крошечный зайчик смеха
На брачном ее кольце.

***
Мое прошлое…
Где мое прошлое?
Затерялось у наших ракит.
Ни плохого теперь, ни хорошего,
Только памятью душу знобит.

Незажившею, давнею, древнею,
Захлестнувшею весь непокой,
Что остался за нашей деревнею,
За вертучею нашей рекой,
За пригорком, за пыльною пашнею,
Убегающей в серую муть…

Будто заново счастье вчерашнее
Все хочу – и не в силах –
                              вернуть.
 
Так и еду
Ни шатко, ни валко я
По проселкам судьбы моей вновь.
Все нормально.
Лишь солнце не жаркое,
Словно поздняя бабья любовь.

РАЗДУМЬЯ
         Николаю Поснову
Время наших надежд истекает.
И совсем, как в глухой листопад,
Поредевшею серою стаей
Наши дни, наши листья летят.

Мы к тому подошли перевалу,
Где опасно назад и вперед.
Если вспомнить о том, что пропало,
Даже оторопь душу берет.

Даже лучшему другу не верим.
И не верим приходу весны.
Через радости все и потери
Снятся дикие жуткие сны.

Ни отрады в душе, ни досады.
Не корить никого, не пенять…
Если Красному Солнцу не рады,
Красной Смерти осталось желать.

К СЛОВУ О РОДОСЛОВНОЙ
Меня называют хозарином
За смуглость мою и за злость.
Наверно, столетий окалину
И мне пронести довелось.

Глубинные корни не прячу
И даже горжусь я притом
Прапрадеда кровью горячей,
Забитого барским кнутом.

Мой дед этой муки не ведал,
Но кровь и его говорит:
За то, что якшался с комбедом,
Бандитскою пулей убит.

А батьку стреножил осколок
В атаке средь выжженной ржи.
В поселке под Старым Осколом
Он в братской могиле лежит.

Лицом же я смугло поджарен,
А это существенный след
Разбойничьей воли хозарина
Под дикую песню побед!

НАСЛЕДСТВО
Это грезится или помнится,
Или с плотью в наследство нам…
Скачет, скачет шальная конница
По славянским спелым хлебам.

С гиком
       годы и поколения
Наклоняются до луки.
И смещаются поселения.
И мешаются языки…

Но встает она, терпеливая,
Русь, растоптанная, с колен –
От Трубчевска – до града-Киева,
От Москвы – до рязанских стен.

Вот мечи уже в ножны брошены,
Но дрожит тетива, звеня.
Кто там в травах лежит некошеных,
Гордый предок мой или я?

Век за веком текут в предание.
Только слышат, слышат сыны
Стертый временем и расстоянием
Слабый стон усталой стрелы…

***
На исходе сиротской зимы
Запуржило, да так, будто в сказке.
И глядим изумленные мы
На бесовскую белую пляску.

На душе и легко, и светло.
А нужна была самая малость,
Чтоб раздольно, свежо и люто
Наконец-то метель разыгралась.

Гонит ветер последнюю дань,
Засыпает овражные щели.
Смотрят пристально в тусклую даль
Караульные строгие ели.

Что им видится там, за пургой,
За смиренно уснувшею пашней –
День нарядный и вечер иной,
Соловьиною песней пропахший?

Ничего. Это будет потом
(Все приходит и все убывает).
А пока своим белым крылом
Пусть метель хоть
                       сердца согревает.

***
На углу фонарь потушен.
Люди спят. И звезды спят.
Спит сынишка – нос в подушку.
Лишь часы одни стучат.

Темень улицы слепая.
Ветра зыбкая струна.
На слова всегда скупая
Возвращается жена.

В тишине съедает ужин;
Одеяло – до бровей…
Кто мне нужен?
Что мне нужно
Кроме памяти моей?

Я по-будничному весел.
Улыбаюсь как могу.
Только песни –
Столько песен! –
От унылых берегу.
Им звенеть, когда по свету
Вновь запляшет снеговей…
Я когда-нибудь уеду
Ближе к родине своей…

***
Образумьтесь, граждане.
Мир вам и любовь!
Разве не однажды мы
Проливали кровь?

Снова вьются вороны
Аж о три крыла…
Разве же раздорами
Родина жила?

Озлобясь, напрасно мы –
На большой меже.
Разве Знамя красное
Не зовет уже?!

От хулы и нечисти
Что же мы спасем?
На алтарь Отечества
Что мы принесем?

Внуки не однажды нас
Проклянут за кровь.
Образумьтесь, граждане.
Мир вам и любовь!

ЖАВОРОНОК
Я забыл, как поет жаворонок.
Только чудится,
                будто сквозь сон, –  
Над землей
       из-под снежных пеленок
Тонкий-тонкий полуденный звон.
Может быть,
       пробежал жеребенок,
Может, церковь кого позвала…
Но звенит и звенит жаворонок
Над загубленной жизнью села.

ПАРОМЩИК
У ракит, где не шляется ветер,
Где по зорям гнездится туман,
Ты опять меня радостно встретил
Мой знакомый паромщик Иван.

Поделил четвертинку привычно,
Похвалил голавлей золотых
И повел тот обычный-обычный
Хриплый сказ о печалях своих.

Я давно уже знаю про дальние
Дни войны,
             как от Вислы–реки
Ты вернулся в деревню
с медалями,
Но без глаза и без руки.

И понять я пойму, и прочувствую,
Да помочь не сумею ничем.
А тебе, кроме вздоха сочувствия,
Ничего и не нужно совсем.

Столько лет своих
                    пьяных и грязных,
Одноруко хватаясь за трос,
Все к толпе, развеселой
             и разной,
Одичалую душу ты нес.

Как же смотрит он удивленно
На заборы их и сады
Одинокий твой глаз, зеленый
От зеленой речной воды.

Что увидел ты вдруг в исступлении
На незримом «девятом кругу»?…
Дядя Ваня! Прости отступление.
Слышь, кричат уж на том берегу.

ЭЛЕГИЯ
Какие быть могут обиды, –
Слезой не затушишь вранья!
Я, граждане, видывал виды,
И виды видали меня.

Просроченный паспорт в кармане,
И тихая радость в душе.
На горке деревня в тумане.
Огонь. Рыбаки в шалаше.

Все так непростительно просто:
Тропинка, и речка и лес.
И страх мой при виде погоста,
Ночного погоста, исчез.

Ведь все удивительно мудро
Под сенью высоких ветвей.
И встанет же чье-нибудь утро
За черною ночью моей.

***
Зорька погожая, славная.
Алого солнца причал…
Здравствуй,
любовь моя давняя! –
Я по тебе заскучал.

Время торопит за внуками.
Память – колечко в руке.
Разве тебе не аукалось
В дальнем твоем далеке?

Разве тебе не тревожилось, –
Где я и как теперь я?
Здравствуй,
          моя осторожная
И недотрога моя!

Мы сединою подкрашены –
Светом далекого дня…
Здравствуй,
моя невчерашняя,
Здравствуй, измена моя!

СПОРИМ
Наши все – не то, что ваши, -
Не гонялись за рублем.
Если пашем, значит, пашем.
Если пьем, то, значит, пьем.

Если в морду бить кому-то –
Обязательно мы тут.
Сколько дали нам за смуту –
До сих пор не разберут.

И не спорьте. И не стоит
Вам-то, сытым, нам пенять
То разрухой, то застоем,
То вплетать едрену мать.

За страну и мы в ответе
Не ушедшие в запас,
Мы, войны победной дети.
И куда же вы без нас?

Правда, мы давно не пляшем,
Содрогаясь от потерь…
Ну, а ваши-то, а ваши
Чем порадуют теперь?

Наталья Викторовна Мишина родилась 3 августа 1980 года в Брянске.
Выпускница Брянской гимназии №1. Окончила с отличием Брянский государственный университет им. академика И.Г. Петровского (2002) и Московский педагогический государственный университет (2003).
Стихи публиковались в коллективных сборниках «Славянские перекрёстки» (Украина), «Чайка над Сеймом», в альманах «Междуречье» (Украина), «Славянские колокола», «Малахитовая шкатулка», «На земле Бояна», «Литературный Брянск» и др.
Победитель Брянского городского поэтического конкурса «Рифмы детства» (2011), Международного литературного конкурса «В единстве наша сила» (г. Могилёв Республики Беларусь, 2012), областного конкурса «Верю в Россию и верю в народ» (2015).
Получала стипендию им. П.Л. Проскурина для одаренной молодёжи, учреждённую Правительством Брянской области.
Делегат I съезда Международного союза писателей и мастеров культуры (Сумы, Украина, 2011).
Награждена Благодарственным письмом попечительского совета фонда «Литературный центр Петра Проскурина» (2012), почётной грамотой Губернатора Брянской области (2014).
В апреле 2014 года стала дипломантом I степени во Всероссийском литературном фестивале-конкурсе «Хрустальный родник», проходившем в г. Орле. За победу в этом конкурсе принята в Союз писателей России решением выездного секретариата СП России.
Член Союза писателей Союзного государства с 2015 года.
Работает учителем-логопедом.
Живёт в Брянске.

КОЛОДЕЦ
В холодном сумраке колец
Колодец чистит мой отец:
Песок … вода … песок … вода,
Как тяжесть вечного труда.

Над непривычной пустотой
Я вверх тяну песок с водой
По полведра, да вот беда -
Слабеют руки иногда.

Я вижу: словно светлый луч,
Пробился новый  чистый ключ…
Песок ... вода …  Так без конца
На дне, у пятого кольца…

А между тем  растет быстрей
Песочница для сыновей
В том мире, где в свой точный срок
Из капли жизнь течет в песок.

НЕВКУСНЫЙ САХАР
Я с детства сахар не люблю:
Он просто сладкий, он обычный.
Зато я чай с вареньем пью –
С вишнёвым или земляничным.

Ещё люблю клубничный джем.
Бывает, чай пью с шоколадкой,
Печенье и конфеты ем…
Что сахар? – Сахар просто сладкий.

Так и в любви: раз только страсть,
А чувств высоких маловато, -
Так это сахарная сласть:
Нет вкуса в ней и аромата!

КУДА БЕЖИШЬ?
Куда бежишь, ослепнув от любви?!
Не зная, что ведет в тупик дорога,
Приняв за правду все мечты свои,
Себя забыла, дом родной и Бога.

Куда бежишь с надеждой в рюкзаке?
Туман обмана мягок и спокоен.
Воздушный замок – тот, что в тупике-
Пустыми обещаньями построен.

Куда бежишь? – Тебя не ждет там принц…
А здесь, у дома, дверь тебе открыта.
Куда бежишь?.. Смотри не превратись
В старуху у разбитого корыта

СОЛНЫШКИ
«Солнышко» - теплей обычных слов,
Ярче всех улыбок и цветов.
«Солнышко!» - то значит, что одна…
Но другая правда здесь видна:

«Солнышко» - и шепотом, и вслух –
Чтоб не спутать имена подруг.
«Солнышки» - все женщины, все мы,
Так весь год – с весны и до зимы.

Только тот, кто с правдой на устах,
Верный и на деле, и в мечтах,
Выберет из тысячи имён
Имя той, в которую влюблён.

ПОСЛЕДНЕЕ SMS
Домой от остановки путь короткий.
Такси умчалось – запорошен след.
А я иду замедленной походкой
И набираю SMS в ответ:

«Пойми… Прости… Я не твоя невеста.
И большего – не надо, не проси…
Кто любит – провожает до подъезда,
А кто не любит – только до такси».

Пусть рассыпает вечер по дорогам
Пушистый снег, не знающий тревог.
Хотелось рассказать тебе о многом,
Но всё вместилось в эти восемь строк.

И загорелась надпись на дисплее:
«Доставлено». Ну вот, он всё поймёт.
А здесь, у дома кажется теплее
И как-то снег красивее метёт.

НА ЗЕМЛЕ БОЯНА
Надеюсь, не в последний раз
На празднике весною
Поэт Боян собрал всех нас
В Трубчевске, над Десною.

И воин, и певец – Боян,
Послушный вдохновенью,
Взывает сквозь века славян
К добру и единенью.

Нам воевать никак нельзя,
Слова эти не новы.
Сябры, и друзи, и друзья,
Родные мы по крови!

Пусть мы не верим в чудеса,
Но во спасенье мира
Звучат поэтов голоса
И радуется Лира!

ТВОЙ СОН
Луна замёрзшим фонарём
Глядит в тепло вагона.
Мне хорошо с тобой вдвоём,
Хоть мы вдали от дома.

Спокойно бьётся пульс колёс.
Ты спишь в моих объятьях.
И у меня возник вопрос:
«Быть может, это счастье?»

Искрится снег в лесной глуши,
А сказочная фея
Уносит две больших души
К созвездью Водолея.

ПО ПУТИ В ВЕЧНОСТЬ
Я плету цветной венок сонетов
Из твоих улыбок и желаний,
Я к тебе иду без опозданий
По следам непрожитых рассветов,

Чтоб, встречаясь в центре мирозданья,
Не страшась времён и расстояний,
Мы смогли дыханьем расставаний
Согревать короткие свиданья.

Пусть не здесь, не в сером мире этом,
А в другом, где радость и беспечность,
Где на звездной карте ярким светом
Долгожданным, искренним ответом
Нарисует опытная вечность
Две судьбы, сплетённых в бесконечность.

* * *
Казалось нам, что мы с тобой одни,
Вне мира, и пространства, и морали.
Два сердца, как бенгальские огни,
Друг друга на мгновенье согревали.

Ты снял свои наручные часы,
Чтоб не мешали время и предметы,
И в вечности две звёздных полосы
Пересеклись тогда в момент рассвета.

СИРОТА
Малыш стоял в казённой распашонке,
На ползунках был тоже виден штамп.
Ребёнок часто поднимал ручонки,
Тянулся к свету от больничных ламп.

Вдруг, оступившись, падал на подушки
И вновь в кроватке медленно вставал.
Он начинал раскидывать игрушки
И медсестёр, как будто маму, звал.

Я подошла – он улыбнулся тихо,
Сбежались дети из других палат.
Тут началась весёлая шумиха,
И был малыш гостям нежданным рад.

Схватив меня за пальцы, так упрямо
Малыш пошёл… доволен был ходьбой.
Четырёхлетний сын сказал мне: «Мама,
Давай мы заберём его с собой!»

Вдруг чаще сердце малыша забилось
От настоящей, детской доброты.
И радость одинокая светилась
В голубеньких глазёнках сироты.

СТИХИ У КОЛЯСКИ
Стремится ввысь душа,
Куда-то в бесконечность,
А здесь - два малыша,
Вот жизнь с прицелом в вечность!
Присела на крыльцо,
Качаю час в коляске
Малюток-близнецов
И счастлива, как в сказке!
Душа стремится ввысь!..
И шепчет голос чести:
"Ты только продержись!
Мы выстоим, все вместе!"

ПУТЕШЕСТВИЕ ДУШИ
Душа стремительно летела
В пространство светло-голубое,
А на Земле осталось тело
И не было самим собою.

Душа летела с увлеченьем,
Была чиста и невесома.
И золотистое свеченье
За лёгкой дымкой ей знакомо.

Но в бесконечности Вселенной
Задумалась: «Ну как я смела?!»
И возвратилась постепенно
В спокойно дремлющее тело.

А тело снова ощутило
И тяжесть ног, и лёгкость ночи;
И вечность временем покрыла,
И показалась ночь короче.

НАЧАЛО ДОЖДЯ
Дождь прошёл по тишине тропинок
В старый сад, давно уже ничей.
Он сыграл на струнах паутинок
Нежные мелодии ночей.

И теперь в саду, шурша листвою,
Он рисует новые ходы
И крадётся стёжкою кривою,
Оставляя мокрые следы.

С яблони раскидистой и вишен
Дождь срывает белые цветы…
Дождь пройдёт, а кто-то не услышит,
Не увидит этой красоты.

О ДЕРЕВНЕ
Шелестят вековые деревья,
Наклонясь над заросшей рекой.
Вымирающей русской деревни
Слышен стон, тишина и покой.

Лишь заплатка цветущей картошки
Да встревоженный крик петуха
Вдруг напомнят на узенькой стёжке,
Что деревня живая, пока.

Там, где были поля и покосы,
Слышен вой осмелевших волчат,
Там теперь молодые берёзы
О России тоскливо молчат.

Вся в бурьяне тропа до погоста,
Почернели дома без людей…
Только аисты вьют свои гнёзда,
Но в деревню не носят детей.

ДВУЛИКОЕ СЧАСТЬЕ
Я смотрю – и мурашки по коже:
Превратилась в реальность мечта!
Сыновья-близнецы так похожи!
Это счастье вдвойне, навсегда!

И вдвойне прибавляются силы,
Чтоб смогла воспитать, научить.
В нашей бедной и славной России
Нелегко на зарплату прожить.

Вне политики, званий и власти
Бог даёт нам по нашим делам.
Непростое двуликое счастье
Не делю я ни с кем пополам.

От судьбы никуда нам не деться,
Жизнь идёт по законам своим.
Я своё материнское сердце
Отдаю ангелочкам двоим!

ПОВЕСТЬ О ПРАВДЕ
Там трудно с дороги не сбиться,
Где веет надменным враньём,
Где в мантиях чёрных девицы
Становятся злым вороньём,

Где правда разорвана в клочья,
Надежды запутана нить…
Я ставлю пока многоточье,
Не в силах сюжет изменить.

Я думаю, есть  в ком-то совесть,
И честь, что корысти сильней.
Пишу я нелёгкую повесть
Слезами своих сыновей.

А время, застыв на обложках,
Стыдится сказать обо всём.
На детских открытых ладошках
Мы вечную Правду несём.

ГДЕ УВЕРЕННОСТЬ, ВЕРА, ВЕРНОСТЬ…
Купол неба прозрачен светел.
А я к свету всегда стремлюсь,
И в Соборе, поставив свечи,
За тебя, за нас всех молюсь,

Чтоб смогли, не греша, не плача,
На вопросы найдя ответ,
В этой жизни хоть что-то знача,
Отдавать и добро, и свет,

Чтоб смогли, побеждая ревность,
Так любить, чтоб не помешать.
Где уверенность, вера, верность –
Там не надо уже прощать.

Я БОЯЛАСЬ ДАЖЕ ПРИКОСНУТЬСЯ
Я боялась даже прикоснуться
К малышу – болел он тяжело.
Он хотел скорей уже проснуться
И почувствовать моё тепло.

Не слабело вирусов коварство,
Не помог врачебный патронаж…
Не надеясь больше на лекарство,
Я читала тихо «Отче наш».

Из болезни долгой выйти сложно,
Оставалось ждать нам и терпеть.
Боже, если б только было можно
За дитя самой переболеть!..

РЕЦЕПТ МОЕЙ ПИЦЦЫ
Известно всем, что в пиццу добавляют
Практически любой ингредиент.
И с аппетитом весело съедают.
Но у меня – особенный рецепт.

Я в тесто положу 5 ложек страсти,
Добавлю смех на кончике ножа,
По 2 щепотки нежности и счастья…
Румяна будет пицца и свежа!

Добавлю прелесть летнего свиданья,
Невысказанных слов заветный клад,
Кусочки расставаний, ожиданья
И поцелуев сладкий аромат.

Ещё я положу для украшенья
Колечками заботу и любовь,
Сиянье радуг, майское цветенье
И шелест трав нескошенных лугов.

Посыплю сверху мелко звёздным светом,
Для сочности налью чуть-чуть росу.
Окутав волшебством венка сонетов,
Любимому на завтрак поднесу!

ВЕЧЕР В АНАПЕ
Прохладный ветер дул с Новороссийска
И предвещал осеннюю грозу.
Кружились чайки над волнами низко…
Смотрела я на вечную  красу:

Закат пылал – и море не стремилось
Такую прелесть красок потушить!
Как хорошо, что это -  не приснилось!
Как здорово на этом свете жить!

И я, зарёй любуясь, раздеваясь,
Забыв про фестиваль и шашлыки,
Но, как всегда, на милость волн сдаваясь,
Решила снова сплавать за буйки!

Чтоб окунуться в эту красотищу!
Душой и телом нежно слиться с ней!
Чтоб стало на душе теплей и чище!
Чтоб мысли были ярче и ясней!

И вот плыву… Буйки на быстрых волнах
Качаются, скрываясь иногда.
Мне показалось, что такой довольной
Я не была в последние года.

Ни страха, ни сомненья, ни тревоги!
Я знаю: ждут "наяду" берега,
И завтра снова солнце на востоке
Разгонит дождевые облака!

ЛИФТ В ДЕТСКОЙ БОЛЬНИЦЕ
Больничный лифт, захлопнув двери громко,
Младенца вверх, на узкий стол повёз.
И громкий плач тревожного ребёнка
Стал эхом в каплях материнских слёз.

Там, в оперблоке, лечат под наркозом,
Туда для мам нет никаких путей.
Мы ждём у лифта, вытирая слёзы,
И молимся за собственных детей.

Просторный лифт, невольник тяжкой доли,
Он видел всё: разлуки, смерть и страх.
Он молча внемлет всякой детской боли,
Он знает всё о сёстрах и врачах.

Больничный лифт, пропахший едкой хлоркой,
Когда ж ты к нам приедешь на этаж
И, снова хлопнув дверью громко-громко,
Ребёнка моего ты мне отдашь…

Пенюкова Ирина Валентиновна, родилась 2 сентября 1974 года в городе Новозыбкове Брянской области в семье врачей. Выпускница Брянского городского лицея №1, музыкальной школы им. П.И. Чайковского.
Окончила Смоленскую государственную медицинскую академию и Литературный институт им. А.М. Горького. В настоящее время – студентка Академии государственной службы при президенте РФ (Москва).
В 1997 году приступила к работе врачом-урологом в Брянской городской больнице №2. С 2009 года – заведующая отделением общей и эндоурологии с центром дистанционной литотрипсии. С 2014 года – заведующая первым урологическим отделением ГАУЗ «Брянская объединенная городская больница №2» г. Брянска.
Диссертантка Брянского государственного университета им. академика И.Г. Петровского. Имеет свыше тридцати опубликованных научных работ, автор монографии по русскому языку, исследовательских статей по медицине.
Неоднократно выступала с докладами на всероссийских и международных научно-практических конференциях., в том числе - на посвященной проблемам славистики Международной научной конференции в АН Украины (Iнститут мовознавства iм. О.О.Потебни).
Литературный дебют состоялся в 1990 году. Стихи публиковались в областной периодике, коллективных сборниках, литературных альманахах Москвы, Брянска, Чернигова, Курска, Орла, Смоленска; в региональных изданиях, центральной печати.
Автор книг стихотворений «Славянский крест» (2002) и «Неизбежность любви» (2013).
Член Союза писателей с 2014 года.
Живет в Брянске.

БРЯНСКАЯ БЫЛЬ
Скоро день как не смолкают споры –
Век в деревне небыло чудес!
На разбитом куполе собора
Вдруг сегодня встал старинный крест!

И с чего бы вздумала старуха
Утверждать, что крест наверх встянул
Местный бомж? Не поняли: «Ванюха?
Быть не может! Ты…?» Промолвил: «Ну…»

«Набрехал ведь нам, Ванюта, точно?
Это ж глянь, какая высота!..»
Оказалось – сон увидел ночью,
Что на божьем храме нет креста.

И рванув во тьму, в пыли бурьяна
Бормотал, ощупывая мрак:
«Как напьюсь – себя не помню, пьяный.
А убьюсь – так хоть не просто так!...»

И потом, потуже, да покрепче
Затянув над сердцем рушники,
Привязал тот крест, себе на плечи
Водрузив… Молчали мужики.

Как он смог? Один? Наверх? Иваха?
Как осилил? Как решился? Как?
Не поверив, вздернули рубаху: «Покажи...»,
А там – сплошной синяк!

Не синяк – одна большая рана!
Словно воин, изгоняя зло,
Водружен на храм рукой Ивана,
Крест стоял над ожившим селом.

* * *
Позабыть города,
                   просто быть одиноким поэтом.
Просто плыть в никуда,
                   не спеша, по течению лет.
На закате душа, как звезда,
                   наполняется светом.
О, прекрасная участь
                   посильно несущего свет!

А потом навсегда
                   стать дыханием ветра, травою,
Или в сумраке чащи
                   тихонько журчащим ключом.
К молчаливой земле, как дитя,
                   припадать головою,
Ни о чём не жалеть.
                   И уже не просить ни о чём.

ИКОНА
«Кто уверует – будет спасён…», -
Прошептала в смятеньи несмело.
Я пришла рассказать обо всём.
Ничего рассказать не сумела!

Я стояла одна, в тишине,
Перед строгой, но любящей Силой.
«Ты же ведаешь всё обо мне!
Ты же видишь нас, Отче! Помилуй!

Ты же знаешь нас всех, без прикрас!
Помоги мне войти в твои двери!..»
Я дрожала от дерзости фраз.
«Кто уверует…» Господи, верю!

* * *
Случайный луч. Он был – и не был.
          А всё же сделалось светлей…
Душа, наполненная небом,
          гостит недолго на земле.

* * *

А в России быть поэтом –
                    жить во гробе.
Нам тесно на свете этом,
                    как в утробе…

***
Кто-то в доме завсхлипывал глухо
Замер мальчик, стригущий овцу.
Искалеченный телом и духом,
Блудный сын приближался к отцу.

Тяжело опираясь на посох,
Облаченный в гнилое тряпье:
Отче, дай мне хотя бы отбросов!
Не отрини отребье твое,

Пожалей! Ничего не имею.
Впереди лишь печали и тлен…
И отец, обнимая за шею,
Поднял старшего сына с колен,

Крепко сжал, утешая и плача.
А стоявший чуть-чуть позади
Брат, глаза молчаливые пряча,
Торопливо шептал: Проходи!

Нынче праздник отпразднуем. Хочет
Наш отец тебя снова принять…
И в дому ликовали до ночи.
И ягненок лежал у огня.

***
Исчезала Россия. Какая-то старая дева
Исступленно крестилась. Теперь мы лишались всего.
Постарался быть гордым. Но больше не чувствовал гнева,
С безвозвратной потерей свое сознавая родство.

И душа захлебнулась раскаянием, горечью, болью!
Нас нельзя оправдать! Я пытался понять, господа,
Как смогли мы предать, обладая такою любовью?
Мне сказали… я плакал? Неправда! Я умер тогда.

***
Для кого-то – мелкая формальность,
Но её отбросить не спеши:
Русский – больше, чем национальность,
Это – состояние души!

* * *
Стать подмастерьем, чтобы снова
Застыть с лекалом над строкой
Там, где творят живое слово.
Где в полутемной мастерской
Следы последнего наброска:
Верблюды, люди, облака –
Кусочки тающего воска
У старой Вечности в руках…

***
Я бы любить хотела Вас.
Не так, как всех, а по-другому,
Как любит женщина. Не раз
Мне представлялись стены дома,
И наша дружная семья,
И шепот нежный: «Дорогая!..»
Вас любит женщина. Не я,
Другая женщина! Другая
Проводит полночи без сна,
Метет ковровые дорожки,
Стоит, волнуясь, у окна,
Столовые роняет ложки…
Пусть будет счастлива она
Любовью вашей, и хранима.
Я тоже счастлива одна
Мой Никогда не полюбимый!

***
Постоять у родного порога,
На закат провожать облака.
Может, завтра - прощанье, дорога,
Неизбежность тоски… А пока –

В летнем небе далёкие птицы,
Крестят землю их лёгкие тени.
И на строки последней страницы
Опадают соцветья сирени.

* * *
Трагизм аскета. Доблесть муравья.
Ракеты в тундре. Города в пустыне.
Сексот. Сиблаг. Расстрельная статья.
Рулетка русских… О, живущий ныне,

Не вздумай скорбью время оскорбить
За ясность сильных – право быть собою,
И робость слабых – право просто быть.
О, многоликость, спаянная болью!

То будет после – зимняя Москва,
След на щетине – снега иль рыданья?
В казенном бланке высохнут слова –
И чья-то жизнь сольётся с ожиданьем

В один стальной бетховенский аккорд,
В гудящий гимн отчаянной надежде…
Нет! Правоты, хрипящей из аорт,
Наперекор уверенным! Но прежде

Во времена обманной тишины,
Что разделяет обе Мировые,
Пусть старый мир спокойно смотрит сны,
А в том саду, где все ещё живые

По вечерам, гася огарки слов,
Скрипит игла в разбитом патефоне.
Там обжигают крылья о стекло
И остаются пятнами в плафоне.

***
Все всегда бесконечно похоже
В тихом омуте зла на Руси.
Вот свеча разгорается: «Боже!»,
Вот дымит, затухая: «Спаси…».

***
Они убиты на войне.
Смотрю на маленькие фото.
Лишь в процветающей стране
Легко быть страстным патриотом.

***
Журчит родник. Печалясь одиноко
Над родником склонилось деревцо.
Усталый путник припадет к истоку,
В холодных струях омочив лицо,

И вновь пойдет топтать пути земные.
Зачем? Куда? Узнать нам не дано.
А было время – умники иные
Мутили воду, захламляя дно.

Что ж, никого ни в чём не упрекая,
Переживем! Хватило б только сил!
Коль на земле, ещё не иссякая,
Журчит родник – душа Святой Руси.

* * *
Добротный дом, рябина, запах мёда –
Воспоминанье прыгает, плывет…
Войти опять в одну и ту же воду?
Слегка сгибаюсь, пробую…
И вот,
Прильнув, как в детстве, к дереву колодца
Над лиловато-матовым огнём
Я наклоняюсь. Отраженье льётся
За край ведра.
Но остается в нём
Средь облаков с куском лазури чистой,
Что дребезжит в таком же серебре,
Чуть удлинённый, серо-серебристый
Листок осины… Осень на дворе.
И дольше века
Длится день короткий…
Апостол Пётр уже ключи несёт…
Четыре капли спелой черноплодки,
Листок осины… Боже!
Это всё.

***
Роились звезды. В сумраке дрожа,
Барашки туч таинственно алели.
Дул легкий ветер. Детская душа
Играла на вздыхающей свирели….

ДАР
Взлёт, ожидание торжеств,
                   везенье, святость, высота?
Тяжёлый пот, кровавый крест.
                   Посмертно – снятие с креста.

ПОЕДИНОК
Я расслышала лишь: «…навеки!»
Ваша поднятая рука,
Взгляд… Слегка опустила веки,
Отпустив уголок платка.

Он упал. Над травой примятой
Вдруг взлетевшие от земли
Кони, комья… Копье и латы,
Вой и вопли: «Коли!.. Коли!..»

Скрежет. Стоны восторга. Крики,
Бестолковая толкотня.
И последнего солнца блики
На разбитом забрале дня.

Вы бессмертие заслужили,
Став героем людской молвы…
Я хочу, что б Вы жили. Жили!
Я хочу, чтобы жили Вы!

* * *
Сыны России…
«Баюшки-баю…» - поет поток ночного листопада.
Разграблен дом. А здесь, в чужом краю,
В уютной келье теплится лампада, окно раскрыто…
«Верую, помочь мне можешь Ты, мой Господи! Осилю..!»
Он подойдет. Отпустит душу в ночь
Бесплотной птицей. Далеко.
В Россию.

АССОЛЬ
Сквозь предрассветную тишь
С женскою верой в любовь
Вновь ты на берег бежишь,
Милый ребёнок Ассоль.
От непреклонной толпы
Влажные пряча глаза,
Словно подарка судьбы
Алые ждёшь паруса!

В бухте с названьем «Мечта»
Солнца и моря каскад.
Веки сомкни, и тогда
Снова увидишь фрегат.
Знай же, большое дитя,
Где-то в пучине морей
Ищет повсюду тебя
Сказочный юноша Грей.

Пусть он не принц, не король,
Он – твой единственный друг.
С ним не почувствуешь боль,
Горечь и муки разлук.
Вас обручат на века
Пены солёной дожди.
Верь мне, Ассоль! А пока
Жди его, девочка, жди!

***
Я все готов делить с тобой одной,
Забыв о днях волнений и тревоги.
Трепещущей, сверкающей волной
Нам Млечный путь подкатится под ноги!

Обрызгает холодною росой
И унесутся в бездну без названья…
Люблю тебя, простою и босой,
В неброском ситце звездного сиянья!

ПАРКА
Какие древние секреты
Скрывает прялки вид убогий?
На берегу прохладной Леты
С пустой поспешностью тревоги
В года надежды дни печали
Сплетает тонкая рука…
Вы Ариадне обещали
Когда-то ниток для клубка!

***
Скитаясь, поют менестрели
Про то, как, не помня обид,
В объятьях лесной колыбели
Столетья красавица спит.

Ни ветер, зовущий напевно,
Ни лет ледяная вода
Уже не разбудят царевну
Увы, никогда, никогда!

Ей что-то прекрасное снится,
Прекраснее жизни самой!
И едет стареющий рыцарь
По тряской дороге домой.

***
Деревня. Вечер. Купола.
Осенних листьев позолота.
Закат расправил два крыла –
На мир упала тень полета.

Я знаю, в воске, у икон,
Как в янтаре, застыли сроки.
В прозрачном воздухе лишь звон
Плывет печально-одинокий!

***
Прибив траву и пыль по косогорам,
Дождь налетел как тать, издалека.
Лишь в глубине, над пасмурным простором
Уже дрожат два радужных мазка…

***
Всего не расскажешь строкою.
Белеют листы на столе.
Быть может, с корявой клюкою
Я буду бродить по земле.

Без сил, без надежды, без друга.
Без права на хлеб и уют.
Неправда, что ветер и вьюга,
Рыдая, меня отпоют.

Ах, мне бы не мучиться! Мне бы
Укрыться в домашнем тепле!
Но… Господи, хочется неба!
Я буду бродить по земле.

***
Вот он сидит, понурый и упрямый,
Подслеповато глядя в высоту.
Один, во тьме, на дне тюремной ямы,
Прижав ладонь к нательному кресту.

И вот наверх доносится мгновенный,
Свистящий шёпот: «Господи, спаси…».
И страшно знать: невинно убиенных
Ещё немало будет на Руси.

***
Стать жертвой мщения народа.
Но, даже через много лет
Не потускнела позолота
Залитых кровью эполет.

А те, кто под чужие флаги,
В чужую жизнь и города…
Оставить Родину на плахе.
Да как вы смели, господа?

***
…Им показалось – горный перевал
Мерцал святыми, скорбными слезами.
И даже тот, кто раньше убивал,
Смотрел на мир печальными глазами.

ИТАЛИЯ
Обедня бедным. Медная латынь.
Колокола классических соборов.
Поющий сумрак. Пасмурная стынь
Старинных слов и богословских споров.

Глухих углов густеющая мгла,
Неясный свет святого алебастра.
И над печальной кротостью чела
Колючий терн. Perasperaadastra.

Так испокон, мерцаньем глубины
Освящены коварство и величье.
Вглядись во мрак – вдоль каменной стены
Блуждает тень бессмертной Беатриче.

***
Шумное море, теплый причал.
Пусть это будет только начало –
То, что ты меня повстречал.
То, что я тебя повстречала.

Небо как бездна, гор вышина,
Видишь? Чайки вдали мелькают,
Чайки качаются на волнах,
Кличем нас двоих окликают.

Яркие, словно цветные сны
Быстрые блики, провал, и снова –
Темно-зеленый нефрит волны.
Ты – будто плотью ставшее слово.

***
Веточка сирени. Сладостный покой
Сходит на селенья. Тени над рекой,

Свет костра и еле ощутимый дым.
Вековые ели гнутся к молодым.

Ветер, сумрак, речка – там, вдали, у них.
Здесь – сирень, крылечко, полустихший стих.

***
Вот это памятное место
С резной беседкой у пруда
Где серый маленький маэстро
Вовсю насвистывал. Тогда,
Ещё не ведая печали
Мы написали имена…

Кусты сирени одичали
Покрылась плесенью стена,
Кропит дорожки дождик редкий,
Листва намокшая летит.
Темнеет. Тень холодной ветки.
Мне больше некуда идти.

ГЕНИЙ
Сломали радужные крылья,
Стремясь сильнее уколоть.
И темным таинством бессилья
Прикрыли раненую плоть.

Потом, примеривая рамки,
Держали в творческой тоске.
Так, словно бабочку из банки,
Его распяли на доске.

Подняли, вынесли из тени,
Поставили на пьедестал,
Шептались: «Это редкий гений!
Смотри, какая красота!»

***
Чуть тепловатый шёпот за плечами –
Как будто кто-то выдохнул в меня:
«Смотри на мир духовными очами
На медяки мой Дар не разменяй!

Преумножай, коль сможешь, понемногу
Не признают – а ты и не горюй…»
Прекрасно всё, что нас приводит к Богу.
Должно быть, я банально говорю…

Из цикла «Странствия Тристана»

***
Запутав напрочь всё земное,
Иного чувства новизна
Смешалась с терпкою виною.
- В той стороне моя страна...
Мне трудно. Странное томленье.
Моё волнение, мои…
- И… – отвернувшись на мгновенье
Изольда вымолвила. – И?..

Упрямый профиль подбородка,
Чуть омрачённое чело.
Плыла, покачиваясь, лодка,
Плескало тёмное весло.
День угасал. В лазури чистой
Уже курился лёгкий дым.
И берег, мертвенно-скалистый,
Всё больше приближался к ним.

* * *
Всё ярче краски. Всё ясней
Черты мерцающего лика.
Из мира мёртвого теней
Орфей уводит Эвридику.

Пусть эфемерна, как строка,
А может, как морская пена,
Но, боже! Тонкая рука
Её теплеет постепенно!

Посметь, превозмогая дрожь,
Взглянуть, увериться: «Родная!
Жива…». Да будет он хорош
Глухой шиповник вдоль Дуная

Иль Гебра! Слёзы осушив,
Чуть позже, Путь оставив Млечный,
Взойдут на небе две души
В одном созвездии. Навечно.

ВДОХНОВЕНИЕ
Как слово, будто бы случайно заворожившее века,
Как белизны необычайной на тёмном бархате рука
Венецианки Тициана. Как зов пастушьего рожка
Среди саксонского тумана иль смутный свет сквозь облака,
Как стёртый посох пилигрима, недостающее звено,
Руины рухнувшего Рима этрусков.
Таково оно…

ОДИССЕЙ
Лишь недавно он среди друзей
Пировал до вечера. А ныне
Вновь сидит, печален, Одиссей,
И вино не тронуто и дыни.

И лежит безжизненно рука,
Что сразила страшного циклопа,
И белеют в небе облака,
Будто лик прекрасной Пенелопы.

А когда неяркая луна
Озаряет ласковые лица,
Безутешно, в сумраке, одна
Всё грустит влюблённая царица.

Ах, она могла бы рассказать
С простотой наивного ребёнка
Как, не глядя в тёмные глаза,
Он целует край туники тонкой.

И уходит на берег морской
Вновь чертить таинственные знаки,
Вспоминая с жаркою тоской
Берега покинутой Итаки.

Павел Израилевич Прагин родился 3 октября 1952 года в г. Трубчевске Брянской области.
Закончил литфак Брянского Государственного пединститута (1979).
Работал учителем в Погарском районе, заведующим клубом в Новозыбкове, редактором многотиражной газеты «Станкостроитель» Новозыбковского станкостроительного завода, журналистом в газете «Земля Трубчевская». В настоящее время - заведующий клубом ОАО «Монолит» (Трубчевск).
Первая публикация состоялась в 1980 году. Произведения публиковались в областной и центральной периодике, в журналах «Десна» и «Пересвет», в столичном литературном альманахе «Роман-таблоид. Новая русская проза».
Автор пяти поэтических книг «Белая метка» (1998), «Блюз» (2003) и «Порог сердца» (2007), «Не в ногу с тенью» (2009), «Нечаянные удивления» (2012).
Член Союза писателей России.
Живёт в городе Трубчевске Брянской области.

ДОНОР
                            Григорию Кистерному
Так нисходят стихи: чистый лист на столе...
Открывается пачка цейлонского чая...
И теперь я ничем не привязан к земле,
день ли, ночь на дворе - уже не различаю.

Глух и слеп для вещей я... К включенью готов
стимулятор вибраций вселенских наитий.
И когда вдохновение хлещет, как кровь,
не спасайте - запачкаю... Жгут уберите!

Моего вдохновенья вам хватит с лихвой,
хоть и небезвозмездно, но и не накладно -
заплатите минутами чтенья стихов...
Да вот разум диктует: "Кому это надо!"

И с тоской наблюдая душевный падёж,
как бы чувствуя в чём-то себя виноватым,
ох! как страшно, дружище, ложиться под нож,
позволяя себя разбирать на цитаты!

Но инстинкт же, как водится, неумолим...
Ведь кормящая кошка не спросит, конечно,
у дитяток сосущих - зачем это им?...
Время -
                   деньги, которыми платим за Вечность!

Вот и всё. Закругляюсь. Желаю добра!
Строк на десять зарядки хватило бы, вроде,
но поэту на землю спускаться пора -
сигареты закончились... Солнышко всходит.

БЕРЕЗИНА
По сальной глади  вечереющей реки
гнал вскрытый лёд обломки переправы.
И орудийный гул навязчиво играл
в державной голове под треуголкой.
Ведь хмурый вид одутловатого лица
маскировал внутри такую темнотищу,
которая и кошке не под силу!...
Взирая с левой стороны Березины
в ту, негостеприимную Россию,
Наполеон заворожённо повторял:
"Вернусь, вернусь во что бы то ни стало!"
И машинально из кармана достаёт
монету золотую в двадцать франков,
в кругляш которой десять лет назад
впечатали его изображенье.
И оттого у молодого двойника
всё - головокруженье от успехов!..

С артиллерийской точностью расчёта
вот он заносит руку для броска -
из точки той, куда упасть монете,
всплывает труп в мундире бледно-синем
кавалериста из Конфланского полка...
Два бледных лика встретились глазами -
и баловень судьбы, впервые спасовав,
монету молча сунул гренадёру,
который всем своим голодным телом
изгоя защищал от злого ветра,
и заспешил к возку через сугробы,
и, увязая, повторял: "О Боже мой!
Что за страна!! Что за страна такая!!!"

* * *
В день погожий, идеальный
с дивным видом на проспект
вот стоит провинциальный
божьей милостью поэт.

Как он молод и изыскан,
пусть со скидкой на кураж,
но - красив, как гимн английский
и величествен, как - наш!

В сердце северной столицы,
ногу выставив вперёд,
мускулистою десницей
он упёрся на капот...

С соблазнительностью Евы,
неподвластною уму,
проплывают мимо девы,
интересные ему.

Вот и бьётся над причиной:
эти девы отчего
улыбаются машине,
игнорируя его?!..

Тут эстет подходит старый,
многомудрый индивид
и, вздыхая перегаром,
так страдальцу говорит:

"Понимаю вас, милейший...
Прекращайте свой парад...
Этот город поумневший
уж давно - не Ленинград.

Вам бы "бентли" или это...
в крайнем случае "фиат".
А с совковым драндулетом
тут и Кушнер
                            - не формат!"

* * *
Дождя объёмная метла
людей в укрытье погнала
чуть ли не кучею мала
под козырьки подъездов...
На нервы давит всё сильней
глухое хлопанье дверей
и лязг железный

от верхотуры. И кнутом
по спинам сгорбленных авто
гуляют струи хлёсткостью змеиной...
Но кожей ощущаю я,
как луж драконья чешуя
шуршит под шиной.

Осенний ливень, знобкий дождь,
с твоей хандрой смириться, что ж?!..
О, как невыносима дрожь
слезливых окон,
когда за низкой твердью туч
дух солнца - радостью могуч,
но к нам не может всунуть луч
сквозь серый кокон,
как отблеск Божьего огня!
Но сам огонь внутри меня
запрятан в ожиданье дня
для производства чуда.
И мне -
                   на жар его лететь,
глаза в глаза встречая смерть...
И коли суждено сгореть,
то - выпорхну отсюда!

* * *
Лауреатством не помечен,
не за награды
творю, что ангел мне нашепчет,
а - не как надо!
Так воробей, шмыгнувши с ветки
сырой и голой
вдоль тротуара летку-енку
танцует соло...

Но золотая середина
нас держит крепко,
чтоб мерить головы к единой,
стандартной кепке...
И осторожность если прочит
смолчать, смириться, -
гляди, - уж вождь растёт из почвы
крутых амбиций!

Его растит слепая сила
рубля, рогатки,
замалчивания
                   и шила
под лопатку.
Чтоб пестовал утяток гадких
грядущий нелюдь -
в утёнке был по разнарядке
задушен лебедь.

А воробей провинциальный
всё так же скачет,
двоясь в чернотах инфернальных
зрачков кошачьих.
Всё ж верит птах неуловимый,
ерепенясь:
- Ощиплют перья, а под ними -
запрятан Феникс!

* * *
Меня в ночные гости зазвала
та незнакомка с шумной вечеринки...
Мы под руку ушли - пришли в обнимку,
с ключом возились долго... Ну, дела! -

я узнаю, попав сюда впервой,
вдруг каждый уголок и всё такое -
стенную нишу, жёлтые обои...
До только - быть здесь женщине б другой.

Что ж, явно дежавю даёт промашку.
Я - к двери. А хозяйка вслед: "Куда ж ты!.."
А тут уже и крУгом голова.

И крикнуть бы в кварталах звонких: "Где ты,
реальная!" - и в страхе ждать ответа:
вдруг эхо перепутает слова?!

* * *
Морозным заревом играя,
под вечер - звонки и легки -
так вату снега прожигают
рябин январских огоньки!

И если выпорхнуть при этом
из тела, то, в ветвях паря,
есть шанс затеплить сигарету
от алой грудки снегиря

и наблюдать всей сутью тонкой,
как под тобой туда-сюда
гуляют юные потомки,
засунув в уши провода...

Чего желать? К чему стремиться?
Чем стать грядущее велит? -
но отрешённые их лица
ещё румяны и милы;

ещё приветен вечер синий,
не сходят улицы с ума;
ещё никто не бьёт витрины,
и не закопчены дома!

Давай воспримем, как награду,
в предчувствии побед и бед
возможность с болью и отрадой
свободу пестовать в себе!

Как и вчера, так и сегодня,
всё нужен глаз да глаз за ней,
поскольку, о-ох! страшна свобода,
к нам приходящая извне!..

* * *
Октябрь лепит иней на кусты
в моём саду опустошённо- грустном.
К вишнёвой ветке намертво пристыл
крыла обрывок бабочки июльской.

Бескрылый воздух... Высота тиха...
Но не дадут, ну, ни на миг забыться
надрывные рулады петуха -
по сути лишь условно певчей птицы.

И уж отныне будешь помнить впредь,
что "завтра" не начнётся с красной строчки,
и не фартит уже помолодеть...
Так у костлявой, что - просить отсрочки?!..

Что ж, мимо подлеца и мудреца
и эти сутки пролетят со свистом -
природа пишет драмы без конца,
судьба играет... Ну, а мы - статисты!

Порадует лишь листьев редких медь
средь черноты... А впрочем - всё пустое:
дороже человека нынче нефть!..
Но ведь с изнанки мы чего-то стоим?!

И всё-таки отрадно, что отнюдь
не с панорам военного театра
 я всё-таки тебе перезвоню.
... Быть может что изменится до завтра!

СЧАСТЬЕ ЗА ПОДКЛАДКОЙ
Стоит студент, субтильной плотью согревая
пальто с изнанки.
В глазах тоска, как с бодуна. И донимает
зубов морзянка...
Мороз крепчал и бодрых граждан брал измором
на всём пространстве
страны - благой во всём, но не везёт которой
с государством...
Зрачок блуждал в следах сапог и по сегментам
окон подвальных.
И вы узнали в том потерянном студенте
меня б едва ли!
Как занесло на Карачиж - район бандитский -
я помнил чётко.
Но как и где была посеяна редиской
моя зачётка -
цена зубрёжки, недосыпов, смертной скуки -
все жертвы скопом -
на капище филологической науки
и агитпропа?!
Теперь билет уж волчий выпишут, конечно,
(а дело нА ночь)!
Замолвит слово ль за меня декан,
                                                        добрейший
Равиль Хасаныч?!
Плескалась звёздочка в промоине морозной
над сеткой улиц
и вдруг игриво так и скандалёзно
мне улыбнулась...
Со зла нутро кармана мял
                                               и через силу
в истоме сладкой
сквозь дырку там нащупал я родную ксиву
за подкладкой...

... За эту уйму лет открылось мне подспудно
и  без вопросов:
всю нашу жизнь мы счастья ищем, но повсюду
с собою носим.
И потому с карманом рваным мы беззащитны,
но - только внешне:
потеря, как сестра, и если огорчит нас,
то и утешит!

* * *
Тет-а-тет с равнодушной природой,
вопросительно глядя во мрак,
он стоит и руками поводит,
как провяленный зноем ветряк.

На обломанном крае дороги,
зримой только ему одному,
стихотворец подводит итоги -
и до коликов страшно ему.

И, гляди, что сознание сверзнется
с шестерёнок ума... Оттого
жернова бесшабашного сердца
сотрясают весь остов его.

Позабыв, кому дан на поруки,
в столбняке пребывает, пока
дармовая вселенская мука
перемелется... Будет мука!

На обломанном крае дороги
он стоит... Но визжит колесо...
Все спешат... Наступают на ноги
и кадят перегаром в лицо...

За плечо тряс порядка блюститель,
- Что стряслось?! - любопытствовал люд...
...Ничего!
Просто ангел- хранитель
отлучился на пару минут!

ЭТО СТРАННОЕ СЛОВО - СВОБОДА
Весь такой - беззаботный и юный -
ясным глазом я в память врезал
акварельную синьку июля
и на плане переднем вокзал.

В пыльном скверике перед вокзалом,
заряжаясь дымком папирос,
мы Мишаню из Гомеля ждали -
он туда документы повёз...

Там, с утра проходя мимо ГУМа,
перемкнуло... И наш Михаил
в институт поступать передумал,
выпил пива и... банджо купил.

И теперь под престранные звуки
лёгкий хмель любопытство томил,
пока струны на ковшике гулком
я подстраивал в соль-ре-ля-ми...

Здесь в селении малоэтажном
в сорок тысяч прописанных душ,
коль запеть Окуджаву под банджо, -
очень редкое зрелище уж!

И тянулась под тень водокачки
стройотрядовская молодежь,
старичок с чемоданом на тачке
и фарцовщик, и будущий бомж.

И менты по живому проходу
алкаша волочили вовне.
И кричал он: "Свобода! Свобода!"
...Вот и все, что запомнилось мне...

СОБАКУ ПРОДАЛИ
Собаку на баксы бездумно сменяли
в сравненье с другим барахлом задарма...
С ума кредиторы сошли, ведь вначале
тюрьма бы светила. А дальше -
сума?..
Откуда знать псу о всесилье бумажек,
хозяин их даже понюхать не дал.
Поэтому в ливень под вечер однажды
соскучился пёс
и домой прибежал.
Без всяких условностей и этикетов,
стряхнувши на мебели водный поток,
к хозяйской руке поволок по паркету
с собой унесённый
чужой поводок.
Потом он улёгся на коврик в прихожей -
обласкан, накормлен
и - значит - любим
(нам так бы - что редко вывает).
И что же?..
Вдруг новый хозяин припёрся за ним.
И бывший, родной, обратился в мерзавца
и первый с намордником вызвался сам.
А пёс упирался, орал и кусался.
И после - поверженный - глянул в глаза
предателю так,
что пред новою встречей,
последний,
все шансы прикинув в уме,
ружьишко купил и запасся картечью.
... Но лучше бы он отсиделся в тюрьме!

* * *
Площадку чахлую июльского двора
на солнцепёке оккупируют с утра
хозяйки. Их тугие пальцы ловко
бельишко скудное тасуют по верёвкам.
Обзор сужается, и солнечный настой
в коктейль мешается с прохладой щелочной.
И волны воздуха со стороны сараев
пододеяльник дирижаблем надувают.
И - белизна... Под ней чуть-чуть видна
тропа, и дно помойного ведра
плывёт в раскачку. Ну, а рядышком убого
галоши семенят на босу ногу.
С протезом в паре - вычурен и строг, -
хромает пыльно хромовый сапог.
на что ж это похоже? - ну, да разве -
два пьяных в стельку. И один другого дразнит.
... В то время был я - любопытный шкет -
философом пяти неполных лет...
Лежу на травке и, облизывая пальцы,
жую горбушку, густо смазанную смальцем.
И всё подмеченное виделось вот так:
"Вся наша жизнь - есть совершенный кавардак!"
Так горьким опытом делился таровато
импровизированный кукольный театр,
и где прищепки, как касатки-вилохвостки,
ещё удерживают клювами подмостки
(не ведаю, - во сне ли, наяву?),
хвостами упираясь в синеву...

* * *
                                      И. П.
На восьмом этаже с кислым видом на юг
(это было ужасно давно)
вплыло облако к нам в общежитский уют
сквозь распахнутое окно.

И тогда я на память не взял ничего, -
разве облако это. А там,
если быстро и тщательно скомкать его,
то вместится в нагрудный карман.

После ты прошептала на всходе утрА,
прижимаясь к прогрешной груди:
- Приручать обоюдно - какая тщета!..
Одевайся!.. Свободен!.. Иди!..

И теперь ухожу от себя, видит Бог,
расплатился с тобой, чем я мог:
тень - на вешалку, прах от надежд - на совок
и по ветру пустил за порог.

Я сухими глазами смотрел себе вслед.
И при этом, как видно, забыл
что-то путное хоть пожелать напослед
и из облака вытряхнуть пыль...

МЫ БЫЛИ ТАМ...
На исчёрканных листках
розовеет луч рассветный.
И чернильница пуста -
но уже не важно это,
потому что пистолеты
ждут сигнала
                   и пока
дремлют в ящике валетом
возле ножки ночника.

Бьётся жилка у виска,
забытьё ведя на ощупь
сквозь мятежные войска
на завьюженную площадь...
Но по лестнице скрипучей
с юным криком ворвалось
долгожданное: "Поручик,
что вы спите! Началось!"

... Дальше, как известно нам, -
пушки грянули под вечер,
вышибая по рядам
жизни воющей картечью.
Души, взмывши над Сенатом,
площадь видели такой,
как заплёванная скатерть
грязной тыквенной лузгой...

Чей это - неуловим -
хриплый шепоток в тумане:
"Приглядите вы за ним...
это наш поручик... ранен!"
... Что там колокольчик медный
звякнул на пол и погиб?
Чьи, нахальные, в передней
там топочут сапоги?..

В тщетном свете ночника
кровянеет луч рассветный.
С треском подлая рука
обрывает эполеты:
"В равелин его!"...
                            И вскоре
грянет суд... Сибирь... Тюрьма...
Беззащитен ум от горя,
если горе от ума...

... "Смиррна!" - и ружейный цок
прокатился многократно.
Вот на плац перед дворцом
выезжает император.
Войск недвижные шпалеры
ждали этот миг с утра.
И от радости безмерной
площадь грянула: "Урра!!!"

... Сердце ёкнуло: а вдруг
прошлый опыт - не помеха,
чтобы вновь сорваться в круг
девятнадцатого века?!

* * *
В компании растений безучастных
сижу, курю на крохотной терраске.
И чувствую: ко мне на огонёк
наведался полночный мотылёк
невидимый... Прохладным колебаньем
воздушный гость отвлёк моё вниманье...
- Душа живая, ты куда? Постой!
Побудь со мной!

Из точки икс влетают духи ночи -
до свар людских прожорливо охочи.
И это, несмотря на то, что здесь
вход в дом прикрыл осьмиконечный крест!
Архангел грозный с медною трубою,
начищенной до блеска пастой гойя,
желтея в тучах, ждёт: давать когда
сигнал суда?!

Пока молчат Кремлёвские куранты,
машины и пожарные гидранты,
и детский спит в песочнице совок;
и стоя спит у склада часовой;
спит бомж на лавке; спят на страже мира
орудья в приграничных капонирах,
МакДональдс и армейский общепит, -
а смерть не спит...

Сижу, курю на крохотной терраске,
потёмок антрацит все звуки гасит.
На фоне огонька жизнь так хрупкА -
как крылышки ночного мотылька...
И с трёх сторон из стекол внутрь смотрели,
как бы три точки лазерных прицелов...
... Да,
                    шутку так легко остаться жить -
достаточно окурок загасить!..

Веяние вечера

Кто там, метнув сияющие зёрна
в прикорм ночИ, поверхность возмутил?..
И солнце, будто бы карась озёрный,
ныряет в ил...
                            И - вечер наступил.
Последний блик течением несёт
по грядкам, крышам, брызгам молочая -
и, словно третьим глазом, подмечаешь
предвечный отсвет разума на всём...

Плыл от соседей, до слезы знакомый,
напев битлов шестидесятых лет.
И свет в окне - по сути - паспорт дома:
мол, жив курилка!.. Вот - и документ!..
О, сердцу так спокойно нынче уж:
пусть даже смерть придёт, всё - день вчерашний!
... У мирового ужаса на пашне
тела - лишь отпечатки наших душ!

* * *
Если страдаешь попыткой найти
Божьего дара резон -
это твой шанс в подворотню войти
с выходом за горизонт...
Брезжит возможность спиною вобрать
с гаснущим светом утра
в собственный адрес глухое "ура"
и площадную брань.
Но вот уже привыкают глаза
мрак проницать, и меж тем
образы светлые, как образа,
извлекая из стен.
Грубых граффити, гляди, череда
кажет зовущий жест,
ёмко из камня вдаваясь сюда
в запахе, в цвете ужЕ!
Вот шелестит, как когда-то давно,
спелая тяжесть ветвей
груши вон той, что стучалась в окно
над колыбелью твоей.
Вот и листок уже дался рукам,
что мельтешил у лица.
Почерком Пушкина писано там:
"Бродский прошёл до конца..."
... Молкнет нездешний пугающий гул.
Но на устах хвала -
это сейчас ты наткнулся на стул
у своего стола...

* * *
Жил человек в задрипанной хрущобе -
как на листе засаленном пробел.
Жил не как все - загадочней, и чтобы
остаться независимым до гроба,
писал стихи и птицам песни пел.

В крысиной стае слыл он белой крысой
и равнодушно пакости сносил
от ближних - ведь не пил, не матерился
и втихаря в подъездах не мочился,
не сплетничал и флагов не носил.

И сколько бы верёвочке не виться,
но первые из стаи между дел
избили так, что умер он в больнице -
чего б не поучить, коли боися...
.........................................................
А он, болезный, просто их жалел!

МУЗЕЙНЫЙ ПРИЗРАК
                            Борису Нефёдову
Свет дежурный зажжёт и привычно
по следам экскурсантов молчком
здесь пройдётся со шваброй техничка...

И запахнет иным бытиём
по пространствам притУшенных залов,
где стекло любознательный взгляд
от "сегодня" навек отрезает,
сделав вечным любой артефакт.

К часу ночи (так сходят с экрана
чёрно-белого фильма) впотьмах
проявляется сгусток туманный
в форме женщины - шаль на плечах.

По витринам стерильно сиявши,
в зал "Истории края" пойдёт
под присмотром всей фауны нашей
в поворотах оскаленных морд.

... За работой забывши о доме,
засидевшись в архиве порой,
за сто лет тут столкнулся с фантомом
из служителей каждый второй.

И откуда ж взялась эта нечисть? -
до кончины за несколько лет
излагал мне Василий Андреич
трезвый взгляд свой на данный аспект:

- Ткань матерьи - как минное поле;
мина -
                   как бы сквозь время прокол...
А фантомы - лишь память (не боле)
всё о тех, кто на мину набрёл.

... И музей покидал я, не споря
с визави умудрённым, седым.
И уборщица в позе сапёра
затирала за нами следы...

* * *
Ни благ, ни славы не взыскуя,
не отвлекаясь в суету,
тот странник, светлую такую,
носил за пазухой мечту,

которой в суетности мелкой
дано дерзать и,
                            наконец,
чтобы незримо в виде грелки,
лечить озноб чужих сердец...

Товарищи, вы подмечали,
чтобы вот к вам когда-нибудь
в минуты мировой печали
склоняли голову на грудь?

Но так уж повелось от века:
нашёлся гражданин один
следить за этим человеком,
булыжник грея на груди.

Счастливый случай подвернулся -
близка и уязвима цель.
Тут он швырнул... и промахнулся...
И понял: как осиротел!!!

ОТСТАВКА
Майор до срока повидал немало
в обмен таких значительных потерь:
как смысл жизни и семья, и жалость...
Зато остались при себе теперь:

осколок в лёгких, пустота, покой,
да в ящике стола медалей пара,
высокий орден, шпалер именной
с простецким русским именем "макаров"...

В раскачку на скрипучей табуретке,
майор полурассеянно внимал,
как кот приблудный траурной расцветки
на кухне что-то шумно там лакал...

И вдруг он встал... Прошёлся по квартире,
из ящика оружие достал
и, у стола застыв по стойке "смирно!",
спустил курок - как будто честь отдал...

Сорочкин Владимир Евгеньевич родился в 21 января 1961 года в Брянске.
Окончил Брянский технологический институт и Высшие литературные курсы Литинститута им. А.М. Горького (семинар Ю.П. Кузнецова).
Стихи и переводы публиковались во многих журналах и альманахах, в том числе «Наш современник», «Русская провинция», «Москва», «Молодая гвардия», «Юность», «Смена», «Дружба народов», «Форум», «Литературная учёба», «Поэзия», «Московский вестник», «Огни Кузбасса», «Волшебная гора» (Москва), «День и ночь» (Красноярск), «Всемирная литература» (Минск), «Белая вежа» (Минск) и других. Стихи переводились на белорусский, украинский и болгарский языки.
Автор стихотворных книг «Луна» (1995), «Тихое «да» (1997), «Завтра и вчера» (2005).
Лауреат Всероссийской премии им. Ф.И. Тютчева «Русский путь» (2001), премии им. А.К. Толстого «Серебряная Лира» (2014), литературной премии «На земле Бояна» (2009), им. Н.А. Мельникова (2010), международных литературных премий им. Кирилла Туровского (Белоруссия, 2010), им. В.И. Нарбута «Пять хлебов» (Украина, 2013), дипломант конкурса им. Сергея Есенина (1997), V и VIII Московских международных поэтических конкурсов «Золотое перо» (2008, 2011).
Награждён медалями «В память 200-летия Ф.И. Тютчева (2003) и «За вклад в развитие города Брянска» (2013).
Член Союза писателей России с 1996 года.
Председатель Брянской областной общественной писательской организации с 2007 года, секретарь Союза писателей России, член Союза писателей Союзного государства, секретарь Международного союза писателей и мастеров искусств (Украина). Делегат XIII и XIV съездов Союза писателей России (2008, 2013) и I съезда Союза писателей Союзного Государства (Минск, 2009).
Главный редактор альманаха «Литературный Брянск».

БРЯНСКИЕ ВОЛКИ
                   Аркадию Курдикову
Ушедшие поэты…
Стали строже
С годами лица их и судеб миг.
Поснов, Денисов, Козырев…
Но кто же
Из них дороже?..
Холодок по коже
Проходит, лишь подумаю о них…

Стихи их были - точно - с кулаками,
С клыками даже - от избытка сил
И от любви, копящейся веками…
Не зря в романе «брянскими волками»
Любя их, Юрий Фатнев окрестил.

Они до жизни были очень хватки,
Ложь не терпя, не ластясь ко двору…
Ты знал все их ухватки и повадки,
Знал цену дружбе - с этим - всё в порядке -
Знал - как никто - свой в стае, и в миру.

Просты в быту, но в творчестве - велики,
Они прошли по жизненной меже
Красиво, трудно, в лёгком кураже…
Благодаря тебе живут их лики,
Их голоса звучат в твоей душе.

Поэт, как волк, охотится ночами
На строчки, устремляясь к небесам,
Один, в своём неведомом начале.
Они ушли, а волки измельчали -
Не те уже волчата, знаешь сам.

Пред творчеством твоим снимаю шляпу.
И серым братьям отдавая долг,
Пойдём и мы - в их стаю, по этапу -
Когда-то - по невидимому трапу…
Позволь пожать твою большую лапу,
Мой милый друг - последний Брянский волк!

* * *
Пусть холодная тень пробежит по судьбе,
Но лишь станут прочней нас связавшие нити.
Как легко каждый миг вспоминать о тебе -
Невесомой, как летнее солнце в зените.

Эти дни, словно сны пролетают, и в них
Остаётся надежда сияющим следом.
Как легко о тебе вспоминать каждый миг
Бесконечного дня, осиянного светом.

Не хочу ничего забывать и менять.
Не прервётся горчащая память живая.
Как легко каждый миг о тебе вспоминать,
Нити солнца в волшебный клубочек свивая.

СИРЕНЬ
О, как спешит сирень цвести,
Когда ночами бьёт остуда.
Шепчу: «Прости меня, прости,
Моё нечаянное чудо…»

Пусть я ни в чём не виноват,
Но - посмотри, как - изнывая,
Сирень горит, слова горят,
Своей вины не сознавая.

Готов вобрать духмяный вихрь
Любой каприз, любую шалость,
Когда дыханье губ твоих
С небесным сумраком смешалось.

Как густ и сладок аромат
Цветенья, мая и печали. -
Мы столько лет уже подряд
Лишь этим воздухом дышали. -

Так неразрывны и просты
И бесконечны в дымке смутной
И эта жизнь, и май, и ты,
И этот день сиюминутный.

ЧЕРЁМУХА ЦВЕТЁТ
Как ночь черна! Черёмуха цветёт,
И кажется - за неименьем веры, -
Что в этом городке - наперечёт
Знакомы мне все улочки и двери.

Я здесь - впервые. В мареве весны
Пусты глухие окна, как стаканы.
Спит городок. И сны ему тесны,
Но так наивны и благоуханны.

Лишь нависает влажною стеной
Черёмуха, обрушиваясь в плаче.
Ты - далеко. Ты даже не со мной.
Ты - там, где всё иначе. Всё иначе.

Как ночь черна в углах зелёных ниш!
Как жжётся запах блёклой пеленою…
Я жду звонка. Сейчас ты позвонишь,
И эту ночь рассеешь надо мною.

КТО
То ли крылья, то ли ноги -
Хрупко вынесли на свет…
Кто привёл нас по дороге,
Дверь открыл нам на пороге
В этом мир?.. Припомнишь?.. Нет?..

Кто, оставив в нашем теле
Искушений кутерьму,
Нас - хотели б - не хотели -
В путь - отправит вновь - доселе
Неизвестный никому?..

Кто - последней став опорой,
Дверь захлопнет погодя,
Закрывая звёздной шторой
Смерть, не знаем о которой,
Рядом с нею проходя.

РОЗА
А женщина-лето пришла и ушла,
Побыв до обидного мало…
Пунцовая роза на платье цвела,
Я даже сказал бы - пылала.

Не мастер я жадное время кроить,
Обменивать шило на мыло. -
Я мог бы от розы хотя б прикурить,
Но лето, увы, уходило.

Дождь сыплет сегодня своим серебром,
И я понимаю - старею,
И пахнет подушка моя сентябрём
И грешною розой твоею.

* * *
Я не стану просить пощады,
Несусветного обещать. -
Не смогу я любить, прощая,
Слишком просто - всегда прощать.

Кто ж проверит - что будет дальше,
Но из сердца уходит страх,
Слыша нотки игры и фальши
В осторожных твоих словах.

Разве сложно, моя родная,
Обрывать столь привычный след,
Свет вдыхать твой всей грудью, зная,
Что вот-вот и погаснет свет.

Ни изверившись, ни отчаясь,
Но безвыходно так порой
Понимать, что уже прощаясь
Я люблю тебя, ангел мой.

* * *
Дни без тебя дождливы и просты.
Их против шерсти так привычно гладить.
А дождик можно в косу заплести
И с боку бантик жёлтенький приладить.

В миноре по верёвке бельевой,
Стекают капли азбукою Морзе
На листья, на асфальт полуживой.
А ты самозабвенно пишешь: «Море…»

И ввечеру уже не разобрать,
Какое дождь нашёптывает имя
И что кропает в мокрую тетрадь
Тягучими линейками своими.

ШУМИТ ПРИБОЙ
Звоню. Уходит связь,
Лишь слышно вразнобой
Из трубки, как, смеясь,
Шумит морской прибой.

Безбрежен окоём.
Безгрешна синева.
Волнами день за днём
Обкатаны слова.

И каждый вздох размыт
Меж мною и тобой.
Шумит прибой. Шумит
Прибой. Шумит прибой.

ЧЕРНОВИКИ
Как роднички из-под руки
Текут, текут черновики.

Они – неясные пока –
Клубятся, словно облака,

И устилают стол пустой
Травой шуршащей и листвой,

Чтоб прорастать – лугам под стать,
Чтоб небом стать, рекою стать.

ЗНОЙ
Дорога шла туда, где начинался зной,
И собственную тень притаптывали ноги.
Лес крался по бокам, и воздух слюдяной
Тлел над песком прямой, как долгий взгляд, дороги.

Вдоль просеки, едва покачиваясь, плыл
Свод сосен и берёз, оттягиваясь мимо,
И радужница, сев в накатанную пыль,
Была, как всё вокруг, - чиста и недвижима.

Всё замерло на миг, протяжный, как юла
В движении своём на месте без запинок,
И бронзовый испод застывшего крыла
Сравнялся с чешуей обветренных песчинок.

Казалось, что вот-вот, и лес и высота
Смешаются, совпав в частицах и ионах,
Найдя единый тон, пролившись, как вода,
Вобравшая цвета от синих до зелёных.

Казалось, жар сейчас сомкнётся, завладев
И всем и вся окрест – потерянно и слепо...
Но дрогнули крыла, и бабочка, взлетев,
Вернула на круги своя и твердь, и небо...

ЧЁРНОЕ И БЕЛОЕ
I
Страшнее тьмы – всё та же тьма.
Зола – бессонница – болото.
Пустая почта и зима
Почти в канун солнцеворота.

И ночь не та, и сны не те.
Их нет! За серостью подённой
Ты спишь в кромешной темноте
Комочком тьмы новорождённой.

II
Снег... Неизбывно долгий снег
Идёт сплошной стеной, нелепо
Скрыв без прогалин и прорех
Овчинку сжавшегося неба.

Так светел только белый вихрь
На пустыре пропавших улиц,
Как будто души всех живых
На землю мёртвую вернулись.

ИРИЙ
Как птички, клюющие иней
С рябиновых горьких драже,
Мы смотрим на призрачный ирий,
Открытый пернатой душе,

Грустим в предвкушении манны
Небесной, на случай нужды
Пакуя свои чемоданы,
Которые там не нужны.

САЛЬТО-МОРТАЛЕ
Огни потушит цирк.
Под купол - по привычке -
Душа взлетит под чирк
Воспламенённой спички.

Ни запахов. Ни слов.
Ни чувств. Ни разговоров.
Ни клоунов. Ни львов.
Ни пони. Ни жонглёров.

Аншлаг! - курсив, петит.
Две даты под табличкой.
Лишь фокусник стоит,
Светя горящей спичкой.

ПОЛУТЕНЬ
Застыв, ещё блестит металл
Сгорающих светил.
Что ветер не добормотал,
То сад договорил.

Листвы скукожившийся кров
Всю ночь шумел - по ком?..
Рассвет наполнен до краёв
Невнятным шёпотком.

В прохладе утренней слова
Слетают с языка,
Как тень размытая - едва
Затеплится строка.

Свет заговаривает тьму,
Скользя за ней - след в след…
Но не нужны слова Тому,
Кто создал тьму и свет.

ПОСЛЕДНЕЕ СЕРДЦЕ
Вот-вот за тобой и захлопнется дверь,
Впустив пустоту и усталость.
Как много их было – сердец, но теперь
Последнее сердце осталось.

Немое твоё поцелую плечо,
Прощаясь с тобою телесно.
Давай нарисуем с десяток ещё
Сердечек на пыльной столешне.

До завтра пускай заметёт забытьё
Дорожку, ведущую в старость.
Последнее сердце осталось. Твоё.
Последнее сердце осталось.

ПОЛУВЗГЛЯД
Если я и храним
Ангелом не во плоти,
Он - за плечом моим -
Видит тебя напротив.

Каждый его совет
Знаю я с полувзгляда.
Он говорит мне: «Нет!
Нет! Не сейчас! Не надо!..»

Думает - обманусь,
Дров наломав попутно.
Если же обернусь,
Я вас могу попутать.

Но о тебе всегда
Помню я, даже - чаще.
Ты говоришь мне: «Да…
Да… Ну скорей… Сейчас же...»
Осени бирюза
Выцвела подчистую…
Ангел, закрой глаза,
Я её поцелую…

* * *
Разлука меня измотала,
Как будто, сливаясь в огне,
Тяжёлые струи металла
Тебя выжигали во мне.

С дыханьем рвалась ты наружу,
И мне не хотелось дышать,
И можно – казалось бы – душу,
Как слиток в руке подержать.

Когда-то алхимики так же,
Иного не зная греха,
Испачкавшись в угле и саже,
Крестясь, раздували меха,

И с тихой улыбкою счастья
Молились на образ святой,
И серый свинец превращался
В сияющий луч золотой.

* * *
Осени признаки явные
Видишь на каждом шагу.
Слышно, как падают яблоки
В стареньком нашем саду.

Дальнее поле распахано –
Всё – из полос и заплат.
Дверь ненароком распахнуто
На догоревший закат.

Можно простить и покаяться,
Можно забыться виной.
Вместе с тобой мы пока ещё,
Ты ещё рядом со мной.

Помню себя каждой толикой
Только твоим и ничьим.
Пахнет зелёной антоновкой,
Детством и небом ночным.

И расставаться не хочется,
Но, словно загнанный зверь,
Из темноты одиночество
Смотрит в раскрытую дверь.