Геннадий МАЛЕЕВ

ГОРИМ...

Из новых стихов

 

НЕРУССКИЕ СТИХИ
Слеза моя стеки - всегда не без следа. 
Нерусские стихи - стерильная вода.

Не так, как мы, тихи, тоскуем поделом, -
нерусские стихи не плачут о былом.

Твои - из-под стрехи, раздольны и певучи.
Нерусские стихи - из-под крючков паучьих.

Совсем не тот замес совсем в другой посуде -
из зауми словес и недоуми сути.

Совсем не те стишки на языке родимом,
совсем не те стежки на сердушке ранимом...

Числа ты не из их, не проявляй усердья -
не распускай язык, когда не слышишь сердца.

На что он нам - такой, язвительнее язвы,
весь испещренный ржой заморской новоязи?..

Уже не пустяки, уже и флаг в руке -
нерусские стихи на русском языке.

ГАЛОЧКА
Все проиграв, живем играючи -
страной,
струной
или строкой...

Родили Галочку - для галочки,
как говорится, на пропой.
Стенала мать, терпеть не в силе:
"Не плотют, суки, за тебя!"
Пить было не на что, но пили
и били Галочку любя.

Еще не просто "материнский, -
произнести ей, - капитал",
но материться - мастерица, -
заметит тетя-капитан.
Придут улыбчивые люди,
повеет праздником от них...

И вот она уже  в приюте -
одна
из множества одних.
Мать - в забытьи,
в бегах братишка,
отец и вовсе - дух святой...
И что ей книжки да коврижки,
когда любимые картишки
(ребенка)  выплеснут с водой!
И блёсткам нового наряда,
всей новой жизни кутерьме
она и рада и не рада 
в своей игрушечной тюрьме.
Ни даже шумной склоке галочьей
с чужой чижихой и чижом -
не хочет радоваться Галочка
в приюте чудном, но чужом...

Я ухожу. Все так ухожено,
никто истошно не орет,
и бесполезный пес скукоженно
сидит, как нищий, у ворот.
И словно сломанная палочка,
коряво вписана она -
демографическая Галочка -
в квадрат казенного окна.

ЗНАК НЕДЕЛЕНИЯ
Он жил войной, и был им нажит
математический талант -
делить весь мир на "их" и "наших"
и не делиться пополам.
Он был не то чтобы примером,
а просто "нашим" был, когда
шинель отцовскую примеривал
не без заметного труда.
И принят в славную ораву
послевоенной детворы,
он пил горячую отраву
всепобеждающей поры:
когда, о кость ломая кости,
фронтовики и фраера
делили двор на тех, кто - гости
и кто - хозяева двора;
когда и сам, как будто в бане
меж мокрых шаек и мочал,
молчал - разбитыми губами,
но кулаками - не молчал!
Он не был мастером по бегу
и, водружая правды стяг,
за ту, отцовскую, победу
лез на рожон - как на рейхстаг!..

И пусть с физмата был отчислен
и пусть причислен к босякам,
он все равно любовь к Отчизне
приумножал
и отсекал
от этих - целеньких, в "победах"
(как в тыловых броневиках) -
трусливых, подленьких, отпетых,
но припевающих в веках,
кто ни в Германиях, ни в Польшах  
не нюхал дыма и руин -
по праву брать от жизни больше,
чем брать Варшаву и Берлин...

Рубаху красную, как знамя,
уронит, - вряд ли подниму.
И будет во сто крат, чем с нами,
ему больнее - одному.
Всего больнее - самым "нашим",
кто, уповая на "калаш",
ещё кому-то чем-то страшен,
но с каждым годом  ("олден рашен")
уже все более не наш.

МЕЛЬЧАЕМ
         "Увеличиваем мужское достоинство"
                   Из газетных объявлений

С холодом и солодом борясь без устали
среди таких же обобранно-бодрых,
нет, мы не русские,
мы слишком узкие:
мужики в плечах, бабы - в бедрах...
---------------------
Народ погрузился в слащавый уют,
качает силенку по моде,
но брать разучился,
когда не дают
(а если дают, то по морде).

Почти что  не курит и в рот не берет,
детишек не делают многие.
Рукам не найдя примененья, народ
охотнее делает ноги...

И бисер на радость культурной свинье
все мечем,  и мечем,  и мечем,
и наши мечты, как шары в синеве -
все мельче,  и мельче,  и мельче.

Мельчаем.
Тянитесь, старик и юнец!
Конечно, всесильна природа,
но, может, хоть так -
оттянем конец
великого нашего рода.

ПРИЗРАК
По Европе бродит призрак.
Но вполне реален факт:
не хотели коммунизма -
получите халифат.

ХАТА
(Кубанская рапсодия)
Решив сбежать от всех на юг,
проездом из столицы
мы жили в хате - на краю
приветливой станицы.
Хатенка белою была,
чуть кривенька, да ладно.
И оттого ли, что бела,
в ней было так прохладно!

Плясали мыши - шире круг -
то в кухоньке, то в зале,
когда же прятались, то вдруг
сверчки понаползали.
 И, все хмельные без вина,
со скрипочками, боже! -
и это было что-то на
безумие похоже.

Однако ж выдалось ума,
и ужились без хартий
столетний мир и кутерьма
в дворцовой этой хате:
ночами белыми и днем,
как два костра голодных,
сжигали мы своим огнем
всю плесень лет холодных!

И было все не как всегда,
и голова седая
не понимала, что седа,
и спрашивал себя я:
за что мне эта благодать,
зачем мне этот морок?!
Видать, чего-то не видать,
пока здоров и зорок.
Пока зашоренный, как Лепс,
орёшь в свое хотенье.
Пока от солнца не ослеп,
что притворялось тенью.

Ну здравствуй, утра светотень
без драного халата!..
И молоко налито всклень,
и пахнет мёдом хата.
Наш дворик рад и воронью.
Прильнёшь, как тень, к сараю...
Зачем мне ад? - я и в раю
горю и не сгораю!..

Решив сбежать от всех на юг,
проездом из столицы
мы жили в хате - как в раю
неведомой станицы.
И не с того ль хатенка та
была подобна раю,
что, беспечальна и проста,
стояла где-то с краю?

ДАВАЙТЕ  ГОВОРИТЬ...
                "Давайте говорить
                 друг другу комплименты"
                                          Б.Окуджава

Я вечных перемен искал, как Виктор Цой,
и стала жизнь моя не жизнь, а бег трусцой.
Ну что они дадут вам эти алименты!?
Давайте говорить друг другу комплименты?

Хотел на абордаж взять девушку на Шиловской,
а у нее - стрелок, дедуля, ворошиловский.
Чему хорошему научат те Клименты!
Давайте говорить друг другу комплименты?

Вот нефть сосет толпа, на остальных рыча,
хоть в нефти - и твоих прапращуров моча,
но ренты хоть чуток и то получишь хрен ты.
Давайте говорить друг другу комплименты?

Вот ты его полил, как бы цветок в горшке,
и он тебе - ночным за это  по башке!
Даешь эксперимент! - забудем экскременты
и будем говорить друг другу комплименты!?

Живите целый век и два монументально,
хотя и век, и два проходят моментально,
и, говорить спеша друг другу комплименты,
припомните мои невинные моменты.
 
ГОРЕ ОТ УМА
Старость - зима.
Много ума.
Ни бабу помять,
ни Россию понять.

ДЕЖАВЮ
(25 лет!)
Если бы в начале девяностых я совершил убийство
и получил за это 25 лет, -
я бы уже вышел на волю.
Но я никого не убил
и провел весь этот срок на воле,
которая не лучше тюрьмы,
ибо здесь – все то же самое:
сверху – воры в законе,
внизу – мужики, обслуживающие воров.
Закон – тайга, прокурор – медведь…

Так за что же мне этот «четвертак»
                         без права на УДО?
Видимо, именно за то,
что 25 лет назад я не грохнул
ни Того, ни Другого, ни Третьего…
что, возможно, помешало бы им
превратить лучшую в мире страну
в криминальную зону,
и я вышел бы уже
в объятия спасенной матери-Родины -
с великой радостью освобождения,
а не с гнетущим чувством дежавю,
которое сопровождает ныне
откинувшегося зека.

МАРШАЛ ЯЗОВ
Говорили: "Убей!
Присягая грядущим столетьям,
продырявь, размозжи
этот череп безмозглый...
Увы!
Поотвыкнув от войн,
он протухшим своим пистолетом
гнить Россию обрек -
с непростреленной той головы.

О ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ
Когда б и чем ни ведал,
но, верный лет с пяти,
он никого не предал
на жизненном пути.
Ну вот такое кредо,
такой вот принцип, ну:
он Ельцина не предал,
предавшего страну.
И как живая тень его
однажды поутру
он мерзость запустения
не предал топору.
Ни в пятницу, ни в среду,
ни стоя, ни присев -
он никого не предал,
ну, не считая...
всех:
и старых - как юродивых
со свернутой душой,
и малых - в малых родинах
обиженных большой.
И собранных в колонны,
и так, по одному -
сто сорок миллионов,
им преданных. Ему.
..........................
Мы - долго-запрягатели,
и я, один из них,
зову и жду Предателя
предателей моих.

ШОФЁР
На дорогах моей страны -
вихри скорые!
У дороги две стороны -
в обе стороны.

Накрутила моя судьба!
Но концовки не праздную.
Прочертила на поле лба
колею непролазную.

Колея моя не стезя -
рамы гнутся,
на моей колее нельзя
развернуться.

Я порою от злости выл -
жизнь велела,
но с моей колеи не вы-
рулишь влево...

Я пою, но порой струна
пляшет жидко.
Попадалась и мне одна
пассажирка.

Злом недвижимого добра
да колечьего
золота и серебра
искалечена,-

натресясь на ухабах всласть
точкой пятою -
продала, продалась, подалась
на попятную.

Были мы как бы две струны,
а музЫка - корявая...
У дороги две стороны -
правая и неправая.

БЕГ
Я Насреддину говорил: "Ходжа",
запанибрата будучи настолько,
насколько сам - исчадие Востока,
его сластена и его ханжа.

А друг Рахмат мне говорил: "Рахмат"
(что означает русское "спасибо"),
когда не я, а он дарил мне, ибо -
так прост душой, хоть телом и мохнат.

И внеурочно, там, где волны катит
немолчный Вахш, в трудах неутомим,
"Я вас люблю, мой строгий муаллим",-
мне Назокат прошепчет на закате.

О, этой ночи дикий аромат!
О, эта ночь восторгов небывалых!
О, град камней! О, бег среди дувалов...
"на свой Россия"...
Вот такой роман.

Прошли года, свернули на закат.
Мой друг Рахмат, спасибо за подмогу.
Ханжи ли мы, Ходжа, -
но слава Богу,
что помню я не к родине дорогу,
а родинку на щечке Назокат.

ХЛЕБОРОБ
                        С.Аюби
Он вылит был, казалось, из железа,
но - по металлу не специалист -
он хлеб ломал и никогда не резал,
и даже в этом перед хлебом чист.
Всех угостил и сам кусок лепешки,
что серебрился брызгами золы,
съел с аппетитом - до последней крошки,
как будто - не зола, а соль земли...
И, не желая быть благообразным,
еще жуя, сказал он от души:
"Бывает хлеб испачканным, но грязным
хлеб не бывает.
Так и запиши"...

И я б хотел, надеясь не на случай,
а разрубая вечные узлы, -
чтоб стих мой был - по-хлебному насущный,
как та лепешка с привкусом золы.
Мне б сладить с чертом да поладить с Богом...
А если нет уж
пользы без вреда,
пусть буду я испачкан и оболган,-
для божьих тварей - лишняя еда.

БИЗНЕС-ЛЕДИ
Столь неприступный VIP,
что и сама не рада.
Женщина без любви -
плитка без шоколада.

Зорко, как ястреб, зря
в корень из многих тысяч,
видишь ли, как заря
зябнет, в окошки тычась?
Выше подружек-сук
и ухажеров-лохов,
слышишь ли сердца стук,
от вышины оглохнув?

Слышишь - фольгой шуршишь,
видишь: не в том услада.
Всё в шоколаде,
лишь  -
плитка без шоколада.

КНЯГИНЯ  ОЛЬГА
(Быль безрассудная)
Уже и не согласен на другую,
я покупаю книжку дорогую.
Считается, что взялся я за ум.
Княгиня Ольга книжками торгует,
кнИгиня Ольга - я ее зову.

Мне лет 15 где-то с половиной.
Меня охота жить заполонила,
в гражданскую командовать полком!...
Считается, она меня склонила
к ней по ночам взбираться на балкон.

Ей лет под 30.
Книжек этих пропасть
я перечёл, одолевая робость,
когда - уж не задира из задир -
ее любовь усваивал,
как пропись
усваивает красный командир.

Мне б так и жить!- хватило бы лет на сто!
Она была умна и горяча
и оттого, что виделись не часто,
она была талантливо несчастна,
и я талантлив был - рубить сплеча.

Ведь был и князь.
 Уже не князь, поскольку,
взлюбил он грязь еще сильней, чем Ольгу,
сойдя с ума от всех ее измен...
 
То нет его, то прячется за койку,
пугаясь в нас вселяющихся змей -
когда, подобно той, что на аптеке,
свивались мы в тиши библиотеки,
свалив горшок  с левкоем на тома, -
 и пахли все цвета и все оттенки
безумьем
в этом сонмище ума...

...Уже и командир, а нет покоя.
Рублю сплеча я всякое враньё!
Но не коснусь ни шашкой, ни рукою
любви обманной с запахом левкоя -
в том книжестве
и княжестве ее.

ДИКОБРАЗ
Под неумолчный волчий вой,
пугая иглами на теле,
простреленный, он еле-еле
дрожал - живой и неживой.
Не разделяя дух и плоть,
как делят после мясо зверя,
погладил ты его, не веря,
что может руку уколоть.
И ты душою не криви,-
кусты боярышника колки,
но были мягкими иголки
и были теплыми в крови...

Жестокий день, жестокий век.
Но добрый свет на землю пролит:
и человек порою колет,
но гладит только человек.
И что ему ни уготовь,-
не боль раскаянья живет в нем,
а к истребляемым животным
неистребимая любовь...

ГОРИМ...
Ну вот тебе и твой экстрим -
горим, любимая, горим!
Горим не сразу - понемногу,
чем дальше в лес, тем ближе к Богу.
Все что горит - неповторимо.
Горит течение Гольфстрима.
И Третий Рим неповторим,
и Мир Единственный. Горим.
И - как бы траурный излишек -
не гаснут свечки нефтевышек.

Сгорю и я, лишь пепла горка
возникнет - жалко и прогоркло.
Сгоришь и ты, моя родная,
над горкой этою рыдая.
Сгорит сосед с соседкой Клавой,
сгорит Звезда, Орел двуглавый...
.......................
Ан нет - двуглавый не сгорит.
Он улетит на остров Крит.
Иль в голубятне олигарха
пересидит, слезясь и харкая.
Потом, когда сгорит до тла
сосна, береза и ветла,
он воспарит над пепелищем,
где мы, сгорев, горенья ищем.

И вновь, спасая от напасти,
горят глаза пожарной власти!
Гнилые избы от души
горят! Ты только не туши -
кричи! - и если власть внимала,
то польза выгорит немалая:
по-русски, а не по-корейски
дождались счастья погорельцы -
огонь, родимый, задарма
вселяет в новые дома!
И пусть мечта о счастье плановом
сгорит на кухне синим пламенем!..

Неужто все неповторимо,
помимо пламени и дыма?!..
Ну вот тебе и твой экстрим -
горим, любимая, горим.

ПОВЕСТЬ
Нет на свете печальнее повести,
и глаголет она вечево:
у одних есть все, кроме совести,
у других - кроме совести, ничего.

ДЕВАЛЬВАЦИЯ
Как лавровое пахнет липовым!
Как лавировали и лавируем,-
девальвируя ли "великое"
иль "народное" девальвируя.

Как румяным - анаэробное
(нам биологи говорят),
не бывает толпой - "народное"
и "великое" - всем подряд.

Сколько новых высоток, Боже!
И народу в них, Боже мой!
Ты не ной, ты великий тоже
и народный, но ты не Ной.

Все ж опять повторится с Ноя
(нам историки говорят),
все однажды потопом смоет,
и останется Арарат,

и на всем поднебесном шаре,
для начала собрав концы -
тот ковчег и в ковчеге - твари,
как бы твари, а не творцы.

*   *   *
Деревенский погост,
погруженный в березовый сумрак,
утешительно прост,
как ребенка нелепый рисунок.
Не ваганьковский гвалт,
для живых обернувшийся боком,-
в отдаленье от Ялт
хорошо разговаривать с богом.

Я устал в городах
от бодрящейся немочи сброда.
Отрастет борода,
и я буду похож на урода -
в том семействе семей,
где ломают комедь меломаны.

Буду синь из сеней
напускать поутру на туманы.
Занавешусь семью
навесными лесными замками,
чтобы в эту семью -
ни ногами, ни даже звонками.

Прокляну маету,
чтобы в мятое сено влюбиться,
буду в жарком поту,
колуном размахавшись, клубиться.
Отерев ископыть
от галопа по мокрому полю,
буду волюшку пить
настоявшейся осени вволю.

И на этих же га
схоронюсь - как озимая долька...
Вот и вся недолга
моего изначального долга.

АВТОБИОГРАФИЯ
Родился в Таджикистане 17 апреля 1949 года в семье трижды раненного красавца из лейтенантской когорты победителей фашизма. Мама - одна из первых золотых медалисток СССР, посвятившая жизнь профессиональному обожанию литературной классики  (особенно 19 века).
Детство прошло во дворе, примыкавшей к нашему дому всемирно известной библиотеки им. Фирдоуси, что в самом центре вечно солнечного Душанбе.  Запах печатного слова, подавив сорванцовую сущность, стал запахом жизни.
В 69 г. во время службы в армии впервые напечатал стихи - в окружной газете "Фрунзевец".
После дембеля - работа сварщиком-мостостроителем, учеба в университете, преподавание в школе, - пока не определился как журналист.
В 90-м трагические события в Душанбе коснулись непосредственно моей семьи, и переезд на землю предков стал само собою разумеющимся.
Четверть века ДОМА изменили всю жизнь, в том числе мой взгляд на журналистику и на поэзию тоже. Аморфная витиеватость массового современного стиха, словоблудие, маскирующееся под многозначительность... -  обрыдло все, кроме искренности и естественности.
Литература - не искусство, да здравствует естественная литература! - примерно под такого рода лозунгами, после 20-летнего блуждания по развалинам Родины, начались мои новые творческие мытарства, ознаменовавшиеся публикациями в "Литературной газете", "Дне литературы" и вот - ЗДЕСЬ..

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную