Марина МАСЛОВА
О "Деревенских дневниках" Бориса Агеева

Жанр дневниковой прозы достаточно традиционен для русской литературы. Но поскольку в данном случае речь идет о текстах, опубликованных только в электронной версии, можно говорить о некоторых специфических особенностях такой публикации и определенных преимуществах исследовательской работы с подобным материалом.

Прежде всего, это скорость взаимодействия авторского текста с читателем. «Деревенские дневники» появляются в электронном режиме доступа едва ли не в день их творческого рождения. Это значительно сокращает дистанцию между автором и читателем. Когда смотришь на дату записи того или иного размышления писателя и соображаешь, что об этом он думал не далее как сегодня утром или вчера вечером, возникает чувство некоего соучастия в жизни автора (или героя-повествователя), рождается ощущение живого присутствия писателя в каждой строке его Дневника.

Конечно, это справедливо для всякого художественного произведения. Но специфика электронной публикации такова, что читатель мгновенно может отреагировать на прочитанное и поделиться с автором своим впечатлением. При этом он имеет уникальную возможность почти так же быстро, если того пожелает писатель, получить от последнего ответ на свой комментарий. Причем ответ появляется тут же, внутри дневника, в его последующих записях.

Вот эта ситуация открытого диалога и является, на наш взгляд, главным преимуществом исследовательской работы с такого рода электронными публикациями.

В комментариях к «Деревенским дневникам» Бориса Агеева звучат различные мнения, от сугубо личных, субъективных впечатлений до профессионально отстраненных и, насколько это возможно, объективных оценок литературоведческого характера.

В эту своеобразную дискуссию, как уже было сказано, включается и писатель, отстаивая свою творческую позицию. С одной стороны, это замечательная ситуация живого общения, когда читатели спорят друг с другом, защищают каждый свое видение означенной писателем проблемы или же защищают самого писателя от необоснованных, на их взгляд, претензий и разного рода недоумений.

Но с другой стороны – и это тоже специфика жанра электронной публикации – автор любого комментария, даже самого резкого и несправедливого, не несет публичной ответственности за свои слова, т.к. может скрываться под любым псевдонимом.

И в этом смысле писатель остается, к сожалению, незащищенным ни от грубости и некомпетентности иного читателя, ни от столь же неприятного в эстетическом плане беспредметного и чрезмерно эмоционального восторга, нередко подменяющего содержательную сторону комментария.

«Деревенские дневники» Бориса Агеева я обнаружила почти случайно на сайте «Российский писатель» в августе этого года. Прочитанное сразу же зацепило, и захотелось откликнуться, поделиться впечатлением с другими читателями, а заодно и выразить индивидуальную читательскую благодарность автору дневников. Комментарий мой, совершенно спонтанный, к сожалению или к счастью, остался неопубликованным. Возможно, я что-то оформила неправильно, и текст мой не попал по адресу.

Таким образом, родившиеся спонтанно впечатления остались невыраженными. Тогда возникла необходимость написать более сдержанную и, так сказать, профессионально обдуманную версию того первичного комментария.

В течение осени появились новые записи в «Деревенских дневниках», сразу же появились новые комментарии, и сегодня мне представилась возможность озвучить возникшие в связи с этой электронной публикацией некоторые мысли.

В записи от 20 ноября текущего года Борис Агеев замечает: «Покуда жил в Курске, Дневники не писались, поскольку обозначены были как «деревенские». Эта реплика позволяет нам уяснить себе творческий метод писателя – невозможность писать о деревне отвлеченно, умозрительно, не находясь в живом, непосредственном контакте с предметом размышлений.

С другой стороны, эти слова обнаруживают и некоторую типологическую обусловленность «Дневников». Будучи обозначенными как «деревенские», они могут быть включены в контекст литературного наследия русской культуры, означенного такими именами, как Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Василий Белов, Юрий Кузнецов и другие. В то же время дневниковую прозу Агеева, кажется, не вполне уместно относить к «деревенской прозе». По крайней мере в той степени, как это принято в отношении творчества, скажем, Василия Белова («мастер деревенской прозы», «первый писатель на деревне» http://www.booksite.ru/pressa/155.htm). У Агеева это, скорее, «размышления в деревне», нежели размышления о деревне. Как у Некрасова: «Размышления у парадного подъезда»… И, между прочим, как и в случае с темой стихотворения поэта 19 века, Агеева судьба земляка-крестьянина тоже не оставляет равнодушным. Но если все-таки оставаться в кругу прозаиков современности, Агеева, как, скажем, и Виктора Астафьева, можно назвать «писателем, верным своей деревне» (см.: http://www.rian.ru/culture/20090430/169642327.html )

То, что, размышляя о жизни деревни, писатель и сам живет в деревне, вызывает доверие читателей. Александр Ороев, например, иронически замечает по поводу интеллигентских попыток разрешать проблемы села: «Тут где-то рядом есть даже целый совет по возрождению деревни. Почитайте! Заседают!» И далее такие слова: «А Борис и в самом деле в деревне живет. И это его оправдывает». То есть если бы писатель не жил в деревне, но писал о ней, это, видимо, могло бы вызывать раздражение. Однако Агееву доверяют. Вот несколько отзывов: «Через этот дневник… узнаешь душу… современных писателей»; Дневники Агеева «заряжают жизненной энергией»; Кто-то отметил особенности слога: «Неспешное слово, спокойный и мудрый взгляд на жизнь… память и память…»

В одном из интервью В.Распутина писательская позиция, подобная той, что избрана Агеевым, охарактеризована как «творчество на деревенской основе»: «на городской основе не получается у писателей нравственные проблемы так глубоко раскрывать»; «проблемы человечности, нравственности, доброго отношения к людям лучше всего удаются современным писателям на примере провинции, глубинки» (http://elena-sem.livejournal.com/799203.html). «Деревенские дневники» Агеева подтверждают этот тезис. Его герои, «деревенские чудаки», как он сам их называет, нередко обнаруживают достаточно крепкие и здоровые жизненные основания, а иногда и глубокую осмысленную веру.

В летних записях наиболее ярко очерчены два женских образа – Галя Банская и Галя Данникова. Тут филологу можно целую статью посвятить литературному анализу художественного героя. В осенних заметках присутствуют Витя Гамаза, «с гордым профилем» голливудского актера Джорджа Клуни, Саша Посметьев, который любит пить кофе на качелях в саду, семейство Дроздиков, проживших «тихо и правильно», так что писатель и вспомнить о них что-нибудь этакое не может. Вот Витя Гамаза, например, знаменит еще тем, что писал одно время портреты односельчан по заказу. И даже иконы. Правда, Агеев по поводу последнего таланта своего земляка осторожно отозвался: «Видел я те иконы…».

Характерны еще такие стилистические элементы авторского повествования: «Приключение с печкой»; «Много событий – в пять строк не упишешь»; «Думы о том же»; «Долгий рассказ». По поводу достижений цивилизации, освоенных на пользу дела, такие слова: «Инет гудит и вибрирует…» (это о Манифесте Михалкова).

Писатель занимает активную позицию в обсуждении серьезных нравственных вопросов, в том числе и благодаря достижениям техники, по поводу которой в его дневниках нередко звучат разного рода позитивные замечания, формирующие, между прочим, облик современного интеллигента, не чурающегося городской цивилизации с характерным для нее ритмом жизни и вытекающими отсюда проблемами. Вслед за В.Распутиным, размышлявшим о том, что «город всё-таки живёт больше другими проблемами и живёт в другом ритме. А ритм, когда он… выше среднего, мешает людям задуматься о самом главном, необходимом, духовном в том числе» (http://elena-sem.livejournal.com/799203.html), – Борис Агеев также признается, что городской ритм отвлекает его, мешает сосредоточиться и сказать что-то важное. Может быть, поэтому он едет в деревню…

В связи с этим моментом в творческой биографии писателя (жизнью в деревне) вспоминается имя известного мыслителя, автора книг по истории философии, Георгия Гачева, написавшего в начале 70-х годов свою замечательную «Книгу удивлений». Это тоже дневники писателя и ученого, который посреди рассуждений о Ньютоне и Декарте мог непринужденно задуматься о том, что гармонично устроенный человек должен «Уметь хорошо компресс поставить, ромашку заварить, диету наладить, сварить хорошо: в свое время каждый овощ в борщ класть...», а также – «в гармонии способностей, в добродетели и в уме(нии) Истину постигать» (http://www.odinvopros.ru/lib/gachev_01.php?mode=1&id=0#0 ). Имя философа здесь не случайно. В свое время, испытав некий духовный перелом, Гачев бросил Академию Наук и на полтора года устроился матросом на судно Черноморского флота. Мы помним, что Борис Агеев тоже плавал несколько лет матросом и мотористом на судах Камчатского пароходства. Биографы Гачева писали, что философ предпринял «хождение в народ» (http://ec-dejavu.ru/n/Naivety.html). В другое время он, как сегодня писатель Агеев, «уходил отшельником в деревню» (http://www.proza.ru/2009/06/01/558), и это не было бегство от людей, а напротив, попытка найти настоящего, гармонично устроенного человека. Кажется, предмет художественного исследования Бориса Агеева – тоже не деревня сама по себе, не природа, а именно человек в аспекте его нравственного и духовного бытия.
То, что нам хотелось сказать о содержании «Деревенских дневников» Агеева, неожиданно обнаружилось в дневниках Георгия Гачева. И эта глубокая идейная перекличка выводит дневниковую прозу курского автора на совершенно иной уровень: «Так вот, – пишет Гачев, – никуда нам не деться от того, чтоб дом, хозяйство наладить, детей вылечить, поставить на ноги, воспитать. Так давай превратим это не в побочное направление ума и души нашей, от которого мы рвемся в свою свободу: заниматься "проблемами" "духовной" "культуры", но в магистраль: сюда поместить объектив и прожектор духа и внимательно делать и постигать. Это и значит "свобода - есть осознанная необходимость". То, что мы до этого осознания делали с досадой, по принуждению судьбы, будем делать с интересом, со вниманием, постигая как дело нашего свободного выбора. И станет нам умно и радостно возиться с домом и детьми» (http://www.odinvopros.ru/lib/gachev_01.php?mode=1&id=0#0 ).

«Дом» Бориса Агеева занимает важное место в его Дневниках. Именно через образ дома входит в повествование тема памяти:
«Пошёл спать на веранду, погасил свет, улёгся под тонкое ватное одеяло в чехле, состёганном из цветных лоскутков – мать шила его вручную лет, может, сорок назад, когда и сил у неё было много и когда она всё успевала. Долго не мог уснуть. Сквозь оконную кисею светил обмылок луны, погрюкивала где-то неспокойная мышь. И странное чувство возникло… Знаю, что мать уже никогда не пройдёт от летней кухни к хате, не закроет на ночь все крюки и задвижки на дверях, не заглянет в веранду, где я сижу со своими бумажками за столиком, под светом ночника, приспособленного из фонаря для фотопечати, не сделает мне пяток дежурных замечаний, которые я привычно пропускаю мимо ушей. Не пожелает спокойной ночи и не уйдёт в хату, шаркая ногами и постукивая своими клюшками в пол. Уже никогда она не сварит мне вкусного борща и не напечёт пампушек на Спас Маковей…»

Тема рефлексии, «самообдумывания», как выражался Гачев, становится центральной и в Дневниках Агеева. При этом писатель хочет сохранить способность «наивного философствования», т.е. такой взгляд на мир, который «не обработан искусственными условностями цивилизации». Он находит вокруг себя такие характеры, через которые, говоря словами Гачева, «прямиком… Природа волеизъявляет и мыслит, говорит человечьим голосом. Так что имеет смысл прислушиваться к слову такового существа, как души простой, ибо она – той же субстанции, что и Бог… и можно подслушать Глас Божий через него – младенца … или юродивого – блаженного…» («Плюсы и минусы наивного философствования»). В прозе Агеева есть такие характеры. Можно вспомнить блаженную Галю Банскую и загадочную, стихийную, по-детски непосредственную Галю Данникову.

Однако если автора Дневников рассматривать как героя-повествователя, то перед нами не «наивный философ», а интеллигент, рефлексирующий в религиозном аспекте. В дневниках Гачева это выглядит так: «Ради чего жизнь? Ради высшего добра, истины и красоты бытия. На это ориентиры все, и отсюда координаты. Тогда дом и жизнь в нем основаны не на эфемерности и песке, но на камне. И уже это ощущение живет и помогает. В эти дни сколько раз ссоры и зло могли в нас возникнуть и разнести всё? Однако не допускали, гасили, рассеивали во взаимном жалении: не забывали человека в другом: я в жене, она – во мне. Значит, в пространстве дома глава семьи, домохозяин, должен устроить космос, места-уделы всему раздать, как по "Теогонии" Гесиода…» В записях Агеева, датированных широким интервалом времени, 1976-2010 гг., присутствует та же тема разумного устроения, и не только домашнего космоса: «Система земных координат, когда по шкалам широт и долгот можно вычислить точку на земной поверхности, логически понятна. А геохронологическая шкала? Почему миллион лет назад произошло то-то и то-то? Где свидетели? Как раз Моисеевы россказни наиболее логичны, поскольку доверие возникает не к измышлениям человеческим, а к Богу».

Каким же образом писателю удается примирить «наивное философствование» с «разумной» религиозной «рефлексией»? Ответ на этот вопрос подсказывает все тот же Георгий Гачев, его Книга удивлений: «25.6.2000. Вчера, сойдя с электрички на пути в деревню, столкнулся с Эрихом Соловьевым, философом, и шли лесом вместе. Я рассказал о своей теме – наивном философствовании и что у каждого философа в начале – наивное удивление чему-то, по формуле:«Как же вы не видите, что все – так...?Ведь это так очевидно!..» И спросил его, как друга Мераба Мамардашвили, так ли я понимаю исходный пункт, наивное удивление того: «Всего этого мира как космоса, общества как порядка и строя, красоты, ума – не должно было бы быть! И если есть, то лишь – нашим, твоим непрерывным усилием надо удерживать это состояние бытия! Иначе – рухнет...» Да, примерно так, подтвердил Э. Соловьев. Именно: нужна изощренная работа ума, рефлексия и воля, чтобы удерживать себя, находиться в этой наивности чистой и простодушной...»

Эти потрясающие слова нам кажутся как нельзя более уместными в контексте рассмотрения характера дневниковой прозы Бориса Агеева. «Простодушность» в восприятии бытия, оказывается, есть следствие работы ума, самоанализа и воли, умения удерживать себя, свою совесть – в чистоте. А это уже работа духа…
Фрагмент «Деревенских дневников», запись от 3 августа:
«Что тут вчера было! Пока собирал на огороде покрасневшие помидоры, небо потемнело, громок отдалённый воркотнул. А потом с юга ударил такой силы ветер с дождём, что в небо взмыл вихрь ломаных ракитовых веток. Тополь, который и в безветрие лопотал листочками, вдруг заревел трубно, басом. Пять минут хлестал горячий ливень, а потом всё стихло. В деревне хожу босиком - и не мог отказать себе в удовольствии побегать, как в детстве, по мокрой дворовой густой траве, под которой хлюпала вода...»
Попробуй побегай радостно по траве, если на душе не будет легкости и чистоты…

Уместно рассмотреть в связи с творчеством Бориса Агеева и понятие «верующий интеллигент». Сегодня это одна из значимых фигур национальной культуры. Особенности мировоззрения православного интеллигента активно обсуждаются. Вот, к примеру, суждения по этому поводу одного из церковных авторов: «Слово «интеллигент» означает «понимающий, мыслящий, разумный». Интеллигент – это человек, стремящийся соединить в себе самые лучшие качества и восстановить в душе целостность мировоззрения, которую можно обрести, только имея веру в Бога. Причем такую веру, которая определяла бы его поступки. Интеллигентный человек ко всему относится с позиции веры, и она ему не мешает быть писателем, физиком, художником, врачом, музыкантом…» (митрополит Калужский и Боровской Климент) (http://www.glinskie.ru).

Нам кажется, автор-повествователь в «Деревенских дневниках» может быть отнесен к типу православного интеллигента, который, будучи художником, воссоздает образы, может быть по-своему, но все-таки верующих, людей, хранящих заповедь любви к ближнему и соблюдающих в чистоте «святое место» своей души.

Проблематика общественных форумов свидетельствует о культурной значимости дневниковой прозы Бориса Агеева: «Сегодняшнее российское общество, без сомнения, устремлено к Православию. …люди обращаются к Богу» – такие тезисы звучат в Сети (http://www.glinskie.ru). И они находят подтверждение в дневниковой прозе Агеева. Его герои – носители незамысловатой, наивной веры. Они именно те, кто не столько знает во всей полноте свою веру, сколько «устремлен» к ней, «обращен к Богу».


Комментариев:

Вернуться на главную