1

Несколько месяцев, проведенных в следственном изоляторе, сделали из Дениса Серегина другого человека. И хотя на суде его оправдали, внутренне он надломился, утратил интерес к жизни, погас. Больше всего Серегина угнетала мысль, что предала его и подставила жена. Денис давно крутился в бизнесе, понимал, что чаще всего так и бывает, но представить себе не мог, что подобное  может случиться с ним, предпринимателем опытным, осторожным и жестким.

Жена с любовником успели скрыться за границей, теперь за сладкой парочкой охотился Интерпол, и судьба их была предрешена: арест, депортация, длительный срок. Все это ничуть не трогало Серегина, он точно одеревенел, ему, коренному москвичу, вдруг опротивела столица, он возненавидел свою квартиру в элитном доме на Хамовническом Валу, где каждая деталь напоминала о Марине и постельное белье еще хранило запах ее духов.

 Засевшая внутри тоска напоминала зубную боль, нескончаемую и нудную. Его мучили сны, в которых постоянно присутствовала Марина. Скорее, даже не сны, а яркие, с  реалистическими подробностями видения из того времени, когда жена любила его, – так, по крайней мере, ему казалось. Нередко Денис просыпался с мокрым от слез лицом и весь день был угрюм и раздражителен.

Еще в следственном изоляторе Серегин много раз прокручивал сложившуюся ситуацию, но так и не понял, как он мог лохануться, не почувствовать опасность. Да, он любил Марину, а любовь, как известно, слепа.

Денис даже внешне изменился, поблек, постарел, ходил шаркающей походкой, утратил интерес к работе. Ему казалось, что сотрудники компании шепчутся за его спиной, он был убежден, что они знали о готовящейся подставе, но молчали, а значит, участвовали в предательстве. И все чаще ему в голову приходила мысль продать компанию, уйти из бизнеса, уехать куда-нибудь. И чем дальше, тем лучше.

Как-то вечером позвонил Трапезников:

-Ты что притих? В себя приходишь?

-В себя, Игорек, я уже никогда не приду.

-Так все плохо?

-Хуже некуда. Подумываю бросить все, продать бизнес и уехать. Я ведь звонить тебе собирался, посоветоваться нужно.

-Ты где сейчас?

-Дома. Если так можно сказать.

-Буду минут через сорок. Выпивка есть?

-Что угодно. А вот с едой…

-Захвачу.

Трапезникова Денис знал с давней поры, когда они, оба провинциалы, студентами по ночам вкалывали в автосервисе. Мыли машины, ковырялись в двигателях. Одно время вместе снимали комнату, куда в первый раз пришла Марина, да и стала похаживать, а Игорек в это время болтался по ветреной весенней Москве. Все переменилось, когда родители Марины попали на Кутузовском в ДТП, их «Хонду» так расплющило, что тела пришлось извлекать с использованием спецтехники. Марина стала богатой невестой – отсюда и бизнес. Игорек, дипломник юрфака, тогда очень помог ей. Был он в ту пору тощ, вихраст и говорил, по-поморски растягивая слова. А потом случилось чудо: паренек из деревни, затерянной на побережье Белого моря, вдруг попер, о нем заговорили, как о звезде адвокатуры, он удачно женился и владел нынче крупной адвокатской конторой с офисом на Сретенке. Был так же худ, только стригся теперь в модном салоне, да и костюмчик носил купленный не иначе, как в Лондоне, в дорогом магазине.

Друзья устроились на кухне за модерновым, но удобным столиком. Стойка бара отливала начищенной корабельной медью, а люстра, тоже под медь, напоминала инопланетный космический аппарат. Третье кольцо пролегало рядом, но дорогущие стеклопакеты не пропускали звуков.

-Водилу я отпустил, так что можем оторваться по полной. Потом вызову такси.

-Ты без охраны?

-Охрана – чепуха. От хулиганов. Серьезные люди, если захотят, все рано завалят. К тому же у меня есть клиенты в большом авторитете. Вряд ли кто-нибудь захочет с ними ссориться.

-Маргарита твои заходы терпит?

-Маргарита – женщина. У нас, поморов, женщин уважают, любят, но они знают, кто в доме хозяин. Главное - не давать повода, а я не даю. Ладно, разливай и излагай, только правду, как на сеансе у психоаналитика.

Игорь мог спокойно одолеть бутылку водки, но теперь пил только три рюмки, не больше. Слушал внимательно, подперев кулаком подбородок. По мере того, как Денис выговаривался, на душе у него становилось спокойней, но чувство безысходности сохранилось, ушло куда-то внутрь. Сигаретный дым вытягивался вентилятором, за окном потемнело, мириады огоньков неслись в желтом пространстве третьей кольцевой дороги.

-Продать раскрученный бизнес, прости меня, глупость. Без этой работы ты не сможешь жить, окончательно соскользнешь в депрессию, – сказал Трапезников. – А вот взять академический отпуск, скажем, месяца на три, разумно. Надежного заместителя я тебе подберу, не обдерет и на жизнь твою покушаться не будет. Гарантирую. А коли не прокатит, тогда продашь дело. Хочешь уехать, могу местечко посоветовать. Тебе сейчас не Мадагаскар нужен, не Южная Америка с пампасами, ты по планете изрядно прокатился, а родных российских окраин не знаешь. Поезжай-ка, друг, в мою деревню, есть такое становище на южном берегу Белого моря – Снежница. У меня там дом родительский, еще дед ставил. Я ведь не в Ницце отдыхаю, не на Азорских островах, а там, в родной деревне, душу лечу, на просторах, на рыбацких тонях, в лесах. Вся городская короста отходит.  Ты не подумай, я не из любителей щи лаптем хлебать, я комфорт люблю. В доме ремонт сделал, итальянская сантехника, душ, септик, а вот печи менять не стал, потому как их гении придумали. Мастеров из Архангельска выписывал. У меня катер, надувная резиновая лодка, вездеход. За домом приглядывает мужичок из поморов – квинтэссенция человеческой мудрости. Жизнь помора сурова, оттого и народ бесхитростный, светлый, ветрами выдубленный. А морошка, а грибы? Барахла с собой не бери, чтобы не выделяться, мы с тобой одного роста, да и сложением схожи. Подберешь себе охотничий костюм. Все фирменное, финское. Снежница в переводе с поморского означает чистый ручей, что бьет весной из-под снега. А через месяц, даст Бог, я к тебе присоединюсь. Порыбачим.

И Денис как-то сразу согласился, ожил, будто ему свежую кровь перелили. Через две недели, завершив дела, выехал в Архангельск. Выбрал не самолет, а поезд, чтобы под перестук колес еще раз все обдумать и взвесить.

2

Денис и вспомнить не мог, когда в последний раз ездил поездом, разве что за рубежом. Летал самолетами: быстро, удобно, без хлопот. Ему нравился рваный ритм аэропортов, отлаженный сервис, магазины «Дьюти фри», буфеты. Со временем исчезло представление о пространстве, оно измерялось чередой завтраков и обедов на борту.

Поезд на Архангельск тащился медленно, казалось, он останавливается у каждого столба, а пейзаж за окном не менялся: тронутые желтизной леса, ускользающие просеки, поля, взгорки, рощицы. Вагон был старым, в нем что-то дребезжало, ухало, а то вдруг начинало ритмично перестукивать, в туалете так мотало, что приходилось держаться за ручки. В поезде отсутствовал вагон-ресторан, его заменил буфет с продуктами сомнительного качества. Денис ограничился бутербродами с сыром и пивом. И все это напоминало студенческие времена, когда ездили веселыми компаниями, шум, смех, розыгрыши, гитарные переборы, ожидание удачи, счастья. Бизнес с его предельно деловым, рассчитанным стилем, иссушал душу, отгораживал от дорожных впечатлений и случайного общения.

За Вологдой пошли сумрачные леса, стали чаще греметь под колесами мосты над черными, напоминающими рвы реками. Денис никогда не был на Русском Севере, по делам фирмы ему приходилось летать в Финляндию, Швецию, Норвегию, но это был ухоженный, цивилизованный Север, когда в голову не придет бросить в кусты бутылку, а пейзажи напоминают прилизанные фотографии. В купе «люкс» он был один, народ предпочитал ездить в обычных вагонах. Там кипела жизнь, чуждая Серегину, и пассажиры были ему чужды, непонятны. Наверное, в каком-нибудь парижском экспрессе он чувствовал бы себя уверенней.

На вокзале в Архангельске его встречал старый знакомый Трапезникова - некто Галузов Валерий Иванович, человек лет пятидесяти, без особых примет, с закрытым, точно с опущенной шторкой лицом.

-Вы Серегин? – спросил он, подхватив сумки Дениса. – Вот и ладненько. Сейчас позавтракаем в кафе и на аэродром. – Галузов улыбнулся, шторка с лица опала, и на Дениса брызнуло синью бесхитростных глаз.

Валерий Иванович загрузил сумки Дениса в багажник подержанного «Опеля» и спросил:

-В Архангельске прежде дак бывать приходилось?

-Нет.

-Жаль. У прежнего-то города было лицо, а теперь, как у всех… Высотки эти… Набережные остались да Чумбаровка, на ней дома деревянного зодчества, отреставрированные, но не то. Живую душу у города вынули. Огорчительно это, - Галузов вздохнул и умолк.

Завтракали в симпатичном кафе в центре.

…«Опель», оставив позади центр, мчался по бесконечному мосту, с которого открылся вид на Двину, потом пошли дома, в основном новострой. Пейзаж не согревал душу, вроде и август, и зелень, а все же холодно и как-то дико. Денис не понимал, откуда это ощущение. В зале ожидания местного аэропорта на скамейках сидели пассажиры, почему-то в основном женщины и подростки. 

-А что за самолет летит до Снежницы? – спросил Серегин.

-«Аннушка». Там другому борту и не сесть. Взлетно-посадочная полоса – скошенный луг. «Аннушка» в случае чего и на забережье сядет, хотя риск есть, можно на топляк налететь.

-Что за «Аннушка»?

-Ан-2, биплан.

-Так ему лет пятьдесят. Я такие самолеты только в кино видел.

-Поболее пятидесяти будет. А что? Двигатель с одного борта на другой переставил и вперед. Народ-то не нарадуется. Раньше дак как? На пароходах, самоходных баржах добирались. А здесь, на южном берегу, морской театр сложный. Мели, карги да банки. Пассажиров  к судам на карбасах и моторках подвозили. Морока. А ежели ветерок, скажем, шелонник дунет? Судно ждать не будет, себе дороже. «Аннушка» - большой прогресс: час - и ты в Архангельске. Да, вот еще что. На аэродроме в Снежнице вас встретит Егорыч – Степан Егорович Белозеров, он за избой Трапезникова приглядыват, живет в ней. Изба-то без жильцов быстро сгниет. Игорь Федорович своих корней не теряет, каждое лето в Снежницу поспеват. Хоть и ненадолго. Все работа проклятущая. А ведь всех денег-то не заработаешь, только сгоришь и истаешь. Трапезников в Снежнице человек уважаемый, спонсор, как теперь говорят, на свои средства церковь Петра и Павла возвел. Батюшка иеромонах Антоний в ней нынче служит. Народ к нему потянулся, молодежь на проповеди ходит.

-А сколько в Снежнице населения?

-Зимой человек двести. Летом больше, туристы эти…

Через полчаса объявили посадку. Пассажиры неспешно расселись в автобусе, с ним, Серегиным, выходило двенадцать человек. «Аннушка»  вид имела праздничный и ненадежный, что-то вроде музейного экспоната. Из дверцы выглянул пилот, совсем мальчишка, в белой рубашке с галстуком, стал принимать поклажу и рассаживать пассажиров. Серегин поднялся на борт последним, ему досталась скамеечка у самой дверцы.

-Прошу пристегнуть ремни, а то ведь может и болтануть, - ломким голосом возвестил пилот и улыбнулся, обнажив младенчески розовые десны.

Биплан как-то незаметно оторвался от бетонки и стал набирать высоту. Впрочем, высота относительная – все видно четко, с подробностями: леса, рассеченные дорогами, многочисленные озера, рыжие, напоминающие пахоту болотные хляби. И все пространство вокруг было заполнено серебристым светом, водная гладь отражала небо, а от россыпи изб и хозяйственных построек на берегу веяло древностью, первобытностью. Вот такой Серегина и встретила Снежница. «Аннушка», старчески заворчав, села на скошенный луг, двигатель вырубили, погас свист лопастей винта,  и наступила тишина, какой Серегин, дитя мегаполиса, никогда не слышал. Показалось, что деревню с ее окрестностями накрыло гигантским прозрачным колпаком, чтобы не проникали сторонние звуки.

3

Самолет встречали человек тридцать. Одни прилетели, другие собирались улететь в Архангельск. Видно, прилет самолета в Снежницу – событие. Среди людей носились собаки. Неподалеку от бревенчатого здания аэропорта стоял странный автомобильчик, уменьшенная копия боевой машины пехоты на шести колесах с открытым верхом. От автомобиля к Серегину косолапо шел бородатый старик.

-Ну-ну! – загромыхал он баском. – По одеже вижу: не наш, не деревенский и не из туристов. Значит, Денис Николаевич, свет Серегин. Мне уж обзвонились, разве что губернатор указания не дал. А мы без указаний друзей привечаем дак. Сумки кинь в кузовок да садись рядышком. С погодкой тебе повезло, дождик брызнул, а потом солнышко. Радуга была – давно не наблюдал. Видать, Господь тебя отметил. Садись, что стоишь. Сейчас с ветерком помчимся, только держись. Величать меня Степан Егорович, лучше попросту – Егорыч.

Серегин с любопытством оглядел вездеход. Вместо баранки руль, как у мотоцикла, управление – проще некуда и все с умом. Машина, скорее всего, американская и, возможно, военная.

Степан Егорович так лихо рванул с места, что Серегин едва язык не прикусил. Справа, за оконечностью взлетно-посадочной полосы вспучился холм, поросший смешанным подлеском, мелькнул дом, выкрашенный в салатный цвет, видно, школа или что-то в этом роде, затем по обе стороны деревенской улицы пошли избы на высоких фундаментах, одноэтажные и двухэтажные, а море блестело, стоял штиль. Слева проплыла церковка, небольшая, радостная, выкрашенная в разные цвета, да и избы были двух - а то и трехцветные, нижний этаж зеленый и желтый, а верхний – красный. Вездеход рыкнул и остановился у штакетника.  За палисадником с кустами смородины возвышался домина, чудо поморской архитектуры, с пристройками, большими и малыми оконцами, высоким крыльцом.

-Вот мы и дома, Николаич! – Старик легко, не по-стариковски, взошел по крутым ступенькам, распахнул дверь в застекленные сени, дальше – еще лестница, автоматом зажглась лампочка, высветив просторный коридор.

-Помещу я тебя в светелку, как велено. Удобства по коридору налево третья дверь, там все, как в городе. Заходи, только голову береги, проем двери низок для сохранения тепла, с непривычки можно и лоб расшибить. Устраивайся, а уж потом завтракать будем.

-Спасибо, Егорыч. Я в Архангельске завтракал.

-Ну и ладненько. С обеда начнем. У меня уха из озерной рыбы своего улова… Это я тебе скажу… Да под водочку… А пока сходи погуляй. Я тебе одежу подобрал, все новое. -  Старик остро глянул на Серегина и неожиданно спросил:

-Слышь, а ты часом не болен? Вид у тебя смурной.

-Так… Устал немного.

Светелка Серегину глянулась. Три окна, и все на море, из мебели - стенка под орех, две старинные кровати с шарами на спинках, крепкий, срубленный на столетия стол, на стенах с веселыми обоями фотографии стариков и старух, в углу темная икона с ликом Николая Чудотворца. Сквозь кисею занавески виден был двор с огородом, серыми хозяйственными постройками, у штакетника, отделяющего двор от прибрежной полосы, справа от калитки тускло отсвечивала надувная резиновая лодка.

Денис распаковал сумки, достал новый норвежский свитер, купленный в Осло, бросил на кровать – нужно подарить старику, у него свитер штопаный. Переоделся в охотничий костюм, натянул удобные легкие берцы. Во дворе пахло зеленью,  смородиновым листом. Солнце тянулось к зениту, высвечивая ярко раскрашенные избы, а море осталось прежним, неподвижным, угрюмым, даже скорые чайки не оживляли его. Увязая в песке, Серегин пошел вдоль уреза воды, начинался отлив, пласты ламинарий издавали сладковатый лекарственный запах.  Рыбачьи килеватые лодки замерли на берегу, принайтованные канатами к обрезкам бревен, вкопанных торчком в песок, на бревнах - гладкие, обтесанные рукоятки. Такими вот ручными лебедками, должно быть, и сто и двести лет назад поморы выволакивали на берег свои тяжелые лодки.

Денис сел на выброшенный морем ящик и долго сидел, глядя на море, на чаек, что кружили над сетями, натянутыми на четыре кола. Мыс изгибался, образуя залив, за ним в сизой дымке проступала земля, вроде как остров. Тишина давила.

«Зачем я здесь?», – подумал Серегин, ощущая знобкий страх оттого, что, как ему показалось, кто-то смотрит ему в спину, обернулся: у покосившегося забора в инвалидной коляске сидел старик в кожушке, седая, с прозеленью борода кольцами  лежала на груди, желтое, в глубоких морщинах лицо было неподвижно, а глаза, ястребиные, зоркие, глядели прямо на Дениса.

-Уж не гость ли ты Трапезникова, паренек? – сипло спросил старик.

-Гость.

-Это хорошо. Погуляй, погуляй… А лучше вертайся в избу да водки выпей, тоска-кручина да болезнь и отойдут.

«Они что, здесь все колдуны, что ли? И дед про болезнь», -  подумал Денис, шагая к избе Трапезникова. Гулять расхотелось. И пока шел, чувствовал взгляд старика, будто тот пальцем ему в спину уперся. А в просторной кухне с небольшим оконцем был уже накрыт стол: семга, нарезанная крупными пластами, винегрет, жареная рыба под зеленью, грибы и картошка.

-Ко времени ты, Николаич, ко времени… Уха-то подходит. Выпьем, закусим, и в самый раз будет, – ласково сказал Егорыч. - Я магазинной водки не потребляю, из нефти ее цедят, поганцы, народ травят, я свою гоню да на клюкве настаиваю. Ум не пропьешь, да и голова не болит.

Выпили, закусили, помолчали. Серегин, перебивая страх, испытанный там, на берегу моря, спросил:

-Я старика видел в инвалидной коляске. Кто это?

-А-а, то Зосима. Зверобой. Вскоре после войны под лед провалился, ноги отморозил. Ему их и отняли.

-Да у него вроде как ноги есть.

-Не-е, то он култышки в валенки сунул

-Как же он живет?

-За ним невестка ходит. Сына-то море взяло. А старик особый – фокусник.

-Это как?

-Взглядом коробок спичек по столу движет. Вот те крест, сам видел. Лучший в деревне столяр был. Бывалоча, протезы водрузит и к верстаку. Тем и жил. Сейчас стар стал, не ходит.

-Как вообще вы здесь живете?

-А хорошо живем. По-божески… Не то что в городе-то. Три года назад со старухой продали свою избу да переехали к сыну в Архангельск, и на тебе, с невесткой не ужились. Все ей ни так и ни эдак. Хотели вернуться в Снежницу, а куда? Денежки-то утекли. Вот тут-то Игорь Федорович и поселил нас в своей избе, комнат там немеряно.  Две баньки, лодки да эта финская тарахтелка, по болотам скачет, а ежели на транец подвесной мотор укрепить и вообще крейсер. Вот  мы и ожили. А тут беда, Настасьюшка, -  Егорыч всхлипнул, - как в родную деревню вернулась, вскоре и отошла. Не-е-т, родные места покидать нельзя, где жил, там и помирай.

-Вы совсем один?

-Как же такое? Я ить в деревне живу, кажный, кто мимо идет, всяко заглянет, без стакана воды не оставит. Это в городе вы соседей не знаете, а у нас тут все – родня.

-Зимой тоскливо, наверное?

-За работой, какая тоска? Дело-то всегда найдется. Давай Настасьюшку помянем, хорошая старуха была. А уж в молодости… Наравне с мужиками на тоне ворочала да на зверобойке. Хорошо жили. Давай, не чокаясь…Царствие ей небесное. Когда мне поговорить прижмет, я на погост иду и с ней советуюсь…

После третьего стаканчика Серегин вдруг опьянел, язык поплыл, в сон его потянуло.

Егорыч с тревогой глянул на него:

-Ты пойди, вздремни, Николаич. С устатку, видать, повело. Приляг в светелке-то, а я баньку по-черному приготовлю. Душу тебе лечить надобно, вот что.

Спал Серегин не более часа, проснулся, сел на кровати, озираясь, отдернул занавеску, глянул в окно: море и небо были одного цвета, стального, горизонт исчез, казалось, и дом, и хозяйственные постройки замерли на краю обрыва. За ним – пустота. Схватил морской бинокль, лежащий на столе, глянул – оптика только усилила жутковатое впечатление. И тут его обдало холодом: по краю обрыва рывками, подскакивая на черных пластинах водорослей, катил Зосима и в его сгорбленной фигуре, была какая-то необъяснимая целеустремленность. Ветерок трепал  его бороду. С того момента, как самолет сел на скошенный луг, Серегин перестал думать о своих бедах. Следственный изолятор с его тоской, мерзкими запахами, предательство Марины – все отошло, сгинуло под влиянием новых впечатлений, а тут вновь накатило. День еще не кончился, а ему казалось, что он живет в Снежнице уже давно – месяцы, годы.

Зосима на коляске исчез. А пустота за окном звала, манила. И Денис впервые за свои сорок пять лет впервые подумал о смерти, она представилась ему вот такой же голубоватой пустошью, за которой ничего нет. Ничего.

Путаясь в рукавах и брючинах, Серегин  торопливо оделся, вышел во двор. В небе скользили чайки, с севера надвигалась туча. В голове было ясно, будто и не пил ничего, подпер дверь колом - замков в деревне ни у кого не было - и пошел пройтись. За ним тут же увязались две собаки и, виляя хвостами, повели его, точно знали, куда он идет.

В этот предвечерний час люди, сделав домашние дела, шли в центр деревни, кто в магазин, кто в клуб, где, судя по афишке на столбе, должен состояться концерт художественной самодеятельности. И были все они светловолосые, голубоглазые, приветливо здоровались с Серегиным, как со старым знакомцем. Деревня лежала в низине, прикрытая от северо-западных ветров холмом, огражденным по гребню высоким плетнем. Оттуда из-за холма полыхало, било закатное зарево, на фоне которого вдруг возникли черные силуэты лошадей – целый табун. Казалось, они несутся не по гребню холма, а по небу. И оттуда, с неба, послышалось ржание лошадей. Серегин замер, провожая табун взглядом. А мимо шли и шли деревенские жители, мужчины, женщины, дети и все с улыбкой кланялись ему.

«Господи, да что это за люди, - потрясенно подумал Денис, - а может, это пришельцы, инопланетяне? Или люди, забытые посреди веков, как пишут в фантастических романах? Живут без суеты, просто и чисто. На кой черт им гарнитуры за сто пятьдесят тысяч евро? Или последняя модель «Мерседеса» с откидным верхом? Зачем? Здесь, на холодных берегах холодного моря, люди продолжают жить по Христовым заповедям. Подумать только, деревня не знает замков. Если дверь подперта колом, значит, хозяина нет дома, и никто ничего не возьмет. В деревне слышно ржание лошадей. Бред, паранойя. А может, это он, Серегин, пришелец с другой планеты? За горами и лесами, одышливо вздыхая, крутится планета, на которой иная жизнь, там люди равнодушны друг к другу, их главная цель – деньги. На той планете любовники подкладывают в автомобили бомбы, жены сажают мужей в тюрьму, любовь подменена механическим актом, а дети с сорванными тормозами легко убивают родителей. А он, Денис Серегин, разве не так жил? Жил, не задумываясь о последствиях, даже ходил в церковь, ставил у образов свечи, не веря в Бога, так, стоял с пустой душой, отдавая дань моде, еще одной тусовке. И скорее всего, так и будет жить дальше…

4

-Ну что, погулял? - спросил Степан Егорович. - А клюковка-то, тю-тю, выветрилась. И голова не болит. А теперь банька… В обычной бане попарился, хорошо, да и только. А вот хмару с души снять можно лишь в старинной бане, бане по-черному, вроде как беса из себя изгоняешь. Вышел из баньки, поцеловал образ и спать, а поутру встал другим человеком. Обновленным. Нынче по-черному редко кто парится, умельцев натопить да подготовить баню – единицы. Старые-то померли, а молодым не интересно. А готовить баню с головой нужно, да помолясь, а то угоришь. В былые времена бабы только в банях по-черному и рожали. Остуженных, дак. Дитя и роженицы здоровенькие, никаких инфекциев.  Ученые подтвердили – факт. Это ныне рожать в Архангельск летают, а то и в Москву, а нет вспомнить дедовский опыт. Да-а. Ты давай-ка собирайся, милок. Банька в самый раз. У тебя на душе тяжесть враз отойдет, рассосется. А завтрева сходи в церкву, Антоний служить будет, постой, послушай. Ну, иди, Христос с тобой.

Уже легли сумерки, и лишь над морем догорал закат. Стоял отлив, море пошло полосами – светлые, где проступали карги да отмели, темные - над приглубым местом. Баня была темна, только в оконце дрожал свет, будто глаз помаргивал, и казалось, она живет, вроде некоего существа, и прежде чем распахнуть тяжелую дверь, Серегин помимо воли перекрестился. Тусклая электрическая лампочка была единственным предметом нынешнего времени. В этом древнем капище стены были черны, а полки отмыты, выскоблены и, казалось, светились в сумраке. Живое, ароматное, как травяной настой, тепло приняло Дениса, и он впервые за многие трудные месяцы вздохнул полной грудью. И мыло, и березовые веники – все было припасено, но Серегин лишь окатил себя ледяной водой и лег на полок, вбирая в себя целебное тепло, чувствуя, как отпускает боль внутри. И ему показалось, что баня тронулась с места и тихо поплыла по штилевому, мерцающему морю.

Вверх

Комментариев: