Вячеслав Михайлович Лопушной

Лопушной Вячеслав Михайлович, поэт и эссеист, член Союза писателей России, родился в 1945-м, в г.Кемерово, где проживает по сей день. Сибиряк с глубокими московско-украинскими корнями. (Интересно, что семья его матери в тридцатые годы жила в Новодевичьем монастыре, и ее родной брат Владимир Покатаев, простой печатник, похоронен  по месту жительства – на… Новодевичьем кладбище, покоясь  в фантастическом окружении – пристанищ Шаляпина , Скрябина и Н. Рубинштейна. Сама она училась во 2-м медицинском, ныне – Пироговка, в первом наборе института, одновременно солируя в ансамбле Московского радио знаменитого А.Свешникова – будущем Госхоре СССР, но стала всё же военврачом. Отец, родом из Украины, батальонный комиссар. Оба прошли  войну, а затем по службе надолго попали в Кузбасс)… Вячеслав окончил КузГТУ, сделал неплохую карьеру на стройке, став к 30 годам главным инженером стройуправления. Публиковался в журналах «Сибирские огни», областных газетах, коллективных сборниках и сибирских антологиях, московских – «Рабоче-крестьянский корреспондент», «Наш современник», «Сельская новь», в «Литературной газете», антологии любовной лирики поэтов России трех веков. За плечами 6 книг стихов и эссе.  Лауреат премии журнала «Огни Кузбасса».  Публиковал переводы с украинского, его стихи переводились на сербский и украинский языки. Автор слов более 50 песен и романсов (среди исполнителей – В.Толкунова, солисты ансамбля РА им.Александрова и ГАБТа), автор либретто мюзикла, поставленного в Музтеатре Кузбасса.

 

РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ
Стаканы с мадерой и чаем, 
Веселие в нашем окне: 
Победы пять лет отмечаем. 
И столько же от роду – мне. 

Поём про Войну и Россию, 
«Катюшу» – всем песням венец. 
Ведёт голос  мамы красивый, 
Басит, как умеет, отец. 

Звучат немудрёные тосты. 
И Козин грустит о былом. 
Танцуют счастливые  гости, 
Как счастлив и я – под столом… 

А диск патефона кружи́тся: 
Сквозь годы пластинка поёт. 
Всё ближе становятся лица, 
Слышнее  – забытый фокстрот. 

Глаза зачерпнули тумана, 
На снимок гляжу фронтовой: 
Такая красавица – мама, 
И батя – орёл молодой! 
                 
*** 
             Леониду Гержидовичу, другу-поэту 
Домик твой на опушке прибился. 
Этим пихтам ты знаешь года. 
Весь в сединах, но не износился: 
По глазам-то видать – хоть куда! 

Всё именье – твоя половина 
И собака по прозвищу Барс. 
Ни тебе мебелей, ни каминов… 
Синь да тишь обнимают всех нас. 

Чаю с таволгой, возле найдённой, 
Пью. Губами ловлю каждый лист, 
И твой стих – смоляной и ядрёный, 
Точно спелый орех, запашист… 

На Руси лепоту я повидывал, 
И заморской не чужд красоте. 
Но впервые теперь позавидовал – 
Благоокой твоей простоте. 

Малый домик, ничем не приметен. 
Рядом – кедры, тайга и зверьё. 
Как твой путь, Богом вверенный, светел! 
Как несметно богатство твоё! 

РЕЧИТАТИВ БАРДА 
Перевал, передышка….Итожу я 
И дары, и удары судьбы. 
Зацепило меня, покорёжило, 
Жизнь моя поднялась на дыбы! 
До крови́ ободрался о заросли 
Лжи и подлости. Но больней – 
Биотоки бессмысленной зависти 
От вчерашних вода-не-разлей... 
Не износишь лица без стыда. 
И отступник, и грешник – покаются. 
Но, беда, что в груди разрастается 
Торричеллиева пустота. 
Настоящее – ненастоящее? 
Горек вкус и утрат, и удач. 
Сам я выбрал свой путь… Но обрящу ли, 
Вновь пускаясь отчаянно вскачь? 
Как в собачьих глазах – черно-белыми – 
Дни бегут предо мною сейчас. 
Ох, и времечко, что ты наделало, 
Будто смерчем, по душам промчась! 

НЕОПОЗНАННОЕ ЧУВСТВО 
                            Т.Т.   
Твой адрес помню – сколько минуло? – 
Утинобродский первый вал… 
Тот ведал звукопись старинную, 
Кто имя улице давал. 

Мне в том названье зрились Блоковы 
«Испытанные остряки», 
Их дамы-утки в мокрых локонах, 
Привал весёлый у реки. 

Шутить без меры было модою, 
И я резвился в меру сил. 
А в языке русачки гордыя 
Найти изъяны норовил… 

Зачем  незримо и безустово – 
Неверующему Фоме – 
Крест неопознанного чувства  
Когда-то вверила ты мне? 

И сединою убелённому, 
Нести мне до последних дней 
Нечаянно приобретённую 
Тревогу на душе моей. 
                                                                                            
А ТЕБЕ БЫ СИЯТЬ КНЯГИНЕЮ! 
Пианино октавой скалится, 
Если с клавишей...пыль стирается. 

Откликаюсь шуткой старинною: 
Ты мелодию стёрла – дивную! 

А давно ль бемоли с диезами 
За перстами взлетали нежными?.. 

Позабыты твои Бетховены. 
Зато дети наши ухожены. 

Все пожухли пиесы Шуберта. 
Зато – ах! – твоя сельдь «под шубою». 

Почивает Шопен с этюдами, 
Стали торты твои – ноктюрнами… 

Успеваю на разных поприщах. 
Ты ж – полжизни в духовку смотришься. 

А глядишь в зеркала – княгинею: 
Благородны твои все линии! 

Но проста моя родословная, 
А владею лишь Русским Словом я… 

– Что хотела, моя хорошая?.. 
 – Да какая еще картошка, блин?! 
Будто нету другой заботы мне. 
Не мешай! Уйди! Я – работаю!.. 

О, сумей всё вернуть в начало я, 
То бы дённо и нощно вкалывал, 

Поступаясь  всеми талантами, 
Чтоб осы́пать тебя брильянтами! 

Но не дал и частицу сотую: 
Нет, не сто́ю тебя на йоту я! 

Ты ведь – гордая, ты – красивая, 
Вся – из времени клавесинного… 

*** 
            Вослед  Алле Зибольд                                      
На тихой площади когда-то 
Без мам играла детвора. 
Порой – гитарами – ребята 
Бренчали в сквере до утра. 

А в доме рядом, голосиста,  
Ну, прямо чистый соловей, 
Жила – на пенсии – актриса. 
И тем обязаны мы ей, 

Что каждый тёплый вечер лета, 
Как зажигала свет луна, 
Шло представленье оперетты… 
Бесплатно – из её окна. 
      
В полон не всех, конечно, брал он – 
Её пронзительный вокал: 
Кричали снизу «бис!» и «браво!», 
А кто-то – пальцем у виска… 

Другие ныне чтут харизмы, 
И ритмы новые в ходу.  
Смешно – увидеть в том беду, 
Впадать нелепо в укоризны. 

Но только мне наивно мнится  
Такой сюжет не в первый раз: 
Однажды голос той певицы 
кого-то  от несчастья спас, 

От лиха, Бог не приведи. 
Ведь музыка – святая сила: 
Немыслимо – услышать Сильву 
И…на злодейство вслед пойти. 

Не запоёт актриса больше: 
В небытие ушла давно. 
Но почему-то нет-да брошу 
Свой взгляд в знакомое окно. 

БРАТУ МЕНЬШЕМУ 
Судьбою неисповедимой 
В подарок ли, в испыток дан – 
Ты мне, добрейший злыдень Тима, 
И благородный хулиган! 
 
Породе  графской  знаешь цену 
И гордо держишь «статус-хво». 
Хозяев ты считаешь, верно, 
Прислугой графства своего. 

На этаже – на пятом! – чуешь 
Меня, мой брат, индиго-зверь, 
Счастливым лаем салютуешь, 
Едва в подъезд открою дверь. 
 
А если, нервами стреножен, 
Зайду домой, горяч зело, 
С моей – кирпич просящей – рожи 
Ты мигом слизываешь зло. 
 
Ты любишь так непостижимо, 
В тебе такой любви запас, 
Какой – до дней последних жизни – 
Дай Боже каждому из нас! 

НАПОСЛЕДОК 
Бают, время летит, просто жуть! 
Вот и в осень короткую эту 
Снится, мчусь я со скоростью света: 
Чаю время само обмануть! 

Оглянусь… Как наивно порой 
Добивался с неистовой силой, 
Чтобы ближние так же любили 
Всё, что сам полюбил, как шальной! 

Век блуждать отрядил меня Бог 
Меж мирскою и Млечной стезёю. 
Жизнь светила и… била грозою! 
Только выбрать я так и не смог… 

От креста, от судьбы не уйти. 
Опоздать невозможно с началом:    
Над строкою я бился ночами 
Ради той, что Одна на пути. 

Вышло, прибыл к сединам своим – 
Полунищим российским поэтом. 
И тому есть простая примета: 
Не деньгами…словами томим. 

Ну, а что ты такой за пиит – 
Сотня лет и…ответ будет точен: 
Вдаль прорвется единая строчка    
Или напрочь ты будешь забыт? 

Нет, не можно безумца унять 
В мыслелёте его сумасшедшем: 
Вот бы новую силу обретши, 
Повернуть время зимнее – вспять! 

Годы щиплют всё чаще глаза. 
Что скрывать? – Как и каждому старче, 
Жаль, конечно, себя. Только жальче – 
Своего отошедшего пса…    

ВОСПОМИНАНИЕ 
Вот я навзничь лежу, распилен – 
Вдоль – на две равные части: 
На украинску – першую половину, 
И вторую... – москальску. 
Жизнь обещана першой части, 
Скоро бросят в огонь другую... 
Тёмным небом к земле я придавлен! 
Господи, спаси и помилуй! 
Странно, я почти не чувствую боли. 
Но слышу…голоса моих половинок. 
Первая – с отцом размовляет тихо: 
Не журись, батько, коль не приду к тебе на могилу. 
Ведь не знаю, ходить смогу ли? 
Отзывается он: "Не беда это, сынку, – 
Твоей думки о батьке мне хватит"... 
А другая – слёзно – обращается к маме: 
Мамочка, мне очень плохо и страшно! 
И отвечает она, как в детстве: 
"Нужно просто лечь на животик, 
И к утру всё пройдет, сыночек!" 
Но как же, мама, я по-другому лягу? 
Мне же нечем совсем оттолкнуться… 
И слышу снова первую половину: 
Тато, я помню, как ты научил меня плавать, 
А сам почему-то, большой и сильный, 
С морем так и не подружился…  
А вторая – просто держит мамину руку, 
Омывая ее слезами. 
И Бог сотворил чудо:  
Мои половины живы! – 
Першая… И другая тоже 
Уцелела в пламени адском! 
И, восстав, живут половины 
Годы долгие – поодиночке, 
Свиток жгучих обид лелея, 
Но сойтись всё никак не могут…. 

ЗУБОВСКИЙ БУЛЬВАР 
 (фрагменты поэмы)                                         
             Памяти Евгения Покатаева 
Пятнадцать мне… И первый раз в столице. 
Ты – много старше, надо мной опека, 
мой незнакомый брат, матрос недавний, 
что отморячил аж четыре года! 
По нраву всё мне: послефестивальный 
какой-то пряный запах, стольный говор, 
и ледяной батончик в шоколаде… 
Ты, меломан, водил меня по джазам – 
по «вражеским», внушив провинциалу, 
что Ойстрах послабей Луи Армстронга. 
Тащился от горячей «Бона-сэры», 
А «Чучу» ты любил напеть на русском: 
«Моя чува́! О задери повыше ногу!» 
Другие строчки там не столь изящны... 
И надо же: с тобою в коммуналке, 
где я теперь наездами кайфую,  
соседом – из ТВ – красавец-диктор! 
Он заходил и чем-то угощался. 
Затем курил, смотрел себя по «теле» 
и спрашивал меня, как утверждая: 
«А, черт возьми, старик, мастеровито!?» 
В его таланте я не усомнился. 
«За это» контрамарки на Таганку – 
вручал он от щедрот своих – артиста! 
А как мы все втроем соорудили  
из косточек сливовых ожерелье  
шикарной и неотразимой Люсе – 
той, что была на всю страну вестима, – 
любви очередной Жуана-Толи! 
Я чокался смущённо с теледивой, 
и мне её улыбка отломилась… 
В друзьях твоих немало звёзд ходило: 
спортсмены, златы перья и актеры. 
Могла ведь обаять кого угодно – 
незримо – твоя «тьюб коммуникэйшн», 
и это – много раньше Бананана.                                                                           
Не зря с твоим «Вход всюду – Мосэнерго» 
мы брали все дворцы и стадионы!..  
А раз один «застуженный» из МХАТа 
прочёл нам спьяну  т в о е г о  Поэта, 
стихи переиначив непристойно. 
Ты вдруг схватился с ним чуть не до драки: 
«Юродствуй! Но Есенина не трогай!»… 
Как прежде, через Зубовку рвану я 
в колодец-двор, где время заблудилось, 
где всё звучит картонная пластинка  
на той – «ветхозаветной» – радиоле, 
где, Женька, нет тебя, ушёл и Толя. 
Но вечный Луи Прима вновь лабает: 
«Бона сэра, синьорина! Пап-туб-да-а! 

 

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную