Александр МОЖАЕВ (Хутор Можаевка, Ростовская обл.)

РАССКАЗЫ

ГРЕМИТ

Гремит. С раннего утра надвигается с юго-запада синь. Надька лишь коров в стадо проводила - вилы хвать - бегом сено складывать. Лёшка на работу помёлся, ему что, навалял гектар сена, теперь прохлаждается в своём тракторе. Клянёт Надька Лёшку, на ходу придумывает грехи. “Прох лаждается, а тут хоть сдохни...”

Гремит, катит на своей колеснице Илья-пророк. Ох, не успеть! Ох, не успеть... Первую копну причесала. “Может, ещё успею одну...” Сено свежее, сено зелёное сладко пахнет перед дождём. Чего б не собрать на ночь?

К ночи от других дел чуть живая - на утро отклала.

Гремит. На полнеба туча. Нет раннего солнышка - темно. Вот ещё ко пёшка. Бегом причесала, сверху сырым бурьянком прикрыла. “Господи, погоди, Господи... Только б успеть.” Шелестит зелёное сено, резче, резче пахнет, кружит Надькину голову. Снова ударил. Ближе, ближе Илья-про рок. Вилы валятся из Надькиных рук. Зашумели макушки деревьев - вот он и ветер. Рвёт, разносит сено. Надька давай под ветер подкладывать, под ветер, чтоб не валилась копна. С виду кривобоконькая выходит, но выстоит.

“Потом, по годинке, как надо переложу, а щас бы только успеть...”

У Надьки с Лёшкой две коровы... да троих детей нажили. С последним Надька в декрете. Бросила на кровати - не дай Бог свалится. Он и так уж, как космонавт, по шесть раз на день летает. Клянет Надька Лёшку - в один раз столько сена навалял. Два дня ворошила. Высушила и вот... Гремит.

У Надьки с Лёшкой свой сенокос, на нём всё хозяйство живо. Раньше здесь были чьи-то усадьбы. Хозяев, чтоб не мешали “светлую жизнь” строить, покулачили, землю забрали и забросили - земля на отшибе. Надька с Лёшкой год ей ладу давали: кусты корчевали, старник жгли. Доброе сено родит на старом подворье. Радовались весенним дождям. “Дождь в апрель - сено в метель”... Если убрать успеешь. А нет, тогда хоть переводи худобу - по чу жим задворкам не нашибаешь. Проглядишь ворохами - не наскребёшь кро хами. А он вот он уж, ближе, ближе гремит. “Может, ещё пронесёт, может, продует ветром”, - Надька бегает с ворохами сена, ложит копны. Сколько уж их - сбилась. Клянёт Надька Лёшку с его колхозом. “Сидит сейчас в тракторе. Какая в колхозе работа в дождь. Так... Ни в поле, ни дома”. С Лёшкой бы уже управилась. Мечет Надька сено, пот глаза выел. Вот бы до вишнечка добраться, по вишнечку сенокос поуже - быстрее сбирать. Пахнет зелёное, шелестит на вилах. Ох, жалко на такое дождь! Чего ж это вчера б в ночь не скласть. Господь на всё время даёт. Нет. Вчера стирки выше головы было, картошку полола, готовила на семью… Да разве ж все дела перечтёшь...

Одно делаешь - другое следом просится, а рук только двое. Снова грохочет, катит над хутором Илья. Нет, не пронесёт. Ох, не про несёт! Вот он и вишнечёк, а сил уж нет. Сгребает Надька валки - руки вил не чуют, а первые капли уж шелестят по деревьям. Вспомнилось Надьке, как стояла на базаре со сметаной. Подошла одна раскрашенная и давай торговаться. Надька цену знает - не уступает. Та и ну её костерить на весь рынок: и рвачка, и спекулянтка. «Вас бы сюда, - злится вдруг Надька на всех горожан. - Как сюда приедете - только б вылежаться до обеднего солнца, да по пляжам поваляться, а я тут живу и уж не вспомнить, когда с Лёшкой на пляж тот ходили - всё не успеть…»

Гремит. Гуще капли, гуще. Вот и полил. Лежит Надька под последней незавершенной копёшкой и плачет. На последнюю всегда не достает времени.

 

БАЛЕРИНА - БАБА ЛЁЛЯ

«Вжик, вжик, вжик…» - ранним утром коса поёт звонче. Баба Лёля, широко раскидывая ноги, пританцовывая, идёт впереди.

Я вижу лишь её сутулую спину да большие мужские руки. «Вжик, вжик, вжик», - в ровный валок ложится метличка. Я с любопытством жду, когда же она остановится, передохнёт. «Вжик, вжик, вжик…» - качается впереди её тень. Я приехал на недельку отдохнуть к бабе Лёле, но разве усидишь без дела, если старуха до зари на косьбу поднялась, вылёживаться - со стыда пропадёшь.

Утро ясное, утро свежее. «Вжик, вжик», - и кажется не коса - росинки звенят. Я прибавляю ход, но старуха не уступает. Двужильная.

- Баба Лёля, какой тебе год?

- Как? - баба Лёля, наконец, приостанавливается.

- Какой тебе годок? - кричу я.

- Да ты не ори, я чай при памяти. Годок спрашуешь? Я ещё на ребят поглядываю, - смеётся она, утирая широким рукавом рубахи пот. - В войну двадцать пять было…

Снова поёт своё «вжик, вжик» коса - ложится трава. Баба Лёля умеет разговаривать, не отрываясь от дела.

- Я в войну такой неумёхой была - срам, - не оборачиваясь, говорит она. - За Васей сроду ничего не знала - всё он. Вася со двора - хоть помирай, ни чего не ладится. Трое детей не дают шагу ступить. Батька твой старшим был - ему пять, а энти… Взяла Васину косу, пошла в сад. Елозю-елозю - нет дела.

Что ни махну, то в землю «носом» воткнусь, то на пень налечу. Я реветь во весь рот. Вот он дядя Устин: «Чего кричишь?» - «Да вот Вася ушёл… Воюет, а у меня дома коса разлаженная». Взял дядя Устин косу, махнул - трава так и легла. «Э-э, то ты, девка, разлаженная… она тебе не по росту…» Я пуще реветь. «Не кричи, я налажу». Пристроил ручку по мне. Взялась - легче получается, а сил нет. Вот дядя следом ходит и учит. Ему тогда девятый десяток шёл. Пособлять - никудышний, спасибо, совет даёт: «Ты, Лёля, на бугорок не коси, не потянешь, ты под бугорок, да под ветер. Под ветер трава сама под косу клонится. На пяточку жми, на пяточку». И пошла я косарить.

«Ручками» не ходила - все кулигами танцевала. Здесь кулижку выхвачу, там, потом что останется - добиваю. Бывало, попервах самое худшее валю. Бью, бью - вот уж сил нет, а тут пыреёк остался, а как кто выхватит? - нет, давай дальше бить. И так покуда не упаду с ног. Вот опять коса разладилась, ручка сломалась - опять реву. Как новую не прилаживаю - нет дела. К дяде Устину.

«Ну, что у тебя?» - «Ручка не гнётся. Какую ни гну - все ломаются». - «А ты из чего гнёшь?» - «Из вербы, как Вася». - «А где вербу берёшь?» - «Где ж, тут же, за садом». - «То не та верба, Вася из толоватки гнул». Принесла то ловатку, приладила ручку. Косить - опять беда, коса притупилась, не берёт.

Как не бью бруском - не берёт. Давай до Устина. Взял тот молоточек, сел к коваленьке. «Тюк, тюк», а сам уж по косе не попадает, Бог весть куда лупит.

«Дядя, ты, чай, разучился?» - «Что там разучился, я не вижу её, холеру». Что не видит глазами - признаёт, а не слышит - тут обижается, в оскорбленье глухим слыть. Бывало, кричу-кричу ему - не докличешься. «Дядя, ты чи глухой?» - «Чего? А-а. Чё там глухой - не глухой. Я не пойму только». Беру молоток, давай сама тюкать. Дядя Устин за плечом кряхтит: «На мягкую траву вверх оттягивай, на целинку - к низу…» Вот и косы сама научилась оттягивать. Всё через руки прошло, пока детей поднимала. Васе на фронт пишу: «Не убивайся там, Вася. Я сено уже накосила, а значит, слава Богу, с детишками переживём». Потом как спужаюсь: вдруг как не поверит, что накосила сама. Ещё придумает там чего, и дописываю: «Сено косила под приглядом дяди Устина». А с дяди Устина какой приглядчик… За ним са мим кабы кто смотрел, того и гляди в своем двору заблудится.

Я - хороший косарь, меня с мальства баба Лёля учила - стыдно плохо косить, но не перестаю удивляться ей, откуда в ней эта сила, двужильная выносливость.

- Баба Лёля, ты у меня как балерина, шучу я.

- Что такое говоришь, Сашка?

- Как балерина, говорю. Учёные подсчитали, что балерина приравни вается по нагрузке к косарю. Ты б у меня всех плисецких переплясала.

- Ну ты, Сашка, скажешь такое… - улыбается пустым ртом баба Лёля. - Тоже, балерина… - но самой сравнение нравится.

На просторе солнце и ветер быстро сгоняют росу. Скоро заиграла брон зовым блеском метличка.

- Ну что, баба Лёля, коси, коса, пока роса, роса долой и мы домой. Пошли?

- Щас пойдём, Саша, щас, - обещает старуха. - Вот ещё до той яблоньки дойдём.

Вот и яблонька.

- Пошли, баба Лёля?

Солнце печёт, в тягость косьба, хочется в речку прыгнуть.

- Да ты иди, Сашка, иди, а я щас. Вот тут по вишнечку пройду. По виш нечку в тенёчке травка мягкая, и без росы косится.

«Вжик, вжик, вжик…» - разве ж оставишь старуху. «Рипь, рипь», - по пискивает у меня рассохшаяся ручка.

- Ты б салом её смазал, что она у тебя южжит, как телега, - посмеивает ся баба Лёля. Ей ещё до шуток.

Сенокосы здесь вольные, коси что хочешь, а баба Лёля за метличку берётся.

- Баба Лёля, давай пырей валить.

- Пыреи подождут, а метличка ещё неделю перестоит и пропала.

- Так покосят же пыреи за неделю!

- Ну покосят, так что ж - всё не захватишь.

- Далась тебе эта метличка, - ворчу я. - На пыреях и руки б свежие были, и сена б навалили…

- Так пропадёт же метличка, - детским растерянным взглядом смотрит на меня старуха.

- Баба Лёля, тебя надо в Красную книгу занести.

- Это чего?

- Единственный экземпляр в своём роде. Не дай Бог помрёшь - больше таких не сыщешь.

Она у меня на самом деле чудачка. Косит-косит, потом станет. Цветок какой-нибудь попадётся, давай его обкашивать, да траву вокруг оббирать.

- Баба Лёля, ты не женьшень нашла?

- Да нешто у нас он водится? Цветок… пусть себе…

Не успею я как следует накупаться - баба Лёля с вилами бежит.

- Ты чего, баба Лёля?

- Вон марь наплывает, не дай Бог, дождь, - ворошить надо.

- Это марь от жары. Не будет дождя, - заверяю я.

- Ну не будет, и слава Богу, а пойдёт, не завернёшь. Он всегда, скоко помню, ни тогда, когда просют, а когда косят.

Своё поворошим, только домой правиться - чьи-то пыреи лежат, не ворошённые, снизу уж подпревать начали. Баба Лёля давай их ворошить.

- Баба Лёля - это ж не наше.

- Что ж, что не наше - пропадёт.

Хозяин застанет:

- Ты чего тут делаешь, бабка? Чего влезла в чужое?

- Так пропадёт…

- Тебе-то что до этого?

- Жалко, сгинет.

Недалече от нас мужики. До обеда косят, потом сядут в холодке, бабы ворошат - они выпивают.

- Надо ж какое здоровье! - восхищается баба Лёля. - Я после таких трудов и есть не могу, не то что пить…

- Пить, бабка, не есть - жевать не надо, - смеются мужики.

Вечером чуть живой сижу за столом. Баба Лёля кормит меня молодой картошкой и тёплым молоком.

- И охота тебе, баба Лёля, колотиться с этой коровой? Продала б её и отдыхала.

- Как же, ты ж вот приехал…

- Что ж… недельку побуду… Мог бы и у соседей купить.

- Да я уж и не могу, чтоб не мордоваться, - признается старуха. - Уморился?

- Да ну. Так…

- Вот такая история, - веселеют глаза старухи. - Идёт молодой казак сено косить, а старый на арбе с возом едет. «А ну, дед, прими с дороги, а то щас перепряну». Возвращается под вечер с косьбы - старый верёвки по дороге разложил. «Дед, убери верёвки, не переступлю». Укладайся, Сашка, пораньше.

Пройдёт отпуск, но ещё долго будут ломить натруженные руки, а отойдёт новая Троица, прижарит июньское солнце и меня снова потянет в далекий мой край, к бабе Лёле, где на старой грушине висит, дожидаясь меня, коса.

- Поеду к своей балерине, - говорю я.

- Зачем тебе это сено?.. - ворчит жена.

- Как же, там бабка совсем загнётся.

- Загнётся… она ещё троих, как ты, загнёт. Отдохнул бы, балерун.

- Вот и отдохну там.

Не так давно, когда я готовился в дорогу, мне сообщили, что баба Лёля умерла. «Надо ж такое придумать, совсем не болела, утром еще косила, а вечером померла».

Я приезжаю в хутор, отбиваю бабкину косу и иду косить.

«Вжик, вжик, вжик», - ложится в валки трава.

- Кому косишь, Саня, корову завёл? - окликают меня.

- Так просто кошу, никому… Может завтра и не придётся уж. Если хотите - забирайте.

«Чудненький, в бабку, видать, пошёл», - говорят про меня в хуторе. А мне радостно.

 

МОКУШКА

Мокушка – чудаковатый старик восьмидесяти с лишком лет. Имя-отчество его давно позабылись, да и не к чему они ему в домашней-то жизни; даже близкие зовут его Мокушкой. Так когда-то кликали его бабку, но об этом уже мало кто помнит. Он так уж свыкся со своим странным прозвищем, что окликни его, вдруг, по паспорту – не отзовётся.

Когда Мокушка говорит – чуть ни на каждом слове покашливает и трясёт головой, оттого многим кажется, что он постоянно смеётся.

- Пенсию добавили… Кхе-хе-хе-хе… Во какие дела!.. – бог весть чему удивляется старик.

- Как жа, ты у нас инвалид войны, ветеран, участник… Заслужил… - успокаивает Трофимовна – старуха его.

- Участник… Кхе-хе-хе, - беззубо улыбается Мокушка, и неожиданно на самом деле смеётся. – Вояка хренов… Хе-кхе-хе… - потряхивая головой, кашляет он. – Только и успел каши поесть – война кончилась…

На каждое 9 Мая из администрации приносят ему подарки, справляются о здоровье.

- Некудышнее здоровье – сетует Мокушка, а в глазах его уже пляшут черти. – Раньше, бывалоча, ни одна девка от меня убечь не могла, а нынче дожил – ни от одной спастись не могу… Кхе-хе-хе… Какое ж тут здоровье… Хе-кхе-хе…

Мокушке улыбаются, но на встречи и митинги уже не зовут.

- Да и чего ему там делать, на встречах тех, - говорит Трофимовна. – Только народ смущать. Там люди заслуженные, повидавшие, а этот будет им рассказывать, как кашу он ел… Хоть бы сбрехнул чего-нибудь – всё б внукам пример. Вон Дерюшкин, - всю войну в снабженцах пробыл, а таких страхов понарасскажет – хоть Героя вешай.

Когда, по большим праздникам Мокушке наливали – не откажется, но в последнее время Трофимовна такие дела пресекает.

- Его и без того телепает. Пока борщ поест – полчашки расхлюпает, а выпьет и вовсе – всё ходуном…

Иной раз заходят проведать соседи.

- Ну как тут Мокушка наш, жив, здоров?! – бодро окликают они.

- А что ему станется, - отвечает Трофимовна. – В одной поре. Недавно кореспонденша была. Она ему про войну, он ей - про кашу… Так ничего от него и не добилась – уехала.

- Хе-кхе-хе… - улыбается Мокушка.

- Ну, что ты ухмыляешься, кхекаешь?.. – сердится старуха. – Вон Дерюшкин догавкался – ему медаль какуюсь придумали. Гляди и тебе б…

- Орден. Кхе-хе… Как лучшему едаку… - трясёт головой Мокушка.

- Так ты и не воевал что ли, Мокушка? – пристают с расспросами внуки.

- Хе-кхе-хе… Как жа – воевал… С утра до обеда… Каши успел поесть… Кхе-хе-хе… Кто каши не едал, тот войны не видал! – смеётся старик. – До того нас постным кормили, а тут выдвинулись на передовую – с тушёнкой. Во как!

- А что это «передовая»?

- А кто её знает… Я и сам понять не успел. Только и запомнилась каша… - вновь весело кашляет он.

- А ты стрелял, Мокушка?

- Куда?

- По немцам.

- Да я и не видал немцев-то тех…

- А за что ж тебе пенсия такая?...

- Я и сам дивлюсь… Кхе-хе-хе…

- Так не бывает, чтоб ни за что… - обижаются внуки.

- Ну, кашу ж я ел!..

- Вот же окаянная халера, опять со своей кашей!.. – сердится Трофимовна. – Ты детворе про войну расскажи, чтоб знали, как оно там… Расскажи как войну закончил…

- Да я и не помню как… - вдруг теряется Мокушка. – Мы с утра прибыли… Нам команда: Станьте в лесочке и не высовывайтесь до времени. Ждите, мол, распоряжения. В том лесочке каши-то и поели… Я котелок вмял, а мне старшина ещё черпак кинул. «Ешь, - говорит, - пока рот свеж…»

- Ну, поели вы каши и что потом? – торопят внуки.

- Так мы ж в лесочкн были… Разве разберёшь там, где немец, где кто… Дело к обеду. Кругом: «Бах, бах, бах…» А нам никаких команд. Командир и говорит мне: «Ты, Мокушка, молодой, - глаз зоркий, заскочи на сосну глянь чего там и как…» Влез, глаза выпучил, верчу головой, как сорока…

«Чего видать?» - спрашивают.

«Ничего не видать…»

«Ещё погляди…»

Раззявился, лупаю во все стороны, тут пуля мне в рот и влетела… Кхе-хе-хе-хе… - трясёт головой Мокушка. – В рот влетела – за ухом выскочила… Кабы мозги… Молодой – какие там мозги… Вот и живой… Хе-кхе-хе… Спасибо хоть каши успел поесть…

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную