***
Не бояться лицо потерять,
Не бояться в веках затеряться,
Даже если неймется – молчать,
Чтоб хотя бы в себе разобраться.

Разрывая пространство стиха,
Улыбнуться светло, беспечально,
Душу вывернуть, дать петуха –
И опять погрузиться в молчанье.

Никому, ничего, никогда…
Быть незримым и неуловимым.
И свои не сдавать города
Даже женщинам нежно любимым

* * *
Это когда проходишь, не замечая
Рева толпы, плотных рядов ОМОНа,
Это когда одиночество крепким чаем
Запиваешь, а ночь бездонна,
Это когда выше горных вершин и ниже
Даже Марианской впадины,
Это когда время бессонно на нитку нижет
Бусины слов, что дороже злата и платины...
 Это когда разъедает душу и мозг
Необъяснимая ностальгия,
Это - по-разному, но всегда всерьез.
Это когда не стихи - стихия!
Это когда поутру упадешь в траву
И погаснет лава, в груди бурлящая...
Господи! Спасибо за то, что еще живу,
За отверстый рот и душу болящую.

* * *
Я чужое дупло не займу,
не польщусь, аки греки,  на Трою,
дом своими руками построю -
много надо ли мне одному.

Я не то чтобы инок какой -
было время пирушек и брашен -
но люблю свою Родину даже
с разъединственной в небе звездой.

Потому, что звезды этой свет
всем заблудшим укажет дорогу,
льется к отчему дому, к порогу.
Льется, льется, не сходит на нет!

ПРЕДАНИЕ
Где-то под Ноколой или...
(Разное люди твердят.)
Скит староверы срубили 
Лет этак двести назад.

Голод, чума ли скосила, 
Поодиночке иль враз? – 
В общем, та самая сила,
Что прежде нас родилась.

Что ж ты надеяла, сила!
Глушь и молчанье окрест.
В дымное небо России 
Грозно вонзается лес.

Только на самом изломе 
Осени или весны 
В мертвом заброшенном доме 
Тихие песни слышны.

Где-то во мгле бездорожья 
Вспыхнет блуждающий блик. 
Путник пройдет осторожный 
И озарится на миг.

- Кто в этом доме ночует? 
Путник плечом поведет, 
Песню запомнит ночную 
И за собой уведет.

Тихая ночь расцветает. 
Медленно, каждым ребром 
В сонную землю врастая, 
Дышит встревоженный дом.

Только слышны в отдаленье 
Гулкие чьи-то шаги,
Только неясное пенье 
Да волхвованье реки...

Да по небесным каналам 
Движутся в пепельной мгле 
Звезды такого накала,
Что и не снились земле.
телега для Ивана

Вот ведь как повернуло!
Вот ведь как понесло! 
Сорвалось с диким гулом 
Под откос колесо.

А вокруг него с воем 
Пляшет тьма чертенят...
Спит Иван под горою,
Рядом кони храпят.

Набежало начальства 
И ученых мужей:
- С тридевятого царства гнать 
Ванюшку взашей!

Хватит дурню валяться, 
Грудь-мехи раздувать,
Хватит нам любоваться 
На дурацкую стать.

В двадцать рук, десять глоток 
Тянут воз... Ни черта.
- Ох, пустая работа!
Дней идет череда.

Дождь сменяется снегом. 
Ночь. Буран-вьюговей. 
Ни огня. Ни телеги.
Ни людей. Ни чертей.

***
Вечернее солнце медлительно сходит на нет,
И тысячи лет повторяется этот сюжет.
Голодные травы соленую землю сосут 
Со страшною силой, но не иссякает сосуд.
И кем-то забытый на детской скамейке букварь 
Всю ночь с упоеньем читает крылатая тварь.
О книга природы! Тебя я прочесть не могу. 
Букварь земноводных, я перед тобою в долгу.
Я слышу сипенье и чавканье сонных болот. 
Несметная сила из черных провалов встает.
И сходится молча у масляно-жирной реки.
На мертвую чайку она возлагает венки.
На детской площадке, до дыр зачитавши букварь, 
Смеется и плачет о чем-то безмозглая тварь.

***
В хоромах царских ли, в простой избе — 
Кто к Богу тянется, а кто к себе

Сквозь зуботычины своей судьбы,
Под звуки зычные своей трубы.

А дни, как яблоки, на всем пути.
Хореем, ямбом ли по ним идти -

Какая разница. Найти б свой ствол,
Чтоб слушать гулы в нем янтарных смол.

А там хоть молнии, хоть град и гром – 
Душа Перуновым горит костром.

В тот огнь божественный и жизнь не жаль 
Швырнуть на жертвенный его алтарь.

Пируйте, братия, до сытных снов.
Запейте плоть мою вином стихов.

***
Муки и думы в родимом краю. 
Проклял бы верность и веру свою! 
Только зачем эти роща и бор, 
Вечнозеленый зачем разговор, 
Неумолкающий, вросший в меня 
Гул золотой предзакатного дня?.. 

Я ухожу в полумрак, в полусвет. 
Переливаясь лилово-багровым, 
День истончается, сходит на нет. 
Не умирай, Голубиное слово! 

Выйду к реке. Из кустов ивняка 
Долго смотрю, как закат догорает.
В темные воды, как в Лету, ступаю – 
Не отражаются в них облака.

Юность моя - отцветающий день, 
Зрелость моя - подступающий вечер. 
Пересекая вчерашнюю тень, 
Переплываю бессмертье и вечность.

Но затвердеет вода под ногой.
О, несравненное чувство опоры! 
Снова живу. И рисую узоры 
Веткой на отмели береговой.

С шипом волна набежит на песок, 
Смоет следы полуночных фантазий. 
Я поднимаю глаза. Как прекрасен 
Ветреный розово-пенный восток!

Бьет в мою грудь, сотрясает меня 
Гул молодой восходящего дня.
А за спиной встали роща и бор. 
Вечнозеленый шумит разговор.

***
...И по капле раба не выдавливал 
Из мужицких натруженных жил.
Он свою только рыбку вылавливал 
Из речушек чистейших. Он жил,
Чтобы сил поднабраться, чтоб кровное, 
Все, что добыто в тяжких трудах, 
Променять на скитанья бездомные 
Рая-облака на небесах...
Так он жил. Где-то рядом да около 
Дни его, его годы прошли.
Он взошел на высокое облако 
И поплыл за пределы земли...

Свет мой! Воздух родной! 
Человечище Затерялся меж вами. 
И дух Его вольный взлетает и мечется 
Над подворьем, где песнею лечится 
На плетне огнеперый петух.
Ничего, брат, что крылья подрезаны,
Но есть шпоры, и гребень богат. 
Держит бой с лешаками да бесами 
Одинокий рассвета солдат.
Он по капле раба не выдавливал – 
Пел, и песни те были красны.
Для рожденных негаснущим заревом 
Эти песни как воздух нужны.
...Скрипнет время заржавленным воротом,
На оси повернется Земля.
Словом огненным небо расколото, 
И бездонна его полынья.

ПУТЬ
...Когда же Творец пробудился 
И вызрели слов янтари,
С небес тихий голос пролился. 
Сказал мне:
         «Иди и смотри...»

Спускаясь с высоких угоров, 
Взбираясь по склонам холмов,
Я шел сквозь рассветные зори, 
Сквозь горечь закатных дымов.

И чудилось: за перелеском – 
То смех, то людей голоса.
И ясным лазоревым блеском 
Мои наполнялись глаза.

Но вновь рассыпались виденья,
И, превозмогая испуг,
Тянули слепые деревни 
Ко мне свою изгородь рук.

И так день за днем, ночь за ночью 
На всем окаянном пути.
Надежда и вера - все в клочья, 
Мечта умещалась в горсти.

Все дальше и дальше на север 
Меня гнал скитальческий рок. 
Остатки мечты я рассеял 
На росстанях русских дорог.

И вот, утолив вечный голод 
Скитаний, душевных разрух, 
Пришел я в неведомый город. 
Над городом - красный петух!

Впервые глаза наблюдали 
Такой огнеперый закат,
Тяжелые медные дали,
Реки краснолобый накат.

Средь мрачных руин возносился 
Телец золотой, и над ним 
Расплавленный воздух змеился, 
Клубился языческий дым.

Казалось, со дня Сотворенья 
Тот проклятый город алкал 
Разрухи, упадка и тленья... 
Такой ли я город искал?!

Где пышность, где дивные виды, 
Плеск улиц и шум городской? 
Остался сверкающий идол – 
Свидетель гордыни людской.

Последний безмолвный свидетель 
Сиял - аж ломило в висках!
А молний горячие плети 
Уже проросли в облаках.

Уже был исход предначертан,
И крест покаянный отлит.
Изжит и до капли исчерпан 
Бесовской свободы лимит.

Уже черной кровью на злате 
Пошли закипать пузыри...
И миру явился Создатель.
И пророкотало: - Смотри!

И вихрь под Божией дланью 
Сомкнул роковое кольцо.
И небо грозовым дыханьем 
Мое опалило лицо...

Очнулся. Тягуче и плавно 
Свет лился волной заревой.
Стоял я на площади главной 
И в колокол бил вечевой.

С окрестных лесов, из оврагов,
Со всей святорусской земли 
С почти неземною отвагой 
Горбатые избы ползли.

Зов властный, могучий и древний 
Их поднял. И видел я, как 
Цеплялись за берег деревни, 
Срастаясь, как пальцы в кулак.

И плавился звон колокольный, 
Стекая вниз по куполам,
И ввысь возносился престольный, 
Построенный заново храм.

* * *
Воронье раскаркалось. Ангелы уснули.
Вот в такие ночи рвется жизни нить.
Отливает братец мой серебряную пулю,
Хочет в сердце самое беса поразить.
«Пуля будет славная, - шепчет он, - прицельная».
Что ж так ухмыляется за спиною бес? 
Отливает пулю брат из креста нательного. 
Капелька за капелькой истекает крест.
А под утро матушка в скорби безысходной 
Припадет к сыновней голове хмельной:
«Как ты жить-то будешь без Креста Господня? 
Лучше бы разверзлись тверди подо мной!»
В мутном небе движутся лунные обозы. 
Матушка склоняется над мертвым серебром: 
«Отливал ты пулю, а отлились слезы.
Может, через слезы мы тебя спасем...» 

ОБРЕТЕНИЕ СВОБОДЫ
Не изменив ни духу и ни слову,
Пытаясь встать с колен, я все искал 
В самом себе опору и основу,
И волком выл, и сердце в кровь пластал.
И все-таки поднялся над собою,
И страх пронзил мозг воспаленный мой – 
Что делать со свободой разрывною, 
Подобной пуле, хищной и слепой?
Но как прочна Твоя, Ваятель, лепка, 
Замысленная там, на небесах.
Твое творенье, я срываю цепкий 
С себя, как шкуру, свой животный страх.
Пусть я не ангел, пусть я на примете 
Всех темных сил, роящихся во мгле, — 
Стою и верю, что на Божьем свете 
Трудней всего быть за себя в ответе. 
Стою. И даже очищенья ветер 
Меня не сможет приклонить к земле.

***
                     С. Котлову
Закат побагровел от взорванного солнца.
И вздрогнула земля, и кувырком - во мглу. 
Былинки ли коснись, громады гор дотронься, 
Все стонет, и дрожит, и плачет: «Не могу!»

Ужели наша жизнь на знаках зодиака 
Мышиная возня, травы полночный бред? 
Закроем ли глаза - не вырвемся из мрака, 
Откроем - бьет в лицо неотразимый свет.

Чем нестерпимей он, тем яростней влеченье 
Войти в него, пройти, не опуская век, - 
Паденье пережить, и смерть, и возрожденье 
Седых материков и утомленных рек.

Но мчится разум наш по замкнутому кругу,
И тут один исход, он равнодушно крут – 
Над бездною замрем в смятенье и испуге,
Но беспощаден гон и хищно хлещет кнут.

И кажется, вот-вот в воронке мирозданья 
Земная жизнь и смысл исчезнут без следа. 
Космический паук прервет свое вязанье 
И потеряет нить. И выпадет звезда.

Как давит тишина! Мир на куски разломан. 
И сердца островок закован в жгучий лед.
И все трудней сберечь тепло родного дома, 
Души орлиный взор, и клекот, и полет.

***
Девяносто четвертый. Февраль.
23-е. Когда-то был праздник.
Ветер. Ночь. Одинокий фонарь 
То зажжется, то снова погаснет.

Льется времени жесткий песок.
Я живу, словно островитянин,
И смотрю на оконный цветок,
Что в горшке разукрашенном вянет.

Я не знаю, что лучше: стареть 
Без надежды и гнить в психбольницах, 
Иль, вцепившись в тюремную клеть, 
Наблюдать, как целуются птицы,

Иль, дрожа от тоски и стыда, 
Бомжевать на полночных вокзалах, 
Или в царсколицейских садах 
Приторговывать водкой и салом...

Как во время большой молотьбы, 
Наши жизни летят, что полова.
Кто сказал нам, что мы не рабы?
Кто распял Голубиное Слово?

Я не знаю, где правда, где ложь. 
Может, завтра проснусь и услышу,
Как, ласкаясь, серебряный дождь 
Умывает угрюмую крышу.

Там, где вырыл воронку снаряд,
Луг расцвел, охватив пол-России,
И на нем, улыбаясь, стоят 
Дмитрий Кедрин, Корнилов, Васильев,

В жаркой шубе сибирских снегов 
Мандельштам востроглазый, и снова — 
Очень русский поэт Гумилев,
Юля Друнина рядом с Рубцовым...

Поминальное киснет вино.
Не взрываются воем сирены.
И все льется и льется в окно 
Лишь душистое пламя сирени.

Я плыву между явью и сном,
Но сожмется вдруг сердце знакомо – 
В ясном небе горящим углем 
Кто-то вывел:
        «Ну, вот мы и дома...».

СЕВЕРНЫЙ СОЛОВУШКА
Северный соловушка, что приумолк? 
Заморозок ранний виной, иль этот 
Горло раздирающий жизни грубый помол? 
Только верится мне - песня твоя не спета.

Знаю, тебе больно. А ты - поплачь 
Вполслезы, вполголоса.
И, как сердце бы ни знобило,
Я три года утюжил армейский плац.
И мужской работы в избытке было.

Издали доносился за раскатом раскат.
На мне серая шинелка и грудь навыкат.
Это я, простой советский солдат,
Слушаю, как гремят поезда на стыках.

Рельсы улетают - все! - в коммунизм,
Он был где-то рядышком, не за горами...
А душа... душа-то - все ввысь и ввысь!
И туда, туда - к батьке и маме.

Они выстроили мне страну почти до небес – 
С горем пополам, и кровью тоже. 
Выстрадали грамоту. Прошли ликбез.
Защитили Родину. Помяни их, Боже.

Как-то им там живется, средь небесных снегов? 
Северных широт тяжелы объятья.
Ты уж, пожалуйста, приголубь моих стариков, 
Дланью Своей коснись сестер и братьев.

Ласковым дыханьем, прошу, согрей 
Сирого соловушку. Верни голос нежный. 
Высветли нам окна, сорви с дверей 
Ледяные печати. Дай нам надежду.

А уж мы раскинем шатры возле белых вод, 
Подновим церковки, где нас крестили. 
Подопрем спиною небесный свод- 
Есть еще атланты и у нас в России.

Вот стоят, качаются, от пота черны,
И хрипят и стонут: «Помогите, братцы...»
По колени в землю вросли они – 
Им бы ночь прожить да день продержаться.

***
В неоглядной России, в перелетной России моей 
Жизнь неплохо я прожил -
Без высоких хором и без щедрых богатых друзей,
Без завистливой дрожи.
Я летел вместе с ней в сумасшедших ее поездах 
От вокзала к вокзалу,
Портвешком заливая под сердцем таящийся страх.
И она это знала.
Но поделать со мной ничего, ничего не могла, 
Перелетная птица.
Только взгляды бросала тревожные из-под крыла – 
Вдруг плохое случится?
Ничего не случилось.
Просто кто-то вдруг дернул стоп-кран:
- Не туда, братцы, едем!
Расплескался портвейн, и разбился граненый стакан, 
И проснулись соседи.
Вышел в белую ночь. А народищу, Боже ж ты мой! – 
И все — как онемели.
В чистом поле стояли, как я, сирота-сиротой.
А составы гудели
И вблизи, и вдали, и за далью - на все голоса, 
Просто с дьявольским остервененьем.
Зазывали назад пассажиров своих поезда...
Но волшебное пенье
Проливалось с небес. И спускалась на землю светло 
Серебристая птица.
И один за другим мы взошли на тугое крыло. 
Каждый смог разместиться.
Мы опять обживали пустые свои города,
Поднимали вновь пашни,
И растили детей, и сажали их на поезда – 
И нам не было страшно.
...Высоко-высоко Птица-Русь над землею парит – 
Величаво и гордо.
Отчего ж мое сердце все чаще и чаще болит?
Отчего мне так горько,
Если всё позади - эти стоны осипших осин,
Вьюг морозные осы?..
...Я очнулся и вздрогнул. Вращалась небесная синь. 
Грохотали колеса.
В этом общем вагоне гуляли всю ночь дембеля – 
Наши воины и наши дети.
И с пугающим свистом неслась за окошком земля.
И в мерцающем свете
Я увидел Его. Он припал к материнской груди.
Ах, как сон Его сладок!
Не срывайте стоп-кран, что бы ни было там, впереди, 
Не срывайте. Не надо!

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ
В СВЯЗИ С ВЕЕРНЫМИ
ОТКЛЮЧЕНИЯМИ ЭЛЕКТРОЭНЕРГИИ
Прошло очарованье осени, 
Бессмысленно клянуть природу.
В мешки нас каменные бросили 
И отключили свет и воду.

Но не прервать круговращения, 
Земля с орбиты не свернула- 
И вспомнил я, как наваждение, 
Кипящие котлы июля.

Сушь неба озаряли всполохи, 
Телеэкраны пламенели,
И с них вещали политологи – 
Нет власти нынешней роднее.

А я в ту пору, как мальчишечка, 
Был окаянным и рисковым, 
Носился по лугам вприпрыжечку, 
Ромашковым и васильковым.

А что мне, словно клуша сирая, 
Скукожиться, в гнездо усесться? 
Во мне ворочалось, пульсируя, 
Как бездна огненная, - сердце!

Я мир любил со дня творения.
Не надо было лезть из кожи,
Чтоб написать стихотворение 
О самом светлом и хорошем.

Бродил в лесах, по речкам с удочкой 
Лишь затяну потуже пояс – 
Пока не встретил в поле сумрачном 
Стоящий под парами поезд.

А ночь, свет солнечный сосущая, 
Тучнела, становилась гуще,
Тень поезда быстрорастущая 
Дохнула Беловежской пущей.

За полусомкнутыми шторами 
Ножи севрюжий бок пластали, 
Шуршали доллары, которыми 
Сорили и на них плясали.

Я к окнам подошел поближе и 
Увидел в глубине вагонной,
Как перемигивались рыжие 
И лысые зевали томно.

Звенел хрусталь, цвели бегонии 
В горшках, обитых красной тканью,
И агнец вздрагивал в агонии, 
Откормленный перед закланьем.

Не знаю, чем спугнул их, алчущих. 
Дал поезд ход, сверкая стеклами,
И кто-то в сером, пьяно плачущий, 
Следил за мной глазами блеклыми.

Я закричал им вслед: «Да вот он я, 
Ваш подданный!» - Объятый дрожью, 
Состав срыгнул в меня блевотиной 
И вдаль рванул по бездорожью

Туда, где пели трубы медные,
Конь Жукова глядел с испугом, 
Неслась Садовая-Каретная 
По обессмысленному кругу.

И в нем вращались в стае лающей 
Самцы и самки после течки,
Костер, сырую ночь сжирающий,
И пляшущие человечки...

Я стал тепло земли накапливать,
И в миг скончания державы,
Если и буду что оплакивать – 
Сгоревшие цветы и травы.

Жизнь преломлю свою недужную 
И уголочком белой скатерти 
Слезу последнюю, жемчужную, 
Сотру с иконы Божьей Матери.

Прошло очарованье осени...

***
Не приглашаю в гости никого.
Я не хозяин в этой тихой роще.
Хотя мне здесь и дышится легко,
И думается о бессмертье проще.

Здесь нет нужды лить слезы по себе, 
Печалиться об увяданьи плоти.
Да, было - и по локти в серебре,
И даже по колени в позолоте!

Зато теперь - и эта тишина,
И нищета деревьев обнаженных 
Меня хмелят без всякого вина.
Нет-нет, я обойдусь без приглашенных.

И как силки бессонный зверолов 
По тайным тропам ставит на закате,
Так я сплетаю сеть своих стихов,
Пока дыханье мне не перехватит.

Послышатся тяжелые шаги,
И деготь тьмы прольется из-за тучи,
И хищно обнажит свои клыки 
Страх перед чем-то древним и могучим.

Он здесь уже, хозяин этих мест,
И власть со мной делить он не намерен. 
И я целую свой нательный крест,
В его владенья прикрываю двери.

И крадучись, по ржави октября 
Иду назад, на выстывшее пламя,
Где спит тревожно Родина моя, 
Исколотая звездными шипами.

И позади отчетливо слышны 
Стекающие в черную воронку 
Стремительные струи тишины 
И чей-то плач, пронзительный и тонкий.

ЭКСПАНСИЯ БЕЛОГО МОРЯ
Вечер бревенчатый. В черном кафтане 
Бродит за окнами ночь-холодрыга.
Ветер угрюмую песню затянет – 
Зверь отзовется измученным рыком.
Страхи сбиваются в стаи, как гунны,
Но от того не становятся зримей...
Только и слышится хохот чугунный 
В поле, где зреет предутренний иней.
К вёдру! - коль верить народным приметам. 
Поле вспылало от края до края! 
Перекликаются капли рассвета 
В травах, алмазною кровью играя.
Вскинешь глаза. По лучу золотому 

Вестник скользит, словно канатоходец.
В окна стучит. Вызывает из дому:
- Эй, просыпайся, пугливый народец!
Эй вы, рязанские, вятские парни, - 
Время покинуть вам русское гетто.
Вон в облаках проплывают попарно 
Лодьи поморов, груженные ветром.
В солнечных брызгах трепещут рубахи, 
В лодьях гудят просмоленные доски. 
Кормщики зорки... И пятятся страхи, 
Прячутся в сумраке улиц московских.
Поздно! Уже по дорогам и весям 
Движется, гулу небесному вторя, 
Вольноголосо рассветная песня – 
Это экспансия Белого моря!
Вот и дождались вы светлую силу.
Лик свой просуньте в окно зоревое: 
Дышит, гуляет, качает Россию 
Белое-
белое
Белое море...

ВХОЖДЕНИЕ ВО ВРАТА
ГОСПОДНИЕ И НЕБЕСНЫЕ
(триптих)

I. Автопортрет

Слишком живой, чтоб писать эпитафии, 
Слишком потерт, чтобы петь и плясать,
Вот я у печки, обложенной кафелем,
Греюсь. Ну, это ли не благодать?
Колокол слышу - далекий, серебряный.
В небо взлетаю, смотрю с высоты.
Вижу реку и над пенными гребнями 
Рыб, раскрывающих жадные рты.
Вижу - заполнили храмы отверстые 
Злобные букала, жирная тля...
Что там меж ними белеет - не кости ли? 
Ссученным пеплом покрыта земля.
Вот он, на фоне истлевшего города 
Мой недописанный автопортрет...
Рюмочку горькой по этому поводу 
Можно поднять - да желания нет.
Ночь развернется звездасто-воскресная, 
Выкатит зенки луна в три шара.
- Тоже еще, закавыка небесная, —
Всхлипнет поэт и умрет. До утра.

II. Эмигрант
          Давно, усталый раб, 
          замыслил я побег...
                    А. С. Пушкин
Напишите мне в Константинополь,
Я давно замыслил свой побег.
До того, как сбросит листья тополь,
Я ступлю на цареградский брег.
Мой корабль воздушный на приколе 
Не был никогда и быть не мог. 
Вырываюсь на простор и волю 
С помощью двух стихотворных строк.
Я безумец. Я еще летаю,
Хоть не ангел, да простит Господь.
Если сил своих не рассчитаю – 
Дух мой обретет и вес, и плоть.
Потому на всякий смертный случай 
Мастерству десантному учусь.
Проходя береговою кручей,
В бездну омутную загляжусь...
Завтра ночью тайно и без визы 
Я в полет отправлюсь налегке.
Голуби воркуют на карнизе,
Журавли курлычут вдалеке.
Утром в мои двери не стучите,
Не срывайте пломбы-сургуч и.
В рукописях пухлых не ищите 
Вы к поступку моему ключи.
Напишите мне в Константинополь 
Все, кто меня знают, любят, ждут.. 
Я уже укладываю стропы 
И к прыжку готовлю парашют.

III. Русичи
В строку, подчеркнуто,
Так птицы летят на юг,
Собратьев чокнутых 
Веду на весенний луг.
Вокруг смеркается.
Но видится ясно мне —
Сверкают палицы,
А лица уже во тьме.
Собратья молятся – 
Окончились дни поста.
Они готовятся 
В Господни войти врата.
И дали - медные,
И рек - краснолоб накат,
И не победные 
Литавры для них гремят.
В шеренги строятся,
Знамен поднимают шелк. 
Святая Троица 
Глядит на безумный полк.
Да, это русичи!
И пусть бой последний лют 
Еще есть кузницы,
Где вечность для них куют.

***
Незаметно подкрались, швырнули в глаза 
Горсть песка беспощадные годы.
Смотришь в небо - но это не те небеса, 
Глянешь в воду - не те уже воды.

Остается одно: жить, как Бог повелел,
От истока - неспешно - к исходу,
Не метая друг в друга отравленных стрел, 
Сохраняя свой дух и породу.

И строку поднимать, как в атаку полки, 
Отрабатывать лет своих ссуду,
Даже если бессонно ночные стрелки 
За тобою следят отовсюду.

И когда подойдешь ты к заветной двери 
И замрешь на мгновенье в смятенье — 
Колокольную песню начнут звонари, 
Возвестив о твоем возвращенье.

Ты бессмертен, ты сам своих дней звездочет. 
Солнца бег направляя к Востоку,
Сквозь тебя покоренное время течет 
От исхода обратно к истоку,

Где в античной глуши младокрылых дубрав, 
Слыша тайные гулы и зовы,
Погружаясь в глубины земли, аргонавт 
Ищет золоторунное слово,

Где слились воедино восход и закат 
И богов колесницы сверкают,
Разъяренные кони храпят и летят 
Все по кругу, по самому краю.

***
Если ночи зимние отпустят 
И метель меня не заметет,
Я отправлюсь на лодчонке в устье 
По весне, как схлынет ледоход.

Там еще не сжата берегами 
Вольная широкая река,
Там лещи пудовые кругами 
Ходят стаей, ищут рыбака.

Я не сплю, ворочаюсь в постели, 
Кровь вскипает воле вопреки.
Это кто же в этом грешном теле 
Раздувает страсти угольки?

За окном ошалевает вьюга,
Гонит мрак пуржистою волной... 
Ждущим обновленья — нынче туго, 
Слишком прочен панцирь ледяной.

Но всегда под небом одиноким, 
Чувствами терзаем и томим,
Я живу отчаянно-далеким – 
Утренним, весенним, голубым!

Ничего, оттаем. Не впервые. 
Божие - не устрашится тьмы. 
Обручи терпенья вековые,
Верю, разорвем однажды мы.

Ведь не зря же в поисках свободы 
Там, в глубинах утренней реки, 
Разрезают сумрачные воды 
С золотым отливом плавники...

Рождество. Свет и путь