Николай ОЛЬКОВ, журналист, писатель, Почетный аграрник Тюменской области
КАК УБИВАЮТ ДЕРЕВНЮ

Мне выпало счастье родиться в селе Афонькино, расположенном на песчаных буграх у подножия безымянной горы, бывшей крутым берегом древней могучей реки, съёжившейся до нынешнего тихого и безводного Ишима. В селе после Великой Отечественной войны были два колхоза, объединившиеся позднее и избравшие председателем фронтовика Григория Андреевича Андреева. С его приходом народ повеселел, стали хлеб на трудодни получать, прибыль стала оседать на банковском счете.

Изучая архивные материалы колхоза имени Ленина, я невольно сравнивал Андреева с его коллегой Егором Трубниковым из фильма «Председатель». Такая же хватка, сообразительность, предприимчивость. Андреев запускает ветряную мельницу, обслуживает своих колхозников и соседей. Разбивает яблоневый сад, в густом лесу находит песчаники, распахивает бахчу и выращивает арбузы, которые в 1956 году демонстрировались на ВДНХ СССР, а колхоз получил в награду библиотеку художественной литературы в тысячу томов. Распахивают целину за старицей Сухарюшка и выращивают овощи. Яблоками, арбузами, картофелем и овощами всю осень торгуют в Петропавловске. В колхозе много овец, председатель находит мастеров и открывает пимокатню. От заказчиков нет отбоя. В колхозный устав вносятся изменения, позволяющие колхозникам иметь огород до гектара, коров до трех, соответственно, шлейф молодняка, а это еще шесть голов, к тому же до 25 овец и неограниченное количество птицы и кроликов. Андреев закупает локомобили с собственным ходом, они приводят в действие новую пилораму, мельницу, шпалорезку, кирпичное производство.

Достаток позволяет вести не только хозяйственное строительство, но и улучшать условия жизни на селе. Запускается первая в районе электростанция, первый в районе водопровод, он и сейчас работает. В 1954 году колхоз первым в районе стал миллионером, причем половину дохода принесли вспомогательные производства. Крестьяне с помощью колхоза стали строить дома, появились первые мотоциклы и автомобили. Но – Андреев в 1955 году сразу после выполнения плана хлебопоставок выдал колхозникам авансом по два килограмма пшеницы на трудодень. Новость быстро облетела район, во многих колхозах народ возмущался, почему в Афонькино дали хлеб, а нам – нет. Райком партии признал действия Андреева «антигосударственной практикой в деле выполнения планов хлебопоставок», объявили строгий выговор и на собрании на должность не рекомендовали.

Потом у нас образовался совхоз «Сибиряк», жили, работали, строили. Потом был Хрущёв с экономическими и политическими кульбитами, уж шибко ему хотелось все и сразу: крестьян переселить в многоэтажки с удобствами, запретить заниматься личным подворьем, чтобы в свободное время «повышать культурный и политический уровень». Коммунизм построить… Далее в семидесятые к телу Генсека Брежнева пробились два ученых провокатора Заславская и Аганбегян с теорией неперспективных деревень. И подана она была под соусом «специализации и концентрации сельскохозяйственного производства», так что не особо разбирающемуся Ильичу понравилась: каждое хозяйство специализируется на одном-двух направлениях, производство концентрируется на центральной усадьбе, малые деревни, бригады колхозов и отделения совхозов, ликвидируются. И понеслась теория в практику. Из деревень вывозили скот, угоняли технику. Школу, медпункт, магазин закрывали. Крестьяне стали вязать узлы с барахлом. А уж коли русский мужик с места сорвался, то через центральную усадьбу непременно в ближайший город.

Я знал несколько толковых руководителей, которые, предвидя такой ход событий, все средства направляли на ускоренное строительство жилья на центральных усадьбах, чтобы перехватить хотя бы часть наиболее профессиональных работников. Таков был Э. Ф. Миллер, директор совхоза «Маяк» Омской области, в год построивший сто квартир и спасший основной кадровый потенциал хозяйства. Но так было далеко не везде. И страна не только потеряла за 1960-1990 годы до полумиллиона населенных пунктов, но и резко сократила производство. С семидесятых по восьмидесятые годы импорт зерна увеличился в четырнадцать раз, мяса в пять, а сливочного масла в 184 раза.     

Грустную картину являет мне родное село Афонькино в нечастые бывания к дорогим могилам. Присевшие, как от испуга, дома, некогда гордо украшавшие улицы, опустевшая школа – на тридцать комнат тридцать же учеников, непривычно тихий клуб… Все изменилось. 

Живя в глухой деревушке соседнего района, так уж сложилось, я с болью следил за переменами на малой родине. Совхоз, потом СПК, потом еще что-то – шло реформирование сельхозпредприятий. Вдруг появился «хозяин», не из нашенских, из чужих палестин. «Хозяин» срубил куш, останки продал, потом «хозяева» менялись уже каждый год, а прошлым летом некогда щедрая на зерно пашня дружно родила осот и лебеду. Фермы пусты, и ветер напрасно ищет, кого бы попугать. Страшно, но на деревне не слышно коровьего «му-у-у», и пастух уже не щелкает кнутом за околицей, собирая стадо.

В десятые годы две мощных кампании бульдозером прошлись по родной земле: интеграция и оптимизация. Первая есть продолжение искусственного создания неперспективных деревень (по Заславской и Аганбегяну), которые, лишенные производства, обречены на исчезновение. Интеграция – присоединение к более сильным частным предприятиям слабых кооперативов и крестьянских хозяйств, самый простой способ вернуться к крупно-товарному производству, за которое так жестоко критиковали советскую власть. Так бесславно похоронено романтическое (или подленькое?) увещевание агрореформаторов, что фермер прокормит страну. Именно под этим лозунгом они разгоняли колхозы и совхозы с усердием ничуть не меньшим, чем их предки проводили коллективизацию. Результатом этой кампании стало создание в каждом районе двух-трех крупных предприятий, а деревни, не попавшие в их зону, из производства выпали, люди живут натуральным хозяйством.

Оптимизация взорвала остатки социальной сферы. В малых деревнях закрыли школы, клубы, медпункты. Власти объяснили все просто: содержать эти объекты экономически невыгодно, надо «оптимизировать» затраты на сельскую культуру, медицину, школу. Больной и книгочей в малой деревне дорого обходятся государству… 

Когда последних стариков увозят на погост или переселяют в двухэтажки райцентра, обезлюдевшая деревня, униженная своей ненужностью, угасает. Сохранившиеся бревна ее изб и домов предприимчивый люд развозит на бани и гаражи. Потом приезжают ставшие горожанами птенцы деревенского гнезда и стыдливо ставят камень с выбитой эпитафией: «Здесь была такая-то деревня…». И, конечно, уже никогда не будет.         

По роду своей журналистской работы знал многих сельских руководителей из председательского и директорского корпуса. В основном это были люди толковые, понимающие свое предприятие как основу всей жизни входящих в него сел и деревень. Они не видели ничего противоестественного в том, что хозяйство тратит силы и средства на строительство дома культуры, средней школы, магазина, медпункта. Мы все считали село и хозяйство в нем единым социально-экономическим комплексом, даже организмом, друг без друга они существовать не могут. И мы были правы. Когда разогнали совхозы и колхозы, падение всей социальной надстройки было предопределено.

Возможны ли перемены к лучшему? Предпосылок к тому нет. Мне известны крупные и экономически состоятельные частные или акционированные сельхозпредприятия, отметившие пятнадцати- и двадцатилетние юбилеи, но их руководители озабочены только производством и прибылью, что полностью соответствует заявленным в уставах целям. Обязаны они вникать в проблемы сел и деревень? Юридически – нет, а другие нормы сегодня не особо в чести. Надеяться, что государство по-настоящему снизойдет до участия в возрождении деревни, более чем наивно. С каждым новым назначением отраслевого министра крестьяне испытывают унижение и стыд: железнодорожник, врач, юрист…

Село мое родное… Иду по улицам детства и смахиваю слезу со щеки, чтобы никто из земляков не заметил и не спросил, по ком я плачу. Что я отвечу?

Меня можно упрекнуть в ностальгии по былым временам, по советской власти. Пожалуйста, упрекайте, только поймите: человек прост, если он лишен фанатических политических убеждений, тогда тоскует не по секретарю райкома, не по диктатуре пролетариата, а по нормальной жизни. Вообще-то стоит напомнить забывчивым, оболваненным и просто молодым, что нормальная жизнь – это когда у тебя есть работа и право ее выбора в соответствии с образованием и моральным обликом (представьте себе!); когда ты знаешь,  что случись болезнь с родителями, в больнице их примут, не спросит ни звания, ни чина, ни наличия чековой книжки, и полечат, чем могут, а сложная ситуация – вызовут самолет санитарной авиации и увезут к большим специалистам  (и такое знаю); когда твои дети после абсолютно бесплатной средней школы едут в столичные вузы и поступают без взяток и мохнатой руки; когда перед отпуском тебя вызывают в профсоюзный комитет и предлагают путевку в санаторий, а ты еще кочевряжишься: да нет, не поеду, лучше дома на рыбалку схожу. Ты не боялся включать телевизор при детях, потому что зрители не градировались на 12, 16 и 18 с плюсом. Тогда не было развязной Ксюни, наглого Нагиева и паршиво-пошленького Урганта. Тогда были красивые, с умными глазами и безукоризненной дикцией дикторы. Тогда учили: хочешь говорить правильно – слушай радио и смотри телевизор.

По каждой высказанной позиции я могу привести убедительные аргументы и примеры. В том обществе человек, сменивший нескольких жен и оставивший детей, не мог стать руководителем региона или министром. Чиновник, на которого только пала тень воровства или мздоимства, изгонялся немедленно. (Мне сей же час ткнут советский Узбекистан. Кое-кто до сих пор верит, что там лопатами гребли золото партийные руководители и даже актив, хотя уже давно признано, что Гдлян и Иванов, «раскрывшие» ту коррупцию, работали по спецзаказу, как и многие тогда в СССР). Простите личное: я окончил сельскую школу, но был принят на учебу в единственный в стране Литературный институт при конкурсе 60 работ на место. Рядом со мной были простые парни и девчата, и только несколько «блатных»: поэтесса дочь замминистра, критик сын секретаря Ленинградского обкома. И все, пожалуй.

Сегодня сибирское село живет трудно. Есть официальная статистика: безработица в Тюменской области менее одного процента, а средняя зарплата более 34 тысяч в месяц. Конечно, этому никто не верит. В половине деревень нет производства совсем, но люди имеют земельные паи, и потому причислены к бизнесменам. Вот и нет безработицы. А средняя зарплата – это то же самое, что средняя температура по больнице. Если областные депутаты за свои непомерные труды получают до полумиллиона, наверное, можно нивелировать подачку в восемь тысяч доярки или тракториста. Хотя, как говорят, ВЦИОМ все знает и все может…

На днях прочитал, что председатель правительства Медведев поручил очередному министру сельского хозяйства Ткачёву внести предложения … по ограничению количества скота и птицы в личных подворьях селян. Один из аргументов: мычание и петушиное пение… мешает отдыхать соседям. Когда и по какому случаю Медведев услышал утреннего петуха – сказать трудно, только Ткачев выполнит, уже прикинули: достаточно трех голов крупного скота и двух десятков овец. Три головы – это одна корова с приплодом за два отела. А многие семьи живут за счет подворья, пять-семь коров, продажа молока, к зиме – мяса. Ограничат – по миру пустят многие тысячи людей. Ткачев исполнит, ему, имеющему в пользовании 200 тысяч гектаров краснодарских черноземов, не понять простого мужика, с литовкой и вилами содержащего то, что в документах называют ЛПХ.

Это намерение правительства следует воспринимать как очередной удар по деревне. Сколько она еще выдержит? Ответь, родная деревня! Не дает ответа…      

 
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную