| Людмила ПАРЩИКОВА
(1951 – 2015)
 ***
Торопливо листает
память годы мои.
Я, наверно, устала
от безмерной любви,
от бездонного неба,
от безумных надежд,
от несытого хлеба,
от дарёных одежд,
от случайных пристанищ,
от сердечных причуд –
впрямь до смерти устанешь,
но ещё бы чуть-чуть...
***
Я знала, что придется уходить,
и не впадая в ненависть и зависть
спала, скрестив ладони на груди,
от жизненных издержек ограждаясь.
Цвела сирень и жёлтый лист кружил,
и долгая зима сменялась летом,
а человек во мне взрослел и жил
по совести, а не по трафаретам.
Студила сердце неземная грусть,
в сухих сосудах обрывались тромбы...
Но я ни в этой жизни, ни в загробной
ни от мгновения не отрекусь.
***
Никакой возможности возврата.
Подтверди, что я теперь – ничья.
Старая – и привязи не надо –
лошадь пьёт из чистого ручья.
Может быть, последнею приметой
нашего с тобою бытия
вспыхнет и погаснет это лето –
привязь ненадёжная моя.
Может, это главная утрата
белой птицей по небу кружит...
Всё, что совершили мы когда-то
нам с тобою не принадлежит.
Что же, я и к этому готова.
Только сердце падает в зенит,
только тихо сказанное слово
в неостывшем воздухе звенит...
***
И снова захватит, закружит, обнимет за плечи
дневными заботами весь этот мир обжитой.
Но что же мне делать с моей человеческой речью,
с такой вековою, древесной моей немотой?
Я буду разлюблена трижды и трижды любима,
я переосмыслю всё сущее до мелочей.
Но что же мне делать, когда полыхают рябины
на снежных просторах судьбы и отчизны моей?
Рассеются тучи, и снег упадёт в изголовье,
и солнечный иней осыплется с ломких ветвей.
Но что же мне делать с моею бессмертной любовью,
и что же мне делать с невечной душою моей?
***
На многое смотрю иначе
при нищем свете ноября.
Слова настолько многозначны,
что ни о чём не говорят.
И то – не горе, что, отчалив
от нашей пристани лесной,
ты платишь золотом молчанья
за всё, утраченное мной.
Но лес шумит над головами
в ознобе утренней зари,
и всё, не сказанное нами,
сжигает душу изнутри...
***
Проснувшись в шесть, окошко отворю,
увижу птиц и воздуха круженье.
Безбожница, я жизнь боготворю
хотя бы за возможность пробужденья.
За то, что боль от сердца отошла,
и молодость, как ливень, отшумела,
и так, как надо, приняла душа
всё, что досталось разуму и телу.
***
И сама была:
зубы в удила –
да на рёв пурги!
А душа цвела,
как весна светла
от черёмухи.
И сама была:
обгорев дотла,
в воду – каменьем!
Клином выбив клин,
вот и вырос сын
неприкаянным.
Вот и вырос сын
посреди Руси
дольным деревцем.
Потерпи, сынок,
путь не так далёк,
как надеемся...
***
Дети плачут. Стучат поезда.
Снег струится и солнышко светит...
Говорят, я уйду навсегда
и на самой цветущей планете
буду я ни за что никогда
не в ответе.
Это ложь.
И сердечная дрожь
долгим эхом земных сотрясений
всё знобит мою память. И всё ж,
как заоблачный мир ни хорош,
где-то – осень и утренний дождь,
и возможность поспать в воскресенье...
***
В один из суматошных дней,
кляня подкравшуюся старость,
я выпью водки. И останусь
с поэзией наедине.
Закружится в заботах дочь,
в проблемах – сын, в прожектах – внуки,
и только чистой речи звуки
со мной мою разделят ночь,
где серебром земная грусть
вдруг заиграет под луною.
И я с бумажной белизною,
как с Господом, наговорюсь.
***
Печь остыла. Не выскоблен пол.
Суп не сварен. Дитя не умыто.
Хлопнув дверью, любимый ушёл,
изнурённый отсутствием быта.
Отголоском каких же стихий
эта мелкая дрожь по Отчизне?
Если женщина впала в стихи,
значит, что-то нарушено в жизни.
***
До слёз обрыдли эти поезда!
Посуды звон и половиц трясенье,
и улица, где в колеях весенних,
качаясь, плачет талая вода,
окно, как лист осиновый, дрожит,
плюются чашки недопитым чаем
и ощущеньем, что устала жить,
прикидываясь, что не замечаю
убожества судьбы и божества,
пригревшегося в уголочке сердца...
А поезда стучат, стучат по рельсам,
навязывая ритмы и слова. |
***
Неизносимо сиротское рубище.
Сколько б ни выпало радостей в будущем –
не на чьей выплакаться груди:
Нету со мной самых близких и любящих –
тех, кто баюкал, и тех, кто будил.
За полночь лягу и встану чуть свет.
Судная доля моя неделимая –
так получилось, что любящих нет.
Только любимые...
***
Вот и выпала мне старость –
что не дай-то Бог врагу…
Знаю, сколько мне осталось
одуванчиков в лугу.
Знаю, сколько зим и весен,
сладких Спасов на меду,
буреломов, тропок, просек,
дымных прорубей во льду,
светлых Пасх и нудных будней,
ниток, лягущих в канву.
Знаю, что со мною будет,
но уперлась — и живу...
***
Вот и все.
И годы полетели,
словно придорожные столбы.
Глупые, чего же мы хотели
от себя, от жизни, от судьбы.
Многого.
Оплачены сторицей
наши сумасшедшие мечты.
Имена стушеваны и лица,
сожжены и письма, и мосты.
На виски, на поле, на березы
сыплет время пылью снеговой,
И полынь в предчувствии морозов
самой сладкой кажется травой.
***
Никакой бы, казалось, с поэзией связи –
здесь никто из поэтов не жил никогда.
Только речка Матыра у города Грязи,
да еще поезда, поезда...
Семилетние планы, военная гонка,
а у мамы на кухне герань зацвела,
и звенели две рюмки в бабусиной горке
так хрустально, как смолкшие колокола.
Ничего интересного. Так, захолустье.
Позабытые Богом и властью места.
Здесь не щедро с достатком, с друзьями не густо
и читальня районная полупуста.
Здесь порою случается дождь на рассвете,
иль по поводу выборов праздничный шум...
и навеки присвоены городом этим
и река, и гудок паровозный, и ветер,
как озноб, пробегающий по камышу...
***
Казалось, все имею в жизни я:
есть и надежда, и любовь, и вера,
и недруги, воинственные в меру,
и в меру бескорыстные друзья.
Казалось мне, что праведно живу,
не поросла мещанскою коростой:
обиды мне не застят синеву,
и отдают поступки благородством...
И все-таки понять пора настала,
как мало знать, что не содеял зла.
И тем, что я друзей не предавала
и по летящей птице не стреляла,
я, в общем-то, итог не подвела...
***
Самоотдача – безнадёжный труд.
Поверив этой истине избитой,
я научилась не копить обиды –
пускай они обидчиков гнетут.
Над выгодой пусть страждущий корпит,
ущерб – разочарованный итожит.
Дублёная шагреневая кожа
моя –
исходный сохраняет вид.
Добро ль возжаждет платы за добро?
Да и с какою мерой подступиться
хотя б к тому, как поле колосится,
как дождь идёт, как щедро тратит птица
свое голосовое серебро...
***
Может, и хотела, чтоб забыл.
Чтобы не выманивал тоскою
из моей продымленной избы
в солнечные рощи Подмосковья.
Чтобы не будил ознобом снов...
Говорят, что ты на свете белом
пребываешь весел и здоров.
Разве ж я не этого хотела?
Что же, против истины греша,
ни на миг не смея отлучиться,
бестолково, как большая птица,
раскрылилась над тобой душа?
***
Как много отпущено мне!
Как мало — и все-таки много!
В заснеженном поле дорога,
с чуть видимым следом на ней,
бездомного ветра разбег,
сквозных поездов громыханье
и дар изъясняться стихами,
угодный капризной судьбе...
Сиротства пожизненный плен,
забвенья посмертная глыба!
Ну что ж, и на этом спасибо,
земля, — моя соль и мой хлеб!
Спасибо за риск откровенья,
за трепет крыла за плечом,
за белую ветку сирени,
за краткие миги прозренья!
Все прочие просто не в счет...
***
Прежде горя – о чем горевать?
После горя – что толку скулить?
Вскормлен сын. Похоронена мать.
Нужно жить.
Перед темною долей своей
от бесстрашия стынет душа.
С первым холодом станет светлей –
можно жить. И зима хороша.
Сквозь озябший заснеженный сад
льется зыбкий серебряный свет...
Остановишься, глянешь назад –
вот и твой заметелило след.
***
Ты и не узнаешь, как мне больно –
ни одной слезинки не пролью.
Просто отпущу тебя на волю,
потому что я тебя люблю.
Хорошо, что совесть беспристрастна.
Сердцем не смогла бы рассмотреть,
что тебе звучащего пространства
между нами не преодолеть.
Оставайся песней журавлиной
на исходе пасмурного дня –
ведь прощаю ж я моим рябинам,
что живут, не зная про меня.
***
Всё пройдёт. И мы с тобой пройдём
сквозь весенний сад, вовсю звенящий
соловьями, листьями, дождём
утренним – знобящим, настоящим.
Всё пройдёт – и облако беды,
и необозначенное счастье,
и живой обыденности дым...
Господи!
Успеть бы попрощаться... |
Она скончалась 21 мая 2015 г. на 65-м году жизни в своем родном городке Грязи. Там она появилась на свет в 1951-м. Там и жила до последних своих дней, стоически одолевая многолетнюю бытовую неустроенность, воспринимая свои горести и беды с позиций бытия. Как истинный поэт, она сумела выстроить из трудных невзрачных будней высокую судьбу, запечатленную в слове. 
