ВОИНСТВО РУССКОГО СЛОВА

(К 15-летию Луганской писательской организации имени Владимира Ивановича Даля Союза писателей России)

Юрий ФЕСЕНКО, профессор, доктор филологических наук, член Правления Луганской писательской организации им. В.И. Даля Союза писателей России

ЗАЯВКА НА БУДУЩЕЕ...

У нас идет война. Гибридная и жестокая… Трудно сказать, когда она началась. Порою кажется, что она была вечно.

По крайней мере, положение русскоязычного населения в русскоязычных регионах, особенно в Донбассе, после распада Советского Союза только ухудшалось. Скажем, немалые доходы Луганщины поступали в Центр, откуда возвращались на места в виде жалких дотационных подачек. Промышленность стремительно деградировала. Ситуация осложнялась всевозможными олигархическими переделами и усиливающейся языковой, а затем и социально-политической русофобией. В прессе варьировался унизительный слоган «лица донбасской национальности», сдобренный «обвинениями» в бездуховности, хулиганстве, заносчивости и т.д. Изучение фольклора и диалектов фальсифицировалось, с тем чтобы «доказать» недоказуемое: случайность пребывания русских, включая и казачество, на бывших землях Войска Донского, которые волюнтаристски были включены в состав вновь образованной в 1938 г. Луганской области УССР. Все попытки восстановить исторически значимый статус русистики изощренно пресекались, хотя отдельные выставочные мероприятия порою проводились для имитации некоей «европейской» толерантности (обычно в сопровождении безудержного «распила» выделенных «бабок»)… Страна тонула в пучине мракобесия и взяточничества.

Но как раз тогда группа луганчан с членскими билетами Союза писателей России объединяется по русскому обычаю в творческое братство имени нашего незабвенного земляка Владимира Ивановича Даля. Происходит это в 2002 году. Иначе и не могло быть. Ведь наша Луганщина явила миру таких выдающихся авторов, как В.М. Гаршин, М.Л. Матусовский, В.А. Титов. Все они, а также многие другие, - среди которых особо упомянем имя не так давно покинувшего нас талантливого поэта и надежного товарища В.В. Гринчукова, - концентрированно выражали в своих произведениях волю русского народа.

Новая генерация литераторов стремилась продолжить достижения своих предшественников, но ее деятельность тотально блокировалась. Тем не менее за истекшие 15 непростых лет никто из вновь пришедшей когорты не изменил своему изначальному выбору. А ведь в оголтелой русофобии, сопровождавшей возникновение «незалежной», уже угадывались будущие артобстрелы и авибомбежки Донбасса. В своем пророческом стихотворении «Без вести пропавший», вызванном к жизни катастрофическим распадом СССР в 1991 г., луганский поэт, глава старейшин нашей организации, Б.Жаров провидчески передал трагические реалии нынешнего дня. Приведем отрывок из упомянутого текста:

Я из без вести пропавших
На войне в чужом краю.
Не отмечен среди павших
В том отчаянном бою.

На заре, ещё живого,
Завалил землёй снаряд.
Из состава рядового
Исключил меня комбат.

Надо мной прошла пехота,
Танки грозные прошли,
Пронесли в санбат кого-то,
А меня вот не нашли...

Нет меня среди погибших,
Нет меня среди живых.
Так о нас, пропавших, пишут
В донесеньях фронтовых.

Эти скорбные строки приобрели сейчас широчайшую известность и по сути превратились в реквием по невинно убиенным жертвам безумной киевской АТО 2014-2016 годов.

Понятно, подобные исторические предвидения и сопоставления, как и во все смутные времена, были редкостью. Да и творческий потенциал организации серьезно ограничивался вышеотмеченным противодействием властей предержащих. Достаточно сказать, что за истекший период луганские члены Союза писателей России, несмотря на поистине героические усилия, издали лишь один коллективный сборник «У каждого слово свое…» (Луганск, 2005). А задуманный журнал «Северский Донец» вышел аж в количестве одного первого номера (Луганск, 2009). При случае авторы изредка публиковались в различных повременных изданиях и порою даже печатали мизерными тиражами собственные книги, но все же создать устойчивый коммуникативный вектор, а тем более доминацию, попросту не могли. А если уж совсем честно, - к  сожалению, не сумели, не успели… Но и недругам всех мастей праздновать победу рановато. Далевское братство, вопреки беспрецедентному давлению, выстояло и еще теснее сплотилось в борьбе против бандеровско-фашистской нечисти, о чем свидетельствует и настоящий сборник.

Большинство произведений здесь посвящено отображению войны в Донбассе. Преимущественно они носят характер отклика на то или иное событие. Отсюда некоторая фрагментарность очерченных коллизий. Данная особенность присуща практически всей, уже довольно-таки объемистой литературе о войне 2014-2016 годов. Причина подобного положения проста – отсутствие концептуального осмысления происходящего. И дело не только в причудливом хитросплетении геополитических и внутрисоциальных процессов либо в совершенно очевидном системном кризисе гуманитарных наук, вызванном изменением их общественных функций в условиях нынешней глобализации, сколько в фатальной неопределенности основного вектора развития Русского мира за последние 300 лет, т.е., как было принято говорить на рубеже XX-XXI веков, в отсутствии национальной идеи. Об этом шла речь и в нашем предыдущем сборнике (см.: У каждого слово свое… Луганск, 2005. С. 139-166). Нынешняя война лишь обострила обозначенные тогда проблемы. Однако непосредственно перед луганчанами вопрос суверенности Русского мира встал в наиболее драматической и трагической форме - как безальтернативное условие их существования, как право на жизнь.

И в самом деле. Луганск – родина Владимира Ивановича Даля, выдающегося народолюбца и труженика, писателя, лексикографа, фольклориста, создателя не имеющих аналогов «Толкового словаря живого великорусского языка» и сборника «Пословицы русского народа». Новейшие исследования, к примеру, показывают, что по своей коммуникативно-семантической структуре Словарь превосходит современный интернет, а рубрикация Пословиц трансформируется в тончайшие смысловые градации. К тому же Даль обессмертил название города своим всемирно известным  писательским псевдонимом Казак Луганский. Как знать, выстояла бы Россия без далевских трудов в суровых испытаниях XIX-XXI веков и осталась ли бы она такой, какой мы ее любим?

В массе своей луганчане прекрасно понимали духовную и сакральную значимость города для всего Русского мира. Поэтому они сразу усмотрели в нашествии орд атошников (укропов и западных наемников) посягательство на одну из символических твердынь русскости  вообще. Не случайно жители Луганска восстали против прямой агрессии киевской самозваной хунты и вознесли возле захваченного ими здания местного СБУ лик Даля. Вот его изображение вместе с авторской подписью из острого фоторепортажа, прослаивающего статью доцентов В.И. Ильченко и К.А. Лукьяненко «Казак Луганский и пылающая Луганщина: поиск истины в свете конечного и вечного» (Далевские чтения-2014. Луганск, 2014. С. 34).

Лик «Казака Луганского» у здания СБУ Луганска
в апреле 2014
Даль – духовный защитник своей
малой Родины

К слову, трудно отделаться от мысли, что американские наемники, столь резво принявшиеся убивать стариков и детей, преследовали и другую, достаточно конкретную цель – убрать возможного конкурента. Поясним, в 1870-е – 1890-е гг. Донбасс обычно называли «Русской Америкой» ввиду его не уступающих и даже превосходящих США темпов экономического развития. А кто сказал, что подобный рывок невозможен сегодня? Народ наш умеет работать, да еще как. Назовем хотя бы имена шахтеров – Героя Социалистического Труда А. Г. Стаханова и Героя Социалистического Труда Н.Я. Мамая, актера  – Заслуженного артиста РСФСР П.Б. Луспекаева, космонавта – дважды Героя Советского Союза  В.А. Ляхова… Приводимый перечень  может стать бесконечным и включить в себя практически весь вольнолюбивый народ Луганщины.

Относительно второй части оси Вашигтон-Киев, вожделенно лелеемой госдепом и щедро оплачиваемой рядовым американским налогоплательщиком, все совершенно ясно. Еще в XVI веке расположенная западнее нынешнего Донбасса территория отказалась от своего эпического прошлого, правда не без «помощи» Речи Посполитой. Былины Киевского цикла были напрочь забыты на родине и вынесены миграционными потоками на Русский Север. С той поры утраченный эпос периодически заменяется наспех скроенным из исторических обносков новоделом, варьирующимся по ситуации и чисто декоративно обозначающим подлинную национальную самоидентификацию. (Сегодня происходит героизация Степана Бандеры). Пока эта территория находилась в составе более мощных государственных образований Российской империи или СССР, данный изъян не особенно бросался в глаза. Но, будучи предоставленной самой себе, страна без своей выстраданной сообща, всем народом, истории и собственной эпической самоидентификации, обречена на дешевую «разводку» извне, перманентный кризис и почти неизбежный крах.

Вышесказанное объясняет, почему сейчас в ЛНР многие вроде бы далекие от литературы люди стали сочинять стихи и прозу. В выплеснувшихся от души на бумагу горячих строчках содержится гневное обличение киевско-вашингтонской лжи, скорбь по невинно убиенным землякам,  поддержка народных ополченцев… Но главное – это неизбывная вера в неизбежно предстоящее Возрождение.

Вряд ли в каком-либо еще городе  пишут больше и откровеннее о происходящем и пережитом, пытаются постичь эпоху в художественных образах. Что ж, на улицах дует ветер перемен, часы горожан показывают историческое время, каждое слово приобретает особый смысл. Не удивимся, если как раз на Луганщине в горниле становления совершенно нового человеческого общества, на что мы очень надеемся, и возникнут самые великие произведения XXI века.

Итак, насильственно насаждаемое киевско-вашингтонское иго призвано сокрушить в первую очередь русский язык и литературу. Следовательно, прежде всего опять направлено против далевского братства. Майданутые мальчиши-плохиши за банку байденовского варенья, пучок соросовской «зелени» и пачку нуландовского печенья сподобились упредить появление книги. Не на таковских напали. Вдобавок они, подобно гитлеровским выкормышам, посылали на ополченцев агитационные снаряды с листовками в духе геббельсовской пропаганды. Плагиат был настолько явным, что возникали законные сомнения в умственной полноценности заокеанских кураторов майдана. Луганск, господа янки, это вам не Новый Амстердам, который прямо-таки с вожделенной готовностью сдался англичанам в 1664 г. и был переименован в Нью-Йорк.

Невольно вспоминается знаковый штрих из судьбы творческого наследия Л.Н. Толстого. Так, после освобождения Ясной Поляны Красной Армией 14 декабря 1941 г. был восстановлен разграбленный, полуразрушенный, подожженный гитлеровцами дом-музей русского гения и вскоре принял первых посетителей. Среди них был и лейтенант Захарченко, который 21 февраля 1942 г. записал в «Книге впечатлений»: «Проезжая на фронт, не могу не заехать сюда. В Ленинграде я знал одного командира орудия, который командуя кричал:

– За «Войну и мир» – огонь!

– За «Анну Каренину» – огонь!» (Ясная Поляна. Статьи, документы. М., 1942. С. 217).  Как видим, наши предки умели защищать наших классиков.

Авторский коллектив сборника вполне осознает свою ответственность. Отсюда стремление расширить тематику и проблематику текстов, найти нешаблонные художественно-стилевые подходы, изобразить прошлое и настоящее как единое целое. Очевидно и жанровое разнообразие: рассказы, хроника, воспоминания, статьи, лирика, баллады… Тем не менее авторы весьма скромно оценивают достигнутые результаты, ибо решающие обобщения пока не осуществлены. Однако, полагаем, основной путь намечен верно и, убеждены, он приведет к созданию панорамной художественной картины происходящего. Верим, настоящий сборник найдет своего сочувствующего читателя, хотя предлагаемая вступительная заметка, равно как и вся книга в целом, это преимущественно заявка на будущее.

И наивысшей наградой для авторского коллектива будет желание читателя чуть-чуть переиначить приведенные выше слова лейтенанта  Захарченко:

– За «Толковый словарь живого великорусского языка» – огонь!

– За «Пословицы русского народа» – огонь!

И затем вновь перечитать сборник…

   

Из сборника ЛПО им. В.И. Даля Союза писателей России «КАТОРЖАНЕ РУССКОГО СЛОВА»

 

Виталий ДАРЕНСКИЙ, кандидат философских наук, доцент кафедры философии Луганского аграрного университета, главный редактор культурологического сайта ЛНР

КОНСТАНТЫ РУССКОГО СОЦИАЛЬНОГО ИДЕАЛА И ИХ ИСТОРИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ

Процессы модернизации современной России, развития различных сфер социальной, культурной и политической жизни, имеют в своем основании два источника: с одной стороны, это освоение новейших форм и достижений современной цивилизации, которые имеют универсальный и глобальный характер; с другой – опора на национальную традицию, на российский исторический опыт.Последний особенно важен на уровне общих моделей самоорганизации российского социума, поскольку последние не могут быть просто заимствованы со стороны, но должны соответствовать конкретной специфике тех цивилизационных вызовов, которые переживает именно Россия, в отличие от других стран, существующих в иных экономических, геополитических и природно-географических условиях. Для исследования этих моделей важнейшее значение имеет обращение к российскому историческому опыту. В частности, актуализируется такое понятие, как «социальный идеал», всегда имеющий национальную специфику, поскольку этот «идеал» выработан специфическим опытом национальной истории. В данной статье предпринята попытка реконструкции ключевых компонентов русского социального идеала в историческом контексте.

Исследование специфики любого национального социального идеала может идти двумя путями: либо исходя из отражения этого идеала в национальной культуре – в философии и художественной литературе; либо исходя из анализа реальных исторических форм национальной жизни, их характерных особенностей. В первом случае мы сразу получаем некоторый «сублимированный» идеальный образ и моральный императив; во втором – получаем возможность увидеть те особые «механизмы» исторического творчества народа, которые позволили ему выжить в суровых условиях и стать таким, каким он есть. Первый подход более распространен, но второй более ценен, поскольку позволяет обнаружить те «секреты» национального опыта, которые сейчас особо востребованы, поскольку и ныне выживание и историческое творчество народа очень трудны.

В данной статье автор идет вторым путем, исходя из того, что национальный социальный идеал – это не некий отвлеченный образ должного, но опыт самой исторической реальности, только очищенный от его случайных и привходящих элементов, лишь затемняющих суть. В основе этого идеала, таким образом, лежит особый архетип социальности, воспроизводящийся в различных формах в разные исторические эпохи и обеспечивающий успешное жизнетворчество народа. Таким архетипом для России было и остается выживание в условиях перманентной внешней агрессии и скудной природы благодаря особой культуре взаимопомощи («общинности») и культуре нестяжательства (приоритет духовного над материальным). Именно в той мере, насколько реализовывался этот идеал в различные эпохи русской истории, зависела жизнеспособность народа и сила его государства, а отступление от него всегда вело к катастрофам.

Естественно, такая реконструкция реально существовавшего в самой русской исторической жизни идеала социальной жизни является поиском «идеального типа» (в веберовском смысле) общественных отношений, абстрагированного от его частных искажений и нарушений в различные периоды истории, в том числе и нашу эпоху. Но эта реконструкция явно необходима именно для того, чтобы найти сущностное «ядро», исходную «модель» российского типа социума, без которой он бы вообще не возник, и пространства Евразии были бы собраны в государство кем-то другим. Без осознания этой модели невозможно возрождение народа и сейчас.

На основе русского социального идеала вырабатывалась и четкая модель личностного развития: личность здесь – это способность человека к служению людям и душевной открытости. Для сравнения, на Западе личность – это способность человека к самоутверждению за счет других (стяжательство и эгоцентризм). Соответственно, развитие государства на Западе – это экспансия, колонизация как эксплуатация других народов. Наоборот, Российское государство росло за счет мирного заселения земель и взаимовыгодного симбиоза с другими народами, ни один из которых не только не погиб (как это стало с аборигенами Америки и Австралии), но лишь получил новые, максимально благоприятные условия для развития.

Н.О. Лосский в исследовании «Характер русского народа» приводит из книги графа Кейзерлинга «Дневник путешественника» его замечание о русском народе: «он один из всех европейцев обладает непосредственным отношением к душе своего ближнего»; поэтому среди русских легко завязываются знакомства: «через час кажется, что они были знакомы чуть ли не целую жизнь» (Лосский 1984: 55). Это не что иное, как очень высокая степень развития личности – но не в европейском ее понимании, а в русском, которое, очевидно, максимально близко к христианскому. Такое развитие личности было не только результатом тысячелетия жизни народа в лоне Православной Церкви, но и воспитывалось самими очень суровыми условиями жизни, требовавшей особой культуры братства и взаимопомощи, без которой невозможно было бы выжить народу.

В основе этой культуры, в свою очередь, лежала особая культура смирения и покаяния. Сомерсет Моэм, английский писатель и разведчик, поживший в России, отмечал следующее: «Тот, кто соприкоснется с русской жизнью или русской литературой, не может не заметить того огромного места, которое занимает в них чувство греха. Русский человек не только постоянно говорит вам, что он грешник, но он, по-видимому, и чувствует это и страдает от неутихающих угрызений совести. Это любопытный штрих, и я пытался разобраться в нем. Конечно же, мы говорим в церкви, что мы жалкие грешники, но мы не верим этому, в нас живет спасительное осознание того, что это не так… Русские кажутся другими. Они более интроспективны, чем мы, и их чувство греха неизбывно. Они воистину отягощены этим бременем, и будут каяться, в рубище и пепле, с рыданиями и жалобами из-за проступка, который нисколько не обеспокоил бы наше менее чувствительное сознание» (Моэм 1990: 362-363). С. Моэм также указывает на то, что англичанам такая русская личностная культура вообще не свойственна (по их понятиям, личность – это носитель «личной независимости»), и дает ей объяснение, которое не может не поражать еще большей наивностью. Он пишет о русских: «в целом он добр, жизнерадостен, не злопамятен. Он щедр и терпим к чужим слабостям… Если он отягощен убеждением в собственной греховности, то, очевидно, не столько из-за своего несовершенства или совершенства… но в силу каких-то физиологических особенностей» (Моэм 1990: 363).

Об этом есть и множество других свидетельств. Так, например, один революционер-«народник» вспоминал о своей «работе» среди крестьян: «Я начинал с расспросов об их деревне, нужде, о том, как у них себя ведет начальство, и затем уже переходил к своим заключениям и обобщениям. Но тут я натыкался всякий раз почти на одно и то же возражение: соглашавшийся с моими посылками кологривец делал из них свой вывод или подводил свой итог, а именно, утверждал, что сами они, деревенские, во всем виноваты… По этому воззрению им приходится терпеть нужду, обиды и скверное обращение собственно потому, что они сами поголовно пьяницы и забыли Бога» (Цит. по: Нестеров 1980: 143). И пока в народе сохранялось аутентичное православно-христианское самосознание, любые попытки революционной пропаганды были безрезультатны, ибо считать в своих бедах «виноватым» кого-то другого – это антихристианская идея.

В целом эта особая, внешне кажущаяся «отсталой», но на самом деле очень глубокая и сложная личностная культура братства, смирения и покаяния – в свою очередь, была внутренним содержанием определенного социального идеала, воспитывающего эту культуру, и только через нее и реализуемого. Как писал Н.М. Зернов, «русская жизнь была насквозь проникнута идеей единой семьи… Не случайно и царя на Руси исконно называли Отцом; глубоко в народное сознание вошло убеждение в равенстве и взаимной ответственности всех детей великой России-матери. Русские называли себя «православными»… Такое самоопределение, подчеркивающее исповедование истинного христианства, есть безусловный признак приоритета религиозного над национальным, лежащего в основе общества… народ составлял единое целое, и это дало ему силы мужественно преодолеть все трудности и лишения… это еще раз доказывает, что русские крайне серьезно относились к своему историческому идеалу и готовы были пожертвовать внешним благополучием и материальными благами во имя его сохранения» (Зернов 2010: 100-101). Важно понимать, что «родовое» сознание и восприятие социума как «большой семьи» было у всех народов – но только в догосударственный период их жизни, а затем быстро вытеснялось гражданско-правовыми отношениями и структурами. В России же, в силу особо суровых условий исторической жизни и глубокой христианизации нравственного сознания народа, возможного только в лоне Православия – новые, государственные отношения, не только не разрушали «семейное» самосознание народа, но наоборот, усиливали его. Такое самосознание было еще чрезвычайно сильно и в период Великой Отечественной войны – оно, в конце концов, и стало одним из решающих факторов Победы, обеспечив такую огромную степень мобилизованности народа, на которую европейские агрессоры были совершенно не способны. Естественно, что сфера формально-правовых отношений в России развивается уже много веков, но она всегда имела лишь «надстроечный» характер и не подменяла собой подлинные человеческие отношения, как это происходило на Западе. Как справедливо отмечал С.Г. Кара-Мурза, «резкое расширение масштабов внедрения юридических норм (законов) в ткань человеческих отношений произошло на Западе в Новое время именно потому, что Реформация и атомизирующее воздействие рыночного хозяйства разорвали множество связей, которые действовали в предыдущий период. Законы – очень дорогостоящая и не всегда эффективная замена связей совести и любви. В русском народе до настоящего времени такой крупномасштабной замены просто не требовалось» (Кара-Мурза 2011: 199). Рецепция западных норм права, начиная с эпохи Петра I, поэтому всегда имела двойственный результат: с одной стороны, она отвечала объективным потребностям модернизации российского социума, но с другой – часто вступала в противоречие с его внутренними органическими традициями. Вследствие этого на уровне массового сознания вырабатывался определенный скепсис относительно эффективности и справедливости правовых норм как таковых, что явно выразилось, например, в известной русской поговорке: «Закон – что дышло, куда повернул – туда и вышло». По этому поводу часто выдвигается тезис о «недостатке правосознания» в российском социуме и русском национальном характере. Но такая постановка вопроса явно является некорректной, поскольку скепсис по отношению к нормам права здесь был естественной реакцией на их неорганичность и частую неэффективность – то есть, как раз наоборот, результатом трезвого взгляда на право и определенной рефлексии. Но в тех случаях, когда право было органично и эффективно, законопослушность россиян (за отдельными исключениями явных преступников) всегда была очень высока. Об этом ярко свидетельствует тот факт, что до 1917 года, а также большую часть «советской эпохи» уровень преступности в Российской Империи и СССР был ниже, чем в большинстве стран Европы и в США тех же периодов истории (а также было намного меньше полицейских на душу населения).

Самосознание народа-семьи, имея огромную нравственную ценность и будучи очень мощным инструментом само-мобилизации, вместе с тем, всегда оказывается и особо уязвимым в периоды «вестернизации» России. Историческая закономерность состоит в том, что «когда консервативные ранние культуры вступают в тесную связь с динамическими и развитыми соседними цивилизациями, древние устои рушатся, а не заменяются новыми. В результате народ оказывается без опоры как в старом, так и в новом. Для отдельных людей открывается широкое поле деятельности: одни начинают вести безнравственную жизнь, полную пороков, а в других проявляются огромные творческие возможности» (Шахермайр 1986: 49). Именно это трагическое «расщепление» народа постоянно повторяется в России все с новой и новой силой – и оно, в конечном счете, всегда было исходной причиной исторических катаклизмов, которые здесь случались. Однако именно сохранение, не смотря ни на что, самосознания народа-семьи у очень значительной части населения всегда было тем последним фактором, который до сих пор не позволил распасться ни народу, ни государству, и не быть полностью колонизированными Западом.

Это самосознание народа-семьи, сформированное особо суровыми условиями жизни, с одной стороны, и православным воспитанием народа, с другой, определяет и совершенно особое отношение народа к государству – именно как общему защитнику народа-семьи, без которого просто не выжить. Если западноевропейский обыватель не видел ничего страшного в смене своего подданства и гражданства, лишь подсчитывая свои выгоды или не выгоды от перехода в другое государство, то для русского человека все было совершенно иначе. Утрата своего государства означала если не прямой геноцид, то, как минимум, такое страшное угнетение завоевателями, которое едва позволяло выжить. Причем все иные государства всегда для русских были исключительно завоевателями, пытавшимися превратить Русь в колонию, и русских в бесправных рабов. Таковы были и восточные, и западные завоеватели в равной степени. Этот тяжкий российский исторический опыт сделал для народного сознания государство почти сакральной ценностью, ради которой в случае крайней необходимости нужно жертвовать всем личным. Как пишет Ф.Ф.Нестеров, «русский патриотизм отличался от всякого иного своей беспредельной и безусловной, то есть не требующей ничего взамен, верностью государству. Если в Киевской Руси, как и в Западной Европе, в трудный час призывали ратников встать грудью на защиту своего домашнего очага, жен и детей своих, то Минин, напротив, предлагает “дворы продавать, жен и детей закладывать”, чтоб только “помочь Московскому государству”… одно и то же отношение к своему национальному государству перед лицом внешнего врага объединяло весь русский народ, от посадского человека Минина до князя Пожарского, от старостихи Василисы до фельдмаршала Кутузова… Чудовищное давление извне, испытываемое действительно всем народом, давало возможность… в течение веков воспитывать русский народ в духе такой любви к отечеству, такой преданности государству и государю» (Нестеров 1980: 128). Отсюда и особое отношение и к монархии, и к государству в целом, сформировавшееся в русском историческом опыте.

Даже марксист М.Н. Покровский вынужден был сделать вывод: «Царизм являлся в самой тесной связи с земельным идеалом крестьян. Свои желания, свои понятия о справедливости крестьяне переносили на царя, как будто это были его желания, его понятия… В народе возможно было вызвать восстание только от имени царя, т. е. не против существующего порядка, а на защиту его» (Цит. по: Нестеров 1980: 143). Он приводит пример революцинерки Е. Брешковской, которая писала: «Некоторые крестьяне спрашивали, нет ли под моими грамотами подписи царя или кого-нибудь из его семейства»; один крестьянин-сектант принял ее саму за «царицу или цареву дочку» (Цит. по: Нестеров 1980: 143). По выражению Н.М. Зернова, Царь понимался русскими как «глава народа-семьи» (Зернов 2010: 95).

Как писал И. Солоневич, «монархия, конечно, не есть специфически русское изобретение. Она родилась органически, можно даже сказать, биологически, из семьи, переросшей в род, рода, переросшего в племя и т.д… Отличительная черта русской монархии, данная уже при ее рождении, заключается в том, что русская монархия выражает волю не сильнейшего, а волю всей нации, религиозно оформленную в православии и политически оформленную в империи. Воля нации, религиозно оформленная в православии, и будет “диктатурой совести”. Только этим можно объяснить возможность манифеста 19 февраля 1861 года: «диктатура совести» смогла преодолеть страшное сопротивление правящего слоя, и правящий слой оказался бессилен. Это отличие мы всегда должны иметь в виду: русская монархия есть выразительница воли, т.е. совести, нации, а не воли капиталистов, которую выражали оба французских Наполеона, или воли аристократии, которую выражали все остальные монархии Европы: русская монархия является наибольшим приближением к идеалу монархии вообще» (Солоневич 2010: 109). Более того, можно сказать, что мобилизационный характер власти в России всегда делает российскую власть «монархичной» независимо от ее частной формально-юридической формы. Любые «противовесы» единому центру власти в России всегда с «математической» неизбежностью приводят к социальным катаклизмам и разрушению государства. Это объясняется тем, что российский социум имеет своеобразный бисистемный характер – он не только интегрирован как целостность, но и постоянно находится под воздействием извне, пытающимся лишить его самостоятельности. И часть российского социума во все времена стремится не к внутренней системной интеграции со своим народом, а лишь к внешней интеграции в систему западного мира. Эта бисистемность впервые проявилась еще во времена св. Александра Невского, подвиг которого состоял не только в победах над внешними агрессорами, но и в ликвидации внутренней оппозиции прозападного боярства, стремившихся интегрировать новгородские земли в европейское сообщество в статусе полуколониальной периферии (этот статус их вполне устраивал как иносистемную группу в русском социуме). Эта коллизия, впервые правильно разрешенная св. Александром, стала затем, к сожалению, «парадигмальной» для всей дальнейшей российской истории. В поной мере она разыгрывается и в настоящее время.

Этой имманентной «монархичности» российской власти, в свою очередь, соответствует народная культура предельного доверия к власти, которая всегда оказывалась полностью оправданной и эффективной, поскольку привела русский народ к колоссальным успехам в строительстве государства, защите от внешних и внутренних врагов, и способствовала созданию великой культуры. Катастрофы начались в ХХ веке именно потому, что сначала сам народ не проявил достаточной культуры доверия власти, поверив «революционерам», а в результате этого и получил совсем иную власть со всеми признаками подлинного деспотизма, взращенного «передовыми» европейскими идеологиями: сначала марксистской – после 1917-го, а затем либеральной – после 1991-го. И только лишь когда в народе возрождалась культура доверия власти, тогда власть получала пространство для развития, сама перерождалась и становилась снова если и не «народной», то, по крайней мере, стимулирующей его развитие.

Культура доверия к власти основана не только на ее конечной эффективности, но также и на том «отеческом», «семейственном» характере и власти, и общественности в целом, о которых сказано выше. Власть в России не занимается таким жестким контролем внутренней жизни народа посредством юридических механизмов, как это имеет место на Западе. «Невероятная степень бытовой свободы», неизвестная народам Европы, всегда отмечалась добросовестными наблюдателями русской жизни. Таков русский стиль жизни: между «вольностью» и мобилизацией.

В качестве классического примера вспомним знаменитый разговор с англичанином о русских крестьянах, записанный А.С. Пушкиным из его статьи «Мысли на дороге» [Выделения в тексте мои. – В.Д.]:

«Строки Радищева навели на меня уныние. Я думал о судьбе крестьянина. К тому ж подушные, барщина, оброк! Подле меня в карете сидел англичанин, человек лет 36. Я обратился к нему с вопросом: что может быть несчастнее русского крестьянина? Англичанин. – Английский крестьянин. Я. – Как! свободный англичанин, по вашему мнению, несчастнее русского раба? Он. – Что такое свобода? Я. – Свобода есть возможность поступать по своей воле. Он. – Следовательно, свободы нет нигде; ибо везде есть или законы, или естественные препятствия. Я. – Так; но разница: покоряться законам, предписанным нами самими, или повиноваться чужой воле. Он. – Ваша правда. Но разве народ английский участвует в законодательстве? Разве власть не в руках малого числа? Разве требования народа могут быть исполнены его поверенными? Я. – В чем вы полагаете народное благополучие? Он. – В умеренности и соразмерности податей. Я. – Как? Он. – Вообще повинности в России не очень тягостны для народа; подушные платятся миром, оброк не разорителен… Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол крестьянину доставать оный, как и где хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2.000 верст, вырабатывать себе деньгу. И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простора действовать. Я. – Но злоупотребления частные… Он. – Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы английских фабричных работников – волосы встанут дыбом… Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой – какая страшная бедность! В России нет ничего подобного. Я. – Вы не читали наших уголовных дел. Он. – Уголовные дела везде ужасны. Я говорю вам о том, что в Англии происходит в строгих пределах закона, не о злоупотреблениях, не о преступлениях: нет в мире несчастнее английского работника… Я. – Живали вы в наших деревнях? Он. – Я видал их проездом и жалею, что не успел изучить нравы любопытного вашего народа. Я. – Что поразило вас более всего в русском крестьянине? Он. – Его опрятность и свобода. Я. – Как это? Он. – Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро, сверх того несколько раз в день моет себе руки [У европейских крестьян того времени такое было еще не принято. – В.Д.]. О его смышлености говорить нечего: путешественники ездят из края в край России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия… Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость удивительны. Я. – Справедливо. Но свобода? Неужто вы русского крестьянина почитаете свободным? Он. – Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения с вами? Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии? Я. – Не удалось. Он. – То-то! Вы не видали оттенков подлости, отличающие у нас один класс от другого…» (Пушкин 1960: 127).

Западный социум отличает юридически четко регламентированная деятельность без крайностей «вольности» и мобилизации. Западный стиль власти построен по модели рынка: здесь власть – посредник в борьбе интересов, а политика – рынок оплаченных услуг. Для этого типа русский тип власти кажется «деспотичным», т. к. к власти применяется не русский принцип доверия, а рыночный принцип найма и контроля. По этой причине появилось множество наукообразных предрассудков. Особенно распространен, например, такой: «Для русского сознания особенно характерны экстремы и вечные колебания между сильной, авторитарной властью и хаотическим анархизмом» (Горичева 1996: 134). Это характерно не для русского сознания, а для сознания всякого народа, у которого разрушен его органический уклад жизни с помощью «революционных» событий. В нормальном состоянии для русских характерно органическое сочетание «отеческой» власти с естественной вольностью жизни, не стесняемой никакими чужеродными влияниями, и тем более никак не стесняемой государством. Но когда нормальный порядок жизни разрушен, искусственно создан «хаотический анархизм», тогда любой народ естественным образом ищет «сильной, авторитарной власти» просто с целью самосохранения. Это состояние совершенно противоестественно, и поэтому ошибочно приписывать его национальным чертам какого-либо народа, в частности, российского.

Если же обратиться к реальной истории, а не к современным идеологическим клише, то тезис о «русском деспотизме» в сопоставлении с историей Западной Европы оказывается совершенно мифологическим. Во-первых, основная масса русского народа и других народов Империи вплоть до революций ХХ века имела самый минимальный и опосредованный контакт с государством, поэтому степень его так наз. «деспотизма» для нее была вообще безразлична. Реально абсолютное большинство русского народа жило не в государстве, а в «миру» – общине, имевшей контакт с государством не напрямую, а через старосту и помещика. Отношения в общине строились на принципах морального авторитета ее членов, максимальной открытости и справедливости, – и именно это сформировало тот максимально свободный, честный и искренний тип личности, которому так дивились иностранцы и который стал жизненным базисом великой русской литературы.

Например, пресловутое «крепостное право» – это европейский институт, пришедший в Россию в ходе ее «вестернизации» (в особо жесткой форме – с эпохи Петра I); в Западной Европе он возник намного раньше и существовал намного дольше, охватывая намного большую часть населения, чем в России – и поэтому именно там, а отнюдь не в России мог оказать намного более существенное влияние на национальный характер. Более того, сам этот институт в России сохранил свой изначальныйнравственно-религиозный смысл – смысл службы государству, Отечеству, а значит, исполнения долга перед Богом, а не людьми. Кроме того, сам термин «крепостное право» крайне мифологизирован. Что за ним стояло в реальности? Только то, что из 40-50 рабочих дней в году 10-15 крестьянин работал на «барина», а весь остальной год (а это 300 дней!) был фактически предоставлен самому себе и обычно занимался частным промыслом. Для современного человека такое «крепостное право» скорее всего, показалось бы круглогодичным отпуском с небольшим перерывом.

Во-вторых, вопреки широко распространенному «русофобскому» мифу, уровень репрессивности российской государственности до 1917 года был значительно меньше, чем у государств Западной Европы и США. Даже экстраординарные для российской политической истории действия Ивана Грозного по количеству жертв оказываются в несколько раз меньшими, чем действия многих западноевропейских монархов того же периода, и даже меньшими, например, чем количество жертв одной лишь Варфоломеевской ночи. В России никогда не было ничего подобного институту инквизиции или практике публичных пыток, существовавших в Западной Европе вплоть до начала XIX века. В период от восстания Пугачева до революции 1905 года Российская Империя была единственной в мире страной, в которой фактически не существовало смертной казни, применявшейся лишь в самых экстраординарных и единичных случаях. Классическим стало сопоставление казни нескольких декабристов, вызвавшей самый бурный и длительный резонанс, и казни без суда и следствия несколькими годами позже в Париже 11 тысяч рабочих, которую французское общество просто «не заметило». Количество жандармов, количество преступлений и количество заключенных по отношению к общей массе населения (а также количество потребляемого алкоголя на душу населения) до 1917 году в Российской Империи также было в несколько раз меньшим, чем в странах Западной Европы и США.

Современными исследователями доказано также фундаментальное значение природно-климатического фактора для формирования русского национального характера (вторым фундаментальным фактором была специфика православной веры, а также необходимость постоянной обороны от внешних врагов). Первый фактор состоит в крайне тяжелых условиях ведения крестьянского хозяйства, а также выживания вообще: очень короткий период полевых работ (в 2-3 раза короче, чем в Западной Европе) и скудость почвы, заставлявшая постоянно «отвоевывать» ее у леса, что можно было сделать только общинным способом. Л.В. Милов отмечает: «Фундаментальные особенности ведения крестьянского хозяйства в конечном счете наложили неизгладимый отпечаток на русский национальный характер… Экстенсивный характер земледелия, его рискованность сыграли немалую роль в выработке в русском человеке легкости к перемене мест… чему не в последнюю очередь обязана Россия ее огромной территорией… С другой стороны, тяжкие условия труда, сила общинных традиций, внутреннее ощущение грозной для общества опасности пауперизации дали почву для развития у русского человека необыкновенного чувства доброты, коллективизма, готовности к помощи, вплоть до самопожертвования» [Выделено мной. – Авт.] (Милов 1992: 39).

В силу крайне тяжелых климатических условий «в Восточной Европе на протяжении тысячелетий совокупность самых “естественных потребностей” индивида была существенно больше, чем на Западе Европы, а условия для их удовлетворения хуже… Иначе говоря, объем совокупного прибавочного продукта обществ Восточной Европы был значительно меньше, а условия его создания хуже, чем в Западной Европе» (Милов 1992: 40). Мизерный совокупный прибавочный продукт, который удавалось получить даже при героических трудовых усилиях, обусловливал особую трудность содержания государства, которое было крайне необходимо для защиты от внешних врагов. «Именно это обстоятельство объясняет выдающуюся роль государства в истории нашего социума как традиционного создателя и гаранта “всеобщих условий производства”» (Милов 1998: 347). Но такое государство, в свою очередь, вынужденно было всегда быть максимально мобилизационным, что также формирует характер народа.

Все это приводило к трагическому «надлому» в русском характере:

«Необычайно сложные природно-климатические условия основной исторической территории России, диктовавшие необходимость громадных трудовых затрат на сельскохозяйственные работы»; «отсутствие значимой корреляции между мерой трудовых затрат и мерой получаемого урожая в течение многих столетий не могло не создать настроений определенного скепсиса к собственным усилиям, хотя они затрагивали лишь часть населения… Приходится только удивляться, что категория равнодушных, не верящих в свои силы людей, да и просто опустившихся была незначительной. Что в целом народ русский даже в годину жестоких и долгих голодных лет, когда люди приходили в состояние “совершенного изнеможения”, находил в себе силы и мужество поднимать хозяйство и бороться за лучшую долю» (Милов 1998: 346). Это формировало и мобилизационный характер народа, и его особые нравственные качества.

Первым из таких качеств была жертвенность – то есть способность жертвовать своей социальной «свободой» (а по сути, речь идет лишь о социальном эгоизме) ради полноты нравственной и духовной свободы служения Руси как защитнице истинной веры. Вот как пишет об этом архим. Константин Зайцев в книге «Чудо русской истории»:

«Все, и властвующие и подвластные, разнствуют лишь формами зависимости – будь то “служба” властвующих, или «тягло» подвластных. Никто не скажет: это – мое, и действую я по моему личному праву. Не представимо то для Московской Руси, и в этом все равны, и селянин, и купец, и промышленник, и боярин и даже владетельный князь, способный поспорить о родовитости с Царем. О распределении благ спорить можно, и тут действуют обычные формы гражданского оборота и обмена, как и обычные формы судебного разбирательства. Но обладание благом не есть личное право, а есть основание для несения обязанности – и все разнятся лишь формой и объемом таковых, в системе всеобщего тягла и всеобщей службы. Знаем мы один образ отстаивания своего “права”: это когда нарушалось “место” в несении службы. Но и тут отстаивалась служилая честь, а никак не личное право… Московская Русь вынуждена была сплавиться в монолит обязательной службы и обязательного тягла: только такой Русь могла – быть» (Зайцев 2000: 172-173).

Но главная основа самого бытия России в истории – способность к нравственному подвигу и, если нужно, самопожертвованию – оказывается одновременно и самой мощной побудительной силой к великим деяниям (отсюда мощь государства и самого народного «организма»), и самым хрупким и уязвимым для внешних воздействий основанием, поскольку предполагает постоянное воспроизведение этой способности к нравственному усилию, ничем не поддерживаемой, кроме христианской совести и примера великих предков. И стоит кому-либо соблазнить русских идеей земного благополучия и комфорта, подменить нравственное усилие – компромиссами эгоистических «интересов» и т.д., как вся эта внешняя мощь окажется бесполезной и бессильной, и Россия начинает разрушаться нравственно и физически.

Именно уязвимость веры в справедливость Государства является специфической причиной русских смут и революций, о чем В.В. Кожинов писал так: «восстания населения на Западе, как правило, преследовали конкретные экономические цели; между тем, сотрясавшие Россию мощные бунты были, по слову Пушкина, “бессмысленными”, то есть не имевшими прагматических целей и, как убедительно доказывал Ключевский, порождались утратой веры в наличную Россию» (Кожинов 2002: 38-39). Это были бунты нравственного чувства справедливости, а не прагматические бунты собственников или нищих, как в Европе. Однако в ХХ веке произошла псевдоморфоза русского бунта: воспользовавшись русской тягой к нравственному бунту, «революционеры» использовали его в совсем иных, сугубо прагматических целях – с целью завоевания и разрушения России.

Этот важнейший аспект революции отражен в размышлениях протоиерея Всеволод Чаплина: «“Красных террористов”, по сути, было не так много… Почему же хранители российских традиций потерпели поражение? Почему две-три сотни красноармейцев легко брали власть в городах, совершенно не настроенных их поддерживать? Выскажу парадоксальную мысль: так произошло из-за православного воспитания большинства народа. Люди, приученные любить, уступать и прощать, были попросту не способны стрелять сразу, без разбора и по всякому поводу, как это делали красные. В годы революции и Гражданской войны победила не народная воля, а наглость и дикая жестокость» (Чаплин 2007: 108-109).

Тем не менее, народ «переварил» и этих завоевателей. Как же это стало возможно? Снова приведем интересные размышления современного богослова протоиерей Всеволода Чаплина, касающиеся современности и самого ближайшего будущего: «В России все время возникает напряжение между реальной жизнью и западными идеями, принятыми властью за основу… Так было при многих монархах XVIII-XIX веков, так было при «марксистах», так есть и сейчас… Не зря вздыхает демократический догматист, как раньше вздыхали догматисты коммунистические: все их клише и модели разрушаются о российский образ жизни, о наш народный характер»; нынешним западникам снова «хотелось бы изменить народ, подстроить его под свои идеалы. Но на самом деле выйдет иначе. Россия перемелет идеологию и строй западной демократии, как перемолола марксистский коммунизм, наполнив его совершенно иным содержанием… за фасадом формально прогрессивного, прозападного политического режима у нас всегда будет идти собственная жизнь» (Чаплин 2007: 183-184).

Эти соображения подтверждаются не только реальным ходом современной российской истории, но и жизненными наблюдениями над реально сохранившимися чертами русского национального характера. Русский человек, независимо от своего этнического происхождения, везде сразу заметен благодаря своему принципиально непрагматическому поведению и стилю жизни. Даже утрачивая порой ценностные ориентиры своего сознания, он все равно, тем не менее, никогда не станет «прагматиком», озабоченным лишь личной выгодой. Соответственно, столь же ложными, с русской точки зрения, оказываются и другие понятия европейской идеологии. Актуализация русского характера в современных условиях является главным фактором возрождения жизнеспособного типа человека и непотребительского общества с суверенными ценностями.

Исходя из всего сказанного, формулировка исторических констант русского социального идеала может быть такой: это непотребительское общество, в целом основанное на доминировании духовно-нравственных ценностей над материальными, с особым отношением к государству как гаранту существования народа в условиях внешней и внутренней русофобии, с особой культурой взаимопомощи и неформальных социальных связей «семейного» типа, с необходимостью постоянных свободных усилий по возрождению жизнеспособности народа вопреки деструктивным воздействиям современной цивилизации и возрождению исторического самосознания народа вопреки деструктивному и целенаправленному воздействию русофобской пропаганды.

Современный российский социум может эффективно развивать любые новейшие социальные институты и формы социальной активности, необходимые для развития современной техногенной цивилизации, без освоения которой Россия не выживет в современном мире. Однако само по себе это освоение также не означает выживание России в качестве именно России. Если будет утрачен тот ценнейший человеческий тип с его уникальными нравственно-психологическими чертами, в течение многих веков формировавшийся суровой русской историей и Православием, то само существование России утратит всякий смысл. Она в таком случае может стать пусть и развитой, но всего лишь одной из множества безликих американизированных стран «общества потребления». Высшей целью общества является не экономическое развитие, а создание более сложного и содержательного типа личности. В этом отношении Россия как раз остается мировым лидером и является намного более развитой страной, чем страны Запада и быстро вестернизирующиеся страны Востока. Хотя в России также чрезвычайно распространился западный, а теперь уже и общемировой тип обезличенного человека техногенной цивилизации – ego-центрического индивида с примитивными стандартизированными потребностями и столь же примитивным инфантильным мировоззрением; но смысловое «ядро» российского социума еще продолжает формировать и традиционный тип русского человека, homo russicus, провиденциально «законсервированный» в советскую эпоху и ныне способный внутренне противостоять экспансии Запада. Этот факт нужно всячески акцентировать в любых рассуждениях о путях развития современной цивилизации.

Литература
Горичева Т. 1995. Христианство и современный мир. СПб.: Алетейя.
Зернов Н.М. 2010. Три русских пророка: Хомяков, Достоевский, Соловьев. СПб.: Русская симфония.
Кара-Мурза С.Г. 2011. Россия – не Запад, или Что нас ждет. М.: Эксмо.
Кожинов В.В. 2002. Россия как уникальная цивилизация и культура // Кожинов В.В. Победы и беды России. М.: ЭКСМО-Пресс. С. 7-61.
Константин (Зайцев), архим. 2000. Чудо русской истории. М.: Форум.
Лосский Н.О. 2005. Характер русского народа. М.: ДАРЪ.
Милов Л.В.  1998. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М.: РОСПЭН.
Милов Л.В. 1992. Природно-климатический фактор и особенности российского исторического процесса // Вопросы истории. № 4-5. С. 7-42.
Моэм С. 1990. Из «Записных книжек» В: Моэм С. Каталина. К.: Политиздат Украины. С. 337-372.
Нестеров Ф. Ф. 1980. Связь времен. Опыт исторической публицистики. М.: Мол. гвардия.
Пушкин А.С. 1960. Мысли на дороге // Пушкин А.С. Соч. в 10-ти томах. – Т. VI. Критика и публицистика. М.: Худ. лит. С. 392-396.
Солоневич И.Л. 2010. Народная монархия. М.: Институт Российской цивилизации.
Чаплин В., прот. 2007. Лоскутки. М.: ДАРЪ.
Шахермайр Ф. 1986. Александр Македонский. М.: Наука.

 

Владимир КАЗМИН

* * *
Больно смотреть на кровавый закат –
Так пред ненастьем небо горит.
Ночью дубы вековые скрипят –
Снятся кошмары и демон парит.

Залпы орудий и слёзы стекла
Бьются о землю кричащей рекой,
Снова невинная кровь потекла –
Мать прижимает ребенка рукой…

Мир наш земной снова сходит с ума,
Вывернув души сплетаясь с войной.
Плачет дождём природа сама
Над разоренной и мёртвой страной.

Я на коленях молюсь образам –
К Богу взываю в молитвах впотьмах.
Утро настало, но в памяти шрам –
Этой войны останется страх.

Как обновление – утренний свет,
Но не сложить нам крылья вины.
Злобы на веки останется след
Братоубийственной этой войны.

* * *
Ни залпы пушек нас пугают
И не кромешной силы мгла,
А то, что матери рыдают
У хаты черного угла…

Оторванной рукой мальчонка
Помашет вечности вослед
И где-то в мире дальнем, тонком
Души бессмертной вспыхнет свет…

* * *
Правда у каждого своя,
Но все же истина дороже,
Нас разорвала всех война,
Достанем меч святой из ножен!

И мы с коричневой чумой
Готовы биться до победы.
И крик: «За Русь, вперед, за мной!»
С ним в бой ходили наши деды.

И правда наша от небес
Стоит незыблемо стеною,
Озера, степи, русский лес
Хранят величие покоя.

Отцовский старенький блиндаж,
На высоте Донского кряжа,
Порос травой окопчик наш,
Но он защита нынче наша!

Врагам никак здесь не пройти
Разбит их лоб о стену правды,
Саур-могила на их пути
Стоит с небесной ратью славы.

И на круги своя пришла
Спираль истории вселенской,
Звезда победы вновь взошла
Над высотой и часть энской.

И ополчение вперед
Пошло в атаку на фашистов,
И, снова, правда, с тех высот
Сияет в небе нашем чистом!

Правда у каждого своя,
Но истина скажу дороже,
Над степью крики журавля
Разбит наш враг, что был не прошен!

И мы стоим плечом к плечу
Развеяв пыль сухих сомнений,
Герои будущих сражений,
Зажжем во здравие свечу,                                                       
Во славу новых поколений!

ПЕРЕМИРИЕ
Седина озарила слезой –
Перевернутый труженик-город.
Проплавает над сонной рекой
Взгляд из окон разорванный морок…

Трель бездомная диких собак
Защемила под ложечкой явно –
Это адова брошенный знак
Безутешной мольбы и страданья…

Гроздь сирени под утро взорвет
Души тех, что еще были живы
И как прежде Солнце взойдет
Напрягая безудержно жилы.

Без ума и к уму этот стон,
И кому он растерзанный нужен?
Отбиваю я вечный поклон
Раскаленной в вечности стуже!

Битых стекол крик – помоги!
Зашуршали неистово в вечность
У оторванной чьей-то ноги
Ожидает сурово беспечность…

Мы хотели единства с тобой,
Мы хотели рассветы встречать,
А в итоге ринулись в бой
Не за что, захотев умирать!

В СВЕТЛЫЙ ДЕНЬ ПАСХИ
Звон пасхальный в чистом небе –
Радость плещется в окно
И мохнатый вербы стебель
Машет над рекой давно.

Весело поют синицы
Встретив утра первый свет
И над всей землёй струится
Колокольный благовест.

Взгляд из детства не иначе
И в духовку куличи
Мама ловко противень прячет
Вкусно пахнет от печи.

Троекратно всех целует
Бог из горниих высот,
И воистину ликует
Православный наш народ!

Светом Истина Святая
Озаряет мир людской –
Обнимает Русь родная
Материнскою рукой!

СЛАВА ТРОИЦЕ!
Разбудил колокольный звон
С трелью вешней любви соловья
И в пределах земных сторон
Благодать укрывает меня.

И воркует голубка в такт
В листьях нежных веток берёз –
Триединый Господний знак
В каплях радости утренних рос…

Укрывает Святую Русь
Бог Отец – Своею Рукой,
Тихой радостью стала грусть
И такой на душе покой!

Поклонюсь я русским полям
И пусть буйно цветут сады,
Поклонюсь я вешним дождям
И лугам, чтоб не знали беды!

С днем рождения Церковь Любви
И с Надеждой и Верой нас
Дух Святой у народа в крови
В этот светлый и дивный час!

ЗВУКИ СВИРЕЛИ
Утопает в цветах сирени
Снова светлый победный май.
И летают звуки свирели,
Паренек, веселей играй!

И смахнул ветеран слезинку
С обожженной войной щеки.
Протоптали звуки тропинку
К огнедышащим водам реки.

И грохочущий крик истошный,
Где кипела вода Днепра,
В звуках нежных и осторожных,
Оживал волною – ура!

И в кромешной волне холодной
Утопала юность тогда,
Чтобы стала страна свободной,
Чтобы мирно текла вода…

В тишине пролетали звуки –
Нежный шорох вешней листвы.
Уже стали взрослыми внуки,
Но войны голоса живы!

Пролетают звуки свирели,
Паренёк, играй веселей,
Чтобы пули не засвистели
Над простором России моей!

ВЕЛИКИЙ ИВАН
Чужеземный доносится рык,
Но безмолвен Великий Иван.
У души оторвали язык...
Зазвенел опустевший стакан.

Лебедой зарастают поля.
Ядовито смеется экран.
Перевертыш кричит: «Вуа-ля!»
И читает талмуд и Коран.

Где же спрятан малиновый звон?
Где же звонкая трель соловья?
Русь свалил летаргический сон,
У экрана свалился и я!

Но ударит, ударит в набат
И проснется Великий Иван,
И сметет он тогда всех подряд,
Тех, кто был к нам не прошен, не зван!

БЕЖЕНЦЫ
Вздыхает дорога, а люди идут
И стелется горе над ними
Костры на обочине, будет приют
Донбассу от братской России.

И ветер обрывки народа несет
Кружит их в пути и тревоге
Уже не на сотни, на тысячи счет
Расхристанных душ на дороге.

* * *
Забыть разрывов стон и блеск
Летящих в небе самолётов –
Ликует cпрыгнувший с небес
Огонь ракет и пулемётов.

Забыть разорванную плоть
Лежащих на асфальте тихо,
Себя сквозь боль перебороть
И проглотить тот сгусток лиха,
Мне невозможно и теперь,
Когда уходят в даль мгновенья –
С петель оторванная дверь
И обожженные деревья.
В бетонной крошке и стекла
Бушуют снова эти стоны –
Слезинка детская текла
Бросая вечности поклоны.
Забыть влюблённых поцелуй
На том кровавом, смертном одре,
Они лежат в обнимке струй,
Что рухнули на землю подле,
Мне невозможно никогда
И всем забыть нам невозможно,
Пришла войны к нам в дом беда –
Бьют колокола тревожно!

* * *
Расстрелянный,
           но выживший Донбасс
Произнесёт ещё
           величественное слово,
И Божьим Светом
           вспыхнет небо в этот час –
Победа, братцы,
           и ничего другого!

Людмила ГОНТАРЕВА

* * *
Когда закончится война,
я упаду ничком на землю.
Пусть зарыдают в проводах
ветра – я больше не приемлю
испуга в солнечных глазах
бинтованных крест-накрест окон.
Теперь пусть радует гроза
оранжевым разрядом тока.
Пускай тяжелые идут
машины по вечерней трассе.
Мы забываем про войну –
их гул не страшен, не опасен…
Мы забываем о войне,
мы забываем, забываем…
О жесткой танковой броне,
о беженцах в июне-мае,
о развороченных телах
на площади кровавом блюде
и о безжалостных словах
должны забыть… но не забудем.

* * *
Лечь в траву и закрыть глаза.
Вжаться раной открытой в почву.
Снились алые паруса.
Оказалось – земля кровоточит.
Тих Господь… Только он с креста
видел мир без прикрас и фальши.
Ветер уксусом жег уста,
шли иуды победным маршем.
Сквозь меня прорастет трава.
Мир с войною в хмельном застолье.
Мы теряем в бою слова,
чтоб разлиться немою болью…

* * *
Ветер рвет провода,
с крыш летит черепица,
и скрывает вода
наших улиц границы.
Над степным городком
собирается лихо.
В зазеркалье окон
напряженно и тихо.
Надвигается сушь,
невзирая на грозы.
Мясорубка из душ
на пределе угрозы.
На прицеле – покой,
не задавшийся, в общем.
Мы уходим в запой,
не куем и не ропщем,
и не мелем зерно,
не читаем молитвы…
Мы попали в сезон
мировой шоу-битвы.

* * *
Подворотня слепа, как выстрел, -
оседаю бескрыло в снег:
меня из мгновения выстриг
безжалостный стрелок бег.
Теряю воздух руками,
простуда в моей крови.
Уже расплескалось знамя
небес над лицом земли.
Уже недоступны крыши:
на лезвие забытья
я падаю медленной тишью,
над пеплом воды летя.
Но океаном звуков
взрежу угрюмость туч,
чтоб украшением луга
вызрел пшеничный луч,
чтобы забиться птицей
в глобуса пёстрой груди
(пусть не дано проститься
с теми, кто впереди),
чтоб превратить в осколки
серого быта объём,
где вечер на вечной полке
ютится с квадратным днём.
...Но падаю призрачной датой
на лезвие забытья,
и безымянность солдата
заключает в объятья меня.

* * *
Мы войну объявим только завтра
на рассвете, когда солнце всходит.
…На муку талоны, спички, сахар
и моя записка на комоде.
Добровольцем ухожу – смотрите –
в регулярные войска санчасти.
Занимай места в партере, зритель:
я спасаю раненое счастье,
извлекаю день из-под обломков.
…Красный мак и белые одежды…
Бинтовать разлуку так неловко,
так туга повязка – струны режет.
Приручив дыханье тёплых пальцев,
ощущаю боль как неизбежность.
В организме убывает кальций.
В перестрелке убивают нежность.
После взрыва – гулкое затишье,
крика своего уже не слышу.
Вспоминаю лето: вишни, вишни,
и закат багровым соком вышит.
Пусть зима забьёт крест накрест ставни,
осень взглядом мой состав проводит.
Я уйду внезапно, но оставлю
для тебя записку на комоде.

* * *
Кто-то новые с радостью носит ботинки,
кто-то упорно копит на пальто…
У Донбасса в сердце сегодня льдинки,
наш Донбасс уютный уже не тот.
От ночного бденья устали веки.
Мы теряем в спорах своих друзей.
Если это истории новой вехи,
значит, каждое утро – большой музей,
где еще находим по телефону
самые близкие голоса,
где молиться нужно родному дому,
что от слез вытирает тебе глаза…
Кто-то очень жестоко размазал кашу
по тарелке времени и в умах.
Наш донбасский уголь – это не сажа.
Здесь – суров характер и велик размах!
Здесь степное поле и свободный ветер.
Здесь крепка и водка, и надежды нить…
Мы с тобой, товарищ, за беду в ответе,
и за счастье тоже по счетам платить…
Только будет утро, и наступит вечер.
Сосчитает небо всех своих бойцов.
Но уже не верим фразе «время лечит»,
ведь над степью радуга ранена свинцом….

* * *
Нас расстреляют уже на рассвете.
Волосы треплет слепящий ветер.
День будет тих и пронзительно светел
в этом квадрате, на этой планете.

Вдруг на осколки порвутся струны,
на серых скалах проступят руны,
и поспешим мы по рельсам чугунным
в край, где ацтеки, древляне, гунны.

Алые маки покроют футболки.
Холод почуяв, завоют волки.
Киллер ружьё зачехлит втихомолку
и поспешит на свою остановку.

Эти мгновенья взорвут экраны.
Мы растревожим квартиры, как раны,
где-то меж роликами рекламы
в рамках программы, не очень рано.
Зритель безмолвный за всё в ответе
крика молчанья, увы, не заметит,
качество съёмки, сюжет отметит,
сетуя вслух – у экранов дети.

И не поверив, что всё случилось,
что бесконечность в зрачок просочилась,
примем объятья листвы, словно милость,
падая в осень, что детству снилась.

Крылья к вискам тишиной прикоснутся,
звоном тяжёлым разбитого блюдца.
… Надо успеть на шаги обернуться,
чтобы проснуться, проснуться, проснуться…

* * *
Это словно кино, как в больном сне –
опоили дурманом нас по весне.
Ну а летом кровавые звезды в ряд
в карауле над городом нашим стоят.
А в полях окопы – шрамом на лицо…
Не послать любимому письмецо.
Сколько километров путь из рая в ад?..
Во степи солдаты без имен лежат.
Танки в Интернете, танки за окном.
Как конструктор «Лего», вдруг сложился дом.
По подвалу ходит старый мудрый кот:
в самом безопасном месте он живет.
Город мой контужен, город мой устал…
Кто бы нам страницы эти пролистал…
Но писать спокойно мы обречены
хронику ненужной непростой войны.

* * *
Припорошило землю суетой.
В кармане Вечности тревожный холод.
В зрачках столетий заплутал покой,
на афоризмы мир людей расколот.
Бессмысленны и мудрость и тоска,
что с неба градом-листопадом льется.
Останется ли время для броска,
Чтобы спасти наш мир от миротворцев?

МОЛИТВА
Услышь нас, Господи, мы – живы,
пошли на землю свой конвой
гуманитарный. Тянет жилы
сирены вой и ветра вой…
Поверь нам, Господи, мы – люди.
В братоубийственной войне
за всех солдат молиться будем,
на той и этой стороне.
Прости нас, Господи, мы серы
и сиры в глупости своей.
В родной земле греша без меры,
мы просим процветанья ей…
Спаси нас, Господи, мы слабы:
от минометного огня,
стрельбы и ненасытных «градов»,
мы сами не спасем себя…
……………………………
Спасибо, Господи, мы живы…

Анна ВЕЧКАСОВА

* * *
А «скорая» меня не довезла,
напрасно била об асфальт колёса.
В единый миг я стала безголоса
среди руин и битого стекла.
Подумайте: молчать! А что осталось?!
Не видеть мир, не трогать и не слышать,
как бисер-дождь рассыпался
по крышам…
Опять не повезло - какая жалость.

* * *
Она близка и набирает силы,
Нещадно рушит семьи и дома.
Она копает свежие могилы,
Землёю засыпает их сама.
Имён ей много на планете дали.
Невежество моё прошу простить,
Одно я имя чётко знаю – Кали.
Его навряд ли можно позабыть.
Но как её вы там ни назовёте,
Страшна была в любые времена
В своей простой чудовищной работе,
Безжалостная женщина – Война.

* * *
Мне всё казалось, вечность не придёт –
она блуждает в переулках света
по ниточке, с планеты на планету
опасный совершая переход.
Я думала, что, наконец, везёт,
что впереди умеренные годы.
Но, то ли под влияньем непогоды,
вдруг осознала: всё наоборот.
Что все слова невыжженных страниц
подобраны заботливой рукою,
а вечность за соседнею стеною
зовёт меня в примерочную лиц.

* * *
Открой, умоляю, глаза!
Услышь меня! Я же Твой раб
По Образу создан, но слаб.
А слабого трогать нельзя.
Как хочется жить и любить!
Да в небе летит самолет.
Гадаю - в кого попадет?
С тоской понимаю- бомбить...
И взрыв отдается в ногах!
Молю, просмотри на меня!
В осколках и смерче огня,
О, Господи, Яхве, Аллах!

* * *
Грохот! Страшный, дикий, злой!
Вспышки, блики, чей-то вой!
Навзничь, на пол! тру глаза-
Август, ночь... идет гроза...

* * *
Твой город больше не бомбят.
Работать, как и прежде рад.
А что касается зарплат,
Так то не мы – ОНИ чудят.
Укропам не кричишь «виват!»
Не беженец и не солдат.
Ты – мирный, в этом виноват.
Скажи, кому ты нужен, брат?

Александр СИГИДА

Цикл «ВМЕСТО РЕПОРТАЖА»

(ПОТОМ)
этой весной соловьи не пели,
зато научились высвистывать пули,
они выбирали высокие цели,
но промахнулись и обманули.

а мирные птахи летели мимо
и представляли собой мишени,
садились плотно шальные мины,
рвались в районе «большой кишени».
06.06.2014

(под обстрелом)
громы побили все нормы – ради каких-то наград…
(рвутся снаряды и бомбы – это работает «град»)

злые хозяева рады – раб добивает раба…
(воют собаки да бабы, и догорают хлеба)

мины-патроны-гранаты ревом пугаю ворон
(лезут поганые гады танками с разных сторон)

взрывы и справа, и слева; (или – ну – все-таки гром?)
(если расколется древо, рухнет заброшенный дом)

строчки из старой анкеты или лихая судьба?
(лишь полевые букеты да пулевая стрельба)
На рассвете 4-30 (04.07.2014 г.Краснодон)

5 июля 2014
режет морозом по коже музыка ржавых петель;
(сделался фразой расхожей список немирных потерь)

лица соседей суровы – тут по-другому нельзя;
(дети, родители, вдовы да ополченцы – друзья…)

слёзы смахнули подруги – нервы запели струной;
<за боевые заслуги перед родной стороной>
6 июля 2014
это не игрушки и давно не сон…
(потянулись пушки через Краснодон)

душу рвет на части евро-гуманист…
(обстреляли Счастье – прут на Металлист)

опустел поселок – побежал народ
(залетел осколок камнем в огород)

БРАТСКИЕ МОГИЛЫ
1
веришь фотоснимку или на словах?
(…и лежат в обнимку в придорожных рвах)

поворот на Счастье кто-то подсказал…
(самолет на части – в дым автовокзал)
лупит не по-детски горе-самолет

(парень из Донецка в Киев не идет)
помощь из Иркутска шлют на Волгоград…

(парубОк из Луцка заряжает «град»)
террорист жестокий не пошел на Львов…
(на юго-востоке всем хватает рвов)
ІІ
лезут из Европы рыцари плаща…
(ямы да окопы роем сообща)

вместо похоронки, червь получит корм
(…водрузят обломки на могильный холм)

эти обелиски на манер креста
(ни к чему «зачистки», если пустота…)

«кто бомбил Тернополь? – Пять шагов вперед!»
(поезд в Симферополь больше не идет)
кто составил списки и готовил пир?
«сообщите близким кто кого убил».
III
…свежая воронка где стоял блокпост;
(там бензоколонка кладбище и мост)

жителей пугали образом врага
но не помогали вилы и рога…

ворогу в угоду жить под градом пуль?
(отключили воду – на дворе июль)

закатал бульдозер в землю огород;
испарились слёзы и соленый пот

<бомбовоз> уводят на второй заход
на Донбасс вернулся 41-й год?
IV
авиатор видный как тебе взбрело
под огонь зенитный подставлять крыло?

кто считал убытки поощряя прыть?
удались попытки небеса закрыть

<грузовик> пузатый искупил грехи –
рухнул за посадкой и десант погиб;

где-то в Павлодаре бабы голосят…
(авиаудары больше не грозят)

вопли просочились кровью в вышину;
по утрам учились слушать тишину
V
супостат проклятый лезет напролом
(заменил лопату примитивный лом)

что искал в обломках западный эксперт?
(чёрным похоронкам ни к чему конверт)

догорает тополь прямо у ворот
(добровольной <опой> тешится народ…)

родовая память правду говорит;
(добываем камень для могильных плит)

рушили могилу древнего царя
чтоб проверить силу камня-дикаря?
VI
рядом с баррикадой догорел костер;
(извели блокадой братьев и сестер)

поздно или рано – сколько съел пудов?
(поражают раны наших городов)

требуйте свободу у своих властей;
(лопаются сходу крылья лопастей)

корчивший дракона выронил штурвал;
(к нашим терриконам вас никто не звал)

прошлому нелепо карами грозят;
(падающими с неба нет пути назад)

06.07.2014

Ирина ЧЕРНИЕНКО

ДНЕВНИК НЕОБЪЯВЛЕННОЙ ВОЙНЫ

Я не ставлю дат над тихой строчкой.
Дни безлики в сущности своей.
Только время властвует над точкой.
Только время делает людей.
Начинает там, где все созрело
Возвращает то, что ждут давно.
И уходит, если надоело,
Накрывая беспробудным сном.
В этом мире я его частица.
Мой отсчет на мне и для меня.
Если время вырвало страницу,
Если время выбрало страницу,
Значит, время истово молиться,
Даты убирая в свете дня.

Краснодонский район, поселок Урало-Кавказ,
три километра до границы с РФ.
Лето июнь 2014 год

До восхода солнца, пока тело еще обнимает прохладный воздух, я, моя соседка и двоюродная сестра Татьяна хозяйничаем на огороде. Борясь с сорняками и рыхля грядки, мы умудряемся оговорить и наши житейские проблемы и дела мирового значения в то время, как где-то гремят орудия, гибнут люди, рушатся здания и судьбы. Это утро по-особенному врезалось в память. Разговор не получался. Фраза «…мы тут, как ни в чем не бывало, огородничаем, а в Славянске проливается кровь невинных людей…» тревожила душу. Вечером после работы, после разговора о положении на Украине, сестра предложила послушать песню «Вставай, Донбасс».

Во второй половине следующего дня, с востока послышались раскаты грома. Я убирала после обеда со стола, мы всей семьей находились в доме. Кто-то радостно воскликнул: «Кажется, сегодня день не поливочный – будет дождь». Запыхавшись, во двор вбежала сестра.

- Послушай, это стреляют пушки. Ты что не слышишь автоматные очереди? Это не гром! Смотри за посадкой дым от снарядов!

Побелевшие, плотно сжатые губы скрывали разбуженный страх. А оттуда, где по осени мы встречаем утреннее солнце, ветер гнал клубы дыма с еще незнакомым и непривычным запахом разрушительного пороха. В этот день мы познакомились с войной, которая для нас началась 20 июня 2014 года.

Кто обстреливал таможенный пункт у Изварино, мы не знали. Забравшись на крышу садового душа, я пыталась что-либо рассмотреть за посадками на горизонте, из-за которых доносились звуки раскатистые, глухие, металлически-резкие, от них ощущалось содрогание земли. В душу проникало еще неосознанное беспокойство. Я не замечала, как в какофонию грохотов боя вплеталось пение птиц, жужжание пчел, тихий шелест листвы.

Непривычное состояние овладело мной. Находиться в доме не было сил. В доме внешние звуки смешивались, и казалось, что грохочет со всех сторон, что ты в окружении опасности и выхода нет. Появилась необходимость – слышать – далеко или близко идет бой, приравнивалось к «будем жить или», вторая часть не озвучивалась, но подразумевалась. И только теперь стала понятно, что действительно «страх – дитя неизвестности». И только в этот день я осознала, что я дочь Божья и он меня любит.

Бой продолжался до глубокой ночи. Домашние тихо разошлись по комнатам. Уснуть не получалось. Воображение рисовало разнообразные картины. Там, где шли бои, я знала, что в ожидании оформления документов находилось много легковых машин с людьми, детьми. Уезжали в Россию. Рядом с пропускным пунктом – домостроения жителей поселка. Вспомнилась собака на цепи у будки, которую забыли во время августовского пожара на нашем поселке. И вдруг яркие вспышки света располосовали темноту комнаты. Над домом загрохотал гром. Дочь тревожно выкрикнула: «Стреляют!». «Нет, нет. Спи. Это пришел дождь». Он все-таки пришел. Пришел неистово, надрывно швыряя потоки воды в стекла, в стены, мне казалось, он закрывал, защищал нас от разрушающей силы войны, а может, хотел сказать, что-то очень важное.

Утром мы обнаружили, что для нас началась новая жизнь. С этого дня время разделилось на «до» и «после». И то, что ранее «до» было незаметным, малозначительным, приобрело вес и значимость. Целый мир со своими задачами, сносками, допуще-ниями и ожиданиями стал другим. По переулку в направлении государственной границы на большой скорости проносились легковые машины. К полудню меня пригласили во двор сестры, и я узнала, что «Донбасс встал» и спешно уезжает в Белгород (РФ) к дочери. Эта новость была ошеломительной. Я видела заплаканные глаза сестры, слова племянника ввергали в бездну безысходности и отчаяния. Он говорил, что границу минируют, что утром расстреляли автобус с пассажирами у рынка, что к городу подходит колонна украинских танков, и в первую очередь будут ставить шестнадцатикилометровую буферную зону с Россией, поселок входит в нее. «Не может, быть», - шептала я сухими губами: «Хорошо, я присмотрю за подворьем, но сохранить огородные грядки, не обещаю». На прощанье сестра обняла меня, и скороговоркой продолжила: «Заберите, себе холодильник, он же новый…». Я ревела весь вечер, да простит меня Всевышний, и проклинала тех, кто развязал эту войну. Меня не зацепили слова племянника, они мне показались пошлыми, как компьютерные игры, которые далеки от реальной жизни, жизни в которой действуют другие законы, неподвластные уму человека. Меня озадачила реакция сестры, и возмутила наглая самоуверенность лиц, развязавших криминальную кампанию на уровне государства. Все-таки успокоила меня мысль, что она уехала на время военного положения, вроде бы как, в гости. Стало легче дышать.

Последующие три дня мы слушали отголоски бушующей кровожадной стихии за посадками, холмами на трассе Изварино-Краснодон. Угрожающий звук то приближался, то удалялся. «Кто победит?!», - вопрос стал основой дня. Мир медленно делился на «наших» и «чужих». Промежутки заполнялись работой. Именно работа отвлекала и лечила.

2 июля канонада поставила точку и начала с нового абзаца новый сюжет моей жизни. На работу я ехала в автобусе в непривычной тишине. Пассажиры были хмуры и молчаливы. Ближе к обеду вновь началась канонада. Поползли слухи о тяжелых боях на урало-кавказском повороте по трассе Краснодон-Изварино. Из города выехать в поселок привычным маршрутом и рейсом не представлялось возможным. В районе «девятки» вооруженные ополченцы остановили рабочий автобус в связи с опасностью на дороге. Говорили, что идет обстрел машин снайперами. Услышав, что мы все-таки ходим вернуться в поселок, ополченцы пошутили: «Ну, тогда жарко вам будет там. Прогноз погоды что не слышали?» Пешком идти через посадки моя спутница отказалась, и мы наняли за приличную сумму такси. Знакомый таксист, держась за баранку с жаром убеждал нас в безысходности положения, необходимости собирать вещи и уезжать в Россию. Рассказывал о том, что за таможней развернуты лагеря для беженцев и там помогают всем. А тут скоро установит свои ракеты НАТО, что нас давно слили американцам и все такое. Я не соглашалась, спорила, доказывала. Мой главный аргумент звучал, конечно, наивно на фоне реальной ситуации, но именно он давал мне силы и веру, что все будет хорошо. «Здесь могилы моих отцов, дедов. Эти шахты строил мой дед. Землю обрабатывала бабка. Отец добавил себе два года и ушел на фронт во время Великой Отечественной. Я не имею права их предавать!» Бросилась в глаза пустынность дорог. Ехали через Суходольск по объездной. У гончаровского переезда нас встретила машина с военными готовыми к бою. На нас смотрели дула автоматов, экипировка … «киношный сценарий» в реальности. Кажется «свои». Высадив меня на поселковой остановке, машина резко развернулась и, взметнув мелкий гравий, бросилась по пустынной дороге к спасительному переезду.

Две недели поселок был отрезан от большой земли. Возвышаясь над Большой Каменкой, лесопосадки, терриконы представляли для противника удобную огневую позицию. С урало-кавказских холмов хорошо видна южная и восточная панорама степей. Рядом граница РФ. Сюда «они» и рвались. Кто «они»? «Укропы», «нацики», «бандерлоги» и еще разная обзываловка. СМИ напрягали недосказанностью и изобиловали натурализмом разрухи и боли. 21 век цинично попирал законы общежития. Во главе создавшейся идеологии стоял культ войны. Она пропитала, как плесень, каждый уголок жизни и вынудила даже отъявленных атеистов воскликнуть: «Боже, как ты можешь такое допускать!»

Подвал превратился в уголок земли обетованной. Как-то само собой у двери появились лопата, лом, баклажки с водой. У стены на кирпичах сложились деревянные нары с барской периной и видавшая всякое в своей жизни шуба заняла соседний гвоздь рядом с фуфайкой. В восточном углу на перевернутом ведре устроилась свеча. Ее спутник – спичечная коробка, тщательно завернутая в пластиковый пакет, была рядом. И уж совсем, казалось бы, неуместно здесь находилась икона. Старенькая, она чувствовала сырость и всем своим видом показывала необходимость выхода на свет, к теплу. Наши желания были общими.

Когда часы показывали, что скоро полдень, я начала злиться. Каждое утро полностью было подчинено войне. Сколько пролетело снарядов надо мной, я уже не считала. Мне казалось, что когда я выйду из подвала – если выйду – то увижу вокруг одни развалины, и тут же, громко выругавшись, прогнала мрачное видение от себя. Как же, во дворе у сестры некормленые собака Пират, кот Тимофей, петух и пять курочек, еще пять приблудившихся разномастных котов, брошенных беженцами. Своя четвероногая лохматая живность в составе собаки Данки, кошаков Мурки и Маньки и старая соседка тетка Надя. Вредная старуха вернулась от сына на такси во время бомбежки домой – умирать. А грядки с огурцами? А многообещающие морковь, капуста, подрастающие для детей и внуков? Все ждали внимание и заботы. Так что моя обязанность жить была огромной и востребованной.

А в доме стояла непривычная отстраненность. У входа – сумка, набитая самыми необходимыми вещами и продуктами. Этакий дежурный багаж. Как хотелось мне, чтоб он не пригодился! И каждый раз, глядя на нее, я вдруг вспоминала, что надо что-то добавить, а что-то выложить. Сознание оттачивалось и приспосабливалось к реальности. Именно в этой ситуации понимаешь свою сопричастность ко всему, даже к запредельному. Я стала разговаривать с домовыми. Ухожу из своего двора в соседний двор, прошу, чтоб мой домовой охранял усадьбу, ведь это же и его крыша-комфорт, ухожу из соседнего – прошу соседнего домового о соблюдении заботы и порядка во дворе сестры. А что мне оставалось? И они меня слышали! Слушали! И мы молились вместе и делили вместе и беду и радость. Радости, конечно, были. Простые радости мирного бытия.

Мыть посуду с перерывами на обстрел – знаете, это испытание не для меня. Но я достойно его выдержала. На пятый раз я уже вытирала мойку и отжимала посудную губку. Меня словно разделили на несколько частей. Я слушаю шелест пролетающих снарядов, ориентируюсь в бомбежке. Далеко-близко-опасно. Я слежу за сохранностью продуктов (поскольку снарядами нарушили электросеть и холодильник оказался в вынужденном отпуске) и своевременными обедами и ужинами. Я ежеминутно удерживаю сознание в молитве, чтоб не скатиться в злость и отчаянье. Я излучаю веру в благополучное завершение бомбежки. Я слежу за наличием всего необходимого в подвалах. Да, да подвалах. Пригодился и подвал сестры. Он всего-то в 100 метрах ниже нашего, а слышимость взрывов и вибрация все-таки меньше. Скрашивали наше смутное время соседи. Вдруг для меня (начинающего психолога) обнаружилось, что организация психики у людей действительно разная. Соседка, закутавшись в одеяло, втиснувшись в угол, сидела неподвижно. Ее присутствие осознавалось, когда пролетал очередной снаряд. Она произносила: «Это далеко?» - и мы ее уверяли, что это далеко. Мужчины говорили о политике, о военной технике. Иногда о работе. Сидеть все время в подвале было не выносимо. И как только затихал грохот, мы принимались за домашние дела. Сбор огурцов, закупорка, прополка, полив…. Как-то, при разговоре знакомая обронила: «Кому, нацикам заготавливаете?» Я ответила: «А что, они тоже кушать хотят».

То, что нацики (так мы называли пришедших с оружием к нам) тоже хотят кушать, стало очевидным, когда стали говорить, что из «Южного котла» (бои для «наших» складывались успешно), а нацики ходят по частному сектору и просят еду. Кто даст хлеба, а кто и прогонит. С этого времени «чужие» разделились на «нациков» и бандитов. Чисто по-бабски стало жалко нациков. Из СМИ выходило, что призывают молодых западенцев, наобещают денег, наврут с три короба, что будут они защищать мирных людей от сепаратистов, террористов – и отправят в пасть смерти. Сколько их погибло на холмах краснодонщины, знают только те, кто их сюда отправил. Забирать погибших и раненых не спешат, короче, «пропали без вести». В одной из встреч с командиром батареи, увидела на его мобилке фото захоронения, мародерства и чудовищного кощунства по отношению к погибшим со стороны своих же военных ВСУ. Сколько же матерей и жен никогда не узнают где и как погибли их родные. Насколько же должны быть бесчеловечны командиры, которым безразлична судьба, да что там жизнь подчиненного солдата. И как же безропотны, бездумны солдаты…! Эта война станет в истории позором для украинской нации.

Собаки встречали начало бомбежек скулежом и завыванием, песня не для слабонервных. Свою мы отпустили с цепи, а вот соседского пса Пирата побоялись (еще не знали его темперамента), и видеть его отчаянное положение было трудно. Как точно собаки определяли начало обстрела! Данка собиралась и быстрее нас оказывалась в подвале. Один раз в подвале, привыкшая прислушиваться к любому звуку, я определила незнакомые звукосочетания. Когда я поняла что это, то смеялась так, что разбудила храпящую собаку. Пират же каким-то неведомым чутьем определял начало обстрела. Он начинал рваться с цепи, неистово лаять и за мгновение до смертоносного звука забивался в будку. А как повышалась их бдительность, когда на улице появлялись люди? По лаю дворовых собак я определяла направление движения человека или группы людей (что теперь редчайшее явление в нашей местности). Как-то утром, воспользовавшись неожиданной тишиной, я собирала огурцы. Ведро уже было наполнено, как я услышала тяжелые шаги большой группы людей. Осторожно выглянув из-за дома, увидела колонну военных. Это были в основном молодые ребята. Непривычная для глаз военная одежда, экипировка, оружие резко ударили по эмоциям, но, овладев собой, я заметила, как тяжело они шли. Несмотря на предупреждение не выходить со двора ни под каким предлогом, я отворила калитку. Наши глаза встретились. Некоторые ребята отвернулись. Что-то толкнуло меня и голос мой, дрогнув, сказал: «Храни вас Бог. Ребята, скажите, когда же это все кончится?» От колонны отошел средних лет мужчина с черной банданой на голове, улыбнулся устало и ответил: «Скоро, дивчина, скоро! А огурцы у тебя не горькие». Я молча протянула ему ведро. Через несколько минут солдаты улеглись под деревом вповалку, кто как примостился, и тут же уснули, оставив на волю судьбы свою жизнь. Я смотрела на их измазанные лица, руки и боялась потревожить их, возможно, короткий сон. Сколько разных чувств я ощутила! Жалость, гордость, умиление, презрение, радость и… боль. Кто мог подумать, что придет сюда война! Что вот эти мальчики возьмут оружие в руки и будут защищать нас и убивать… А кто враг? Свои же славяне! Боже, неужто мир ослеп, оглох – не слышит и не видит слез и проклятий матерей! Люди!!! Кто вас сюда прислал… умирать, сгорать в страшном аду «градов»?

Мир жил своей жизнью вопреки военному сценарию. Парочка диких голубей-горлиц поселилась в наших местах давно. Сначала они жили на старом дубе. Потом перебрались на грецкий орех. Раскидистое дерево давало им приют. Нежное воркование неразлучных горлиц удивило во время очередного обстрела. Когда звучал шелест пролетающего снаряда, они сидели и ворковали, как будто все в мире спокойно, и только во время взрыва они замирали на мгновение. Никакой суеты, паники, нервозности. Мгновение недоумения и все! Потом перелетали на другое место и продолжали свой разговор. Курочка Принцесса, привязанная за ногу у стола, удивляла не меньше. Я намеренно вышла из подвала, чтоб посмотреть, как она реагирует на взрывы. К счастью, во время моего эксперимента я была одна на все четыре стороны, не считая соседки тетки Нади, которой я давала команды, когда обязательно надо прятаться в подвал, а когда не обязательно. И вот панорама наших июльских холмов стала принимать огненные передачи. От кого? А Бог их знает. То приближающийся, то удаляющийся рокот тяжелой техники привязывал мой слух к южной стороне поселка. И оттуда или через них к нам летали «обратки», низко, злобно шурша, разрезая воздух один за одним. Тяжелое «УХ» приводило курицу лишь к приседанию, а потом она вновь принималась клевать пищу из перегнойной кучи. Это надо было видеть. Взрыв – курочка присела, не двигаясь, настороженно обвела своими круглыми глазами территорию вокруг и, наверное, не обнаружив ничего опасного, – вновь принимается за свое. И так все время! Эх! Как я ей завидовала. Вот так запросто переключать внимание – это же спасение. А я в минуты тишины, как натянутый канат, хоть играй «реквием».

С начала войны я отметила, как нарастала мощь военной техники. А еще я отметила, что Богу было угодно, чтоб я только слушала войну. Где-то, разрывая тишину, двигались колонны тяжелой техники. Вписывались в злобу дня танки, самоходки, зенитки вместе с самолетами-сушками, потом появились системы «Град», «Тайфун» и даже баллистические ракеты. Их сила звука невольно сжимала тело, и со временем стали болеть почки. Психосоматика работала на все 150%. Приходилось брать себя в руки ради сохранения остатков здоровья. Но за время осады поселка я похудела на семь килограммов. Заметила, когда стала наступать на подол длинной любимой юбки. Что-то она стала длиннее? Надо сказать, что и мое зверье нелегко перенесло бомбежки. По непонятной причине околели две курицы. Приблудные коты, несмотря на нормальную кормежку, стремительно худели, просматривались признаки расстройства желудка, и, скрывая факты от домашних, мне пришлось потом похоронить с разбежкой во времени четырех котов. Мне, верующей, но глубоко сентиментальной, это далось тяжело. Потом пришлось приложить немало усилий, чтоб вылечить остальных. Самым действен-ным лекарством оказалось теплое доброе внимание и забота, возвращавшие им веру «что все будет хорошо».

14 июля 2014 года ополченцы оттеснили от Краснодона киевскую рать. Можно было бы вздохнуть с облегчением, но начались обстрелы Луганска и Донецка. Я поняла, что теперь боль за жизнь людей, городов и поселков стала неотъемлемой частью моей жизни.

И еще я поняла, что жить в частном секторе все-таки чуть лучше, проще. Во время налетов СУшек не надо бежать по лестничным площадкам, сбивая колени от страха, в бомбоубежище, которое может быть за квартал от дома. Между боями можно заняться огородными делами, в принципе, овощи, фрукты, зелень – под рукой. Снята зависимость от магазинов, рынка. И работа на земле успокаивает. Зона контроля за пространством, воздухом здесь шире, значит, и больше возможности избежать опасности. Моя неосведомленность в военном деле рисовала в воображении полет-траекторию бомб с самолетов, как во время Великой Отечественной войны, как показывали кинохроники. Но современная реальность, оказалось изощренней в методах убийства. Сосед в свое время служил на аэродроме и, коротая часы вынужденного подвального жития, объяснил мне, как происходит бомбежка с СУшек. А их мы узнавали уже по звуку.

Первая встреча запомнилась. Когда самолет пошел на третий круг (значит, определена цель): снижая высоту, пилот готов нажать на гашетку и отпустить смерть; эта кровожадная машина издает такой отвратительный, нарастающий звук, как будто он ищет и зовет только тебя. Дважды в день СУшки тревожили наше небо и ранили, убивали нас. Почему-то поселок заинтересовал ВСУ. И ранним утром, после двух кругов, СУшка сделала «подарок» к 100-летию поселка, разрушив два двухэтажных дома. К счастью, никто не пострадал. Но репутация украинской авиации умерла для меня навсегда. После того, как снаряды попали в охранный домик РМЗ и погибли люди, вот тут возмутилась и сама Природа. С востока, грозно вздыбливаясь, пошли грозовые тучи. Раскаты грома вытеснили бешеных пилотов из нашего неба на запад. Дождь лил два дня, то стихал, то усиливался. А я, припадая лбом к пахнущей жизнью земле, благодарила Небо за то, что оно дало нам шанс еще раз понять, что только Оно знает как, когда, кому и сколько жить. В небе над Краснодоном стальные вороны не раз кружили, выискивая добычу, но сами находили смерть. Когда я всматривалась в подбитый самолет на западной стороне неба, я вздохнула с облегчением. Все! На южной стороне – сбит, на северной – сбит, этот подлец – последний. Снижаясь, неуверенной «походкой» подбитое тело СУшки планировало к поселку Краснодону, где его, думаю, достойно встретили. Действительно, налеты прекра-тились, то ли украинские самолеты все посбивали, то ли деньги на их полеты кончились. При любом раскладе мы были благодарны Богу за это. «Летчик-налетчик»... Я не представляю, с какой совестью за штурвал садится мужчина-воин, получивший образование в мирное время, и бомбит мирных людей, их дома…. Как он спокойно спит дома, и что он рассказывает своим детям, жене о своей страшной работе? Я ему даже не сочувствую, мне его искренне жаль… Какую судьбу он готовит себе, своей семье?..

Город наш оживлен только по утрам: беготня по магазинам, закупка остатков продуктов, исчезающих с прилавков, и неполная загруженность на работе. После двух часов город замирает, лишь изредка машины с беженцами да военный транспорт напоминают своим присутствием реальность происходящего. И еще я поняла, как влияет на настроение коллективный настрой, как много упаднических слухов и сплетен. Слухи – это удивительная способность человеческого общества изменять окружающий мир. «Все закончится в первых числах августа…». «В сентябре мы проснемся в новом государстве…». Ах, как хотелось верить, что мир придет, и уже никто не будет прятаться в подвалах. Но сроки смещались и смещались границы войны. Все глуше и глуше слышны раскаты орудий. Вот уже отбит унациков луганский аэродром, который получил смертельную дозу разрушения.

Когда успешное наступление ополченцев зачищало освобожденные поселки, вдруг в Минске после переговоров объявили перемирие. Я не спец в политике и тем более в военном деле. Возможно, перемирие сохранило жизнь многим мирным людям. Возможно!? Потому что украинская сторона использует перемирие и стягивает технику, и копит силу уж явно не для благополучия жителей, которые живут на стыке необъявленных фронтов.

…Мы живем в глубоком тылу. Когда шли бои, «Дебальцевский котел» или «мешок» доносил до нас эхо, канонаду жарких боев. Сейчас уже ничто не нарушает тишину наших холмов. Город живет и работает в полсилы, потому что его мирный труд пока никому не нужен. Мир воюет. Политического решения конфликту пока нет. И теперь даже мне, не сведущий в военном деле, стало понятно, что слишком много заинтересованных в продолжении войны. Пока перевес на их стороне. Но это дело Времени. Моя молитва о благоразумии услышана, она влилась в широкую реку Жизни так же, как молитвы тысячи – тысяч других людей. Эта необъявленная молитва свершит свое благое дело. Время делает из нас людей.

2014 год

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную