«Ограждаемый силою Христа моего,
я избежал ваших козней»
Ответ святого Макария Египетского бесам
при своей блаженной кончине

В неделю мытаря и фарисея, то есть воскресным утром, после ранней литургии, вздумалось нам прочесть для пущего понимания уже недавно читаные новеллы современного русского писателя Николая Иванова, размещённые на сайте «Российский писатель». При первом прочтении оставили они потрясённого читателя в полной растерянности. Ничего, кроме сильных эмоций, в первые минуты не испытываешь и не осознаёшь. Никакие умные мысли «по поводу прочитанного» не рождаются в голове.

Новеллы «Помяни, Господи», «Засечная черта», «Партер. Седьмой ряд» и «Золотистый-золотой» встали в горле комом и отозвались в грудной клетке какой-то «зябкой дрожью», может быть, именно той, о которой поэт, однофамилец прозаика, после тихого размышления задумчиво предположил: …То дрожь любви из Нового Завета (Геннадий Иванов, стихотворение «Со мною разговаривает рожь»).

Тексты, вызвавшие такую сильную эмоциональную реакцию, захотелось как-то глубже осмыслить, что-то важное о них сказать.

Но слова на ум не приходили.  Казалось, что сказать тут уже больше нечего. Невозможно.

Только вторишь вслед за автором: – Помяни, Господи! – а дальше спазм: ни слова, ни мысли, одно лишь сострадание.

…И снова, и снова идёшь вслед за матерью героя по заминированному склону. Чувствуешь пружинящее напряжение босой ноги, внезапно ступившей на спрятанную в траве мину, и… не услышав грохота взрыва, идёшь дальше, уже с внутренним потрясением (не то от явного чуда, не то от собственной невесомости), ощущая холодеющей спиной беспощадный прицел снайперской винтовки в руках «ухоженного, упитанного, насмешливого» чеченского «бородача»…

Идёшь вслед за ней, рядом с ней, вместо неё! – «по траве, выросшей на минах, и среди тоненьких проводков, соединяющих гранаты-ловушки. Вдоль израненных осколками кустарников. Вдоль желтеющих косточек чьих-то сынков, не вывезенных с минного поля ни своими, ни чужими. Собрать бы их… похоронить по-людски, с молитовкой, но она шла – торопилась к своему дитяти, к своей кровинушке, к своему дурачку, не послушавшему бандита. О, Господи, за что? Ведь сама, прилюдно, надевала сыночку крестик…»

Недавно довелось нам побывать на уроке церковнославянского языка в одной иконописной школе. Ученики читали и переводили тексты церковной гимнографии – тропари и кондаки двунадесятых праздников. Когда прозвучал кондак Воздвижению Креста Господня, стали подробно обсуждать смысл выражения «оружие мира, непобедимая победа». Конечно, все сразу догадались, что это образ Креста, не только того, на котором был распят Спаситель, но и нашего маленького нательного крестика. Это он даёт нам силу и «победы на сопостаты».

Вознесыйся на Крест волею, тезоименитому Твоему новому жительству щедроты Твоя даруй, Христе Боже: возвесели нас силою Твоею, победы дая нам на сопостаты, пособие имущим Твое оружие мира, непобедимую победу.

(Вознёсшийся добровольно на Крест, Христос Бог, даруй щедроты Твои христианам: дай нам радость чувствовать (в себе) силу Твою, побеждая врагов наших, нам, имеющим в помощь Твоё оружие мира (духовной свободы) – непобедимую победу!)

И вот когда почти все ученики как-то вдруг неприметно потянулись рукой к груди, прижимая ею спрятанное под одеждой своё «оружие мира», свою «непобедимую победу», мгновенно вспыхнул в памяти образ юноши-воина, не отрёкшегося от этого священного Христова дара даже под угрозой смерти, не отдавшего врагу своей «непобедимой победы». Только вместе с головой упал его нательный крест на освящённую русской воинской кровью землю. И все ученики – все до одного! – тут же вспомнили имя святого русского воина Евгения Родионова, старшего их современника. Все они знали историю его подвига, его смерти за Христа, его мужественного стояния в вере. Все они были его ровесниками, с разницей в два-три года. Отличие было лишь в том, что кто-то из них родился в год его подвига (1996), а кто-то – в год прославления в лике святых (1999). Вечно юный воин, вечный ровесник всех вчерашних школьников.

И абсолютно естественным для этой минуты урока был рассказ Николая Иванова «Золотистый-золотой».  С воспоминанием того эпизода, который стал для всех отчётливым свидетельством явленного Богом чуда, может быть, даже свидетельством того, что сам Женька, уже обретя дерзновение в духовном пространстве, незримо сопутствовал матери, разыскивающей на смертном холме его святую, сложенную за Христа золотистую головушку.

…А ведь поначалу нельзя было и понять, что же дальше делать с этим своим потрясением от рассказа писателя…

Но,  пройдя много раз вместе с нею по страшному, непроходимому для всякого живого существа  минному полю,  вдруг начинаешь прозревать какую-то таинственную суть происходящего, ту глубинную суть,  которая и поначалу кажется вроде бы очевидной, но остаётся при том несказанной, невыразимой в своей неохватной для человеческого разума сверхъестественной цельности и простоте.

«– Живучая. Но здесь ещё никто не проходил, – ждали боевики, не спуская глаз с русской женщины и боясь пропустить момент, когда вздыбится под её ногами земля, когда закончатся её земные муки…»

Это у них такое развлечение было.  И без разницы, кто будет взорван: человек или животное…

«Попавшие под артобстрел шакалы, спасаясь от снарядов в ущелье, вырывались сюда на простор и на потеху Аллаху устраивали фейерверк на растяжках».

Неужто Аллах так не любит животных? Или это люди стали вдруг страшнее зверей?

Но посмеяться им не удалось.

«То ли небеса, оправдываясь за страшную кару, выбранную для её сына, отводили гранатные растяжки, то ли ангелы прилетели от него, от Женьки, и подстилали свои крыла под растрескавшиеся, с запекшейся кровью ноги, не давая им надавить сильнее обычного на минные взрыватели. Но она шла и шла туда, где мог быть её сын, уходила прочь от главаря с зелёной лентой, исписанной арабской вязью».

Страшная игра человека с Богом. Уповая на свою правоту, отпустили боевики русскую женщину на поиски останков сына, уверенные, что она, как и все прежде, кто пытался ступить на это минное поле, взлетит на гранатной растяжке «на потеху Аллаху».

Мы не знаем, что было написано арабской вязью на ленте боевика, но правоту свою он, видимо, черпал из этой надписи. Потому и винтовку снайперскую оттолкнул, не позволил стрелять женщине в спину, когда понял, что «не угадал». Не было воли Аллаха, чтобы взлететь женщине в небо, но продолжала она идти вперёд, наступая на мины, – по воле того Бога, за Которого сын её отдал жизнь и Который теперь оберегал её узкий тернистый путь. Это был Крестный путь. И бородач понял, что проиграл. Что выстрелом уже ничего нельзя изменить. Ведь была в том и воля Аллаха, чтобы женщина шла упрямо вперёд, не взрываясь на минах, словно зримое и телесное, но ангельски-невесомое воплощение материнства, в равной степени чтимого у всех племён и народов. 

Волю своего бога бородач не угадал. Может, потому и не выиграл он этой войны, что уже в самом начале её хрупкая русская женщина-мать смело прошла по минному полю на виду у его банды боевиков, заронив им в чёрствые души зёрна сомнения и безотчётного страха.  Как было не усомниться им в своей правоте перед лицом того духовного мужества и безоглядной любви, какие были явлены им подвигом юноши-христианина и его матери. Какой бы лютой ненавистью не омрачились души боевиков, но и у них у каждого была мать, и закон сыновнего почтения вряд ли мог быстро выветриться из головы, сколько ни потешались они над жертвами своих хитроумных гранатных растяжек.

В марте 2013 года на сайте «Российский писатель» была размещена статья Н.В. Терёхиной «О любви и о войне. Рассказы Н.Ф. Иванова «Тот, кто стреляет первым» («Семь нот о любви») как цикл новелл». В этой статье, вызвавшей только положительные отклики читателей, убедительно доказывается необходимость изучения творчества писателя «на уроках внеклассного чтения в основной школе, НПО и ССУЗах». Аргументирующим мотивом для рекомендации служит мощный идейный пафос творчества Н.Ф. Иванова – «он воспевает подвиг патриотизма, христианства и материнства, утверждает идею преступности любой войны». Произведения Н.Ф. Иванова «говорят о высоком мастерстве автора, они актуальны, их изучение может способствовать осуществлению процесса духовно-нравственного воспитания учащихся, формированию эстетического вкуса…»

Со всем этим хочется согласиться. И в течение прошедших с момента публикации лет многое из рекомендуемого уже реализовалось в действии. Об этом свидетельствуют разнообразные разработки открытых уроков по литературе, предлагаемые в сети Интернет учителями различных регионов. Две из них заинтересовали нас особенно, поскольку посвящены произведению, о котором не так-то просто рассуждать на уровне светского школьного преподавания.  Имеем в виду новеллу «Золотистый-золотой», которая теряет многие глубинные уровни восприятия, если подходить к ней с позиций хотя бы и религиозного, но не воцерковлённого  сознания. Важнейший смысл поступка юноши-воина, не снявшего нательный крест, может быть во всей полноте раскрыт только через традиционные церковные категории. В ином случае толкования скользят по поверхности, обтекая главный смысл стороной, как обтекает неглубокая вода всякую выпуклость и неровность.

Самым «ровным», самым выгодным толкованием произведения  оказывается всецелая сосредоточенность на подвиге матери. Один из сценариев урока так и называется: «Прославим мать святого воина» (по рассказу Николая Иванова «Золотистый золотой»)».  Впрочем, на содержательном уровне сценарию этому можно только порадоваться, кроме разве что одной не совсем удачной формулировки, пригодившейся для чуть ироничного заглавия нашей статьи – «Проблема материнского подвига».  А вот в другой разработке слишком много таких погрешностей, которые, как нам показалось, мешают учителю заинтересовать школьников анализируемым произведением.

Для школьного урока тема эта –  «нравственный подвиг материнства» – конечно же, чрезвычайно «питательная» и благодатная. Однако текст Николая Иванова всё-таки называется не «Мать» и не «Подвиг матери»,  а  –  «Золотистый-золотой», концентрируя нашу мысль на поступке юноши, на том, что оставил он огненно-яркий след на земле, и будут вечно помнить его все поколения христиан до скончания века. Земное понимание вечности упразднится, а подвиг его христианский не упразднится в Царствии Божием никогда.

При ознакомлении с предложенными разработками уроков в 8-ом и 10-ом классах средней школы всё-таки испытываешь некоторое разочарование. Усиленное нагнетание героического пафоса вокруг темы материнства в ущерб религиозному смыслу произведения, хотя и скрытому в подтекст (мать идёт по минному полю всё-таки благодаря поступку сына, его мученичеством она оберегаема), приводит к тому, что образы рассматриваются в отрыве от конкретики текста и без учёта духовной мотивации поступков героев. В конце концов, даже стремление найти обезглавленное тело сына и предать его земле по христианскому обычаю уже есть религиозный мотив, а не обобщенно-героический. Это забота матери о посмертной участи её сына. Героизм здесь обусловлен не бесстрашием перед лицом смерти, а именно стремлением духовно соединиться со своим ребёнком, отдать Богу свою жизнь, и душу, и разум, только бы участь сына стала благом для него. Она готова раствориться в небытие, только бы вымолить высшее бытие для своего сына. Она же ещё не отдавала себе отчёт в том, что сделанный им выбор – это прямой путь к святости. Что сын её уже удостоился такого высшего блага, как вечная жизнь во Христе.

Невнимание к этим нюансам делает школьные разработки уроков всё-таки немного легковесными, поверхностными, хотя в них и подчёркивается важнейшая роль матери в воспитании мужественного воина и христианина. При этом с другой стороны они оказываются  даже несколько перегруженными, «материально-тяжеловесными», уделяя анализу внешних «изобразительных средств» гораздо больше места, чем это требуется для пробуждения именно «духовно-нравственных» реакций юного читателя.

Каким образом происходит преображение человека, что даёт ему силы совершить героический поступок – вот самый важный вопрос. И здесь не обойтись без разговора о православной вере, о доверии Богу, о стремлении подражать Христу. Вместо этого школьникам предлагается внимательно наблюдать за авторскими «инверсиями», «градациями», «гиперболами». У них на глазах вчерашний школьник, их сверстник, совершает нечто, даровавшее ему святость, открывшее ему прямой и стремительный, как летящая стрела, путь к Богу… а они равнодушно копаются в тексте, отыскивая «градации». И после этого мелочного копания учитель выдает уже и вовсе безнравственный вывод о героине: «Получается, что для Н.Иванова потерять разум страшнее, чем потерять жизнь. И это так, потому что горе матери настолько может быть велико, что она может потерять рассудок, а больная и немощная – какая она человек (?!) наказание близким».

Что же может дать такое «попутное» тексту писателя «духовно-нравственное воспитание»? Оказывается, сегодня у нас самым страшным грехом для человека стала его физическая или душевная немощь (?!) И страшнее муки ада стала перспектива нечаянно заболеть и тем стать «наказанием для близких» (?!)

Кто объяснит этому учителю, насколько бездуховно его толкование? Насколько оно чудовищно даже не с религиозной, а просто с человеческой точки зрения! И как могло произойти, что он сам не заметил этого своего уклонения в бездуховность?

Самое удивительное, что далее по сценарию урока следует просмотр презентации, посвященной иконе «О Всепетая Мати». В тексте сценария урока слово «мать», относящееся к героине новеллы, пишется с заглавной, а в названии иконы Божией Матери употреблена строчная буква. Есть ли здесь логика? Выходит, моральный пафос темы земного материнства перекрывает здесь элементарное уважение к традиционной православной культуре. Но может ли быть истинное материнство без «пафоса почитания» Божией Матери? Вряд ли стоит здесь делать скидку на технические погрешности электронной публикации. Такие вещи должны быть тщательно выверены, в том числе и на предмет технических опечаток, а не наспех набросаны абы как, будто разница в употреблении букв здесь имеет мало значения. В церковнославянском языке слово Бог, употреблённое со строчной буквы, мгновенно становится означающим идола, языческого божка. А если текст набран в старинной графике, то сакральный смысл поддерживается знаком титла. То же касается и слов Дева, Мати, Матерь.

Так что пространные сведения об иконе с цитированием кондака из Акафиста Пресвятой Богородице уже не убеждают нас в искренности учителя, оперирующего материалом урока как чем-то чуждым своему внутреннему миру и личным воззрениям. И это главная причина искусственности подобных уроков.

Как уже говорилось, даже очень содержательный и эмоционально искренний урок может быть немного «подпорчен» такими странными для живого слуха формулировками, как эта «проблема материнского подвига».  Да, мы часто прибегаем к формулированию всяческих научных проблем. Но вряд ли стоит нам даже из материнского чувства делать «проблему». Так же странно, пожалуй, называть «проблемой» чей-то подвиг.

Даже если не трогать сложную тему святости, веры, религиозных убеждений, то и на других уровнях школьного анализа мы снова сталкиваемся с упрощением смысла художественного произведения, сведением многоуровневого текста к плоскому набору «изобразительно-выразительных средств».

Вот примеры.  Казалось бы, такой яркий и страшный образ: «Подняла руки – без ногтей, скрюченные от застывшей боли и порванных сухожилий». Это мать русского воина вырыла могилу своему сыну голыми руками на склоне каменистого холма. Вырыла «ногтями, оставленными там же, среди каменной крошки». Страшный и пронзительный в своём реализме образ, рождающий жгучее болевое чувство, сострадание к героине. Но учитель небрежно называет это «гиперболой», то есть преувеличением. И если там, на каменистом холме, рядом с матерью, отыскавшей в волчьей яме рыжую, золотистую головушку своего сына, мы ощущаем лёгкое дуновение ангельских крыл и видится нам сияющий золотой ореол над солдатской могилой, то какой мрачной тенью витает в школьной комнате над учениками 8 класса это агрессивно-равнодушное слово «гипербола». Сама гипербола, конечно, ни при чём, иногда она очень украшает художественное произведение, усиливает эффект. Но нужна изрядная доля душевной чёрствости, чтобы в процитированном выше фрагменте усмотреть гиперболу. Или кроме как с лопатой и ломом в могучих руках героиню Николая Иванова этот учитель и не представляет?

Вот ещё пример. Раздел «Работа над формой произведения» увенчивается выводом учителя о песенной природе новеллы с ошеломляющим наблюдением: оказывается, «рефреном» этой песни, который «можно соотнести с припевом», служит специфический оборот из речевого портрета бандита-главаря – «туда-сюда движение».

Это как же представить? Гимн русской женщине с припевом из жаргона чеченского боевика?

Понятно, что вывод такой мог родиться при невнимательном чтении текста, когда наспех схватываются только «вершки» сюжета как материал для моделирования сценария урока, кажется, даже без надежды, что ученики сами прочтут произведение. Иначе была бы ответственность за предлагаемые ученикам толкования – они же тоже что-то понимают и что-то чувствуют. И не было бы совсем уж абсурдных «духовно-нравственных» суждений. К примеру, о том, что упомянутый выше «рефрен» «подчёркивает суетность бытия, ненужность всего происходящего, вызывает у читателя неприятие войны как таковой». То есть носителем благородного негодования, добрым пацифистом тут становится боевик-главарь, с усмешкой ожидающий взрыва под ногами солдатской матери как приятного для глаз «фейерверка». И писатель, значит, ему в сахарные уста вложил свои заветные чаяния о прекращении войны и печаль о суетности мира сего?..

А вот как на самом деле это у писателя:

«Сын? Нет, сына её здесь нет, но они слышали о пленном русском солдате, который отказался снять православный крестик. Зря отказался – через голову и не стали снимать, делов-то – отрубили голову мечом, и тот сам упал на траву. Маленький такой нательный крестик на шёлковой нитке, мгновенно пропитавшейся кровью. Гордого из себя строил, туда-сюда, движение. А то бы жил. Подумаешь, без креста… Дурак. А похоронили его как раз там, за склоном. Иди, мать, а то ночь скоро – в горах быстро темнеет. Жаль только, что не дойдёшь. Никто не доходил…»

«Господи, помоги. Дай мне силы дойти и отыскать. На коленях бы стояла – да идти надо. Помоги, Господи. Потом забери всё, что пожелаешь: жизнь мою забери, душу, разум – но сейчас помоги…»

– Сейчас, сейчас взлетит, туда-сюда, движение».

Но если подобные недоразумения ещё можно объяснить невнимательным чтением и небрежной аналитической работой с текстом, то «шедевр» с названием «Интерпретация заголовка» уже со всей очевидностью показывает общую склонность автора этой учебной разработки к случайным, а порой и почти бессмысленным формулировкам:

«– Как вы понимаете смысл заголовка, как в нём выражается авторский замысел?

(Песня называется «Золотистый-золотой». В основе заглавия эпитет. Это образное определение содержит в себе суть характеристики главного героя Женьки. Цитата: «Сколько перед этим пролежала без памяти, когда отыскала в волчьей яме родную рыжую головушку, из-за которой дразнили её Женьку ласково «Золотистый-золотой» – не знает». Таким образом, понятие «золотистый» содержит и портретную характеристику и черты характера (?). А в слово «головушку» автор явно вкладывает фольклорный элемент (?!) и соотносит нас с ассоциациями (???), выходящими на метафоричность понятия «золотой» = дорогой, драгоценный, жизненно необходимый: золотые руки, золотое сердце. Получается, что эпитет «золотой» – это авторская оценка, которую ставит (?) своему герою Н.Иванов)».

Нам не доставляет удовольствия заниматься критикой школьных уроков литературы. Делать это приходится только потому, что подобные разработки в неумелых руках принесут больше вреда, чем пользы. Ведь они могут окончательно отвратить школьника от живого восприятия художественного текста.  Кажется, учитель, составляя сценарий урока, нередко из последних сил угождает методисту, препарируя текст писателя в соответствии с требованиями всяческих учебных планов, забывая, что имеет дело с живым словесным организмом, способным воздействовать на сознание человека уже одним фактом своего бытия, своего живого звучания. Стало модным изучать в школе русскую поэзию методом составления так называемых концептных карт. Но даже когда только читаешь об этих картах статьи преподавателей, уже возникает какое-то чувство сердечной «сухости» и тоски, оттого что прозу и поэзию перевели в схему, оцифровали.  Все образы и выразительные средства перечислили, а чувства красоты в душе читателя не разбудили.

Да и откуда ей взяться, этой спасительной красоте, если библейское выражение «Глас вопиющего в пустыне» присвоено… М.Ю. Лермонтову. Если цитируется церковно-гимнографический текст: «Рождшая всех святых Святейшее Слово…» и при этом «святейшее» пишется с заглавной, а Слово – со строчной, без всякой мысли о том, что речь идёт о Боге. Учитель, выходит, не имеет понятия о том, что цитирует. Невозможно представить, чтобы искренне верующий христианин не знал, что Бог Слово и Христос – одно. А если учитель неверующий, то должен же он хотя бы думать над тем, о чём говорит. Хотя бы с общекультурной точки зрения.

Иначе к чему вся эта профанация духовно-нравственного воспитания школьников? Только русская литература напрасно искажается в своих глубинных смыслах.  А ведь у неё одна задача – выводить человека к свету христианской любви, любви из Нового Завета. Разве не ради этого вочеловечился Бог Слово – Солнце Правды  – Христос? И разве не об этом напоминают нам и современные прозаики и поэты?

Из пункта А, то бишь из Ада,
До пункта Б, то бишь до Бога,
Проложена не автострада,
А вдрызг разбитая дорога.
Прошёл по твёрдому, и снова
Скользишь и падаешь, хоть плачь.
Но нет у нас пути иного
И нет у нас других задач.

1 февраля 2018 года,
память преподобного Макария Египетского

Вверх

Комментариев: