Марина МАСЛОВА кандидат филологических наук, преподаватель Курской православной духовной семинарии, член СП России (Курск)

АЛТАЙ, АЛДАН, АЛТЫН…

О трудностях прочтения романа Камиля Зиганшина «Золото Алдана»

«…на благодатной земле Алтая.
В самом её названии есть монгольский корень – алт, золото.
Природное богатство края, осваиваемого русскими со второй половины XVII века,
не могло не породить и необычайного художественного богатства…»
Нина Ягодинцева,
«Но дышат почва и судьба!»

Душа устала от изъяна,
Кругом изъян, хоть помирай...
Здесь ЛЮДИ - золото Алдана,
Их вера. Там, где вера, - рай.
Геннадий Иванов

«Странствия – лучшее занятие в мире. Когда бродишь, – растёшь стремительно, и всё, что видел, откладывается даже на внешности. Людей, которые много ездили, я узнаю из тысячи. Скитания очищают, переплетают встречи, века, книги и любовь. Они роднят нас с небом».

Эти слова Константина Георгиевича Паустовского писатель-путешественник, писатель-натуралист Камиль Зиганшин разместил на своей странице в Интернете как один из своих жизненных девизов. Другой свой девиз он сформулировал сам: «Хотите быть счастливыми, чаще общайтесь с Природой!» Пожалуй, сегодня это самый известный афоризм Камиля Зиганшина, его «визитная карточка» в литературном мире. Кто только не цитировал эти его слова! А уж на родине писателя, в Уфе, его, конечно же, знают все от мала до велика. И те, кто читал его «Маху, или Историю жизни кунички», «Боцмана», «Возвращение росомахи», и те, кому оказались по силам его «Скитники» и «Золото Алдана».

 

Между Алтаем (Алтайским краем) и Алданом (Алданским нагорьем) несколько тысяч километров. Однако корень у них один – «алтын», по-татарски: золото.

Но некоторые историки, например, Василий Татищев, а позднее – Владимир Даль, отсылают нас к белкам…  Дескать, в основе тут не золото, а другая «денежная единица» – шесть белок, что по-тюркски называется «алты тийен». Тин – значит белка у многих тюркских народов. Позже и денежную единицу они стали так называть. Русичи, разумеется, упростили звучание татарско-тюркского наречия, и получился у них алтын. Произошло это примерно в середине четырнадцатого века.

«В русскоязычных источниках слово «алтын» впервые встречается в договоре 1375 года, подписанном московским князем Дмитрием Донским с тверским князем Михаилом Александровичем».

А поскольку и в романе много места уделено золоту (впрочем, только как причине многих бед человеческих), то напомним о связи алтына как денежной единицы с историей России:

«Около 1380 года, когда началась собственная монетная чеканка в Москве и Рязани, один алтын был равен двум рязанским денгам (рязанка), которые появились как подражание дирхемам, или трём денгам московским (московка)... После 1410 года, когда начинается чеканка в Твери и Новгороде, к алтыну приравниваются четыре тверские денги и три денги новгородские (новгородка). Таким образом, через алтын происходило согласование разномастных местных денежных систем древнерусских княжеств… между собой, а также с более древней гривенно-кунной денежной системой (векша-веверица и резана — важные её элементы) и денежной системой Золотой Орды».

Молодому поколению можно и напомнить, что векша – это наша, древнерусская белка. Так что алтыном примирялись белки татарские и белки русские, образно говоря. И из этого «согласования» родились топонимы…

 

Алдан – это нагорье в Якутии (Алданское нагорье), высота которого 2306 метров, чуть больше половины этой высоты нагорье покрыто лиственничной тайгой, ближе к верхней точке – каменистая тундра. Лето на Алданском нагорье прохладное, зима – ещё холоднее.

Алдан – город в республике Саха (Якутия), административный центр Алданского района, современный центр золотодобычи.

Алдан – это ещё и река на Дальнем Востоке, крупнейший приток Лены, правый, самый многоводный из всех рек-притоков в России. На реке Алдан и вырос одноимённый город, расположившийся в 530 км к югу от Якутска.

 

Теперь координаты нам ясны.

Однако о чём же книга Камиля Зиганшина? О горах, о городе или о реке? А может, о том самом золоте, что добывают на Алдане?

А книга эта – о людях! «Здесь люди – золото Алдана», – подсказал нам поэт Геннадий Иванов в стихотворении, посвященном автору романа.

Ещё Валентин Распутин в своё время дал высокую оценку этому произведению: «Книга меня удивила сочностью и красочностью языка. Много чудес-кудес, но на это только в начале чтения обращаешь внимание, а затем все становится естественным и необходимым, появляется полное доверие к автору…»

 

Мне же придётся признаться, что такого доверия я сначала не испытала. И для того были свои причины. О них, пожалуй, и нужно мне рассказать, потому что о многих других достоинствах «Золота Алдана» уже сказано многими и многими критиками и просто увлечёнными читателями. Хотя вкратце перечислю некоторых своих предшественников.

О необычайном художественном богатстве произведений Камиля Зиганшина писали и Валентин Распутин, и Мустай Карим, и Валерий Ганичев (в кратком отзыве), и Владимир Бондаренко, и Светлана Чураева, и Василий Дворцов. И в первую очередь о его известном, уже активно прочитанном нашими современниками романе – «Золото Алдана».

По мнению современного самарского прозаика и публициста Эдуарда Анашкина, «если у писателя нет биографии, даже талант ему не поможет».  В случае с Камилем Зиганшиным этот принцип работает иначе: есть и невероятная биография, неоспорим и блестящий талант. И даже путь, означенный Э.Анашкиным в судьбе писателя-охотника Анатолия Кандаурова «Через тайгу – к человеку» (так называется его статья), был пройден со всеми предосторожностями, с соблюдением так называемого «таёжного кодекса», и охотником-промысловиком Камилем Зиганшиным, отразившим этот свой опыт в повести «Щедрый Буге».

А вот Вл. Бондаренко не согласен с таким мнением о писателе Зиганшине. «Его героическая биография не укладывается в его лучшую прозу», – считает он. «Его большая проза как бы вне его внешней столь экзотичной биографии. Одних своих читателей и поклонников Камиль Зиганшин пленяет путешествиями по Патагонии и Огненной земле, покорением вершин Гималаев и Эльбруса, странствиями с буддийскими монахами и танцами с шаманами. И это прекрасно…»

Но не это сделало его писателем, настаивает критик…

«Других увлекает башкирскими легендами, таежными историями, знанием языка зверей. Всё это замечательно, и сегодня журналы «Вокруг света» и «Наука и жизнь» не теряют свою популярность. И авторы их заметны. Среди них Зиганшин».

Но и это ещё не решающий фактор в его писательской судьбе…

«Совсем другой мир раскрывается все же в другой, не похожей на следопытную, пожалуй, вершинной его прозе, дилогии «Золото Алдана»…»

И вот тут, наконец, истоки его художественного мастерства!

«Такой роман написан Камилем Зиганшиным, минуя все его странствия и покорения вершин и погружения, его автор мог и не быть путешественником. Такой роман мог быть написан не обязательно башкиром, якутом, мордвином или русским, но несомненно, он – русский по духу, по сюжету, по идеологии. Это роман человека глубинной русской культуры. Роман человека, прекрасно знающего русское староверчество».

И ещё одну цитату из статьи Владимира Бондаренко я здесь приведу, потому что в этих оценках творчества Камиля Зтиганшина я всё-таки иду по стопам своих предшественников-критиков, и нет мне резона придумывать новые формулы в отношении того, что уже признано бесспорным и очевидным.

«Дело даже не в этнических или фольклорных описаниях быта староверов, всё это можно было изучить и по книгам историков и краеведов, он сам принимает внутри себя этот мир, эту пусть и суровую, но нравственно чистую жизнь. Всё-таки, главное в романе не сцены охоты, не хороводы и пляски, даже не своеобразный уклад старообрядческой общины, уже добрую сотню лет затерявшейся в глухой восточно-сибирской тайге. Главное … – это сага древлерусского мира, это богатый мир староверов и эвенков, вдруг соприкоснувшихся сначала с затерявшимися в тайге белогвардейцами, затем и с советским обществом, сага о крушении чистого сурового природного мира людей и зверей» («Алданские скитники»).

 

Случилось так, что в моём прочтении истории этого мира, который, сразу замечу, был мало знаком мне в тот момент (разве что по творчеству Николая Лескова и Михаила Пришвина), с одной стороны, «сработали» какие-то, может быть, и узко «конфессиональные» принципы (условно говоря), а с другой – всё-таки было недоумение человека верующего. Имею в виду веру как глубокую убеждённость в чистоте и единственности православного христианства, независимо от разделения на «новое» и «старое» благочестие.

Дома висят у меня рядышком два образа, написанные в одной иконописной мастерской: преподобный Сергий Радонежский с благословляющим двуперстием и святитель Николай Чудотворец с благословляющим меня (и всякого, встающего перед иконой) троеперстием. Любимейшая моя икона – синайский образ Спаса Вседержителя из монастыря святой Екатерины (VI век). Почти метровая фотокопия под стеклом. Перед ним и теплится моя лампада. Ежедневно утром и вечером Господь благословляет меня с этой иконы «староверческим» двуперстием.

 Но я не староверка, а просто православная христианка. По крайней мере, таковой себя осознаю. К таковым, как мне известно, относит себя и автор «Золота Алдана», по крови – татарин, по вере – христианин.

Вл. Бондаренко по этому поводу пишет: «Я спросил автора, может быть, он сам – старовер? Нет, но был хорошо знаком с ними».

Сам писатель вспоминает: «В молодости у меня был случай, когда скитники спасли нас с другом от голодной смерти, помогли нам выбраться к людям. Тема раскола церкви, судьба староверов так меня увлекли, что я стал собирать материалы, изучать ту эпоху».

 Через тайгу – к людям, к распахнутости в акте художественного творчества. Этот путь прошли многие русские писатели. Впрочем, Эдуард Анашкин настаивает, что не так уж и много: «Писателей-охотников в русской литературе не так много. Но каждый из них несет нам на страницах своих книг огромный мир, не похожий ни на какие другие миры. Аксаков, Тургенев, Михаил Тарковский, Анатолий Кандауров…». Жаль, что Камиль Зиганшин не упомянут в этом ряду.

Ещё раз хочется вспомнить тут слова Вл. Бондаренко (на сей раз уже для того, чтобы с ним поспорить): «Его прекрасная дилогия «Золото Алдана» скорее отсылает к Владимиру Личутину, Всеволоду Иванову, Вячеславу Шишкову, Михаилу Пришвину, к давним романам Мельникова-Печерского. Этот роман переносит нас в мир русских староверов, в мир людей с совсем другим, почти не знакомым нам, образом жизни, с иной уже непривычной для нас нравственностью. К тому же, это не просто исторический роман, написанный человеком со стороны, других взглядов, другой истории. Нет, Камиль Зиганшин открыто воспевает и проповедует этот уже забытый многими из русских, скрытный и недоступный мир древлеправославия. Он видит в нем надежду на наше общее будущее».

О будущем спорить не стану, никто не знает, каково оно. А вот слова о «непривычной для нас нравственности» меня откровенно смутили. Не понимаю, в каком смысле она «непривычна» для нас, эта нравственность? Какие-то обрядовые формы религиозной жизни я сочту непривычными, а нравственность у всех христиан одна. Я даже не могу представить, о чём здесь речь, какая особая «нравственность» здесь подразумевается. Семейные традиции? Формы религиозного благочестия? Соблюдение заповедей Христа? Что за нравственность, которая нам ныне «непривычна»?

Видимо, в тесной связи с этим представлением об утраченной ныне нравственности находится и другое утверждение уважаемого критика. Это даже не утверждение, а почти случайная оговорка. Потому что по ходу романа сам автор пользуется иным пониманием ситуации. А речь о том, что «блудострастие» Корнея, его соблазн пойти за «ведьмой в штанах», «бесом в женском обличье» Владимир Бондаренко называет «большой любовью». Даже сам Корней понимал, что это наваждение и обман, потому и хотелось ему кричать от душевной боли и ужаса, даже когда сидел на кровати рядом со Светланой и гладил её красивые локоны. И наставник Корнея отец Григорий, как бы тепло ни относился к своему чаду, а всё ж не называет это любовью, а только «любовью к переменчивости», то есть непостоянством, «червём» духовным. Ему же автор вложил в помысел и слово «блудострастие» в размышлениях о состоянии Корнея. А как родной отец встретил Корнея, после прелюбодеяния появившегося в скиту? – «Как смел поганить своими стопами нашу землю? Жену богоданную холить и беречь надо. Она мать твоим детям. А ты, тварь, за бесом в женском обличье, засучив портки, побежал. Весь наш род перед Богом и людьми осрамил. Будь ты проклят!  Прочь с глаз моих!»

И кара небесная, постигшая Корнея за уход из семьи, из скита, не оставляет сомнений в отношении автора к поступку героя: волки отгрызли ступни застрявшему в расселине горы беглецу…

По поводу этого эпизода Равиль Бикбаев, народный поэт Башкортостана, сурово пишет: «Грехи наказуемы и Бог – высший судья. Если вдуматься, слова суд, судить, судьба – все от одного корня. Бог наказал и Корнея – человека с чистой душой. Двенадцать лет он провёл в лагерях. И последняя страшная кара: у застрявшего в расщелине скалы Корнея волки отгрызли ступни. Совершилось суровое возмездие. Невольно возникает ассоциация: самый сильный из старообрядцев, Корней, остался без ног, лишился нормального движения. Значит, и его община лишена движения в будущее, она оказалась в тупике».

Так что нравственность тут обычная, христианину привычная. И в современной церкви уход христианина из семьи никто не назовёт любовью, а только прелюбодеянием. Потому и получается некое противоречие в том, что, с одной стороны, звучит восхищение строгостью семейных устоев в скиту, а с другой – блудная страсть главы семьи снисходительно именуется «большой любовью». Да ещё и отрезвление от наваждения названо «потерей любви»…

«Главный герой проходит и через лидерство, борьбу, вражду, терпения и лишения, через любовь и потерю любви, к смирению, прощению и отшельничеству. Но к отшельнику и его семье льнут уже новые скитники. За мудрым наставником Григорием приходит наставница Дарья, а там набирает мудрости и сын Корнея – священник Андриан. Может быть, и ушли уже с Алдана скитники, но дух скитничества возрождается с новой силой. И потому неизбежен новый взлет…».

 

Нет, всё-таки сам автор более трезво смотрел на эту историю, нежели некоторые его читатели, опьянённые идеей «Мир древлеправославия как мир будущего развития России», ожидающие «нового взлёта» от угасающего общинного духа скитников. Хотя, может, и есть основания для таких ожиданий, если учесть самые последние слова автора в книге «Золото Алдана»:

Старообрядчество ценно уже тем, что сберегло для нас в нетронутой чистоте прежние формы нестяжательного русского быта и религиозности, дало примеры удивительной духовной стойкости, продлив жизнь истинно русской культуры до наших дней. Это, быть может, не меньший подвиг, чем защита отечества на поле брани. Надо полагать, староверство ещё послужит России, ибо оказалось исторически право – оно возникло не против истины, а ради истины.

 

И вот теперь я расскажу трудную историю моего знакомства с романом, которая началась с резкой критики, откровенно высказанной автору в максимально доброжелательной форме (в личном письме), с его ответного недоумения и последующего нашего взаимного уточнения неоднозначно трактуемых эпизодов. Возможно, критика моя была излишне субъективной, однако не личностное мнение я выражала, как мне думается и теперь, а своё понимание христианского вероучения, своё пристрастие к его крайним ортодоксальным положениям. То есть я руководствовалась внутренним убеждением в невозможности принять текст иначе. Как приняла духом, так и сообщила писателю, разъяснив причины своего частичного неприятия.  

Это не было претензией к миропониманию автора. Но его герои в отдельных случаях изъяснялись слишком противоречиво. А поскольку противоречия касались самих основ их веры, оставить без внимания эти фрагменты я не смогла. Либо я принимаю идеологию романа, вытекающую из совокупной множественности авторских идей, проповедуемых через избранных героев, либо я отвергаю её, и тогда мне нужно для себя выяснить, насколько сам автор разделяет убеждения своих литературных «двойников». С этого и началось наше эпистолярное общение с Камилем-Николой Зиганшиным. Слава Богу, что Камиль Фарухшинович не возгорелся обидой на мою опрометчивую и столько же искреннюю критику (как посмела – после стольких похвал маститых писателей?!), и через некоторое время признался, что это помогло ему доработать текст романа, планируя второе издание. А что дорабатывать-то? – возмутитесь, быть может, вы. – Если Валентин Распутин похвалил, то кто может опровергнуть!

Но ведь Валентин Григорьевич оценивал образный строй и языковые достоинства романа, не вникая в религиозную идеологию героев. Владимир Бондаренко восхищался глубиной и достоверностью исторических картин жизни русского древлеправославия. В «великолепнейшем» романе о скитниках его не интересовали догматические тонкости в рассуждениях о Боге. Василий Дворцов очарован был «главной темой», ставшей судьбой писателя. По его мнению, для Зиганшина «собственная тема – поиск симфонии мира», «жажда убеждаться в том, во что веришь, – мир целен». Для Дворцова главное в писателе – его страсть к путешествиям: «для Зиганшина дни измеряются в вёрстах, километрах, милях». И в этой глобальной «симфонии мира» нет нужды выискивать какие-то частные «аккорды», мнения персонажей, не созвучные каноническим церковным принципам, если их слышит не эвенк, скажем, и не чилиец, а воцерковлённый русский «традиционалист», к коим дерзаю отнести я саму себя.

«Эвенки и чилийцы, осетины и эскимосы, французы и суахильцы, его родные башкиры и сказочные для всех непальцы – во все встречные лица Камиль Зиганшин всматривается широко раскрытыми глазами и сердцем, томительно ища и счастливо находя схожесть в разнообразии, целостность в разнесении – ища и находя симфонию мира. Урал и Саяны, Памир и Кавказ, Тянь-Шань и Анды – вершины хребтов распахивают ему круги горизонта за пределы континентов, и он счастлив виденьем единства жизни: всё, что совсем недавно беспокоило и волновало … отошло...»

В этом вдохновенном гимне Василия Дворцова нравится мне абсолютно всё. Постижение «единства жизни» – кто может не желать этого?! Однако же меня продолжает «волновать и беспокоить» некая странная идея в умах героев романа «Золото Алдана», которая не может просто так «отойти», если не прояснить ситуацию.

Я не могу смириться вслед за юнкером Антоном Хлебниковым, вспоминающим слова своего отца-священника, с мыслью, «что Бог и диавол равны по силе». Этот эпизод встречается в главе «Неожиданное пополнение» первой части романа. Можно было бы счесть случайностью, нечаянной небрежностью автора при моделировании диалога героев, но чуть раньше в тексте, в главе «Эвенки», один из главных героев, Корней, произносит слово в слово: «они равны по силе», рассуждая с эвенком Хэгды о добрых и злых духах.

«Добрый и Злой Духи друг дружке не уступают: то один верх возьмёт, то другой. Никак Добрый Дух пока не одолеет Злого, – объяснял он».

Одно дело, когда Корней с эвенками о Боге рассуждает, тут всяко можно трактовать и образно очерчивать. Но в случае с мнением православного священника, отца корнета Хлебникова, звучит это уже как-то странно…

Мне было невозможно просто пройти мимо таких рассуждений. Они меня озадачили. Честно написала о своих сомнениях автору романа:

Камиль Фарухшинович!

«Золото Алдана» прочитала по книге, с экрана только новое предисловие Ваше просмотрела, текст второй раз перечитывать, думаю, нет необходимости. Как я Вас и предупреждала заранее, о содержании религиозном судить не буду. (Имела в виду историю старообрядчества. – М.М.) Однако моменты, показавшиеся мне противоречивыми, всё-таки отмечу. Как самый обыкновенный читатель, я их просто не поняла.  Начну с главного недоумения. В «Скитниках» на стр.160 сказано про Бога и Его противника, что они «равны по силе». Я такого христианства не знаю. Это какой-то манихейский дуализм.

У Вас же на стр. 173 в молитве героя написано: «Отче Всемогущий…» Так Всемогущий или всё-таки нет? Или кто-то ещё равен Ему по могуществу? У меня таких вопросов нет, я для себя ответы давно нашла. Но из-за непоследовательности в идеях Ваших героев вопрос этот неизбежен».

Далее в письме у меня ещё несколько придирок по тексту, в основном касательно разночтений в употребления заглавной и строчной буквы в выражении «слава Богу», как в речи героев, так и в авторской речи. Сегодня это сочту второстепенным, хотя в письме долго выясняю, в каком случае выражение может быть понято как модальное, и тогда уместно написать со строчной («слава богу» в значении «хорошо»), а в каком случае это действительно хвала, благодарение Бога, где заглавная буква просто необходима.

А вот вопрос о том, равны ли по силе Творец и Его творение, для меня был и остаётся вопросом принципиальным.

Если признать это равенство, тогда сотворённый Денница равен по силе своему Творцу. И означать это будет ни больше ни  меньше как признание его бунта против Бога справедливым: если равен, то зачем подчиняться? Но Бог низверг Денницу-Люцифера с небес. Значит, не равен Богу Люцифер? Или какого-то другого «диавола» имеет в виду юнкер Хлебников?

Как бы то ни было, если сомневаемся мы во всемогуществе Бога, то мы уже не христиане. А кто? Я назвала такое состояние ума верующего человека «манихейским дуализмом».

Чтоб пояснить, что имела в виду, просто сделаю отсылку ко всем доступной информации в интернете:

«Манихейство можно трактовать как трансформированный зороастризм, в котором достаточно много примесей других философий, от древнеиранских до христианских. По части дуалистических взглядов эта философия напоминает гностицизм, который представлял мир как две борющиеся друг с другом силы – силы света и тьмы. Эту отличную от других философий идею исповедует манихейство, гностицизм и ещё некоторые религиозные школы».

 Чтобы меня не заподозрили в каком-то фанатичном «книжничестве», чуть ли не фарисействе, попробую объясниться без догматических сложностей, только в меру собственного понимания.

В Евангелии Господь Иисус Христос говорит ученикам: «Дерзайте, Я победил мир!» Не значит ли это, что Он победил и диавола?

Архимандрит Софроний (Сахаров) в книге «Видеть Бога как Он есть» по этому поводу пишет:

«Мы малодушествуем, но Христос говорит нам: «Дерзайте: Я победил мир» (Ин.16:33). Если Он «победил «мир» (по-гречески «космос»), то это значит, что Он и как человек стал превыше твари, надмирным. И всякий верующий в Него, побеждающий в подвиге покаяния действующий в нас «закон греха» (Рим.7:23), становится, подобно Христу, надмирным (сверхкосмическим)».

И если мы веруем в «Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым», то, значит, и не можем в то же самое время веровать в Его противника как равного Ему, ибо этот противник – тоже Его творение.

Господь не творил зла. Противник, диавол, разрушитель, носитель зла – тот, кто проявил гордость. Отсюда простейший вывод: зло на земле и в космосе существует не потому, что есть равная Богу противоположная сила, а потому что недостаток человеческой веры рождает это зло. Диавол действует не сам по себе, а только по попущению Бога, только властью, данной ему от Бога, как это мы видим в книге Иова, например.

Человек, по слову архимандрита Софрония, может быть «надмирным», «сверхкосмическим», неподвластным диаволу – только в Боге, и всякое сомнение в силе Бога будет снова отбрасывать его в рабство греха, в рабство диаволу.

В рассуждениях героев романа этой отчётливости веры нет.

Что Корней, что православный священник твердят про одно: «в мире всего поровну», «есть плохие люди и хорошие, так же и у Бога есть супротивник – диавол. Он властвует под землёй, а Бог на небесах. Земля же – поле их брани, на коем они сражаются за наши души».

Мне кажется, не может православный священник так мыслить. Тут немного от Достоевского, про «поле битвы – сердца людей». Но там это было к месту. Иван Карамазов не был ортодоксом. А тут ситуация такова, что сомнение выражает служитель церкви, и это, конечно, спорный эпизод. Можно было бы даже принять это как отсылку автора к недобросовестности, к неверию служителей «официальной», «никонианской» церкви. Что ж, бывает и такое. Святитель Игнатий Брянчанинов не стеснялся обличать в своё время подобные факты (в одном из писем возмущался: «богослов, а в Бога не верует!»). Но в романе, как я уже отмечала, ту же идею высказывает и носитель «древлего благочестия» Корней:

«Кстати, этот самый диавол в стародавние времена был главным ангелом, сотворённым Богом. Но обуяла его гордыня, захотел сам стать Богом. За то и был свержен на землю. Следом пустили в него с небес громовую стрелу, от которой диавол провалился в преисподнюю и оттуда своё зло теперь творит».

То есть та же мысль, что он сам творит, что захочет, а не то, что только позволит ему Бог. И вроде всё верно, всё по преданию православному, но какой-то малости не хватает… Будто и не сходил Христос в преисподнюю и не приносил туда весть о будущем воскресении… Будто не стал ещё Христос Победителем…

А ведь все православные церковные песнопения ежедневно напоминают нам о Христе Победителе, Христе Вседержителе, о Его победе над диаволом. Крест Христов – «оружие мира», наша «непобедимая победа», перед которой «трясется» Божий супротивник, больше ничего уже не могущий поделать своей немощной волей.

Таким образом, не нужно быть книжником и знатоком древних религий, чтобы в простоте духа понять: распятый Христос победил гордыню диавола, и тот больше ничего не творит сам. А всё зло в мире только от неверия человеческого. Только сам человек становится носителем зла, подражая гордыне ангельской…

Корней же мыслит так, будто человек ни в чём не виновен, а всё зло на земле от диавола. Отсюда и возникает эта логическая ловушка – иллюзия, будто диавол обладает собственной силой, будто Бог не может остановить его злостный «беспредел». Тут, кстати, возникает и проблема с пониманием свободы воли для человека. Если диавол столь же силен, как и Бог, то что остаётся человеку? Зачем ему свобода?

Потому манихейский дуализм и является ересью, что он лишает человека свободы воли. А Бог такую свободу человеку изначально предопределил. Это единственный «фатальный» факт христианства. Человек свободен выбирать между добром и злом, между Богом и диаволом. Но, ещё раз надо подчеркнуть, – диавол не «самостоятельная сила», не равен Богу, он всего лишь индуктор зла, хранилище, откуда черпает своё злобное «вдохновение» падший в гордыню человек.

В диалогах героев романа проскальзывают нелогичности, наблюдается какая-то неотчётливость представлений о сущности веры: вроде они верующие, а вроде и не очень… Так, к примеру, ротмистр, беседующий при луне с юнкером Хлебниковым, вдруг выдаёт такое:

Любопытно! То что Бог и диавол равны по силе, думаю, верно. Иначе как объяснить то, что диавол по сей день не побеждён? Ты и сам, наверное, замечал, что тем, кто не покоряется ему, он старается создать на земле самые тяжёлые условия и, постоянно нашёптывая: «предай, отними, обмани», пытается сбить с пути праведного. А заложившему ему душу – начинает помогать изо всех сил. И те, кто послабже духом, уступают…»

 

Но позвольте! – как это «не побеждён»? Значит, просто так это поётся в тропарях и кондаках церковных про «победу непобедимую»? А в преисподнюю Христос зачем тогда спускался? Разве не затем, чтоб «разрушить Крестом Своим смерть и даровать разбойнику рай»? А мы все и есть «разбойники» по своему духовному «благосостоянию»: что от диавола уберегли, то и стало нашим богатством. Да, на земле, может, и «самые тяжёлые условия», но это же не означает диавольской власти! Это же всего лишь испытание нашей силы – для нашей же крепости духа. А то, что кажется «помоганием изо всех сил», это на самом деле возжигание страсти к благополучию земному, и это уже и начало погибели, начало омертвения духа человеческого…

Разве Корнею не прививали эти духовные идеи в скиту? Разве та самая нравственность его, которую современный критик назвал «непривычной» для нынешнего человека, не на чистоте духа его покоится? Разве только земным благополучием измеряется его вера?

Рассуждая о желательности и даже возможности рая на земле, не готовит ли человек себе духовную ловушку? Не принципом ли конечности бытия начинает он руководствоваться, творя свой земной рай? Земля-то ведь не вечна…

А для чего тогда приходил Христос? Куда звал Он нас? Зачем Ему было распинаться на Кресте, если и после Его распятия люди продолжают думать, что диавол не побеждён? Ведь Христос именно гордыню диавола побеждал этим добровольным позорным распятием!

Кажется, на пересечении неких догматических положений христианского вероучения и их житейского понимания верующими как раз и возникают эти, выражаясь научно, аберрации смысла, а проще – ошибки, заблуждения, «отклонения от нормы».

С одной стороны, герой проповедует: «Господь отправляет нас на землю для испытания», с другой – он же утверждает, что на земле Бог и диавол «равны» и «сражаются за наши души» (корнет Хлебников).

Тут лирика о «сражениях» смешана со святоотеческими поучениями об «испытаниях». Вспомним «Невидимую брань» Никодима Святогорца. Там не Господь сражается. Там человек с самим собой ведёт духовную брань, только его самость чаще всего олицетворяется образом диавола. И даже когда мы встречаем у святых отцов описания встречи с лукавым бесом или самим князем тьмы, то поясняется при этом всегда, что Господь попустил эту встречу для назидания подвижника. Господь в любую минуту готов откликнуться на молитвенный призыв праведника, когда одолевает того сила сатаны. И сила Божия всегда побеждает!

В книжности гимнографической и житийной утвердилась традиция именовать такую ситуацию противоборством света и тьмы, добра и зла, Бога и диавола. Но смещение акцента на «равенство сил» тут недопустимо. Самая распространённая икона на Руси – Господь Вседержитель. И если допустить хоть каплю идеи равенства противоборствующих сил, то вседержительство Божие будет оспорено. Поколеблются основы веры.

Думается, писатель не хотел подобного смещения акцентов. В «Справке об истории раскола»  Камиль Зиганшин пишет:

«Для старообрядчества непримиримость в вопросах веры являлась равноценной собственному спасению.  Именно поэтому старообрядец  есть для России новый тип человека. Его не знали ни Древняя Русь, ни Московское царство.  В основе его – душевная тревога и мука, вызванная потерей святости бытия в любимой стране – матушке России».

Кажется, потому и двоятся мысли скитника Корнея и священника Хлебникова, что «душевная тревога и мука» автора, горячо сочувствующего старообрядчеству, заслонила память о всемогуществе Христа. Показалось, что Бог не смог противостоять диаволу, расколовшему единство Русской Церкви, а затем и порушившему основы христианской державы – Российской империи. Показалось, что Святая Русь потеряла свою святость?

Ни Древняя Русь, ни Московское царство не знали этой тревоги и муки, этих сомнений и подозрений, что диавол, может, и равен по силе Богу, коли столько зла на земле натворил...

И если мы считаем, что старообрядцы – хранители чистоты веры, то странно и неожиданно звучат в уме старого скитника отца Григория такие вот мысли:

«Чего-то Господь, сотворяя человека, не додумал. Жизнь иных тварей вон как мудро организовал! Любо посмотреть! Взять хотя бы тех же пчёл или муравьёв. Мы на них спесиво поглядываем, а между тем эти крохи – красноречивый образец справедливо устроенного общества. У них всё направлено на сотрудничество и самопожертвование ради общего блага. Поучиться бы у них, глядишь, давно построили б рай на земле».

Интересно, автор разделяет эти мысли своего героя? Может, сам он всё-таки думает иначе?

Ведь и у пчёл есть трутни, и рой периодически отделяется от родной семьи, и сами пчёлы обнаглевшие вдруг нападают на соседний улей, воруют мёд друг у друга… И не назовёшь пчелиное житьё райским, когда пожалует на пасеку стая хищных шершней…

В общем, тут тоже всё как у людей, никаких преимуществ.

Потому, пожалуй, и возмечтали гонимые отовсюду хранители древлего благочестия о земном рае:

«Ещё на заре раскола у старолюбцев появилась мечта о земле обетованной, окружённой природными преградами – свободной стране Беловодье, воплощавшей идеал спасения, где царит воля и справедливость. По преданиям, находится она где-то на востоке, в Опоньском царстве и откроется только тому, кто твёрд в древлеотеческой вере».

И далее автор, много путешествующий по земному шару, не преминул вспомнить о легендарной стране, существующей в религиях Востока: «Что любопытно, в Индии тоже существует легенда о сказочной стране всеобщего благоденствия где-то в Гималайских горах, называемая Шамбалой, что в переводе означает «Белый остров». Туда могут попасть только люди высшей святости и духовной чистоты. Это место так защищено Творцом, что диавол и приблизиться к нему не смеет».

Уж ли не королевство Бутан, что расположено в высокогорной части Гималаев, послужило прототипом этой легенды?  До сих пор туда не пускают непутёвых туристов, а только самых достойных и просветлённых. Благоденствие там всеобщее и совершенно неоспоримое, а единицей измерения благосостояния страны является счастье. Совсем недавно писатель вернулся из этого райского места, и, надо полагать, впечатления его найдут своё отражение в новом издании «Золота Алдана». Будто в подтверждение нашей догадки, под публикацией фотоотчёта писателя о поездке в Бутан «Страна с добрым сердцем и чистой душой» на сайте «Российский писатель» появился такой комментарий поэта Геннадия Иванова: «Просто райский очерк, Камиль. Веет раем. В подтексте наша суровая жизнь. Никогда не буду я в Бутане,/ А пойду-ка есть блины в сметане». Наверно, Масляная неделя перед Великим постом способствовала такому видению. Земной рай – хорошо, но небесный – лучше. Потому надо поторопиться с блинами. А то ведь ещё и кто знает, что там впереди ждёт…

Но вместе с писателем Камилем Зиганшиным нам можно утешиться другим поэтическим напоминанием Геннадия Иванова о недосягаемой пока, но обетованной и дерзновенно чаемой нами райской стороне, называйся она хоть Шамбала, а хоть и Беловодье:

Что фантазировать про свой небесный дом…
Нам заповедано смиряться и смиряться.
Куда мы денемся. Конечно, мы придём
Туда, где будет нечего бояться.

14 марта 2019 года

 

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную