⇑Маруся отравилась
(Рассказ)

Первый снег лег на влажную землю, стыдливо закрыв от людей неухоженный асфальт тротуара, кучки мусора у дворов, нелепые кровли домашних пристроек. Снег шел три дня и три ночи, а как остановился – дорожки расчистили, большак прикатали машинами. Ограду приемного пункта молока Марусе пришлось разгребать самой, сельский глава сказал с хохотком:

– Мы тебе помещение в аренду сдали, так что обслуживание – твоя забота.

Маруся воткнула в сугроб лопату:

– Что врать-то, Тихон Кириллович, не мне, а другу вашему Хрюкину. Вот он пусть и разметает дорожки.

Грузный Тихон Кириллович с трудом перелез через сумет, образовавшийся между дорогой и тропинкой на молочный пункт.

– Ты не кочевряжься, а тихонько свою работу работай. Помни, что я упросил Хрюкина взять тебя на молоканку, так что веди себя… Он мужик суровый, чуть что – зад в зад, и кто дальше отскочит. Дома-то как?

– Да нормально, вроде. Папка попьянствовал, мама поплакала, а теперь успокоились, мама приняла, водится.

Тихон Кириллович вздохнул:

– Как же ты допустила, что родить пришлось? Теперь такая медицина…

Маруся глянула на него с насмешкой:

– Какая? Ты и сам, дядя Тихон, не знаешь, а говоришь. Сказать, сколько с меня потребовали за это? У нас корова столько не стоит.

Тихон Кириллович еще раз вздохнул:

– И что за парни пошли: обрюхатил девку, и в кусты. Ты хоть говорила с ним?

Маруся уже научилась о своем говорить, как о чужом, услышанном где-то. В деревне не отмахнешься, откажи в ответе – сразу скукуют: «Потаскуха, а гордость из себя строит!». Потому научилась говорить все однако, как заученное.

– С кем говорить, дядя Тихон? Он как узнал про беременность, и больше не появлялся.

– Беда с вами, с девками. У меня три парня, тоже горя хватил, одно только и утешало, что в подоле не приволокут.

Марусю так и подмывало рассказать дяде Тихону, он отцу двоюродный брат, какую девчонки предлагали разыграть картину. Она-то знала, где пакостливый да трусливый ее ухажер живет, хотели нанять такси, вечером, когда все дома, подкатить, посигналить, чтобы родители вышли, с рук на руки, и по скоростям. А в пеленки записку написать, как и что. Совсем уж собрались, а Маруся пеленать стала, да как заревет! Представила, какая судьба у ее кровиночки, сдадут эти родственники в дом малютки, и будет ребенок всю жизнь на казенных харчах.

Но не стала сердце тревожить. Да и разговоры надо кончать, сейчас молоко повезут. Ее пункт единственный на четыре деревни, это ранешный сельсовет и колхоз, теперь пашню отдали какому-то городскому депутату, сеют и молотят под охраной автоматчиков, на склад не зайти, осенью выбросят с грузовика у дома пайщика по три бумажных мешка сорной пшеницы да по два ячменя. Народ как-то закричал:

– Николай Тихонович, вы хоть отходы-то нам продайте.

Тот открыл дверцу машины, сплюнул под ноги толпе и улыбнулся:

– У меня, господа, отходов нет, все это – зернофураж.

Ну, народ-то знал, что у него в соседнем районе огромный свинокомплекс, еще в советские времена строили.

Потому и держит каждая семья коров – сколько может. Колхоза нет, который всех обеспечивал, косить литовкой надо все лето, чтобы на пять коров с приплодом сена припасти, а сгрести, а сметать в стога, а домой притащить. Вся техника есть у частников, это те мужики, что поближе были к гаражам, ночами «Беларуси» втолкача угоняли, чтобы сторожей не будить. А теперь оперились, сена привезут сколько закажешь, но и деньги возьмут сполна. Не стало скидки ни герою труда, ни фронтовой вдове. Все однаки: клиенты.

Стали подходить и подъезжать ее клиенты, кто с ведром, кто флягу на санах тянет, иные, посостоятельней, установили на легковушки алюминиевые емкости. Все в очередь, Маруся берет пробу на жирность. Каждый день. Иначе нельзя. Был случай, когда ее молоко на заводе едва не забраковали, кто-то вполовину развел водой, едва выкрутилась, спасибо, главный технолог заступилась. Но треть зарплаты удержали.

Молоко хорошее, густое, жирное. Все хозяева картошкой подкармливают, тыквы растят рядом с картошкой, а корова на тыкву шибко молоком отзывчива.

– А что, Маруся, ничего не слыхать про повышение цены на закуп? К зиме обычно повышают.

– Пока ничего не скажу, вот поеду с отчетом, там прознаю все.

Степа, демобилизованный солдат, вместо матери уж который раз приволок флягу молока на плече. Женщины поулыбываются:

– Степа, наверно, расширяться станете, ты на зоотехника поступишь, зальете бедную Марусю молоком.

Парень краснеет, краснеет и Маруся, еще проворнее работает на калькуляторе, усерднее крутит рукоятку прибора определения жирности. Народ потихоньку расходится, Степа переждал всех за углом, вернулся:

– Маша, ты почему в клуб не ходишь? Правда, не сказать, что шибко весело, но все равно кучкой собирается молодежь, девчонки даже песни поют под караоке.

Хозяйка проворно мыла посуду, подняла глаза на парня:

– У меня ребенок, Степа, я и танцевать, и песни петь разучилась.

– С ребенком мама посидит пару часов. Приходи сегодня вечером.

Маруся выпрямилась над ванной, в которой полоскала посуду, вытерла руки, прибрала выбившиеся из-под косынки русые непослушные волосы, посмотрела на парня.

– Степа, ты больше таких речей не заводи, я отрезанный ломоть, у меня ребенок безотцовщина, а такие никому не нужны. Все, иди.

Парень схватил свою флягу, дошел до дверей, остановился:

– И кто только тебя таким речам научил, язык бы тому отпластнуть. «Ребенок у нее!». Ну и что с того? Если жить по-людски, то и ребенок не помеха.

Маруся засмеялась:

– По-людски – это как? У нас, ты видишь, шибко по-разному семьи живут. Один пьет и жену с ребятишками бьет. Своих, заметь, ребятишек. Другой погуливает от одиночки до одиночки, а жена молчи, иначе в морду. Жить, Степа, можно только по любви.

Парень вспыхнул:

– Маша, выйди сегодня хоть на полчасика. Прошу тебя.

– Не обещаю, если дома все спокойно, на часик выйду.

Мать нарадоваться не могла: отошла дочка сердцем, улыбаться стала, в зеркало заглядывать, а отец тихонько, словно заговор от несчастья, ворчал, поругивался: «А если еще одного подбросит?».  

Скоро все село знало, что на Новый год назначена свадьба, уж и сваты были со стороны Степана, мамаша поначалу кривилась, мол, девок тебе мало, а отец единственной рукой, оставшейся от аварии, ударил в стол кулаком:

– Ну, умнейший же человек заметил: свекровка блядь – снохе не верит! Ты окстись, я ведь тебя тоже не из первых рук взял. И чтоб ты больше – ни гугу!

У Маруси на приемном беда: холода погнали крыс в тепло, даже в бетонном полу прогрызли норы. Как только заметила – на телефон, технологу своему. Та обещала направить бригаду. К обеду подошла машина, две женщины с целлофановыми мешками стали раскладывать по углам, где уже нарыты норы, кусочки отравы. Технолог с этими женщинами передала, что принятое молоко ни минуты в пункте не оставлять, его заберет заводской молоковоз раньше графика.

   – Теперь следи, родная, как они дохнуть начнут. Смотри, осторожней, чтобы не укусили, они в эту минуту сильно агрессивные.

– Это яд такой? – спросила Маруся.

– Яд самый злой. Ты видишь, мы в фартуках, сапогах и перчатках. Все это сдаем в чистку, чтобы, не дай Бог, не попало человеку.

– Ужас какой! – поразилась Маруся. – И что будет?

Женщина подняла с пола кусок, чуть больше карамельки в обертке:

– Если вот это проглотить, то уже можно своим ходом в анатомку. Ладно, милая, поосторожней тут, чтобы ни собак, ни кошек.

Машина ушла, Маруся осмотрела всю посуду, свой стол и шкаф – крыс не было.

На второй день позвонил главный бухгалтер маслозавода, мужчина пожилой и суровый:

– Соберите все накладные за время работы и приезжайте с молоковозом.

– А обратно я с кем? У меня ребенок грудной.

– Не знаю. Знаю только, что у вас крупная недостача. Будем сверяться по документам.

Маруся собрала все бумаги, приняла молоко и села в кабину молоковоза. Водитель, молодой нагловатый парень, все предлагал ей садиться поближе, потому что от двери дует, потом поймал за коленку и неприятно заржал. Маруся ударила по руке папкой с документами. Доехали спокойно.

Главный бухгалтер взял ее папку, разложил на столе документы и стал крыжыть красным карандашом. Маруся со своего места внимательно следила и ничего не понимала. Наконец, бухгалтер бросил на стол карандаш и резким движением скинул очки:

– Итого по вашему пункту в переводе на масло скрыто продукции более чем на сто тысяч рублей.

– Как понять – скрыто? – переспросила Маруся.

– Не прикидывайтесь наивной девочкой. Вы скрыли накладные на несколько молоковозов, по крайней мере, у меня их нет.

– А молоко? Я же каждый день отправляла машины и с водителями накладные. Куда они могли деваться?

– А вот это, – бухгалтер поднял указательный палец, – это пусть скажут следственные органы.

   Маруся плохо понимала, о чем ее спрашивает следователь, пока тот прямо не посоветовал признаться, что несколько машин она отправила на другой маслозавод. Услышав, что сумму ущерба она восстановить не может, следовать предупредил, что решать будет суд с выездом по месту ее жительства.

До дома добралась попутными машинами, в избе сидела соседка Фрося, сказала, что велено забрать ключи и ей принимать молоко.

– Только ты, Маша, научи меня эту штуку крутить.

– Пошли, покажу.

Пока Фрося крутила центрифугу, Маруся прошла в дальний угол и подняла с пола кусок отравы. Взяла со стола бокал утреннего молока и запила противную кашицу. Вместе с Фросей вышли из пункта, дома, снимая пальто, Маруся потеряла сознание.

Отец побежал к Степану, тот завел свою легковушку, на руках унес Марусю, и погнал в районную больницу. Недовольный дежурный персонал долго не мог определиться с диагнозом, потом стали пытаться промывать желудок, а через час вышел врач и сказал Степану, что девушка умерла, причину установит вскрытие.

Утром в дом Маруси прибежал Тихон Кириллович:

– Успокойтесь, родные мои. Маруся-то где? Из конторы завода позвонили, что документы нашлись.

Ему не успели ничего ответить. Вошел Степан, скинул шапку, прошел к столу, уронил голову на руки и заревел. Тихон Кириллович потрогал его за плечо:

– Степа, ты что? Да объясни же, концы в концах, что происходит? Где Маруся?

Степа кивнул:

– Нет Маруси. Маруся отравилась.

Ее хоронили тихо и многолюдно. Тихон Кириллович несколько раз звонил в контору завода, мол, пособить деньгами и проводить полагается. Ему отвечали, что никого из руководства нет, а они люди десятые.    

⇑Туфли на бечевочке
(Рассказ)

Хоронили главу района. Светлый день поздней осени, словно уговорившей лето уступить хотя бы еще недельку. Уборка закончена. По всему району объявили выходной день, закрыли магазины, в райцентр потянулись автобусы с народом, легковые машины, во всех окнах венки. Гроб установили в доме культуры, звучала траурная музыка, большие и малые начальники становились в почетный караул.

Глава был родом местный, все его знали, за десять лет привыкли к тому, что то промкомбинат закрыли и разобрали по бревнышку, то ремонтное предприятие кому-то продали, он вывез станки и цеха разобрал, потому что на панели и перекрытия спрос вырос, в городе начали возводить большие дома и назвали их коттеджами. Только эта волна прошла, в соседние районы стали передавать милицию, больницу, сбербанк, налоговую инспекцию. Морока для народа, за паршивой бумажкой надо ехать за сто километров, да еще не сразу выхлопочешь, либо ехай домой, либо к знакомым на ночлег. Раньше сходы собирали, народ жалобы высказывал, потом это дело прекратили, потому что жалобы одни и те же, а средств нет. Правда, перед выборами приезжало начальство, все свои грехи признавало и обещало, что завтра будет лучше. Народ хмурился и соглашался.

Нехорошие разговоры пошли, когда глава за два месяца построил шикарный по нашим понятиям дворец. Один шустрый из жириновцев прознал, что построено на казенные деньги и даже сумму назвал, сколько-то миллионов. А глава в газете написал, что построил на кредиты, и до конца жизни будет рассчитываться. Никто, конечно, не поверил, да и что толку разбираться, тебе в том дому все равно не живать. Возмущала и то, что дети у главы школу окончили и в академии поступили, все трое на бюджетные места, на специальности, связанные с муниципальной службой, то есть, без работы не останутся. Значит, остались они с женой в двухэтажном особняке вдвоем, а в районе очередь на жилье со времен социализма не сдвинулась. Семь нонешних коммунистов ходили к администрации с красным флагом, называется пикет, часа три стояли – никто не вышел. Разве они не знали, что в администрации черный ход есть? Начальство на обед поехало, а пикет остался, со всех магазинов народ подходил посмотреть, милиция подъезжала, даже дверцы не открывали, назад развернулись.

А потом случилась беда. Глава сразу первому студенту купил трехкомнатную квартиру, а дети у них погодки, второй переехал, потом и младший. Из района не они одни учатся, все было известно. Потом слух прошел, что младший наркотиками заинтересовался, стал уроки пропускать, деньги со старшего требовать. Поссорились. Младший ушел в общежитие, где воля вольная, под его авторитет и наркотики ссужали, и деньги в долг. А потом, видно, пришла пора собирать камни. Ну, и вылетел он из окошка пятого этажа. Никто толком ничего не знает, то ли сам сдуру, то ли подсобили. Родители хоронили парнишку в области, побоялся, видно, глава лишних разговоров в своем районе. А разговоров было, и дивно. Самый жестокий вывод: Бог шельму метит, это ему наши слезы отлились. И пугающее: а то ли еще будет?!

Когда колхозы и совхозы распустили, сильно много у нас организовалось крестьянских фермерских хозяйств, но только один год и прожили. Делили же хитромудро: один трактор на три семьи. И все. А комбайны на четыре, а если новый, то и на пять. Другим семьям по сеялке, кому сцеп борон, склад с механизированным зерновым током и сушилкой директор себе отписал. Три года курдались, глава приезжал, толковые мужики просили поддержки, чтобы объединить умирающие хозяйства, глава кивнул, но денег не дал.

Как снег на голову – пошли по деревням сходы. Вместе с главой ездили сальный, упитанный мужик и целая команда. Речь о земле. Сами обрабатывать не можем, чтобы не пустовала, глава предлагает отдать ее в аренду на хороших условиях крупнейшей птицефабрике. Несколько мужиков возмутились: как это не можем? Можем, но вы не даете. Еще не поздно вернуться к коллективному труду на общий интерес, не все еще спились, дети выросли, их учить надо.

– А что это за выгодные условия? – поинтересовались из зала. И ахнули: за пай в пятнадцать гектаров семь центнеров зерна. Месяц мотали мужиков, в последний раз до собрания столы в фойе дома культуры поставили, закуски нарезали, водку открыли: подходи, наливай. Только метнулись к халявной выпивке энтузиасты, Аркаша Сурин одернул:

– Не сметь! У них и расчет на то, что после стакана водки из русского мужика можно веревки вить.

Отшатнулись, да разве за всеми уследишь? Многие приложились к дармовщинке, и молчали, когда читали кабальный договор, когда считали голоса, по два раза одни и те же, иными словами, вся пахотная земля отошла к птицефабрике на сорок девять лет. В районе только три бывших колхоза устояли, их хоть и потрепали в свое время, но коллектив остался, скотину держат, хлеб сеют. Конечно, и тут свои же руководители новыми начальниками стали, дома не дома, машины не машины, а колхозник получает скромненько и живет в основном своим хозяйством.

Ушедшие в аренду уже после уборки заревели: техника у фабрики мощная, иностранная, на работу приняли три десятка человек, а после уборки комбайны под навес и заявление на отпуск без содержания вплоть до апреля.

– Не буду писать! Не имеют права! – шумел Миша Соловьев, а утром ему привезли расчет и трудовую книжку.

– Фирма, – говорит дама, – в ваших услугах больше не нуждается.

Стали искать листочки и авторучки и корявым почерком подписывать себе безработицу. Собрали делегацию, пошли к главе, а тот руками разводит:

– Ребята, вы же сами за договор голосовали, а там все это прописано.

Про все это вспоминали мужики, стоя на широкой площади дома культуры и ожидая похорон. В который уж раз заходил разговор о трагедии. После митинга по поводу завершения жатвы и небольшого фуршета в зале заседаний глава со всеми попрощался и сам, без водителя, сел в «Ланд-Крузер» и уехал. Позавчера вечером помятую машину в кювете заметили проезжавшие мимо рыбаки, по мобильнику вызвали милицию и завертелось. Дорога эта вела от трассы к небольшой пристани с мостками, сюда иногда приезжала молодежь. Дно песчаное, вода чистая, берег не больно крут. Машина лежала в правом от озера кювете, следовательно, глава возвращался с отдыха на озере со своими товарищами. Но следователи не нашли следов длительного пребывания мужской кампании: ни костра, ни бутылок, ни окурков, ни следов автомобилей. Даже следа машины главы не обнаружили в радиусе ста метров от пристани. Утром прилетела бригада из области, но и она ничего нового не нашла. Кювет неглубокий, следа торможения нет, почему машина перевернулась несколько раз? Говорят, нашим ментам досталось, что не зафотографировали положение главы в машине. А на теле, говорят, живого места нет. Поговаривали, что он отдал кавказцам строительство дороги от райцентра до границы с Казахстаном напрямую, через леса и болота, минуя населенные пункты. Говорили так же, что не просто так. Кавказцы – народ суровый.

К обеду прошел слух, что кто-то читал заключение судмедэкспертов: скончался от многочисленных ушибов, полученных в результате автомобильной аварии.

К толпе подошел заядлый рыбак Филя Решеткин, на плече пучок удилищ, стянутых бечевкой, за спиной ведро с рыбой, прикрытое влажной осокой, в руке новенькие туфли, связанные такой же бечевой.

– Кого хоронят? – спросил Филя.

– Ты что, с дуба пал, глава района разбился на машине.

– Не слыхал. Да я рано мотаюсь на рыбалку, окунь хорошо идет.

И тут кто-то обратил внимание на туфли:

– А штиблеты ты на крюк или на блесну? – хохотнул мужик.

– На пристани нашел, гуляли, видать, мужики, ну и забыл обуться. На машинах были.

– Как ты определил?

Филя улыбнулся:

– Две бутылки из-под коньяка, я из одной еще пару глотков сделал, хороший. Колбасные обрезки, сыр, шоколад, минералка. И туфли. Мне маловаты. И следы от машин, три их было. Выносить-то скоро будут?

Пробегавший мимо организатор похорон начальник сельхоуправлениия Красников резко остановился:

– Что это у тебя за туфли?

– Нашел.

Красников уже вертел их в руках и бледнел:

– Где нашел?

– На пристани. Мужики гуляли…

Красников схватил Филю за рукав и потащил в дом культуры, тот едва успел передать знакомому улов и снасти. В комнате сидел заместитель губернатора, все местное начальство. Красников показал туфли и кивнул своим:

– Узнаете?

Те несколько мгновений не могли прийти в себя:

– Туфли шефа.

– Точно, он в них был на празднике.

– Откуда они у тебя?

Красников указал на Филю, тому пришлось рассказать все с самого начала.

– На какой пристани? Там все прощупали следователи.

– На Ванькиной. Я на Ванькиной пристани рыбачу.

Красников выругался и вынул мобильник:

– Майор, срочно в ДК с бригадой следователей.

Красников кивнул на туфли и выматерился:

– Вы что уцепились за ближнюю пристань? Триста метров проехать лень было? Туфли стояли на берегу, а хозяин поехал домой босиком, причем, выпил он не более двухсот грамм. Вы труп описывали или нет? Разве не бросилось в глаза, что он в одних носках? Улавливаешь?

Майор пыхтел, вертел в руках туфли:

– Погребение придется отложить, надо еще раз обследовать ранения. Получается, что его убили.

Заместитель губернатора усмехнулся:

– Какой у вас догадливый начальник угро! Хоронить будем сегодня. А вы на ту пристань, старик укажет.

Филя возразил:

– Граждане начальники, мне рыбу надо прибрать.

Майор сгреб его под руку и почти бегом побежал к выходу.

Уже после похорон майор доложил узкому кругу:

– Следы трех машин, две чужие. Две бутылки из-под коньяка, фольга от шоколада, колбасные обрезки на газете. Чуть в сторону арматурный прут, весь в крови, пятна крови на земле в нескольких местах.

– Как они инсценировали аварию?

– Видимо, выехали на этот бугорок, главу посадили за руль и перевернули машину.

– Их должно быть не менее пяти человек, «Ланд-Крузер» просто так не опрокинуть, – заметил заместитель губернатора.

Майор продолжил:

– Сняли отпечатки пальцев с бутылок, фольги, с корпуса и руля автомобиля. Будем искать.

– Предварительные версии? – поинтересовался заместитель губернатора.

– Похоже, что убийство связано со служебной деятельностью, в частности, с распределением финансов.

Заместитель губернатора остановил доклад:

– Не спеши делать столь серьезные выводы. Извините, я должен сделать звонок.

Он вышел и пятнадцать минут с кем-то говорил, хотя все понимали, что с губернатором. Вернулся, осмотрел присутствующих, подозвал Красникова:

– Версия остается прежней, нам эти заморочки ни к чему. Ты назначен исполняющим обязанности. Предупреди всех, чтобы не распускали языки, составь список присутствующих, на всякий случай. А сейчас к столу, поднимем по рюмке за упокой души нашего товарища. Пусть земля ему будет пухом.

В большом кафе еще долго пили, не чокаясь, вспоминая добрым словом своего бывшего шефа. Никого посторонних в зале не было.

⇑Позвонить на квартиру прокурора
(Рассказ)

Тетка Матренка держала Тольку на воротник старенькой фуфайки, потому что он не плакал, а как-то нехорошо кричал:

– Не закапывайте маму! Не закапывайте!

Мерзлые куски глины глухо ударялись о нестроганую крышку гроба в пугающей тишине кладбища. Скотник Костя Самохвалов, он на своих дровнях вез гроб, в глубоком снегу разворачивал упряжку, тихонько матерясь. Отец, Максим Павлович, проваливаясь на самодельном деревянном протезе, подошел к Тольке, снял рукавичку и шершавой рукой потер его щеки, прихваченные морозом. Когда могилу зарыли и поставили простой деревянный крест, родственники поклонились, перекрестились и потянулись к выходу по узкой тропинке в сугробе. Толька испугался, когда отец неожиданно завыл, как выл в последние дни перед смертью мамы старый кобель Серко. Ухватил его за рукав:

– Папка, не реви, я боюсь.

Отец утерся замызганным платком, велел сыну перейти на левую сторону, чтобы не мешал ему высоко поднимать деревяшку, проносить ее над снегом и опять проваливаться вместе с ней до самой земли. Кто-то крикнул:

– Костя, мать твою, остановись, Максе с могилок не выбраться. Бери их с парнем на дровни.

Тетка Матренка тоже села, кутаясь в дырявую шаль.

– Макся, ты всем сказал, чтобы на горячий шли?

– Сказал.

– Придется на два стола, за один не войдут. В избе еще бабы остались, помыть да сварить.

Дома Толька залез на печку. Он давно не сидел на печке, потому что на голбчике целый год лежала умирающая мама и стонала. Под ее стоны он засыпал на полатях, утром, наскоро пожевав сваренной отцом картошки, убегал в школу. Письменные уроки делал на переменах, потом шел в библиотеку, читал журналы и только что полученные книги. Заведующий библиотекой строгий человек в офицерской гимнастерке без погон, Тольку не выгонял до самого закрытия. Когда он брал с вешалки свое пальто, Толька быстро прятал книжки в тряпичную сумку и у самых дверей всегда говорил:

– До свидания, Евстафий Леонтьевич.

– Приходи завтра.

– Приду.

Толька учился в шестом классе, учился хорошо, он ударник. На праздники Великого Октября, Новый год и еще на весенних каникулах просто школьникам давали по одному кулечку конфет и печенья, завернутых в газету, ударникам по два, а отличникам по три кулька. Отличники – девчонки, у кого родители учителя или серьезные люди при совете или колхозе. Когда встречали 1959 год, одна девочка, Толька ее знал, что это Галя, ее отец – грозный председатель колхоза, вот эта девочка подошла и подала ему один свой кулек:

– Бери, не стесняйся, у меня еще дома есть, а мама говорит, что ты ходишь в школу голодный.

Толька взял и сунул кулек в карман штанов.

С того дня он с радостью бежал в школу, потому что там увидит Галю. Она красивая и носит две косички. На перемене играли в ручеек, и один раз Галя выбрала его. Он покраснел, а уже на следующей перемене выбрал ее. Она улыбалась и крикнула подружкам, что после школы пойдут в библиотеку. Толька обомлел: целых два часа он будет смотреть на Галю, как она листает журналы, как читает, шевеля пухленькими губами. Но он ошибся, девчонки взяли по две книжки и пошли домой. Толька чуть не плакал от обиды.

На следующий день он не пошел на третий урок, перелез через плетень, чтобы подобраться к окнам четвертого класса, подышал на застывшее стекло и в открывшееся оконце увидел ее, она сидела в первом ряду у дверей на второй парте. Толька весь урок простоял у окна, перед самым звонком побежал в школу, разделся, встал к горячей печке. Руки закоченели, ноги тоже замерзли в стареньких пимах.

– Ты почему не был на уроке? – спросила строгая Вера Семеновна.

– У меня живот болел, – соврал Толька и покраснел. Он не умел врать.

В воскресенье он проходил мимо дома Гали несколько раз туда и обратно, однажды Семка Бородин, шкуривший березовые бревна на новый дом, воткнул топор в комель, закурил и подозвал проходившего мимо Тольку:

– Я гляжу, ты или потерял что или поджидашь кого?

Толька растерялся и покраснел.

– Потерпи маленько, она часа в три играть выходит.

Да и правда, Галя скоро вышла, Толька как раз проходил мимо калитки, она подошла и вынула из кармана пальто завернутые в чистый тетрадный лист пирожки.

– Мама тебя в окошко видела, велела передать. Ешь, они еще теплые.

Толька уже давился слезами горечи и обиды:

– Зачем ты так. Я не нищий.

Галя расстегнула верхнюю пуговку его фуфайки и сунула сверток.

– Глупый ты, что ли? Мама сказала, что твоя мама болеет и обеды варить некому. Ты ешь, на меня не смотри, я дома наелась.

Они прошли в конец улицы и остановились. Галя спросила:

– Скажи, это правда, что ты у нашего класса под окошком стоял и на меня смотрел? Правда?

Толька окончательно стушевался, но врать не стал.

– Правда.

– Тебя девчонки видели, что ты здышками вытаял на стекле кружок и смотрел. Теперь будут нас дразнить «жених и невеста». Пошли в библиотеку, там хоть тепло.

Они сидели за большим столом с газетами и журналами и смотрели друг на друга, пока Евстафий Леонтьевич начал одеваться. Почти вместе сказали «до свидания» и уже темнеющей улицей пошли домой.

– Ты с уроков больше не убегай, а приходи к трем часам, и сразу уйдем в библиотеку, там тепло.

Какое счастье охватило Тольку! Он почти бежал, когда его окликнул Ванька Лаврентьев, его отец конюхом работал, и Ванька перед ночным дежурством отца бегал на ферму за лошадью для него, зато обратно мог прокатиться крупной рысью:

– Толька, ты ничо не знашь? У тебя мать померла.

Толька добежал до дома, открыл дверь избы и увидел страшное: отец под мышки держал над корытом выболевшее тело матери, а тетка Матренка и еще одна женщина обмывали ее. Он что-то крикнул, захлопнул дверь и выскочил на улицу. Куда идти? Пошел к няньке Анне и бабушке Ольве, его умыли святой водой, покормили и уложили спать. Утром он сел на полу, где спал на раскинутом старом тулупе, и сказал:

– Нянька, я во сне видел, что мама померла.

Бабушка и нянька заплакали в голос, Анна обняла его:

– Мамка и вправду померла, Тольша, это не сон.

Пришел отец, погладил сына по голове:

– Пошли домой, попрощайся с матерью. Хоронить завтра будем, хоть бы падера стихла.

Они пошли все вчетвером, улицу завалило снегом, Анна шла передом, потом бабушка Ольва, отец и Толька. Он боялся заходить в избу, но его завели и велели притронуться к ногам матери: потом бояться не будешь. Толька дотянулся до выпирающих под саваном ног мамы, и страх в самом деле прошел. Его увели за занавеску в кутний угол, посадили за стол и накормили кашей.

Отец попросил мужиков, и они расчистили от снега ограду, откопали старенькие ворота, открыли их и прочистили дорожку до середины улицы. Народ приходил прощаться, маму знали все, она хорошо шила на машинке платья, юбки и штаны для мужиков. Когда Толька вышел, сердце его ёкнуло: на вершине снежного бугра у ворот стояли девчонки, и среди них Галя.

На другой день Толька пошел в школу. Он сразу заметил, как изменилось к нему отношение ребят и учителей. Его не вызывали к доске, не поднимали для дополнений, как было обычно. На большой перемене подошел Славка, пятиклассник, они не были друзьями, просто иногда вместе играли в домино и шахматы в клубе. Славка играл хорошо. Отец его Василий Михайлович учитель физкультуры и труда, очень строгий, а мать Мария Васильевна – подруга Толькиной мамы, тоже хорошая швея, они вместе еще до маминой болезни учились выбивать машинкой узоры на шторах и кроватных накидках. Толька иногда бывал у Славки дома, но лишь тогда, когда друг уверял, что отца дома нет.

А тут все изменилось. Славка дожидался его у дверей класса и вел домой. Говорил просто, что он переоденется и пойдут кататься на высокий берег речки Сухарюшки. Толька опасался встречи с Василием Михайловичем, но подмывало, что у Славки были настоящие лыжи, а не березовые дощечки на одном ремешке с носком, распаренным и загнутым в бане, как у него. Мария Васильевна велела быстро раздеваться и мыть руки, садила за стол, хотя Толька упирался и нагло врал, что уже поел и не хочет. Две тарелки супа так аппетитно испускали пар, что утерпеть было невозможно, Толька садился и ел мясной суп, какого не видел уже давно.

Мария Васильевна предупредила:

– Толя, после игры сразу не убегай, дождись, пока я выйду в ограду.

Толька ждал. Мария Васильевна вынесла хозяйственную сумку и велела отдать отцу. Он кивнул, сказал «спасибо» и «до свидания», дома с отцом открыли сумку, Максим опять заплакал:

– Тольша, оторвало бы мне еще и руку, чтобы пенсия хоть поболе была, а то заморю я тебя совсем. Спасибо, добрые люди пособляют.

Он выложил два куска соленого сала, кусок жирной свинины, два кулька конфет и колобок сливочного масла.

На большой перемене к нему подошла Галя:

– Мы уезжаем в город, потому что папу снимают с председателей. Хочешь, я напишу тебе письмо?

– Конечно. И я тебе буду писать. Я буду скучать по тебе.

– Я тут подумала: может, тебе с Катей Молоховой дружить? Она моя подруга, хорошая девочка.

– Зачем ты мне это говоришь? Как я буду дружить с Катей, если тосковать буду по тебе?

– Ладно, я тебе напишу сразу, как переедем. А сегодня вечером подходи к нашему дому, ладно?

Он подошел, постоял, скоро скрипнула калитка и вышла Галя.

– Я на минутку.

Она обняла Тольку и неумело поцеловала в губы.

– Я тебя всегда буду помнить. И ты тоже. А когда вырастем, станем мужем и женой. Я уже маме сказала. Все, до свиданья.

И опять крепко поцеловала, куснув его губу.

Писем от Гали он так и не получил. Окончил школу, служил в армии, потом институт, быстрая карьера, и в сорок Анатолий руководил крупным предприятием. Однажды в теленовостях увидел Галю, сообщалось, что она назначена прокурором крупного сибирского города. Он выключил телевизор и долго сидел в своем домашнем кабинете. Вдруг подумал: вызвать по телефону квартиру прокурора, это ему в два счета, а что сказать? «Здравствуй, моя вечная девочка!». Он горько улыбнулся родным воспоминаниям и пошел в спальню. Жена спросила, чем он расстроен. Ответил, что по телевизору сообщили о смерти старого знакомого, хорошего юриста. Никогда раньше о друзьях-юристах он не рассказывал.

⇑Папка для ВТЭКа
(Рассказ)

Иван Иванович никогда не отличался хорошим здоровьем, а в последнее время совсем захандрил, голова стала болеть так мучительно и беспрестанно, что Ивану Ивановичу казалось, голова – это он весь, тянущая и вязкая боль прожигала все тело. Больницу он не любил, потому пользовался лежащими в ящике комода таблетками: покойница жена его Галина собрала их в пакет и стянула резинкой. Иван Иванович разложил на столе пакеты и коробочки, пытаясь вспомнить, какие давала ему Галина, когда он изнемогал и готов был что угодно сглотить, только бы полегчало.

Эта коробочка поглянулась ему сразу, да из нее и давала Галя пилюли, еще велела молоком запивать. Молока теперь у Ивана Ивановича нету, потому что корову продал сразу после Галиной смерти, а магазинного не хотел, душа не принимала. Взял две пилюли, запил теплым чаем, прилег на кровать. Совсем уж задремал, вроде облегчение почувствовал, только это на минутку, а потом запотрясывало, да так, что за облучок койки едва поймался, встал и понял, что упадет, а падать нельзя, тут и старенький холодильник, и плита горничной печки, да мало ли обо что можно удариться, а потом лежи в омороке, жди, кто первым придет. Да никто и не придет, разве сосед Зосима, старше его на двадцать лет, но моложавый и здоровый. Схоронил старуху свою, и через девять дней, не стал соблюдать святые нормативы, привел молодую жену. Если Иван Иванович все правильно высчитал, то она моложе мужа своего аж на двадцать пять годов. Иногда сосед и над ним подшучивал:

– Есть у меня на примете еще одна краля, только для меня не годится, а тебе подойдет, по годам, я рассуждаю. На десяток тебя моложе.

Иван Иванович грустно улыбался и тоскливо махал рукой: какая молодуха, он уж и забывать стал про все такие дела.

Иван Иванович опустился на четвереньки, и, как дети играют, стал объезжать печку, холодильник, отворил тяжелую старинную избенную дверь, вывалился на крыльцо и громко позвал:

– Зосима! 

Это ему казалось, что громко, а на самом деле только выдохнул. Решил ползти к калитке, все равно люди проходят, увидят лежачего хозяина, поднимут, не побрезгуют, знают, что не пьющий. Полз и завалился на бок от кружения головы, выравнивался, плакал и полз. Почему-то сильно не хотелось ему помирать вот так, среди ограды, и ждать потом, когда кто-то хватится. Уже в калитке увидел его Зосима:

– Иван, ты куда собрался на ночь глядя?

Повернул соседа на спину, а у того сукровица из уголка сжатого рта. Зосима тормознул пацана на мотоцикле, велел привезти медичку. Та вынула из сумки мобильный телефон и вызвала скорую.

– Ты его хоть посмотри, укол поставь! – возмутился Зосима.

– А что мне на него смотреть? Укол бы надо, давление снять, но ни одной ампулы нет. Ждите машину.

Машина пришла быстро, Ивана Ивановича погрузили, несколько соседок едва ли не всплакнули:

– Во след за Галиной, Царство ей небесное, навострился.

– Ой, бабочки, я его вчера видела – лица нет, мокрехонек, платком вытирается, а пот прямо ручьем. Не к добру это.

– Да, все там будем, сказано в писании.

На том и разошлись.

Три дня Иван Иванович лежал, даже в туалет не давали вставать, утку подсовывали. Стыдоба, но молодая девчонка, санитарочка, успокоила:

– Вы, дядя Ваня, не стесняйтесь, вы больной, а я все сделаю, работа моя такая.

– Ты уж прости меня, дочка, я тебе с пенсии платочек шелковый куплю.

Девочка засмеялась:

– Нельзя, дядя Ваня, мы тут дружно с коррупцией боремся.

– Это что, зараза такая?

Девушка дернула плечиками:

– Поди, похуже. Ладно, через пять минут приду за уткой.

Врач Ольга Анатольевна на четвертый день разрешила сесть в постели:

– Как же вы довели себя до такого состояния? Удивляюсь, как вы жили да еще и выжили при таком давлении? У вас аппарат есть?

– Какой?

– Давление крови измерять.

– Нет и не бывало.

– Надо приобрести и ежедневно контролировать. Тут мы вас подлечим, а дома сами заботьтесь. Группы у вас нет?

Иван Иванович плохо понимал, о чем речь.

– Инвалидности нет?

– Нет, упаси бог, руки и ноги целы.

Ольга Анатольевна покачала головой:

– Вот русский мужик: руки-ноги есть – стало быть, не инвалид. А что внутри творится, до последней минуты скрывает. Лечитесь, я буду заходить каждый день. Сейчас к вам подселят еще одного пациента, вы с ним постарайтесь в разговоры не вступать, он… несколько грубоват.

Сосед вошел, широко открыв дверь, поставил на кровать большую сумку, Ивану Ивановичу хорошо видно. Достал спортивные штаны и тапочки, кряхтя, переоделся, потом продолжил разгрузку сумки. Ивана Ивановича поразили две толстые папки, связанные бечевкой, которые хозяин бережно положил под подушку. Потом он сел на кровать, и стало видно его лицо. Еще до того Иван Иванович отметил, что сосед не только крепко сложен, но и обзавелся приличным животом. Сидел он, раздвинув ноги, а брюхо, присмотрелся Иван Иванович, свисало и опиралось на раму кровати. «Да, в нем, поди, пудов десяток будет», – подумал он. Но более всего поразило лицо новосела: широкое, с мясистыми щеками, скрывающими даже уши, грязная метелка волос свисала до бровей, лоб и щеки покрыты угрями. Иван Иванович отвернулся. Он сам всяко жил, в совхозе от получки до аванса, потом от пенсии до пенсии, но брился дважды в неделю, в бане парился каждую субботу, лицо непременно мыл с мылом, это еще со времен работы на тракторе. Как мог этот еще молодой человек так себя запустить? Вот послал черт соседа!

– Слышь, дед, ты, мне сказали, под себя ходишь? Надо с этим завязывать. Это первое. Второе: окно не открывать, мне противопоказаны сквозняки. И еще: как зовут эту новую цыпу?

– Кого? – не понял Иван Иванович.  

– Врачиху нашу. Раньше ее не было. Как она: добрая, злая, как обращается?

Иван Иванович обрадовался возможности поговорить:

– Ольга Анатольевна очень добрая и умница, меня за три дня на ноги поставила.

Новосел захохотал:

– Ну, это она перестаралась! Ладно, дед, без обид, живи. Со мной у ней так лихо не выйдет.

– А что, тяжелая болезнь?

Сосед засмеялся:

– Да нет, болезнь легкая, только они найти ее никак не могут.

– Может, ее и нет совсем? – предположил Иван Иванович.

Сосед впервые внимательно на него посмотрел:

– Ты, дед, случайно не телепат? Ну, мысли на расстоянии? Видал по телевизору?

Иван Иванович обиделся:

– У меня и телевизора нет.

Вошла Ольга Анатольевна:

– Так, Смирнов, вы по направлению поликлиники, но я не вижу оснований для госпитализации. Анализы, которые вы сдали амбулаторно, вполне приличные. Вы прошли курс лечения месяц назад. Мы по вышей настойчивой просьбе, даже требованию, направили вас в областную больницу. Вас обследовали и признали вполне здоровым. И вот вы снова здесь? Что будем делать?

Смирнов приподнял подушку и вынул одну папку:

– А делать будем вот что: вот тут копии всех заключений, которые я получил в областных больницах и поликлинике, в Ишиме, у вас тут. Вы человек новый, с документами не знакомы, потому и рассуждаете так по-детски. Вы их изучите, а потом придете ко мне и будем разговаривать.

– О чем, Смирнов? Вы совершенно здоровы.

– Изучи документы, доктор, тогда будет о чем базарить. У меня сердце на последнем режиме, а вы мне про «совершенно здоров». Так дело не пойдет.

Смущенная Ольга Анатольевна взяла папку и вышла.

– Вот так с ними надо, понял, дед? Ты думаешь, я ей настоящие документы отдал? Нашли дурака! У меня все скопировано, вот копии и пусть изучает. А подлинные документики под подушкой, вот дожму их, направят на ВТЭК, а у меня все бумажки подшиты. Ладно, дед, ты лежи, а я в ларек сбегаю.

Он вернулся через десять минут, бросил на подоконник два пакета, и стал жевать. Жевал он смачно, чем-то хрустя и причмокивая, Ивану Ивановичу к этому времени подключили капельницу, и он не мог видеть, что там делает сосед. Смирнов собрал все салфетки и пакеты и выбросил в ведро в туалете, сел на кровать и откровенно икнул.

– Беляши, сволочи, успели разобрать, только два осталось. Пришлось брать котлету в тесте и сосиски в тесте, по паре. Пакет кефира на третье. Понял, дед? На их харчах ты долго не протянешь.

Иван Иванович искренне возразил:

– Напрасно вы так, кормят хорошо.

Смирнов засмеялся:

– Понятно, вы со старухой слаще морковки ничего не ели.

– У меня нет старухи, померла ланись, – обиделся Иван Иванович.

Смирнов помолчал.

– Ладно, дед, замяли.

Вошла Ольга Анатольевна вместе с пожилым высоким мужчиной.

– Смирнов, если вас не удовлетворяет мое объяснение, послушайте Анатолия Николаевича, заместителя главного по лечебной части.

– Не надо! – сразу резко сказал Смирнов. – Я этого говоруна слышал десяток раз. Это он настоял, чтобы меня выписали из стационара и увезли домой, а дома я чуть не сдох, сердце остановилось, жена вызвала скорую, и меня снова привезли сюда. Было, Анатолий Николаевич?

– Было. Но мы тут же провели обследование, сняли кардиограмму, УЗИ сердца, анализ крови – самые приличные результаты. А вы настояли на отправке в область.

– Да, и сейчас буду настаивать. Потому что я хочу жить, а вы гоните меня в гроб.

Ольга Анатольевна махнула рукой, оба врача вышли.

Смирнов сложил документы в папку и перевязал бечевкой.

Иван Иванович, молча наблюдавший за этой сценой, вдруг спросил.

– Смирнов, а что такое есть ВТЫК?

– Не ВТЫК, а ВТЭК. Эта такая комиссия, которая признает человека больным по приложенным документам, и определяет группу инвалидности. Третья – это пыль, надо бить на вторую, там и пенсия приличней, и льготы.

Иван Иванович возмутился:

– Да какой же ты пенсионер, Смирнов? Ты жрешь, как боров, аж уши шевелятся. И не выбуривай на меня, я не из трусливых. Группу ему надо, и он терзает бедную Ольгу Анатольевну. Ты же здоров, как бык, я видел, как ты весной картошку хачикам продавал, мешки ворочал из погреба на весы. Поди, тонны три было.

Смирнов с удивлением слушал соседа и молчал. Когда тот закончил, посоветовал:

– Дед, забудь все, что ты слышал. Это я тебе по-дружески советую. А направление в областную они мне сегодня принесут, завтра я там повстречаюсь, с кем надо, и приеду с направлением на ВТЭК и обязательно на вторую группу. А ты так и будешь уток давить, деревня долбаная.

Ивана Ивановича после лечения Ольга Анатольевна направила на дополнительные обследования, чтобы подготовить к ВТЭК. В день заседания они снова встретились со Смирновым. Он сидел в кресле и жевал любимые беляши.

– А, сосед, а ты зачем тут?

– Да вот, сказали, что надо прийти. На ту комиссию.

– И что? Дадут группу?

– Откуда мне знать?

Вызвали Смирнова, через пять минут он вышел и подмигнул Ивану Ивановичу.

– Дождусь, какой приговор тебе вынесут. Интересна мне эта механика.

Позвали Ивана Ивановича. Врачи долго перебирали его бумаги, Ольга Анатольевна несколько раз склонялась над столом, давая пояснения. Комиссия решила ограничиться третьей группой.

– Это несправедливо, – резко сказала Ольга Анатольевна. – Только что здоровому человеку вы определили вторую группу, а у этого хроническая гипертония с массой осложнений.

Председатель комиссии снял очки и посоветовал участковому врачу не давать советов авторитетной комиссии.

Вверх